Глава 22.

Этот вечер был особенным. С одной стороны, обычная презентация технических новинок, плавно перетекающая в фуршет с коктейлями, а с другой – стратегически важный шаг. Последние выгодные контракты с ведущими европейскими производителями вывели предприятие на качественно новый уровень, позволив заткнуть за пояс практически всех конкурентов. Фирма приобрела эксклюзивные права поставки на российский рынок высокотехнологичного дорогостоящего оборудования. И теперь пришло время сообщить об этом деловым партнерам, а также имеющимся и потенциальным клиентам. Ко всему прочему этот вечер был целиком и полностью заслугой Полянского, его блистательным бенефисом. За прошедший год ему удалось не только сохранить стабильное положение компании, но и упрочить его. Этот факт не остался незамеченным акционерами, равно как не обошел стороной и честолюбивые амбиции самого Германа.
Полянский долго и упорно шел к этому часу и был бы по-настоящему счастлив, если бы не ложка дегтя в его бочке меда. Хоть одна, но всегда найдется. Может, и был момент, когда ее еще можно было выковырнуть, чтобы не липла к зубам вязкой горечью, но он давно уже забросил всякие попытки очиститься. Поздно, горечь разлилась в крови, поразив все ткани и органы, и если уж выдирать, то только вместе с сердцем, чтобы разом и насовсем. Хотя… была ведь та ночь, когда черная жижа обернулась сахарной глыбой, и привкус этой сладости теперь изо дня в день отравлял его жизнь надежной.
Все у него было, но ничего не доставалось ему просто так. Всего, что он имел, Полянский добивался сам, без чьей либо помощи и не без причины гордился этим. Поставив перед собой цель, он шел к ней как танк, не напролом, но так же основательно и непреклонно, философски принимая поражения, памятуя о том, что хорошо смеется тот, кто смеется последним. И только недавнее фиаско подкосило его как никогда. Если бы дело касалось бизнеса, он бы и глазом не моргнул, нашел бы обходные пути, и ловко миновав все подводные камни, уже держал бы в руках победный кубок. Но сегодня… сегодня Катя была его кубком, вожделенным и недостижимым.
Герман с грустью осознавал, что разучился радоваться своим победам. Они попросту стали ему не нужны. Раньше он упивался успехом, тешившим его самолюбие, но сейчас уже не видел смысла во всей этой мышиной возне. За последний год он отчетливо понял, что сворачивать горы только для себя ему скучно и постыло. Наверное, он достиг того возраста, когда жить в одиночку становится нестерпимо холодно. Ему нужен теплый тыл, чтобы он просто был и согревал уже только мыслью о том, что он есть. Нужна та, которая каждый раз, провожая его  в очередную авантюру, будет подниматься на мыс и махать ему платком, чтобы он знал, что ему есть куда возвращаться. Ему нужна она, одна единственная, но, похоже, ОН ей не очень нужен. И у него закончились аргументы. Но оставалась еще надежда. Надежда и несколько маленьких хитростей, чтобы иметь возможность дышать ее близостью, пусть и формальной.

В последние недели Катя с Германом практически не виделись, стараясь не попадаться друг другу на глаза, ограничив совместное общение дежурными планерками и совещаниями. А сегодня он дернул ее уже раз десять и, по всей видимости, останавливаться не собирался. Как обычно, погруженный в дела, он был сосредоточен и собран, но даже по-прежнему обаятельная улыбка не могла укрыть потухшего взгляда. В какой-то миг Кате захотелось подойти к нему, поддержать, подбодрить, но она не решилась, прекрасно понимая, что только подсыплет соли на рану.
Сегодня ей досталась роль хозяйки вечера. Где-то рядом постоянно крутился штатный пиарщик, но Герман хотел, чтобы Катя лично проконтролировала все, что было связано с предстоящим мероприятием, от пригласительных билетов и меню, до поголовного обхода важных гостей и завязывания новых полезных контактов. Она немного удивилась поставленной задаче, не совсем соответствующей ее прямым обязанностям, но отказываться от работы она не привыкла и спорить не стала. Волей не волей пришлось вылезать из скорлупы и по двадцать раз на дню наведываться к Герману, согласовывая детали акции. Полянский внимательно слушал все ее предложения, почти со всем соглашался, всегда благодарил и долгим тоскливым взглядом провожал из кабинета.

Вечер был в самом разгаре. Официальная часть уже закончилась, и гости, уже немного разомлевшие, не спеша, перемещались по выставочному салону с бокалами шампанского, негромко обсуждая представленные новинки. С доброй половиной присутствующих Катя уже была знакома и, радушно улыбаясь, плавно скользила среди гостей, приветственно кивая то тому, то другому. Только скулы сводило от приклеенной к губам "радости". Время от времени она останавливалась, внимательно оглядывая зал, но, так и не обнаружив тех, кого искала, продолжала свой путь дальше.
Она объясняла что-то солидному пожилому мужчине, заинтересованному в обоюдном сотрудничестве, когда подспудное тревожное ощущение заставило ее поежиться. Катя медленно повернулась всем корпусом и буквально ткнулась носом в мужскую грудь. Подняла глаза и похолодела. Вот так, весь вечер старалась обнаружить его в толпе, чтобы вовремя убежать в другой конец зала и впредь держаться на расстоянии, но ведь нет же. Сама проверяла приглашения, знала, что придет, и так непростительно вляпалась.
Жданов смотрел на нее сверху вниз. Смотрел и молчал. Катя слишком явно испугалась, и он это заметил. Сначала замешкалась от неожиданности, а потом просто застыла неподвижно как кролик перед удавом. Она не знала, чего от него ждать, и знать не хотела, вообще не хотела попадаться ему на глаза. Ее совсем не прельщала перспектива в очередной раз стать грушей для битья. Она смотрела в его ничего не выражающие глаза и терялась в догадках: либо скривится в язвительной усмешке, либо вежливо поздоровается, как с каким-нибудь отребьем. А что, в последние годы эта манера общения с ней была для него вполне приемлемой. Однако Андрей не торопился говорить гадости, а так же молча продолжал разглядывать ее, слегка сдвинув брови. В какое-то мгновение ей даже показалось, что в глазах его промелькнула насмешка, но тут же скрылась за гнетущим молчанием. Пауза непозволительно затягивалась, а он и в ус не дул. Катя же заметно нервничала. Отступив на шаг назад, она беспомощно оглянулась по сторонам в поисках поддержки, которой, впрочем, не обнаружила. И осознав, что осталась один на один со своими страхами и сомнениями, подняла-таки голову и, выдержав его теперь уже оценивающий взгляд, тихо сказала:
- Здравствуй, Андрей.
- Здравствуй. Прекрасно выглядишь.
Катя едва сдержалась, чтобы не округлить от удивления глаза. Она могла ожидать от него чего угодно, только не комплимента. Или это очередная колкость, а она не поняла? В чем подвох? Так и стояли еще какое-то время, пока откуда ни возьмись не появился Полянский.
- Андрей! Рад тебя видеть, – настороженно улыбнулся и пожал протянутую руку. – А ты разве один здесь?
- А? Нет, Кира где-то здесь, - и, наконец, оторвавшись от созерцания Катерины, обратился к Герману: - А ты молодец, впечатляет, особенно вон тот агрегат из первого павильона.
- Хочешь, пощупать? – попытался разрядить обстановку Герман. -  Идем, покажу, как раз ваш профиль, - и, зацепив Катерину проницательным взглядом, увел Жданова прочь.
Катя еще постояла немного, растерянно глядя вслед удаляющимся мужчинам, но, спохватившись, вспомнила о брошенном ею собеседнике и принялась вертеть головой, надеясь обнаружить его поблизости, но вместо него в метре от себя наткнулась на Киру и даже отшатнулась от неожиданности. Нет, светский раут с семейством Ждановых ей сегодня явно не по плечу.
Кира откровенно скучала, и, чуть покачиваясь, медитативно разбалтывала спиртное в бокале. Заметив Катю, одарила ее снисходительно-удивленным взглядом.
- И вы... здесь? Хотя… - она нервно хохотнула в бокал, сделала глоток и причмокнула губами, - публика как раз по вашему вкусу – почти все женаты, - и с вызовом посмотрела на Пушкареву.
Катя ничего не ответила, только нахмурилась. Кира была пьяна. Немного, но непривычно возбужденный блеск в глазах и чуть явственнее смазанная «р» в чересчур фривольной речи выдавали ее с головой.
- Что же вы молчите, Катя? Или вам нечего возразить? – она приблизилась к Катерине и с эффектным высокомерием изогнула бровь, как умела только она. – Хотите совет? Не спешите портить бедолагам жизнь, потому что… банально, но… на чужом несчастье счастья не построишь. Вам ли этого не знать…
Ни оправдываться, ни возражать Кате не хотелось, но этот покровительственный тон святой праведницы, которая каждым своим словом стремилось ужалить побольнее… И вдруг Катя поняла, с пронзительной ясностью увидела перед собой не ту успешную, уверенную в себе Киру Воропаеву, а совсем другую, несчастную женщину, в которой от прежней Киры только гонор и остался. И Катя не удержалась от зудевшего в мозгу вопроса.
- А ваше счастье, о чье несчастье споткнулось ваше счастье, Кира Юрьевна?
Кира как будто остекленела, не веря, что кто-то посмел вот так, в лоб, оскорбить ее жалостью, но тут же на пару с Катей вздрогнула, услышав за спиной до боли знакомый баритон.
- Хороший вопрос, Кира. Что скажешь? – криво усмехаясь, над ней возвышался Андрей.
Кира будто надломилась. Андрей в который раз открыто не поддержал ее, всем своим видом давая понять, что он не с ней. Даже перед Пушкаревой, даже перед ней унизил ее.
- Может, ты еще и «спасибо» ей скажешь? – с внезапно возникшим раздражением Кира развернулась к мужу, расплескав остатки шампанского. – Ты что защищаешь ее?  Опомнись, Андрей, она не кроткая овечка, а лицемерная... - Кира запнулась, подыскивая слово пообиднее, но хорошее воспитание, о котором она еще не успела забыть, не позволило ей закончить. Она упрямо поджала губы. - Радуйся, что она не повязала твоего отца еще одним ребенком... иначе тебе не удалось бы отделаться от нее так легко!
Андрей смерил жену тяжелым взглядом и, больно ухватив под локоть, процедил:
- Нам пора, Кира.
Кира демонстративно выдернула руку, гордо вздернув подбородок, и вроде бы икнула.
- Дорогу к выходу я найду... ссама...
Жданов кинул на Катерину короткий взгляд, как будто собирался что-то сказать, но так и ушел вслед за женой, не проронив ни слова.

Ждановы ушли, а Катя никак не могла отделаться от ощущения причастности к чужой личной жизни, словно подглядывала в замочную скважину супружеской спальни. На душе было муторно, и ноги гудели от усталости. Но только она собралась присесть, как за спиной раздался тихий голос Германа:
- Потанцуешь со мной?
Она обернулась к нему и только сейчас заметила, каким уставшим и вымотанным он выглядел, словно выжатый лимон. Разом позабыла и отяжелевшие ноги, и душевную дурноту, и глупую взаимную неловкость, согласно кивнула и, положив руки ему на плечи, качнулась в такт музыке.
- По-моему, вечер удался. Ты доволен? – спросила она, приятно ощущая на макушке тяжесть его подбородка.
- Угу, - промычал он, прижимая ее ладонь к своей груди, - да, теперь да.

***
Жданов уверенно вел машину, время от времени бросая брезгливые взгляды на жену, и совершенно искренне недоумевал: ну почему женщины считают, что слезами могут хоть чего-нибудь добиться! Кто вдолбил в их головы эту чушь? Неужели она и впрямь не понимает, как это раздражает? К совести взывает, к чувству вины? Зря. Прощения просить все равно не будет, лучше уж в бар, там и нагрешит, и покается, а к утру благополучно все забудет. Можно сказать, переродится.
За три года брака с Кирой он даже научился не слышать ее непрекращающихся надоедливых всхлипов. Правда, иногда программа давала сбой, и он зверел, не находя себе места, не зная, где можно спрятаться самому или спрятать ее, сложить вчетверо, запихать в чемодан и задвинуть в самый дальний угол чулана. И когда такие мысли начинали одолевать его, ему не оставалось ничего другого, кроме как напиться, дабы не доводить до греха.
Каждый день, каждую минуту она укоряла его своим невыносимо опостылевшим видом великомученицы, не позволяя ему забыть о том, как он виноват перед ней. И зачем, спрашивается, ну зачем? Неужели всерьез думает, что он устыдится и встанет на путь истинный? Дура. Все бабы дуры! Интересно, есть такие, которые не душат своих мужиков слезами, не изводят бесконечной ревностью и не учат жить? И почему-то вспомнилась Пушкарева. Он попытался представить ее ревущей, пытающейся вынудить его отца к чему-либо, слезами промывая ему мозги. Не смог. Как-то не вязался ее образ с плаксивой капризной дурой.
Он вспомнил, как шарахнулась она от него сегодня. Да он и сам не ожидал увидеть ее, почему-то предпочитал не думать об этом. Собрался даже пошутить, сказать, что он не кусается, но вовремя спохватился, сообразив, что именно в их случае все как раз наоборот. А потом задался давно мучившим его вопросом: что же в ней нашел его отец? Вместе же смотрели, отец разглядел, а он нет. И вдруг понял. Так неожиданно до него дошло, что даже затормозил резко и рассмеялся в голос. Кира испуганно уставилась на него.
- Андрей, ты что?! Ты же нас убьешь!
Не обращая внимания на Киру, он съехал на обочину, откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.
- Андрей, что случилось? Андрей...
Он молчал. А потом, все так же не открывая глаз, спросил:
- Почему ты не уйдешь от меня, Кира?
Она растерянно моргнула, и сердце сжалось в тревожном предчувствии.
- Ты... знаешь, - голос дрогнул. - Я люблю тебя.
- А я? Разве тебе не важно, люблю ли я тебя?
Лучше бы он наорал на нее, без повода, просто так, но это было бы знакомо, и она бы справилась, как всегда. Но Андрей был спокоен. Слишком спокоен. И это пугАло.
- Что молчишь? - и посмотрел на нее в упор. - Или тебе все равно?
- Мне не все равно... и... я все, все делала, чтобы сохранить наш брак...
- Зачем?
- К-как... зачем? Мы...
- Зачем? - повторил он свой вопрос. - Зачем тебе все это? Посмотри на себя. Спивающаяся истеричка, - сказал, как будто ударил под дых.
Глаза ее снова заблестели.
- Как ты можешь? Это же ты, ты сделал меня такой. Ты и твои шлюхи! - она уже не сдерживалась. - И у тебя хватает наглости обвинять меня?!
- Ах, да, как же я мог забыть, - он невесело усмехнулся, - моя жена святая. Знаешь, Кира, даже ненавистная тебе Пушкарева, которую ты так любишь укорять в лицемерии, даже она оказалась честнее. Она единственная отказала мне. И знаешь почему? Знаешь? Ей было важно знать, люблю ли я ее. Странно, да? Ей было важно, а тебе нет.
Кира, давясь слезам, мотала головой, не желая слушать, и совершенно искренне не понимала, за что, почему Андрей так жесток с ней. Раньше ей казалось, что ее терпение не имеет границ, но сейчас стало совсем невыносимо. Она дернула дверцу машины, полная решимости хлопнуть ею что есть сил, и бежать, бежать... Но Андрей, предугадав ее намерение, грубо дернул ее на себя и, выплюнул прямо в лицо:
- Да, Кира, да! Я трахал все, что движется! И не говори, что ты об этом не знала! Еще как знала и тебя всегда это устраивало!
Кира извернулась в тесноте и свободной рукой влепила ему звонкую пощечину.
- Сволочь!
Он как будто даже обрадовался.
- Мы отличная пара, Кира. Хм, мечта глянцевых журналов - сволочной кобель и начинающая алкоголичка.
- Пусти, - она вся сникла, содрогаясь в глухих рыданиях. - Зачем ты так... со мной?.. За что?
Андрей ослабил хватку, и она, продолжая судорожно всхлипывать, скрючилась пополам, обхватив себя обеими руками. Тяжело выдохнув, он машинально погладил ее по вздрагивающей спине и ощутил невероятное облегчение. Да, давно надо было поговорить, вот так, жестко, даже жестоко. А Кира поймет, не сейчас, потом, может быть... Еще спасибо скажет.
Он вышел из машины и закурил. Черт возьми, воздух свободы... какой же он сладкий!

Глава 24.

Полянский лежал в своей постели на куче скомканного вперемешку с покрывалом одеяла с запрокинутой навзничь головой, не решаясь разлепить веки. Шея затекла. Затылок чугунной гирей продавливал матрац. Во рту скреблась зловонная сухость, воскрешая в памяти обрывки бородатой шутки про кошку, что по утрам гадит в рот. Правда, было не до смеха. Теперь он и сам походил на персонаж из анекдота. Жалкий, дурно пахнущий и попросту больной, он пока даже не пытался, а только надеялся растормошить свое ватное тело хотя бы к обеду. Попробовал приподнять голову, но тут же пожалел об этом. Одно ничтожное усилие нестерпимой болью отозвалось в висках и вязко заныло в конечностях.
Какое-то время Герман продолжал лежать неподвижно, рискуя умереть от жажды, которая уже скрипела песком на зубах и царапала горло. Собрав всю волю в кулак, он поднатужился и перекатился на живот, оказавшись на краю кровати. Стало немного легче. Уткнувшись небритой щекой в простыню, переждал, пока схлынет волной накатившая боль, открыл глаза и, уставившись туманным взором в сиротливо смятую на полу подушку, понял, почему так сильно затекла шея.
Он бы провалялся так до самого вечера, если бы не некоторые физиологические потребности, все-таки вынудившие его сползти с постели и поковылять в ванную. Едва, приняв относительно вертикальное положение, чуть не рухнул на пол, запутавшись в спадающих брюках. Машинально подобрал спущенные штаны и только после этого осознал, что вчера так и уснул в одежде. Он был в носках, почему-то с раздернутыми ремнем и ширинкой («Похоже, все-таки пытался раздеться», - мелькнуло в голове), в застегнутой на все пуговицы рубашке и затянутой вокруг шеи удавке галстука. «Хорошо, хоть не в туфлях», - подумал Герман и уныло поплелся прочь из спальни, попутно тормоша узел ненавистного галстука.
Сил не было даже на то, чтобы выругаться. Похмелье было тяжелым, непривычным и оттого еще более мучительным.
Душ принимал долго, остервенело раздирая кожу жесткой петельчатой варежкой, стремясь вернуть тело к жизни, и, выйдя из ванной, почувствовал, как ноги и руки приобретают приятную покорность.
Сколько же они вчера выпили? Начинали с коллекционного французского коньяка. Полянский специально держал в кабинете бутылку для особых случаев. Ха! Мордобой на высшем уровне, ну чем не особый случай? Вот и коньячок ко двору пришелся. Впрочем, его они уговорили быстро. Потом Жданов где-то раздобыл виски, а позже откуда-то взялась водка… А дальше Герман уже и не помнил ничего толком.
Жданов Полянского немало удивил. Несмотря на потасовку, он был бодр, весел, очень долго совершенно трезв и вообще олицетворял собой какой-то рекламный перевертыш, предлагающий небывалый заряд бодрости за мизерную плату – вашу расквашенную физиономию.
Деловое предложение, по поводу которого Андрей, собственно, и пришел, решили обсудить в другой раз, так сказать, на свежую голову. А пока пили за жизнь, за дружбу, снова за жизнь, но уже без баб, за бизнес… И вообще хорошо посидели. Душевно. Как грузились в такси, Герман еще помнил, а как выходили – уже нет. Вот если б еще и утро было чуть добрее… А сейчас оставалось только тешить себя уверенностью в том, что не одному ему сегодня утром хочется сдохнуть. Как же все-таки отрадно осознавать, что где-то есть человек, которому, если и не хуже, чем тебе, то хотя бы так же паршиво. И стОило этой неприглядной мысли лишь помаячить на горизонте, как в душе растеклась благодать, окропляя исцеляющим бальзамом изрядно пощипанное достоинство.
Тонкое посвистывание закипающего чайника, включенного по инерции, вывело Полянского из оцепенения. Он машинально отжал кнопку самостоятельно отключившегося агрегата и, поставив джезву на огонь, сварил необыкновенно крепкий кофе.
Весь этот странный вечер и сегодняшнее утро Германа не покидало ощущение, что он что-то упустил, что-то очень-очень важное, но эта мысль, чуть раздразнив воображение, терялась сначала в алкогольном дурмане, а затем в изнурительном похмелье. И сейчас в возбужденном кофеином мозгу Полянского снова засвербело смутное беспокойство.
Он прокручивал в памяти недавние события, пытаясь обозначить контуры тревожащей его неопределенности. Что? Что это может быть?
Жданов? Несмотря на вчерашние братания, Герман ни на йоту не продвинулся в своих сомнениях по поводу отношений Андрея и Катерины. Он и так чересчур обнажился перед Ждановым, нечаянно обнаружив свои чувства и собственноручно указав на самое уязвимое место. Поэтому от прямого вопроса удержался, а сам Андрей этой темы не коснулся.
Фирма? Вопрос с покупкой акций практически решен и определенно не являлся причиной для волнений. А вчерашний скандал… Ну, подумаешь, устроил сотрудникам бесплатный цирк… Будет о чем посплетничать неделю, другую. Нехорошо, конечно, но по большому счету - наплевать! Оно того стоило. Давно руки чесались. Вот только Катя… Ее эта история стороной не обойдет. Снова поползут разговоры, зашикают в спину. Да уж, рыцарь без страха и упрека. Отличился, нечего сказать.
Он вспомнил ее бледное лицо в последние дни, и сердце сжалось. Надо позвонить, узнать, как она. И уже потянулся к телефону, но замер вдруг, сраженный внезапной догадкой. Мысль была совершенно фантастической, но в то же время удивительно правдоподобной. А собственно, почему нет? Если это действительно так, если Катя в самом деле беременна? Беременна от тебя, Полянский!.. Но это же все меняет! Абсолютно все! От возбуждения по спине побежали мурашки. В голове чудесным образом прояснилось. Герман вскочил с табурета и, отставив, кружку, принялся вымерять шагами кухню.
Если поверить, хоть на секунду поверить, что судьба улыбнулась ему, и Катя ждет ребенка, то есть, нет, они ждут ребенка, то, во-первых, она перестанет отталкивать его, ей не надо будет ломать голову, мучаясь выбором, придется принять ситуацию такой, какая она есть, а во-вторых, у него будет семья, и он уже никогда… никогда-никогда не будет один! Конечно, может, все совсем иначе, но так хочется верить!
На работу он так и не пошел. Связался со своей секретаршей и предупредил, чтобы сегодня не ждали. А к вечеру, измученный неизвестностью и окрыленный открывшимися перспективами, он позвонил Пушкаревым. Трубку взяла Елена Санна и с сожалением ответила, что Катя спит. Она бы непременно разбудила дочь, но той всю ночь было так плохо, что рука не поднимается ее тревожить. Герман согласился, поинтересовался состоянием Валерия Сергеевича и, сказав, что завтра перезвонит, повесил трубку.
Ночью было не до сна. Презрев всякие попытки здравого смысла вернуть его с небес на землю, Герман строил планы. Он представлял себе свою семью, открытую и радушную, с любимой женой, милейшей тещей и немного назойливым тестем. Теперь у него не будет причины завидовать Зорькину, потому что эта семья теперь его, Германа, и он здесь свой, и, в первую очередь, его, а не Зорькина, здесь будут ждать, чтобы окутать теплом и заботой, обнять, расцеловать и вкусно накормить. И Катя… Катя теперь его, только его, привязана к нему так крепко… Она еще не знает об этом, но он уже так решил.

***

На следующий день пыла заметно поубавилось. На смену эйфории пришел страх перед неизбежностью. Он появился из ниоткуда, поколебав такую верную еще вчера решимость, повис на подоле сознания как кусачая шавка, и больше не отпускал. Наверное, так чувствует себя абитуриент-провинциал, приближаясь к заветным спискам счастливчиков, поступивших в столичный ВУЗ, с замиранием сердца надеясь увидеть свою фамилию в рядах новобранцев.
Весь день Полянский был сам не свой – задумчивый, рассеянный, а учитывая события предыдущего дня, на удивление благодушный. На самом деле он боялся. Боялся как мальчишка. Но отступать было некуда, а нетерпеливый зуд, заглушая страх, настойчиво подталкивал в спину. И поздно вечером, оставшись в одиночестве в пустом офисе, он решился и позвонил Кате, чтобы договориться о встрече.

Несмотря на субботу, Полянский приехал рано. В это время нормальные люди еще нежатся в постели, наслаждаясь праздным бездельем, но только не он и, конечно, не сегодня. Он напросился в гости, рассчитывая запереться в ее смешной комнатке, оставшись с ней наедине, и, наконец-то, поговорить спокойно обо всем, что давно уже его мучило.
Дверь ему открыла Катя.
- Здравствуй, - улыбнулась глазами, спокойно, без смущения. Она его ждала.
- Здравствуй… - ответил Герман, а про себя отметил, что выглядит она вполне сносно. Он опасался худшего. – Как ты себя чувствуешь?
- Почти прошло… спасибо. Ты не будешь против, если мы прогуляемся? Я два дня взаперти… Хочу на воздух.
- Конечно, если ты хочешь, но… ты уверена? – обеспокоено оглядел ее и только сейчас заметил, что она одета не по домашнему, к прогулке готова, только ждала его прихода, чтобы сразу уйти.
- Тут не далеко парк есть. Можно и пешком дойти.
- Да, знаю. Ну, тогда идем?
До парка доехали, а там, пройдя немного вглубь, устроились под соснами за столиком уличного кафе. День занимался жаркий. В столь ранний час в парке было немноголюдно, а в кафе они и вовсе были единственными посетителями.
Оба мешкали, собираясь с духом, чтобы начать. Первой молчание нарушила Катя.
- Коля сегодня вылетает в Швейцарию, ты знаешь? – начала она, разбалтывая сок в высоком стакане. - Думаю, в самое ближайшее время все уже будет в по…
- Не сомневаюсь, - перебил он. – Но я не это хотел обсудить. Кать, нам с тобой надо поговорить… о нас. Давно уже пора.
- Да, – она не отрицала, но глаз не подняла.
Он придвинулся к ней ближе вместе со стулом и взял ее за руку.
- Два дня назад, когда тебе стало плохо… я чуть с ума не сошел…
- Так глупо все вышло, Герман, прости. Он тебя не покалечил? – вскинулась она.
- Кать, ну что ты говоришь? Ты-то здесь при чем? Если уж кто и сглупил, так это я, - он невесело усмехнулся. – Но речь не о том, о другом совсем... Кать, я подумал… мне показалось… или ты… беременна? – и застыл в ожидании, не сводя с нее пристального взгляда.
Она воззрилась на него непонимающе.
- С чего ты взял?
- Тебе плохо стало … и я подумал… А если учесть, что мы никак не предохранялись…
Она молчала, не зная, что ему ответить, и как-то странно смотрела на него, словно изучала не подмеченные раньше детали. Герман ее замешательство расценил по своему.
- Кать, ты только скажи… Я буду рад, правда. Ведь ты… не стала бы от меня скрывать… да?
- Герман, - она растерянно пожала плечами, - нет. Нет, я не беременна.
- Ты уверена?
Ей показалось или в его глазах действительно мелькнуло сожаление? Катя утвердительно кивнула.
- Но времени прошло совсем чуть-чуть… а если выяснится…
- Нет, Герман, я уверена. Никакого ребенка нет. Я бы тебе сказала.
Ее тихий голос оглушил канонадой, и стены придуманного им замка пошатнулись от взрывной волны и в одночасье рассыпались в пыль. Он устало потер ладонью лоб и, сцепив на столе руки в замок, умолк. А после паузы обреченно сказал:
- Жаль. Я уже свыкся с этой мыслью, - и снова замолчал ненадолго.
- Я обещал ждать тебя, помнишь?
Она слабо кивнула.
- А ты обещала подумать…
Молчит.
- А может, ну их, к дьяволу, все эти обещания, Кать? Может, просто попробуем, а? Ну, сколько можно мучить друг друга? Тебе ведь тоже не все равно…
Ей вдруг захотелось погладить его по щеке, утешить. Она вскинула руку, но он поймал ее ладонь и поднес к губам. Она грустно улыбнулась и взъерошила свободной рукой короткие волосы у него на затылке. В ответ на этот неосмотрительный жест Герман решительно притянул ее к себе, сгреб в охапку и жарко задышал в висок:
- Что же ты делаешь? Ты хоть представляешь, ЧТО ты со мной делаешь? Катька!.. Дай нам шанс, ну хоть самый мизерный, ты не пожалеешь, слышишь? И все у нас будет… и дети будут… Если только ты захочешь…
Дети? Сжав руки в беспомощные кулачки, как у младенцев, она уперлась ему в грудь и отстранилась, виновато качая головой.
А он не понял.
- Почему? Катя, ну что опять? Послушай, мы же взрослые люди… Невозможно вечно оглядываться на других… Не думай ты о них, подумай о себе!
Стараясь побороть подступивший к горлу ком, она зажала рот рукой и отрицательно затрясла головой.
От ощущения собственного бессилия и ее необъяснимого упрямства Герман начинал закипать. Очевидно ведь, что ей самой невыносимо душно в застенках многочисленных табу, которыми она себя окружила. Сама мается и его вымотала.
Он сжал ее плечи и легонько встряхнул.
- Катя! Бог мой, ну зачем? Кому это нужно? Такие жертвы… Ради чего? Или… Это из-за него, да? Из-за Павла? Глупая ты моя, да он же первый желал тебе счастья, он первый хотел, чтобы ты освободилась от него, оставила его память в покое и зажила своей жизнью…
- Откуда тебе знать, что он хотел? - всхлипнула она.
- Да он сам мне сказал!
И оба замерли. Катя недоверчиво уставилась на Германа. Он понял, что сказал лишнего, но поздно. Она ждала объяснений, а лгать ей он не хотел.
- Да, мы с ним встречались… примерно за месяц… Он волновался за тебя.
До нее не сразу дошло услышанное.
- Ты… Вы говорили обо мне? Он… с тобой?.. – и брови непроизвольно поползли вверх. – Не может быть… Только не с тобой, нет… Он не мог…
Она запнулась, обескураженная внезапно возникшим подозрением, и резко отшатнулась от Германа. Если бы она его ударила, ему, наверное, было бы легче, но с этим ее упрямым отчуждением он так и не научился бороться.
Каким-то образом, он уловил направление ее мыслей и поспешил развеять заблуждение.
- Катя, постой… Ты же не думаешь, что он… что мы… Это же просто бред!
- И детей обсудили? – в голосе зазвенели металлические нотки.
Герман поежился, но попытался взять себя в руки.
- Кать, ну хоть о нем не думай хуже… Он этого не заслужил, – последняя попытка. Наступил себе на горло - впустую.
Катя поднялась со стула, собираясь уйти. Герман рванулся за ней, но она пресекла его порыв, метнув в него колючий взгляд:
- Не провожай меня. Не надо, - и быстро зашагала прочь.
Полянский шумно выдохнул, мрачно глядя ей в след, и раздраженно швырнул в урну скомканную салфетку.
- Вот и поговорили. Идиот!

Выйдя из парка, Катя набрала знакомый номер, и, проигнорировав бодрое приветствие собеседника, задала единственный вопрос:
- Коля, ты уже купил билеты?
- …
-  Я с тобой.
- …
- Нет, я успею, - сбросила вызов и яростно захлопнула крышку телефона.

Глава 26.

В понедельник утром Герман ехал в офис со смешанным чувством нетерпения и тревоги. Что его там ждет, как она его встретит? За два прошедших дня рука не раз тянулась к телефону, но от звонка он все же удержался, убедив себя, что будет лучше, если он даст ей время остыть и подумать. Бесконечно прокручивал в голове оправдательную речь, как школьник невыученный урок, надеясь на снисхождение. Унизительно? Да. Но и к этому унижению он был готов. Он был готов в ногах у нее валяться и в чужих грехах каяться, если бы только это могло помочь…
Будет ли она вообще слушать его? Конечно, он надеялся, что она сама поймет всю абсурдность своих подозрений, но если нет, то хотя бы даст ему возможность объясниться. А о том, что Катя не пожелает его даже видеть, априори обвинив во всех смертных грехах, он и думать боялся. Если она упрется, достучаться до нее он вряд ли  сможет, сейчас – нет.
Это только кажется, что маленькая птичка колибри – Екатерина Валерьевна Пушкарева – безобидное создание. На самом деле это не так, обман зрения. В действительности эта хрупкая женщина таила в себе заряд такой разрушительной силы, о которой даже не подозревала. Одним взмахом своего миниатюрного крылышка, сама того не ведая, она превратила его жизнь в руины. Все, на чем строилось его видимое благополучие, все пошло прахом, когда однажды он вошел в круг и ловушка захлопнулась. Он понял это слишком поздно. Уже тогда он был не в силах что-либо изменить, а сейчас тем более. Он вымотан, измучен и напряжен до предела. И предел его уже близок (он это знал) и не просто виднелся на горизонте, а пугающе зиял черной дырой перед самым носом. И если сейчас она оттолкнет его, не оставив хотя бы намека на надежду, он просто сорвется, распрямится отжатой пружиной и выстрелит в пустоту, окончательно растеряв себя.
А сегодня ранним утром, опустив босые ступни на холодный пол, он вдруг понял, что его, Германа, почти не осталось. Уже чертову уйму времени он существует лишь в виде придатка к ней, Кате Пушкаревой. И только она может решить, ампутировать надоевший рудимент или дать ему шанс выжить, перелив ему часть своей крови, потому что потеря его собственной достигла той критической отметки, когда люди в белых халатах пожимают плечами и опускают руки, отказывая пациенту в самом главном – в праве на жизнь. Ну что же, пришло время узнать, будет ли Катерина настолько милосердна к нему, чтобы не отключать коматозника от приборов жизнеобеспечения прямо сейчас и дать пожить еще немного.
С такими мыслями Герман шел по коридорам подвластной ему территории, но дойдя до Катиной приемной, остановился в нерешительности. Последний шаг – или пан или пропал. Усмехнулся даже. Забавно было осознавать, что здесь он не был ни руководителем фирмы, ни ее совладельцем, ни просто авторитетным бизнесменом. Здесь он был никем. А все потому, что в нескольких метрах от него находилась ОНА и даже на расстоянии вертела им как хотела.
- Герман Маркович… Доброе утро, - Настя первой заметила застывшего в дверях босса, пересекая приемную с горячим, еще дымящимся кофе в руках. Смущенно пристроила обжигающую пальцы чашку на угол стола, зачем-то загородила ее спиной и замолчала в ожидании его дальнейших слов или действий.
- Здравствуйте, Настя… - как обычно сдержанно поприветствовал Герман, - Екатерина Валерьевна у себя?
- Нет, ее нет…
- Да?.. Тогда… Когда появится, сообщите, пожалуйста, мне, - и гонимый вдруг нахлынувшим облегчением временной отсрочки оглашения приговора собрался бежать отсюда без оглядки.
- А… она, наверное, не придет сегодня… - успела вставить Настя, пока Полянский не скрылся из вида.
Он остановился как вкопанный и медленно повернулся к ней.
- Почему?
- А вы разве не знаете?.. – растерянно моргала Настя. – Она уехала. С Колей… В Швейцарию…
Герман как будто замер, но это было обманчивое впечатление. На самом деле внутри у него все оборвалось. Кровь горной рекой заклокотала в висках, и где-то в горле раненой птицей забилось сердце, перекрывая дыхание.
- Ааа… да, как это я… забыл…, - выдавил он предательски осипшим голосом и быстро зашагал прочь.
- Что это с ним? – удивленно вскинув бровь, спросила другая секретарша, наблюдавшая эту короткую сцену со своего рабочего места.
- Не знаю, - озадаченно ответила Настя, прошла за свой стол и, обхватив обеими руками горячую чашку, задумалась.

Только скрывшись за дверью директорского кабинета, Полянский смог оценить масштабы случившейся с ним катастрофы. По всему выходило, что Катя не только не простила его, не дала возможности оправдаться, но попросту вычеркнула Германа из своей жизни, устранившись из поля его зрения. Все, рудиментарному придатку остается только усохнуть. Был Герман - и нет Германа.
Если в последние дни он держался и хорохорился, то сейчас совершенно сник под тяжестью внезапно навалившейся усталости. Вызвал секретаршу и велел ни с кем его не соединять, сцепил руки в замок и уткнулся в них лбом, до боли зажмурив глаза. Теперь он знает, как это бывает, когда в душе пустота. Она растет как на дрожжах, пожирая внутренности, словно раковая опухоль, усыпляя свою жертву иллюзорным успокоением.
Звук телефонного звонка вывел Германа из оцепенения. И он тут же взорвался, раздраженно проорав в закрытую дверь:
- Я же просил ни с кем меня не соединять! - и лишь отдышавшись, сообразил, что до сих пор трезвонит и вибрирует на груди его мобильный.
Деревянной рукой Герман выковырнул из внутреннего кармана пиджака свой слайдер, сдвинул панель и тупо уставился на экран. Телефон все звонил, высвечивая на дисплее имя абонента «Ольга». Герман машинально ткнул пальцем в клавишу приема и по инерции произнес:
- Да…
- Герман?.. – она не узнала его. – Герман, это ты?
Дурацкий вопрос.
- Да, это я. Привет, - голос его звучал глухо и даже самого Полянского немного коробил.
- Здравствуй… Я не очень тебя отвлекаю?
- Нет… Не очень…
- Ммм… Мы не могли бы увидеться?.. Мне… нужна твоя помощь. Может, пообедаем вместе или…
- Сейчас. Называй место, - и только когда сказал, понял, что обрадовался неожиданному поводу унести отсюда ноги.
Она медлила лишь секунду, но быстро сориентировалась, назвала адрес и со словами «Договорились, жду» отключилась.
Полянский вышел в приемную, хмуро взглянул на притихшую секретаршу и, пообещав вернуться через час-два, покинул здание.

Они встретились в дорогом кафе. Герман еще помнил, какие заведения ей нравятся. Он бесцветно поцеловал ее в щеку и отстраненно отметил, что выглядит Ольга на все сто, впрочем, как всегда. Заняли столик у окна и сделали заказ. Повисла пауза. Германа молчание не смущало, наоборот, где-то даже веселило, хотя, по большому счету, ему было все равно. Он молча позволял Ольге рассматривать себя, пока она не заговорила.
- Мы так давно не виделись, Герман… Уже полгода... да?
- Время летит.
Ему не хотелось обсуждать это. После их последней встречи в новогоднюю ночь он твердо решил для себя, что больше такой ошибки не совершит. Ее нежданный визит, предполагавший акт взаимопомощи в виде дружеского секса, как он и опасался, плавно перетек в выяснение отношений давно и бесповоротно расставшихся любовников. Он не был инициатором той встречи, но тем не менее чувствовал себя виноватым, просто потому, что допустил подобную ситуацию. С тех пор он Ольгу не видел, а женщины, те немногие, что были у него после… он даже имен их не помнил.
- А ты изменился.
- Неужели постарел? – уточнил он с едва уловимой насмешкой в голосе.
Она действительно с трудом его узнала. От того прежнего Германа, жизнерадостного оптимиста, активного и уверенного в себе, мало что осталось. Бледный, исхудавший, непривычно понурый… и взгляд потухший сразу резанул глаз.
Она посмотрела на него пристально и, убежденно покачав головой, произнесла:
- А она не сделала тебя счастливым…
- Кто?
- Та, к которой ты ушел.
Он едва удержался, чтобы не закатить глаза к потолку, и уже начинал жалеть, что согласился на этот разговор.
- Я ни к кому не уходил. Мы с тобой просто расстались, ведь так? И мы не раз уже обсуждали это.
- Брось, Герман, - снисходительно возразила она, - неужели ты думаешь, что я поверила в тот детский лепет? Мужчины никогда не уходят просто так. Для этого вы слишком нерешительны. И если уж собираете чемоданы, то только по одной причине: значит, есть та, которая не поленилась сделать второй комплект ключей от квартиры, ну, или, на худой конец, другая, раздающая весомые авансы.
Ольга говорила тихим спокойным голосом, словно объясняла прописные истины малому ребенку. И даже сейчас, собираясь просить его о чем-то, не могла удержаться от снисходительного тона. Но больше всего его бесило то, что она была права, будто видела его насквозь.
- Так о чем ты хотела поговорить?
- Так, пустяк, но для меня пустяк существенный…
Взглядом он дал ей понять, что внимательно слушает.
- У меня угнали машину, я теперь безлошадная, - вздохнула она, - а для меня это неприемлемо… ты же знаешь…
- Сколько тебе нужно? – перешел он сразу к делу.
- Хотя бы половину стоимости, деловито подхватила она. - Хочу такую же, я к ней привыкла, - сказала и улыбнулась самой очаровательной своей улыбкой.
Герман достал бумажник, извлек из него кредитную карту и двинул ее по столу со словами:
- Половина здесь будет. Вноси аванс и забирай. Потом позвонишь, скажешь окончательную сумму, я переведу.
- Спасибо, Герман, - сдержанно улыбнулась она. – Признаться, я даже не сомневалась, что ты мне не откажешь.
Он только кивнул в ответ.
Сколько он с ней знаком?... И все равно не переставал удивляться. Вот чего-чего, а чувства собственного достоинства Ольге не занимать. Она всегда могла повернуть дело так, словно делала одолжение, принимая дорогие подарки, это был своего рода талант. А если ей и приходилось просить о чем-либо, значит, дела шли действительно из рук вон.
Дальше беседа потекла проще и непринужденнее. Ольга, не прерываясь, о чем-то неторопливо рассказывала, то и дело переходя на свой коронный, бархатистый с хрипотцой, тембр, видимо, не оставляя попыток вновь заинтересовать бывшего любовника. Но Герман уже не слушал. Он устал от этой встречи и хотел поскорее покинуть кафе.
Наконец, распрощались. Герман открыл дверцу своей машины, бросил взгляд на тротуар, откуда Ольга томно помахала ему рукой, и уже занес одну ногу в салон, когда какой-то лихач, не справившись с управлением, оглушил визгом непослушных тормозов. Единственное, что успел увидеть Герман перед тем, как погрузиться в темноту, было побелевшее лицо Ольги с расширенными от ужаса глазами и зажатым ладонью ртом.

Эпилог

Спит. А за окном снег хлопьями… Но от него не зябко. Наоборот, уютно что ли, как в детстве. Жаль, что она не видит, это же сказка просто. А она все спит, такая родная, теплая… Волосы спутались, щекой в подушку, рот слегка приоткрыт. Дышит неслышно, словно младенец… И ничто не напоминает о ночном безумстве, кроме разве что припухших, неестественно ярких губ. Герман сглотнул подступивший к горлу ком и коснулся кончиками пальцев ее щеки. Даже спит, как ребенок, на животе, высоко подтянув одну ногу, упираясь коленом ему в живот.
Он уже привык к ее манере раскидываться на кровати по диагонали, оттесняя его на самый край, привык к ее постоянному присутствию в стенах своей квартиры, которая теперь стала их общим домом, и уже не мог представить себе, как все могло бы быть, если бы было иначе. Да и не хотел представлять. Он слишком хорошо помнил, как было до нее, и совершенно ясно понимал, что теперь ему есть что терять.
Он точно знал, что на низкой прикроватной тумбе лежит ее мобильный. Она всегда держала его при себе. А рядом аккуратно пристроены очки. И когда она просыпалась, по-кошачьи соблазнительно вытягивалась и, наконец, решалась подняться с постели, нащупывала рукой оправу и прежде чем надеть очки, машинально терла стекла о пододеяльник. Затем тянулась к низким пуфам в ногах кровати и, не сомневаясь в том, что он наблюдает за ней, кокетливо накидывала небрежно брошенный с вечера пеньюар и отправлялась умываться.
Бодро запиликал будильник в ее телефоне. Оттрезвонил и затих. А ей хоть бы хны. Спит. Только завозилась недовольно и, повернувшись на бок, прижалась к нему спиной, так и не проснувшись. Ну еще бы, после такой выматывающей ночи спать бы до самого вечера, но нельзя, дел сегодня много… Она же первая обидится, что не разбудил.
Герман придвинулся ближе, прильнул к ней теснее и обнял. Откинул в сторону разметавшиеся пряди, уткнулся носом в шею, и провел губами по линии роста волос, обошел ямочку за ухом и остановился на скуле. Она смешно поморщилась, отказываясь просыпаться, и, не открывая глаз, сонно пробормотала:
- Ммм... еще чуть-чуть...
- Еще? – хрипловато переспросил Герман, переиначив ее протест.
Она смущенно улыбнулась в полудреме и, будто прячась от него, зарылась лицом в подушку.
Еще? Как же ему нравилось это ее "еще". Все равно что признание в любви, которого он от нее так ни разу и не услышал. И, наверное, в отместку за свои мучительные сомнения он придумал ей «наказание». Ее порывистое "еще", нетерпеливое, требовательное и умоляющее, так льстило его мужскому самолюбию.
Он и не помнил, когда все началось, но теперь уже не мог отказаться от этих сладких отступных. И каждый раз, измотав до предела своими неуемными ласками, бросал ее на самом краю, стискивал зубы, сам едва сдерживаясь, но останавливался, вырывая из ее груди если не слова любви, то хотя бы признание в полной и безоговорочной капитуляции. Задыхаясь от перекрывающего кислород желания, она ловила ртом воздух, впиваясь в Германа немеющими пальцами, и повторяла, как в бреду, "еще, еще, еще...", откровенно выгибаясь ему навстречу. В эти секунды он верил ей, верил, что именно его, Германа, она зовет не своим голосом, и только в нем по-настоящему нуждается, вытеснив из памяти всех, кто был до него. И лишь дождавшись, ее срывающихся всхлипов,  он отпускал себя, как отпускают в открытое море только что пойманную рыбу, милостиво сняв с крючка разорванные губы.

***
Сколько раз он говорил себе, что от добра добра не ищут и все у него прекрасно, но где-то в глубине души давно уже назревала буря, в любой момент готовая извергнуться вулканическим нарывом. И вчера он сорвался.
А все этот Жданов с его двусмысленными взглядами и недомолвками! Кругом одни Ждановы! Что ж за напасть такая? Старший все еще маячит тенью, то и дело напоминая о своем неистребимом праве на место в ее душе, так и младший туда же!
Вчера зачем-то явился в офис под совершенно несостоятельным предлогом якобы обсудить отдельные моменты предстоящего контракта. Какие, к черту, контракты в последний рабочий день накануне новогодней вечеринки? Заперся с Катериной в ее кабинете, проторчав там без малого час. Час! Что можно делать столько времени при закрытых дверях с красивой женщиной… с его, Полянского, женщиной?! И даже Настя, вынужденная в десятый раз ответить шефу, что Катя все еще занята, не смогла скрыть вспыхнувшего в глазах замешательства. Нет, он, конечно, не думал о ней… плохо, но Андрей… Разве можно ему доверять?
Жданов ушел, а Полянский так ни словом и не обмолвился Катерине о своих подозрениях. Разве он мог? Выплеснуть на нее свои сомнения значит признаться в собственной слабости. А он, такой уравновешенный и рассудительный, всегда считал ревность слабостью, не достойной его самого. Каково же было его удивление, когда однажды он обнаружил и себя в плену у этой напасти. Ревность точила его изнутри и грызла прожорливой саранчой. Он пытался воззвать к элементарной логике, но разум его уже не слышал, он был отравлен.
Как Герман пережил этот день, одному Богу известно, но до вечера дотянул и даже корпоративный банкет осилил. Катя настороженно поглядывала на Германа, но, решив, что эта скрытая нервозность – результат банального переутомления, решила не дергать его лишний раз своими расспросами.
Но, вернувшись домой, Герман все-таки не выдержал. Дождался, когда Катя выйдет из душа, и как бы невзначай спросил:
- Кать, а зачем приезжал Андрей?
Она вскинула на него недоумевающий взгляд, но в следующий миг, словно поняв, о чем он говорит, отвела глаза и сосредоточилась на его руках, снимающих с огня джезву со свежеприготовленным кофе.
- То есть?.. Он же говорил… ты слышал… - и заметно напряглась.
Герман горько усмехнулся. Что-что, а врать она так и не научилась.
- Нет, Кать, ты не поняла. Я спрашиваю, зачем он приезжал на самом деле? – Герман поставил джезву на плетеную подставку, повернулся к Катерине и посмотрел на нее в упор.
Она молча глядела на него в робкой нерешительности, не говоря ни слова. И он взорвался.
- Катяяя!.. Да неужели ты не понимаешь, что это Жданов. Жданов! Бабник и пьяница! Что бы ни было между вами раньше, другим он уже не станет! Он так и будет волочиться за каждой мимо проходящей юбкой! Что он хочет от тебя? Возобновления давно прошедшего романа? Это смешно! Как там говорят?.. Поматросит и бросит… В этом он весь. Или лавры первого соблазнителя всея Москвы покоя не дают, и для полноты коллекции ему только жены отца не хватает?! Или что еще, Катя?! – в сердцАх схватил с подставки джезву и швырнул ее в мойку, с лязгом звякнув ни в чем не повинной посудиной. Навис над мойкой, опершись обеими руками о столешницу, и опустил голову, чтобы только не видеть страха или вины в ее глазах.
Катя стояла, ошарашено глядя ему в спину, с ужасом понимая, что натворила. Такого Германа она не знала. И это она, да, она сделала его таким. Только сейчас она в полной мере осознала, как больно била по нему все это время.
Замуж выйти за него отказалась. Причем дважды. Она-то, наивная, думала, что Герман все понял, внял ее незатейливым объяснениям. И правда, что тут может быть не понятного? Просто рано. Она так считала. Ему оставалось только смириться. И даже разговор с ее отцом он взял на себя, чтобы тот понапрасну не давил на дочь. И всякий раз, когда Герман говорил «люблю», ожидая от нее того же в ответ, она не находила в себе сил произнести это слово, как будто оно было запретным в ее лексиконе.
Но надо было что-то делать, говорить, потому что молчание становилось невыносимым.
- Это не он, - тихо произнесла Катя, - это я все затеяла. Я первая позвонила ему и попросила о встрече, – и увидела, как побелели костяшки пальцев Германа, сжимающих край столешницы.
Он так и не повернулся к ней, и Кате пришлось продолжать разговор с его спиной.
- Нам давно надо было поговорить, а тут такой случай представился. Из Швейцарии прислали кое-какие вещи… его отца (она не решилась назвать Павла по имени). Я еще в прошлый раз их собрала, только с собой не привезла. Я подумала, что Андрея они заинтересуют… Ну, знаешь, всякие мелки ценности… именные часы, дорогие запонки, портсигар… юбилейный… Словом, то, что выбросить нельзя, а хранить как память… должна уже не я. А ему… Андрею было приятно… Я знала, что для него это важно. Он все не мог уделить мне время… или не хотел просто… и я отослала вещи с курьером… А сегодня он приехал поблагодарить. Я даже удивилась… И мне кажется, что мы, наконец, заключили временное перемирие. Я устала воевать, Герман…
Она подошла к нему, прижалась щекой к спине и обняла его за талию, сцепив руки в замок.
- А тебе я не сказала… прости. Я думала, что все, что связано с… моим прежним браком, тебя… - она запнулась, подбирая подходящее слово, но так и не найдя его, сказала: - я просто не хотела тебя расстраивать и лишний раз напоминать о том, что нам обоим и так далось нелегко. Наверное, я была не права… не знаю… А роман с Андреем…
Он повернулся к ней, чувствуя себя последним дураком, подозрительным параноиком, и отрицательно замотал головой.
- Мне все равно, все равно, кто был у тебя до меня… все равно… - повторял как мантру, но сам себе не верил.
И она тоже не верила.
– Не знаю, с чего ты это взял и кто тебе сказал такое… только не было ничего. Никогда ничего не было, слышишь? Когда-то давно случилось недоразумение. Он почему-то обратил на меня внимание и даже пытался ухаживать, но… - она усмехнулась, - я даже целоваться с ним не смогла, - и подняла наконец, на Германа глаза. – Я никогда… никогда не выбирала между ними. А теперь у меня есть ты… и никто кроме тебя мне не нужен. Уже давно.
Герман медленно провел рукой по ее лицу, заправил за ухо выбившийся локон и, не говоря ни слова, притянул ее к себе. Утопил губы в макушку и прикрыл глаза.
Дурак. Сорвался как сопляк, заставил ее оправдываться. Когда же это случилось? Когда он стал таким жадным максималистом? Еще полгода назад благодарил небо за то, что она просто пришла к нему, был по-щенячьи счастлив и более ничего не требовал. А теперь? Теперь ему стало мало. Сегодня он хотел обладать ею целиком, и телом и душой, не собираясь делиться своей женщиной ни с кем, ни с живыми, ни с мертвыми. Ну что ты дергаешься, Полянский? Ведь ясно сказала, что никто кроме тебя ей не нужен… Хм, сказала, только о том, что любит, как всегда умолчала. А Павлу наверняка говорила (почему-то он был абсолютно в этом уверен)… С придыханием, с блестящими глазами, говорила же!
Герман отстранился от Катерины, обхватил ладонями ее лицо и непослушно охрипшим голосом проговорил:
- Я никому тебя не отдам, слышишь, никому… - подтолкнул ее назад, ловко усадил на стол, резко рванул пояс халата и взял ее прямо здесь, на кухонном столе, с ее виновато-молчаливого согласия, словно заклеймил свою собственность.
А когда все закончилось и вернулась способность соображать, только тогда Полянский понял, что натворил, и ужаснулся.
Катерина притихла, спрятав лицо у него на груди, не издавая ни единого звука. Он несмело погладил ее по голой спине неожиданно дрогнувшей рукой и, проклиная свою бредовую ревность, заикаясь от волнения, зашептал:
- К-кать… Катюш… девочка моя, п-прости меня, дурака… Господи… больно да… больно?
Катя отчаянно замотала головой, не отрывая лица от его рубашки, и вдруг разрыдалась в голос, беспомощно цепляясь за него ослабевшими пальцами.
- Не ух-ходи, не уходи, ну п-пожалуйста, не уходи… - причитала она, - не ух-ходи…
Герман ничего не понимал. Она его не отталкивала, не обвиняла, наоборот льнула к нему с такой горячностью, что он уже начал думать, что сошел с ума, нет, они оба помешались!
Он продолжал сжимать Катерину в объятиях, пока она немного не успокоилась, осыпАл ее извиняющимися поцелуями, шептал какие-то бессвязные слова утешения, мысленно кляня себя последними словами. А когда она затихла, стиснутая кольцом его рук, натянул на ее обнаженную вздрагивающую спину халат, подхватил на руки и унес в спальню замаливать свои грехи.
И откуда-то взялось второе дыхание, открылось у обоих одновременно и захлестнуло их бесконечно горькой нежностью.

***

Измученные и физически, и эмоционально, они, конечно же, все проспали и встали только к обеду. Ну, и Бог с ними, со всеми планами и неотложными делами. Главное, что они вместе. А близкие… ну, на то они и близкие. Поймут.
Сегодня тридцать первое число. Суматошный день в самом разгаре, волшебная ночь пока впереди. И будет настоящий семейный праздник, такой, о котором Герман всегда мечтал. В лесу на даче. Они с Катей давно приглядывали дом за городом и только месяц назад нашли то, что искали. Двухэтажный особняк в соснах, не то чтобы хоромы, но всех сегодняшних гостей вместит легко. А гости уже вовсю обрывали телефоны, интересуясь, куда же запропастились хозяева.
На начало сегодняшнего дня у Германа с Катей были особые планы.  Сутра пораньше они собирались отправиться за подарками для всей своей большой семьи, пока такие же занятые или просто забывчивые граждане еще не раскачались и не заполнили торговые залы. Но человек предполагает, а Бог располагает… и он все повернул по-своему.
Они метались по прихожей, уже одетые и готовые, наконец, покинуть квартиру, когда Герман остановился у Кати за спиной, поймав ее взгляд в огромном настенном зеркале. Положил руки ей на плечи и собрался было открыть рот, но она, поняв, что именно он хочет сказать, проворно повернулась к нему и накрыла его губы своей рукой.
- Не надо. Я все знаю… А еще я знаю, как трудно со мной бывает… - и с едва заметной грустью усмехнулась: - Как только ты меня терпишь?
Из всех имеющихся в русском языке слов он готов был услышать какие угодно, только не эти. А когда до Германа дошло, что она еще и извинялась, у него перехватило дыхание. Он порывисто привлек ее к себе и сбивчиво проговорил в щекочущие нос волосы:
- Не говори так. Я не терплю тебя, я люблю.
Сказал и с пугающей ясностью понял, насколько же он уязвим тем, что так зависим от нее. И подумать только, собственными руками чуть не разрушил, все, что так долго, кирпичик за кирпичиком, строил. Но видно, есть Бог на свете. Отвел, удержал, а может, просто дал ему, Герману, еще один шанс.

Хождение по переполненному торговому центру в последний день предновогодней недели – весьма изощренная пытка. Но они выдержали. И поставив последнюю галочку в длинном списке покупок, нагруженные до зубов пакетами и свертками, облегченно вздохнув, двинулись к выходу. Но, проходя мимо павильона с парфюмерией и косметикой, Герман притормозил.
- Кать, давай заскочим на минутку? Когда еще выберусь, не известно.
Герман спросил свой любимый «Чарутти», но его не оказалось в наличии, и сообразительная продавщица, быстро оценив платежеспособность покупателя, бойко принялась предлагать ему все самое лучшее и дорогое.
- Вот, посмотрите, - говорила она, предлагая ему пробники, - мне кажется, что этот очень вам подойдет.
Герман поднес к лицу ароматную полоску и, втянув носом запах, согласно кивнул.
- Неплохо, а что это?
- «Фаренгейт». Один из лучших ароматов, всегда пользуется бешеным спросом.
Услышав знакомое название, Катя встрепенулась и встревожено подошла к прилавку. Герман взглянул на нее вопросительно и предложил оценить аромат, махнув полоской у нее перед носом. В голову ударил запах пряностей и табака, в один миг отбросив ее на четыре года назад. Катя сразу вся напряглась и даже лоб сморщила, словно от боли.
- Что, не нравится? – удивился Герман. – А по-моему очень даже.
Какое-то время Катерина пребывала в прострации, но разбуженная обеспокоенным окликом Германа, забрала у него пробник и решительно отложила его в сторону.
- Может быть, вон тот, от Пако Рабанна? – обратилась она к продавщице.
- Хороший выбор, - подхватила та, - у них вся линия хороша.
Герман от восторга не прыгал, но упираться не стал и, бросив на задумчивую Катерину немного озадаченный взгляд, расплатился за покупку, и повел ее прочь.

***

Когда приехали на дачу, уже темнело, но из окон дома пока еще отчетливо можно было различить, как Герман открыл дверцу машины, помог Кате выйти и, заключив ее в объятия, трогательно чмокнул в кончик носа.
Толкнули дверь, шагнули в тепло, и сразу повеяло уютом и домашней едой. В гостиной их встречали Зорькин с Настасьей. Коля стоял позади Насти, по-свойски обхватив ее заметно округлившийся животик.
- Хозяева, - возмутился, Николай, - вы б еще в следующем году приехали, мы бы уже и жилплощадь к сдаче приготовили.
- Так получилось, Коль, мы же предупредили… - начала Катя.
- Как же, как же, - усмехнулся Зорькин, - владельцы заводов, газет, пароходов… Небось всю ночь новую стратегию продаж обсуждали…
Настя шутливо двинула локтем Коле под ребра и поспешила оправдаться за мужа:
- Не обращайте внимания, он просто голодный. За стол его не пускают, а в кухне по рукам бьют.
На шум голосов из кухни выбежала Елена Санна и радостно всплеснула руками.
- Ну, наконец-то, Катюш, что случилось-то? Мы уже извелись все, - но тут же отмахнулась от своих расспросов. – Вы, наверное, голодные?  Идите руки мыть, сейчас на стол накроем.
- Вот, так всегда! – вставил Коля. – Как черную работу, так Зорькину, а как покормить, так Катьку с Германом! А за что им столько внимания? Они же еще и опоздали...
- Пошли, Зорькин, - глумливо подмигнул Герман, - так и быть, поделюсь с тобой котлетой.
Дом наполнился веселой суетой. Помимо Кати с Германом, Коли с Настей, Валерия Сергеевича и Елены Санны в доме были еще и Настины родители. Они казались забавной парой – невысокая красивая женщина с точеной фигурой и совершенно лысый толстячок с озорными глазами. Тести коротали время за шахматами, стремясь, поразить друг друга глубиной мышления, а тещи хлопотали на кухне над последними приготовлениями к праздничному застолью. Молодежь  разбрелась по дому кто наряжать елку, кто украшать комнаты. Зорькин насался со своей женой как с писаной торбой, то и дело давая важные указания – как стоять, как сидеть, как дышать. Настя беспомощно закатывала глаза и время от времени повторяла одну и ту же фразу: «Коля! Я не больна, я все лишь беременна. И ЭТО (имея в виду то, что в данный момент муж пытался ей запретить), ЭТО мне можно!». Герман тихо посмеивался, а порой и открыто подтрунивал над будущим папашей, а Катя как-то странно замирала и уходила в себя, думая о чем-то своем.
- Вот ты где, - улыбнулся Герман, обнаружив Катерину на верху в их комнате. – Тебя долго не было… Ты… Кать, ты плачешь что ли?..
Она уткнулась лбом ему в плечо и тягостно вздохнула. И только тут он заметил аптечную упаковку с красным крестом. Прочел название, но все равно спросил:
- Кать, что это?
- Тест на беременность.
- И? – с надеждой в голосе уточнил Герман.
- Вчера был положительный…
- А сегодня?
Она отрицательно покачала головой и из глаз покатились слезы.
Герман долго переваривал полученную информацию, гладя ее по голове и баюкая как маленькую.
- Ну, не надо, Катюш, не плачь, все еще будет… - и вдруг перестал раскачиваться и изумленно уставился на нее. – Вчера? Кать, ты сказала… вчера? Положительный?
Она быстро закивала в ответ.
- Да, утром.
- И ты молчала? Весь день знала и молчала?
- Я хотела, - снова всхлипнула она, - удостовериться… чтобы не обнадеживать тебя зря… А получилось вон как…
Но он уже вовсю улыбался.
- Катька! Да что ж ты плачешь-то, глупенькая? Пятьдесят на пятьдесят – это скорее да, чем нет, - констатировал он и радостно стиснул ее в объятиях.
Катерина тихо рассмеялась в ответ.
- Ты бы еще добавил «ЧТД», математик…

За праздничным столом, Герман поймал себя на том, что с трудом сдерживается, чтобы не отобрать у Катерины бокал с шампанским. Усмехнулся своим мыслям и понял, что внезапное помешательство Зорькина уже не кажется ему таким уж смешным.
А за столом было шумно. Тещи и тести наперебой расхваливали своих зятьев и провожали старый год исключительно добрыми словами. Валерий Сергеевич сказал тост, выпил и добавил:
- Вот ели бы еще Катюшка наша замуж вышла… - за что получил от жены укоризненный взгляд и досадное «Валера…».
- А я и выйду – уверенно ответила Катя и почувствовала на себе удивленные взгляды всех присутствующих.
- Что, правда? – вскинулась Елена Санна. – Значит, решили уже… И день назначили?
- Да, когда свадьба-то? – вклинился отец.
Катя повернулась к Герману и тихо произнесла, обращаясь только к нему:
- Когда захочешь.
Он долго смотрел на нее, не мигая, потянул на себя, обнял и, выглядывая из-за ее плеча, пообещал:
- Еще до конца зимы, Валерий Сергеевич, тянуть не будем.
Гости подняли галдеж, зазвенели бокалами, закричали «Горько!», но молодые и сами давно уже целовались, сбиваясь с дыхания. И только бой курантов заставил всех умолкнуть на мгновение, чтобы успеть загадать желание.
Едва дождавшись, когда стихнет бой главных часов страны и опустеют бокалы, Зорькин вскочил со своего места и, хитро улыбаясь, произнес:
- А теперь сюрприз! Прошу всех на крыльцо. Пушкарева, тебе понравится!
- Коля, заинтриговал, - откликнулась Катерина и отправилась с остальными одеваться.
Дождавшись, когда все зрители заняли свои места, Коля важно распрямил плечи и торжественно произнес:
- Салют в нашу честь. Наш собственный! И пусть все нам завидуют!
Нажал на кнопку пульта и вся огромная лужайка перед домом в одночасье озарилась сотнями разноцветных огней, завораживая причудливыми формами.
Настасья взвизгнула от восторга, прикрыв рот ладошкой, изумленно глядя на придуманный мужем калейдоскоп. Остальные тоже, не взирая на возраст, с неподдельным интересом наблюдали за феерическим шоу, задрав лица к небу. И только Катя, задумчиво прикусив губу, отвела глаза. Повернулась к стоящему сзади Герману и посмотрела на него так серьезно, что улыбка сошла с его лица и слова застряли в горле.
Он наклонился к ней с невысказанным вопросом в глазах и застыл как каменное изваяние, не поверив собственным ушам, когда она тихо шепнула, опаляя горячим дыханием щеку:
- Я люблю тебя.
Деревянными руками Герман сгреб ее в охапку и откуда-то издалека услышал свой собственный, сорвавшийся на свист голос:
- Еще...
- Люблю.
- Еще…
- Люблю, люблю, люблю…

- Пушкарева! – почти обиженно прокричал Зорькин. – Как всегда, пропустила все самое интересное!

13.02.2007 – 06.05.2007.
Nadin.