Платон Амелин бежал. Бежал подальше от Санкт-Петербурга, от Кассандры, от отца, который оказался вовсе не тем злодеем, каким рисовал его сын в своем воображении, от братьев и сестер, но самое главное – он бежал от самого себя. А вот как раз это, сделать и было невозможно.
Жутко было смотреть на самого себя со стороны. Правда, если Платон начинал это самокопание, то куда-то исчезало спокойствие, сопровождавшее его во время всех черных дел. Нельзя было делать этого сейчас, не время… Ведь вся муть-то со дна души уже поднялась, не успокоить ее.
Есть ли Справедливость на свете? А Правда – есть? Пока сам, зубами острыми, как бритва не выгрызешь себе кусок, никто ничего не даст,  а тем паче – не подарит! Это было его принципом, правилом жизни…
Легко быть добрым, когда есть деньги, когда одеваешься в бархат да парчу, когда ешь ананасы да фуагра. А он? Он с чем на улице оказался? С чем? Ни с чем, только с отчаянием да злобой.
И пошло-поехало! Вшивые, грязные ночлежки, холодные промозглые ночи под проливным дождем или снегопадом, жуткое одиночество, гнусные рожи, тесные полицейские участки… А потом уж и кровушки черед наступил…
Все! Кончать с этим надо! Кончать и немедленно! Жизнь сделала его жестоким, вернее, научила быть таким, поэтому преступлением больше, преступлением меньше – какая, в сущности, разница?
Лихой чертяка, разбойник, душегуб, мерзавец, выросший на улицах, воровавший для того, чтобы выжить, убивший ради этой цели двух человек, вдруг понял, что сердце его, несмотря на всю прилипшую к нему «грязь», осталось солнечно-светлым. И именно оно - ЭТО сердце начало диктовать ему, Платону, свою волю. Стал Платоша смущаться своих переживаний и чувств, того, что начала лезть из него истинная его сущность – добрая, мягкая, сердечная – как раз та, которой он стеснялся страшно. Негоже! Ой, как негоже преступнику, выросшему на улице, полной жестокости и грязи, быть добрым, да еще и бескорыстно.
А тепло его сердца уже начало отогревать, как ему самому казалось, его темную душу. И началась ломка адская, выдержать которую Амелин не мог. А значит, надо было бежать. Бежать на край света! Бежать подальше от боли, от солнца в сердце, которое необходимо было погасить там, в своих глубинах, и бежать…Бежать!
Но для побега нужны были средства, которые в настоящий момент у Амелина отсутствовали. Шустрая разведка – мальчишки-цыганята – навели его на интересный и богатый особнячок, который стоял на Кронверском проспекте, и в котором почти всегда было тихо. Цыганенок Яшка клялся и божился, что в домишке есть чем поживиться.
- Даже коробка железная в кабинете стоит, а цацок и бумажек в ней – уйма!
И вот Платон решился на последнее питерское дело. Попасть в особняк оказалось плевым делом, но мужчина немедленно, просто кожей, почувствовал, что в доме что-то не так. Вроде и обстановка была богатая и пышная, а смотрелось все блекло и убого; вроде и свечей горело достаточно, а мрак сгущался все больше и больше; вроде и камин пылал, а то и дело, будто мороз пробирал до самых костей. Чудно было!
Амелин не стал размениваться по мелочам, а сразу пошел в кабинет к сейфу. Провозившись с ним с четверть часа, но так и не подобрав шифра, он хотел уже было сдаться, но в какое-то мгновение застыл… И почувствовал чье-то присутствие в комнате…
Осторожно, стараясь не вызвать подозрений, Платон обхватил ладонью рукоятку револьвера и внезапно резко повернулся, будучи готовым выстрелить…
Он был готов ко всему, но только не к тому, что увидел.
В дверях кабинета стоял призрак…

Ле решительно взяла Платона за руку и завела за пышные зеленые портьеры из бархата, за которыми оказалась достаточно большая ниша.
- Стойте здесь и молчите. Чтобы ни произошло, чтобы Вы ни увидели, чтобы ни случилось  не выходите отсюда. В противном случае Вы сделаете хуже только мне…  Я уже привыкла к тому, что будет сейчас, я спокойно перенесу это… Как только он выведет меня из комнаты наверх или на … конюшню, - Ле опять судорожно сглотнула, - уходите. Сразу же… Я почему-то не хочу, чтобы с Вами что-то случилось.
В коридоре раздались пританцовывающие шаги. Ле плотно закрыла портьеры и прошептала еще раз для верности:
- Ничего не делайте, умоляю, чтобы ни произошло.
Она подошла к столу, пару раз с шумом вдохнула-выдохнула и повернулась к двери, в которую через мгновение вошел ее кошмар. Сияющий, счастливый, гениальный.
Феликс Воронцов, изощренный, мелочный, с самого детства завидующий всем и вся во всем, действительно в настоящий момент наслаждался жизнью. Он бросил свою трость на стол и начал свое любимое развлечение.
- Встречаешь? Это хорошо, не нужно будет тащиться к тебе наверх, а ведь новостей у меня видимо-невидимо! – дядя рассмеялся, но Ле даже бровью не пошевелила. Она стояла, равнодушная и гордая, и от ее позы исходило пренебрежение не только к его словам, но и к нему самому.  Громкий смех резко прекратился и Феликс Александрович, резко выбросив руку вперед, ударил племянницу ладонью по щеке. Та не издала ни звука, но о силе удара можно было судить по тому, как она покачнулась. Платон за портьерой сжал кулаки.
- Значит тебе не интересно, что о тебе говорят в свете?
Ответом послужило молчание.
- Все то же: дура, сумасшедшая, идиотка…
Ле молчала, глядя мимо дяди в одну единственную точку на стене. Не слышно было даже ее дыхания.
- О тебе все забыли… Ты никому не нужна! Не нуж-на! Слышишь?!
- Как это никому? Вы-то вон как тешитесь, - усмехнулась Ле и тут же получила удар в живот.
Амелин хотел, было сделать шаг из-за своего укрытия, но сквозь щель в бархатных складках увидел, как девушка, глядя в его сторону,  в отрицании качает головой, стараясь восстановить дыхание. Он замер на месте и тут вспомнил про пистолет. «Если он ее еще раз ударит, убью на месте, гада», - решил мужчина про себя, но обещанию этому не суждено было сбыться.
Ле отдышалась и снова выпрямилась перед своим мучителем. Глаза ее светились гордостью  и непокорностью. Весь ее вид говорил, что она уже готова к новому удару, после которого снова выпрямится и гордо поднимет голову.
И тут случилось то, чего не случалось ни разу за четыре года мучений этого храброго маленького человечка: нервы Феликса не выдержали. Он, сорокапятилетний мужчина, считающий себя самым гениальным и изобретательным, почувствовал, что эта девчонка одерживает над ним верх.
- Дура! Идиотка! Как ты все это терпишь! Сдохни, дрянь! Сдохни, как твои дражайшие родители!
Ле напряглась. Когда-то она случайно подслушала разговор дяди со своим закадычным другом, таким же негодяем, как и он сам, о том, как ловко Феликс обстряпал дельце с каретой брата и его жены. Неужели вот сейчас, он открыто признается в убийстве?
Тем временем, Феликс схватил девушку за плечи и начал трясти. Платон взвел курок, но выстрелить ему никак не удавалось, так как девушка стояла на линии огня.
- Ты же на самом деле дура! Дура, если до сих пор не поняла, из-за кого ты стала сиротой! Это я. Я! Слышишь? Я подпилил ось у их кареты!
- Я знаю! – не выдержав, крикнула Ле. – Знаю…
И на лице у нее заиграла такая улыбка, что у ее мучителя разжались руки, и мороз пробежал по коже.
- Знаю, и вот уже пару лет наблюдаю, как такой слизняк как Вы, ничего не сумевший добиться в этой жизни самостоятельно, который был и является никем, живет за счет соплячки, которую ненавидит, но терпит… Терпит, боясь роста подозрений по отношению к своей ничтожной персоне, если и она, не дай Бог, станет жертвой несчастного случая! Поэтому-то Вы и доводите меня до самоубийства… Сами-то уже боитесь… Трус, ничтожество… Вы появляетесь то тут, то там, блистая собой любимым, но я-то знаю, что все это, - и она обвела руками комнату, - МОЁ!  М-О-Ё! А не ваше! И галстук модный, и сюртук, и даже исподнее, что вы меняете каждый день, - МОЁ!
Амелин стоял не в силах пошевелиться и мысленно кричал: «Дурочка! Чего ж ты делаешь-то!», но Ле уже было не остановить. Перед Феликсом стояла настоящая Эриния – богиня мщения – волосы растрепались, и, казалось, как живые двигались в свете огня, глаза метали молнии, а рот приобрел какой-то звериный оскал.
- Убью…, - тихо прохрипел Феликс, белый как полотно. – Убью, сука, а потом в петлю повешу.
- Попробуй, - так же хрипло ответила Ле, когда дядя почему-то толкнул ее назад. Она отлетела к столу, и рука девушки упала на шикарную трость, лежащую на столе. Сами собой ее тонкие пальцы обхватили отполированный кусок дерева и Ле, замахнувшись, как можно резче ударила мужчину куда-то наотмашь, вложив в удар все свои оставшиеся силы.
Она попала по кадыку… Феликс не успел даже выдохнуть, как в его горле что-то лопнуло, и кровь стала наполнять гортань, а затем и рот.
Амелин вышел из-за портьер и подошел к Ле. Та стояла и смотрела, как умирает человек, которого она убила. Вот он захрипел, закатил глаза, и через минуту его не стало.
- Я его… Я…
Платон прижал ее к своему телу, костеря себя за то, что сразу просто не пристрелил эту тварь и не увел эту дрожащую пичугу из дома. Девушка не плакала, ее трясло и, чувствуя эту дрожь, Амелин слышал знакомые до боли слова:
- Это ж человек… А Я его… Что ж теперь будет?
Платон замер. Именно так, слово в слово, говорил и он, когда в первый раз убил… Гребень… Он помнил, что был спокоен в тот момент, но все же плохо осознавал, что именно сделал. Амелин находился в недоверчивом недоумении от того, что это именно ЕГО нож в животе убитого, и что тот именно по ЕГО милости больше не дышит.
Нельзя к убийству подготовиться в душе… Никак нельзя, и Амелину это было хорошо известно. Кровь чужую со своих собственных рук смывать, ой, как страшно! Не забыть ему этого никогда. Это тебе не кошельки у ротозеев пощипывать!
А тогда-то, в первый-то раз… Пальцы ведь как-то сами собой крепко сжали рукоятку ножа, которая приятно согревала ладонь и своей тяжестью дарила хозяину уверенность и спокойствие, а потом… Потом резкий удар в живот и…
Холодное, стальное лезвие рубануло по тоненькой ниточке, равнодушно разрезая ее… Нить жизни…
Амелин помнил, как долго и упорно отмывал руки после убийства Гребня… Тер, тер и тер, думал до костей кожу на руках смылит… Ладони-то отмыл, а душу. Душа-то в крови осталась, застыла коркой и никуда не делась. И ничто, никак не могло ее пробить, вплоть до этой вот секунды…
Девочка, как же тебе удалось, такой вот маленькой да хрупкой растворить всю гадость и достучаться до его замурованного сердца?
Неизвестно как, но это произошло. Платон думал о ней.
Если уж он, неприкаянный, одинокий волк, так себя чувствовал, то она…
Платон немного отстранил от себя девушку и сказал, заставляя ее смотреть себе в глаза:
- Слышь… Ты на меня погляди, ну… Вот.. Я – душегуб. На моих руках кровь двух людей, слышишь? Тоже, конечно, не ангелы были, но - люди… Только иначе я поступить не мог… И ты сейчас тоже не могла. Подумай, ты ж умная, как я погляжу, ведь ты его с того самого момента, как узнала… ну, про родичей своих…того… Ты ж его с этой самой минуты убить хотела… Так ведь?
Ле заворожено смотрела ему в глаза и, как ни странно, дрожь ее стала утихать, а потом и вовсе прошла, так же внезапно, как и началась. Она даже ответила на его вопрос:
- И убила бы… Не сегодня, так завтра…
- Ну, а я про что?
- Только сегодня это вышло как-то необдуманно, неосознанно, неожиданно и как-то совершенно не нужно, что ли… Нецелесообразно, неоправданно…
- О, как мы много слов-то умных знаем! Это как это не оправданно? А кто тут издевался-то над тобой?
Девушка как-то расслабилась.
- Это как раз таки и было как всегда. Пустяк, а я его…, - и она опять передернула плечами, будто от холода…
- В общем, убийство это оправданное. Жалеть… Если и есть о чем жалеть, то Господь рассудит… Ты его ненавидела, он тебя, вот все и сошлось и вот что получилось… Все по справедливости, хорошо, в общем…
И тут Ле поступила и вовсе странно. Она улыбнулась, легко и открыто улыбнулась.
- Минус на минус будет плюс, так что ли? Здорово у Вас выходит, - тут девушка сделала паузу, и мужчина понял, что они до сих пор не знают имени друг друга.
- Платон Амелин.
- Владилена Феофанова.
- Владилена?
- Да… От соединения имен Владислава и Елены, но родители называли меня просто Ле… Вы тоже так называйте.
- Ле… Ну, Ле так Ле. Пошли отсюда, пока не замели.
- Погодите…Когда обнаружится кража, подумают, что это, - она указала взглядом на тело дяди, - сделал тоже грабитель.
- Ну и что? Мне теперь без разницы…
- Зато мне не все равно. Выньте несколько купюр из мешка, если Вам не жалко.
Девушка подошла к столу и что-то быстро написала на листке бумаги. Платон передал ей штук пять ассигнаций, которые достал из мешка не глядя.
- Тысячные… Это хорошо. Этих будет как раз достаточно. Точно, - и Ле, разорвав деньги на несколько частей подпалила их на пламени свечи так, что создалось обманчивое впечатление того, что сожженных денег было намного больше.
- Вот дает! – с восхищением вымолвил Амелин, продолжая наблюдать за ней.
Та, собрав кипу газет, которые в беспорядке лежали в кресле, аккуратно положила их в камин и подожгла.
- Что деньги, что газеты: все одно – бумага.
- А что ты написала?
- Прочтите, - и мужчина подошел к столу, на котором одиноко белел исписанный каллиграфическим почерком листок:
«…Многие думают, что со мной что-то не так. Не знаю, может быть, они и правы…  Я просто уничтожаю зло и все то, чем оно себя подогревает. Не ищите меня, Вам не суждено отыскать ту, которая уже не живет…  Очищающий огонь позаботился о том, чтобы  никто и никогда не мог приблизиться ко злу, которое порождают деньги… Злу этого дома…
Сим остаюсь
Владилена Владиславовна
Феофанова».
- Умно… Вроде, как бред написано, а со смыслом, - оценил Платон.
- Да, - прошептала Ле, не отрывая глаз от камина, в котором тлела бумага. Девушке казалось, что вместе с ней горит и ее прошлое – и плохое, и хорошее, - все, потому что это его участь. Теперь надо было жить настоящим и строить будущее. Наклонившись, Ле положила в пепел подпаленные купюры.
- Теперь все готово.
- Пора… Пойдем, - сказал Платон. – Вещей не бери. Достану.
- А у меня их и нет! – гордо улыбнулась Ле и вложила свою бледную ручку в широкую и сильную загорелую ладонь Платона.
В этот миг губы Амелина, независимо от него самого растянулись в улыбке.
- Нет, так будут, - сказал он, и странная парочка вышла из дома.
٭٭٭
Лошади размеренно цокали копытами по мостовой, будто отсчитывали какой-то ритм, словно камертон. Кучеру было наплевать кого вести, лишь бы заплатили… «А до другого и дела мне никакого нет! Да и мало ли странных людей есть на свете, которым дома не сидится, вот они и рыщут по ночам?! Взять бы вот хоть эту странную парочку: девчонка ажно побелела вся, когда его живность увидала. И чегой-то в его каурых такого страшного показалось? Ну, мужик-то, не будь дураком, мешки в карету, ее в охапку, да вслед за мешками… Блаженная она что ли? Ну, да это не мово ума дело… Н-но! Н-но, милай! Поспешай!»
Ле ехала в карете с закрытыми от ужаса глазами и рассказывала Платону о том, что, что пережила за последнее время. Тот молчал и только сжатые кулаки да ходящие туда-сюда желваки выдавали его состояние. Он осторожно взял ее ладонью за руку и почувствовал, как девушка вцепилась в него своими пальчиками:
- Не боись, карета-то надежная… Подпиливать некому, да и поговорку помнишь?
- Какую?
- Кому суждено сгореть – тот не потонет!
И как ни странно, после этих слов одним страхом у Ле стало меньше. Она решилась приоткрыть глаза и обвела взглядом пространство экипажа.
- Ну, ты как?
- Ничего… Все хорошо…
Девушка расслабила пальцы, но Платон не выпустил ее руки из своей ладони.
- Я устрою тебя, а потом уж…
- Потом я и сама справлюсь… Я должна. Та кубышка на конюшне, я не просто так про нее говорила – я ее добуду.
- Ладно, успеется. И добудешь, и навоюешься еще, а пока тебе надо отдохнуть.
Амелин привез Ле к себе в каморку и велел устраиваться. Та смотрела на все окружавшее так, как, наверное, Али-баба смотрел на богатства пещеры Сим-Сим. Платон улыбнулся, глядя на нее.
- А я пойду… У меня еще дело есть.
- А я могу помыться?
- Господи! Конечно! Делай, что хочешь, я тут велю воды принести…
- Не надо, я сама.
- Ладно, располагайся и делай, как хочешь.
И Платон ушел.
Зачем он отправился к дому Уваровых, Амелин и сам бы не мог сказать… Может быть, в памяти всплыли те слова, которые говорил Гавриил, узнав то, кем приходится ему Платон; может быть, захотелось еще раз увидеть любовь свою – Кассандру, хоть и не принадлежащую ему; а может это было что-то совершенно незнакомое, что-то в глазах сестер – Ольги  и Наденьки, когда они смотрели на него в тот день «великих открытий»… Мужчина не знал, но все-таки пришел… На свою беду…
Особняк Уваровых переливался праздничными огнями свадебного торжества. Такого Санкт-Петербург не помнил уже давно: громкая свадьба – Александр и Лизавета, Ольга и Даниил, Василий и Надежда, Павел и … Кассандра. Прекрасная и не достижимая, не его, чужая.
Платон увидел ее с мужем целующимися на балконе, и подумал, что сердце его вот-вот лопнет. Он понимал, что вот это – настоящее, реальное, и этого он – Платон Амелин – лишен. Лишен навсегда. Он не замечал красоты ночи, не чувствовал ароматных запахов сада, не слышал чудесных трелей соловья – он будто умер.
Мужчина сорвался с места, не видя ничего перед собой, ураганом пронесся по саду, перемахнул через ограду и, обессилев, прижался к ней спиной. Отчаяние захватило его полностью. Он хотел кричать, но сил для крика не оказалось. С губ слетел лишь стон, но и этого звука оказалось достаточно для того, чтобы мужчину заметили.

Амелин негодовал. Как он мог позволить себе так разнюниться? Как мог отдать медальон, который ему подарила мама? Как? Подобрел, как же! Добрая, светлая личность, чтоб…!
Разъяренный и полный гнева, он ворвался в комнату и… застыл. На его кровати, свернувшись калачиком, лежала Ле. В мягком волшебном свете луны, она и вовсе показалась мужчине неземным созданием. Когда-то мать рассказывала Платону об чудесных маленьких крылатых человечках – эльфах… Вот один из них сейчас и залетел ненароком в его каморку: легкий, воздушный, полупрозрачный и… живой… Волосы девушки были еще влажными и слегка завивались на концах. Вид этого невинного, вволю настрадавшегося создания слегка отрезвил Амелина, но не до конца.
Когда же он поймет, что в этом мире, где тебя окружают только волки, надо не только выть, но и вцепляться в глотку врагу и недругу, а друга всегда за холку держать когтистой лапой! Грызть надо, грызть, а он!... У Платона тряслись руки от напряжения. Он скинул с себя сюртук и умылся ледяной водой. Медальон Нади попался ему на глаза, и мужчина закинул его в узел с вещами, которые были собраны на завтра.
«Черт! Черт! Черт!», - закричал он мысленно и сбил что-то со столика. Ле тяжело вздохнула, но не проснулась.
«Жалельщик»! Добренький! Одну уже спас, да и по сердцу из-за нее получил так, что… Эх! Мало… Мало! Мало тебе! Еще хочешь? Вот вторая лежит! Жалей! Добрей! Еще раз получишь по шее, а то тебе все мало!»
Взглянув еще раз на спящую девушку, Платон вдруг почувствовал ту самую злость, которая охватывала его в последнее время. И все из-за этих глупых проявлений доброты и стремления помочь. Амелин подумал: «В этот раз не бесплатно», - и, сняв рубашку, лег к девушке под одеяло, но тут…
- Вы уверены, что получите от этого удовольствие? – спросила Ле и открыла глаза.
Платон, в который раз за эту безумную ночь ужаснулся тому, какие они были пустые, замученные, бесцветные. Да и вся она была какая-то бледная, забитая, хрупкая… Воздушное создание внимательно посмотрело на него и добавило.
- Я думаю, что нет…
Злоба куда-то улетучилась, и мужчина почувствовал, как его накрывает волна стыда. Горячего и всеобъемлющего… Она не должна страдать из-за того, что с ним что-то не так.
«Господи! Да как с такой вообще? С какого боку?.. Тьфу ты, смотрит, как затравленный зверек». И снова свет его души вытеснил тьму. Он уверено прижал совершенно безвольное девичье тело к своему и ворчливо пояснил:
- Дрожишь ты, как заячий хвост, аж кровать ходуном… Я и решил согреть. А больше ни о чем и не думай, поняла?
- Простите, - Ле почувствовала эту перемену и доверчиво прижалась к нему, и от этого легкого приближения их тел, Платону стало легко. Она, эта странная девочка, как никто прочувствовала его за какие-то несколько часов.
«Ох, птаха, птаха», - подумал он и обнял ее сильнее.
- Ну, согрелась?
- Ага… Спасибо. Вы достойны большего, Вы хороший…
- Да, уж…
- Не говорите так. Вы – хороший, просто не все про себя поняли и приняли… Вы еще не знаете, сколько в Вас сил… Их оценят и Вас полюбят… Обязательно полюбят, очень-очень сильно. Полюбят безгранично, безумно, страстно…
Амелин потрясенно молчал, слушая этот нежный голос, и в этот миг верил ее словам… Но только в этот миг. Он посмотрел на девушку и, поддавшись какому-то порыву, улыбнулся и подмигнул. Ле глядела на него своими глазищами, которые медленно, но верно наполнялись светом, цветом и теплом… И Платон увидел вдруг, что они у нее серо-синие, с черными-черными зрачками, вокруг которых колечком лежал зеленый ободок… И что сейчас они улыбаются.
Вот ведь диво дивное! Секунду назад эти глаза были бесцветными, и тут… Блеснул серый туман и густая синева полуденного лазурного неба… Серо-синие, удивительно глубокие, огромные глаза в обрамлении пушистых и длинных, как у маленького ребенка, ресниц… И вот в эту-то секунду что-то и произошло, накрыло прямо с головой! Что-то неодолимое и жаркое. Захотелось утонуть в этих серо-синих океанах-глазах, коснуться этого невинного лица, бледных губ, заставить и их налиться цветом, сначала нежно-розовым, а потом сочным малиновым, а потом страстно и …
Хватит! Не с ней!
Через мгновение эта удивительная девушка-ребенок еще теснее прижалась к нему и, устроившись поудобнее, доверчиво прошептала: «Спасибо…». Минут десять они лежали молча, а потом Ле тихо спросила:
- А Вы далеко собираетесь уехать?
- А с чего это ты взяла, что я куда-то собираюсь?
- Не знаю, просто, так как Вы ведут себя в тот момент, когда хотят перерезать все пути к отступлению в прошлое… Жгут за собой все мосты.
Амелин внезапно прижал девушку к себе еще крепче.
- Эх, Лешик, Лешик…
- Почему «Лешик»? – удивленно спросила Ле, и Платон просто кожей почувствовал, что она улыбается, и немедленно отчего-то улыбнулся сам.
- Почему «Лешик»? Да потому, что когда я тебя увидел, ажно вздрогнул… Вылитый лешак! Ну, привидение, значит. А сейчас пригляделся, вижу не лешак, а Лешик.
- Значит, Вы к моему собственному «ЛЕ» еще и «ШИК» добавили? А что? Пышно, торжественно ШИК-арно!
И тут Ле рассмеялась таким удивительным, чарующим смехом, что у Платона даже в душе что-то дрогнуло. «Сколько же она не смеялась так?»
- Четыре года не смеялась, - успокоившись, ответила на его незаданный вопрос девушка.
Платон вздрогнул, удивившись тому, что она будто прочла его мысли.
«Хватит! Завтра же прочь отсюда! А она… Она не пропадет. Денег дам, помочь велю, но сам больше не смогу, не выдержу еще одного раза!».
- Вам в Америку ехать надо, - продолжила Ле.
- В Америку? – переспросил Платон.
- Ага… Там такие как Вы нужны. Вы так не пропадете, Вы сильный и энергичный…Вы там не потеряетесь, станете ли заниматься чем-то хорошим, - она сделала паузу, - или не очень.
Ле немного повозилась, снова прижалась к его теплому боку и сонно прошептала:
- Вы будете там… как это… «wanted», в смысле… Вас  там хотеть будут, - и девушка сонно засопела.
Амелин с улыбкой смотрел на это нелепое чудо у себя под боком и пробурчал:
- Ишь ты… «Хотеть»… Надо же, какие мы слова-то знаем, - и буквально через минуту заснул сам.
***
Ле открыла глаза… Был уже день… Она с наслаждением почувствовала, как постепенно просыпается все ее тело. Все его клеточки наполнялись новыми силами. Ле чувствовала, как что-то теплое поднимается от пальчиков на ногах выше и выше, заполняя все ее существо. Она просто лежала, улыбалась и наслаждалась всем, что видела и слышала в настоящий момент. И никакая убогость комнаты не могла помешать ей в этом. Теперь Ле окружала реальная жизнь.
Впервые за долгое время девушка испытала самое настоящее счастье от того, что она увидела солнце! Что она жива! Что выдержала все! И от осознания этого Ле улыбнулась.
- Лыбишься? – откуда-то раздался мальчишеский голос, а потом показалась и черная, будто в копоти, мордашка.
- Лыблюсь, - догадалась, о чем говорит парнишка Ле. – Лыблюсь… Тебя как зовут?
Тон ее был до такой степени доверчив и сердечен, что цыганенок слегка растерялся.
- Яшка, - выдавил он, глядя на то, как девушка поднимается из постели.
- Ну, ты и вырядилась! – вырвалось у него, когда он увидел ее рубище, которое выделил ей дядя, называемое «ночной сорочкой».
- Это не я вырядилась, а меня вырядили, - усмехнулась Ле и, совершенно не стесняясь, будто для нее это было вовсе не в первый раз, начала одеваться при чужом человеке. И тут Яшка увидел сквозь тонкую материю то, от чего волосы на его голове зашевелились от ужаса. Таких синяков и кровоподтеков по всему телу ему еще видеть не приходилось, хотя парень он был ушлый и немало повидал на своем недолгом веку.
- Это кто ж тебя так приложил? – выдохнул мальчишка.
- Да был один добрый человек, - Ле сделала паузу, а потом добавила, - был, а теперь нет…
- Платоша постарался? - азартно загорелись глаза парнишки.
- Да, нет… Сама. Так сказать, по воле случая… Слушай? – девушка одела свое темно-серое платье прямо на сорочку и повернулась к Яшке.
- А где тут умыться можно? Не хотелось бы здесь полы снова мочить, а то вчера мне ванну прямо в комнату вносили, а потом обратно унесли….
- Пошли, полью, - покровительственным тоном сказал Яшка.
Он не знал причин, но эта странная, почти прозрачная и какая-то нереальная девушка очень ему понравилась. Яшка немного знал Кассандру, но ничего подобного к ней никогда не испытывал. А в тот момент, когда он лил ледяную воду на бледные тонкие девичьи руки, к нему в голову пришла очень странная мысль, вроде, вообще и не к месту: «Эта Платоше больше подходит…». Подумал и сам себе удивился.
«Чем больше-то?» - начал он мысленный диалог с самим собой.
«Она его душу понять сможет…», - вынес Яшка вердикт и подал девушке полотенце.
***
Вечером он уезжал. Вернее уплывал, а еще вернее – уходил в плавание. Его, Платона Амелина, ждала Америка, и он отправлялся на эту встречу.
- Ты меня не провожай, - буркнул он в сторону Ле. – Не люблю.
- Хорошо, - ответила девушка. – Не буду… Только не проси, пожалуйста, забывать… Все равно не смогу.
Она поднялась и подошла к мужчине, обращаясь впервые на «Ты»:
- Ты вернул меня к жизни, Платон Амелин, и я тебе всегда за это буду благодарна.
«А глаза-то у нее лучистые», - внезапно подумал Платон и вздрогнул от легкого прикосновения девичьих губ к своим.
- Благослови тебя Господь, - прошептала Ле и перекрестила его. – Я за тебя молиться буду…
- Ты… это… Ну, не могу я тебя с собой взять…Не мне с тобой жизнь строить, но здесь тебе….
- Не беспокойся за меня. Я не пропаду. Ты же знаешь – я еще очень богата и сумею добраться до той кубышки… А уж потом я всем этим сумею воспользоваться, поверь.
Амелин, недавно в своей жизни испытавший всю силу непознанного в этом мире, откуда-то почувствовал, что с девушкой действительно не случится ничего плохого. Он присел на свой баул («на дорожку!»)…. Ле присела тоже… Платон поднялся – она вслед за ним.
- Ну, с Богом, - сказал мужчина, порывисто обнял Ле, ставшую ему такой близкой всего за день, и выбежал из дома.
«Все с тобой будет хорошо, девонька, потому что я буду далеко, потому что больше мы не встретимся». Он ошибался и насчет расстояния, и насчет встречи.
Ветер, дышавший ему в лицо, уносил с собою его прошлое и готовил к новой жизни, в которой его, Платона Амелина, будет хранить простая девичья молитва.

«WANTED». В смысле, «РАЗЫСКИВАЕТСЯ». Платон Амелин стал одним из самых разыскиваемых бандитов в районе от Сент-Луиса до Шайена. Прибыв в Америку два года назад, он даже не пытался заняться чем-то иным, кроме того, что умел делать дома, то есть тем, что на данный момент у него получалось феноменально – разбоем. Почтовые кареты, банки, поезда – в ходу было все и все было ОК, даже, несмотря на объявления, на которых  черным по белому было написано о его розыске, намалевана (кстати, весьма неплохо и похоже) его физиономия и проставлена его «цена» - сначала 10 000 $, а потом...
- Я буду не я, если не доведу эту цифру до 25 000! – смеялся он, сидя в каком-то салуне с очередной милашкой на коленях, и весьма продвинулся в этом плане, так как теперь за него предлагали уже 20 000$.
Платон по-прежнему не любил грязные души, они вызывали у него отвращение, поэтому в его странной банде не было законченных подонков. Да и еще присутствовала одна странность: в перестрелках, которые довольно часто случались с Амелиным и его дружками, не погиб ни один из тех, на кого они нападали. Сам Платон потерял уже двоих человек, но больше никого не убивал сам. Ранить мог, но не убить. Все темные дела он вершил без сомнения, а вот добрые… Своих добрых дел Платон страшно смущался и чувствовал за них какое-то внутреннее неудобство. Так что доброта по-прежнему была не в его правилах. 
Кто же мог знать, что Амелину в скором времени придется полностью пересмотреть систему своих ценностей и правил?
В тот день все шло по плану: в четыре часа Платон с ребятами должен был остановить почтовый дилижанс, перевозящий банковские денежки. Но никто не знал до самого момента нападения, что это ловкий трюк шерифа Бейкера, который решил во чтобы то ни стало покончить с бандой Амелина. Банде пришлось отстреливаться и бежать, но оказалось, что их горное убежище также найдено дотошным Бейкером. Так что скрываться им было негде. Выручил их…. Яшка.
Цыганенок нашел хозяина, в котором души не чаял с самых пеленок, около года тому назад. Платон часто вспоминал их встречу около одного из салунов в Канзас-Сити, и то чувство, которое тогда накрыло его волной, как девятый вал.
- Здорово, хозяин, - раздался за его спиной громкий шепот.
Амелин застыл. Этого голоса он просто не мог слышать здесь, если, конечно, умом не тронулся. Мужчина медленно повернулся, и тут на нем повис вихрастый черный мальчишка. Теперь сомнений быть не могло.
- Яшка… Яш! Ты как здесь?
- А история больно долгая, как-нибудь потом… В другой раз… А ты, хозяин, как погляжу, опять за старое?
Платон счастливо щелкнул пацаненка по носу.
- Поучи, поучи меня еще…
- А я что? Я ничего, только я тут краем уха слыхал кой-чего от одного мерикана…
- Когда это ты лопотать-то по-аглицки научился?
- Еха! Пока сюда плыл училси, потом уж тута речи ихние слушал да разговоры разговаривал.
- А кто ж тебя учил?
- Я ж сказал: случай представится – расскажу, а пока про дельце одно послухай…
И все пошло по-старому, вот только случай, благодаря которому Яшка рассказал бы о том, как он попал в штаты, так и не представился.
Цыганенок провел банду Амелина через опасное ущелье, путь, который все-таки был преодолен.
- А теперь парни, разъезжаемся… Через пару месяцев соберемся в Линкольне. Там решим, как и что делаем дальше, а пока GOOD BYE!
И шестеро ловкачей разъехались в разные стороны. Но у шерифа Бейкера был отличный следопыт, который незамедлительно отметил ошибку Платона. Дело в том, что его любимый жеребец был подкован особыми подковами, по следу которых отряд шерифа и преследовал славного главаря. Чувствуя погоню, Амелин никак не мог отыскать места, где можно было бы переждать лихие мгновения. И тут снова в дело влез Яшка.
- Я тут одно местечко знаю, совсем недалеко, да и в крюк отсюдова, чтобы схорониться тебе… ТАМ тебя точно искать никто не будет, поверь. Не дотумкают, хозяин, не дотумкают! Так что давай, вперед, да копытами, копытами!
- Стой! – крикнул Платон. – Копытами, говоришь? Черт! Они преследуют нас по следам Буйного! Надо избавляться от подков…
- Тогда Буйный захромает…
- Ничего, мы на твоей Ясноглазой доскачем, раз ты говоришь, что тут  недалеко.
Платон спрыгнул с жеребца, сбил с его копыт подковы и вскочил в седло Яшкиной кобылки, к ногам которой предусмотрительно привязал по венику из ковыля, растущего здесь в изобилии. Теперь их следы заметала трава, и бояться было нечего.
- Теперь поехали, - кивнул Яшка и начал рассказывать о том месте, куда они направлялись…
О Hope Valley…
Увидев домик, обитателей которого придется так напугать, сердце Платона екнуло. Что-то подсказывало ему, что жизнь его скоро изменится самым коренным образом. И интуиция его не подвела. Когда он постучал в дверь и, самым что ни на есть елейным голосом, попросил прибежища, Амелин даже не догадывался, что его ждет за нею.
Добрые хозяева открыли сразу же, но сразу же пожалели об этом, увидев пистолет в руке незваного гостя.
- Тихо, - замогильным голосом прошептал Платон. – Если никто ничего не будет делать против моих слов, утром меня в вашем доме уже не будет. Мне нужно переждать эту ночь. Ясно?
Он как можно угрожающе смотрел на негритянскую пару, застывшую в ужасе, и не заметил, как в холле показалась еще одна фигура. Ее шаги были совершенно не слышными (впрочем, как и в прошлый раз). А его темные как ночь, будто волчьи глаза, могли напугать кого угодно, но только не ту, что встала в дверях. Она знала, какими могут быть эти глаза  по-настоящему.
Мужчина застыл в растерянности, когда услышал удивительно знакомый голос, который произнес по-русски:
- Значит, Вы все-таки  занялись чем-то не очень хорошим, Платон Амелин?
И только тут Платон увидел ЕЕ.
٭٭٭
Ле с самого утра была как на иголках. Причину такого своего состояния она никак не могла понять. И только когда поздно вечером из холла донесся тихий, но такой до боли родной голос, говорящий почему-то по-английски, девушке все стало ясно. Она тихо, как была приучена когда-то, прошла через гостиную и встала в дверях, проговорив на родном языке:
- Значит, Вы все-таки  занялись чем-то не очень хорошим, Платон Амелин?
Мужчина ошарашено перевел взгляд на нее, и тут кое-что изменилось. Его глаза, бездонные карие глаза будто ожили и из них ушло нечто волчье… Осталось только человеческое. И именно эта светлая, человеческая часть души Платона спросила:
- Лешик… ТЫ?
Вместо ответа Ле бросилась вперед и повисла на шее у своего рыцаря, правда без сияющих доспехов, зато с кольтом в руке.

Шериф Бейкер думать не думал, что сам, своими руками, то есть словами, запустил генератор идеи по спасению Платона. Это были слова «даже суженая…». Ле досконально изучила все местные законы, чтобы не вляпаться в какую-нибудь историю, еще тогда, как только прикатила в Де-Монт. Один из них привлек ее внимание не столько своей древностью (она точно помнила, что нечто подобное встречала при изучении истории Великобритании), сколько романтизмом. И вот теперь Ле хотела воспользоваться этой весьма необычной деталью законодательства штата, чтобы спасти своего любимого.
Как только непрошенные визитеры скрылись, девушка крикнула Яшку.
- Миленький, нам надо срочно попасть в Де-Монт.
У цыганенка азартно загорелись глаза.
- Платошу отбить хочешь?
- Не совсем, - и Ле рассказала Яшке свой план.
- А ты точно знаешь, что Бейкер скажет ЭТО…
- Точно… Порисоваться перед толпой он любит, а поэтому обязательно скажет. Мол, смотрите, какой я справедливый, честный, делаю все по закону, даже если он и несуразен…
- Ну, тогда чего стоим? Поехали!
Мальчик бросился на улицу, и вскочил в седло Буйного.
- А вот и тебе кобылка, - крикнул он, протягивая узду девушке и указывая ей на Ясноглазую.
Девушка посерела, застыв, как соляной столб.
- Ты чего?
- Яш… Яш, я лошадей так и не перестала бояться, - сглотнула Ле.
Цыганенок растерялся, а на глаза его навернулись слезы. Он прекрасно помнил синяки Ле под тонкой полупрозрачной тканью ее горе-сорочки в то их памятное первое утро. В ее жизни было много страшных истязательств и унижений, и страх этот был самым главным. От него было не так просто избавиться и перебороть… Он все понимал, но и Платона было жалко…
- Все… Вздернут его теперь, как пить дать…, - вырвалось у пацаненка.
И тут Яшка увидел, как Ле сжимает свои кулачки. Ему показалось, что до его ушей донесся хруст костяшек пальцев, так сильно девушка зажала ладони. Она тяжело дышала, а потом, резко выдохнув, подошла к Ясноглазой, вставила ногу в стремя и запрыгнула в седло. В ушах у нее шумело, сердце билось где-то в горле, а в голове, будто кто-то кричал: «Только бы успеть! Только бы успеть!!!»
- Миленькая, пожалуйста, скачи быстро, но осторожно, - полупрошептала, полупростонала Ле, обращаясь к лошади, и тронула ее вперед.
Та, будто поняв все то, что кипело в душе и сердце робкой всадницы, не стала показывать свой норов, а легко, быстро и… очень осторожно двинулась с места.
Ле не помнила дороги, не видела ничего ни перед собой, ни по сторонам, она скакала почти зажмурившись, полностью доверив себя Ясноглазой. Эта странная скачка продолжалась пару часов, а потом началась «вторая часть Марлезонского балета».
Добравшись до Де-Монта, Яшка с Ле направились к привязи на городской площади, где собрались почти все его жители. Ведь не каждый же день доводиться видеть, как вздергивают преступника, да еще какого!
- Ишь, какое представление устроили, - скривился цыганенок, а Ле спрыгнула с лошади, поблагодарив ее за то, что сама осталась жива-здорова, и начала пробираться в толпу.
Они приехали вовремя…Амелину уже зачитывали приговор… Как ни странно, девушка все слышала, но совершенно не улавливала смысла слов… Она ждала только конкретной фразы, после которой должна была сказать свою реплику, придуманного ею же блестящего спектакля.
И вот Бейкер выкрикнул те самые долгожданные желанные слова, в ответ на которые Ле тут же прокричала:
- Я! То есть…I am! I do!!!...
٭٭٭
Часа два Амелина везли до городка Де-Монт, где подвергли суду, который состоялся молниеносно. Приговор тоже не заставил себя долго ждать: «Вздернуть, оу, sorry, повесить»… И вот теперь…
Платон гордо стоял на скамье с петлей на шее и ждал момента, когда  его никчемная бесполезная жизнь оборвет свое земное течение. До его сознания долетели слова Бейкера, бровь которого в этот момент изогнулась от ехидства:
- Как слуга закона, я обязан спросить… Может быть кто-то из наших прекрасных дам захочет избавить преступника от петли и взять его себе в мужья?
Платон усмехнулся, но тут откуда-то из толпы до него донесся ясный женский голос:
- Я! То есть… I am! I do!!! – и Амелин увидел Ле, которая стала готовиться к тому, что ей придется протискиваться через толпу. Но этого делать не пришлось, так как через мгновение толпа расступилась сама, и девушка, как королева подошла к помосту и взошла на него, не сводя своих серо-синих глаз с Платона.
Бейкер был в шоке.
- Вы представляете себе, на что Вы идете?
- Отлично, - отвечала Ле, снимая петлю с шеи Платона.
- Он преступник, грабитель, вор! – продолжал неистовствовать шериф.
- Но ведь не убийца… - улыбалась девушка, развязывая руки своему «жениху».
- Ты чего творишь? – по-русски прошептал Платон.
- Спасаю тебя, как ты меня когда-то… И успокойся… Брак довольно скоро можно будет расторгнуть как недействительный.
- Почему? – отчего-то нахмурившись, спросил Амелин, почувствовав странное недовольство, вызванное фразой Ле.
- Я под чужим именем, да и нас не повенчают по православному обычаю… Так что своей свободы ты не потеряешь… Новой петли на твою шею я не одену…
Они совершенно не замечали, как на них смотрят собравшиеся на площади люди. Этих двоих никто не понимал, а они просто стояли и смотрели друг на друга, как застывшие изваяния. Они не обращали внимания на то, что стоят на помосте для висельников, держатся за руки, как самые настоящие влюбленные, не сводят друг с друга глаз, тогда как за их спинами ветер раскачивал веревку с петлей на конце…
- Ну, что ты решил? – девушка с замиранием сердца ждала ответа на свое смелое, если не сказать, наглое, предложение.
Рядом всю эту сцену наблюдал насупленный Бейкер.
- Мне звать священника?
Ле молчала и лишь стиснула пальцы Платона своими пальчиками. И тут Амелина осенила одна мысль.
- А как ты вообще сюда попала?
Ле слегка побледнела.
- С Яшкой, верхом на Ясноглазой…
- Ты хочешь сказать, что сама села на лошадь?!
- Я не помню, как села на лошадь, как ехала… Меня до сих пор трясет… Но я должна была успеть и успела…
Амелин смотрел на эту удивительную храбрую девочку и думал о том, с какой это стати КТО-ТО наверху решил дать ему второй шанс…
- Ну? – снова вмешался Бейкер.
Платон крепко сжал руку Ле в своей, притянул ее к себе, обнял, тихонечко шепнул:
- Из уважения к твоей жертвенной поездке верхом…
И громко сказал:
- Я согласен, то есть… I am agree… I do…
Шериф сломал трость, которую держал в руках…
- Зовите священника! – сорвался на крик его голос.
- Начинайте!
Странная пара не слышала ничего вокруг… Слова священника едва ли доходили до их сознания, так как думали они каждый о своем. Опомнились они только к тому моменту, когда седой служитель Бога начал задавать вопросы: «Согласен ли?.. Согласна ли?..» Оба ответили положенное «I do», прослушали двойное подтверждение от священнослужителя и шерифа о действительности их брака по законам штата и… С непонятной внутренней дрожью до их сознания долетели слова: «Жених может поцеловать невесту…». Посмотрев друг на друга, Платон и Ле легко коснулись друг друга губами и оба вздрогнули, так как нежную кожу опалило будто огнем. Но каждый подумал, что такое произошло только с ним, а на другого не произвело никакого впечатления. 
Бейкер говорил что-то о постоянном неусыпном контроле над Платоном, но ни мужчина, ни девушка совершенно не слышали слов служителя закона.
В головах у обоих витали до странного похожие мысли.
«Неужели это все – правда?.. Теперь я, что же, ее МУЖ? А она мне – ЖЕНА?... Чудны дела твои, Господи! Ведь только утром, ни сном, ни духом, а сейчас!.. С ума схожу, вот это точно!».
«ОН – мой МУЖ… МУЖ! Это невероятно, но все-таки факт… А я… Я – ЕГО ЖЕНА… Господи, как это приятно звучит – ЖЕНА. И не просто там чья-нибудь, а … ЖЕНА ПЛАТОНА АМЕЛИНА… Пусть не настоящая, пусть на время, но все-таки… Хоть немного, а будем рядом, а там может… Кто ж знает, чем все это может кончиться?..»
«Ох, Лешик, Лешик… Куда же ты меня втянула да сама за мной прыгнула?... Ведь теперь жизни твоей спокойной наступит конец… Бейкер так просто не отвяжется, проходу не даст, следить будет… Да и какой из меня муж?! Ну, не умею я быть домашним да семейным! Не умею!... А только хочется почему-то дома, тепла… Очень хочется… А может? Кто ж знает, что будет дальше?..».
Новоявленные супруги сошли с помоста рука об руку и направились к привязи, у которой их ждал Яшка, сияющий, как начищенный медный пятак.
- Ну, че, успела?
- Успела, - замедлила шаг Ле, начиная слегка дрожать.
- Да ты чего? Сюда-то ведь доехала.
- Да погоди, ты, - нахмурился Платон и взял, теперь уже свою жену, за плечи.
- Лешик,  ты слышишь меня?
Девушка несколько раз качнула головой в знак согласия, не сводя глаз с вороного жеребца Амелина. Тот же продолжил:
- Это хорошо… Теперь посмотри на меня, - он слегка встряхнул ее как куклу. – Ну, посмотри!
Ле, как зачарованная, перевела взгляд на него.
- Ты сказала, что когда-то я тебя спас. Это значит, что тебе со мной бояться нечего, так?
Девушка вновь кивнула головой.
- Слушай, я сейчас сяду в седло и посажу тебя впереди…  Я буду с тобой, а это значит, что?
- Что мне рядом с тобой бояться нечего, - тихо ответила Ле.
- Правильно, - улыбнулся Амелин и легко и ловко запрыгнул в седло.
- Давай руку, - протянул он ладонь, в которую, после некоторых колебаний, чуть дрожащая Ле вложила свою ладошку. Мужчина легко притянул девушку к себе и обнял, прижимая к груди. Она затихла, а потом прошептала:
- Мне уже не страшно, почти…
- А ты когда-нибудь вообще училась ездить верхом?
- Да, но после того случая с родителями…
- Погоди, мы сейчас о тебе говорим… Тебе-то лошади,  ведь ничего плохого не сделали, нет?
- Нет.
- Тогда запомни: все будет хорошо… Сейчас особенно – ведь я же с тобой.
Амелин улыбнулся  и, подмигнув девушке, тронул лошадь с места. Ле вцепилась в него, как отчаявшийся хватается за соломинку, но постепенно хватка ее стала ослабевать, а Платон не знал, радоваться ему из-за этого или огорчаться. С одной стороны он был рад, что Ле перебарывает страх, а с другой….
Неожиданно мужчине понравились ее объятия, и он очень не хотел, чтобы они заканчивались.
Он зажмурился и отдышался, пытаясь отогнать непонятно откуда взявшееся желание, и, к удивлению своему, почувствовал, как боль прошлого успокаивается, а выедающая душу желчь пропадает. Будто Ле взяла и вымела все это из его души, как мусор. Ведь решил же, что любить не может, не умеет… Было раз, ошибся, а теперь… Теперь все было не так.
***
Ле никак не могла оторвать взгляда от своего (Господи, неужели это правда?) теперь уже мужа, а тем более просто так отпустить его. Они ехали довольно долго, и скоро должна была появиться Hope Valley, а пара странных «молодоженов»  в сопровождении цыганенка никак не могла наговориться и выяснить между собой все причины, которые толкнули их на этот, мягко говоря, неожиданный для обоих шаг.
- Зачем же ты все-таки это сделала?
- А разве был еще какой-то выход? Лично я его не видела… Скажи, как тебя можно было еще спасти? Напасть на Де-Монт? Я, конечно, хорошо стреляю, но мы бы с Сэмом и Яшкой не смогли бы ничего сделать против Бейкера и его молодцов…
- Погоди, погоди… Ты чегой-то…. «Хорошо стреляю»… - Платон расхохотался.
- Ну, чего ты смеешься, - насупилась Ле. – Да, я хорошо стреляю! Вот приедем домой и я тебе докажу. Мой «Смит и Вессон» - вещица надежная!
Амелин почувствовал тепло в груди после слов девушки о доме, но так и не мог сдержаться от нового приступа хохота, после которого получил весьма ощутимый толчок под ребра.
- Докажу, докажу… Вот увидишь…  И вообще, я теперь много что умею.
Платон, продолжая улыбаться, спросил:
-  И что же это?
И Ле начала перечислять мужчине все те занятия, которым научилась и мечтает научиться. Глаза ее горели азартом и пламенем мечты, и весь ее облик как-то неуловимо изменился…
Платон никак не мог поверить в то, что эта девочка, азартная, веселая, полная энергии и есть та Лешик, которую он встретил в неуютном и странном доме два года назад. Тогда он испугался ее пустоты и беспомощности, а оказалось, что ошибся. Во всем ошибся и крупно. Девочка оказалась намного сильнее, чем он мог предположить… А что было уже за рамками его понимания, так это то, что теперь она была его женой! ЖЕНОЙ!
Да если бы вчера ему кто-то сказал, что к обеду сегодняшнего дня он обзаведется семьей и заделается женатиком, Амелин просто расхохотался бы ему в лицо, а теперь…
Теперь удивительная девушка, сидящая перед ним в седле была его супругой.
И тут мужчина припомнил ее слова о том, что их брак – фикция, всего лишь средство по его спасению от петли. Мысли эти почему-то не прибавили радостных эмоций. Да, он не собирался жениться! Но… Черт побери! Опять  только сутки! 24 часа, которые круто изменили его жизнь! Снова… В прошлый раз это невероятное создание посоветовало ему ехать в Америку, а вот теперь  - вышло за него замуж!
И почему это удается только ей? Девушке, которой он вовсе не нужен, как мужчина…
А вот она ему, почему-то, оказалась нужна. И, ох, как нужна!
Нужна?! Почему? Да потому что ты впервые за много лет почувствовал себя человеком с добрым сердцем и чистой душой… И это тебе, черт возьми, нравится! Вопреки твоему образу жизни и сволочной натуре… НРАВИТСЯ!
Это ли не повод для того, чтобы чертыхнуться!
А Ле по-прежнему болтала, то прижимаясь, то слегка отстраняясь от Платона.
- Ну, вот и дом! – вдруг вскрикнула она, и неожиданно поцеловала мужчину.
Хорошо, что в щеку.
Тот почувствовал, как кровь закипела в жилах от этого невинного прикосновения, и едва справился с желанием поцеловать девушку в ответ, но вовсе не так… Не в нежную шелковистую щечку, а в пленительные, сладкие розовые губы…
Амелин резко мотнул головой, отгоняя наваждение. «Слава Богу, не заметила!», - с облегчением выдохнул он и снова напрягся, представив себе встречу с друзьями Ле. Как примут они его в новом качестве, ведь жить теперь им придется под одной крышей? Недолго, правда, но все же… Не укажет ли ему Сэм на дверь? Не испортит ли «новоиспеченный муж» дружбы Смитсонов с Ле?
«Столько всего и все на одну мою бедную голову», - подумал Платон и остановил Буйного у веранды, помогая жене осторожно спуститься с лошади.
***
Нет, не зря этот удивительный и теплый дом назывался Hope Valley - Долина Надежды. В этом удивительном месте имели обыкновение сбываться мечты, даже те, о которых было страшно просто подумать. Мужчина действительно никак не мог представить себя в ситуации, в которой оказался сейчас, но даже самому себе не признался бы в том, что какая-то его часть, наверное одна миллиардная, была счастлива… И все потому, что в его душе снова поселилась НАДЕЖДА. Надежда на будущее, совсем не такое, которое пророчили ему окружающие. Не петля, а, возможно счастье и … И любовь… Кто знает?..
И вот теперь Платон стоял перед дверью, которую, кстати, Сэм успел отремонтировать и повесить обратно на петли, и с дрожью во всем теле ожидал, как примет его новое жилище. Пусть временное, но… Кто-то сказал: «Нет более постоянного жилья, чем временное», и Амелину предстояло в этом убедиться.
А дело было все в том, что у всякой прочности ей предел. Ведь самая толстая цепь может достаточно легко порваться, если найти в ней слабое звено и вплотную заняться только им… Тогда она порвется именно в этом месте… Оказалось, что и у Амелина есть такая слабинка – это его тайные желания… Желания, что были до такой степени обыкновенными, что поражали своей стандартностью и обыденностью… Дом, семья, дети и… любимая женщина рядом… Женщина, которая будет любить его просто потому, что он – это он, Платон Амелин. Когда-то ему дарила такое чувство только мама… А больше никто. Всем либо было что-то нужно от него, либо все чувства были чистой воды притворством, ложью, игрой… А как хотелось бы почувствовать всю полноту тепла и уюта родного дома… С годами он понял, как это важно для любого человека, а что уж говорить о нем, изголодавшемуся по настоящему, чистому, родному, честному… Повидав на своем веку немало красавиц, Платон понял, что и внешность во всем том, чего он хочет, не главное. Чувства – вот, что было самым решающим. Чувства, которые в данный момент бурлили в нем, как вода в горном водопаде. Что-то в глубине его души жаждало постоянства, именно поэтому мужчину охватило ни с чем не сравнимое волнение и трепет.
- Ну, ты чего? – нежно улыбаясь, спросила Ле.
- Да, так…, - прошептал Платон и закашлялся.
Девушка внимательно посмотрела на него и вдруг, тихонечко подойдя, осторожно обняла со спины, сомкнув свои руки на его талии.
- Не бойся… Все будет хорошо. Я обещаю, - прошептала она, успокаивая его, как мать ребенка.
Амелин осторожно развернулся в ее объятиях и посмотрел на нее. «Девочка… Маленькая, храбрая девочка… Зачем ты впустила меня в свою жизнь, я ведь могу все разрушить?... Нет, врешь! Не можешь. Уже не можешь, потому что это ОНА… Был бы кто-нибудь другой, а так… Не сможешь, не сумеешь, рука не поднимется…». Платон не мог отвести от удивительных глаз Ле своего взгляда, который пытливо и настырно пытался найти в сокровенных тайниках девичьей души хоть какое-то чувство к себе, к Платону Амелину…
Теплота, участие, доброта, нежность, забота… А вдруг еще что-то притаилось?.. Что-то такое, от чего бросает то в жар, то в холод, и чувствуешь себя самым несчастным или, наоборот, счастливым человеком на свете? Но нет! Видно не судьба была решить всё и сразу! Ле лишила мужчину возможности прочесть что-либо в ее глазах, так как первая отвела взгляд и, слегка наклонив голову, подтолкнула его к двери.
- Ну, иди, иди… Никто там тебя не съест.
И тут она решила немного подшутить над Амелиным, добавив с легкой ехидцей:
- Муженек, -  и ущипнула его за бок, после чего ловко извернувшись, просто просочилась в дом мимо него.
- Ах, ты, - вырвалось у Платона, и он шагнул через порог вслед за ней.
Девушка, смеясь, вбежала в гостиную, где неожиданно сама бросилась Амелину на шею, как только он оказался рядом.
- Ты это зачем так сделала? – со смехом спросил мужчина.
- Да уж больно ты серьезно и мучительно смотрел на дверь, - также ответила Ле и, сняв с него широкополую шляпу, взъерошила мужу волосы.
Это было так по-детски озорно и в то же время так… интимно, что ли, будто между самыми близкими на свете людьми, что Платона от этой близости бросило в жар…  Телу стало горячо, а Ле, не заметив, как краска смущения под ровным слоем загара покрыла его щеки, повернулась к спустившимся сверху Смитсонам.
- Ну, слава Богу, вы вернулись вдвоем, - вырвалось у Энджи, и негритянка кинулась обнимать подругу.
- Втроем, - уточнила Ле. – Яшка лошадьми занимается.
А потом, она как-то по-особенному посмотрев на Платона, у которого сердце замерло и забыло, как надо стучать, добавила:
- А теперь разрешите представить…
- Да мы же уже знаем его, - растерянно протянула Энджи, а Сэм застыл от мелькнувшей в сознании догадки.
- Знаете, только не совсем так…
Ле подошла к Амелину и, встав рядом с ним, взяла за руку, которую он тут же крепко сжал, а девушка продолжила:
- Потому что теперь это не просто там «Платон Амелин»,  - Ле выдержала секундную паузу и гордо и торжественно, что вовсе не соответствовало ситуации (ну, хотя бы внешне) сказала:
- Мой муж!
Надеюсь, вы помните Александра Сергеевича Пушкина с его бессмертной ремаркой в пьесе «Борис Годунов» - «(народ безмолвствует)». Именно безмолвие расплылось по комнате после слов Ле, пока Сэм не решил громко, безудержно расхохотаться, хлопая себя по ляжкам.
- Ну, ты даешь! – удалось вставить ему короткую фразу в неиссякаемый поток смеха. – А я-то гадал, что на уме у нашей мэм!
Тут к мужу присоединилась Энджи, а потом и Ле с Платоном.
- Другого выхода просто не было, если, по словам Бейкера, не выходить за рамки закона, - хитро улыбнулась Ле, и добавила:
- Но я уже предупредила Платона, что все это - явление временное и связывать его по рукам и ногам никто не собирается.
Опережая возможные вопросы, девушка пояснила все детали ситуации, в которую они попали, и предупредила друзей о надзоре, установленном Бейкером за Амелиным. Платон слушал все это, а сам думал о том, что в настоящий момент ему бы очень хотелось, чтобы это поразительное создание, в этот минуту болтающее без умолку, и в самом деле стала его НАСТОЯЩЕЙ женой.

Ле, наплакавшись вволю, успокоилась, поблагодарила Энджи за компанию и проводила подругу. Девушка стала медленно раздеваться, готовясь ко сну.
«Странно как, - подумала она. – Это моя первая брачная ночь. Мой муж за стенкой в одной комнате, а я тут – в другой… Все у меня не как у других… А может это даже и лучше.. Пусть все сейчас пойдет не так как принято, а потом… Потом все будет так, как я мечтаю… Так, как хочу…».
И тут ее грезы были прерваны почти неслышным  стуком в дверь. Ле удивленно выдохнула и, накинув легкий халатик, впустила нежданного гостя, которым оказался… Ее муж. У девушки замерло сердце от того, каким непривычно потерянным и смущенным он выглядел в данную минуту.
- Леш… Ты не волнуйся, я… просто, - и тут Платон решился выдать целую тираду: - Я не за тем, что ты подумала, а просто поговорить… Выяснить, как теперь мы жить-то будем. Бейкер со своим контролем продыху не даст... Мне-то все это понятно за что, а тебе? Ты-то здесь при чем?
И тут Амелин замолчал, будто выдохся. Это и на самом деле было так: он говорил на едином дыхании, которое неожиданно закончилось – воздуха в легких просто не осталось.
Ле с интересным выражением глаз смотрела на мужчину, а потом тихо, почти беззвучно, рассмеялась, усадив Амелина в кресло.
- Ну, пойдем танцевать от печки, то есть с самого начала, - через несколько секунд сказала она.
- Во-первых, я не волнуюсь и до сих пор понять не могу, о чем это «таком» я подумала, как только ты вошел,  что ты даже то и дело сбиваешься… Во-вторых, к черту Бейкера. Ты же не собираешься заниматься чем-то противозаконным… Ну, хотя бы в ближайшие месяцы… Значит, ему ничего не обломится! В-третьих, насчет того, зачем это все мне нужно…
Ле опустилась на пол у ног Платона, положила подбородок ему на колено и продолжила:
- Затем, что я твоя жена…
- Фиктивная…, - почему-то шепотом сказал Платон.
- Ну и что... Все-таки называюсь «жена», значит, обязана делить все с мужем пополам.
Амелин осторожно коснулся юного девичьего лица. Нежная белая кожа выглядела еще светлее, когда ее коснулась загорелая рука мужчины.
- Лешик… Что ж ты бледная-то такая, - выдохнул Платон и испугался той бесконечной нежности, которая наполнила его голос. Он безотрывно смотрел в глаза девушки, которая и не думала отводить свой взгляд, а только все больше и больше растворялась в нежности Платона. Этим двоим показалось, что время остановилось, или хотя бы (это уж наверняка) замедлило свой ход. Ничего не могло объяснить их странного состояния, их необычных желаний, которые все сильнее связывали их своими путами. В груди Платона стало растекаться тепло, постепенно обволакивая все его тело и проникая в самые потаенные уголки сознания. Он не убрал руки от лица Ле и продолжал на ощупь изучать ее нежные черты. Совсем скоро подушечки его пальцев стало покалывать от странного напряжения. Мужчине захотелось погрузить свои ладони в пышные волосы девушки, притянуть ее личико к своему и припасть к ее нежному рту в долгом и страстном поцелуе.
«Почему? Ведь я же не люблю ее? – задал он сам себе вопрос и тут же ответил на него: - Да, не любишь, но желаешь… Страшно, до боли желаешь!».
Только страх напугать эту невинную птаху сдерживал мужчину от поцелуя.
Откуда ж ему было знать, что девушка сама ждала этой ласки и втайне надеялась сама поцеловать Платона. Сама, в первый раз… Дотронуться губами до его губ… По ее телу пробежала дрожь, но Амелин по-иному растолковал ее причину.
- Замерзла? – участливо спросил он, и вдруг легким движением поднял девушку с пола и усадил ее к себе на колени. В памяти его вновь ожила сцена двухгодичной давности, когда он чуть было, не совершил страшной ошибки. Он не допустит этого и теперь. «Это девочка. Маленькая, невинная девочка, которая тебя, дурака, спасла, и ты ничем и никогда ее не обидишь… Не посмеешь… Не сможешь…».
Платон осторожно обнял Ле и почувствовал, как она прижалась к нему.
- А помнишь, - прошептал он ей куда-то в макушку, - как в прошлый раз я тебя согревал? Ты так дрожала, что кровать ходила ходуном…
- Помню. Я тогда не просто телом отогрелась, а еще и душу теплом наполнила. Ты тогда пришел такой расстроенный, взъерошенный и в то же время разъяренный. Я даже напугалась… А потом вернулся ты прежний… Ты просто стал самим собой… Я всегда знала, что ты добрый, отзывчивый, сердечный, замечательный человек…
- Твои слова да Богу б в уши!.. Ох, Лешик! Слышал бы тебя кто-нибудь из тех, с кем пересекались наши стежки-дорожки  в темных закоулочках.
Ле шутливо ударила мужчину в грудь маленьким, но на удивление крепким кулачком.
- Не спорь… Мне со стороны виднее.
- А, вот мы уже и руки распускаем!
- А ты как думал? Учти, я буду бороться с твоим ошибочным мнением о самом  себе…
Ле прямо и открыто посмотрела в глаза Платона и добавила:
- Запомни: ТЫ – САМЫЙ ЛУЧШИЙ.
Амелин вновь ощутил на себе невидимый покров воспоминаний, и как шепот из прошлого услышал те ее слова: «Вы – хороший, просто не все про себя поняли и приняли… Вы еще не знаете, сколько в Вас сил… Их оценят и Вас полюбят… Обязательно полюбят, очень-очень сильно. Полюбят безгранично, безумно, страстно…». И он вновь поверил. Да и какой бы нормальный мужик устоял бы перед этими удивительными глазами, доверчиво и преданно смотрящими прямо в душу; перед этим стремлением защитить, обогреть, сделать лучше; перед этим гибким девичьим телом, которое прижималось к нему, как к последнему пристанищу в этом мире…
Так кто бы устоял? Да никто, и Амелин не был исключением. Он нежно дотронулся губами до ее щеки, а потом крепче прижал к себе, положив свой подбородок ей на макушку.
Наступила пауза, которую спустя некоторое время прервал Платон.
- Ну, что ж, жена, давай попробуем, рискнем и разыграем семейную жизнь.
Ле неслышно вздохнула, огорчившись от слова «разыграем», но потом подумала, что за время такого «спектакля», они с Платоном смогут лучше узнать друг друга, и может быть даже начнут не просто «разыгрывать» семейную жизнь, а займутся ею совершенно серьезно. Поэтому она ответила:
- Давай попробуем.
Они снова замолчали, пока Амелин вдруг не выдохнул:
- Надо же…Совершенно не хочу уходить…
- Тогда не уходи.
Мужчина непонимающе посмотрел на девушку, а та пояснила:
- Ну, в ту, нашу ночь у тебя в каморке, мы же уже спали вместе. Так что сегодня, я думаю, тоже можно… Как-никак, а все-таки первая брачная ночь!
Амелин рассмеялся от того, какой наивной показалась ему эта девушка. Он просто не мог не оправдать ее безграничного доверия к нему.
- Уверена? – спросил Платон.
- Уверена, - совершенно серьезно ответила Ле и пораженно ахнула от того, что мужчина, легко поднявшись с кресла, подхватил ее на руки закружил по комнате. Она зажмурила глаза и крепче прижалась к любимому. От этого её порыва Платон остановился, осторожно положил Ле на кровать и опустился рядом с ней на льняные простыни. Он не стал раздеваться, как в прошлый раз, боясь не справиться с собой в том случае, если ночью девушка совершенно случайно вдруг дотронулась бы до него.
«Я выдержу», - говорил сам себе мужчина, чувствуя как жена, накрыв их обоих одеялом, придвигается к нему почти не оставляя зазора между их телами. Через несколько минут, она легко дотронулась губами до шеи Платона, сонно сказала:
- Спокойной ночи, - и размеренно засопела, погрузившись в объятия Морфея.
Амелин оцепенел, но нашел в себе силы на еле слышный напряженный ответ.
- Спокойной ночи, - выдавил он, совершенно не догадываясь, что на этом его спокойная жизнь закончилась.

Прошло три месяца. За этот сравнительно небольшой срок в Hope Valley произошло много интересного.
Ну, во-первых, ее домочадцы все-таки решились на то, чтобы начать осваивать большее количество земли, с ее дальнейшим превращением в табачную плантацию. Сэм сиял, ведь это было его давней мечтой, которая начала реализовываться.
Он и Платон сразу нашли общий язык. Это произошло сразу же после того, первого посещения Hope Valley шерифом.
- Сэм, слушай… Я, конечно, не ахти какой мастер и сроду никакого инструмента в руках не держал, но научусь быстро. Слово даю. Так что рассчитывай на меня, - мужчина посмотрел на  Ле, которая после завтрака занялась стиркой и теперь развешивала белье на улице, и улыбнулся. От Сэма не ускользнул ни взгляд, ни улыбка Амелина, и он понял, что тот говорит серьезно. Именно поэтому Смитсон и поделился с ним своими планами.
- Я пролистал несколько книжонок по обработке земли перед посадкой и разведением табака. Как оказалось, это довольно трудоемкое занятие, и приступить к посеву мы сможем только весной. Но мне кажется, что при определенном подходе, мы справимся, правда, рассчитывать придется только на самих себя. Предупреждаю сразу, это тяжело.
- Справимся, - уверенно ответил Амелин. – А насчет курева, это ты здорово удумал. Эта дурная привычка в ближайшее время никуда не исчезнет. Потихонечку да полегонечку начнем, а дальше и само пойдет.
В общем, второе, что произошло в Hope Valley – это складывание крепкой мужской дружбы. Мужчины окончательно спелись, когда начали обработку земли.
Платон и сам не заметил, как втянулся в сеть хозяйственных дел. Не занимаясь раньше  ничем, кроме разбоя, теперь он понял, что был лишен обыкновенных радостей, причем, лишал их себя он сам. А теперь Платон все восполнял. Догонял, как в бешенной скачке.
Месяца полтора, мужчины занимались землей, благо в хозяйстве было много техники, что во многом облегчило их труд, а потом перешли к строительству хозяйственных построек, для дальнейших работ на плантации. Потом Сэм засел за смешивание удобрений, радуясь, как ребенок, а Платон получил немного свободного времени, которое тратил на себя.
Это было третьим интересным изменением. Он действительно занялся своим обучением. Амелин довольно быстро усваивал массу разнообразных занятий и, как ни странно, многие из них всерьез увлекали его.
Одновременно Платон был открыт всему на свете и покрыт толстым панцирем так, что никто не мог увидеть его настоящего. Никто, кроме нее. Его ангел. Милый. Единственный. Не просто луч солнца, а оно само – солнышко. В его душе, как в темном и пыльном чулане, Ле одним своим появлением навела идеальный порядок. Его маленький ангел-хранитель протянул ему руку помощи тогда, когда мужчина уже потерял всякую надежду на спасение.
Солнышко… … Светлая, чистая, невинная…
Когда она смотрела на него, Амелин верил, что может все начать заново, с чистого листа. Платон чувствовал, как заново учится мечтать, строить хрустальные замки, наподобие недостижимой Фата-морганы… И это все она… Лешик…
Больше всего он отдыхал душой по вечерам, когда вместе с ним была Ле. Удивительная и чудесная. Она стала его путеводной звездочкой, и Платон стремился стать лучше именно для нее. Откуда у него были на это силы, как физические, так и душевные, он и сам не знал, но жажду учиться жить по-новому, было не утолить. До поздней ночи он читал. Читал те книги, которые советовала Лешик, и удивлялся тому, откуда она знает, что очередной том приведет его в восторг.
Большое кресло в библиотеке стало любимым местом Платона в Hope Valley, потому что там, рядом с ним, а точнее на подлокотнике этого самого кресла, сидела Ле. Мужчина то и дело задавал ей вопросы, а она терпеливо, всегда с улыбкой объясняла ему то, что он не понимал. Такие «уроки» скоро принесли свои плоды. Платон очень быстро читал, намного больше знал, правильно и грамотно строил свою речь. Ле гордилась этими успехами и уверенно вела его к новым.
Особый интерес вызывала у него философия, а началось это увлечения с забавного случая. Однажды Ле попросила мужчину достать ей одну книгу.
- Ну, вон она «Платон», неужели не видишь… «Платон»…
- Я уже тридцать лет Платон, а ты заладила, «Платон»… «Платон»…
И тут Ле расхохоталась.
- Да на книге написано «Платон»… Философ такой был.
- Неужели? И такой был?
- «Есть многое, Горацио, на свете, что и не снилось нашим мудрецам…» - улыбнулась девушка. – Может, сам прочтешь?
Так Платон, штудируя писанину своего тезки, вошел в мир поиска истины и смысла жизни. Ле еще больше  узнала о любимом, а однажды Платон проговорился ей о своей мечте. А началось все с того, что его Буйный  спелся с Яшкиной Ясноглазой, да так удачно, что пацаненок однажды сообщил хозяину:
- А моя-то Ясноглазая от твоего жеребца понесла.
- Да ты что! Вот это да… Получится что-то невообразимое. Жеребеночек такой же красивый как мама, да быстрый и горячий, как папа. Это же чудо!
И вот вечером Платон рассказал жене эту новость. Видя азарт в глазах мужа, Ле неожиданно предложила.
- Знаешь, я слышала, что Хастингсы, что рядом с нами, продают свою землю. А у них там – целые пастбища.
- Ты это к чему?
- А давай мы купим этот участок и… Ты же любишь и понимаешь лошадей, а значит, со временем мы сможем открыть конный завод, и…
- Не увлекайся, все это несбыточно…
Голос Платона прозвучал хоть и тихо, но резко.
Ле замолчала, замкнувшись в себе. Она поняла свою ошибку, вспомнив, что Уваровы одно время были владельцами ипподрома, и поняла, что невольно задела Амелина.  Девушка медленно подошла к мужчине, стоявшему у окна, и прижалась к его спине. Тело Платона отреагировало моментально, и он напрягся, сдерживая свои желания.
- Прости меня… Я не хотела напоминать тебе, но дальше так нельзя… Ты сам себя иссушаешь. А ты достоин большего. Ты достоин жизни во всей ее полноте и красках... Погоди…
Она подошла к шкафам и вынула из одного из них толстую книгу в добротном переплете.
- Прочти, тебе должно понравиться.
Амелин бросил взгляд на название – Александр Дюма. «Граф Монте-Кристо».
- И про что это?
- Про то, как прошлое может испоганить человеку настоящее и чуть не лишить будущего.
Ле открыла первую страницу книги.
– Это лучше читать одному, - сказала она и вышла из библиотеки.
Амелин не заметил, как начало светать. Роман он прочел не просто быстро, а молниеносно. Его захватила судьба Эдмона Дантеса. Конечно, сам он страдал в жизни не так, как этот выдуманный бедняга, но общее между ними все-таки было. Каждый из них в какой-то момент был лишен надежды на лучшее, и каждому эту надежду кто-то помог возродить. У Дантеса это был аббат Фариа, у Платона – Лешик.
Утром мужчина вышел к завтраку с красными глазами и, слегка позевывая.
- Ты не спал, - констатировала факт Ле.
- Нет, - улыбнулся Платон, - пока не дочитал.
- Сумасшедший, - пробурчала она, накладывая ему в тарелку каши и наливая какао в чашку.
- Сэм, - обратилась девушка к другу, - из него сегодня работник никакой. Пусть выспится.
- Да сегодня и делать-то нечего. Я осмотрю участок, добавлю кое-где удобрений и все.  Спи, дружище, хотя я не понимаю, как это можно вообще – не спать из-за какой-то там книженции.
- Ой, кто бы говорил!  Кто-то однажды заснул прямо над брошюрой «Почвоведение», - толкнула мужа в бок локтем Энджи. А потом обратилась к Платону:
- Ты ешь, ешь… Эти вот, как их… Ле, как это слово…
- Оладушки! – хором ответили Ле и Платон и вместе рассмеялись.
- Это я для тебя, - смущенно  пояснила девушка и опустила взгляд.
Воистину, путь к сердцу мужчины лежит через желудок. Это точно доказано. Когда мужчина голоден – он особенно зол! (Выводы, уважаемые женщины, делайте сами). А вот Амелину на этот счет переживать было нечего: кормили его как на убой, а к каждому кушанью приправой служили такие дозы любви и заботы, что у Платона иногда сердце замирало от непривычности всего этого. Вот и сегодня, он ел оладьи, которые насытили желудок, а душу его приятно согревало сознание того, что их готовили специально для него, и это делала ОНА. 
- Мой Фариа, - улыбнулся Амелин, глядя на жену.
Та, мгновенно поняв его, решила пошутить.
- Где?
- Что где?
- Борода начала расти где?
- Какая борода? – непонимающе смотрел на нее Амелин.
- Раз ты назвал меня Фариа, значит, я на него похожа, а у него, насколько я помню, была шикарная борода!
Ле уже улыбалась во все свои тридцать два зуба, пока Амелин как-то среагировал на ее слова.
- Да, недосыпание влияет на тебя самым негативным образом, - смеялась девушка, ероша его волосы. – Иди, спи, - поцеловала она его в щеку и добавила:
- Спокойного дня.
Провожая мужа глазами, она подумала о том, что хотела бы стать для него вовсе не Фариа, а Гайде, с которой связал свою жизнь в конце книги Эдмон Дантес.
Платон поблагодарил ее за оладьи, всех за компанию, поднялся к себе, разделся, лег, но почему-то никак не мог заснуть. Мысли то и дело возвращались к Ле, которая одним своим существованием выбивала мужчину из привычной колеи понимания им всего окружающего. Он улыбался, вспоминая тот день, когда она все-таки показала ему, как может стрелять. Амелин был поражен её умением. Не все парни из его банды могли так ловко управляться с пистолетом, как его маленький Лешик со своим «Смитом и Вессоном». Да и вообще, сам выбор оружия для дамы был удивителен. Ну, ладно «Герсталь» или «Адамс», но «Смит и Вессон» - это уже серьёзно…Калибр 44, шесть патронов…
- А кто-то еще во мне сомневался, - звенел ее серебристый смех как колокольчик, когда Платон не удержался от восторженного свиста после ее стрельбы по импровизированным мишеням-банкам.
А как она готовит? А как поет?! Черт побери, ну, почему именно эта женщина была для него так желанна и недоступна? Это что -  его рок: любить не тех?!
Платон относился к мужчинам, которые ищут любимую женщину, походившую на  мать, потому что во многом они остаются детьми, даже если и скрывают свою истинную сущность от окружающих. Амелин и был таким ребенком… Обиженным, брошенным, оторванным от семейного тепла и уюта…. У него никогда не было ничего похожего, поэтому Платон и ждал любви и заботы. Ждал и дождался, потому как теперь… Теперь все это ему дарили, но… Но почему, вот чего он никак понять не мог?!
Конечно, Ле была его женой, но ведь только фиктивной! Тогда зачем все эти взгляды, прикосновения, поцелуи на ночь, трогательная забота, нежность, проливающаяся на него просто-таки весенним обильным дождем… Зачем, если она его не любит?! Просто ли потому, что Лешик сама доброта и нежность или здесь есть что-то еще? С этими тревожащими душу мыслями, мужчина заснул. Его ждали новые трудовые будни.
Очень скоро Сэм и Платон достроили свой сарай-склад, куда перенесли из подвала все инструменты и расставили запасы. Это занятие заняло еще около месяца. Яшка на протяжении всего этого времени помогал, чем мог, но большую часть своих сил отдавал лошадям, представляя себе, каким будет маленький жеребчик или кобылка. Ле вместе с ним ухаживала за животными и скоро совсем избавилась от своего страха перед ними. Дело дошло даже до того, что она могла мчаться по полю не только на Ясноглазой, которая полюбила новую хозяйку всем своим лошадиным сердцем, но и на Буйном. Правда, эти прогулки проходили под чутким присмотром Платона, наслаждавшегося видом жены верхом на лошади.
Так, влияя друг на друга, они и жили, делая вид, что все идет так, как надо, тогда как на самом деле внутри обоих бурлили такие страсти, которые не снились и самому сэру Уильяму Шекспиру.

Прошла еще одна неделя. Неделя самых что ни на есть откровенных мучений и самых удивительных сновидений в жизни Ле. В этих ночных грезах она любила и была любима сама. Девушка по-прежнему была нежна, искренна и добра к своему мужу, всеми силами пытаясь показать ему, что он далеко не безразличен ей, и что она хотела бы стать его женой по-настоящему… «Я не Татьяна Ларина, чтобы признаться первой, но если он не поймет, то… Возможно я и решусь на этот подвиг!»
Откуда ей было знать, что за эту неделю ее муж измучился не меньше, чем она сама. Платон вместе с Сэмом переделал столько дел в их хозяйстве, что женщины просто диву давались, а Амелин старался, как можно меньше времени проводить в доме. Хрупкая, нежная, сильная, Ле как никогда до этого пленяла его, и он бежал и прятался.
Все чаще и чаще он как-то нервно смеялся, скрывая за этим неестественным смехом смущение, а в его взглядах проскальзывало странное выражение, будто он все время был чем-то удивлен, что, в общем-то, соответствовало истине. Платон действительно удивлялся своей огромной любви, и именно это удивление и присутствовало в его взгляде… Он уже не мог сдерживаться так легко, как в самом начале их брака.
Но решительный разговор приближался. А подтолкнул к нему супругов самый настоящий пустяк – грязная посуда.
***
В тот день все было почти как всегда, за исключением странного напряжения, которое преследовало Платона с самого утра. А дело заключалось в том, что именно сегодня Сэм и Энджи должны были поехать навестить своих родных, что поселились в Сент-Луисе и покидали Hope Valley, а супруги Амелины должны были остаться одни.
- Поможем, чем можем на первых парах своим родственникам, - говорил Сэм. – Да и новые сорта табака надо посмотреть, может кое-что и закуплю к весне… Раз решились – надо попробовать.
- Хорошо, тогда и дело пойдет, - согласился Платон.
Эти задачи-минимум должны были занять у пары достаточно времени, а потому слова  «скоро нас не ждите», которые крикнула Энджи, отъезжая от Hope Valley, были правдой.
Даже Яшка будто растворился в воздухе после отъезда Смитсонов, сообщив только то, что отправляется по каким-то там делам в Линкольн.
- Что за дела-то? – обеспокоено спрашивала Ле, собирая ему вещи и еду в дорогу.
- Сюрпрыз! – щерился пацан и не раскрывал своей маленькой тайны.
- Ну, сюрпрыз, так сюрпрыз, - смеялась девушка, отпуская Яшке щелбаны.
Она как раз-таки радовалась возможности побыть с Платоном наедине и попытаться объясниться. В те моменты, когда они теперь оставались вдвоем, между ними появлялось такое напряжение, что, казалось, промелькнет малейшая искра и все – будет взрыв! Так и получилось за обедом…
Ле расстаралась, как могла: грибная лапша, жаркое в горшочке, взвар, пирожки, ватрушки, желе и зефир – удивительное сочетание русской и местной кухонь, которым Ле могла гордиться по праву. Она стала превосходной кухаркой, помня все советы Энджи о заветном пути к сердцу мужчины через его желудок и гастрономические пристрастия. Но…
Но Платон даже не похвалил ее кулинарные изыски, и беседу не поддерживал, хотя, девушка не могла пожаловаться на свой язык, который был превосходно подвешен. Ведь раньше пара так мило беседовала… А теперь…
Теперь Платон только бросал на жену странные пылающие взгляды, изредка односложно отвечал, а больше все угрюмо молчал, медленно жуя шедевры кулинарных трудов жены.
Бедная девушка уже не знала, что и как делать, когда, надев передник, встала к раковине, чтобы помыть посуду.
- Платон, если тебе не трудно, принеси мне во-он те блюдца, - попросила она.
Амелин взял стопку посуды и вошел в кухню. Тихо лилась вода, Ле мыла тарелки, напевая себе что-то под нос.
«Черт побери! Почему она вся такая… Такая манящая, удивительная, любимая?». Он подошел к ней ближе, улавливая ее ни с чем не сравнимый запах, от которого у него тотчас закружилась голова, а в висках застучали молоточки. Ле покачивала головой в такт своей песенке, и ее локоны подпрыгивали, скользя по изящной гибкой шее, нежной белой коже, точеным плечам. Платон не мог оторвать взгляда от любимой и совсем замечтался. А потому в тот момент, когда она резко повернулась, чтобы забрать у него посуду и случайно дотронулась ладонью до его руки, он отшатнулся от неожиданности и страха… Страха от того, что Лешик могла догадаться о его чувствах и его состоянии. Блюдца упали и разлетелись в дребезги.
И тут на глаза девушки навернулись слезы. Она не могла больше сдерживать своей обиды.
- Ну, знаете ли, господин хороший! Неужели тебе со мной так противно находиться рядом, что ты даже шарахаешься от одного моего прикосновения?
- Я не шарахаюсь, - попробовал оправдаться Платон.
- Да? А это что? – девушка указала пальцем на груду осколков.
- Ты же говорила, что показывать пальцем не вежливо, как это – моветон…
- Это сейчас не важно… Ответь! Неужели я до такой степени тебе противна?... – она еле слышно шептала, а по ее щекам текли хрустальные слезы.
Этого Амелин выдержать не мог. Он обнял девушку и прижал к себе. Та тут же обняла его в ответ так крепко, будто хотела вжаться в его тело и стать его частью. Платон, чуть отклонясь назад, обжег ее своим горящим взглядом, остановился на ее чуть влажных розовых губах и со стоном внезапно оттолкнул от себя, вихрем вылетев в гостиную.
- Постой! Погоди! – бежала вслед за ним Ле. – Объясни, что с тобой происходит?
У Амелина сдали нервы. Он остановился у подножья лестницы и ответил хриплым и странно прерывающимся голосом.
- Что происходит, хочешь знать?
- Да… Хочу!
Ле чувствовала, как от Платона исходят какие-то странные волны, а сам мужчина в настоящий момент был сгустком открытого огня… По его нервам с бешенной силой бил ток. Заблудшая душа была разгорячена и терзалась от невозможности своей любви. Он рвал себе «сердце, нервы, жилы» и стоял на самой грани своих еле сдерживаемых эмоций. Оставался только один выход – грубо оттолкнуть любимую.
- У меня уже четыре месяца не было женщины. Вот и все, - жестко сказал он. – Это не шутки для организма, который, знаешь ли, требует свое, отсюда и напряжение.
Ле покраснела, но глаз не отвела. Она чувствовала его внутреннюю силу, решительность и, такие странные, не вяжущиеся с его теперешними словами, безмерные нежность и надежность, затаившиеся в его таких любимых глазах.
- И это все?
- А тебе этого мало? -  как-то неестественно рассмеялся Платон. – Я хочу женщину, понимаешь, а это, по кое-каким причинам сейчас невозможно. Вот и результат на лицо. Я злюсь.
- Злишься – это мягко сказано… Но я все-таки не понимаю, почему ты не смотаешься в городишко и не подцепишь там какую-нибудь девицу в салуне! Ведь здесь не так уж и далеко! А! - в Ле закипели злость и ревность, а вовсе не стыд и смущение, как понадеялся Платон.
Он весь пылал от ее близости, а она тем временем сделала несколько шагов к нему.
- Стой, где стоишь, - тихо, но четко произнес мужчина.
- Почему? – девушка не послушалась.
- Лешик, Леш, стой, остановись…
Ле замерла буквально в шаге от него. Их глаза встретились, и между ними началась безмолвная дуэль, в которой не было победителя. Девушка внезапно повернулась к Платону спиной и, со словами «А я-то в чем все-таки виновата», хотела уйти.
И тут Платон не сдержался. Он схватил Ле за плечи, развернул ее к себе лицом и поцеловал… Настойчиво, почти грубо. Со всей страстью, которая томилась в его душе все эти месяцы. Его губы властно приоткрыли ее рот и завладели ее губами, нежными, податливыми, такими сладкими… Девушка едва слышно застонала, и разум Платона накрыла волна желания, сквозь которую он даже не заметил, как Ле прижалась к нему сама, не оставляя меж их телами ни малейшего расстояния. Чувствительность вернулась к Амелину только тогда, когда он, задохнувшись от нехватки воздуха, сумел-таки оторваться от губ жены. Он посмотрел на ее лицо, затуманенное каким-то новым выражением и, не долго думая, рывком подхватил ее на руки, направляясь по лестнице наверх. Он шел в свою комнату, стремясь исполнить то, о чем так давно мечтал. Девушка затихла на его руках, так и не придя в себя до конца. Мужчина бросил ее на кровать и накрыл ее тело своим, снова припадая к ее дурманящему рту в пьянящем сознание поцелуе. И тут его мысли пронзило стрелой осознание того, что она отвечает ему. ОТВЕЧАЕТ на ЕГО ласки! Неумело, неловко, но отвечает, поддаваясь его желанию и напору, принося ему в жертву то, на что он, последний из негодяев, не имеет права… Платон резко отпрянул от жены, оставив ее в недоумении и легком чувстве шока от всего произошедшего. Сначала он сидел рядом с ней, но близость такой желанной и любимой женщины сводила с ума и заставляла сводить все мышцы тела судорогой. Мужчина вскочил с кровати, тяжело дыша и стараясь не смотреть на Ле, которая, переведя взгляд на него, боялась ошибиться в своих догадках, даривших такую сладостную надежду.
- Это всегда так? - потрясенно выдохнула она, легко дотрагиваясь до своих губ, будто стремясь передать пальцам то удивительное ощущение, которое мгновение назад испытали уста. -  Или все из-за того, что у тебя долго не было женщины?
- Да что же ты никак не поймешь! Я ТЕБЯ хочу! ТЕБЯ и никого другого. И не потому, что у меня давно ничего не было с женщиной, а потому что…
И тут у Платона, будто силы закончились, и он растерялся. Как ей объяснить, что ему ничего не стоит ради нее, любимой, дорогой, желанной, весь мир завоевать и к ее ногам бросить? Ведь его чувства к этому человечку намного глубже, чем он показывал. По телу Амелина пробежала нервная дрожь, что не ускользнуло от внимания Ле.
Девушка, не сводя проницательных глаз со своего мужа, тихо подошла к нему и спросила, стараясь унять бешеное биение сердца, в котором поселилась надежда:
- Почему, Платон?
И завеса пала. Мужчина посмотрел в глаза девушки, и у той аж мурашки пробежали по коже.  Он сдерживал себя из последних сил, и пока молчал, но это рождало безумное  острое ощущение неминуемого эмоционального и чувственного взрыва. Платон хотел взять Ле за руку, но отдернул ладонь, будто обжегшись. Наконец, он решился, и, зажмурив глаза, выдохнул-прохрипел:
- Потому что я люблю тебя… Люблю… Слышишь, ЛЮБЛЮ!
Последнее он выкрикнул и, открыв глаза, поймал ее взгляд, в котором увидел что-то такое, что на мгновение забыл, как нужно дышать. Глаза Ле светились ответным чувством! Он мог бы поспорить с кем угодно, что во взгляде горячо любимой им женщины пылала ответная любовь к нему, к Платону…
Мужчина замер, а Ле вплотную подошла к мужу. Она сама взяла его за руку и прижала ее к своему лицу, слегка прикрыв глаза.
- Я тебе говорила еще тогда… помнишь? Ты «WANTED»… Тебя хотят, желают.. Ты… Ты - мой  «WANTED»… Мой  ЖЕЛАННЫЙ….
Тут она легко дотронулась своими горячими губами до его ладони, и Платон не выдержал.
- Что? Что ты сказала?
- Я люблю тебя… Люблю… Люблю, милый мой, желанный, Платон…
- Ле… Лешик, Лешик мой, - прошептал Амелин и притянул девушку к себе, зарывшись лицом в ее волосы.
В этот миг для них перестало существовать все, кроме них самих. Мужчина не мог выпустить девушку из своих объятий и покрывал ее лицо невесомыми, легкими поцелуями, нежными как шелк, которые с каждой секундой становились все горячее и глубже. А Ле шептала самые дорогие его сердцу слова: «Единственный, любимый, желанный…».
Страсть никуда не исчезла, просто перешла в нежность, что была до такой степени всепоглощающей, что ее всплески - поцелуи, ласки, вздохи - заставляли стонать и вздрагивать.
- Не бойся, родная, я постараюсь не сделать тебе больно…
- Я знаю… Я не боюсь… С тобой я ничего не боюсь… Платон, родной мой, - и Ле сама припала к его губам. Платон прижал ее к себе так, будто хотел раствориться в ней. Никто и никогда не говорил ему таких слов. Никто и никогда не испытывал к нему таких чувств, как этот светлый человечек, неожиданно вошедший в его жизнь и перевернувший ее вверх тормашками… Но этот переворот был до такой степени удачным, что Платон, именно в это мгновение,  понял, что теперь он будет счастлив. Теперь ему известно, что это такое, потому что оно – ЕГО СЧАСТЬЕ – целиком и полностью сосредоточилось в девушке, которую он держал в объятиях.
Ле слегка отстранилась от него, но Платон не хотел ее отпускать и снова прижал к себе. Девушка тихо, почти беззвучно рассмеялась и успокоила мужчину:
- Я никуда не ухожу… Просто, мне кажется, нам обоим что-то страшно мешает.
- Что? – не понял сначала Платон.
- Господи, какой же мне муж попался непонятливый!... – Ле положила свои ладони на грудь Амелина и, с удовольствием проведя по ней снизу вверх, остановила свои пальчики на вороте его рубашки, которую и начала медленно расстегивать…
Пуговка за пуговкой… И, причем, после каждого расстегнутого маленького предмета швейной фурнитуры из достаточно большого их количества, эта маленькая хулиганка легко и нежно, но всегда стремительно дотрагивалась до губ Платона, дразня его своей близостью и не меньшим, чем у него самого, желанием. Он так и не дождался, пока она сама снимет с него рубашку, а потому сорвал ее со своих плеч сам, одним рывком стянул с жены платье и снова, теперь только уже осторожно и бережно положил Ле на кровать, а сам снял с себя остаток одежды. Его жена лежала перед ним в одной нижней сорочке и белье, тонкая ткань которых, вовсе не скрывала ее тело, а только одним своим существованием пробуждала буйную мужскую фантазию. Девушка села на кровати и хотела снять все с себя, но Платон не дал.
- Я сам, - хрипло прошептал он и опустился перед кроватью на колени.
Ле спустила ноги вниз, позволяя мужу сначала поднять подол рубашки, обнажив стройные ноги. Платон не смотрел вниз, он не мог отвести взгляда от глаз жены, в которых с каждой секундой  огонь желания разгорался все сильнее и сильнее. Его сильные и такие нежные в этот момент руки легко сняли с нее чулки и нежно провели по тонкой шелковой коже от щиколоток до бедер, а потом осторожно дотронулись до их внутренней стороны. Ле застонала, и Амелин оказался на кровати рядом с ней, осторожно спуская с ее плеч тонкие лямки рубашки. Сначала одну, потом другую, пролагая себе губами дорожку по коже жены вслед за упавшей с нее тонкой тканью. Медленно его жадному взору предстали ее груди… Полные, крепкие, с большими розовыми сосками, напряженными до предела едва сдерживаемым желанием. Мужчина закрыл глаза и почти невесомо дотронулся до одного из них.
Девушка вздрогнула всем телом и прогнулась в его руках. А мужчина уже не мог остановиться и страстно целовал ее тело, оставляя на бархатной коже невидимые пылающие следы, как от расплавленного тавро. На шее Ле неистово билась голубая венка, и не хватало воздуха, не известно то ли от того, что делал с ней Платон, то ли от того бешеного желания, которое жило внутри нее независимо от ее сознания. Платон медленно положил жену на спину и накрыл своим телом. Неискушенная в любви, Ле интуитивно обвела любимого руками и ногами, сводя его своими жестами с ума. Он поцеловал ее закрытые глаза и начал спускаться ниже: носик, губы, подбородок, изящная, нежная шея, а вот и та самая голубая венка, которая пляшет свой дикий танец. Мужчина провел по голубой жилке языком и замер…
В эту же секунду Ле схватила его за волосы и притянула к своим губам. В ней бушевало пламя, которое мог погасить только он.
- Я больше не могу… У нас потом будет еще возможность… Только не сейчас… Потом. Потом ты зацелуешь и заласкаешь меня хоть до смерти, но сейчас… Подари мне СЕБЯ, Платон… И верни мне МЕНЯ, пожалуйста…. Я так тебя люблю… Милый, я не могу больше без тебя…
Этого оказалось достаточно для того, чтобы мужчина забыл о данном себе слове не торопиться и медленными ласками, осторожно и нежно превратить Ле из девушки в женщину. Он просто не мог подумать о том, что этого не захочет она сама. Через минуту она была его женой во всех смыслах этого слова.
***
Платон осторожно, как только позволяло их состояние, вошел в нее и замер. Ле чувствовала, как он заполнил ее всю, и поняла, что муж со страхом ждет ее реакции на свое вторжение.
«Да, ведь мне говорили, что должно быть больно, - промелькнула смутная мысль в ее сознании. – Бедный мой, испугался за меня… Не бойся, родной. Любимый… Я с тобой», - и девушка сама прижалась к мужчине.
- Стань моим до конца… Пожалуйста, - прошелестел в тишине спальни ее шепот.
- Люблю тебя, - простонал в ответ Платон и начал древние как мир движения, доставляющие истинное блаженство и наслаждение тем, кто любит и любим.
И оно пришло к ним спустя какое-то время, одновременно, как огромная, горячая волна, что накрыла их с головой. И только теперь Ле вскрикнула, а Платон громко застонал и, обессиленный, остался лежать на ней. Когда спустя несколько мгновений он хотел подняться, Ле не отпустила его, крепко прижав его к себе.
- Раздавлю ведь…
- Не-ет… Ты такой замечательно тяжелый… Я так хочу почувствовать тебя…
- Разве еще не почувствовала? – рассмеялся Платон и, неожиданно, резко перевернулся на спину, уложив жену на себя.
- Вот так будет лучше и тебе удобнее, - сказал он, целуя ее смущенное от его замечания личико.
- Почувствовала. Даже очень… Теперь я знаю, как сильно ты можешь любить… Как ты меня любишь… Наотмашь любишь…
И тут она поцеловала мужа в губы.
- Прекрати.
- Почему?
- Потому, что я опять тебя хочу, а тебе нужно отдохнуть…
- Правда? – спросила Ле наивно раскрыв глаза, но, так и не сумев спрятать улыбку, поселившуюся во взгляде.
- Правда, - рассмеялся Амелин и поцеловал жену в нос. – Спи.
- Так ведь еще день!
- Я говорю тебе, спи, а то ведь в ближайшее время я тебя из постели выпускать не собираюсь, учти.
- А, ну, если так, то…
И тут Ле действительно почувствовала сонливость и хотела встать, но муж ловко ее удержал, не дав даже приподняться с постели.
- Куда это ты собралась?
- К себе, спать…
- Я же тебе только что сказал, что я не выпущу тебя из СВОЕЙ постели, поняла?
- Теперь поняла! – кивнула, улыбаясь Ле, и свернулась калачиком под его теплым боком.
- Спи, родная, - прошептал Платон.
Он обнял ее и начал думать о том, как ему повезло, что эта девушка, нет, теперь уже женщина, принадлежит ему.
Только ему и безраздельно. Он немало повидал на этом свете, но никогда не встречал таких, как она. Ле могла удивлять и поражать, как никто другой. И Платон не стал исключением.
Его поражало в Ле многое: никогда до этого он не встречал женщины, в которой  в такой степени сочетались бы нежность, неизмеримое обожание и то, что он так долго искал, почти всю жизнь. Это была любовь… И еще… Ее восхищение им, самым обыкновенным, ничем не примечательным человеком. А ее огромные удивительные глаза, сияющие ответным чувством? Голос, певучий, нежный, томный, иногда с возбуждающей хрипотцой и придыханием… А ее розовые чарующие губы? А шелковая или бархатная (Платон все никак не мог решить для себя, какая именно) кожа, которую так и хотелось ласкать безостановочно?
Этих двоих связали удивительные события, которые стали их общей судьбой. Платона сводила с ума открытость и уязвимость Ле, который порождали в душе огромное желание защищать ее и заботиться о ней. Это ощущение рождало новые силы в мужчине, который чувствовал себя рядом с женой настоящим титаном, способным ради нее свернуть горы. Платон самому себе казался много лучше и сильнее, чем был на самом деле.
Ле пошевелилась в его объятиях и теснее прижалась к его крепкому, сильному телу. Мужчина обнял ее крепче и легко поцеловал в щеку. Та улыбнулась во сне…
«Мое маленькое чудо, а не женщина… Это невозможно представить, но она подарила мне все то, чего я был лишен и к чему долгое время стремился». Платон чувствовал себя так, будто опился колдовского зелья и попал в сети одной маленькой женщины, которую когда-то принял за призрака. Она сумела изгнать из его души тьму и возродила свет.

Целых две недели Платон и Ле были предоставлены сами себе и наслаждались этим временем. Амелин счастливо смеялся:
- Это начало нашего с тобой медового месяца.
- Начало? – улыбалась ему Ле.
- Да, потому что вся наша жизнь будет одним большим медовым месяцем. Обещаю.
- У нас с тобой тогда все слипнется!
- Не-а, мы просто приклеимся друг к другу, навсегда…, - шептал он ей и накрывал губы нежным поцелуем.
Только одно огорчало Платона, хотя по этому поводу всегда больше переживали дамы. Той самой ложкой дегтя в его бочке меда было отсутствие реального законного брака с Ле. А он очень хотел назвать ее своей «женой» во всей полноте этого слова.
Платон хотел обвенчаться с ней. Но как? Где? Кто возьмет на себя эту священную обязанность? Он еще серьезно не думал, как разрешить эту проблему, но точно знал, что все делает для того, чтобы соединить свою душу с душой Ле и на небесах.
Через неделю их блаженное «одиночество вдвоем» закончилось.
Его нарушил Яшка & Ко, в которой состоял он сам, великолепная пара лошадей и какой-то парень с пиратской повязкой на глазу, которая, вопреки сложившемуся мнению, не отвращала от него внимание, а наоборот, придавала некий налет романтизма, служивший приманкой для противного пола.
Платон был на веранде, когда вся эта гоп-компания появилась. Как только он увидел кривого, то, перемахнув через перила веранды, в одно мгновение оказался рядом с ним.
- Мэтт! Ты-то как здесь! -  и удивительная парочка крепко обнялась, а Яшка вертелся рядом, как уж на сковородке.
- Да вот, решил своими собственными глазами увидеть все и убедиться, не сошел ли ты с ума, босс?
- Нет, наоборот. Сейчас я мыслю как нельзя более здраво.
- Ого, как ты завернул! – присвистнул Мэтт.
- Учусь, видишь ли, должен соответствовать.
- Сам придумал или кто подсказал? – спросил тот, кого Платон назвал Меттом, и вдруг поднял повязку с глаза, который оказался совершенно здоровым.
- Все придуряешься? – улыбнулся Амелин.
- Не без этого, босс, - усмехнулся мужчина, и тут взгляд его скользнул куда-то за спину друга.
Платон повернулся и увидел на веранде Ле. В сердце его что-то потеплело, а на губах заиграла глупая влюбленная улыбка.
Девушка в это время, заметив цыганенка, всплеснула руками и крикнула:
- Яш! Яшка! Вернулся, хороший мой! – и в то же самое мгновение мальчишка побежал к ней с воплем «Хозяйка! Вот он я!»
- Это она? – как-то разочарованно спросил Мэтт, не сводя глаз с девушки, которая крепко обнимала Яшку и целовала его упрямые вихры.
Платон, заметив нотку недовольства, пробуравил друга взглядом и сказал:
- Не говори, чего не знаешь…
- А что я не знаю?
- А вот многого не знаешь…
И тут к ним подошла Ле.
***
- Здравствуйте, - тепло обратилась она к Мэтту и протянула ему свою руку.
- Ну, приветствую, - грубовато ответил мужчина и пожал небольшую ладошку.
- Вот, Леш, это один из моих приятелей. Кривой Мэтт.
- Приятно познакомиться. Владилена, можно просто Ле… Вот только насчет Кривого… Разве Вы несколько минут назад не левый глаз повязочкой прикрывали?
Наивное выражение лица Ле никак не вязалось с ее тоном, в котором явно слышалась подколка. Мэтт удивленно вскинул брови.
- А как Вы…
- Я, вообще-то, вижу хорошо, - извиняющимся тоном сказала Ле и прижалась к смеющемуся Платону, который выдал, специально для друга:
- Да, кривой-то кривой, да вот только постоянно забывает на какой глаз!
- У каждого есть свои недостатки, - серьезно ответила девушка. – У Мэтта это, скорее всего, память, особенно та, которая  касается того, на каком глазу должна быть его повязка.
И тут засмеялись сразу все. Глядя на женщину, которую Амелин сжимал в объятиях, Мэтт постепенно понимал, почему его друг полюбил. К обеду он это понял окончательно, а к ужину уже завидовал, но по-хорошему, по-дружески, радуясь за товарища. Он никогда не видел его таким наполненным счастьем и радостью. Мужчина изменился даже внешне: исчезли резкость черт и движений, жесткий, холодный, иногда напоминающий волчий взгляд, уступил место сияющему взору, который не сходил с женщины, ставшей первопричиной всех этих изменений. Если и раньше можно было понять, что Амелину не чужды светлые чувства, и он ценит доброту, то теперь было ясно видно, что он умеет беззаветно любить и никому не даст в обиду ту, что назвал своей. Все теперь в боссе казалось не таким, необычным и непривычным, но не странным. Платон, словно наконец-таки нашел ту самую нишу, которую кто-то наверху создал ему с самого момента рождения. И все это с ним сделала маленькая, ничем не выдающаяся на первый взгляд женщина. Но это только на первый взгляд.
Глядя на то, как Ле относится к Платону, смотрит на него, улыбается ему, нежно дотрагивается по поводу и без, принося, тем самым, себе и мужу радость и какую-то законченность отношений, Мэтт только вздыхал, мечтая когда-нибудь встретить на своем пути такое же счастье.
А между тем, наступал вечер, который медленно, но верно расставлял все по своим местам.
- Я к себе, - промычал Яшка с набитым ртом, ухватив пару блинчиков и пирожок, сорвался со своего места из-за стола и понесся, было к себе на чердак, но в последнюю минуту был остановлен цепкой хваткой за шиворот.
Ле, маленькая и хрупкая женщина, ловко уцепила его за рубашку и развернула лицом к себе.
- Яш, милый, я, конечно, тебя очень люблю, но каждый раз отстирывать масляные пятна с твоих простыней и одеяла мне не улыбается.
Цыганенок скорчил такую скорбную мину, которая проняла бы любого, но только не Ле. Она приподняла одну бровь и выгнула ее дугой, в ответ на что, мальчишка со скорбным вздохом уложил еду на тарелку, пошел, вымыл руки и только потом взял тарелку обратно.
- Другое дело, птенчик мой, - улыбнулась девушка и достала из-за спины пирог с тыквой, по которому Яшка сходил с ума. – Это тебе за хорошее поведение, - она чмокнула его в нос, а тот, разомлевший от таких нежностей, сияющий, как медный пятак, уже свободно и без замечаний унеся наверх.
- Он же все равно все перепачкает, - пробурчал Платон, усаживая Ле к себе на колени.
Та, смущаясь Мэтта, сначала отбивалась, а потом, поняв всю тщетность своих попыток, сдалась и с притворным вздохом, прижалась к любимому, вдыхая его запах. Запах настоящего мужчины. ЕЕ мужчины…
Она уже с трудом сдерживала себя и, забыв про Мэтта, уставилась своими невозможными глазищами на мужа. Тот замер и прекратил  дышать, чувствуя, как между ними растет напряжение.
Мэтту отчего-то вдруг стало неловко. Он почувствовал себя то ли подглядывающим, то ли третьим лишним, но ему было не по себе, слишком уж явно чувствовалось желание этой пары.
И тут Ле, словно опомнившись, отвела свой взгляд от мужа.
- Правда, он у меня замечательный?
- Да уж! Второго такого налетчика на всем Западе поискать и не найти!
Мэтт просто решил поддержать разговор, но тут же понял, что совершил промах, так как он заметил, как нахмурились эти двое.
Платону были неприятны воспоминания об ЭТОМ его прошлом, а Ле не нравился хоть чем-то расстроенный муж.
- Я вовсе не об этом, - возразила она. – Я о том, что Платон просто замечательный человек, а для меня и вовсе самый лучший.
- Господи, кто бы тебя сейчас послушал! – пораженно выдохнул Платон, не сводя своих черных, как уголья, глаз с жены.
- О чем ты?
- Княгиня Воронцова, одна из богатейших невест Санкт-Петербурга, сидит на коленях безродного, да еще к тому же и бывшего бандита и поет ему дифирамбы, как… Как…
- Как лучшему на свете человеку, предназначенному ей самой судьбой, - светло улыбнулась Ле, перебивая мужа, и вдруг отпустила ему подзатыльник.
- А это-то интересно за что?
- Во-первых, мы не в Санкт-Петербурге, во-вторых, тебе не надо в себе сомневаться, а в-третьих – я уже не невеста, а жена…, - серьезно ответила Ле и обняла мужа за шею. – Ты для меня один-единственный и неповторимый. И только мой. И кстати, я на твоих коленях очень даже замечательно сижу. Это мое самое любимое самое любимое место для сидения. Правда-правда!
И тут Платон крепко прижал ее к груди.
«Ну, как?.. Как такую и не любить? Это невозможно!» - подумал он.
Мэтт внезапно закашлялся и покраснел: все мысли босса были написаны на его лице. «Неужели это бывает именно ТАК?» - подумал мужчина, глядя на Амелина с женой, и в то же мгновение понял, что должен оставить их одних.
- Ну, я, пожалуй, прилягу. Очень уж мне ваша веранда понравилась.
- Ни о какой веранде не может быть и речи, - хотела, было подняться с колен мужа Ле, но тот удержал ее на месте.
- Моя жена хочет сказать, что ты будешь спать в моей комнате, Мэтт.
- А ты?
- Не волнуйся, у меня-то как раз есть место для сна.
Мэтт снова смутился, что было совсем не в его правилах, и вышел из столовой.
- Наверх, вторая дверь налево! – крикнул Амелин и тихо добавил по-русски:
- Я, слава Богу, сплю у жены, вместе с ней, в ее постели…
- Последние две недели, - тихо продолжила Ле и, прижавшись к мужчине нежно поцеловала его.
- Ну, вот… Прогнали мужика, - задыхаясь прошептала Ле, когда поцелуй был прерван.
- Ничего, с него не убудет, а вот с меня – да, если мы немедленно не поднимемся к тебе.
- Да что вы говорите? Действительно?
- Представь себе! Это уже непереносимая мука.
- Ну, хорошо… Ты же знаешь, я ненавижу, когда кто-то мучается, - благодетельным тоном сказала Ле и рассмеялась, когда муж подхватил ее на руки и понес наверх.
***
Через час супруги, утомленные от любви, но почему-то не хотевшие спать, лежали рядышком и мирно беседовали.
- А, что это за лошади, Платош?
Мужчина тихо рассмеялся.
- Опять ты меня опередила!
- Чем?
- Я только собрался рассказать тебе о сюрпризе.
- Сюрпризе? Каком?
Ле села на кровати, укутавшись в тонкое одеяло, пряча от мужа свою наготу.
Платона умиляли эти приступы скромности. Ну, и как, скажите, не умиляться, если несколько минут назад эта женщина в порыве дикой страсти, едва сдерживая крик, в кровь оцарапала ему спину, а теперь, как первая скромница укутывала свое такое желанное тело, пряча его от глаз, которые давно его изучили вплоть до последней родинки на среднем пальчике правой ноги. Мужчина провел по руке жены от локтя до плеча, но она немедленно скинула его ладонь, капризно надув губы:
- Ты обещал сюрприз…
Платон расхохотался.
- Вот ведь кокетка какая!
Ле шутливо ударила его кулачком.
- Сюрприз!
- Хорошо, хорошо, - уже давясь от смеха, Амелин, перехватив запястья жены, прижал ее к себе.
- Ну?
- Я купил поместье Хастингсов.
Ле широко раскрыла глаза.
- Что ты сделал?
- Купил поместье Хастингсов.
- Но на какие деньги?
- Ну, я же два года занимался тем, что у меня лучше всего получалось, и это, знаешь ли, принесло немалый доход.
Ле ошарашено молчала. Амелин обеспокоено заворочался, подумав, что жена недовольна происхождением его богатства, и постарался оправдаться.
- Ну, Леш, я ведь это не просто так… Я это честным трудом, то есть разбоем и грабежами заработал…
- Платон, - глотая приступы смеха один за другим, промычала Ле. – Ты хоть понял, что сказал?
- А что?
- Честными грабежами и разбоем… Так что, бывает?
И тут до Амелина дошел смысл сказанного им, и супруги расхохотались оба.
- Так ты не о происхождении денег подумала только что?
- Нет, дурачок…Я просто удивилась тому, как ловко ты все это провернул. Я ведь, честно признаться, думала, что ты все деньги по ветру пустил…А твои товарищи?
- Они просто не знали об этих деньгах, точнее, не знали о том, что я их откладывал. Они также как и ты думали, что я все тратил. Как ты тогда говорила: у меня тоже была своя кубышка, о ней знали только Яшка и Кривой.
- Хитрюшка, - улыбнулась Ле.
- Теперь у нас есть еще одно строение, которое надо привести в порядок. Этим и займется Мэтт. Он – сын крупного плантатора. Сбежал из дома, но прекрасно разбирается в таком хозяйстве. Теперь нам потребуются рабочие. Через год-другой, гляди наладим все, что хотим.
- Каким ты у меня хозяйственным оказался… Вот ведь еще что всплыло… Ты же еще лучше, чем я думала.
- Ну, все, теперь точно зазнаюсь.
- Не позволю.
- Да что ты говоришь? Не дашь зазнаться? А если я тебя… Отвлеку именно от своей хозяйственной стороны, - и Платон медленно начал стягивать одеяло с плеч жены.
- Чем это ты меня отвлечешь? – сбивая дыхание, еле проговорила Ле, вздрагивая от его прикосновений.
- Попробую вот этим, - прошептал мужчина и сбросил одеяло на пол. – Да вот тут стало известно мне одно средство, - промурлыкал Платон, лаская спину жены. – Думаю – поможет, - и он накрыл ее губы своими.
Из головы Ле тут же выветрились все мысли, кроме одной «люблю его», и вместе с мужем она понеслась к вершине, имя которой «блаженство».