Глава пятая. Ветер-2. Чип и Дейл

…Голос Михаила тоже был материальным. Не просто слышимым – осязаемым и ВИДИМЫМ, прямо как ветер. Что же за вечер сегодня такой?.. Этот голос словно вступил в схватку с воителем, бродягой и комедиантом апрелем – зазвучал не в унисон ему, а наперекор – холодным, колючим январем.
- Как ты себя чувствуешь, Катюша? – обычные заботливые слова, но в каждом звуке – стужа. – Голова не болит?
- Со мной все в порядке, Миша, - она старалась говорить мягко и спокойно – только бы не допустить хоть нотки сочувствия, сожаления и неловкости. – А ты как?
- О, я тоже… в совершеннейшем порядке, - по тому, как он растягивал слова и по некой «вибрирующей» интонации стало понятно, что обладатель голоса не слишком трезв.   
У Кати сжалось сердце. Вспомнилась бутылка превосходного вина на столике в квартире Михаила. Они едва пригубили его, прежде чем начался тот кошмар, именуемый попыткой заняться любовью. Похоже, он уговорил эту бутылку в одиночку…
- А вино оказалось совсем неплохим, - будто прочел ее мысли Борщов. – Совсе-е-ем неплохим, Катенька… Жаль, что в этом чертовом баре такого не оказалось… только дрянное виски…
- О господи, - невольно вырвалось у Катерины. – В каком баре? Где ты?
- Я в «Мажоре», - усмехнулся Миша. – Знаешь такое местечко? Очень уж мне название понравилось. Оптимистичное. Мы же с тобой оптимисты, да, Катюша? У нас же с тобой все хорошо, не так ли?.. Может, ты… подъедешь сюда, ко мне, и мы станем вместе… радоваться нашему, так сказать, мажору?.. Ну, чего тебе сидеть дома одной? На улице-то… ты не поверишь… ВЕСНА!
- Я в курсе, - устало откликнулась она. – И я не дома.
- Где ты? – спросил он отрывисто.
- Просто гуляю.
- Где именно? – продолжил Михаил настойчивый допрос.
- Ну, какая разница – где? – в Кате проснулся пока еще робкий, но все же явственный протест.
– Неужели так трудно ответить? – почти закричал он. – Я что, пытаюсь выведать у тебя государственную тайну?!  Местонахождение ядерной бомбы в Иране?! Я просто интересуюсь – как называется улица, или проспект, или парк, по которому ты идешь?.. Или ты… где-то на секретном объекте находишься, Кать?.. Может, ты в Кремле, на приеме у президента?.. Он советуется с тобой по внешнеэкономическим вопросам?.. Все-таки как повезло нам… с президентом!  Он сумел найти для себя самого лучшего… советчика… советника… Екатерину Пушкареву! Я поздравляю тебя, Катюша!
…Конечно же, Миша зол, огорчен. Унижен. Иначе никогда бы не стал выкрикивать такие слова. Это совсем не его слова и фразы, и тон не его, и голос. Растерянность, обида, расстройство, помноженные на энное количество алкоголя, - вот уж воистину гремучая смесь, даже из доброго и милого человека, коим является Михаил Борщов, сделавшая какого-то мрачного и истеричного типа с необоснованными претензиями. Только вот почему-то вместо, казалось бы, логичных в данной ситуации жалости и чувства вины в душе Кати продолжает расти протест. Что этому способствует? Странное ощущение – способствует этот шальной апрельский ветер. Словно он… хохочет над стужей Мишиного голоса. Гонит его, этот голос, прочь – так же, как гонит зиму. РЕВНУЕТ к этому чужому голосу Катю. Заставляет пряди ее волос щекотать ей лицо, забивает их в рот, мешая говорить.
- Молчишь? – с горечью добавил Борщов после паузы. – Понятно. Тебе нечего мне сказать. Вернее, есть, конечно: ты можешь меня подбодрить. Пообещать, что все у нас будет замечательно, все получится. А сейчас просто… адаптационный период. Ты словно находишься… на карантине. На реабилитации. В санатории. И тебя нельзя тревожить. Нельзя давить на тебя. Надо просто ждать. Набраться терпения. Катенька, а этот период… он сколько будет длиться? Хотя бы примерно? Год? Два? Десять?.. Что врачи по этому поводу говорят?..
- Перестань ерничать, пожалуйста, - попросила Катя спокойно, стараясь подавить растущее в сердце неприятие  этого разговора… да и самого Михаила, чего скрывать. – Тебе это совсем не идет. Я не собираюсь тебя подбадривать и произносить какие-то пустые слова. Миша, мне жаль, но… ничего не будет. Я не люблю тебя.
…Непонятно, кто поражен больше – Катерина, с губ которой сорвались эти слова, отражающие простую истину, или Борщов, который явно от нее такой категоричности не ожидал. Конечно – она же совсем недавно говорила прямо противоположное… перед тем как убежать из его квартиры. Что все наладится и образуется… со временем. И вдруг – скальпель. Секира. «Ничего не будет. Я не люблю тебя». Пациент скорее мертв, чем жив…
…Кто совсем не удивлен – так это ветер. Веселится, проказник, как ни в чем не бывало. Мог бы хоть сделать вид, что сочувствует несостоявшейся любви. Нет, он искренен и не терпит вранья. Продолжает подталкивать Катю в спину и словно бы говорит: «Долой этот бессмысленный треп. Шагай вперед, окунайся в апрель. Пусти его в себя…»
- Жданов? – глухо спросил Миша, помолчав. – Ведь из-за него ты говоришь мне столь решительное «нет»? Он снова возник на твоем горизонте? Опять заморочил тебе голову? И ты поверила? Тебе нравится страдать? Нравится, когда тебя швыряют лицом о землю? Может, мне тоже надо было попробовать… быть негодяем? Врать напропалую. Использовать тебя в корыстных целях! Может, это вообще – единственный путь к твоему сердцу?!
…Катя засмеялась. И как же это легко у нее получилось! Свободно. Без напряжения. Словно расцепились звенья металлической цепи и с дробным стуком посыпались на асфальт. Попали под весенний водоворот и утекли вместе с потоком.
- Миша, зачем тебе быть кем-то другим? - произнесла она, улыбаясь. – Ты такой, какой есть. Я желаю тебе счастья совершенно искренне, только перестань цепляться за то, чего нет. Проблема не в том, что ты не негодяй. Проблема в том, что ты – не Андрей Жданов. Его нет в моей жизни, но это ничего не меняет. Я выбираю его – призрачного, а не тебя – реального. Это мой выбор, и говорить тут больше не о чем. Прости, что так вышло.
- Катя, подожди! – упрямо не сдавался Михаил. – На тебя просто нахлынули воспоминания, вот и все! Так бывает! Зачем ты себя вот так хоронишь? И меня вместе с собой?!
- Миш, это алкоголь и обида заставляют тебя говорить столь высокопарно, - вздохнула она. – Никого я не хороню. Я живу, чего и тебе желаю. И не воспоминания на меня нахлынули, а ВЕСНА. Ты сам обратил на нее внимание. Обрати еще раз - она настоящая. Счастливо тебе. 
- Катя!
…Она нажала кнопку отбоя. Подумала секунду – и вновь на нее надавила. Запиликала прощальная мелодия, по дисплею пробежал щенок с высунутым языком, и маленький экранчик погас. Вот и славно. Возликовавший ветер дул в сторону Арбата.

* * *

…Андрей остановил машину на Сивцевом Вражке. И дело не в том, что бензин заканчивался, - вполне хватило бы еще на пару кругов по центру, а уж до дома – тем более. Сколько он уже крутится вот так по лабиринтам?..
Сначала отправился к клубу «Планета Омега». Хватило пяти минут сидения в джипе со сжавшими руль руками, чтобы понять – нет, этого идиотизма он сегодня не выдержит. По крайней мере, не сейчас. Может быть, потом. После. После чего?..
К Кате – тут же пришла в голову мысль. К Кате – домой. Пусть она прогонит, как гнала прочь ее мама и этот… бойфренд с бледным лицом и водянистыми глазами. Пусть выставят против него роту солдат с автоматами – пойдет прямо на них, безоружный. «Стреляй, Катенька. Целься поточнее – чтоб уж наверняка».
…Подъехал к ее дому. Окно на четвертом этаже темно. Стал искать мобильник по карманам – отсутствует. Где-то оставил. Пойти без звонка?.. «Ее там нет», - произнес кто-то беззвучно и твердо. Кто? Он один на всем белом свете, наедине с собой. Только влажный ветер врывается в приоткрытое окошко. «Ее там нет».
…«Мармеладофф» - тут же возникла следующая цель. Название ресторана вызвало во рту ощущение чего-то приторного. Едва ли не скрип сахарного песка на зубах. И тошноту. В бардачке нашлась бутылка минералки – запил всю эту мерзость. Поехал в «Мармеладофф». Прошел прямо в зал, оглядываясь по сторонам. У официанта, предложившего ему занять свободный столик, спросил, здесь ли хозяин и госпожа Пушкарева. Получил исчерпывающий ответ: были здесь, уехали вместе. Когда? Давно. Несколько часов назад.
…Чего тебе еще, Жданов? Какие вопросы остались?..
Вернулся в машину, сел за руль. Куда ехать, зачем ехать, если никто не ждет?.. Вернее, есть, которая ждет. Кира. Она ждет всегда. Может, уже не от большой любви – по привычке. По инерции. Но все-таки ждет, зажигая и гася на столике свечи, наливая себе в бокал красное вино и медленно цедя его, глядя в темное окно на размытый свет фонарей. Прекратить это ожидание, удалить опухоль раз и навсегда. Освободить ее, отпустить. Пусть будет, как он сам, - освобожденной и отпущенной… 
…Поехал к дому Киры. Собирал в дороге какие-то нужные слова. «Прости… Не могу больше лгать… Все кончено…» Вошел в квартиру – и сразу ее глаза. Побледнела. Все поняла. Короткий разговор – как затяжной прыжок с парашютами. У обоих – не раскрылись. Оземь… Кира разбила бокал – с размаху, об пол, упала ничком на постель. Он собрал аккуратно осколки прошлой жизни и выбросил их в мусорное ведро. Чтобы не поранилась ненароком. «Скоро тебе станет легче».
…Снова за рулем, снова город и огни. Куда теперь? Не заметил, как опять оказался в центре. Вспомнил про «Планету Омега». «В омут с головою, если не с тобою…» Может быть, все-таки туда – в «омут»… Тянет как магнитом. Или хватит с него этого мазохизма?..
В переулке Сивцев Вражек остановил машину. Низачем, просто так.

- Мой конь притомился, стоптались мои башмаки.
Куда же мне ехать? Скажите мне, будьте добры.
- Вдоль Красной реки, моя радость, вдоль Красной реки,
До Синей горы, моя радость, до Синей горы.

Ветер рвался в машину с настойчивостью штурмующего вражескую крепость воина-фанатика. Словно все знал – и про Красную реку, и про Синюю гору…

* * *

- Зорькин! – прошипел Малиновский, едва запыхавшийся Николай подлетел к клубу. – Если б ты был моей девушкой, я бы с тобой расстался. После первого же свидания!
- Почему это? – даже обиделся Коля. Конечно, не из-за того, что ему вот так сразу обломилась перспектива стать девушкой Романа Дмитрича, но все же – зачем уж так категорично?..
- Я жду тебя здесь уже полчаса! Я женщин столько в жизни не ждал! – пробурчал недовольно Рома. – Ты через Бологое, что ли, добирался?
- Какое Бологое? Я на общественном транспорте ехал! В отличие от тебя! – разозлился Колька. – Ты вообще, наверное, забыл, что это такое – общественный транспорт! А зря! Страшно далек ты от народа, вот что я тебе скажу!
Малиновский вытаращил глаза. Ну, Зорькин! Ну, птица-говорун!
- Какая-то фразочка знакомая, - Романа невольно пробило на смех. – «Страшно далеки они от народа» - это про кого говорили, про декабристов? Вот голова моя садовая – ничего не помню из школьной программы.
- Я тоже не помню, - отмахнулся Николай и оглянулся на двери – сияющий разноцветными лампочками вход в «Планету Омега». – Ну что, Жданов там?
- Не знаю! Я туда не заглядывал. Только чутко следил за тем, чтобы он оттуда не свалил, - сознался Рома.
- А почему не заглядывал-то? – изумился Зорькин.
- Да потому что… Договорились, что вместе пойдем – значит, вместе! Не хочу я с ним… один на один, он из Зималетто абсолютно бешеный уходил, с глазами адепта из секты «Братство Сумасшедших Влюбленных»! – продемонстрировал Малиновский позорную трусость. – Учти – про Пушкареву ему ты рассказываешь! Я – только телефон передаю. Как договорились!
- Что – страшно? – не удержался - съязвил Коля. – Боишься пасть смертью храбрых от удара бутылкой виски по темечку?
- Ты от расправы тоже не застрахован – Катюшка-то скоро может оказаться в курсе твоего звонка с ее мобильника Жданову! – не остался в долгу Роман. И тут же вздохнул: – Ладно, хватит трепаться. Нечего тянуть. Пошли…
…Клуб был переполнен. Конкурс для влюбленных уже начался – первая пара демонстрировала певческое мастерство под одобрительные возгласы и аплодисменты. Малиновский и Зорькин оглядывались по сторонам, разыскивая взглядами Андрея Жданова. И тут сквозь шум, музыку и далекое от совершенства пение на сцене прорезался возглас:
- Глазам не верю! Роман Дмитри-и-ич!   

Глава шестая. Чип и Дейл – 2. Арбат

…Этот странный вечер был ознаменован еще одним из ряда вон выходящим явлением – Мария Тропинкина страдала по Федору Короткову. С шести вечера его телефон был недоступен, и это означало одно – Федя напялил вместо шлема бандану, уселся на свой мотоцикл и унесся на одну из этих ненавистных для Маши байкерских тусовок, где: а) рисковал свернуть себе шею; б) имел возможность подцепить какую-нибудь симпатичную байкершу и на почве общности интересов закрутить с ней нешуточную любовь-морковь, оставив богиню ресепшена госпожу Тропинкину при пиковом интересе.
Страдания у Марии всегда выражались бурно. То есть буквально – в конце рабочего дня со стола ресепшена периодически разлетались в разные стороны скомканные листы бумаги, ручки и скрепки; телефонные провода нескольких аппаратов переплелись между собой и просто странно, что не задымились от пламенного и яростного: «Компания Зималетто, модная одежда, Мария, здравствуйте!» 
Дойдя до крайней точки кипения, Тропинкина позвонила своему давнему знакомому Костику и предложила провести этот вечер вместе. Костик отличался от всех ее прочих знакомых (как правило – плечистых мачо на крутых иномарках) прежде всего тем, что был давно и безнадежно в нее влюблен и всегда безотказен в плане перспективы куда-то пойти и смиренно выполнять прихоти своей королевы. В общем, эдакий Федька номер два, хоть и бледноватый его вариант,  и не обладающий столь открытым и солнечным  обаянием, как работник курьерской службы Зималетто. Выбрав «одномоментной жертвой» влюбленного Костика, Маша мстила Федору Михайловичу вдвойне – мол, не один он у нее такой преданный и готовый на все что угодно, другие вассалы тоже найдутся, стремящиеся служить своей госпоже верой и правдой, ничего не требуя взамен.
Итак, подхватив едва ли не под воротник млеющего от оказанной ему чести стройного блондинчика Костика, Мария провела его по нескольким барам, где заказывала самые дорогие коктейли, отчего кавалер бледнел, мысленно подсчитывая финансы в своем кошельке. Не смущенная же ничуть Тропинкина, всякий раз выходящая в дамскую комнату, чтобы снова попробовать дозвониться до Федьки («Абонент недоступен или находится вне зоны действия сети»), в конце концов внутренне раскочегарила себя до пожара всепланетного масштаба и мысленно поклялась выйти замуж за Костика тут же, как только он ей это предложит. А после пятого коктейля она объявила о своем намерении отправиться в караоке-бар «Планета Омега» и принять участие в конкурсе влюбленных, страстно желая исполнить песню из репертуара Лолиты «Пошлю его на…», мысленно посвятив ее подлому изменнику - байкеру Федору Короткову.
К тому времени перепуганный Костик не только не помышлял ни о какой женитьбе на Марии, но и мечтал придумать предлог для того, чтобы как-то завершить свое «волшебное» свидание. Но поскольку был он человеком нерешительным и ведомым, а также, несмотря на сомнительные удовольствия этого вечера, все еще слепо восхищался темпераментной Машей, то покорно дал себя увести в новый клуб. Если б он хоть на мгновение мог представить, чем это для него обернется, то побил бы спринтерский рекорд, убегая от своей спутницы прочь по весенним лужам…

* * *

- Глазам не верю! Роман Дмитри-и-и-ич!
…Сказать, что Малиновский вздрогнул и напрягся от громкого, язвительного возгласа, выдающего нетрезвость его «авторши», - это ничего не сказать. Сказать, что Маша Тропинкина испытала сильнейший прилив мрачного возмущения при виде негодяя и мерзавца Романа, - это тоже ничего не сказать.
К данному моменту она достигла пика своей ненависти к мужскому роду в принципе, поскольку минуту назад ее мобильник выдал в двадцатый по счету, юбилейный за этот вечер, раз, что «абонент недоступен или находится вне зоны действия сети». Худшего мгновения, чем это, для того чтобы Ромочке показаться на глаза Марии, просто невозможно себе представить. В ее-то пожароопасном состоянии воочию лицезреть наихудшего представителя так называемой сильной половины человечества! Наихудшего – не в плане мужских способностей (черт бы их побрал!), а в плане полной ненадежности и отсутствия всяческой ответственности, желания не только брать, но и отдавать. Ишь, явился в барчик в поисках очередной жертвы! Щас споет что-нибудь проникновенное типа «Я за тебя умру, посмотри в глаза мне – я не лгу…» Да кому он не лжет-то? За кого умереть-то готов?! Лишний раз почесаться – и то не состоянии!!! Только лапшу на уши вешать горазд! «Чем я могу помочь вам, Машенька? – ах, какой нежный и внимательный взгляд… - Только скажите -  я все для вас сделаю…» Сволочь! Трепло! Явился, не запылился! Песенки попеть! И почему-то не со Ждановым, а с каким-то хлюпиком в очках…   
…Мамочки родные! «Хлюпик» при ближайшем рассмотрении оказался никем иным, как… Николаем Зорькиным, женихом Кати Пушкаревой!
Зорькин в одной компании с Малиновским?!..
Это что же за вечер сегодня такой?..
Канун Варфоломеевской ночи?..
Таращась на странную (и это очень мягко сказано!) парочку, Тропинкина пыталась выстроить какое-то внятное логическое умозаключение, что было невероятно трудно сделать, учитывая одурманенность мозгов алкоголем и разобранность всего существа на мелкие фрагменты от обиды на предателя Федьку.    Единственное, что могло прийти в ее воспаленное сознание, - это приравнивание Николая к «негодяям и мерзавцам всея Руси». Вот, значит, как! С Ромочкой Коленька якшается! И, между прочим, на Вику заглядывается, букетики ей таскает! Одного поля ягоды! Бедная Катька! Может, она потому и ушла из Зималетто, что ее «благоверный» за Викой стал ухлестывать и с Малиновским приятельствовать! Ее бедное сердечко просто не выдержало! Она ж ему верила! Она же такая…чуткая, добрая, наивная…
Расшалившееся воображение Тропинкиной рисовало страшные картины нечеловеческих страданий чудесной девушки по имени Катя Пушкарева. Горячее сочувствие к обманутой подруге, помноженное на осознание собственной горькой судьбины, - это воистину ядовитая смесь.
- Машенька, - промямлил меж тем Костик, - может, потанцуем?
Блондинчик все еще надеялся взыскать хоть какие-то дивиденды с сегодняшнего абсурдного и суматошного вечера, в течение которого он потратил уже больше, чем зарабатывал за месяц, а его «ненаглядная» мечет взором молнии и обращает на него внимания не больше, чем на снующих туда-сюда с подносами официантов. Но ему опять вышел облом – проигнорировав Костика, как будто он – вешалка для плащей, Тропинкина издала повторный торжествующий клич: 
- Роман Дмитрии-и-и-ч!
…И кинулась к бывшему вице-президенту сквозь толпу. Коварный план зрел буквально на ходу, в прыжке, когда «фурия ресепшена» повисла на шее у  обалдевшего Малиновского.
- Какие вы молодцы, что пришли! – завопила Маша. - Наконец-то вы решились!
Чмок, чмок!..
- И вы, Николай, молодец! – шея Романа оставлена в покое, зато оккупирована «выя» совсем уж ничего не понимающего Коли. – Я ж вам говорила – ничего в этом страшного нету! И нечего стесняться! Тут все свои! Все всё понимают и не осуждают!
Чмок, чмок!..
…На них стали обращать внимание, посетители клуба оглядывались, пожимали плечами, перешептывались. Побагровевший от раздражения и непонимания Малиновский хотел было уже резким тоном поинтересоваться у Марии, что она себе позволяет и какая муха ее укусила, но тут закончила свое выступление первая пара и раздались аплодисменты. Тропинкина среагировала мгновенно – оторвавшись от обескураженного Зорькина, птицей взлетела на сцену, выхватила микрофон у ведущего и, сияя улыбкой в стиле «Блендамед отбеливающий отдыхает», выпалила «на всю ивановскую»:
- Друзья мои! Граждане, господа и товарищи отдыхающие!  Давайте все вместе поприветствуем эту славную, замечательную пару – Романа и Николая! Им давно хотелось прийти сюда и принять участие в конкурсе влюбленных, но мешало ложное стеснение! Но теперь они его преодолели, перешагнули через все барьеры! Давайте поддержим их дружными аплодисментами, переходящими в овации! Это же настоящая победа… ЛЮБВИ, лишенной всяческих глупых предрассудков!
Разогретая спиртными напитками толпа, уже мало чему способная в этой жизни удивляться, ответила веселыми и одобрительными рукоплесканиями. Только на миг растерявшийся и тут же сориентировавшийся ведущий забрал у Маши микрофон и с воистину широчайшим радушием проникновенно произнес:
- Добро пожаловать… Роман и Николай! Мы счастливы, что ваша пара… решилась поучаствовать в нашем конкурсе! 
…Тропинкина ликовала от мрачного удовлетворения от содеянного ровно секунд десять – до того мгновения, как до ее золотистой гривы добралась сильная рука Малиновского и ощутимо притянула ее голову к себе. В пылу удовольствия от мести Мария даже боли не почувствовала – только успела отметить, что из багрового лицо Ромы превратилось в зеленое с болотным оттенком.
- Ты что творишь? – прохрипел он, задыхаясь от ярости. – Ты что несешь вообще?!
- Уволите? – торжествующе захохотала закусившая удила Мария. – Увольняйте! Мне не впервой! А я на вас в суд подам за дискриминацию женщин!  Меня молчать – фиг заставишь! И вообще – тигру в клетке не докладывают мясо!
- Тише! – Роман быстро накрыл ее рот ладонью, нервно оглядываясь по сторонам и погибая от только что испытанного позора. За его спиной маячил Зорькин с совсем уж глупым выражением на «челе». – Тише… Молись, Тропинкина, чтобы я не наехал на тебя в тихом темном переулке… эдак невзначай, под суматоху, при скверных метеоусловиях…  Спасти тебя от верной гибели может только ответ на один маленький и очень простой вопрос, прежде чем мы уйдем… Жданов здесь был? Ты его видела?..
…В минуты острого недовольства обстоятельствами и активной ненависти к мужскому роду Мария умела ориентироваться чрезвычайно быстро. То, что Ромочка в явном бешенстве от ее выходки, только стимулировало азарт и мозговую деятельность. Она ничего не поняла, кроме главного: Малиновскому и Зорькину зачем-то необходим Андрей Палыч и ради него они готовы здесь задержаться. Атлична…
- Конечно, был, - смиренно откликнулась Маша, пряча под ресницами лукавый взор. – Он сюда на весь вечер пришел отдыхать. Просто сейчас… это… вышел ненадолго. Встретиться с кем-то, какие-то документы передать. Или взять – я точно не помню. Буквально минут на двадцать-тридцать отлучился. Вот-вот вернется.
- Откуда знаешь? – Роман так и впился в ее лицо недоверчивым взглядом. – Он что, доложился тебе?
- Зачем доложился? Просто сказал, - Тропинкина надула губы, очень убедительно демонстрируя обиду. – Между прочим, Андрей Палыч сидел за нашим столиком! Мы тут вместе… отдыхали! В отличие от вас, Роман Дмитрич, он демократично настроен… к рядовым сотрудникам компании! Я имею в виду – демократичен в дружеском смысле!
Вспомнив собственную пикантную «демократичность» по отношению к рядовым сотрудникам… то есть сотрудниЦАМ Зималетто, Малиновский снова сменил цвет лица – на бледно-розовый с пунцовыми пятнами.
- За вашим столиком, значит… - задумчиво повторил он, оглянувшись на проклинающего весь белый свет и скованного неловкостью Колю. – И где он, этот ваш столик, где вы так чудно… отдыхаете?
- Да вон же! – Мария с готовностью протянула руку в нужном направлении – где сидел и абсолютно ничего не соображал в происходящем испуганный блондинчик по имени Костик. И тут же сморщилась: – Отпустите волосы, больно же! Ну, пошутила я! Настроение у меня такое! Присоединяйтесь к нам! Будем очень рады! Андрей Палыч появится… вот-вот… С минуты на минуту!
…Роман и Николай переглянулись. Молчаливо договорились взглядами: отступать некуда. Надо дождаться Жданова.
Ох, несчастные…

* * *

…Интересно, а улица что-то приобретает от того, что в ее честь сложены изумительные стихи и песни?.. Она ведь живая… сама по себе?.. Она ведь чувствует?..
…Катя шла по Арбату, абсолютно потеряв счет времени. И поражалась – как могла не приходить сюда так долго. Этой улице невероятно идет весна. Апрель. И этот ветер. На этой улице вечно звучит музыка. Переборы гитарных струн. Волшебные звуки. Сотканные из чудотворной ткани строчек поэта – того самого, с вечно умными и грустными глазами. О «часовых любви», которым «неизменно полагается смена». И о весело-печальном «дежурстве по апрелю»…
…Сколько можно проходить эту улицу из одного конца в другой? Поворачивать – и снова брести?.. Каждый раз – как заново? Как в новое дыхание и в новую мелодию, постоянно несущую что-то удивительное. Знакомое, узнанное и неизведанное – одновременно…
…И ничто не мешает, не отвлекает. «Уснул» мобильник, а суета вокруг не раздражает - идет фоном, тихим клекотом, плавным перемещением, абсолютно не нарушая ауру мыслей, чувств, невысказанных слов. На лице – бездумная улыбка. Волосами в этот вечер окончательно завладел самодержец и самозванец – нахаленок ветер.
…Андрей.
…Люблю тебя.
…Любого.
…Где ты?..   

Глава седьмая. Арбат-2. Прасковья из Подмосковья

«Надо встретиться с отцом… Поделиться  с ним мыслями о дальнейшей судьбе компании… Вытянуть Зималетто из кризиса может только уже существующий план. Ромка знает этот план в совершенстве – надо дать ему шанс. Я буду рядом, если понадобится моя помощь. Малиновский способен на многое, если только не испугается ответственности. В конце концов пора этому «вечному вьюноше» расставаться с философией стрекозы, которая «лето красное пропела». Он всегда был где-то около дел. Вроде бы и внутри – но все же с краешку, на периферии. Баловень судьбы, на четвертом десятке так и не расставшийся с детством, - это уже даже не забавно. Отец будет крайне удивлен моему желанию выпустить бразды правления из рук. То есть – не возвращать их себе. Спросит – почему. Что случилось. А мама будет спрашивать о Кире. Будет плакать и тоже требовать объяснений…
…А я им скажу, что мне нужна Катя. Катя Пушкарева. Та самая – готовившая по моей указке липовые отчеты. Заложившая меня на совете и исчезнувшая из моей жизни. Та самая – с тонкими пальцами, по-детски узкими запястьями и большущими глазами из-под круглых очков. «Хозяин и госпожа Пушкарева уехали вместе несколько часов назад». Вот эта мне нужна – сообщу я отцу с матерью. Которая теперь «госпожа». Которая уехала с «хозяином». Она, и никто другой. Без нее ничто не имеет смысла.
…Родители не поймут, конечно. Закричат, что я сошел с ума и пора меня лечить. Вернее, закричит мама, а отец будет смотреть и осуждать молча. Взглядом. А потом произнесет какие-нибудь очень разумные слова. Вроде того – что это не по-мужски. Мол, чего только не случается в жизни, при чем же здесь семейный бизнес. А как же будущее компании Зималетто – дела всей его жизни?
…А я буду рад, что он первым заговорил о будущем. Я скажу, что именно о будущем и думаю. О том будущем, которое не желает сбываться. То есть – не способно сбыться. Потому что я его убил. Я выстрелил в собственное будущее, не осознавая этого. Прошелся пулеметной очередью. Души наших с Катей детей были совсем близко – спустились с небес в ожидании своего часа, ТОГО САМОГО МОМЕНТА. Но мы их обманули – момент не настал. Наверное, души детей еще долго недоумевали: как же так? Что им теперь делать? Ангелы плакали и трубили в трубы. Трубили отступление…
…Отец не найдет, чем на это ответить, а мама непременно разрыдается. Заявит, что я действительно полоумный и несу такую ахинею, с которой вряд ли справятся самые именитые светила в психиатрии.  Что из успешного, обаятельного молодого красавца-бизнесмена я превратился в одинокую слезливую дамочку, коротающую вечера за любовными романами, пребывая в предклимаксной ипохондрии. Мама меня насмешит этим сравнением, ей-богу. И еще больше насмешит, если добавит: «Что, Катя – единственная женщина на Земле, способная родить тебе ребенка?!»
…Конечно, мамочка, не единственная. Я ж уважаю науку. В том числе и биологию. И анатомию. И ботанику заодно. Пестики-тычинки. Мужская клетка и женская. Все это элементарно, Ватсон, - Шерлоком Холмсом быть не надо. Я не могу объяснить тебе, мамуля, почему не случится с другими и откуда я это знаю.  Не то чтобы я стал верить в сверхъестественное и в мистику – нет. Я просто чувствую. Просто слушаю, как со мной говорит Время. Знаешь ли ты, мама, что оно умеет говорить? Его язык напоминает тихое шуршание песка на морском побережье, гонимого ветром.
…После этих слов отец и мать переглянутся в ужасе. Взглядами будут спрашивать друг друга, как им спасать сына. И чтобы их успокоить и отвлечь, я заговорю совсем о другом. Об антикризисном плане. О том, почему я считаю, что Роман в состоянии справиться с обязанностями президента и даже может оказаться куда полезнее на этом месте, чем я. Надо дать ему возможность реализовать себя. В конце концов, другого выхода все равно нет.
…Отец спросит сурово, чем я теперь намерен заниматься. Я отвечу, что какая-то часть меня, способная мыслить трезво и по-деловому, будет активно помогать Роману. Мама, всхлипывая, поинтересуется, что будут делать при этом остальные мои части, чем рассмешит меня снова – именно формулировкой. И мне останется ей сказать, что о планах остальных моих частей я сам ничего пока не знаю. В данный момент эти части, эти разобранные фрагменты, бросив машину в переулке, бредут в неизвестном направлении – ведомые одним лишь апрельским ветром. Ветер и указывает путь – ведь гораздо удобнее, когда он в спину…»
…Как только Андрей осознал, что он на Арбате, поток дурацких мыслей сразу иссяк, и слава богу. Тот еще внутренний монолог получился – экзистенциальный бред, Камю с Сартром отдыхают. Здесь, на Арбате, все трудные слова и тягучие фразы стразу вылетели из головы, будто их и не было, а ветер вдруг приобрел цвет – он стал серебряным. Что за странное свойство атмосферы?.. Какая-то аномалия?..  Или просто не замечал никогда, не приглядывался, не всматривался?.. Так ведь это же уму непостижимо – приглядываться… к ветру…   
Прозрачно-серебристые, видимо-слышимые и такие живые потоки воздуха – в центре Москвы… фантастика. Или элементарно… не обращал внимания? А на что обращал? Как назвать всю ту суету и гонку, в результате которой только и делал, что терял, топтал, рушил самое дорогое? Всё – мимо…
И куда теперь идти?.. До Красной реки?.. До Синей горы?.. Смешно…
А он вообще разучился ходить пешком.
А «конь», как в песне у Окуджавы, «притомился».
А ветер звенел крохотными серебристыми колокольчиками.
…Постояв в нерешительности, Андрей двинулся куда-то в потоке людей. Парадокс – стало вдруг так хорошо и легко, словно он не ПОТЕРЯВШИЙ, а ОБРЕТШИЙ. Кто или что навеяло эту сладкую иллюзию?.. Он улыбался и не осознавал этого.
…Катя.
…Люблю тебя.
…Любую.
…Где ты? 

* * *

…Трудно сказать, кто в этой четверке, занявшей отдельный столик в клубе «Планета Омега», был более несчастлив. То ли Костик, который пришел в ужас не только от собственных финансовых трат и от холодности своей спутницы, но и от странной парочки (одна физиономия мрачнее другой), присоединившейся к их компании. То ли сама Маша, чей «абонент» в лице Федора Короткова в двадцать первый раз не ответил, и уже пропал азарт от мести «подлым мужикам». То ли разрываемый внутренней яростью от унижения Малиновский, впервые вынужденный коротать вечерок в качестве «партнера» («Боже правый, дай мне пистолет для застрела!») славного паренька Николая Зорькина, к тому же в ожидании еще одного «славного паренька» - Андрюши Жданова, чтоб ему на вдохе подавиться. То ли совсем уж попавший как кур в ощип Коленька, проклинающий себя за то, что дернула его нечистая набрать телефон Андрея Палыча со старого мобильника Пушкаревой.
- Надолго мы здесь? – в отчаянии прошептал Зорькин на ухо Малиновскому, едва они уселись.
- Полчаса – не больше, - прошипел в ответ белый от злости Роман. – Пусть только явится этот… экс-президент, из-за которого я ощущаю себя в преисподней, круге эдак в восьмом! Сказала же Машка – вот-вот должен быть, так что стоит потерпеть! Ну, он у меня за все ответит!
Услышавшая это перешептывание своим чутким ухом Тропинкина на мгновение устыдилась и даже испытала порыв признаться в своем наглом обмане. Но благородства ее души хватило только на мгновение – стоило представить лихого Федьку верхом на своем «стальном коне» и с банданой вместо шлема, перемигивающегося с очаровательной байкершей в облепляющих попу джинсах. Такова се ля ви – ожесточенно решила она. Если одного подлеца нельзя наказать – пусть за него страдают те подлецы, которые под рукой!
- Что будем пить, мальчики? – томно протянула она.
- Виски! – рявкнул Малиновский. – Бутылку! И два стакана!
Коля хотел было выразить жалкий протест против убойного для него напитка, но наткнулся на тяжелый взор «прости господи, друга» и не решился выдавить хоть звук. Виски так виски…
- Как насчет спеть, Роман Дмитрич? – вкрадчиво поинтересовалась Мария. – Ваша с Николаем пара станет гвоздем программы – я ручаюсь! Вы непременно получите главный приз!
«И почему за удушение стерв в нашем самом гуманном в мире суде не оправдывают?» - злобно подумал Роман, а вслух с мрачноватой улыбкой произнес:
- Ну, что ты, Машенька, какой из меня певец. Тем более – публичный. Я свою песенку тебе наедине спою… на ушко… завтра утром… у ресепшена. Ария будет называться «Увольнение по собственному желанию», а ее первые слова: «Господину Урядову от госпожи Тропинкиной…» А ты будешь мне подпевать и одновременно записывать всё на листочек!
Мария испугалась не больше, чем если б ей какой-нибудь детсадовец погрозил пальчиком. Более того - полностью проигнорировав реплику Романа, повернулась к Зорькину:
- Николай! Можно задать вам вопрос? Где наша Катька? Почему она прячется?  Может, у нее драма в личной жизни? Может, какой-то негодяй заставил ее страдать? Например – пообещал жениться и передумал?..
…Удар был слишком неожиданным для уже поверженного конфузом и терзаниями по поводу перипетий этого вечера Коли. Ну да, для женсовета он все еще жених Пушкаревой, и подруга не уполномочивала его развеивать этот миф. Они что же, подозревают, что он – виновник всех ее несчастий?! Он – Николай Безвинный?! Ох, знала бы эта дамочка, что истинного виновника Катькиных терзаний они с Малиновским приперлись разыскивать сюда, как идиоты, именно для того, чтобы покончить с затянувшейся бразильской мелодрамой под названием «Люблю, молчу, жить без тебя не хочу, по набережной мчу и на рельсы метро лечу»! И их, таких великодушных и благородных  мучеников, страдальцев за чужую любовь, только что выставили прилюдно парочкой геев!   Причем, если принять во внимание Колькину худощавость и субтильность, совсем нетрудно представить, кто именно в их с Романом Дмитричем «паре» ОНА… Боже!
Ну, ладно Малиновский! Он косвенно заслужил – за ту мерзкую инструкцию! А ему-то, Коле, за что?! Исключительно за благие намерения?!
- С Катей все в порядке, - пробурчал Зорькин сухо, оглядываясь на вход (ну где же, черт побери, этот Жданов!). – Она не появляется, потому что… у нее очень много работы.
- Интере-е-есно, - недоверчиво и насмешливо протянула Маша. – А вот у меня еще один вопрос – почему это вы со свадьбой тянете? Сколько ж можно?.. Что – тоже из-за работы, да? Двойная смена – у обоих?.. Двадцати четыре часа в сутки, и некогда прилечь?..
…Малиновский злорадно захихикал. Коля нашарил ногой под столом его ботинок и от души пнул, понимая, что опять краснеет. Это ж в который раз за вечер?.. 
Спас положение официант, принесший виски.
- Машенька, может, пойдем отсюда? – тоскующее вякнул Костик, про которого окружающие прочно забыли.
- Еще чего, - Тропинкина метнула в его сторону пренебрежительный взгляд и придвинула ближе к бутылке свой опустевший бокал. – Вечер только начинается!

* * *

In vina veritas. «Истина в вине». Если бы этот постулат придумали не в древности, а в нынешние времена, то автор сего едва ли смог бы прославиться. Да ему бы просто кислород перекрыли. Как ни крути – реклама алкогольной продукции в начале двадцать первого века не приветствуется. Можно, конечно, но в завуалированном виде. И уж в применении к алкоголю цензура никак не допустила бы слова «истина». 
…К «квартету», заедающему в «Планете Омега», понятие истины уж совсем трудно применимо. И все же фантастические метаморфозы, приключившиеся со всей четверкой, стоят того, чтобы остановиться на них подробней.
…К моменту опустения второй бутылки виски Малиновского и Зорькина почти перестало интересовать, почему Жданов, обещавший Тропинкиной быть с минуты на минуту, до сих пор отсутствует.
…Мария неожиданно прониклась невиданной нежностью к обоим «подлецам» и поочередно висла у каждого на шее, а они этому совсем не сопротивлялись.
…Оставленный за бортом праздника жизни Костик спал на диванчике в уголке и улыбался, созерцая в своем забытьи счастливые сны, где Машенька идет ему навстречу, раскрыв жаркие объятья.
…И когда ведущий певческого конкурса склонился над Романом Дмитричем и осторожно поинтересовался, готова ли их пара что-либо исполнить, тот с воодушевлением воскликнул в ответ:
- Канечна-а-а! Непременна-а-а!
- Пожалуйте на сцену, - любезно предложил обрадовавшийся ведущий. – Что будете петь?
- Самую главную песню своей жизни! – торжественно сообщил Рома. – То есть, я хотел сказать – единственную, которую выучил. «Прасковья из Подмосковья»!
- Отлично! – воодушевился ведущий. – И посвящаете вы ее… Объявите во всеуслышание, кому!
Малиновский сфокусировал взор на Коле и величаво ткнул в него пальцем:
- Ей посвящаю!
- Спасибо… - заплетающимся языком поблагодарила растроганная и возгордившаяся оказанной ей честью «Прасковья», бывшая некогда (еще несколько часов назад) Николаем Зорькиным…   

Глава восьмая. Прасковья из Подмосковья – 2. «Лето тайских фруктов» 

- Бис!!! – орали восторженные слушатели в четвертый раз, снова требуя от самого несовершенного, на самого темпераментного и искреннего тенора нашего времени – Романа Малиновского –  его неповторимую «Прасковью». Сам Рома сохранял устойчивое положение только благодаря микрофонной стойке и имел выражение лица настолько блаженное, что можно было подумать – его настигла, как истинного буддиста, вожделенная нирвана. Ведущий певческого конкурса, озаботившись, что «певец» вот-вот оглушительно сверзится со сцены, поспешил поддержать его за локоть и во всеуслышание объявил:
- Друзья мои, правилами конкурса не предусматривается столь многочисленное повторение песни на бис! Но мы не можем не выслушать ответ на признание в любви Романа… м-м-м…  от Николая!
Публика одобрительно взвыла, шумными аплодисментами призывая «партнера» блистательного исполнителя «Прасковьи» дать свой «ответ Чемберлену».
С еще что-то соображающей Тропинкиной случилась форменная истерика, она, хохоча, повалилась на спящего Костика, чем вызвала его жалобный стон (снилось явно что-то нежное и романтичное, никак не связанное с царившей вокруг абракадаброй).   
Надо отдать должное Зорькину – несмотря на туман в голове похлеще лондонского, он довольно быстро сообразил, что от него требуется. Правда, при этом он так и не смог вспомнить, есть или нет у него музыкальный слух, но это ведь такая чепуха. К своей миссии Коленька отнесся со всей ответственностью, как к составлению финансового договора. Песня о любви? Да запросто! Уж кто, как не он, настрадался в жизни от этого мучительного и безответного чувства. Ему ли нечем в этом плане поделиться с народом? После всех мучений и унижений, которые он натерпелся от равнодушной и расчетливой Виктории Клочковой, нет в мире сердца, которое было бы больше покрыто шрамами, нежели его, Николая Отвергнутого. Осмыслить, что он сейчас будет петь не просто так, а в ответ на сомнительное «признание в любви» от Малиновского, уже не позволяло количество выпитого виски. Да и какая, собственно, разница, если душа жаждет музыки и откровения?..
…Путь до сцены Коля одолел практически по прямой и даже сумел самостоятельно на нее взобраться.
- Р-романс «Н-нет, не любил он»! – объявил он, заикаясь, в микрофон, вцепившись в стойку и оказавшись с Романом совсем рядом, плечом к плечу.
Публика подбадривающее засвистела и захлопала. Тропинкина застонала, поскольку на смех сил уже не было. К Костику на смену нежности и романтике во сне явилась стая ведьм на метлах. Ведущий вытер платком вспотевшую лысину и мысленно принял решение завтра же повторить у директора клуба прибавки к зарплате – за вредность.

- Он говорил мне – будь ты моею,
И стану жить я, страстью сгорая.
Прелесть улыбки, нега во взоре –
Всё обещает радости рая…
Бедному сердцу так говорил он.
Бедному сердцу так говорил он!
Но не любил он, нет, не любил он,
Нет, не любил меня!

Трудно объяснить, почему «страдалец» выбрал именно этот романс. Наверное, потому, что это был любимый романс его мамы – она частенько напевала его, сидя в кресле с вязаньем или штопкой. А может, он просто наиболее удачно ложился на истерзанную разочарованием в любви душу. Конечно, стоило бы Коленьке подумать, что романс этот женский и обращен к Нему, но он был слишком «измучен нарзаном», чтобы как-то на данном пикантном факте сосредоточиться.

- …То улыбался, то слезы лил он,
То улыбался, то слезы лил он!
Но не любил он, нет, не любил он,
Нет, не любил меня!

…На этом моменте скупая мужская слеза выкатилась из-под оправы очков «певца», вспомнившего, как искусно его водила за нос Клочкова, изображая из себя обиженную жизнью скромницу. Мария сменила хохот на всхлипывания, представив «подлеца-байкера» в объятиях своей байкерши. Народ притих, расчувствовавшись. Проняло даже Малиновского – ему захотелось утешить ту несчастную, от лица которой лились столь проникновенные строки. А поскольку рядом никакой «несчастной», кроме Зорькина-Прасковьи, больше не было, то он положил руку ему (ей?) на плечо, сочувствующим этим жестом как бы говоря: «Не убивайся так, милый (милая?), все у тебя в жизни наладится…»

- Но не любил он, нет, не любил он,
Нет, не люби-и-ил меня-а-а…

С последним аккордом от избытка чувств и нарушенной координации Николай покачнулся вместе со стойкой и едва не полетел вниз, «в народ», увлекая за собой Рому. Но Малиновский сумел удержать их обоих «на пьедестале», и зал утонул в овациях счастливой и растроганной публики. Громче всех «браво» кричала Тропинкина, чем разбудила и перепугала до полусмерти Костика, которому вдруг показалось, что он в аду и черти с ликующими воплями ведут его под белы руки к котлу с кипящей водой.
Пара Роман – Николай была единодушно выбрана лучшей. На сцену вынесли букет красных роз (вручили Зорькину) и мягкую игрушку – огромного голубого слона (вручили Малиновскому). Оба блаженно улыбались и раскланивались.     
«А теперь – традиционный поцелуй!»
Ведущий долго не мог заставить себя произнести эти слова – не потому что был консервативен во взглядах, а потому что в его практике это был первый случай с выступлением геев и трудно было преодолеть психологический барьер. Он бы с удовольствием замял этот момент, но ведь симпатичная пара могла обидеться – за что же им такая дискриминация?.. Пришлось взять себя в руки и бодро гаркнуть, как ни в чем не бывало:
- А теперь – традиционный поцелуй!
Мария медленно сползла под стол. Костик вытаращил глаза, решив, что он уже не рядом с котлом, а непосредственно в нем. Публика страшно оживилась, и посыпались выкрики:
- Давайте, ребята!
- Не стесняйтесь!
- Тут все свои!
- Смелее!
А кто-то, тоже переборщивший со спиртным и плохо ориентирующийся в происходящем, завопил:
- Горько!!!
И развеселый народ легко и радостно подхватил:
- Горько! Горько!
- Это они кому? – задумчиво спросил Роман у Коли.
- Н-нам… - совершил открытие Зорькин. – Кажется…
- Ага. Нам, значит, - Малиновский меланхолично кивнул. – Ну, да. Правильно. Логично.
«НАМ?!! – проорало что-то из глубин его захлебнувшегося в алкоголе и идиотизме сознания. – Мне и… ЕМУ?!!» 
…Нет, мгновенным протрезвлением это нельзя было назвать. До протрезвления еще – как до Эвереста. Но непотопляемый даже в бочке чистого спирта настоящий мужик (глухой его отголосок), вынырнувший из забытья, возмутился столь сильно, что дальнейшие события стали разворачиваться, как пишут в романах, с головокружительной скоростью.
Первым делом Малиновский оттолкнул от себя Николая. Не ожидавший столь агрессивного  выпада и будучи в разладе с собственным телом, Коля, конечно же, сразу потерял равновесие и таки полетел со сцены вниз уже бесславным камнем, не понимая еще, что его звездный час в качестве Николая Баскова сельского розлива безвозвратно позади. К счастью, под сценой в это время находился ведущий и успел подхватить жертву несостоявшейся свадьбы представителей нетрадиционной ориентации на руки.
Затем Роман Дмитрич, держа голубого слона за хобот, сумел самостоятельно спрыгнуть вниз и устремился к столику, за которым они коротали этот «славный вечерок». Его целью было немедленное удушение Марии Тропинкиной, втянувшей его в этот позор и безобразие, а что думает по этому поводу Уголовный кодекс Российской Федерации – на этот раз Малиновскому было глубоко наплевать.
Маша, только что выбравшаяся из-под стола, правильно оценила намерения бывшего вице-президента и с визгом устремилась к выходу из клуба. Находящийся в полуобмороке от ужаса Костик рванул было за ней, но тут произошла его непредвиденная стыковка в пространстве между столиками с обладателем голубого слона. В результате оба участника крушения рухнули на пол, а голубой слон, сделав кульбит в воздухе,  накрыл их сверху.
- Охрана! – в отчаянии возопил, обращаясь к бдящим за порядком в клубе, ведущий конкурса – по-прежнему с невменяемым Колей Зорькиным на руках…

* * *
   
- Простите, пожалуйста! Я такая неловкая! – воскликнула худенькая невысокая девушка в длинном светлом плаще и круглых смешных очочках, после того как налетела на Катю, и в результате этого упал ее пакет и оттуда высыпались покупки в прозрачных упаковках – сосиски, мясная нарезка, виноград, яблоки, бананы, конфеты, печенье…
- Ничего, ничего, бывает, - Катя торопливо наклонилась, помогая незнакомке собрать продукты. – Это я засмотрелась, наверное…
- Нет, что вы! – горячо и смущенно воскликнула девушка. – Со мной всегда так – бегу и ничего вокруг не вижу. В такие ситуации иногда вляпываюсь…
- Мне это знакомо, - Катя невольно улыбнулась. – Сама такая же.
- Вы? – незнакомка недоверчиво вскинула ресницы и тоже разулыбалась. – Да нет же. Вы очень… элегантная.
…Не наивность этих слов тронула Катю, а стойкое ощущение дежа вю. Этот длинный плащик, эти круглые очки. Это же она сама – совсем недавняя. Да какая недавняя? Что изменилось? Оболочка? Образ, созданный Юлианой? Что приобретено? Уверенность в себе, закрытость сердца?.. Да вот же она – такая,  какая есть, растерянно и виновато моргающая из-за круглых линз. По-прежнему любящая одного-единственного мужчину на свете. Каким бы он ни был и как бы к ней ни относился. Что бы ни сотворил…
- У моей мамы день рождения, - застенчиво сообщила меж тем девушка, засовывая в пакет брикетик пломбира. – Надеялась рано с работы вырваться – праздник ей устроить. Она, знаете, не встает после инсульта. Но вот… продержали на работе до вечера. Я тут рядом работаю… Ох простите, разговорилась. Болтаю вечно… Спасибо, что помогли… 
…Снова улыбка, и порозовевшее личико с тонкой светящейся кожей. Как странно все. Шальной ветер треплет русые волосы незнакомки. И Катины русые волосы – тоже. И звон, разлитый в воздухе, - как бубенцы веселой «зеленой кареты» по имени Апрель.
- Удачи вам, - искренне произнесла Катя. – И вашей маме.
- Спасибо! – солнечное озарение на лице девушки. – И вам того же!
Кивнув еще раз светлому существу и отпустив его взглядом, Катя невольно задалась вопросом – откуда же бежала эта девочка с покупками, упакованными, как в стандартном супермаркете?.. Здесь, на Арбате?..
…Только подумала о супермаркете – и вот он, перед глазами. И именно на Арбате. Название – «Седьмой континент». Как еще один остров в земном пространстве. Как же давно она здесь не была. Интересно, что бы сказал Булат Окуджава по поводу супермаркета на Арбате?.. Или спел?.. Да ничего бы, конечно, не сказал, и уж тем более – не спел. Он бы – все  про то же, что и раньше. «Живописцы, окуните ваши кисти в суету дворов арбатских и в зарю…» Или: «Часовые любви по Арбату идут. Непременно часовым полагается смена…»   
…Кате хочется  развернуться и пуститься в обратный путь. В последний, а потом на метро – и домой. Но горло вдруг остро перехватывает жажда. Она просто какая-то пустынная, будто сутки тащилась по раскаленным Каракумам в поисках заветного колодца. Так дико захотелось сока. Или каких-нибудь сочных фруктов. АВИТАМИНОЗ, не иначе…
Она подошла к дверям супермаркета, и глаза сразу уперлись в объявление – вопиюще-бордовые буквищи на светло-сером фоне.
«26 апреля в магазинах "Седьмой континент" стартовала уникальная акция "Лето тайских фруктов", в рамках которой каждый покупатель имеет возможность выиграть бесплатный тур в Таиланд. Для участия в розыгрыше необходимо до 2 мая приобрести необычные тайские фрукты — личи, манго, рамбутан, помело, мангостин и др. — на сумму от 300 рублей, получить специальный купон у кассира, заполнить его и опустить в специальный ящик в магазине. 50 победителей, счастливых обладателей путевок, определятся в ходе финального розыгрыша, который состоится 14 мая в магазине на ул. Неверовского, д. 15, при участии представителей посольства Таиланда в Москве.
Обращаем внимание покупателей на то, что при покупке фруктов на сумму 600 рублей можно получить 2 купона, на сумму 900 рублей — 3 купона. Фрукты, участвующие в акции, выделены специальными ценниками».
* * *
…Первая мысль: «Неужели я дошел до конца Арбата?» Вторая мысль: «Неужели вот это здоровое построение - супермаркет?» Третья мысль: «Что бы сказал по этому поводу Булат Окуджава? Или спел?..» Четвертая мысль: «Да не стал бы он об этом. Пел бы о том же, что и раньше. «Ах, Арбат, мой Арбат, ты мое призвание…».
Пятая мысль: вон та девушка в черном плаще... читающая объявление на дверях магазина… Так знакомо склонившая голову… С вьющимися волосами, отданными на растерзание ветру… От которой сердце своим биением заглушило суету улицы и все прочие мыслимые звуки…
Катя?..

Глава четырнадцатая. Луна в Козероге. Миссия выполнима

«Что-то происходит из ряда вон… И почему такое ощущение?.. Луна-то где у нас нынче? В Тельце?.. В Козероге?.. Если в Козероге и при определенном расположении звезд и планет по отношению друг к другу  – то, по Павлу Глобе, возможны разного рода катаклизмы… Явления всякие… вплоть до аномальных… Погода странная – ветер только что свистел за окном так лихо, что ветви стучали в стекла, и вдруг стих в один момент, улетучился, будто его и не было…»
Данные мысли возникли у консьержки Зинаиды Матвеевны, едва она узрела владельца квартиры на третьем этаже и его спутницу. Помня «нижайшую» просьбу обаятельного Романа Дмитрича не выдавать присутствия  его и странного эскорта из еще двух подозрительных личностей на территории Жданова, она то краснела, то бледнела с периодичностью в полминуты, не представляя, как (со своей патологической честностью)  будет лгать в лицо уважаемому Андрею Палычу. Ведь он непременно спросит, как дела, все ли в порядке, поинтересуется самочувствием – всегда такой вежливый, внимательный… Может, все же предупредить, от греха подальше, что его в квартире поджидает троица победителей в игре в «Зарницу»?  (И ведь взрослые люди, а так по-детски глупо дурачатся. Заняться, что ли, больше нечем?.. Их, богатых, не поймешь…)
…Сказать или не сказать?..
Вопрос отпал сам собой – вошедший в вестибюль Жданов показался консьержке еще более инопланетным и «в Козероге», чем Роман Дмитрич и два его «телохранителя». И слов-то не подберешь. Не то что одержимый – а… яростно счастливый. Глаза сверкают черными алмазами, весь на распашку, огненный какой-то – кажется, прикоснешься и отдернешь тут же руку, получив ожог. Или удар в двести двадцать вольт. Девушка тоже… с неземным лицом. Кончики ресниц подрагивают и серебрятся – что это, игра света дает ощущение запутавшейся в них звездной пыли?.. Улыбается. Не кому-то определенному, а просто – мирозданию. Галактикам. Близким и далеким…
И заговорить-то с этими «инопланетянами страшновато…
- Добрый вечер, - произнес Андрей потусторонним хрипловатым голосом, еще более утвердившим Зинаиду Матвеевну в мысли, что Луна нынче именно в Козероге и катаклизмов не миновать.
- Д-добрый вечер, Андрей Палыч, - пробормотала она, торопливо потянулась за запасными ключами и тут же с испугом  убедилась, что брелок на связке совсем другой, чем на первом комплекте. Надо было этот отдать Роману Дмитричу, и пусть бы они там сами разбирались со своей «Зарницей»! Вот голова садовая! Прямо сейчас придется держать ответ перед хозяином квартиры, почему ключи другие… кошмар…
…Но, отдав дрожащей рукой комплект Жданову, консьержка тут же убедилась в напрасности своих страхов относительно ключей. Он взял их, не глядя. Такое ощущение – он взял бы сейчас что угодно, хоть гранату с выдернутой чекой, хоть моток шерсти из корзинки – и не понял бы, что берет и с какой целью. Взял и повел девушку с ресницами, посеребренными звездной пылью, к лифту.
Растерянная Зинаида Матвеевна, так и не осмелившаяся предупредить Андрея Палыча о «гостях», глядела им вслед и думала, что эта парочка меньше всего похожа на игроков в «Зарницу».
…И о том, что девушка, чьи пальцы сплетены с пальцами Жданова, меньше всего похожа на его невесту Киру Юрьевну.
…И почему-то консьержке казалось, что та троица наверху, поджидающая хозяина, едва ли может рассчитывать на то, что «сюрприз» будет удачным,  встреча – радостной, а прием - теплым.
…И о Луне в Козероге Зинаида Матвеевна тоже думала. Великая сила астрологии – с ней не поспоришь…

* * *

…Запасным ключам не повезло – едва замок не без труда был открыт, впустив пару в темную прихожую, они полетели на пол с сокрушительным «звяком». А все потому, что хозяин не смог удержать их в  ладони.  И сил на то, чтобы нашарить на стене включатель, тоже не было...
- Кать…
…Прижал ее к двери, теплую, податливую, пахнущую апрельским ветром и все еще – фантастика - черешней. Вот так – блокировать в узком, тесном пространстве, в кольце рук, чтобы уже никуда, никогда… Страшно сдвинуться с места, страшно выпустить – исчезнет ведь, растворится во тьме, окажется наваждением, весенним воспаленным бредом… Чтобы зажечь свет, надо на несколько мгновений выпустить из объятий – невозможно…
- Андрей… мы так и останемся здесь… на пороге? - Катя тихо смеется, вздрагивая от его поцелуев, наслаждаясь этой невозможностью даже пошевелиться, пропадая от сладости плена.
- Подожди, - дыхание его тяжелое, прерывистое, горячее. – Подожди, Кать, сейчас…
- Ты не очень-то гостеприимен…
- Я ужасно негостеприимен… Я даже чаю тебе не предложу… То есть… Потом…
- Не хочу чаю… Но мне темно…
- И страшно? – он улыбается, сотрясаемый желанием и страхом внезапной катастрофической, абсолютно не объяснимой разумом возможности потери (уж слишком фантастическим было ее появление – на пороге супермаркета, читающей объявление про конкурс фруктов).
- Не страшно… Но я ничего не вижу, не понимаю, где я… Ты действительно тут живешь или это какая-то пещера, заколдованное место?..
Андрей почти беззвучно смеется в ответ, и снова – к роднику, к черешневым губам. Через пару веков удалось оторваться (ох, и жалкое же это понятие – время…), ответил на ушко:
- Заколдованное, Кать… Ты ведь здесь… А если честно… У меня, наверно, беспорядок… Не помню я ничего… Что было до того, как… В общем… до «Седьмого континента»… Я тебя увидел… Ты читала объявление… Тебе захотелось в Таиланд?.. Хочешь, нахально прорвемся туда… вне конкурса… И даже избежав дизентерии от рамбутанов?..
- Глупый… - ее душит смех и счастье. - Никуда я не хочу… К тебе хочу…
- Катька…
…Задохнулся. Руки нетерпеливо стянули с нее плащик. По-прежнему темно, по- прежнему ничего не видно, и пришлось со стоном оторваться от черешневых губ. Одна мысль, одно ощущение – молоточком: «Живой…»  Выключатель не стал искать – на ощупь повесил плащ на вешалку. Даже попал с первого раза, несмотря на дрожащие руки. Мгновенно – опять к Кате, жадно обхватил ее всю… «Живой…» Опустился, не отрываясь, на колени, скользя по родному телу ладонями – к сапожкам…  Расстегнул, снял их, осыпая поцелуями, лодыжки, колени, обжигая сквозь скользкий капрон кожу… Она охнула, наклонилась, молчаливо умоляя подняться...
«Что же ты творишь…»
Ботинки… Непостижимым образом избавился от них в момент, даже не притронувшись к шнуркам, содрал едва ли не с кожей, упали с глухим стуком рядом с ключами, такие же лишние, поверженные…   «Живой…»
…Глаза немного привыкли к темноте, и проложены сквозь окна бледные молочные дорожки далеких фонарей.  Жданов подхватил Катю на руки, вошел в гостиную. Замер посередине комнаты на несколько секунд. Опять страх. Что всё неправда. Что всё оборвется сейчас тяжким пробуждением, и он окажется в своем страшном настоящем – без вот этого маленького трепещущего чуда. Дыхание – толчками, кровь по венам – толчками. Как же надо изголодаться, чтобы ТАК лихорадило. Чтобы до боли. До стенания.
- Кать…
…Обхватила ладошкой его шею – доверчивая, притихшая, желанная. Пальчики подрагивали от той же лихорадки, которую пыталась усмирить, не демонстрировать так явно.
- Андрей…
…Прижался лицом к ее волосам. Дышал ветром, сохранившимся в прядях. Оттепелью. Весной. Легким касанием сознания проскользнуло: пусть еще сто раз - через ад. Валяться на снегу избитым, с лицом, превращенным в месиво, и мечтать о смерти – пусть, сколько угодно, раз уготован этот миг. Раз так милосерден к нему апрель, и эта женщина, которая прощает невозможное.
…Она восприняла эту паузу, эту остановку «в пути» с благодарностью. Еще раз уткнуться губами в его шею и попытаться не сойти с ума от НЕСБЫТОЧНОСТИ того, что почему-то сбывается, происходит, дарится чьей-то невидимой щедрой  рукой. Весной ли, апрелем, ветром, милосердной судьбой – не понять, не разобрать. Уже неважно. Ее «сто лет одиночества» миновали. Пусто еще сто раз по сто лет, да хоть по тысяче – Бога ради, раз предоставлено это право на блаженство. Несчастное Время, жалкое и слабое, со своим кажущимся и относительным величием – что оно может противопоставить ВОТ ЭТОМУ…
…Несколько мгновений паузы, зависания в невесомости («станция» совершала маневр,  плыли в пространстве люди и предметы – как в «Солярисе» у Тарковского) – и терпение закончилось.     
- Всё, Кать, не могу больше…
…Как-то преодолел расстояние от гостиной до спальни. Тут из-за распахнутых штор смелее хозяйничают фонари, чей свет от белизны и медленного мерцания и подавно напоминает звездный.
«Живой».
«Живая».
Всё прочее – за бортом. Все и вся.                     
…Раздевали друг друга, будто соревнуясь. На самом деле не в соревновании дело – в жажде. В доставании пересохшими губами до спасительной воды. Хрустальной, колодезной. До возможности жить дальше. Множить жизнь – дальше...
…Оголтелая страсть смешалась с оголтелым ужасом. «Ты есть? Скажи, что ты действительно есть. Что не призрак. Не фантом». – «Я есть. Не сомневайся». – «Не исчезнешь?». – «Нет…»
…Упал на постель, увлек ее за собой, подмял  под себя. Снова замер. Медленно-медленно проверяя  пылающими пальцами наличие. От шеи до ключицы. Опять растянулись мгновения. Касание холмиков. «Помнишь?» - «Помню…» - «А вот так?..» - «Ох, что же ты… де… лаешь…» - «А так?..» - Даже в мыслях (в их зыбком их подобии) слова закончились.  Вдох-выдох.
…Всё молча. Жестами. Скольжение по телу. Произнести, прокричать «люблю» не получается. Даже внутренним криком. Кто пробовал говорить, целую эру погибая от голода и найдя, наконец, его утоление?.. У кого получилось?.. Нет таких. И ветер не смеет вернуться. Заглянуть в окно. Постучать… Куда там. И наблюдать-то вблизи не смеет. Издали только. Поодаль...
…Его рука соскользнула с ее груди, убедившись в пределе напряженности крохотных «черешен». Живот. Сжимается под ладонью. Горит, сокращается и расслабляется. Горячий и шелковый. «Кать, жива?» - «Не знаю. Если это смерть – хочу смерть…» - «Никаких смертей, счастье мое. Живем… А вот так?..»
…Пальцы покидают живот и соприкасаются, наконец, с влажным очагом ожидания -  зашкаливает температура. Неистовая работа приятно истерзанных губ, спрашивающих друг у друга последнее согласие...
«Да?»
«Да…»
«Я могу?..»
«Можешь…»
«Иду…»
«Жду тебя…»
…Истосковавшиеся тела и души готовы насытиться немедленно. Потому что разлука была – пропастью. Вечностью. Стылым Ледниковым периодом, где белка гонялась за своим несчастным орехом и все время его теряла. Вечной мерзлотой...
…Взрыв назревает почти мгновенно, и так отчаянно хочется его сдержать. Продлить...
«Тихо, тихо, любимая моя… Замри… Остановись…»
«Замираю… Чувствую тебя… Еще…»
«Сейчас, моя сумасбродка… Давай вот так… Медленно…»
«Ох…»
«Катька… Не могу… Вот так… Тихонько… Как же хорошо…»
«Еще…»
«Не своди с ума… Я же сейчас… прямо сейчас…»
«Пусть…»
«Хочу продлить…»
«Не могу больше… Пожалуйста…»
«Чуть-чуть… продлить…еще… господи… не могу… Всё…»
…Сотрясение тел, и новый неразрывный поцелуй. Приглушенные стоны. Постепенное стихание судорог…
…Андрей стирал ладонью слезы с Катиного лица. Собирал губами.  Сквозь еще не усмирившееся дыхание прорывалась глупая блаженная улыбка. Восторг.
- Кать… Мне стыдно… Я сплоховал… Не сдал экзамен по гостеприимности...
- Еще как сдал…
…Нашла его руку, поцеловала, как целовала раньше. Давно.
- И чаю не хочешь?..  – тихо спросил он, не понимая, почему до сих пор жив и сон не кончается. – Правда не хочешь?.. 
- Нет…

* * *

- Я первая!
- Нет, я!..
- Я! Я занимал!..
- Это я занимала! Девочкам надо уступать!
- Поду-у-умаешь!.. У нас демократия!.. Мужчины и женщины равны!..
- Надо же, какие мы продвинутые! Больно умные! Патриархат – в прошлом! Я первая!
- Да ты просто выскочка! Матриархат тоже в прошлом!  Устарел! Сейчас законы  капитализма - побеждает сильнейший! А ну с дороги!..
- Ах так!.. Да я тебя…
- Ребята! Прекратите! Не драться! В очередь!.. Все успеем!..
…Будущих детей, которым открыли доступ к каруселям, пирамидкам, пряникам, Диснейлендам, а главное – к любящим родителям, вполне можно понять – ждали ведь черт знает сколько…
     

* * *

…Первое ощущение Романа Малиновского после пробуждения: замерз как собака. Потом пришла более четкая мысль, вернее  вопрос самому себе: что, опять не закрыл на ночь форточку?.. Вот идиот…
…Потом возникло удивление: какого черта ломит все тело и конечности не шевелятся, будто загипсованные?.. И третье, самое страшное: почему не умер вчера?..
…Ох,  как хреново… Голова напоминает чугунный котелок, в который кто-то садистски и методично  долбит кувалдой… Наждачку во рту, именуемую языком, вырвать бы немедленно, чтоб нёбо не колола…
…Напился, значит. Где? Когда? С кем?.. И почему так холодно? Почему щека уперлась во что-то острое?..
…Неожиданно «острое» зашевелилось и мученически застонало.
- Кто здесь? – невнятно пробормотал Малиновский, перепугавшись.
- Я… - послышалось в ответ жалобное.
- Кто – я?
- Николай Зорькин…
- Зорькин?!! Зачем? – искренне ошалел Роман, оглядываясь и с ужасом понимая, что не узнает окружающее. – Мы тут почему?..
- Мы тут с миссией… Невыполнимой…     
   
Глава пятнадцатая. Миссия выполнима – 2 

…Рассвет вступал в свои права. Абсолютно безветренный, тихий, таинственный. Время опять властвовало над всем сущим – неумолимый отсчет минут, и вот уже можно различить обстановку и предметы на лоджии, и острая подпорка для лица Малиновского - действительно не что иное, как плечо Николая Зорькина.
«Хотите – верьте, Роман Дмитрич, не хотите – не верьте», - говорили, смеясь, минуты, прежде чем унестись в прошлое, в вечность.
«Умереть хочу – вот что», - прорыдало, вернее - провыло что-то в Ромкином сознании.
- Зорькин… Добей меня… - взмолился он. – Будь милосерден…
- Не могу… - прохрипел Коля. – Меня… это… в тюрьму посадят, а мама… одна останется…
- Ох… - Малиновский предпринял очередную попытку хотя бы сесть ровно, и – вот чудо! – это ему удалось. – Маму жалко, конечно… Так и быть… Застрелюсь сам… Где мой пистолет?.. О Боже…
«О Боже» относилось к первому смутному воспоминанию – конкурсу караоке в «Планете Омега». Чертова память вдруг заработала в самый неподходящий момент, продиралась сквозь тяжкое похмелье, отказавшись щадить «мученика», выдавала подробности самого страшного вечера в жизни Романа Малиновского.
…Клуб, где толпа людей воспринимала их как парочку гомиков.
…Хохочущая Тропинкина.
…Ночь, проведенная практически в объятиях Коленьки.
…Через несколько часов – совет директоров.
- Зорькин… - сдавленно произнес он, обхватив голову ладонями и умоляя  кувалду внутри черепа не бить с такой яростью. – Одним пистолетом тут не обойтись… Делаем так… Я выхожу на незаконных торговцев оружием, приобретаю у них, помимо пистолета, пулемет, несколько обойм и взрывчатку. Едем в тот чертов караоке-бар, уничтожаем полностью персонал… Жаль, до свидетелей позора не добраться – кто ж их теперь сыщет… Подкладываем под бар взрывчатку и сметаем его с лица земли. Потом едем в Зималетто и расстреливаем Тропинкину… Если она уже успела все рассказать женсовету – его расстреливаем тоже… С контрольными выстрелами в голову… Последние две пули – для нас с тобой… Ты же хотел славы, Зорькин?.. Вот и получишь ее… Посмертно… Первые полосы центральных газет я тебе гарантирую…
…Коля не возражал. Он вяло очищал одежду от прилипшей к ней яичной скорлупы. Малиновский же потянулся к столику в надежде, что в бутылке осталась хотя бы пара глотков виски. Напрасно. Она была пустой, как и три бокала, один из которых – на боку, чудом не скатившийся и не разбившийся. Надо как-то сделать над собой нечеловеческое усилие и подняться. Главное – добраться до бара. Слава богу, запасец там нехилый…
…Стоп. Три бокала?..
- Зорькин, я не всех кандидатов в покойники перечислил, - мрачно сказал Рома. – Про Стасика забыл. Сбежал-таки, гад, втихушку. 
- Может, он где-нибудь на диванчике прикорнул. В тепле. В отличие от нас, - с завистью в голосе предположил Коля.
- И Жданов его не заметил, да?.. – усмехнулся Малиновский. – Прям по «Иронии судьбы» - мало ли что там валяется, на диване… Не, сбежал, точно. А нас с тобой Палыч не обнаружил, потому что на лоджию не заглянул. Куртки на нас, ботинки на нас… Черт… Надо идти его будить… Ответит, негодник, за все мои страдания… Зорькин… Речь репетируй, будешь сейчас Жданчику петь про любовь к нему Катеньки…
- Разя при этом перегаром, - уныло добавил Николай. – По-моему, я даже двух слов сказать не успею – он спустит наглых незваных гостей с лестницы. Даже слушать не станет, а уж чтобы поверить…
- Ему придется поверить! – рассердился Роман. – Иначе точно без кровопролития не обойтись! Я в него веру молотком вдолблю, если понадобится! Этот нюня, расчувствовавшийся не вовремя, вздумал подставить меня под президентство, чтобы уже ничто не отвлекало его от  вселенской печали!  Ни фига подобного! Пошли, пошли… Окрылим его сейчас. Чтоб полетел на этих крыльях к своей ненаглядной, а потом – прямиком в Зималетто! В кресло президента! Работать, работать и работать – на благо будущей семьи!
- Не рано ли – про семью-то? – засомневался Зорькин и тут же получил свирепый отлуп от Ромы:
- В самый раз про семью, сегодня – совет директоров! Хватит рассиживаться – пошли!
- Не сразу! – взмолился Колька. – Куда я в таком виде!  Мне надо… это… морду хоть помыть, а в идеале – зубы почистить…
- Ждановской щеткой, - захихикал Малиновский и тут же, сморщившись, схватился за голову, поскольку смех отозвался в ней усиленным гулом. – Иди чисть… Так ему и надо, негодяю… А я пока до бара прогуляюсь… Ты виски будешь?
- Не… - Зорькина аж передернуло. – Ни в жизнь больше… И вообще, дядя Валера говорит, что опохмеляться с утра – это верный путь к алкоголизму.
- Больно он умный, твой дядя Валера, - мрачно усмехнулся Рома. – Если я сейчас не выпью, то у меня только один путь – на гильотину… Дверь-то в ванную найдешь?
- Так вроде светает уже… Найду…
…Покинув лоджию, парочка разделилась – Коля побрел в сторону прихожей, Роман – к вожделенному бару. Воссылая мысленно хвалебные оды Жданову (хоть он и гад) за запасливость, извлек бутылку виски, отвинтил крышку и уже вознамерился сделать глоток «живительной влаги», как слуха его достиг приглушенный голос Зорькина:
- Рома… А она не кусается?
- Кто? – обалдел Малиновский.
- Собака, - пояснил свистящим шепотом Николай. – Ее Жданов в ванной закрыл, и она оттуда рычит. Я боюсь дверь открывать. Меня в детстве дворняга покусала…
…Белая горячка, горячка белая – понял Малиновский. Вот только у кого – у него или у Зорькина? Или у Палыча, который ни с того ни с сего ночью пса в дом приволок?..
- Щас разберемся, - с досадой буркнул Роман, отставил бутылку и двинулся к Коленьке. – В жизни Жданов собак не держал! Может, у тебя слуховые галлюцинации с перепоя?
- Сам ты галлюцинация! По крайней мере осень похож сейчас… на представителя мира дУхов и привидений! – огрызнулся Коля. – Послушай, если не веришь!
…Из-за двери ванной действительно доносились странные звуки. Мученическое «гр-раш-гр-раш»… сменялось на зловещее «гро-о-го-гроо-го», потом – на совсем уж какое-то потустороннее «хо-о-о-до-о-о»…
- Зорькин, - задумчиво проговорил Малиновский, - ты в детстве книжку про Карлсона читал?
- Нет, - честно признался Николай. – Только мультик смотрел. У меня настольная книга была – «Незнайка»...
- Вот оттого ты такой Незнайка и есть по жизни, что про «упитанного мужчину в самом расцвете сил» не читал, - заключил Рома. – Эти звуки – классический храп, который Карлсон с Малышом изучили досконально благодаря дяде Юлиусу и фрекен Бок.
- Храп?! – изумился Коля. – Чей?!
Вместо ответа Малиновский распахнул дверь и щелкнул включателем.
…В ванне, положив голову на голубого слона, спал Стасик-Костик с зеленым лицом, запечатлевшим удивленно-страдальческое выражение.  От зажегшегося света он не проснулся – только поморщился, всхлипнул жалобно, чуть пошевелился – и продолжил песню:  «Гр-раш… гр-раш… Гро-о-о-го… Бр-пс…» 
- Однако… - пробормотал ошарашенный увиденным Зорькин. – Костик-то, оказывается, далеко не ушел… Быстро надыбал приют уставший путник…
- Меня другое волнует, - откликнулся Роман, нахмурившись. – Жданов что – перед сном не заглядывал в ванную?.. Вообще-то он в этом деле… аккуратист. Неужели так и не вернулся?..
…«Эмчеэсовцы» настороженно переглянулись. В измученном сознании Малиновского сразу ожила страшная картинка: метро, рельсы, растерзанное тело. В не менее измученном сознании Николая мелькнул панический вопрос: «Ой, мамочки… Что ж с Катькой-то будет?.. Да сама-то она… жива ли?.. После набережной?.. Неужто – крестик искать?..»
…Не сговариваясь, рванули из ванной – к спальне. Рассвет к тому времени все больше вступал в силу – вырисовывал мебель и предметы. По пути, в разбавленной бледным светом прихожей, Роман распознал нечто, заставившее его притормозить и отрывисто приказать Коле:
- Стоять!
«Стой, стрелять буду!» – вспомнилось перепуганному Зорькину. – «Стою». – «Стреляю…»
…Малиновский зажег свет. Уставился на то, что его привлекло, – валяющиеся у двери ботинки Андрея. Рядом – при более пристальном рассмотрении – связка ключей.
«Живой! На месте…» - с облегчением констатировал Рома. И тут же отметил взором: а неподалеку от ботинок – сапожки… женские… На вешалке – плащ… черный… женский…
…Негодование захлестнуло девятым валом.
«Гаденыш Жданов!!! Я, значит, из-за тебя… педиком в баре… Пел – Иван Козловский хренов… Кучу времени провел… с этим Зорькиным-Хренорькиным… Спал на его плече, как полный идиот!.. Сегодня – совет директоров, меня – президентом… Блин…  Нажрался как скотина – в голове перезвон, во рту – помойка… Переживал за тебя, мерзавца, а ты… ни на каких не на рельсах – с бабой пришел, как ни в чем не бывало… только по ушам ездил, мексиканские страсти изображал, что ни с кем, кроме Катеньки, не в состоянии, а на самом деле… налицо полное, блин, СТОЯНИЕ…   Мерзавец!!! »
- Отбой! – рыкнул Рома, обращаясь к ошалевшему Зорькину. – Здесь он… Жив и здоров! Симулятор!.. Пришел… в компании с моделькой, твою мать… Сегодня же на работе… убью! Только уж песен петь про печаль-тоску не позволю! Жданчик, блин… ПРЕЗИДЕНТ! Им и останется!.. Короче, Зорькин… Буди этого Карлсона и Малыша в одном флаконе, вместе с его слоном, и сваливаем отсюда. Ну, Палыч… погоди!
- Погоди… - эхом прозвучал голос Николая.
- Вот именно! – Малиновский рвал и метал, не замечая, что «соратник» стоит столбом, уставившись на вешалку. – Видит бог – я добрый человек, но и моему терпению есть предел! Где мое виски?!
- Погоди, - изумленно повторил Колька. – Плащ…
- Что – плащ?!!
- Это… Пушкаревой плащ…
…Очнувшийся от ярости Ромка наконец соизволил заметить, что «напарник» стоит столбом и не отводит глаз от вешалки.  Смысл его слов дошел не сразу. То есть – вообще не дошел. Из-за абсурдности.
- Чего?!
- Плащ… Пушкаревой… Я его узнал… - констатировал Николай в предобморочном состоянии. – И сапоги… тоже…
- Коля… - осторожно произнес Малиновский. – Ты… это… приди в себя. Так бывает. Это недомогание такое. «Перепил» называется. Какая Пушкарева?.. С какого перепугу?.. Таких плащей – тьма. И сапог  – тоже. Ты давай сейчас… успокойся малость. Разбуди Стасика. И пойдем потихонечку. Ножками. По славному городу Москве. А?..
- Я не сумасшедший! – взбунтовался Коля, озверев. – И не «перепил»! То есть я «перепил», но не настолько!.. Это Катькин плащ!
Ощущая на себе сочувственно-недоверчивый взгляд «сподвижника», Зорькин вырвался из рамок приличия и полез в карманы черного плаща. Извлек оттуда сотовый телефон с напрочь севшей батареей и завопил:
- Катькин «Самсунг»!
…Пошарился еще, нашел капроновые перчатки с ажурными вставками и окончательно впал в аут:
- Ее перчатки! Я сам ей их дарил! На Восьмое марта!
…Роман изменился в лице. Не то чтобы начал верить – просто почувствовал оголтелую жажду  заглянуть в спальню Жданова. Немедленно. Отрывисто скомандовал:
- За мной.
…Расстояние преодолели за несколько мгновений. Остановились в проеме. Перевели дух. Неуверенно обменялись взглядами. Решились. Заглянули…
…Спящие чуть-чуть, уголочками губ, улыбались во сне, прижавшись друг к другу. Катина голова – на плече Андрея. Его лицо обращено к ней, и от дыхания чуть шевелится ее тонкая изогнувшаяся прядочка волос. Хрупкое единение, сцепленные пальцы – поверх одеяла. Розовые от сна лица. Насыщение после векового голода. Вдох-выдох.
…В окно – плывет, серебрится рассвет. Ложится бледными мерцающими полосками. Льнет к любящим. Устраивается поуютней меж них. Млеет. Присоединяется к несбыточному, которое вдруг взяло и сбылось. Соткалось бродягой и весельчаком – ветром. Или же он только сопровождал бредущих друг к другу вслепую?.. Руководил событиями?..   
…Такие отдельные от всех. Посмеявшиеся над суетой. Над временем.  Над чьими-то чаяниями и планами. Собранные воедино. Силой неизбывного желания - жить. Продолжиться. Повториться. Виноватые – друг перед другом, перед всем миром. Готовые отвечать за свою вину. Предстать перед судом. Но не сейчас. Позже… Когда найдутся силы хотя бы разомкнуть ресницы.
- Кому хлеб, кому маца, ламца дрица гоп-ца-ца… -  выдавил Коля первое, что пришло ему  на ум. Совершенно не относящуюся к происходящему присказку. Но вот возникла же. Чего только от обалдения не происходит…  Остается отделить… Хлеб от мацы… Зерна от плевел… Хотя, может, и этого делать не стоит?..
…С Малиновским же случилась истерика. Он тихо сполз по косяку, давясь в беззвучном смехе и периферически с изумлением  отмечая, что от похмелья не осталось и следа.
- Колька… Мы все-таки их помирили!.. Черт побери!..  Как это нам удалось?.. Когда?.. Каким образом?.. Не помнишь?.. Может, силой устремлений?.. Полетом мысли?.. 
…Ошалелый Зорькин не успел ответить – из ванной донесся страдальческий вопль, затем – жалобные стоны.
- Костик кричит. Чего это он? – озаботился, спохватившись,  Николай.
- Чего ж удивляться… - простонал все еще не отошедший от хохота Роман. – Он проснулся  и увидел себя. Свое отражение. В зеркальном потолке. Со слоном. Хичкок отдыхает. Я б на месте Стасика не выжил - утопился тут же…
После очередного приступа смеха Малиновский стал серьезным и добавил:
- Так. Мне всё ясно. На мне – подъем Стасика, на тебе – уборка территории. Приведи всё в порядок на лоджии и в прихожей. Уходим по-английски. Из сожженной Москвы. Наполеоны, блин, Бонапарты…
…И еще через мгновение напутствовал спящего, хихикая:
- Увидимся на совете директоров, Андрей Палыч…

Глава шестнадцатая. «Мой президент»

…Пробуждение подкатывало подобно мягким морским волнам, целующим ступни на желтом-желтом прогретом песке. Ветра не было – только теплый свет проникал сквозь ресницы. Волны побежали от ступней по телу, задержались на шее, пощекотали ее – Катя улыбнулась, не открывая глаз и по-детски сморщив нос. Тогда осторожная волна коснулась щеки, повеяло ветерком… так напоминающим дыхание. Наконец дразнящую волну ощутили и губы.
Андрей…
Не сон?..
На миг стало страшно разлеплять ресницы. Если это сон, то пусть он будет вечным. Вернее, пусть ничего не будет. Просто Ночь, черная дыра. Погаснувшее Солнце.
- Кать… - шепнула «волна».
…Не сон.
Глаза открылись. Судорожно потянулась к тому, кто смотрел на нее одновременно смеющимся и сжигающим взором, обхватила за шею. Вцепились друг в друга – не отодрать. Молча. Исступленно. Каждый благодарил за эти объятия кого-то очень доброго. Милосердного.  За этот маленький и огромный рай. Кого? Бога?.. Апрель?.. Ветер?.. Самих себя, пустившихся во вчерашний путь – вслепую, без собак-поводырей – по необъятной Москве - к ее душе, к ее музыке и перебору гитарных струн?.. Давно надо было – просто пойти… Туда, где сердце. Какие же дураки…
…Так много надо сказать… Покаяться… Наверное… теперь… вот прямо сейчас пришло время. И Катины губы раскрываются первыми – для самого первого слова: «Прости…» А потом, быть может шутливо-выстраданное: «Я ненавижу Египет, Андрей… Это не мой климат. Я ненавижу всё, что без тебя…»
…Жданов тоже порывается – вот с этим «прости». И еще слова, и еще. О самом больном. И тоже с долей шутки, чтобы не напугать ее и одновременно – выразить как есть. «Я ненавидел тех боксеров, Кать, которые меня не добили. Теперь я их обожаю…»
…Но вид ее полураскрытых губ свел с ума. Бессильные слова захлебнулись – в очередной раз.
…Поцеловал. С нарастающим напором. С беснующейся лавой в венах. Ошалевая от Катиных стонов и ее горячей, спаянной с ним кожи.
…Откуда ни возьмись – ветерок в форточку. Проснулся, шельмец, от трудов вчерашних. Настроен решительно, даже воинственно: «Ну-ну. Вы что же, птенчики мои, гомо сапиенсы неразумные, думаете – заслужили круглосуточную негу в райских кущах?.. Как бы не так. Натворили дел – извольте расхлебывать. Тут уж я ничего поделать не могу. Здесь вам не Эдем, и не Голубая лагуна. Уже забыли об этом?.. Придется вспомнить… в окно хоть выглянуть – на проснувшуюся будничную Москву. Это я, везунчик… Куды хочу, туды лечу. Чем смог – подсобил, а в остальном – не обессудьте. Как говорится – чем богаты…»
…Ветер хорохорился, конечно. Жаль было голубков. Так что же делать. Все равно ведь сейчас зазвонит. Телефон этот. Адское изобретение человечества…
…Как назло – телефон на тумбочке, совсем рядом с кроватью.  Звонит долго, настойчиво.
- Анд… рей… Теле…
- Черт с ним… - не дает договорить, зацеловывает, пьет, вбирает в себя, озверевший, неистовый от голода и жажды.
…Включается еще более адское изобретение человечества – автоответчик.
- Здравствуйте. Я Андрей Жданов. Меня сейчас нет дома. Дождитесь звукового сигнала и говорите все, что вы хотите.
- Андрей! – голос Павла Олеговича суров, сдержан, сердит. – Что происходит? Ты в курсе, что рабочий день начался и через полтора часа совет директоров? Почему отключен мобильный? Где Роман? Что это за мальчишество?! Если ты дома – немедленно возьми трубку! Или я буду с тобой в офисе сегодня СОВСЕМ по-другому разговаривать!
…Ушат оказался не просто с холодной водой – с ледяной, колодезной, глубинной. Катя в испуге замерла, Андрей стиснул зубы, едва не застонав.
…Работа.
…Совет.
…Родители.
…Рабочий день начался.
«Мама… Папа… Юлиана… Встречи назначены…» Катя скатилась с кровати вместе с простыней и кинулась подбирать свои вещи с пола. С мукой следя за ее действиями, Жданов снял трубку.
- Да, пап. Прости, я… не слышал. Был в душе.
- В душе? – еще более посуровел отец. – Молодец, сынок. Спасибо, что не в постели.
«Еще как в постели…» - нисколько не раскаивающийся «сынок» невольно улыбнулся, наблюдая, как Катя пытается, одной рукой придерживая простыню («Скромница моя ненаглядная…»), другой – вывернуть рукава у блузки.
- Пап, я… скоро буду. Я успею к совету. Ромке позвоню сейчас. А свой мобильник я на работе оставил.
- Я в курсе… насчет Киры, - ничуть не смягчился Павел Олегович. – Она звонила Марго. Значит, решил рубануть… одним махом?
- Это не телефонный разговор, па, - Андрей нахмурился. – Решения не изменю. До встречи.                                                   
- Подожди, - остановил его отец. – Мне нужен домашний телефон Екатерины Пушкаревой. Ты можешь мне его дать?
- П-пушкаревой?.. В смысле… Кати?
- А ты знаешь другую Пушкареву? – рассердился Павел Олегович. – Андрей, проснись! Ты на какой вообще планете? Надо, чтобы Катерина приехала в Зималетто - отозвать доверенность на Александра. Припоминаешь такого?..
…Андрей припомнил. Всё припомнил. Как же это было давно, целый вечер и ночь минули – невероятные и радужные, величиной с эру. Разоблачение Воропаева, собственное решение не претендовать на президентское кресло, а похлопотать перед отцом за Малиновского. Но теперь… Теперь все изменилось. Протянулась нить в будущее. Вот эта смешная, полуодетая девочка-женщина, растрепавшаяся, с розовыми щечками и опухшими от поцелуев губами, - и есть будущее. И есть нить. Смысл. Ради нее и малышей. «Так что обломись, Ромочка…»

(«И все-таки я первый», - подумал довольный «малыш», мысленно показал язык потенциальным братьям и сестрам и принялся мечтать, как впервые переступит порог Зималетто в качестве его президента. «Начну, пожалуй, с модернизации производства, - осенило его. -  Швейное-то оборудование к тому времени уж точно устареет...».)

…Андрей продиктовал отцу нужные цифры и повесил трубку.
- Зачем я понадобилась Павлу Олеговичу? – испуганно спросила Катя, машинально схватившись за живот и не подозревая, что уже обнимает тем самым своего ребенка. – Что случилось?
- Кать, это из-за доверенности. Тебе придется приехать в Зималетто сегодня и отозвать доверенность на Воропаева, - Жданов протянул руку, желая поймать ее за край блузки  и увлечь на постель, прекратив тем самым этот кощунственный процесс – застегивание пуговиц на груди. Но она отскочила от него и воскликнула в ужасе:
- Господи! И ты дал ему мой номер! Он же сейчас будет звонить! Папа скажет, что я всю ночь кого-то в аэропорту встречала вместе с Юлианой, и даст номер  сотового!.. А он разряженный напрочь! Тогда Павел Олегович позвонит Юлиане в офис, а она ни сном ни духом… Что же я наделала!.. А ты!.. Дал ему мой домашний номер!..
- Ты предпочла бы, чтоб я подозвал тебя к трубке, обнаружив тем самым твое присутствие в моей спальне?.. Да  ради Бога, я бы мог, вот не сообразил вот только…  И что же, интересно,  ты такого ужасного наделала? – опьяненный ее очарованием, такой досадливой и негодующей, Андрей отшвырнул от себя простыню и, в отличие от Кати, абсолютно не стесняясь своей наготы, сделал два шага и подхватил ее, яростно сопротивляющуюся,  на руки. Сжал так, что она даже охнула. Повторил хрипло, жадно вдыхая родной аромат: - Что ты такого наделала, Кать… кроме того, что решила замуж выйти… за меня... Что же тут… преступного … Я, конечно, не идеальный вариант, но другого… не будет у тебя, Кать, исключено… Гарантирую…
…Она замерла, перестала вырываться. Кажется, от произнесенных слов испугались оба. От бесповоротности решения. Единственно возможного. Высказанного вот так – неловко. Впопыхах. Неуклюже.
- Катька… - тут же Жданов огорчился своей неуклюжести и горячности. – Не так… Всё я должен был сказать не так… Прости… Никакой романтики… Мы черт те в каком виде… Я без ничего, а у тебя… с крючками кое-где проблема – из трех застегнут только один… Непорядок… Ни скрипичной симфонии, ни свечей, ни канделябров, ни фрака, ни кринолина…
Катя фыркнула и уткнулась носом в его шею, вздрагивая от подступающих слез и стараясь не пустить их наружу. А они не слушались – вырывались.
- Глупый… Какие кринолины… Глупый какой…
- А вот эти слова… что значат? – с тревогой спросил Андрей. – Да или нет?
…Она беззвучно заплакала, не в силах ничего произнести.
…Да и произносить-то ничего уже не надо. Кто их, смешных таких, спрашивать будет (это подумал, посмеиваясь, ветер)? Какие еще могут быть вопросы, когда НЕКТО, махонький и неощутимый пока, уже планы по модернизации производства строит?.. Вот наивные…
- Ну, что ты?.. Что?.. – Жданов целовал ее теплые соленые щеки. – Что не так?..
- Всё так, - Катя заставила свой голос хотя бы не дрожать так предательски и не ко времени счастливо. – Пойми… Мне с родителями объясняться, с Юлианой. Еще и в Зималетто… идти… И всё одновременно…
- Ну, мы это сейчас разрулим, - Андрей во всем наборе произнесенных ею слов услышал только скрытое, завуалированное «да», и теперь даже несущийся с Камчатки ураган показался бы ему легким дуновением из окна, и шатало от эйфории, как завзятого пьяницу. – Звони сейчас быстренько родителям и успокаивай их.
- Так и вижу перед глазами себе эту «успокоенность», - нервно усмехнулась она, представив «доброжелательное» лицо папы.
- Ничего, - рассмеялся Жданов. – Недоуспокоятся – доуспокоим потом. Вместе... Покаемся. В крайнем случае – постоим коленями на горохе. В углу. Делов-то… Дальше звонишь Юлиане. Если отец к тому времени до нее уже дозвонится, разыскивая тебя, - выйдешь на него сама и спросишь, в чем дело, - якобы не знаешь. Скажешь, что приедешь в Зималетто… часа через три. Чтобы тебе спокойно доехать до дома, поцеловать маму с папой, собраться… ну и так далее.
- Как ты лихо всё разрешил, - Катя улыбнулась сквозь слезы. – Звонок туда, звонок сюда, все довольны и счастливы. А я вот… всего боюсь. Столько вранья. В Зималетто ехать… Там Кира…
«О господи…»
Андрей опять стиснул в объятиях хрупкое, бесконечно дорогое существо. Ему хотелось закричать: «Какая Кира?! Да кто бы там ни был!.. Нет никого! Кроме тебя…» Но пафоса не получалось. Такое уж утро – нелепое и искреннее. Такой ветер за окном – правдивый. Такой апрель – который не повторяется.
Смог только сказать, маскируя шутливым тоном бурю сумасшедших эмоций:
- Разумеется, лихо разрешил. Я вообще лихой парень. Ты в курсе?.. С сегодняшнего дня, кстати, – президент.
- Президент? – Катя широко распахнула влажные ресницы. – Павел Олегович назначает тебя на президентский пост?
- Да у него выбора нет, - Жданов не знал, сходит он с ума или нет, зарываясь лицом в ее волосы, но готов был поклясться, что от них все так же непобедимо пахнет черешней. – Он зол на меня, но деваться ему некуда. Мог бы я Малиновского продвинуть, но теперь не хочу. Так что извольте относиться с почтением к президенту, госпожа Пушкарева, в неумолимой для вас перспективе – Жданова…
…Надо было, наверное, что-то ответить на эту самоуверенную реплику. Но сил не было никаких. Переполненность счастьем порой не только обездвиживает – лишает речи. Каких-то правильных и нужных слов. Всего лишает, оставляя только неровное дыхание. Катя только смогла  тихо всхлипнуть и поцеловать его в небритую щеку. Шепнула:
- Люблю тебя… МОЙ ПРЕЗИДЕНТ…
- Твой… Только твой…
…А через десять минут ее уже не было. Убежала, едва приведя себя в порядок, позвонив домой, Юлиане и Павлу Олеговичу, и наотрез отказавшись, чтобы Андрей ее отвозил. Только несколько лихорадочных поцелуев в дверях, смятенный жар – и разрыв, разрез по живому… Лишь бы ненадолго…
- До встречи, любимая…
- До встречи, мой президент…

…Оставшись один, Андрей отправился на кухню. Не ел сто веков. Гастрономический голод ничто по сравнению с голодом по Кате. Только пригубить успел, обездоленный и страждущий,  – и вырвал ее жестоко из рук насмешливый будничный день.
…Ничего. Ничего. Скоро. Увидит. Услышит. Не денется никуда. Моя. «Принесенная ветром»…
…Улыбнулся от такой перефразировки известного романа и открыл дверцу холодильника, намереваясь приготовить себе омлет и прекрасно помня, что их там в ячейке – не меньше десятка. Сам ставил вчера – на верхнюю полку.
…Ставить-то ставил. Вот только ячейка пуста.   

* * *

- Что ты говоришь, Паша! – Маргарита Рудольфовна в волнении сломала идеально наманикюренный ноготь на безымянном пальце правой руки и от досады на столь обидную катастрофу заговорила громче. – Я была уверенна, что ты все решил. Как это – президент не Андрей? А кто? Реально – кто?! Нет других кандидатов! Он, конечно, ужасно поступил с Кирочкой, но это не значит, что он не способен…
- Марго, я принял решение, - Жданов-старший стоял у окна, наблюдая за косыми лучами утреннего солнца, золотившими крыши. – Причем принял уже давно, а сегодня лишний раз в нем утвердился. Смотри – до совета пятнадцать минут, а Андрея нет на месте. Про Романа я вообще молчу. Не доросли мальчики. Компанию должен возглавить тот, в чьей надежности я не сомневаюсь.
- И кто это? – вскричала Жданова. – Ну,  кто – способен?..
- Екатерина Пушкарева.       
     
Глава семнадцатая, последняя. «Мой президент» – 2

...Как мало порой надо, чтобы от мыслей о немедленном смывании позора кровью перейти к осознанию, что жизнь прекрасна и удивительна. Всего лишь узреть Жданова и Пушкареву в объятиях друг друга, понять, что мучения закончились и теперь Палычу фиг удастся отмазаться от президентства. А еще восхититься непревзойденным чувством юмора того… Постановщика, который режиссировал минувшие вечер и ночь. Это ж надо, а! И все-таки Постановщик этот (кто бы он ни был), этот коварный любитель черного юморка, сжалился над ним, над Романом – свел-таки Жданчика с его ненаглядной-драгоценной. Пожалел его, Малиновского, за страдания… В который раз за утро Ромка хохотал от души над ситуацией, вспоминая, как поспешно они втроем заметали следы своего пребывания в квартире, передвигаясь на цыпочках, дабы не разбудить спящих, прибирались на лоджии, шепотом переругивались, сталкиваясь в спешке в проемах дверей… Как в последний момент чуть не забыли слона в ванной и изжульканный букет в прихожей… Как умоляли несчастную и ничего не понимающую консьержку не выдавать их визит к Жданову («И вам будет несдобровать, милейшая Зинаида Матвеевна, и нам…». «Кто в «Зарнице»-то победил?» - поинтересовалась наконец согласившаяся сохранить тайну женщина. «Победила дружба, - захихикал в ответ Малиновский. – Я бы даже сказал – любовь…»). Оставались два момента: исчезнувшее из бара виски и яйца – из холодильника. Ну, точное количество бутылок со спиртным Жданов может и не помнить, а продукты ему частенько Маргарита завозит, так что и отсутствие яиц может не удивить. Палыч вообще редко к себе в холодильник заглядывает, а уж теперь… когда сыт любовью… и подавно…
…Романа в очередной раз скрутило от смеха – благо один-одинешенек ехал в лифте. Стоило вспомнить помятого Костика с ужасом во взоре, черт те с чем на голове - прической под названием «Опять бомбили»… и с голубым слоном в руках…  Он так вцепился в эту игрушку, словно она была единственным спасением во всей его неудавшейся жизни, что Малиновский с Зорькиным, переглянувшись, молчаливо решили не разлучать убогого с его единственной радостью. И пошел задумчивый Костик куда-то в бледном туманном рассвете, обнимаясь со слоном и оставив тем самым Малиновского без его законного трофея за победу в конкурсе караоке. Коля, впрочем, тоже лишился букета – от цветов живого места не осталось, пришлось их выбросить в ближайшую урну. «Горемыки мы с тобой, Николай… А жизнь все равно прекрасна и удивительна…»
…Однако как же быстро порой мысли о «прекрасности» и «удивительности» могут улетучиться. Стоит разъехаться дверцам лифта и открыть «милую сердцу картину» - шепчущийся и хихикающий у ресепшена женсовет во главе с Тропинкиной. Сомнений, КТО именно был предметом обсуждения, не возникло, поскольку при появлении Романа Дмитрича Мария переменилась в лице и схватилась сразу за три телефонные трубки, Шура с Амурой синхронно открыли папки (пустые, без единой бумажки – издалека было видно) и заинтересованно в них уставились, а Пончева положила ладонь на живот и с блаженным видом обратилась к Свете:
- Ой… Опять толкается…
…Малиновский скрипнул зубами и двинулся мимо «ведьм», призывая изо всех заповедь «не убий» не покидать его сознание и не доводить тем самым до греха.
- Доброе утро, Роман Дмитрич, - проворковала Маша. – Вы себя хорошо чувствуете?
…Не удержалась-таки, чертовка! Думает – в безопасности тут, под заслоном этих гарпий, да и Федька за ее спиной маячит, рыцарь Львиное Сердце, блин!..
«Раз убить не доведется, то я ей прямо сейчас ВСЁ скажу… Заповеди «Не говори всё» в Библии нету!» - решил Малиновский, налился яростью и открыл было рот, но его остановил возглас Андрея:
- Доброе утро, милые дамы! Вы сегодня очаровательны!  Машенька, Шурочка, Амурочка, Светочка, Танечка! Вы просто прекрасны! Федор, ты тоже прекрасен! Ромка, дружище, не поверишь – даже ты прекрасен!
…Сотрудники Зималетто остолбенели. Даже не от щедроты и странности комплиментов – от созерцания вышедшего из лифта Андрея Жданова. Вот уж кто был прекрасен – так это он. Глаза резало – от полыхания. От слепящего взоры сияния выбритого лица и смеющихся темных глаз. Какое-то сокрушительное количество счастья, сконцентрированного в одном человеке. Такой свет излучают только молодые звезды. Только что рожденные из взрыва и сосредоточенности частиц вокруг своего ядра.  Гордые своим триумфальным появлением. Воцарением на небосклоне. Как будто буквы над звездой этой горят: «Я есть. Я буду. Я живой. Мое существование – свершившийся факт. Хотите вы этого или нет».
- Пошли, Ром, поговорим, - Андрей взял Малиновского за локоть и увлек за собой. Раздираемый одновременно злостью, изумлением и завистью (как же не завидовать столь сильному и непостижимому счастью, природа которого неясна?),  Роман вдруг поймал себя на неразрешимом вопросе: а может, он вообще ни черта не понимает в этой жизни?..

* * *

Жданов привел Рому в конференц-зал, где все было готово к совету директоров. Не успела закрыться за ними дверь, как Андрей быстрым, ловким движением прижал Малиновского за плечо к стене и вкрадчиво поинтересовался:
- Как вечер провел, ненаглядный?
- Н-нормально! – заверил тот, удивленный и встревоженный мерцающими угольками в зрачках друга. – П-поужинал в ресторане… П-потом домой пошел…
- Вот как, - Андрей улыбнулся еще шире, но огоньки в его глазах уже реально пугали. – Поел-то сытно? Каково было меню?
- Р-рыбное, - заверил Ромка. – Ну, там еще… морепродукты… Салат из этой… как ее… - и, ничего не придумав, попытался продемонстрировать возмущение. - Да что за вопросы?! Какого лешего?..
Малиновский рванул было из плена, Жданов не пустил придавил к стене еще сильнее. Продолжил «ласковый» допрос:
- А яйца в рацион не входили?
- Яйца? Ты что!.. – как-то удалось Ромочке не показать панику. – Какие еще яйца!
- Куриные, - Андрей широко улыбнулся и подмигнул. – А ты про какие подумал?..
- Терпеть их не могу!.. – заверил торопливо Малиновский. - Ты чего вообще пристал?!
- Да так просто, - Жданов вдруг легко ослабил железную хватку и уселся в кресло. – Просто так спросил. Да, у меня еще вопрос. Я вчера мобильник где-то оставил. Не находил случайно?..
«Слава богу», - мысленно перекрестился Роман и воодушевленно ответил:
- Нашел, конечно! На столе ты его бросил, в кабинете на производственном этаже. Понесся черт знает куда, как одержимый, вот и… я подобрал.
- Захватил  собой? – Андрей мило улыбнулся.
- Конечно! – Рома торопливо полез в карман куртки. Потом в другой. В карманы пиджака. В карманы брюк. Где же этот чертов телефон?..  Одежду же не менял...
- Дома оставил? – сочувственно спросил Жданов.
- Не… Не может быть… Я…
- Не переодевался, - подсказал, непонятно улыбаясь, Андрей.
- Вот именно, - Малиновский нервничал все больше и больше. – Странно. Не мог же я по дороге посеять…
- Не мог, - согласился Жданов. – Разумеется, не мог. По дороге. В пути. В движении. Нет, конечно. Вот где-нибудь сидя – другое дело. На диване, например...
Андрей извлек на свет белый свой сотовый и с нарочитой задумчивостью повертел его в руках. Промолвил: 
- И как ты умудрился обронить его на моей лоджии?.. Ты ж не мог там сидеть. У меня только одно объяснение – случайно мимо проходил. Вернее, пролетал. Голубь сизокрылый. На уровне третьего этажа. Телефон, знаешь, в уголок завалился. Слился цветом с обшивкой. Так бывает. Неудачный такой полет. Над гнездом кукушки…
«Это провал», - подумал «Штирлиц». И попытался пуститься в бегство, промямлив нечто невразумительное:
- Забыл… Срочные документы… подписать… я сейчас…
Жданов оказался проворней – вскочил с места, перерезал пути к отступлению. Все те же горящие, смеющиеся и сердитые глаза:
- А ну немедленно рассказывай всё, любитель куриных яиц, - властно приказал он. – Что ты делал ночью в моей квартире? Когда ты ее покинул? Что ты видел?.. Или слышал?.. Если я узнаю…
- Нет! – завопил теряющий почву под ногами Малиновский. – Ничего не видел! Ничего не слышал! Ничего никому не скажу!.. Черт… Не то…В самом деле не видел и не слышал… Честное… слово… Я… все расскажу тебе, и хватит мне руки выкручивать!.. Да если б ты знал, ЧЕРЕЗ ЧТО Я ПРОШЕЛ!..
…Плотина прорвалась – Роман заговорил, не скрывая яростных эмоций. Обо всем в подробностях – начиная со звонка Зорькина на мобильник Жданова. И далее – по пунктам. По минутам. Ничего не упуская. Не щадя себя. Ни Зорькина не щадя, ни Стасика-Костика. Бесконечно уверял, краснея: ничего они не видели и не слышали… из того, что не полагается видеть и слышать… Ну, в смысле… ясно, о чем речь… Виноваты, идиоты, в том, что хотели помочь… Себе – тоже… Да в первую очередь – себе… В частности, главная Ромкина молитва была таковой: «Избави мя, Боже, от президентства в Зималетто, будь так милосерден…» Главный возмущенный крик: «Это ты, негодяй, виноват – напророчил мне это кресло! Типа – тебе не для кого! А мне-то  для кого?!»
…Андрей хохотал от души. Вместо того чтобы прибить «инициатора» - смеялся. Хотел было сказать Малиновскому: «Благодари Бога, что я счастлив. Ты только поэтому все еще жив». Не стал. Трудно ему было говорить о своем счастье. Даже думать о нем – боязно. Слишком хрупкий ледок на коварной реке. Слишком уязвим. Весь в трещинах. Просвечивает снизу зеленоватое дно. Слишком недавно произнесла Катя свое «да». Впрочем… какое там «да». Ничегошеньки она не произносила. Это он сочинил его, нафантазировал – «да». А она… Бормотала что-то совсем постороннее, прижимаясь к его шее горячей влажной щекой, и все время рвалась куда-то. В свою жизнь. В свои дела. Круговерть, и никакой опоры. Картинки радужные в калейдоскопе – сменяют одна другую, зашкаливает температура  крови. Музыка Арбата, огни «Седьмого континента», личи и рамбутаны. Несостоявшийся Таиланд, потому что ЧЕРЕШНЯ… не участвует в конкурсе…
«Катенька, была ли ты?.. Придешь ли?.. Убежала… Как принесенная ветром, так им и унесенная. Не участвуем мы с тобой в конкурсе. Но это ведь к лучшему, правда?.. Мы же с тобой… вне конкурса. Вне суеты, ведь правда?.. Это безумно трудно, почти невозможно – оказаться «вне». Но, может, попробуем нырять в это самое «вне». Хоть время от времени... В свое море, Кать, отдельное. Ты только скажи, что не пригрезилась мне этой ночью. Только приди. Вернись…»
- Жданов, - с опаской произнес Роман, ошалело изучая сомнамбулическое выражение лица друга, - я, конечно, все понимаю. То есть… пытаюсь понять. То есть… если честно, даже уже не пытаюсь… Но ты мне на главный вопрос ответь – ты сядешь в президентское кресло?.. Не зря я прошел за одну ночь через чистилище прямиком в рай?.. Палыч… Ты будешь президентом?..
- Да, - ответил, очнувшись от грез, Андрей.
…В конференц-зал вошел Павел Олегович. Оглядел хладнокровно дружков и сдержанно промолвил:
- Спасибо, что все-таки пришли и почти не опоздали. Скоро начинаем совещание.

* * *
 
…Когда Катя вошла в здание Зималетто, красивая и элегантная, в белом брючном костюме, ее как будто подхватила встречная доброжелательная, истосковавшаяся по ней волна. И повлекла, восторженно лаская со всех сторон, смиренно признавая родство, охая в восхищении.
«Здравствуйте, Сергей Сергеич…»
«Екатерина Валерьевна! Катенька! Какими судьбами!.. Кто вас так изменил?..»
…Ощущение: «Я дома…»
…Улыбнулась. Волна повлекла дальше. Новая воронка.
«Катька!» – вопль Маши. «Катя!» - вторит Федор Коротков.
«Как??? Когда??? Почему???»
…Улыбнулась охам и вздохам. «Увидимся…»
…Дальше. Таня и Света. Шура и Амура. Бесконечный путь до конференц-зала. Теплые руки, стискивающие шею.
«Катя-а-а-а!..»
«Увидимся, девочки…»
…«Я дома. Дома».
…Кабинет президента. Павел Олегович кладет трубку на рычаг.
- Здравствуйте, Катя. Вы прекрасно выглядите. Я пригласил вас для того, чтобы… - тонкая улыбка тронула его губы. – Нет, не для пренеприятнейшего известия… 

* * *

- …я намерен просить Екатерину Пушкареву воплотить в жизнь ее собственный антикризисный план. Другими словами – стать исполняющим обязанности президента Зималетто, - закончил свою речь Жданов-старший.
…Катя стояла перед акционерами, замерев. Не испуганная, нет. Не смущенная нисколько. Что-то заставляло ее держать голову прямо. Некая несокрушимая сила. Выдержала яростные, негодующие взгляды Киры и Маргариты Рудольфовны. Что помогло?.. Воспоминания о дороге-реке, об улице под названием Арбат. Об опрокинутом времени и смятом пространстве. О черешневом соке на губах. Невесть откуда взявшаяся уверенность заставила спокойно произнести:
- Я согласна, если со мной будет работать человек, которому я полностью доверяю. Это Николай Зорькин.
- Мы принимаем ваше условие, - донесся до нее сквозь биение молоточков в ушах голос Павла Олеговича.
«Табельное оружие – вот все, что мне нужно», - простонал про себя уничтоженный Малиновский. Бедолага пришел к самому страшному для себя выводу  - ИЗНАЧАЛЬНО на должность президента Жданов-старший планировал Катю. Не Андрея! Не его – Ромку! Не о чем было беспокоиться и переживать!.. Не надо было никуда тащиться, рваться и подвергать себя унижению!..  Если бы знать заранее – не было бы всех этих кошмаров и волнений... За что же?!.
«Инструкция… - хихикая, подсказал ему кто-то невидимый и неосязаемый. – Забыл про инструкцию?.. Зря…Легко ты еще отделался, Ромочка… Огребся-то по-детски, по-детсадовски – без фатальности и кровопролития. Считай – тебе повезло. Амнистировали».
Малиновский повесил буйную голову, невольно припомнив древний постулат: «Да воздастся каждому по делам его…»
…И уж совсем нелепая мысль посетила сознание: «Хоть бы влюбиться, что ли, раз с прошлым покончено. Прорваться за «кордон бытия». Осениться вот так, как Жданчик.  Рыжий я, что ли…»

* * *

…Ох, апрель, апрель. Что же ты делаешь, негодник, вместе со своим приспешником   ветром и вашей общей хозяйкой – весной?.. Тасуете вы людей, как колоду карт, пользуясь сокрушительной властью. Что вы творите?.. Чем им грозите, на что обрекаете?.. Зачем же так откровенно потешаетесь?.. Что вы сделали с героями этого смешного и нелепого рассказа?..
…«Да ничего особо тяжкого не сделали. Лояльно обошлись, - рассмеялся в ответ апрель. – Все живы-здоровы. Катя заслуженно стала президентом. Зорькин пострадал не напрасно – получил должность финансового директора и перспективу основательно встать на ноги.  Тропинкина клятвенно пообещала покончить с приключениями и сосредоточиться на Федоре Короткове. Костик-Стасик вполне счастлив со своим голубым слоном – на данный момент этого ему достаточно. Ну, не дорос еще… до другого счастья».
…Тревожный вопрос возник: а как же Андрей Жданов?.. Это же он… рассчитывал стать президентом. Это же ЕГО должность и предназначение. Не обидится ли?.. Не впадет ли в ярость?.. Не оживут ли комплексы?.. Чувство униженности?.. Не разрушится ли хрупкая соединенность его с Катей?..
«Не знаю, - искренне ответил смущенный апрель. – Об этом я как-то… не подумал. Не могу же я за всем следить... Пусть уж сами разбираются».

* * *

…Совет закончился, решались какие-то рабочие моменты, и Катя обнаружила, что Андрея нет – исчез куда-то сразу после совещания. Так и не поняла она его реакции на ее назначение. Наверняка рассердился. Расстроился. Ведь рассчитывал на этот пост. Но что же ей оставалось?.. Это воля Павла Олеговича. Он одобрил ее антикризисный план и видит воплотителем данного плана только ее…
…Что ей было делать?! Отказываться?..
…Зачем Андрей… так?!.
…Отвернулась к окну, стирая слезы. Как назло – подошел Жданов-старший:
- Катя… Вы будете исполнять обязанности президента в кабинете президента. Хотите туда пройти, всё осмотреть?.. С вами… все в порядке?..
- Да… конечно, - заставила себя ответить. – Все в порядке.
…Шла к кабинету, опустив голову и стараясь остаться никем не замеченной. Распахнула двери в прежнюю счастливую свою обитель, где отныне была хозяйкой.
…Там горели свечи на столе. И стояло огромное блюдо с черешней. И бокалы, и бутылка вина. И сильные руки подхватили ее с порога.
- Андрей… - задохнулась Катя.
- Любимая моя…
- Я подумала… ты расстроился… из-за моего назначения… - она приникла к его щеке, задышала ею – как через кислородную маску в полном вакууме. Эдакая высадка на Луну, где единственная возможность выжить -  это вобрать в себя кислород из баллона.
- Глупая… Я готовил тебе сюрприз… - шепнул он.
- И ты… не обиделся… что я… что вместо тебя… Но если ты не хочешь… - пробормотала Катя и тут же была остановлена поцелуем. А потом, когда стал возможен отрыв (всего-то через половину столетия) – на губы ее легла черешенка. Терпкая и сочная. Катя укусила ее мякоть зубами, брызнул сок… И тут же губы Андрея присоединились к волшебному пиру под названием «Поделись со мной черешневым соком, который вне конкурса…»
- Ты… правда… не против… моего… назначения?.. – выдохнула Катерина, когда стало возможно хоть на какое-то время перестать целоваться.
- Позволю… ненадолго, - ответил, таинственно улыбаясь, Жданов. – Так уж и быть. До вступления в силу законов природы…

(«Законы природы – это семь месяцев до декрета, папуля, - зевнув, быстро подсчитал рациональный «малыш». – А мама у  нас такова, что ей этого времени с лихвой хватит для вывода Зималетто из кризиса. А уж вопросы закупки нового оборудования предоставь мне – не подведу, зуб даю, который черт знает когда еще вырастет… Но вырастет же? Мы оптимисты или где?..»)

…Еще одна черешенка к губам. Еще один лихорадочный поцелуй.
- Андрей… Прекрати… Не сейчас… Я… на работе…
- Я вроде как тоже на работе, моя любимая. Мой президент…

* * *
 
…Апрель готовился передать полномочия маю.
…Ветер искал новые поводы для развлечений  и экспериментов над  глупыми людьми.
…Суета не покидала привыкших жить в ее режиме «гомо сапиенсов».
…Черешня на рынке дорожала.

…Всё как всегда – обыденность с проблесками фантазии и веры в чудо. А вдруг свершится?..

------------

Конец.