4

В своем номере Малиновский рывком выдернул из бара точно такую же бутылку бурбона.
Обойдемся без бокала и прочих интеллигентских замашек. Из горла оно экстремальнее и веселее.
Потому что самое время – веселиться. Потому что всё очень хорошо. Всё замечательно!
А пить лежа из горлышка – это вообще улет. Смеяться только неудобно – можно захлебнуться.
…Ну что, господин вице-президент, отшили вас легким движением руки? Поду-у-умаешь. С кем не бывает. Мелочи жизни! По большому счету это удача. Вам больше не грозят заколдованные леса и темные омуты, наваждение вас покинуло. Отныне – только широкие и ровные проспекты! А третьих размеров и всего такого прочего на ваш век хватит. С лихвой!
Главное - есть чем гордиться. Собственной гениальной интуицией! Ну? Кто еще может такой же похвастать? Фигушки! Когда он в первый раз заявил Жданову, что Катя в него влюбилась? Чертову тучу времени назад! Палыч пальцем крутил у виска, а кто в итоге оказался прав?  Двойка тебе, Палыч. Двойка с большим жирным минусом! А Зорькин – это тоже наваждение. Плод перепуганного воображения. Миф. Фата-моргана. Интуиция – вот основа основ. Она исконная. Она – базис. Ее не пропьешь!
…А хочется. Не в смысле – интуицию пропить, а просто пить. Из горла. Большими глотками. Потому что всё хорошо. Всё рас-чу-дес-но!

Мобильник запел где-то под Романом – когда падал на кровать, сбился-скомкался пиджак. Еле выудил из-под себя аппарат, выплеснув при этом часть бурбона из бутылки на роскошное покрывало. Глянул на экранчик и захохотал в голос.
- Алоу! Вот опять звонит мой невинный друг! Приветствую тебя, драгоценнейший президент! Как здоровьишко? Не кашляешь?
- Ты чего? – опешил от такого начала Андрей.
- А чего я? Я ничего, - Малиновский аж заикал от смеха. – Я в полном порядке. А ты? Ой, прости, я опять забыл позвонить. Ты всё время звонишь первым. Ну так ты у нас по жизни – первый, Палыч. Лидер! Ты – орел, я – решка, вот и весь «табель о рангах»!
- Ромка, ты пьяный, что ли?
- Ну, а почему бы мне не быть пьяным? – Роман сделал еще один глоток. – Я же совершеннолетний, Андрюх, чесслово!
- И с каких таких горестей наклюкался?
- С горестей?.. Я – с горестей?.. Палыч, ты меня ни с кем не путаешь?.. – смех в Малиновском закончился внезапно, словно на кнопку «выкл» кто-то нажал. А жаль – хотелось ржать дальше, причем взахлеб. – Я не пью с горестей, Жданов, у меня их не бывает. Какие у меня могут быть горести? Любить я не умею, поэтому от страданий заранее избавлен, имущество мое в целости и сохранности, немногочисленные родственники живы-здоровы. Нет горестей. Я на радостях пью, Палыч! Контракт подписали – раз. С компанией Зималетто всё будет в порядке - два. Нет повода, чтобы не выпить!
- Вот с этого момента поподробней, пожалуйста, - напряженно произнес Андрей. – Насчет Зималетто.
- Докладываю: миссия выполнена.
- В каком… смысле?
- Не в том, в котором ты подумал. Я поговорил с Катей по душам и твердо знаю, что компании ничего не угрожает. План соблазнения отменяется.
- Даже так? – недоверчиво спросил Жданов. – Что – никаких сомнений?
- Ни малейших, - отчеканил Роман. – Нет никакого жениха, всё это домыслы женсовета и дурацкие гадания Амуры, на которые мы повелись с тобой, как два идиота. И вообще – свиньи мы, что подозревали Катю. Хорошо, что это выяснилось именно сейчас, а то бы наломали дров.
- Ром, ты на сто процентов уверен в том, что говоришь?
- На двести. И не спрашивай меня – почему, просто прими как данность. Я в тебе это зерно сомнения посеял, я же из тебя его и вынимаю. Расслабься.
- Ну-ну, - как-то неопределенно отозвался Андрей. – Я всё-таки поговорю с тобой завтра, когда прилетишь. С трезвым.
- Поговори, поговори. Ничего нового не услышишь. Адьес.
Отбросил трубку, так и не озвучив просившуюся на язык фразу: «А с чего ты, Палыч, взял, что завтра я буду трезвым?»

Допил бурбон, бутылку – долой. Глухо стукнулась о палас.
Первая мысль – надо раздеться и идти в ванную.
Вторая мысль: «Жданов… дьявол тебя задери…»
Потом – провал.

* * *

Катя съежилась под одеялом на неестественно огромной для нее кровати. Сон не шел. Тягучее удивление смешалось со стыдом. Стыдно очень. Пришлось показать Малиновскому кусочек своей дневниковой записи. Но иного выхода она правда не видела, уже отчаялась что-либо кому-то доказать другим способом. Что бы ни сделала, что бы ни сказала – не исчезало это проклятое недоверие во взгляде Андрея. Поведение Романа здесь, в Питере, - это вообще что-то запредельное. Неужели они и впрямь затеяли эту мерзкую игру?..
…А если нет? При данной мысли вырастало безмерное изумление – что же стряслось с господином Малиновским? Переутомился? В голове переклинило? Может, развлечения у них, пресыщенных вниманием красоток, такие своеобразные?
Всё-таки игра в соблазнение – наиболее правдоподобное объяснение. Она сходу разоблачила замысел – и Роман растерялся, стал нести полную околесицу: «Вы мне нравитесь, очень сильно…» Клятвы какие-то пафосные провозглашал…
Не всё, конечно, увязывается в эту схему. После прочтения отрывка из дневника Малиновский должен был вздохнуть с облегчением – компании ничто не угрожает. А глаза у него были – как у раненого.
Поцеловал он ее мастерски – кровь откликнулась, забурлила. Кожа воспламенилась. В последний раз к ней прикасался мужчина (по ощущениям) во времена Наполеона. Да еще так умело…
Но тут же нахлынула тоска.

Андрей Палыч…

От неразрешимых вопросов раскалывалась голова. Надо просто уснуть, провалиться, утром распахнуть ресницы – и всё по-прежнему, как ни в чем не бывало. Наваждение пришло и ушло. Здравствуй, новый привычный день.
Звонки мобильного ударили в ухо слишком резко и неожиданно – Катя вздрогнула. Кто бы это – так поздно?.. Телефон отыскался под подушкой.
- Катька! – прозвучал в трубке взбудораженный голос Зорькина. – Пляши! Прямо сейчас!
- Коля, ты с ума сошел? Ты в курсе – сколько времени? Или ты считаешь, что Москва и Питер находятся в разных часовых поясах?
- После того, что я тебе сообщу, Пушкарева, ты будешь не только плясать, но и валяться у меня в ногах и целовать мои немытые ступни, – победно объявил Николай.
- Да ну? – заинтересованная, она села на постели. – Давай, попробуй меня удивить. Сегодня тебе это весьма проблематично будет сделать.
- Катька, только что пришли данные, - голос Зорькина дрожал и срывался от возбуждения. – Получилось.
- Какие данные?.. Что получилось?..
- Пушкаре-е-ева! – взвыл от нетерпения Коля. – Соображай быстрее! Или у тебя там на питерском ветру совсем мозги выдуло?.. Ладно, я понял – ты по какой-то причине стала невменяемой с айкью под двадцатку. Даю наводку. Я тебе говорил, что играть надо на длинных позициях. Улавливаешь?.. Я тебе говорил, что минимизировал все риски. Улавливаешь?.. Я тебе говорил, что убился с анализом прогнозов взлета-падения акций. Улавливаешь?.. Я тебе говорил, что при такой тщательной стратегии сорву биржевой джек-пот. И сейчас не улавливаешь?!
- Не может быть… - прошептала Катя. – Ты сделал это?
- Я это сделал, Пушкарева. Какой там в Северной столице храм ближе всего к вашему отелю? Поставь с утра свечку за мое здравие.
- Коль… Сколько? – волнение мешало ей дышать.
Он назвал цифру.
- Это что… в долларах?! – Катя не верила собственным ушам.
- В евро, Екатерина Валерьевна. В евро.
- О господи… Колька… Это ведь значит… Это значит, что с помощью этой суммы Зималетто практически полностью гасит долг перед Ника-модой?!
- Ну вот, - с деланной обидой проворчал Зорькин. – А я-то думал, ты скажешь: «С помощью этой суммы Николай Антонович обеспечит себе безбедную старость и женитьбу на Вике»…
- Перестань, не до шуток!
- А я и не шутил, - буркнул Коля. – Это, между прочим, я заработал.
- На стартовые деньги от Зималетто, - безжалостно напомнила ему она.
- От взятки – лично тебе!
- Это неважно. Колька, ты гений. Гений!
- А то. Ну, хоть какой-то бонус мне будет за то, что я только что вытащил твое драгоценное Зималетто из выгребной ямы?
- Будет, Коль, будет. Договоримся. Спасибо тебе!
- Спасибо в стакан не нальешь, - угрюмо констатировал Зорькин. – И в тарелку не накладешь.
- Не положишь.
- Я, Пушкарева, грамотный, знаю, как правильно. Я просто злой. Только что заграбастал целое состояние и пребываю в мирюхлюндии по поводу того, что мне надо его отдать.
- Коль, мамины пирожки всё компенсируют. Твои любимые – с грибами и луком… Так. Завтра мы прилетаем в Москву где-то в половине второго. Скинь мне к этому времени на «мыло» все документы, окей? Люблю, целую, пока!

Катя отложила телефон и с детским взвизгом подпрыгнула на кровати, словно ей пять лет и ей только что преподнесли вожделенный домик для Барби. Забылось обо всех странностях этого дня, вообще обо всем на свете, кроме одного-единственного факта: «Завтра вы вздохнете с облегчением, Андрей Палыч…»

* * *

Атлична. Спал в костюме на неразобранной постели. От лошадиной дозы алкоголя, принятой накануне, хотелось выброситься в окно на снег. С разбегу, не открывая фрамуги – сквозь стекло.
Малиновский сорвал с себя одежду и, постанывая, полез под душ. Сперва включил теплую воду, затем безжалостно закрутил кран с горячей водой, оставив только холодную, вмиг превратившуюся в ледяную. Чуть не заорал от «прелестных» ощущений. Зато прояснилось в голове.
Соблазн опохмелиться изгнал из себя с остервенением, нахлебался минералки.
Да черт с ним – с похмельем. Удалить бы из башки часть мозга, отвечающую за память о вчерашнем вечере, об этом постигшем его «яблочном» сумасшествии.
Роман не представлял, как посмотрит теперь Кате в глаза, как будет с ней говорить.
Как ловко она сходу, с налету разоблачила их со Ждановым план. В искренность его пламенных признаний явно не поверила. Или очень сильно сомневается. Может, это и к лучшему для него.
Забыть, забыть. Вытравить дустом чуждую ему чертовщину.
…Какие у нее губы. Упругие, сладкие. Дурман.
Черт!!!

Наверное, Катя тоже боится на глаза ему показаться. А скоро уже в аэропорт ехать… Вот мучение-то будет.
Раздался стук в дверь. Малиновский отпер замок.
- Роман Дмитрич, доброе утро! – Катерина улыбалась ему широко и безмятежно, словно ничего не случилось. – У меня новости. Хорошие! Просто отличные! Только я вам их сейчас не скажу. Мы из аэропорта сразу поедем в Зималетто. Пожалуйста, позвоните Андрею Палычу, попросите его быть на месте!
- В Зималетто? – изумился Рома. – Что – прямо с корабля на бал, с вещами?
- Именно!
- Гхм… Интригуете, Катенька, - несмотря на ее мирный, даже веселый голос, в глаза смотреть плохо получалось. – Что ж это за новости такие сногсшибательные?
- Сюрприз! – засмеялась она. – Я бегу собираться. Зайдете за мной?
- Да… Разумеется… 
Катя исчезла, как вспорхнувшая птичка, а он еще с полминуты торчал, недоумевающий, растерянный, в дверях.

* * *

Благодаря Катиному дружелюбному настрою в самолете сидели рядом без особой неловкости. К тому же Катерина была занята делом – увлеченно что-то писала в блокноте, подчеркивала, Роман видел краем глаза – какие-то цифры, пункты. Сам он прятался за газетой, водил бессмысленно глазами по строчкам – так ничего и не усвоил из напечатанного. Муторно было на душе, несмотря на обещанную Катей «отличную новость».
Когда принесли напитки, Малиновский взял себе минеральной воды (по-прежнему терзал сушняк), а Кате – уже по умолчанию – яблочного сока. Она поблагодарила его улыбкой. Лучше б не улыбалась.
Самолет шел ровно, без тряски. Не было нужды хвататься за ладонь.

Из аэропорта ехали на машине Романа, дожидавшейся хозяина на стоянке. Катя по-прежнему была погружена в свои записи. Плюс музыка. Это спасало.
Когда вдали показалось и стало увеличиваться на глазах знакомое-родное здание, Малиновский испытал одновременно два чувства – облегчение и досаду. Ну, вот и прибыли. Привет вам, орел Жданов…

* * *

Андрей был в своем кабинете. Рома пропустил Катю впереди себя, а сам так и впился взглядом в лицо друга.
- Катенька, Ромка, приветствую!  - разулыбался Жданов, чем вызвал еще большее раздражение у Малиновского. – Знаю, знаю о ваших подвигах. Впечатлен. Я бы даже не обиделся, если б вы сегодня не появлялись на работе, отдохнули… Но я так понял – что-то стряслось, да, Кать?
- Не стряслось, а случилось, - она смотрела на него счастливыми, сияющими глазами. – Хорошее! Сейчас, я только из почты своей заберу документы.
Катя ушла в свою каморку. Андрей взглядом спросил у Романа – мол, в чем дело? Малиновский пожал плечами и буркнул:
- Понятия не имею.
- Ну а чего кислый такой?
- Лимонов переел.
- Ром?
- Да нормальный я, - отмахнулся Роман. – Устал просто.
- В самолете сидеть устал?
Ромка медленно поднял ресницы.
- Палыч, ты чего привязался? Всё в порядке, я сказал. Ущучил?.. Или не понЯл?
- Не понЯл, - потерев подбородок, ответил Жданов. – Вообще ничего не понЯл. Ром, что с тобой?.. Ты какой-то… ужаленный.
- Ага. Пчела по салону лайнера летала-летала, выбирая объект для атаки. И выбрала. Меня, - сообщил, ухмыльнувшись, Малиновский. – «Выбери меня, выбери меня, птица счастья завтрашнего дня».
- А по-человечески разговаривать сегодня в твои планы не входит?
- Я по-человечески говорю. Не гавкаю, не мяукаю и не чирикаю. И вроде как даже по-русски, а не по-старокорякски. Что тебя не устраивает?
- Не устраивает, что…

Договорить Андрей не успел – вошла Катя. Положила перед президентом пару скрепленных степлером листов.
Радужная вся такая, «солнышко лесное», мрачно отметил Роман. Красивая…
- Что это? – Жданов непонимающе смотрел на лист.
- Сумма на банковском счете Ника-моды на данный момент.
- Это шутка такая?
- Нет, Андрей Палыч, это реальные деньги.
- От… откуда?!
- От Николая Зорькина. Он очень удачно сработал с акциями на бирже. Правда, даже сам такого эффекта не ожидал.
Вмиг забыв обо всем прочем, Малиновский перегнулся через стол и тоже уставился в бумагу.
- Святые угодники… - пробормотал он. – Так не бывает…
- Коля очень талантлив и дальновиден, Роман Дмитрич, - мягко произнесла Катя. – Но согласна – я тоже поражена.
Жданов потрясенно молчал, не в силах выйти из шокового ступора.
- Деньги будут переведены на счет Зималетто, - добавила Катерина. – Это можно сделать тонко и в обход. Погашение долга пойдет в несколько этапов, чтобы не вызвать подозрений, я уже составила план. И знаю, как усыпить бдительность адвокатов. К совету директоров  всё будет чисто, никакого липового отчета не понадобится.

Андрей отложил лист, погрузил лицо в ладони и просидел так неподвижно несколько секунд. Затем порывисто встал и обнял Катю. Буквально стиснул ее в объятиях, во взбудораженном состоянии не рассчитав сил – она охнула.
- Спасительница моя… Мне только молиться на вас осталось, Кать… Или Богу – за вас…
- Перестаньте! – Катя с превеликим трудом вырвалась из капкана его рук, отступила, алея лицом и не поднимая глаз. – Это не моя работа – Зорькина… Со мной он советовался, но в основном сам… Я… я пойду, можно, - с девочками поздороваюсь…
И, не дожидаясь ответа, почти выбежала из кабинета.

- Ромка, я поверить не могу, - Жданов то метался по кабинету, то возвращался к столу и вновь и вновь смотрел изумленным взором на документы. – Фантастика какая-то! Ущипни меня!
- Не стану, а то больно будет, - отозвался Малиновский, следя за другом прищуренными глазами. – Действительно – фантастика. У тебя фантастическая помощница. И этот ее гений Зорькин – такой же блаженный оказался. Они могли не говорить нам об этих деньгах – мы бы никогда о них не узнали. Вывели бы сумму куда-нибудь налево – и всё.
- Я одновременно ликую и премерзко себя чувствую, - признался Андрей. – За план этот дурацкий. Твоя, между прочим, была идея, а я повелся на нее, как идиот. Сам-то как – доволен собой?
- Доволен, - ответил Роман с вызовом. – Мне хватило одного доверительного разговора с Катей, чтобы понять – она не держит кинжала за спиной. Эти бумаги я, как и ты, вижу впервые. А вот тобой – недоволен. Ты чего к ней в порыве благодарности обниматься лезешь? Да еще так, что у нее чуть кости не хрустнули. И не в первый раз смутил вот так девушку.
- Как-то само собой вышло, - Жданов не обратил на эти слова особого внимания, он был всё еще под впечатлением от грандиозной новости. – Но отблагодарить надо по-серьезному. Она наши шкуры спасла. Ну, и Зорькин – тоже.
- И как благодарить собираешься? – с иронией поинтересовался Малиновский. – Премию выпишешь? Зарплату поднимешь?
- Это само собой, - отмахнулся Андрей. – Нужно что-то особенное.
- Машина? Квартира? – хмыкнул Ромка. – Знаешь, с такими мозгами они сами на всё прекрасно заработают. Ведь Ника-мода после расплаты с долгами никуда не денется.
- Ну а чем я еще-то отблагодарить могу? – Жданов вздохнул. – Кроме чего-то материального?
Малиновский вдруг рассмеялся каким-то сухим, кашляющим смехом. И тут же его оборвал.
- Ты прав – больше тебе благодарить нечем, - кивнул он. – Вопрос не по теме – а ты никаких перемен в Пушкаревой не заметил?
- Каких перемен? – удивился Андрей. – Катя да Катя. Ты что имеешь в виду?
- Ну, например, то, что она брекеты сняла.
- Да? – Жданов пожал плечами. – Неа, не заметил. А при чем тут брекеты?
- Ни при чем. Просто спросил, - Роман поднялся. – Ладно, пойду к себе, сделаю пару звонков. А потом, с вашего, господин начальник, разрешения, - домой.
- Как домой? Я думал – мы с тобой посидим, отметим успехи, ты мне про командировку подробно расскажешь…
- В другой раз, Палыч. Кстати, если не возражаешь, Катю я с собой забираю.
- В каком смысле – с собой забираешь?
- В смысле – подвезу ее до дома, не ехать же ей с вещами в автобусе.
- Я сам ее подвезу, - сообщил Жданов. – Вот только разделаюсь со срочными делами. Мне еще поговорить с Катей надо.
- Завтра, Андрюх. Завтра поговоришь, - не отступился Малиновский. – Ты нам сам заслуженный отгул определил.
- Ром… - Андрей смотрел на друга в замешательстве. – Что происходит, а? То с тоном твоего голоса что-то не в порядке, то со слухом. Я сказал – мне надо поговорить с моей помощницей.
- Именно сегодня? – Малиновский приподнял бровь. – Что-то настолько срочное, что человек, уставший после перелета, вынужден сидеть в офисе и ждать, когда ты все свои дела переделаешь? Давай ты будешь думать не только о себе. Особенно в такой радостный день.
- Хорошо, - медленно проговорил Жданов, глядя на него очень внимательно. – Я отвезу Катю прямо сейчас. И по дороге поговорю.
- А как же срочные дела? – Ромка погрозил ему пальцем. - Нехорошо, господин президент, уклоняться от своих прямых обязанностей. Не усложняй, ладно? Я отвезу Катю. Нам с ней тоже надо обсудить… результаты нашей командировки. Кстати, ее сумка как раз лежит в моем багажнике.
- Ее так сложно переложить из твоего багажника в мой? – Андрей был окончательно сбит с толку.
- А зачем ее перекладывать? – Малиновский подмигнул ему и вышел. Клокотало всё  внутри…

…Катю Роман обнаружил у ресепшена в окружении галдящих женсоветчиц.
- Катенька, я еду домой, могу вас подвезти.
Она растерянно поправила очки.
- А Андрей Палыч…
- Андрей Палыч отпустил нас с миром. Мы заслужили отдых. Ну, едемте?
- Хорошо, - съежившись, согласилась Катя.

5

- Катя, я был искренен с вами вчера. Мне важно, чтобы вы это знали. Верили в это. Могу дословно повторить и подтвердить всё, что я вам сказал. Просто понимаю – вам это совсем не нужно.
Почему-то получилось легко произнести эти слова, хотя еще недавно Роман и представить себе не мог, как заговорит о произошедшем с Катериной. Наверное, помог тот самый клекот зреющего внутри протеста. Машина стояла в пробке, и Малиновскому хотелось, чтобы пробка эта не рассасывалась никогда.
- Если так, Роман Дмитрич, то я не понимаю, что вы во мне нашли, - спокойно и немного грустно ответила Катя. – Помрачение какое-то. Вы посмотрите на меня еще раз – внимательно.
«Смотрел. Ох, смотрел. Знала бы она… И дело ведь не только во внешнем, а еще и в заколдованном лесе, куда ведут ее глаза, ее слова. От этого леса хочется одновременно бежать без оглядки и пойти прямо в густые объятия крон деревьев. И заблудиться».
- Вы недооцениваете себя, Катя. Вы – уникальный человек.
- А причем тут человек, Роман Дмитрич? – усмехнулась она. – С человеком дружат. Мы можем быть друзьями, если хотите.
- Хочу, - мгновенно и неожиданно для самого себя откликнулся он. – Очень хочу. Пусть так. Из дружбы иногда вырастает нечто иное…
Катя вдруг прыснула тихонько в кулачок.
- Роман Дмитрич, не знаю, плакать или смеяться. Такой нелепый разговор. Не представляю, как себя вести.
- Да естественно ведите себя, Катенька. Хочется смеяться – смейтесь, я не обижусь. А вот плакать не надо – не вижу причин.
«Ну да. Нет причин, кроме одной – моего лучшего друга Андрея Жданова».
О Жданове Малиновский не смел заикаться – полное табу.
Интересно, благо это или проклятье, когда про тебя написаны такие слова, а ты про них не знаешь: «Я люблю вас, вас одного. Я ни за что не предам вас, я скорее умру. Дам себя убить, искромсать на части»?..
«Ты даже не подозреваешь об этом, Палыч. А вот я подозреваю, что про меня такого никто не напишет. Никогда. Мой потолок – ложное сообщение о беременности с целью затащить меня в загс».

…А потом пробка все-таки рассосалась, и они поехали к дому Кати. Простились неловко и сдержанно – она явно торопилась уйти. За поданную из багажника сумку поблагодарила беглой улыбкой. И скрылась в подъезде…
Роман тронул машину с места резким нажатием на педаль. Клял себя последними словами за всю эту стрясшуюся с ним нелепицу. Надо оторваться по полной. Это должно помочь стать самим собой.

* * *

В этот вечер что-то очень сильно не давало Жданову покоя. Вернее – кто-то. Да, в общем, ясно – кто. Ромка, закадычный друг. Что за кошка между ними пробежала? Откуда этот взгляд Малины – утяжеленный, едкий, чужой? Откуда эта прохладная ирония вместо привычного легкого, фривольного юмора? Главное – даже предположений нет никаких, что могло произойти с ним во время этой трехдневной командировки…
Андрей сидел в офисе до девяти вечера, выслушал поток гневных упреков по телефону от Киры, вызвавших однозначную реакцию: «Не жди, буду ночевать у себя». Ну и куда теперь податься? Прежде никаких раздумий бы не было – конечно, закатиться куда-нибудь с Романом. А теперь…
Может, всё же поговорить с ним по душам?..

Жданов потянулся за мобильником, потыкал в кнопки. Гудки неслись долго-долго. Наконец в трубке щелкнуло.
- П-прапорщик М-малиновский у ап-парата. Слушаю вас, т-товарищ маршал.
Ясно. Ромка пьян в дрезину. Второй день подряд. Это уже совсем не смешно.
- Ты где? – хмуро спросил Андрей.
- Т-тебе в рифму ответить?
- Лучше по существу.
- Оу! Тады сообщаю – я дома.
- Один?
- Неа, не один.
- А с кем?
- Оу. А ты кто – моя жена, чтобы мне тебе докладывать?
- Что, такая великая тайна?
- Да не, - захохотал Роман. – Не великая, а очень даже изящная, стройная. Л-лапочка, тебя как зовут, я запамятовал?.. Анжела? Во-о-т, я с Анжелой. Прогуляйся, солнце мое, до душика. Не видишь – с командиром полка р-разговариваю.
В трубке раздался характерный звук – глотание жидкости. Понятно, что не чая.

М-да, всяческие разговоры бесполезны. И все же Жданов попытался:
- Ром, я тебя чем-то обидел?
- Ага. Т-тем, что на свет родился, - Малиновский снова покатился со смеху, правда тут же перестал. – Шучу. Ничем ты меня, Андрюх, не обидел. Всё у меня отлично! М-могу я расслабиться после трудной командировки?..
- Значит, снова с радости пьешь?
- Конечно, с радости! С чего же еще?.. Палыч… Я ж тебе сказал. Не ус-лож-няй. Жизнь прекрасна и удивительна. Утром буду в строю – как штык, т-товарищ генералиссимус.
Последнее слово Рома сумел выговорить с третьей попытки. С еще одной порции алкоголя его понесло, как бурливую реку при разрушении плотины:
- Хороший ты человек, Палыч… Вот ей-богу – хороший… Только слеп-о-ой… Но ты ж в этом не виноват? Пральна, не виноват… Зрение – такая штука… либо дается, либо нет… ничего не попишешь… Вот ответь мне, дружище, - ты любишь яблоки?..
- Ромка, весь этот бред мне не постичь. Поговорим завтра.
- Завтра – оно будет завтра, Палыч. Ты мне сегодня ответь – любишь яблоки? Вопрос жизни и смерти.
- Я к ним равнодушен, - Андрей подавил в себе желание выругаться – ну что с пьяного возьмешь?
- Вот! В этом-то и заключается твоя беда, Жданов. Ведь яблоко – это не просто фрукт. Это плод с Дерева познания Добра и Зла. З-запретный плод. Вот я закусываю виски яблоком и… познаю Добро и Зло… и… чувствую себя… как в раю… Палыч… протяни ей яблоко на ладони…
- Кому - ей?!
И почему он не бросает трубку? Яснее ясного – у Ромки поток мутного сознания, лишенный всякого смысла.
- Ей, Андрюх… Протяни, дурак, пока я добрый… А то наступит момент, когда я тебе не дам этого сделать… Оу. Алиночка вернулась, моя ненаглядная… Прости – Анжелочка. Куда же ты, красавица?.. Погоди…

Андрей в сердцах надавил на кнопку отбоя и швырнул телефон на стол.

* * *

- Коля, - Катя сидела на подоконнике и задумчиво водила по стеклу пальцем – чертила круги, треугольники и квадраты. – Роман Дмитрич сказал, что я ему нравлюсь.
Буднично так это прозвучало, как сообщение о том, что у нее на работе появились новые обязанности.
- Чего? – Зорькин оторвался от экрана компьютера и уставился на нее с изумлением.
- Чего слышал.
- Это в командировке, что ли?
- Ага.
- После того, как стало известно, что я, и ты вместе со мной, обеспечил им выход Зималетто из кризиса? – Николай хмыкнул. – Я б на радостях еще и не такое сказал. Я бы даже целоваться полез. В эйфории.
- Целоваться он полез, да. Только это было «до того как», Коля. Ты позвонил позже.
Зорькин присвистнул и почесал затылок.
- А он трезвый был на момент… признания?
- Вполне трезвый. Глоток бурбона не в счет.
- Ну, тогда я в полных непонятках, Пушкарева.
- Иными словами – мною не может увлечься такой человек, как Малиновский, любимчик женщин и плейбой? – усмехнулась Катя. – Да я сама знаю.
- Нет, я не то хотел сказать… - спохватился Зорькин, но она его перебила:
- То, Коль, то. Знаешь, я сперва подумала, что это из-за Ника-моды. Девчонки повсюду треплются о моем женихе, которого мне Амура нагадала на картах. Да еще визитка твоя на показе – удружил! В общем, Жданов с Малиновским занервничали – я это сразу поняла. Вот и предположила, что Роман Дмитрич  вздумал меня вот таким образом контролировать… сам, по личной инициативе, или в сговоре с Андреем Палычем. Но потом, когда им стало известно о биржевом джек-поте – уже здесь, в Москве… Малиновский  взялся подвезти меня до дома и снова уверял в своей искренности. Даже заявил, что согласен на дружбу, если по-иному – никак.
- Обалдеть, - пробормотал озадаченно Николай. – Может, всё еще не верят до конца?
- Коль, я же им сказала про деньги. Вот если бы промолчала и они узнали бы какими-то окольными путями – тогда да. А так – всё в открытую. Какой смысл?
- Ну и что ты теперь сама-то об этом думаешь?
- Я вообще не знаю, что думать, - она пожала плечами. - Мы чужие люди, разные абсолютно. Я и дружбу-то с ним не представляю, не то что…
- Что, совсем тебе не нравится? Или другой на сердце? – съязвил Зорькин и тут же прикрылся руками. – Только не по голове, только не по голове!
Но Катя не рассердилась – печально улыбнулась.
- Дурак ты, Колька. Я иллюзий не питаю. Наверное, Роману Дмитричу экзотики захотелось. Он вообще… хороший был в командировке, веселый. Мы говорили о разном…
- Ну вот, а говоришь – дружбу не представляешь, - проворчал Николай. – Начнете с дружбы, а там… чем черт не шутит. Газпром прав – «мечты сбываются».
- Я не мечтала о нем, Коля…

Катя прижалась щекой к холодному стеклу. Хотелось плакать, но слезам мешало глубочайшее удивление. Непонимание…

* * *

На следующее утро Жданов, не заходя в свой кабинет, заглянул к Малиновскому и к своему изумлению обнаружил его на рабочем месте. Действительно – «в строю», вот только видок не очень. Ромка массировал лоб подушечками пальцев и пил минералку большими глотками.
- Я гляжу, вечерок удался, - констатировал с иронией Андрей. – Судя по тому, что ты нес вчера по телефону, ты выпил цистерну, не меньше.
- А что я нес? – Роман оторвался от бутылки, взглянул на друга с тревогой. – Ни черта не помню…
- Да чушь всякую. Яблоко какое-то…
- Яблоко? – напрягся еще больше Малиновский. – Какое яблоко?
- Какое… Круглое. С Дерева познания Добра и Зла. Нет, я во всяких состояниях тебя видел, но чтобы тебя на божественную тематику потянуло – не припоминаю. Ром, может, хоть сейчас объяснишь, что это за метаморфозы с тобой приключились?
- Не бери в голову, - пробурчал Роман. – Кризис возраста, наверно.
- Не рановато ли?
- Ну, это у кого как. Всё индивидуально.
- А мне кажется или ты на меня какую-то обиду затаил? – спросил Жданов напрямик.
- Тебе кажется, - ответил Малиновский. Пожалуй, излишне поспешно. И в глаза при этом не посмотрел.
- А мне вот, например, кажется, что ты сейчас врешь.
- Палыч, - вздохнул Рома, - не нагнетай, а, на пустом месте. С чего мне на тебя обижаться? Не видишь – хреново мне? А ты стоишь и грузишь какой-то несуществующей фигней.
- Ну хорошо, - Андрей понял, что опять ничего от друга не добьется. – Будем надеяться – мне действительно показалось. Скажи вот только – твой запой… он надолго?
- Нет никакого запоя, - Малиновский насупился. – Запой – это когда с утра до ночи.
- Этого еще только не хватало – с утра до ночи. Ладно, принимай человеческий облик. Я - к себе.
Жданов ушел, бросив напоследок пристальный взгляд на вице-президента. Роман прижал к пылающему лбу бутылку. Чертыхнулся от души – в свой адрес. Оттянулся, называется, по полной. Только ничего от этого не изменилось. Наваждение не ушло. Слава богу, хоть не выболтал по пьяни то, что болючей, чужеродной занозой застряло внутри.

* * *

Катя немного опоздала – влетела в кабинет Андрея, когда тот снимал с себя пальто, чтобы повесить его на вешалку.
- Андрей Палыч, простите, я…
- Кать, - Жданов улыбнулся, обняв ее нежно-благодарным взглядом, он делал это всегда, неосознанно, всякий раз опрокидывая навзничь ее сердце и не догадываясь об этом. – После того, что вы сотворили для меня, для компании… вам вообще всё можно. И никаких извинений. Ладно?
- Нет, я просто в пробке…
- Да и черт с ней, с этой пробкой. Кать, торжественно и официально заявляю – отныне у вас свободный график. В рамках разумного, конечно. Я вообще собирался очень серьезно с вами поговорить. Я хочу что-то сделать для вас. Что-то очень весомое – вы это заслужили. Пожалуйста, не надо ложного стеснения. Просите всё, что хотите.
- Мне ничего не надо, - она отступала медленно к каморке, закусив губу и приказывая  чертам лица оставаться ровно-неподвижными. – Я ничего такого геройского не совершила. Это Коля заработал фантастическую сумму. Я ни при чем.
- Перестаньте, Катя, - Андрей укоризненно покачал головой, по-прежнему улыбаясь так сражающе и безжалостно. – Что за глупости? Вы – концентрация успеха. Спасение. Удача. Вы – всё для меня, Кать…
- Да хватит… фраз этих! Я делаю свою работу, Андрей Палыч. И… и мне почту надо срочно просмотреть, должны прийти документы из Тольятти! – выпалила она и за секунду до катастрофы и разоблачения скрылась в своей «конуре».

Перевела дух, подошла к своему столу. Взгляд уперся в большое желто-розовое яблоко. Рядом с ним – открытка. Снаружи яркая картинка – незабудки и солнышко. Внутри – несколько слов, написанных размашистым почерком: «Верю и надеюсь, несмотря ни на что. Роман».

* * *

Следующая неделя выдалась буднично-рабочей. Дела Зималетто налаживались - первая крупная сумма уже поступила окольным  путем на счет. А в эмоциональном состоянии Андрея Жданова, вопреки реально забрезжившему спасению компании, царил полный раздрай от непонимания.
Во-первых, Ромка. Пить он не пил (по крайней мере в похмелье замечен не был), на работу являлся вовремя и свои обязанности выполнял от и до. Но их общение, помимо деловых вопросов, практически свелось к нулю, и это получилось как-то само собой. Малиновский перестал ездить со Ждановым на обед, и всякий раз этому находилась вполне безобидная причина: «Приятель проездом в Москве, надо с ним встретиться», «Слушай, траванулся чем-то – есть не могу», «Жду звонка из Риги, там моего мобильного не знают, перекушу что-нибудь в баре» и т. д. И вечерами Роман исчезал куда-то, ни слова не говоря. Таким образом, подозрения в негативных переменах в их дружбе подтверждались на все сто процентов.
Во-вторых, Катя. Она как-то угасла, замкнулась в себе. Почти не высовывалась из своей каморки, разве что по зову шефа и с подружками – в «Ромашку». Как-то на совещании ей стало нехорошо – побледнела сильно, попросилась выйти. Малиновский тут же схватился за телефон – Катя его остановила: «Не надо врача, это давление. Оно у меня низкое, сейчас выпью кофе – и пройдет…» «Катя, я провожу вас», - поднялся и Андрей. «Я сам, - бросил ему Роман. – Веди собрание».
Жданов потом вошел в каморку, с тревогой поинтересовался Катиным самочувствием – ответила, что всё в порядке. Так хотелось, чтобы она повеселела, улыбнулась. «Кать, может, ну ее, эту работу? Поезжайте домой, отдохните, а я тут за вас вахту отсижу». Она и в самом деле улыбнулась, но как-то грустно: «Спасибо, Андрей Палыч, я совсем не устала». Горячая благодарность к ней выросла до гигантских размеров – аж в горле плескалась, а выхода не находила – Катя отвергала все заманчивые предложения о каком-либо вознаграждении.   
В-третьих – Кира. Ее бесконечное «Ты меня не любишь, потому что…» (далее шло обоснование нелюбви) и его ответное монотонное «Люблю» доставали до зубовного скрежета и глухой тоски. Жданов всё чаще задумывался – какой будет их семейная жизнь, и выводы были неутешительными. Попав в это течение, он позволил увлечь себя водовороту, а размышлять, куда он, собственно, плывет, было всё как-то недосуг – дела, дела, дела. И вдруг поползли коварные мыслишки, как муравьи по тропинке, - одна за другой. И оптимизма не прибавляли.

* * *

В пятницу вечером Андрей вышел через вертушку на улицу и увидел Катю и Романа. Они стояли неподалеку и о чем-то разговаривали, вернее, говорил в основном Малиновский, а она слушала. Какая-то нервная улыбка то набегала на ее лицо, то сбегала. Потом произошло что-то невероятное – Ромка прикоснулся к рукаву ее пальто на уровне локтя и, склонившись к Катиному уху, сказал что-то очень тихо. Хотя вроде как шептать ему не было никакой необходимости – никто не стоял рядом, никто посторонний не мог его услышать. Катя кивнула, что-то быстро ответила и пошла по направлению к проспекту.
Видно, почувствовав на себе взгляд, Малиновский обернулся. Несколько секунд друзья изучали друг друга издали, затем Андрей медленно двинулся в сторону Романа. Тот остался стоять на месте.
- Ну что, Ром, может, хватит бегать от меня? – спросил без обиняков Жданов. – Мы ж не в детсаде и не в догоняшки на прогулке играем. Может, пора наконец поговорить? Так сказать, по-взрослому?
- Может, и пора, - откликнулся Малиновский каким-то неопределенным тоном.
- «Лиссабон» или «Ришелье»?
- «Лиссабон».
- Поехали.

* * *

В ресторане, едва усевшись за стол, Андрей попросил у подскочившего официанта двойной виски на аперитив.
- Мне тоже, - добавил Роман и открыл папку с меню.
Он смотрел в нее так долго и увлеченно, что стало понятно – к выбору блюд это не имеет никакого отношения.
- Ромка, - нарушил затянувшуюся паузу Жданов. – Что это было?
- Где?
- У Зималетто.
- Когда?
- Да вот только что. Пожалуйста, не прикидывайся, что не понимаешь.
- А что тебя смутило? – спокойно и чуть насмешливо поинтересовался Малиновский. – Что я разговаривал с Катей? А почему? Мне с ней что – поговорить нельзя?
- Об обновленном отчете по продажам, - кивнул Андрей.
- А что? Вполне подходящая тема для беседы.
- Ну да. Шепотом на ухо и держа за руку. Ты мне долго собираешься голову морочить?
- Хорошо, не буду морочить, - Роман посмотрел ему прямо в глаза. – Я хочу жениться на Кате.

6

Официант принес бокалы с виски.
- Вы уже готовы сделать заказ, господа?
«Господа» безмолвствовали – смотрели друг на друга, будто в гляделки играли.
- Хорошо… - растерянно пробормотал юноша. – Если вы еще не определились… я подойду позже.
И быстренько ретировался.
- Ну, чего молчишь? – с вызовом спросил Малиновский. – Скажи что-нибудь. Громко удивись. Посмейся, в конце концов.
- Ты… хочешь жениться на Кате?.. – Жданову как-то совсем было не смешно.
- Я. Хочу. Жениться. На Кате, - отчеканил Ромка. – Это не хохма и не слуховая галлюцинация. Теперь – твоя реплика. Думаю, она будет примерно такой: «Ты что, свихнулся?» Судя по выражению твоего лица.
- Нет, не угадал, - Андрей никак не мог выбраться из состояния оглушенности. – Перво-наперво я спрошу: а Катя в курсе твоих планов?
- Пока нет, - Роман помрачнел и отхлебнул виски. – Почему тебя это интересует в первую очередь? Почему не сам факт, что я хочу жениться на Пушкаревой? Мы совсем недавно монетку с тобой собирались подбрасывать – кому «честь» ее соблазнять выпадет. Ты разве меня сумасшедшим не считаешь?
- В том-то и дело, что не считаю, - задумчиво проговорил Жданов. – Видимо, случилось что-то, о  чем я не знаю. Не хочешь поделиться?
- Я издалека начну, можно? – Малиновский сделал еще глоток. – Помнишь, после истории со взяткой от «Ай Ти» я тебе массу лестных эпитетов про Катю наговорил: умная, преданная и всё такое прочее. И добавил: была б она еще и красавицей, я б, наверное, женился. Теперь с другого бока заверну – сколько у меня было женщин? На ста пятидесяти я сбился со счета, Палыч. Каких только не было. Европейки, азиатки, чернокожие иже с ними. Дальше мотать эти круги, разменяв четвертый десяток, не вижу смысла. Женились все мои друзья, в конце концов ты, мой лучший друг, скоро женишься. И останусь я один, мотылек-перестарок, порхать по барам среди зеленых юношей? Не хочу. Надоело. Мне нравится Катя. На мой взгляд, она будет идеальной женой. А красота… - он бросил на Андрея быстрый взгляд и тут же отвел глаза. - …Во-первых, для спутницы жизни красота не главное. А  во-вторых… это дело наживное.
- И к таким выводам ты пришел за столь короткий срок? – Жданов с сомнением покачал головой. – Что-то тут не так…
- А по-моему, всё логично, - Роман пожал плечами.
- Значит, разумный подход к выбору жены применил?
- А ты не так же ли поступил, Жданчик? – усмехнулся Малиновский. – Ваш брак с Кирой тоже не напоминает воркование влюбленных голубков и восторги в райских кущах.
- А как же быть с абсолютным чувством прекрасного? – Андрей глядел на друга в упор, выискивая в его глазах и мимике что-то такое, что позволило бы объяснить то, о чем, как ему казалось, Ромка умалчивал.
- Я тебе секрет открою – это заболевание поддается лечению. И корректировке, - спокойно ответил Роман. – Ну что, может, поужинаем, наконец?
Обернулся и щелкнул пальцами, подзывая официанта.

…Какое-то время они ели молча, исподтишка косясь друг на друга. Малиновский ждал, затаившись, новых вопросов. Жданов с ними не спешил – думал о чем-то. В конце концов нарушил паузу:
- Эта блистательная идея у тебя еще в командировке зародилась?
- Именно.
- А рвался ты туда исключительно ради нашего плана?
- Исключительно.
- Значит, тесное общение с Катей так подействовало?
- Представь себе. Ты с ней хоть раз о чем-либо, кроме работы, говорил? Между прочим, с ней очень интересно.
- Почему же ты мне сразу не рассказал, а бегал от меня целую неделю, как от прокаженного?
О последний вопрос Малиновский запнулся, смешался, сунул в рот кусок баранины, чтобы выиграть время благодаря процессу пережевывания.
- Должен же я был в себе разобраться, - заявил он, конце концов.
- Напиваясь в стельку как поросенок в обществе девицы? – хмыкнул Андрей. – Странный способ разобраться в себе… Ром, у меня стойкое ощущение, что ты чего-то недоговариваешь.
- Запей это ощущение глоточком виски, - посоветовал Малиновский.
- Хорошо, - Жданов ни на мгновение не выпускал его из объектива своих зрачков. – Ну и на каком этапе ваши… отношения, если исходить из столь ничтожных сроков?
- Из сроков и исходи. При этом учитывай то, что Катя – девушка серьезная, строгих правил. Не исключаю, что и невинная.
- Вот как. То есть даже до поцелуя в щеку еще не дошло? Рукой ограничился?
- Палыч, - вдруг рассердился Роман. – Ты давай… это… фильтруй базар, ладно?
- А что такое? Раньше ты был любителем интимных подробностей. Чего только я от тебя не выслушал.
- Раньше – да. Я ж тебе сказал – я меняюсь.
- Ветер перемен?
- Угу. Он самый.
- Прости, пожалуйста, а… Катя вообще понимает, что ты за ней ухаживаешь?
- Ну а сам-то ты как думаешь? Она наивна, но не до такой же степени.
- И что – благосклонно твои ухаживания принимает?
- Ну… - начал было Малиновский и умолк. Вновь принялся за мясо.
- Что? – подтолкнул его к ответу Андрей.
- Завтра мы идем в театр, - сообщил Роман. – Катя согласилась пойти со мной в театр. Это как считается – приняты ухаживания или нет?
- Театр – не показатель. Вот у мамы моей есть давний друг в Лондоне, Питер Дженкинс. Просто друг. Она все время с ним ходит в театр, поскольку папа – не любитель. Как только мама – про театр, папа ей – совет: «Позвони Дженкинсу».
- А может, Пал Олегович зря такой доверчивый?
- Малиновский, не забывайся. Речь о моей матери.
- Ладно-ладно, извини, - вздохнул Роман. – Ну, а что для тебя тогда показатель?
- А ты не догадываешься? – Жданов смотрел на него по-прежнему пристально, без улыбки. – Показатель – это когда ты целуешь девушку, и далеко не в щеку, а она тебя не отталкивает, а отвечает.
Рома переменился в лице, но с вызовом заявил:
- А я не тороплюсь. Это все-таки Катя Пушкарева, а не Лерочка Изотова, которая сама запрыгивала к тебе на стол. Разницу улавливаешь?
- Улавливаю, - кивнул с напряжением Андрей. – Еще как улавливаю. Давно уловил. А теперь, Ром… - он оперся на стол и приблизил свое лицо к лицу друга. - …теперь скажи мне, что всё это – розыгрыш, не очень удачная шутка, ты просто перепутал семнадцатое декабря с первым апреля. Мы с тобой посмеемся, закажем еще виски, а потом поедем в какой-нибудь клуб, где шумно и весело.
- Ты считаешь – я всё выдумал? – изумился Малиновский.
- Я очень хочу, чтобы это оказалось выдумкой.
- И почему, интересно? – Роман тоже явственно напрягся.
- Именно потому, что речь идет не об Изотовой, а о Пушкаревой. Ты понимаешь, что она сделала для компании? Чем мы ей вообще по жизни обязаны? А если у тебя блажь? Если тебе только кажется, что ветер перемен задул и всё такое прочее? Ты задуришь девочке голову, заставишь ее поверить в любовь принца на белом коне, а потом блажь твоя пройдет и ты станешь изменять ей направо и налево. Ты считаешь, она этого заслуживает?
- Ух ты, - Малиновский сощурился. – Как ты лихо мою жизнь на много лет вперед расписал. А может, ты по себе судишь, Палыч? Может, это ты подсознательно уверен, что будешь изменять Кире после женитьбы? Так то ты – я тут ни при чем. Если ты не веришь, что я способен измениться, так это, согласись, твои проблемы, не мои.
- Я не хочу, чтобы Кате было плохо, ты понял?
- Да кто тебе сказал… - Ромка аж охрип. – Кто сказал, что ей будет плохо?.. Ты всего лишь президент компании, а не оракул. Ты считаешь, ей будет хуже со мной, чем вечное одиночество в каморке у тебя под боком? Или у тебя… кто-то другой для нее есть на примете? Собрался устроить судьбу своей помощницы?
- Ты что несешь?
- В общем, Андрюх… - взялся подвести черту Малиновский. – Я рад, что сказал тебе. Что ты в курсе… моих намерений. И давай сменим тему.

Тему-то они сменили, но разговор как-то не клеился, и ужин быстро завершился.

* * *

- Кира, сегодня я ночую у себя.
- Третий раз за неделю?
- Я просто устал.
- Это по-другому называется, Жданов. Ты больше не любишь меня!
…Опять. Надо привычно ответить: «Люблю». Вот только язык не поворачивался. Андрей крутил механически руль, огни фонарей слепили глаза, часто смаргивал.
- Жданов, нам надо поговорить. Так продолжаться не может. Я…
Решение пришло мгновенно:
- Алло! Кира, я тебя не слышу. Черт! Опять забыл зарядить телефон…
Убрал мобильник во внутренний карман пальто и вновь погрузился в невеселые мысли.

…Роман и Катя? Нелепость из нелепостей. Парадокс Парадоксович. Что движет Малиновским? Что за аферу он задумал? Ведь явно темнит. Скрывает что-то. Обидно – не то слово. Они всегда были друг перед другом – навыворот. Что на уме, то и на языке. А теперь… Взгляд этот его бегающий. Уклончивые ответы. И опять – подспудная ирония, холодок в голосе.
Он что – решил вот таким радикальным образом контролировать хозяйку Ника-моды? Но ведь сам заявил, что стопроцентно уверен – компании Зималетто ничего не угрожает с Катиной стороны. Да и деньги на счете – тому подтверждение.
Голова звенела как колокол от неразрешимых вопросов. Что-то стряслось в этой чертовой питерской командировке – однозначно. Ромку как подменили. Да и Катя затаившаяся какая-то. Ну, не в сговоре же они?!
Жениться на ней собрался. Уму не постижимо!
А Катя, значит, принимает благосклонно знаки внимания. Еще бы. Малиновский – парень хоть куда. И мечтать о таком, наверное, не смела. Правда, вид у нее не очень-то счастливый. Скорее растерянный. Ничего удивительного. Как тут на месте Кати не растеряться.
Хм. В театр завтра идут. Высокодуховное начало. Впрочем, в Питере еще начали.

Что ж так хреново-то на душе?
Явственное ощущение потери. 

* * *

Следующий день, суббота, поздний вечер. Во МХАТе только что закончилась чеховская «Чайка», а на улице разыгралась метель. Будто проникла в Москву из Северной столицы, преследует Катю и Романа, неся с собой таинственность, загадку, морок. Шины плавно скользили по асфальту, из динамика неслась музыка – едва-едва, легким фоном. Тоже что-то классическое.
- А почему именно «Чайка», Катя? – поинтересовался Малиновский (она сама выбирала спектакль, который ей хотелось бы посмотреть).
- Вам не понравилось?
- Нет, почему же. Понравилось. Только в пьесе этой нет ни одного счастливого персонажа. Практически у всех – катастрофическая неразделенная любовь. Всё так грустно.
- Хорошо, - Катя улыбнулась, - в следующий раз посмотрим комедию.
- Словосочетание «следующий раз» мне нравится. Но вы не ответили насчет «Чайки». Эта тема вам близка, да?
…Всё-таки не вынес – спросил. А что ему делать, если вопрос этот для него – больной, выматывающий? Если строки из Катиного дневника так и горят перед глазами, полыхают, как сухая трава на лугу, охваченная пламенем? Что делать ему с этими строками, с этой вынужденной необходимостью лгать лучшему другу, вернее  скрывать от него часть правды? Как быть ему, мучимому ревностью, на которую он не имеет вроде бы никакого права, но она живет себе и загибаться не собирается – бесправная, злая, жестокая, острая как игла? Собственное состояние Малиновскому категорически не нравилось, но поделать с ним он ничего не мог, пропадая от бессилия и изумления.

- Роман Дмитрич, давайте начистоту, без аллегорий и без Чехова. Вы хотите поговорить об Андрее Палыче?
Всё-таки иметь дело с умной женщиной – это одновременно восторг и мучение.
- Скорее – о вашем к нему отношении, - ответил Роман – как в реку прыгнул с обрыва. – Вы же не можете не понимать, что с ним…
Черт, как трудно произнести что-либо на эту тему, не боясь ее обидеть!
- …что с ним мне не светило бы ничего даже в том случае, если бы не назначена была дата его свадьбы, - спокойно закончила за него Катя. – Понимаю. Ну и что? Разве я мешаю ему, разве стою на его пути? Это же смешно. Поверьте – я не страдаю. Даже слезы бывают во благо – они всего лишь от наплыва эмоций, а не от горя. Какое горе? Нет никакого горя. Счастье – это наше представление о нем. Если вернуться к «Чайке», то в подобной ситуации можно пить водку и методично разрушать себя, как Маша, а можно, как Нина Заречная, «нести свой крест и веровать». Всё просто. Простите, что говорю с вами так открыто, но не я начала этот разговор.
…Да уж, устроил он самому себе зубастый капкан. Выслушал? Обтекай теперь.
- И что, это теперь на всю жизнь? – угрюмо спросил Малиновский.
- Роман Дмитрич, я не знаю, - мягко ответила Катя. – Этого никто знать не может, разве что Господь Бог. Чувства – не погода, Гидрометцентра для них не существует. Вы подумайте хорошенько – нужна ли вам такая сомнительная… дружба. Вокруг столько прекрасных женщин, готовых ради вас на всё. Не перестаю удивляться – что это с вами случилось.
- Вы думаете, я перестал удивляться? – усмехнулся Роман. – Как только просыпаюсь утром – так и начинаю удивляться, и так до ночи, пока не вырублюсь. Даже во сне, кажется, удивляюсь… Знаете, никогда раньше за собой склонности к мазохизму не замечал. Вы правы – надо расслабиться и получать удовольствие от того, что есть. Относиться с присущим барону Мюнхгаузену юмором. Во всем надо искать плюсы. Вот к классике благодаря вам начал приобщаться, повышаю свой культурный уровень. Чем не плюс?
- Правильно, - она улыбнулась ему, согрела лучистым взглядом.

…Руки так и стиснули руль. Это ведь для Кати он произнес последнюю оптимистично-шутливую фразу, чтобы избавить ее от потенциального комплекса вины. Всё хорошо, всё замечательно. Дружба так дружба. А желание-то свое стенающее, буквально взвывающее куда деть?
Черт побери, она же женщина. Ей нужен мужчина. Реальный, а не дневниково-бумажный, не тень, не фантом! Какой пламенный соблазн – пойти проторенным путем опытного самца. Воспламенить нарастающими ласками ее кровь, вскружить голову жарким шепотом, зацеловать – она откликнется, она не может не откликнуться, она живая и измотанная одиночеством! Изгнать, вытравить ее чувство к Жданову вихрем настоящих, земных восторгов. Вон на Семочку с какой тоской смотрела. Так будет ей Семочка, хоть пять таких Семочек – надо только полноценно впустить его, Романа, в свою жизнь…
Надо же. Ему страшно, как робкому школьнику на первой дискотеке, мечтающему поцеловать во время медленного танца гордую одноклассницу-отличницу. Страшно – что опять оттолкнет, как там, в номере отеля.

Малиновский довез Катю до ее подъезда, скупо поблагодарил за вечер, едва коснувшись губами руки, и поехал в ночной клуб, листая на ходу список номеров девушек в телефоне. Звериное физическое возбуждение зашкаливало.

* * *

Утром в понедельник по дороге на работу у Кати порвалась сумка. Она ее перегрузила грудой папок с документами, которые брала на выходные поработать – зашивалась, ничего не успевала. Вот старенькая сумка и лопнула по шву. Пришлось вваливаться в президентский кабинет, открывая дверь носком сапога, держа папки вместе с сумкой в охапке.
Жданов стоял у окна, оглянулся при ее появлении, улыбнулся:
- Доброе утро, Катенька.
Ну разумеется – тут же всё посыпалось из ее рук, да еще так неудачно – папки шлепнулись, раскрывшись, с выскальзыванием и перемешиванием бумаг, вот ужас.
- Доброе утро, - чуть не плача, пробормотала Катя и присела на корточки над учиненным ею хаосом. Вот что за корова такая неуклюжая!
- Я вам помогу, - Андрей подошел и тоже присел.
- Спасибо, не беспокойтесь, я сама.
- Да перестаньте, вдвоем быстрее. Вот это откуда?
- Это отсюда, из зеленой папки.
- А вот это?
- Это сюда, в желтую. И вот это. А это – в черную.
- А тут что такое?     
- Это моё, это не по работе, - она поспешно забрала из его рук свой дневник и сунула его в порванную сумку.
Жданов разглядел ее старенькую, истертую сумку и подавил вздох. Эта девушка спасла состояние сразу двух семей – и с чем она ходит? И заколка вон в волосах – пластмассовая с круглыми стекляшками…
- Катя, почему вы отказываетесь от вознаграждения? – тихо спросил он. – Это не дает мне покоя. Вы хоть понимаете, что сделали для меня? Да и для других акционеров, хотя они об этом и не ведают… Конечно, я подниму вам зарплату со следующего месяца, выпишу премию по итогам года, но это мизер. Вы же знаете, что в штатном расписании свои законы, я там ограничен в возможностях…
- Андрей Палыч, еще раз повторяю – это сделала не я, это сделал Колька, - она не поднимала глаз от папок.
- Ну а кто организовал мне этого Кольку? Не вы? Кто добивался в банках кредитов, благодаря кому была выпущена коллекция? Перестаньте прибедняться. Я настаиваю, чтобы на счете Ника-моды была оставлена очень весомая сумма и чтобы вы с Николаем полностью ею распорядились. По своему усмотрению. Это очень хороший старт для начала любого бизнеса.
- Что ж… щедро, Андрей Палыч, - голос Кати дрогнул, но в глаза ему она посмотрела спокойно. – В таком случае это будет стартовым капиталом для Коли, ему давно пора подниматься на ноги. Я планирую отдать Ника-моду в его полное владение, после того как Зималетто расплатится с долгами. По-моему, он это заслужил.
- Как… в полное владение? – Жданов не поверил собственным ушам. – Это же ваша компания…
- Сейчас – да, потом станет Колиной. Если вы не возражаете, конечно.
- Да и не могу возражать – я юридически к Ника-моде никакого отношения не имею. Но… а как же вы сами?
- А я – помощник президента Зималетто, - она даже фыркнула, видя его таким милым и забавным в состоянии обалдения. – Мне не с руки совмещать две должности. Спасибо за помощь с папками, Андрей Палыч, я пойду к себе.

* * *

Жданов вошел в кабинет вице-президента стремительно и наткнулся взглядом на пустое кресло. Нетерпеливо огляделся и увидел Романа у вешалки – тот вяло стягивал с себя пальто. Бледный какой-то, взлохмаченный.
- Что это ты влетел сюда «резкий, как нате»? – пробурчал он. – Пожар, что ли? Или наводнение?
- Во-первых, привет, -  Андрей осмотрел его с ног до головы очень внимательно. – Во-вторых – признайся, ты уже сделал Кате предложение и она уже его приняла.
Малиновский застыл с пальто в руках – так и не нацепил его на крючок. Исподлобья уставился на друга. Усмехнулся.
- А что, очень хочется на свадьбе погулять?
- Нет, хочу найти внятное объяснение Катиному решению.
- Какому решению? – насторожился Роман.
- Она решила, когда бодяга с долгами закончится, отдать Ника-моду Зорькину. И это после того, как я объявил, что намерен оставить на счету этой компании крупную сумму для развития самостоятельного бизнеса! Ромка, я ей реальное безбедное будущее предложил. А она вежливо отказалась и пошла в свою каморку. Вот я и заподозрил, что у вас уже всё слажено, ты – сам по себе безбедное будущее, зачем ей еще и фирма…
- Железная логика, - Малиновский сухо рассмеялся и тут же угас. – Жаль тебя разочаровывать, но у нас пока только высокие отношения. Мы совместно наслаждаемся великой и могучей русской культурой.
- А почему только русской?
- Доберемся и до иностранной, не волнуйся за нас, - Рома наконец повесил пальто, уселся на свое место и крутанулся в кресле.
- Ром… - Андрей взъерошил волосы. – Я ничегошеньки не понимаю.
- Ага, я прямо слышу, как скрипят вхолостую твои мозги, - кивнул Малиновский, - как колесики в несмазанном механизме. И почему же это Катенька от благ земных отказывается – вот загадка-то… Да ты не парься, Палыч, прими как данность. Она просто другая – и всё. Вообрази, что твоя помощница – представительница иной цивилизации. Прибыла с далекой планеты, где всё устроено по иным законам. Деньги не важны – их просто не существует. Какое-то особое там мироустройство, без всей этой возни с обогащением. Много музыки и света…
По мере того как Роман говорил, в нем как пружина некая раскручивалась, голос изменился, стал отрешенным, с нотками волнения. Он встал, подошел к окну и вперил взор в небо, засунув руки в карманы брюк.
- …Много музыки и света, и краски такие – неуловимые, нечеткие, размытые, но – с позолотой. Не очевидное, а тайное сверканье. И речи такие плавные, неторопливые, гармоничные… возможно, все фразы – в рифму, а может, там говорят – как поют. Как у нас – соловьи в лесу. Только соловьи далеко, мы их не слышим. А там – повсюду. И дожди другие – все капли крупные и тоже с золотом. А яблоки на деревьях такие большие, розовые и светятся, как будто внутри каждого горит свеча.
- Ромка, - произнес растерянно Жданов. – Ты врал мне про выбор жены разумом? Ты влюблен в Катю?..

Малиновский вынырнул из собственного наваждения, медленно повернул голову, жестко поглядел на друга.
- Вот что меня в тебе напрягает, Палыч, так это желание всему дать определение. Любит, не любит, плюнет, поцелует, к сердцу прижмет, к черту пошлет… Не надо делать пафосных выводов. Я умею красиво изъясняться, язык хорошо подвешен – только и всего. У меня по литературе всегда пятерка была. Мне в десятом училка так и говорила: «Тебе бы, Малиновский, романы писать – стал бы популярным беллетристом». Вот только лаврами страдающего лирика Ленского меня награждать не нужно. Я хочу жениться на Кате, потому что она для меня – идеальный вариант. Не предаст, не изменит. Шелков-бриллиантов не потребует. Будет счастлива от букета ромашек.
- Звучит цинично даже для тебя, - трудно было понять по взгляду Жданова, поверил он другу или нет.
- Да? А сделать предложение Кире ради голоса на совете директоров – не цинично? –парировал Роман. – Не суди да не судим будешь, Андрюх. Кто мы есть с тобой на этом свете – мы оба прекрасно знаем. Такое эфемерное понятие, как любовь, в нашу жизненную схему не входит. И всё с этим. Давай о делах. Вот, факс пришел из Екатеринбурга – весьма дельные предложения. На, изучай. Кстати, сегодня совещаемся?
- Да, в одиннадцать.
- Расширенным составом?
- Нет, узким кругом – я, ты и Катя.

10

«Шабаш ведьм» - пожалуй, самое точное определение для женсовета, сгрудившегося у ресепшена с самого утра и смакующего последние новости. Выйдя из лифта, Жданов сразу отметил – Кати среди подруг нету. Зато ее имя тут же коснулось слуха:
- Роман Дмитрич привез Катю?
- Да говорю же – собственными глазами видела!
- А я в лифте с ними ехала! Катька такая смущенная была… А Малиновский так на нее смотрел, так смотрел!
- Быть такого не может! Чтобы Роман Дмитрич…
- Да это как будто даже не Роман Дмитрич. Внешне вроде он, а по сути – кто-то совсем-совсем другой. Такое выражение лица, такое… ну вот нипочем не Роман Дмитрич!
- Чудеса…
- А я и раньше замечала, что они… общаются. Разговаривают. То тут наткнусь, то там. Малиновский улыба-а-ается, физиономия такая блаженная…
- Влюбился?!
- Да не способен он влюбиться! Нечем ему влюбляться! Кое-что другое делать есть чем, а вот любовь…
- Маш, ты меня прости, конечно, но в тебе личная обида говорит. С тобой он даже из лифта на одном этаже боялся выйти. А Катю открыто привез, смотрел открыто, глаз не сводил, и до приемной с ней пошел…
- Что делается! Ну, Катька, ну, тихушница! А как же Коля?
- Надо ее расспросить обо всем.
- Да толку? Ни за что не расколется!

- Доброе утро, дамы, - прервал Жданов поток восклицаний. – Не подскажете – куда я попал? Это компания Зималетто или ярмарка на базарной площади?
«Дамы» притихли, подобрались, отозвались нестройным хором:
- Доброе утро, Андрей Палыч!
- Мы почту разбираем! – поспешно добавила залившаяся румянцем Шурочка.
- Вижу, - кивнул он мрачно и отправился к себе в кабинет.

…Ночь выдалась ужасной. Толком не спал – какими-то урывками. Принятое решение камнем повисло на сердце. Краеугольным камнем – тянуло и кололо одновременно. Рано утром Кира уехала к себе – переодеться. На вопросы, как она себя чувствует, с убивающей его благодарностью повторяла: «Лучше, гораздо лучше». Уходя, приникла к нему судорожно, будто прощались не на пару часов, а навек. Жаль ее было – даже больше, чем себя. Себя жалеть вообще не разрешил – выдал мысленно жесткий, яростный запрет собственному отражению в зеркале, когда брился, с неприязнью глядя в красивое лицо зазеркального двойника.
Надежда была на одно – вот заглянет сейчас в каморку, и наваждение лопнет как мыльный пузырь. Было и сплыло. Знакомая, привычная Катенька улыбнется ему, он ответит дружеской улыбкой, и они непринужденно заговорят о делах. И никакой острой, жгучей маеты в душе, никакой «инопланетности» и невесомости – всё как всегда.
…Медлил в приемной перед дверью как школьник, ловя на себе недоуменно-заинтересованные взгляды Клочковой.
Кабинет был пуст, из каморки – ни звука. Теперь он на этом «пороге» будет топтаться в нерешительности?
Разозлившись на себя, Андрей распахнул дверь.
Абсолютно будничная картинка – Катя на своем рабочем месте, вбивает в компьютер, заглядывая в листок, какие-то цифры. Бежевая кофточка с бантиком у горла, волосы – ровным валиком, только одна тонкая упрямая прядь – на щеке.
Лопайся, мыльный пузырь. Всё действительно как всегда. Это же Катя. Катя Пушкарева!

…Какое там «лопайся». Пузырь стремительно раздуло, судя по распиранию в грудной клетке – до размеров галактики. И не пузырь это никакой, а что-то сверхпрочное и раскаленное – вот-вот то ли разорвет изнутри, то ли расплавит.
Катя.
Прекрасная.
Удивительная.
Родная.
Погиб.
Пропал.
Окончательно.
На что же обрек себя?..

- Доброе утро, Андрей Палыч.
- Доброе утро, Катенька, - заставил себя ответить.
Спасительный голос Урядова за спиной:
- Андрей Палыч, можно? Безотлагательный вопрос, если его не решить – Милко меня четвертует.
- Да, разумеется, - Жданов отодрал себя от дверного косяка, сел на свое место.
Георгий живенько занял кресло напротив и затарахтел:
- Вот тут контракты с моделями просроченные, надо определить, какие продлевать, какие нет. Наш гений галочками пометил, но, на мой взгляд, он слишком размахнулся – выбрал много и самых высокооплачиваемых, не согласовав с вами, и поэтому…
Урядов говорил и говорил, а Андрей рисовал карандашом на стикере звезды. Много-много маленьких звезд.

* * *

День прошел в суете, мелкой, выматывающей, громкоголосой (то тут, то там кто-то с кем-то чего-то не мог поделить и договориться). Малиновский опять был «на выезде» - встречался с партнерами, появился только под вечер – в хорошем настроении, оживленный, весь какой-то по-весеннему распахнутый (даром, что на  дворе декабрь). Бухнулся в кресло, вытянул ноги, доложил:
- Палыч, я молодец. Я показал дулю конкурентам. Увел Ларионова у «Фонтаны» из-под носа!
- Ларионова? Из «Евростиля»? – Жданов был каменно-спокоен.
- Ага! У них соотношение цены и качества – блеск, это прямо то, что доктор прописал. В общем, всю партию они отдают нам, я образцы уже Милко в мастерскую закинул – он в восторге, языком цокает, чуть не облизывает эти самые образцы. Хвали меня, Андрюх!
- Хвалю. Молодец. Умеешь ты убеждать, Ромка, - Андрей не смотрел на друга, смотрел в экран монитора. – Кого угодно уболтаешь.
- Это ты о чем?
- Это я о Ларионове, - Жданов глянул на часы. Роман заметил это.
- У вас с Катей репетиция сейчас, - констатировал он, сразу как-то угаснув.
Андрей в ответ ничего сказать не успел – из каморки вышла Катерина, положила перед ним стопочку документов.
- Готово, Андрей Палыч.
- Спасибо, Кать.

…Повисла пауза – Жданов уставился в бумаги, словно они – архиважнейшее, что у него есть сейчас в жизни. А сам – исподволь, поверх листа – взгляд на Ромку… Ох, и глаза у него… Могут, оказывается, так светиться и туманиться. Смотрит на Катю, конечно же, безотрывно, открыто. А она?..
Быстрый поворот головы направо – и она смотрит. Вернее, посмотрела и опустила ресницы. И… что это?.. Улыбка на губах?.. Старается ее сдержать. Микроразговор у них такой молчаливый получился…
Скрутилась до упора пружина внутри.
Всё правильно.
Умеет Ромка убеждать и располагать к себе.
Он – реальный.
А строки в дневнике – это всего лишь буквы.
Всего лишь фантазия.
А с пружиной разберемся.
Раскрутим обратно. Как-нибудь.

- Андрей Палыч, мы будем репетировать?
- Да, конечно, - надо же, нормальным голосом ответил, разве только слегка замороженным. – Отступать нам некуда.
- Ладно, - Малиновский поднялся. – Пойду. Не буду мешать.
- Ром, - окликнул его, уже двинувшегося к двери, Жданов, - останься.
- Что?
- Я говорю – останься. Нам нужен независимый эксперт. Посмотришь на всё со стороны, послушаешь - и дашь объективную оценку. А если припозднимся – ты как раз будешь кстати, отвезешь Катю домой. Я не смогу – у нас с Кирой еще планы на вечер.

…Сказал – как в прорубь ледяную прыгнул. С разбегу. В сорок градусов мороза. Без подготовки.
- Серьезно? – Роман посветлел, разулыбался. – С удовольствием приму посильное участие. Я, кстати, и порежиссировать могу – в детстве в драмкружок ходил. Мизансцены, там, всякие повыстраивать, то да сё.
- Вот и отлично, - Андрей встал. – Встречаемся через десять минут в конференц-зале. Мне еще надо к Милко заглянуть, пока он не убежал.
Жданов вышел из кабинета и зачем-то придержал дверь, закрыл ее за собой плавно, бесшумно, оставляя Катю и Рому наедине.
Стоял посреди приемной неподвижно. Сил не было никаких.
- Андрей… тебе что-нибудь нужно? – пролепетала напуганная выражением его лица Клочкова.
- Ага. «Плаху палача и рюмку водки», - жестко усмехнувшись, процитировал он «Обыкновенное чудо».
- Не поняла?..
- Расслабься, Вика. Закажи в офис ужин на троих и можешь быть свободна.

* * *

Самое парадоксальное – репетиция прошла очень плодотворно и весело. Зажав себя в кулак, Жданов пребывал в ударе – демонстрировал всё актерское мастерство, на которое был способен, и даже свыше того. Катя, расслабившись, очень мило ему подыгрывала. Малиновский хохотал, вытягивал вперед большой палец, одобряя действо, то и дело азартно подсказывал, с какой стороны зайти, как повернуться, какой трюк использовать.
Потом мирно поужинали, попутно обсуждая, какими еще приколами можно повеселить зималеттовскую публику. Время пробежало незаметно – спохватились в половине десятого.
- Андрюх, у вас же с Кирой планы были. И чего это она телефон твой не обрывает? – удивился Роман.
- Она же знает про репетицию, - пояснил ровным голосом Жданов. – Ничего, успеем. Ее подруга вечеринку в клубе устраивает, а это всегда до утра. Заедем туда ненадолго.

…Какая изящная, убедительная ложь. На самом деле Кира ждала его дома, наверняка всё такая же притихшая и несчастная. И он сейчас действительно к ней поедет. Сейчас, сейчас. Вот только еще один взгляд на Катю. И еще один. И улыбнуться ей беспечно. Вот так. И поймать в ответ легкую улыбку. У нее золотые ресницы…
Головокружение. Проклятый мазохист…
Наконец, Андрей решительно поднялся:
- Всё, друзья мои, по коням.

В подземном гараже он заставил себя пронаблюдать, как Малиновский усаживал Катю в свою машину. Потом Роман помахал ему весело и подмигнул. Впервые за столько времени ослабла между ними болезненная тетива.
«Да, Ромка, мы по-прежнему лучшие друзья. И навсегда ими останемся».

…Потом Андрей долго-долго кружил на джипе по городу. Сворачивал к дому Киры – и вновь менял направление. И так раз двадцать.
Посыпал мелкий снежок, «дворники» трудились исправно, скользя по лобовому стеклу. Как это красиво – белоснежное полотно на сером асфальте.

Смотри – светлее снег,
Смотри – хрустальней лед.
Смотри – морозный воздух стал серебром.
И что-то светит нам,
И что-то нам грядёт,
И верим – этим «чем-то» будет добро.

Катина песенка сопровождала падение снежинок. Они падали сквозь стекло, сквозь пальто, сквозь кожу – прямо в сердце.

…Когда Жданов приехал наконец к Кире, она уже спала – не раздеваясь, поверх покрывала, как-то криво, неловко подсунув под голову подушку. Причина столь раннего отхода ко сну стояла на кофейном столике – пустая бутылка из-под вина.

* * *

- Я пойду, Роман Дмитрич. Спасибо, что подвезли.
- Катя, а давайте на «ты»?..
- Простите… Я не смогу, наверное…
Ну вот, сразу сжалась, отдалилась. А всю дорогу они болтали так непринужденно.
Малиновский пребывал в состоянии остро-сладкой пытки. Малейшее, самое крохотное приближение к Кате – и она отступала.
- Почему не сможете? Разве местоимение «ты» произносить сложнее, чем местоимение «вы»? – он вновь прибегнул к спасительному шутливому тону. – Ну, давайте порепетируем. Вечер сегодня такой – сплошные репетиции. Попробуйте сказать следующую фразу: «Рома, спасибо, что ты меня подвез». Повторяйте за мной.
- Давайте вы покажете мне пример, - она улыбнулась не без лукавинки. – Скажите мне: «Катя, уже поздно, ты должна немедленно покинуть мою машину».
- Вы меня без ножа режете. Я не могу такое произнести!
- Ну, вот видите.
- Думаете, подловили меня, да? А мне просто формулировка не понравилась. Я по-другому скажу, - он вдруг наклонился к самому ее уху и прошептал: - Катя, я не хочу, чтобы ты  покидала мою машину.
Она замерла – не отстранилась. Это позволило опьяневшему от ее близости Малиновскому добавить всё тем же срывающимся шепотом:
- Я хочу быть с тобой. Всегда.

…Она ведь чувствует жар, исходящий от него, - не может не чувствовать. Голову не отклонила, не отодвинулась, но – вся неподвижная, ушедшая в себя, губы плотно сомкнуты. Желание разомкнуть эти губы поцелуем становилось взрывоопасным, зашкаливающим.
Не посмел. Обрушил всю свою страсть на ее ладонь – целовал, сплетал-расплетал ее пальцы со своими – Катя не отнимала руки, она нагревалась от горячих губ Романа и даже вздрагивала слегка, пьяня его этим еще больше… Но что-то творилось с ней при этом – словно какой-то потайной душевный капкан не выпускал из плена… Вон и глаза ее – влажные, грустно-растерянные… безумно красивые…
Ну что – опять Жданов? Он – причина?.. Но сколько же можно – безнадеги этой?.. Вот только что, нынешним же вечером, он упомянул опять о Кире, о том, что едет с ней куда-то… Ведь яснее ясного – его жизнь решена, согласована и утверждена «в верхах», незримые печати расставлены, осталось только в паспорт печать шлепнуть.
Или это в нем, в Романе, дело?
- Катя… - поцелуи становились все горячее, достигли запястья. – Катенька…
- Рома, я не могу, я не готова, - сдавленно произнесла она. – Прости меня…
- Вот видишь, получилось, - он всё шептал, не мог заговорить полноценно. – Получилось назвать меня на «ты». За что же ты просишь прощения?.. Катюша, я учусь терпению. Это сложно, но мне даже нравится этому учиться. Всё будет только так, как ты захочешь.
Малиновский выпустил ее руку. Сам. Превеликим усилием воли. И был вознагражден – Катя посмотрела на него с нежной благодарностью и сказала:
- Не знала раньше, что ты такой хороший.
- Да я разный, Катя, - кое-как справился с тахикардией, улыбнулся. – Чего только во мне не намешано. Правда, сейчас, кажется, выдуло всё, кроме… молчу, молчу. Катенька, всё хорошо. Не вздумай только меня жалеть. И вообще – уже поздно, - он поддразнивающе прищурился. - Ты должна немедленно покинуть мою машину.
Она засмеялась и… неожиданно быстро поцеловала его в щеку.
Через пару мгновений ее уже не было в салоне автомобиля.
Роман сидел, ошалевший, в полной неподвижности. В сокрушительном, кретинском восторге.       
     
* * *
     
День новогоднего корпоратива в Зималетто – это всегда время, с самого утра не имеющее никакого отношения к работе. В чем-то сравнимое с днем показа новой коллекции, только нервозности меньше, а больше веселой суеты. Начало празднования было назначено на семь часов, в зале для показов расставлялись столы, мелькали приглашенные официанты в красивой бело-красной униформе, украшались стены, настраивались свет и музыка. Всем верховодил женсовет – расфуфыренные дамочки носились туда-сюда, гордые от приобретенных полномочий, загоняли Федьку с поручениями, шума от них было больше, чем толку.

- Маш, ты Катю не видела? – спросила, отдуваясь, Пончева, примчавшись на ресепшен (Тропинкина вынуждена была периодически сидеть на своем рабочем месте и отвечать на звонки). – Куда-то она запропала.
- Репетирует, наверное, со Ждановым, - Мария пожала плечами.
- Да прямо – репетирует! Жданов – вон он, в баре сидит в одиночестве, кофе пьет.
- Ну, не знаю, Тань. Может, в банк уехала. Вот не удивлюсь! Ей что праздник, что не праздник. И пришла сегодня в одежде своей будничной…
- Так она же всё равно в костюме Снегурочки будет, - напомнила справедливости ради Татьяна. – Костюмчик такой классный! Мы с Амуркой лично выбирали.
- Пончита, ну не весь же вечер она в шубе будет сидеть! – вздохнула Тропинкина. – Весь вечер – это свариться можно!
- Да там шуба – одна видимость! – сообщила Пончева. – Во-первых, недлинная. Во-вторых, легонькая, как платье, только мех по краям, и так же – с шапочкой. И сапожки белые – невесомые просто. Катьке так идет! Мы с Амуркой даже уговорили ее очки снять на время выступления. Она, правда, сопротивлялась: «Я же не увижу ничего». А я ей: «А чего тебе разглядывать-то? Микрофон у носа?»
- Вот она, наша красавица, - констатировала Тропинкина, когда дверцы лифта разъехались и появилась Катя – разумеется, с какими-то папками в руках.
- Кать, ты где была? – добродушно проворчала Татьяна. – Ищу тебя везде.
- В банке.
- Ну, я же говорила! – закатилась Маша. – Катька, в такой день, а!
- Именно в такой день, - вздохнула Катерина. – В праздники ничего не будет работать, надо сейчас успевать. У меня столько всего незаконченного…
- Может, ты во время вечеринки посидишь поработаешь в каморке? – поддразнила ее Тропинкина.
- Хорошая мысль, - с серьезным видом кивнула Катя, пряча улыбку. - Вот выступлю – и пойду баланс доделывать. Принесете мне чего-нибудь вкусненького с праздничного стола?
- Ты что, всерьез, что ли? – Тропинкина вытаращила глаза.
– Да шутит она! – захохотала Пончева. – Кать, я тебе костюм погладила, надо бы еще раз примерить, вместе с Шуркиными клипсами – она их, молодец, не забыла, притащила. Клипсы – закачаешься, сияют, как звездочки. Как раз для Снегурочки. И не вздумай сопротивляться!
- Сопротивляться – вам? – фыркнула Катя. – Это утопия, Танечка. Но мерить мне правда некогда – сплошная запарка. Мне где-то часа два еще надо плотно поработать.
- Два часа? – ужаснулась Татьяна. – Это ты только к самому началу освободишься?
- Угу. Всё, девочки, я к себе.

…Жданов пил, сидя на высоком табурете в баре, обжигающий черный кофе с коньяком (третью чашку, и плевать на сердцебиение) и смотрел издалека на Катю. Видел, как непринужденно болтает она у ресепшена с подружками, как они смеются над чем-то. Еще видел, что она держит в руках папки – вон так синяя точно ллойд-моррисовская, а раз его помощница так весела и расслабленна, значит, у нее опять всё с банком получилось, уникально, волшебно и героически. А еще он видел ее милый профиль и эти знакомые выбившиеся прядочки волос – какого же они оттенка? Каштан?.. Пепел?.. Смесь красок.
…А еще хотелось сдохнуть от тоски. Прямо здесь и сейчас.
- Повтори, - Андрей придвинул пустую чашку к официанту.
Юноша кивнул с испугом и настороженностью во взгляде. Четвертая порция крепкого кофе с коньяком – это по-любому слишком.
…А Жданов всё смотрел свой «кинофильм». Вот Катя распростилась с дамочками и двинулась к дверям, поправив на ходу длинный вязаный шарфик. Вот, откуда ни возьмись, из-за угла – Малиновский. Жадно заприметил Катерину и бросился вслед за ней – открыто, свободно, не обращая ни на кого внимания, не отдавая ни в чем отчета. Нагнал, тронул за плечо. Сказал что-то проникновенное, не сдерживая лучезарной улыбки. Взял из ее рук папки, словно это неподъемные кирпичи, которые она сама донести не в состоянии, и ему непременно надо ей помочь. Катя улыбнулась Роману в ответ. Скрылись…
…И зашептались взбудораженно Пончева с Тропинкиной, тоже пронаблюдавшие умилительную сценку. Готовая сплетня – с пылу с жару, как горячий пирожок из духовки – вице-президент и помощница президента… Не может быть… Да ей-богу… Собственными глазами… Собственными ушами… Что делается… Бывает же… Вот сенсация… Надо обсудить… Срочный сбор в курилке…
И так далее, и тому подобное.

Жданов глотал горький напиток и не понимал – как он переживет этот проклятый корпоратив. Уже завтра должно стать легче – начнутся затяжные праздники, он уедет с Кирой в Лондон, и в разлуке эта сердечная болтанка утихомирится. Всё войдет в свою колею…
Он ведь принял решение?
Он его принял.
Вот только состояние – караульное. И предчувствия – караульные. Совсем плохо контролирует себя.
…Андрей осознавал – нехорошо, опасно он взведен сейчас. Словно курок на пистолете в нетвердой руке безумца.

11

- Катя-а-а! – восхищенно  и дружно загудел женсовет, когда Снегурочка была уже в полном своем «обмундировании» в гримерке.
Тут же посыпались разрозненные реплики:
- Красотка!
- Прелесть!
- Класс!
- Чудо!
- Катька, какая ты милая!
- Сплошное очарование!
- Да ладно вам, - смущенно пробормотала Катя. Она разглядывала себя в зеркале, близоруко щурясь. – По-моему, я на школьницу похожа на детском утреннике.
- Да какая школьница! – возмутилась Светлана. – Ты – сказочный персонаж, прямо как с иллюстрации сошла. Образ – полное попадание в «десятку»!
- Ага, удачный Андрей Палыч выбор сделал, - согласилась Танюша.
- Кстати, где он? – озаботилась Шурочка. – Скоро его выход, Урядов там пока публику шуточками разогревает…
- Жданов уже в костюме, он за кулисами, - сообщила Амура. – Я его видела – в шубе, с посохом и бородой, улет полный! Только вид серье-о-озный такой, будто не Деда Мороза ему изображать, а… Гамлета, например.
- Волнуется человек, - улыбнулась Уютова. – Все-таки перед родным коллективом выступать.
- Кать, ты тоже иди-ка за кулисы, - спохватилась Тропинкина. – Тут ни черта не слышно, мы ж тебя из зала всем миром будем вызывать! И не смотри так укоризненно – это старинная русская новогодняя традиция! И неважно, где праздник – в детском саду или в доме престарелых… Девчонки, пошли наши места занимать!
- Скорее, скорее!
Стайка кумушек подхватилась и унеслась в зал. Катя еще раз поглядела в зеркало, вздохнула, не понимая, нравится самой себе или нет. Ну, не умеет она этого понимать… никогда не умела. Вот клипсы Шурочкины точно красивые. Сверкают как звездочки…

…За кулисами Жданова не было. Уже перед публикой?.. Точно, его голос… И голос Георгия Юрьевича… Народ хохочет и хлопает, всё как полагается… Ох, как волнительно…
Катя поразминала пальцы – они были ледяными. Спокойно. Это не светское мероприятие, по ту сторону – все свои, ей всего лишь надо выйти на подиум, превратившийся этим вечером в сцену…
Ей – на подиум. Смешно. Как-то на заре своей работы в Зималетто она уже побывала там… Тот позор и кошмарище никогда не забыть. Уж если ТО пережила… то сейчас никакого страха в принципе нет и быть не может… не может…
- Сне-гу-роч-ка! – грянуло из зала. – Сне-гу-роч-ка!
Катя вздрогнула, запаниковала, несмотря на то, что почти уговорила себя не волноваться. Но лишь на секунду.
- Сне-гу-роч-ка! Сне-гу-роч-ка!
Она выдохнула и раздвинула руками кулисы…

…А приятно идти вот так по подиуму, когда твоего появления ждут. Когда ты здесь и сейчас – желанна и уместна. Когда тебе улыбаются и хлопают. Улыбок, правда, не видно почти, на глазах нет очков, размытая картинка. Но они, эти улыбки, чувствуются – веет теплом…
Дед Мороз где-то сбоку, его разглядывать тоже проблематично и некогда. С другой стороны  Урядов протянул Снегурочке микрофон, она посмотрела на Федьку, расположившегося за музыкальным центром внизу, под подиумом, и легонько кивнула, подавая знак, - всё отрепетировано и выверено до мгновения. Полилась музыка – и зрители-слушатели замерли…

Приходит Новый год –
Не слышен тихий шаг.
Снежинками приходит прямо в ладонь.
И ждет опять чудес
Упрямая душа.
Ты не спугни мечту, надежду не тронь…

…Всё – за эту женщину, думал потрясенный Малиновский, вбирая в себя жадно Катин голос и весь ее хрустальный облик. Всё на свете – ничего не жаль.
Он сидел за маленьким ближайшим к сцене столиком на четверых. Рядом была только Кира, два других места предназначались для Жданова и Кати, когда они закончат свое выступление и спустятся в зал…

Песенку Снегурочки приняли шквалом аплодисментов и восторженных восклицаний. Даже Кира отметила, и без всякого сарказма, нейтрально:
- А наша мышка-норушка неплохо поет.
- Она и выглядит неплохо, - отозвался, пряча улыбку, Роман. – Ты не находишь?
Воропаева приподняла бровь, хмыкнула, цедя из бокала шампанское. Кажется, из третьего по счету.
- Ромочка, тебе осталось только подтвердить, что всё, о чем трещит в последнее время на всех углах женсовет, - правда.
- И о чем же он трещит?
- Что ты бегаешь за Пушкаревой, как озабоченный девятиклассник.
- Подтверждаю, - Малиновский рассмеялся – его позабавила формулировка. – Бегаю за Пушкаревой, как озабоченный девятиклассник. Хочешь установить мне диагноз?
Кира бросила на него внимательный взгляд поверх бокала. Вместо ответа задала вопрос:
- А твой друг, - кивок в сторону подиума, - в курсе?
- Разумеется, в курсе.
- И что? Благословил?
- Кирочка, он же мне друг, а не духовный отец.
- Ну-ну, - как-то неопределенно промолвила Воропаева, в глазах ее промелькнула потаенная, грустная тень. – А диагноз, Ром, я тебе установить не могу. Сама мало что понимаю в этой жизни.

…Аплодисменты всё не заканчивались. Уже успевший набраться Потапкин выкрикивал «бис».
«Ну, как?.. Как я спела?..» – «Замечательно, Катенька. Просто божественно. Вы же слышите – все сходят с ума». – «А вы?.. А вам понравилось?..» - «Очень…»
Быстрый переброс взглядами-репликами. Наконец-то Катя разглядела Жданова в костюме Деда Мороза – едва сдерживала веселую улыбку, и сердце щемило – какой милый… какой смешной… Глаза близкие… Почему так смотрит?.. Как будто она опять только что спасла его компанию… А она песню спела – всего лишь песню…
И всё это – секунды, поскольку времени расслабляться нету.
«Начинайте, Андрей Палыч. Первые слова – ваши». – «Окей, Кать. Не волнуйтесь – я вас не подведу».

…По Катиной задумке, главную скрипку в их дуэте играла именно Снегурочка, она была решительной и боевой, а Дед – эдаким простачком-недотепой, вечно всё путающим, забывающим, плохо ориентирующимся в происходящем. Этот контраст, диссонанс характеров и внешнего вида был уморительно-комичен, публика с удовольствием хохотала. Несколько потешных мини-конкурсов с активным участием зималеттовцев пролетели незаметно и весело. И вот уже Урядов вновь взлетел на подиум, принял бразды правления, сияя белозубой улыбкой. Деда Мороза и Снегурочку провожали овацией…

…Катя не поняла, куда мгновенно исчез Жданов. Вроде бы они друг за другом уходили за кулисы, она лишь слегка подзадержалась, запутавшись в тяжелом бархате, а шефа уже и след простыл… Как странно и обидно – не поздравил с удачным выступлением, ни словечка – растаял в пространстве, будто на самом деле - сказочный персонаж…
В гримерке Катя сняла шапочку, расчесала и сколола заколкой волосы, стала искать свои очки – тоже как сквозь землю провалились. Может, кто-то из женсоветчиц прибрал?..

…В своем кабинете Андрей бросил в кресло «амуницию» Деда Мороза, смочил водой из графина лицо и волосы.
Ну, вот и всё. Выдержал. Был на высоте. Сил это моральных отняло столько, что темные пятна мелькали перед глазами и бухало в грудной клетке. Последнее – скорее всего, от кофе… Четыре чашки крепкого кофе с коньяком – вся «пища» за целый день. Пообедать не успел, да и сейчас есть не очень-то хотелось.
Уехать бы домой. Немедленно. Скрыться от всех и вся, залезть, как медведю, в берлогу, выключить все телефоны… А в берлоге и не может быть телефонов, никаких следов цивилизации, кругом снег и тайга, далекий вой волков и тоскливое «гуканье» какой-то ночной птицы…
Ну и бред лезет в голову.
Нельзя ему сейчас уехать, невозможно.
Он президент и в общем-то хозяин на этом празднике.
Должен проявить уважение к коллективу и побыть хоть сколько-то.
Значит, надо как-то ослабить прошившие его вдоль и поперек натянутые струны и уменьшить частоту пульса.
…Когда доставал из шкафчика бутылку виски, подспудно понимал – зря. Но другого способа для расслабления не придумал.

* * *

- Что-то эмигранты из Лапландии не спешат в нашу теплую и немногочисленную компанию, - заметила Кира, по-прежнему активно налегая на шампанское.
- Какие эмигранты? – рассеянно спросил Малиновский, пытаясь отыскать взглядом Катю.
- Дед Мороз и Снегурочка, - хихикнув, пояснила Воропаева. – Ты ведь ненаглядную свою 
высматриваешь? Шею не сверни, Ромео. Думаю, они уже сели в сани и укатили на оленях в свою вечную мерзлоту. «Увезу тебя я в тундру, увезу к седым снегам…»
- Кир, мне кажется, вот этот бокал – уже лишний.
- Почему это? – искренне удивилась она. – У нас корпоратив или производственное совещание? Ты что, забыл наши традиции? Или ты правильным заделался, Ромочка? Куда катится этот мир… О, вон твоя Джульетта, она же - Снегурочка. Одна-одинешенька. Дед Мороз по дороге из саней выпал.
Роман тоже увидел Катю – она шла между столиков, ее то и дело останавливали, благодарили, выражали одобрение… Непривычная к такому вниманию, она смущенно улыбалась в ответ и торопилась проскользнуть дальше. Близоруко моргая, искала кого-то взглядом… кого? Смотрела мимо столика, где сидели Малиновский и Воропаева, не замечала их, при этом неумолимо приближалась… С другого конца зала ей активно замахали руками женсоветчицы, Катя повернула в их сторону…
Ну уж нет. Роман вскочил и преградил ей путь.
- Катенька, места – согласно купленным билетам. Прошу.
- Рома… я лучше к девочкам пойду, - неуверенно произнесла она, бросив осторожный взгляд на Киру. – Мне с ними… привычнее… И у кого-то из них мои очки, мне надо забрать…
- Катя, не стесняйтесь, подсаживайтесь к нам, - вмешалась Воропаева. – Зачем вам сейчас очки – отчет, что ли, писать? К тому же у вас, вон, пес-поводырь есть… Ром, это шутка, не обижайся.
- У Киры Юрьевны сегодня своеобразный юмор, - поделился Малиновский с Катей, пододвигая ей стул.
- А Роман Дмитрич сегодня до ужаса занудный, - тут же ввернула Кира. – Но мы его сейчас растормошим, правда, Катя? Кстати, вам очень идет эта шубка, и без очков вам гораздо лучше. Пели и дурачились вы тоже замечательно.
- Спасибо, - недоверчиво откликнулась Катерина.
- А где же ваш Дедушка? – продолжила Воропаева вполне мирным и дружелюбным тоном, если не учитывать легкой иронии и чересчур растянутых под влиянием алкоголя гласных. – Его закружило в вихре бабОчек… то есть, я хотела сказать – Снежинок? Не бережет себя, бедолага, в его-то возрасте.
- Я не знаю, где Андрей Палыч, - просто ответила Катя. – Исчез куда-то после выступления…
- О, это с ним бывает, - кивнула Кира и глотнула еще из бокала. – И очень часто. Исчезает – как в воздухе растворяется. Ищи-свищи... Давайте выпьем, Катя. Ром, у тебя что с правой рукой? Наливай.
- Мне сока. Яблочного, - попросила Катерина.
- Катя, - укоризненно посмотрела на нее Воропаева. – Новый год же празднуем. Хоть и приближающийся…
- Ну хорошо, немножко.
Малиновский разлил по бокалам пенящийся напиток.
- За вас, милые дамы, - торжественно провозгласил он.
- И за нас, грубых мужиков, - подошедший незаметно Жданов сел рядом с невестой. Он был без пиджака, в черной рубашке с расстегнутым воротом. Блистательно-красивый, улыбающийся. В глазах – хмельные огоньки.
- Люби-и-имый! – протянула Кира и обхватила гибкими руками его за шею. – Я тебя так ждала! Ромка, Катя, подтвердите! Где ты был, дорогой? Бороду сбривал, да?.. Жаль – она тебе так шла…
- Ууу… - правильно оценил уровень ее опьянения Андрей. – Я смотрю, вы тут даром времени не теряли.
- А ты попробуй нас догнать! – лихо подмигнула ему она. – Хватани шампанского прямо из горла.
- Я лучше хватану виски, - он налил себе приличную порцию. – Я заслужил, целый час развлекая на подиуме драгоценных моих сотрудников. Господа и дамы, присоединяйтесь!
- Легко! – Кира ухватила бокал и, смеясь, кивнула в сторону Романа и Кати. – А вот эта парочка меня огорчает – они почти не пьют. Милый, давай их напоим, а? – ее смех принял затяжной характер, аж слезы на глазах выступили. – Новый год у нас или где? Ребята, очнитесь, президент компании всем приказал веселиться! Ты же приказал, Андрюша?
- Собственноручно подписал приказ, – спокойно ответил Жданов, после того как выхлестал содержимое бокала в несколько крупных глотков. – Катя, Ромка, ну в самом деле… расслабьтесь.
- Да мы и не напрягались, чтобы расслабляться, - весело сообщил ему Малиновский.
Катя помалкивала, жевала салат из морепродуктов, запивая его соком. Периодически оглядывалась на своих подружек – явно хотела к ним…
- А Федор наш совсем неплох в роли диджея, - покосившись на нее, заметил Роман. – Отличная музыка. Катя, пойдем танцевать?
- Замечательная идея! – Кира хохотала, просто остановиться не могла. – Мы тоже пойдем, правда, Андрей? Только не сейчас. Не под эту томную мелодию. Мы закажем Феде рок-н-ролл! После четырех лет совместной жизни самый лучший танец – это рок-н-ролл. Очень взбадривает!..
- Точно, - подхватил Жданов ей в тон. – Еще краковяк подходит. Твое здоровье, дорогая.
- Твое здоровье, любимый.
- Идем, Катя, - Малиновский потянул ее за руку. – Не будем мешать совместному семейному пьянству в особо крупных размерах.

- Что с ними? – тихо спросила Катя.
- С кем? – Ромка плохо соображал, получив возможность держать ее в объятиях, плавно вести за собой в танце и вдыхать сладковатый аромат ее волос.
- С Андреем Палычем и Кирой Юрьевной.
- А что с ними не так? По-моему, им весело.
- Какое-то очень странное веселье…
- Ты просто из другого мира. Ты – молочный котенок по сравнению с этими светскими львами.
- Ты тоже светский лев? – Катя слабо улыбнулась.
- В общем, да. Был.
- Почему был?
- Обрыдло.
- Что – вот так, сразу? – она в сомнении покачала головой. – Так не бывает.
- Я тоже думал, что не бывает. Знаю, как трудно в это поверить. И объяснить почти невозможно. Я и сам путаюсь в ощущениях. Наверное, копилось давно, я просто не замечал. Ты думаешь, пройдохи и повесы не бывают одинокими? Нет, они просто активно заполняют пустоту блеском и мельтешением. Кто-то так живет всю свою жизнь – и вполне счастлив при этом. Но я, кажется, сошел с дистанции. Из-за тебя.

…Вот сейчас – в полутьме и мелькании огней – поцеловать ее. Самое время – после самых верных и правдивых слов. Или для начала задать вопрос, который он обычно задавал девушке в танце: «Что будет, если я тебя поцелую?»
Не мог.
Страх отвержения – просто первородный какой-то. До раздражения, до дикости ему несвойственный.
- Рома, - задумчиво произнесла Катя, - это всё слова. Миры остаются разными.
- Я знаю. Пустишь в свой?
Довольно жалко это прозвучало – будто погреться просил у очага, продрогнув на ледяном ветру. Но Малиновскому уже было всё равно.
Катя сморгнула – как наваждение отогнала. Невесело усмехнулась.
- Ты моего мира не знаешь. Ни с одним из его атрибутов не знаком. Как ты можешь так говорить?
- Почему же ни с одним? Про патефон уже знаю, - пошутил он. – И про всё остальное… узнать готов…

…Нежная мелодия безжалостно смолкла, сменилась быстрыми ритмами. А может, и к лучшему. Вдруг не выдержал бы – и прямо сейчас сделал ей предложение. Вот бы напугал…
- Рома, я к девочкам.
- Я понимаю.
- Мне очки надо найти, глаза уже болят.
- А потом? Хочешь остаться или отвезти тебя?
- Нет… За мной папа заедет. Если он так решил – его не переубедишь.
- Во сколько заедет?
- В половине десятого.
- Тогда я отчалю на пять минут раньше. Чтобы ты убедилась, что я выиграл пари.
- Я и так верю.
- Слава богу. Значит, завтра мы встречаемся?
- Ага. Позвонишь мне?
- Конечно.
Расцепились взглядами и улыбками…

* * *
         
- Катя-а-а-а! Какой успе-е-е-ех!
- И не только на сцене!
- Катя, колись!
- Мы тебя живой не выпустим!
- И без всяких отговорок! Мы всё видели своими глазами!
- Какой танец! Мама дорогая! Какие взгляды!
- Ты с ним поосторожнее, Катя! Это же Малиновский! Знаменитый лапшевешатель! Не вздумай всё принимать за чистую монету!
- А как же Коля? Николай-то как?
- Ой, Ка-а-атя! Ты у нас тихий омут, оказывается!
- Не обожгись, подруга!

Разгоряченные спиртным женсоветчицы галдели по-сорочьи, перебивая друг друга.
- Девочки, у кого из вас мои очки?
- Какие очки! Мы с тобой о другом говорим! Не увиливай!
- Сначала очки.
- Блин! Шурка, ты вроде очки Катины держала?
- Чего это я-то? Не я!
- Тань, ты?
- Я? Я с утюгом стояла! Да в гримерке они, наверное.
- Ни фига подобного! Катя в гримерку уже без очков пришла!
- Точно! Машка их с Кати еще в каморке содрала, чтобы у Пушкаряна соблазна не было их надеть в последнюю минуту… В каморке они!
- Катя, не вздумай улизнуть!
- Я только за очками.
- Катя-а-а-а!
- Я скоро, девочки.
   
Чтобы покинуть зал, нужно было пройти по ряду между столов очень близко к подиуму. Его уже тоже превратили в танцпол – народ отжигал под подзабытого Доктора Албана, «Итс май лайв». Среди танцующих Катя заметила Киру – она была в толпе, и при этом – одна, сама по себе, с полузакрытыми глазами, ни на кого не обращала внимания. Катерина невольно залюбовалась ее восхитительными движениями, гибкостью, пластикой, красотой, страстью, с которой она отдавалась танцу… И не скажешь, что переборщила с шампанским… светская львица…
Катя оглянулась на столик, где они недавно сидели вчетвером, – он был пуст. Ни Жданова, ни Малиновского нигде не наблюдалось.

Роман курил на улице, неподалеку от вертушки. Вышел из здания, даже пальто не накинув, - остудить шальную голову. Мелкие снежинки сыпались сверху – ляпота. «Я и так верю», - сказала ему Катя. «Я и так верю». Она начинает верить ему, его чувствам. А еще она спросила: «Позвонишь?» А на вопрос, пустит ли она его в свой мир, не ответила «нет».
…Переливался огнями проспект. Всё-всё переливалось в природе, «морозный воздух стал серебром».

Жданов стоял у окна в своем кабинете, куда ушел во время танца Малиновского и Кати, и тоже смотрел на серебряный снег. И острым молоточком в висок – методичные удары непонятной природы: «Мне не надо было пить, не надо было…»
У него случались в жизни разные состояния опьянения – от веселой разудалости до угрюмого, неподвижного окаменения. Теперешнее – самое мерзкое и опасное. Твердо стоит на ногах, язык не заплетается, но внутри – неконтролируемое варево. Гора-вулкан из правильных, разумных доводов еще сдерживает бурлящую лаву, но это до поры до времени, до критической точки, до толчка.
Если Кире хочется остаться здесь и приканчивать дальше запасы шампанского – пусть остается, а он поедет домой.
Шаги за спиной, звук открывшейся двери. Жданов обернулся. Катя. Еще не легче.
- Андрей Палыч? – она удивилась, конечно, найдя его в таком неподходящем в разгаре развеселого корпоратива месте. – А вы…
- А я домой собираюсь, - опередил он ее вопрос, подошел к столу и стал складывать в портфель первые попавшиеся листки. Только не смотреть на нее, ни в коем случае.
- А как же…
- Что – как же? – опять стремительно перебил ее Андрей. – Как же праздник? Устал я, Кать. Всё-таки публичный клоун – не моя специальность. Голова разболелась. А вы что здесь забыли?
Хм. Не грубовата ли формулировка?.. Да всё что угодно – только пусть она исчезнет отсюда поскорей.
- Очки ищу, - судя по тону, Катю действительно огорчили его слова. Она быстро ушла в каморку.
Жданов замер, прекратив бессмысленные действия с бумагами. Остолоп…
Хотя… всё правильно. Пусть будет этот вопиющий контраст: начальник-грубиян-самодур с резкими перепадами в настроении, пьющий, почти женатый, – и свободный, лучезарный, солнечный, любезный рыцарь Ромка. Последний флер эфемерной влюбленности исчезнет из ее сердца и со страниц дневника, где воцарится новый герой. Из плоти и крови.
…Так и сформулировал для себя: «из плоти и крови». И при этом ощущал собственную пульсирующую плоть. Собственную горячую кровь. Черт, он все-таки пьян. Не слишком, конечно. Внешне даже, наверное, незаметно. Но проклятая огненная лава – уже у горла.
Надо уходить.
Взял пальто и портфель, крикнул через дверь:
- До свидания, Катя!
Ответа не было. Она что, так обиделась на его «вы что здесь забыли?», что даже разговаривать не желает? Всё ли там с ней в порядке?..
- Катя! – повысил Андрей голос.
Она вышла из каморки. По-прежнему без очков.
- Не нашли? – он удивленно зафиксировал ее поникший вид и… что это?.. Неужто опять капли на слипшихся ресничках?..
- Вот, - сокрушенно вздохнув, она протянула ладонь, на которой что-то лежало.
Чтобы рассмотреть, Жданов подошел поближе.
…Всё, что осталось от очков – осколки стекол, переломанные дужки.
- На полу валялись, - удрученно пояснила Катя. – Наверное, уронил кто-то в запарке... перед моим выступлением… А я сейчас не заметила и наступила. Такая неуклюжая.
- Ну… вы не расстраивайтесь так, - растерянно произнес Андрей, не отдавая себе отчета, что голос его из «нужного» сурово-начальнического превратился в «ненужный» ласково-сочувственный. – Да вы не плакать ли собрались?.. Из-за такого пустяка?.. Перестаньте. Закажем новые.
- Я понимаю, что пустяки, - она печально ему улыбнулась. – Просто они мне были дороги. Их мне папа в больницу принес. Еще в Забайкалье. Я тогда сильно болела, лежала, не могла читать, глаза слезились. А он заказал и принес… в сорок градусов мороза… Глупо, конечно, из-за этого переживать. Я люблю родителей… и… да неважно, в общем, ерунда это.
- Кать… -  он даже не осознал, что, не глядя, бросил пальто и портфель на кресло и руки его стали свободными. – Ну, ей-богу, сделаем такие же, ничего не заметит ваш папа, и мама тоже, а уж плакать – вообще не из-за чего! Давайте сюда эти осколки, не дай бог поранитесь. Вот сюда положим, на мой стол, хорошо? Не поцарапало?..
- Нет вроде, - в смятении и настороженности ответила она, следя расширившимися зрачками за тем, как он забирает у нее «останки» очков, освобождает ее ладонь… и держит ее, не отпускает...

«Мне нельзя было пить…»
Это уже – откуда-то с периферии сознания Жданова, последний разумный мыслительный проблеск. Утонувший под внутренним стоном: «Снегурочка моя близорукая…»
А вслух – получленораздельное, бредовое, измотавшее в последние дни:
- Птица моя нездешняя…

12

Все-таки алкоголь для человека – враг номер один. Его сила в том, что он незаметно подменяет понятия в голове. Искажает смысл слов и действий. А еще он, негодник, многое разрешает, убедительно уверяя: а что в этом такого-то? Ничего крамольного.
Ну в самом деле – на Катиной ладони крохотная царапинка от стекла. А ладонь-то маленькая, как у ребенка. Она и есть – ребенок. Даже не дочка, а внучка Деда Мороза. А поранившегося ребенка жалеют. Поэтому легкий поцелуй прямо в царапинку, чтобы не болело… разве это не естественно?..
А почему он при этом дышать едва может – не знает…
Катя отняла руку. Испугалась? Дети бывают такими пугливыми…
- Андрей Палыч, что вы сейчас сказали?
А что он такого сказал? Он назвал ее птицей нездешней. Разве это не так?.. Она же попала к нему сюда с неба. С далекой «птичьей» планеты. Вместо ресниц – перышки.
Еще он сказал – «моя». Но ведь и это правда. Катя – его. Его помощница. Его спасительница. Его талисман.
Он хочет выразить ей свою бесконечную признательность. Свою нежность. Только и всего.
Разве это плохо?.. Разве это неправильно?..
А как выражать, если все слова уже сказаны?.. Да и не любит Катя горячих благодарностей, отвергает. Угнетают они ее…
Прикосновение. Гораздо более убедительная вещь. Тактильный контакт сильнее слов.
Он ведь уже обнимал ее, и не раз, в восторженном порыве. И это была абсолютно нормальная реакция. Правда, Катя вырывалась и убегала… Но это он сам виноват… Зачем хватку медвежью демонстрировал?.. Невежа… Увалень, умственно недозрелый… Не знал, что она – птица… У птиц такие хрупкие косточки…
Осторожно. Чуть сдвинуть прядь с лица. Заправить ее за ухо. Задержаться пальцами у щеки. А потом и всей ладонью к ней прикоснуться. Такой огромной своей ладонью – к такой маленькой бледной щечке…
Катя не двигалась. Похоже, ее абсолютно парализовало. Изумление и испуг в одном флаконе.
Не надо. Не надо бояться. Это всего лишь нежность. Самое лучшее в мире чувство. Самое доброе и нетребовательное. Вот это открытие…
«Не бойся, Кать. Это нежность, это невинная ласка, ведь ты – ребенок, ты – птица. Одно резкое движение – и ты вспорхнешь. Это не страшно, что лицо мое так близко к твоему лицу. Мне просто надо смотреть в твои глаза, в самую их глубину. Передать тебе через взгляд, что ты – чудо мое неземное, так передать, чтобы ты поняла, почувствовала. Разве это преступление?.. Нет, нет… И то, что вторая моя ладонь накрыла другую твою щеку – это только для того, чтобы чуть-чуть поднять повыше твое лицо… чтобы взор твой не ускользал, не расцеплялся с моим… для концентрации взглядов, Кать, только для этого… Всё безвинно, всё платонически. Не обожгу дыханием, не сломаю барьер. Кля…»
На клятву сил не хватило.
Подмена понятий в туманной голове сделала свое дело, ситуация стала необратимой, а Жданов – безоговорочным ее пленником.
Это даже не поцелуй был сначала – статичное соприкосновение, как будто случайное, затем – подрагивающее поверхностное изучение, похожее на проверку температуры, и только потом – слияние, лихорадка, слепой зов крови.
Катя не сопротивлялась, но была безвольной, словно в обмороке. Казалось – не держи он ее крепко в объятиях (когда успели руки обвить ее всю?) – она бы тихо соскользнула на пол, как целлулоидная кукла.
«Очнулась» она, когда Андрей не выдержал – коротко простонал от зашкаливающего блаженства. Медленно подняла руку, коснулась его щеки – как совсем недавно - он сам… и отстранила от себя его лицо. Мягко отклонила, без всякой агрессии. Его дыхание было тяжелым, рваным, а у нее будто вовсе никакого дыхания не было. В глазах ее – что-то грозовое, ночной шторм в океане. Выражение… чего?.. Ужаса?.. Лицо – совершенно неподвижное. Взглядом запретила ему говорить и двигаться.

…Уходила из кабинета, пятясь, ни на секунду не спуская со Жданова глаз. Натыкалась вслепую на край шкафа, на кресло. Дверную ручку нашла на ощупь.
Всё. Исчезла.
Вместе с ней исчез последний алкогольный парок в голове Андрея, садистски хихикнув на прощанье и уступив место полной ясности сознания.

* * *

- Палыч, ты чем тут занимаешься, а?
Жданов дернулся от внезапности голоса, отнял руки от лица.
Ромка стоял в дверях, засунув руки в карманы брюк.
Господи, сколько же времени прошло? Пять минут или час?
У Малиновского какое-то непонятное выражение «на челе». Вроде спокойное, но…
Да нет же. Если бы он узнал… каким-то образом… от Кати или подглядев… то никакого мирного «Палыча» бы сейчас не было. Был бы удар кулаком в челюсть. Или еще чего похуже.
- Андрюх, ты в немые записался? Или в глухие?
- Я слышу тебя, - отозвался Жданов (хрипел голос). – Ничем не занимаюсь. Сижу, думаю.
- И что за мысли? Не поделишься?
«К твоему счастью, нет».
Роман сам сменил тему:
- Слушай, ты приглядел бы за Кирой.
- А что с ней?
- Ну, как бы это сказать… Веселится она там. Не в меру.
- Всё так фатально?
- Пока нет. А ты хочешь дождаться чего-то фатального? Жданчик, там куча сотрудников в зале. Кира – начальник отдела продаж. Не комильфо. По-хорошему, ее бы домой отвезти. Что с ней вообще происходит? У вас проблемы?
- Я разберусь. Пойдем.
…Когда идешь по коридору рядом с другом, можно не смотреть ему в глаза. Можно скрыть гадостную муть в душе, острый стыд и измотанность от тяжких дум.

За столиком на четверых расположилась прелестная компания: Урядов, Милко, Вика и Кира. При этом один стул пустовал, потому что Воропаева сидела на коленях у великого дизайнера.
- Счета, счета, одни сплошные счета… - плакалась Клочкова в жилетку Георгию Юрьевичу, болтая соломинкой в бокале с коктейлем. – За свет, за газ, за любовь, за жизнь – за всё…
- Багира моя несравненная, всё наладится, - проникновенно утешал ее Урядов, приобняв за плечико и склонившись к самому уху. – Мы увидим свет в конце тоннеля… Мы – с тобой…
«Пара» Кира – Милко, наоборот, веселилась напропалую. Воропаева ерошила волосы маэстро и ворковала, хихикая:
- Гений, возьми меня в свои музы… А, гений? Ну, чем я не муза?.. Что во мне не так?
- Беру, радОсть мОя, - заверил млеющий Вуканович. – В тЕбе всё так! Ты – самая настОящая муза! Гляжу на тЕбя и думаю – ну почЕму я не натурал?..
- И правда! – Кира расхохоталась. – Очень жалко, что так! Ну просто очень!
- Ма-а-альчики пришли! - первой заметила Жданова и Малиновского Виктория.
- И натуралы при этом! – Воропаева застонала от смеха. – Господа, никто не хочет поменяться ориентацией с нашим драгоценным Милко?
- Кира, пойдем, - Андрей протянул ей руку.
- Куда? – картинно изумилась она, не прекращая смеяться ни на секунду. – Куда ты меня зовешь, дорогой? В безоблачную даль? Так ты туда обычно один ходишь… Или не один, но не со мной…
- Кира.
- Ну что – Кира? – прибавила она голосу. – Я двадцать семь лет Кира!.. Ой… Неужели уже двадцать семь?.. Какой кошмар. Я уже стара для музы, - всхлипнув, Воропаева положила голову на плечо дизайнера. – Я уже для всего скоро буду стара…
- Вставай, - Жданов потянул ее на себя за запястье.
Она покорилась и тут же привалилась к жениху, обняла его, пробормотала:
- Любимый… Давай танцевать?.. Ты обещал мне танец…
- Боюсь, рок-н-ролл ты уже не осилишь. Ты едва на ногах стоишь.
- Ну так давай тряхнем стариной? Федя! – крикнула Кира чрезмерно громко, не рассчитав децибел. – Организуй что-нибудь душераздирающе рррррромантическое!
- Будет сделано, Кира Юрьевна! – бодро откликнулся Коротков.
- Ладно, пошли, - мрачно согласился Андрей (на них поглядывали с любопытством со всех сторон). – Один танец – и едем домой.
- Да, милый… Как скажешь…

- Ро-ом… - Клочкова покинула жилетку Урядова и по-кошачьи скользнула к Малиновскому, тронула его за рукав, умильно заглянула в глаза. – Может, мы тоже потанцуем?.. А?..
- Извини, Викуся, - ответил он с сочувственной улыбкой, не оставляющей никаких шансов. – Ты обратилась не по адресу.
Роман отошел от столика, огляделся. Искал взглядом Катю и не находил…

* * *

- Это сколько уже Пушкарян свои очки ищет? – задумчиво поинтересовалась Амура. – Минут сорок, не меньше.
- Да сбежала она от нас, от наших расспросов, - обиженно пробухтела Тропинкина. – Как пить дать!
- И правильно сделала, - рассудила Ольга Вячеславовна. – Вы все накинулись на нее, как телевизионщики с микрофонами – на знаменитость… вот и спугнули.
- Но мы же ее подруги! – воскликнула Танечка пламенно.
- Вот именно, - усмехнулась Уютова. – Подруги, а не следователи, на допрос ее вызвавшие. Захочет – расскажет сама…
Запел мобильник Кривенцовой.
- Легка на помине! – Шура схватила трубку. – Алло, Катя! Ну, ты где? Мы тебя заждались!
- Шур… - голос Катерины негромкий, глуховатый. – Посмотри, пожалуйста, - Жданов и Малиновский в зале?
- Ага, тут оба, - недоумевая, ответила Александра.
- Точно?
- Да точно, точно! – оглянувшись, заверила Шурочка. – Андрей с Кирой медляк танцуют. В экстазе слились, голубки… Опа, кажись, Клочкова к Роману попыталась приклеиться, но он ее отшил. Выискивает кого-то глазами. Тебя, поди? Ты где вообще?.. Алло, Кать!
- Шурочка, у меня к тебе просьба, - Катерина отозвалась не сразу. – Принеси из каморки мою одежду, сумку и пальто. Я в нижнем холле, там, где пальма большая у диванчика.
- Не поняла? Ты что, улизнуть собираешься?! Катя, так нечестно!
- Шурочка, милая, пожалуйста. За мной папа вот-вот заедет, я хочу уйти по-английски. Я весь день работала, потом еще выступление это… Устала очень. Помоги, а?
- Да помогу, конечно, - проворчала Кривенцова. – Жди.
- Ну, что? Что? – посыпались нетерпеливые вопросы от женсоветчиц, едва дождавшихся окончания разговора.
- «Что», «что», - вздохнула Александра. – Странная Катька какая-то. Шифруется от всех в холле под пальмой. Просила вещи ей туда принести…

- Катюша, где ты? То не отвечаешь, то занято у тебя…
- Рома, извини меня. Папа чуть пораньше за мной заехал. Я не успела тебя найти, чтобы попрощаться. И не хотелось в зал возвращаться, если честно.
- Почему же не позвонила? Черт… прости. Ты и не должна была, конечно, отчитываться… Веду себя как собственник.
- Нет, Рома, я бы позвонила обязательно, просто ты меня опередил. Ты оставайся, веселись…
- Какое веселье. Померкло всё сразу. Я сейчас тоже поеду. Во сколько завтра позвонить? И куда мы идем, кстати? Если в театр, то я должен успеть купить билеты.
- Нет, нет… Я не хочу в театр, я придумаю до завтра… Позвони ближе к обеду. До свидания.
- Пока, Катюша. Хорошо тебе отдохнуть…

* * *

- Пушкарева, ты когда успела стать женщиной-загадкой? – осведомился Зорькин, восседая на стуле в Катиной комнате и методично постукивая подушечками пальцев по столу. – В разгаре вечеринки звонишь дяде Валере и просишь, чтобы он забрал тебя оттуда на полчаса раньше, чем договаривались. При этом, по его словам, голос у тебя такой, будто все сотрудники Зималетто дружно превратились в чертей и гоняются за тобой по коридорам. Мы с твоим отцом всё бросаем и мчимся на выручку, ты встречаешь нас спокойная и ледяная как сфинкс, ничего не объясняешь, кроме как «голова что-то разболелась». При этом на твоем распрекрасном носу отсутствуют очки и на вопрос, где они, ты отвечаешь – запропастились куда-то. А теперь лежишь, свернувшись калачиком, лицом к стенке, узоры на обоях изучаешь, дав обет молчания. Что за фигня, а?
- Коля, я устала, - вяло отозвалась она. – Может человек элементарно устать?
- Может, - согласился он. – Вполне имеет право. Только усталость усталости рознь. Она бывает адекватная и неадекватная. У тебя, извини, вторая. Что я тебя, первый год знаю, что ли? Давай колись.
- Колька, ты мне друг. Но не подружка.
- А, то есть секрет сугубо женский? – догадался Николай. – Ну, а с женсоветом-то своим поделилась?
- Нет. С ними нельзя.
- Почему? – удивился Коля.
- Да потому что в Зималетто они работают! – почти простонала Катя, повернувшись, наконец, и сев на тахте.
- Не понял… - Зорькин аж заерзал на своем месте от любопытства. – Пушкарева, не томи, расскажи. Я тебе почти подружка, тайн Мадридского двора мы никогда друг с другом не разводили… Ну чего вот так всё в себе держать и маяться?
- Коля… - она опустила голову, обхватив руками колени. – Он меня поцеловал.
- Ох ты господи, - после секундной паузы с шумом выдохнул Николай. – Вот сенсация века… Я даже разочарован. Твой загадочный вид тянул как минимум на… гхм, лучше промолчу, а то схлопочу. В рифму сказал… Ну, поцеловал. Вроде ж не в первый раз? Ухаживает, вот и целует. Может, у него серьезные намерения?..
- Да не про Малиновского я говорю!
Зорькин присвистнул.
- Пушкарева, я тебя боюсь. Ты прямо секс-бомбой какой-то становишься. Скоро в честь тебя в Зималетто рыцарские турниры будут устраивать…
- Коля, замолчи!
- Ты плачешь? – поразился он, глядя на ее вздрагивающие плечи (лицо она спрятала). – Кать, я правда не догоняю. Во-первых, о ком ты говоришь? Во-вторых, почему такая реакция?
- Во-первых, я не плачу – колотит меня. Во-вторых, я говорю о Жданове.
- Опаньки… - пробормотал Николай. – Кадры ты себе подбираешь – не хухры-мухры… Всё-всё, не бей! Давай серьезно. При каких обстоятельствах поцеловал? Это важно, Пушкарева! Может, весь коллектив на корпоративе в бутылочку играл, и вам просто выпало?..
- Никаких бутылочек, Колька. Мы в кабинете были. Я разбила свои очки. Случайно. А он меня поцеловал.
- Разбила, значит, - Зорькин озадаченно поскреб затылок. – Слабый, конечно, аргумент для поцелуя… Кстати, а куда поцеловал-то?
- Я тебя сейчас убью!
- Понял, снят вопрос. Гм… Разбила очки – и он поцеловал… Если предположить, что он давно хотел тебя поцеловать, просто ему очки твои мешали, то, соответственно, когда они разбились, он…
- Ты издеваешься?!
- Я не издеваюсь, я понять пытаюсь! Он что-нибудь сказал при этом?
- Нет.
- А перед этим?
- Сказал: «Птица моя нездешняя». Если я правильно расслышала.
- Кто птица? Ты - птица?
- Я не знаю, что означают эти слова. Так странно.
- А после ничего не говорил? Про птиц, рыб, пингвинов и прочую живность?
- Нет. Я ушла.
- Ага. И вызвала «скорую» в виде меня и дяди Валеры.
- Угу.
- Мда, - Николай развел руками. – Кать, ну… рано выводы какие-то делать. Всё-таки на вечеринках чего только не случается… А если ты и впрямь нравишься Жданову… тогда ты попала, Пушкарева. Между молотом и наковальней…
- Ко-ля… - прошептала Катя, закрыв глаза. – О чем ты говоришь?.. Он потом преспокойно пошел в зал… Танцевал медленный танец со своей невестой… Свадьба вот-вот… При этом у него столько интрижек на стороне… с моделями всякими… на любой вкус и цвет… Я – при чем? При чем тут я – скажи?! До кучи – в коллекцию?.. Я думала, он уважает меня… Я понимаю – пьян бы он был в стельку, затмение бы нашло, галлюцинации… Но он, хоть и пил перед этим за столом, был абсолютно адекватен, держался твердо, и руки… сильные такие…
- Слушай, - осенило Кольку. – А он знает, что Малиновский за тобой ухаживает?
- В том-то и дело, что знает.
- И они лучшие друзья?
- Лучшие друзья.
- Тогда и впрямь погано, - Зорькин нахмурился. – Паршивый он, выходит, друг. А у Романа-то, похоже, всё серьезно. А у этого – свадьба на носу… Ну, почему ты Жданову пощечину не залепила – понятно. Рука отнялась. Влюблена ты в него, Катька, по уши, хватит отрицать. Можешь кинуть в меня чем-нибудь тяжелым – это ничего не изменит.

Катя и не отрицала – вообще никак не прокомментировала последнюю фразу Николая. Откинулась на спинку тахты, устало закрыла глаза.
- Пушкарева, - смущенно произнес Коля. -  Ты обычно советов моих не слушаешь, но я всё же скажу. Мечта – это фантик, а жизнь – это то, что внутри. Так вот, Жданов твой – фантик. Сегодня на него одна причуда нашла, завтра другая. Эту – поцелует, с той – потанцует… третью к сердцу прижмет, четвертую к черту пошлет. И всё практически одновременно. Сунется еще раз – объясни ему, что подобная пошлость для тебя неприемлема. Если он сам до сих пор ничего про свою помощницу не понял. Которая ему – на минуточку – компанию спасла. Не без моего участия, конечно… А вот Малиновский, кажется, сообразил, что к чему. Судя по твоим рассказам. Он ведь реально – меняется на глазах. Так что…
- Знаю я всё, Колька, - Катя грустно улыбнулась, не открывая глаз. – Знаю, что ты прав. Я полежу, ладно? А ты иди.
Она вновь свернулась калачиком, машинально накрыв всё еще горящие губы ладонью.

* * *

Дома Кире стало плохо, она заперлась в ванной, ее тошнило. Вышла бледная, с воспаленными глазами, кутаясь в махровый халат. Сразу забралась в постель – ее знобило.
- Андрей, прости меня, - глухо и виновато проговорила она в край подушки. – Чертово шампанское… Не знаю, что на меня нашло.
- Всё в порядке. Всё бывает, - отозвался он нейтральным тоном (управился с голосом, несмотря на катастрофу внутри). – В привычку только не превращай.
- Не буду…
- Чай сделать тебе?
- Не надо. Ничего не смогу проглотить. Расстроился, да?
- Из-за чего?
- Что рано пришлось уехать…
- Нет, - искренне ответил Жданов. Он сидел в кресле с бокалом воды в руках. Просто – воды со льдом. Ненавидел виски, и вообще – всяческий алкоголь. Саму мысль о нем ненавидел.
Кира сонно хлопала ресницами и вдруг сказала:
- А Роман-то и впрямь влюблен в Пушкареву.
- Да, - заставил Андрей себя ответить.
- Надо же. Такой крутой поворот. Что с ним приключилось?
- Созрел, наверное.
- До чего?
- До любви, - Жданов отставил бокал, поднялся. Прекратить этот смертельно жалящий его разговор можно было только одним способом. – Я в душ, Кира. Засыпай.

…Давай, холодная вода, остужай. Сильный напор струй – прямо в лицо. В губы. Которые всё еще полыхали.
Ну, здравствуйте, новогодние праздники. Больше двух недель он не увидит Катю. Ромке тут, в Москве, - полный карт-бланш. А ему, Андрею, в Лондоне – сизый туман и свинцовые тучи над Темзой.

16

- Андрей Палыч… что мы делаем?
Оба – в пальто. Жарко. Хорошо. Страшно.
- Я обнимаю вас… тебя, Кать, - он еще усилил хватку, хотя, казалось бы – куда уже… - А ты разве делаешь что-то другое?..
- Я делаю то же самое. Я сошла с ума.
- Видимо, это и мой диагноз.
…Голоса… Откуда-то издалека… Или не так уж издалека?.. Сотрудники обмениваются впечатлениями от каникул…
- Андрей Палыч, сюда могут войти.
- Ну, значит, судьба такая. Не могу я тебя сейчас отпустить. Слишком долго не видел.
…Как отрадно дышится над валиком ее золотящихся волос. Вселенная сузилась до двух колец из рук. Ее щека прижата к его груди, разомкнуться – невозможно.
Как давно они вместе?..
Как давно – родные?..
Голос Виктории из приемной:
- Пончева, ты совсем совесть потеряла? Ты у меня конфету из коробки сперла!
Татьянино возмущенное в ответ:
- Чего-о-о?! Даром мне не нужны твои конфеты! Я вот за этой папкой заходила!
- Андрей… Палыч…
- Тише, тише… - не отпускал, не мог. – Тише…
При попытке вырваться Катя невольно подняла к нему лицо, и началось новое безумие – поцелуи сквозь тяжелые, срывающиеся дыхания – быстрые, скользящие, горячие, жадные, повсюду. Встречала его губы с дрожью и наслаждением, пропадала в них.
Телефонный звонок. Голос Клочковой:
- Компания Зималетто, приемная президента. Господин Жданов?.. Да, у себя. Как вас представить?.. Одну минуточку…
- Андрей!.. Палыч!..
…Ослабил объятия, причинив себе физическую боль. Катя скрылась в каморке за пол-мгновения до появления в дверях Вики.
- Звонит Перминов из «Континенталь-стиля». Соединить?
- Соединяй, - отрывисто ответил Андрей, заставляя себя вспомнить, что такое «Континенталь-стиль» и кто такой Перминов.

Катя повесила пальто на крючок, туда же – шарф, тот не удержался, съехал на пол. Не заметила. Села на свое место, дрожащей рукой включила компьютер, горящее лицо вытерла влажной салфеткой. Водила мышкой по монитору, тыкалась в какие-то папки и документы - полная бессмыслица в действиях.
Жданов говорил за стеной по телефону. Говорил хоть и по существу делового вопроса, но сбивчиво – заметно, что не совсем пришел в себя.
Сейчас он закончит разговор и войдет сюда.
И будет между ними барьер в виде стола.
И будут его глаза.
И что-то он ей скажет. Непременно.
Второй раз это сумасшествие молчанием не завершится.
И «не знаю, что на меня нашло» уже не прокатит.
Это будут какие-то другие слова – она почему-то в этом уверена.
А из клубка чувств самое сильное – ужас.
Тик-так, тик-так – стучали в сознании воображаемые ходики.

Наконец, открылась дверь в каморку. Жданов, только что выяснивший у Шуры, что Малиновский всё еще отсутствует, вошел, сел на табурет. Катя смотрела ему прямо в глаза. Он тоже не отводил взгляд.
- Новые очки тебе идут, - произнес Андрей непонятным тоном.
Она никак не отреагировала на эту реплику – просто смотрела.
- А Кира предложила ускорить нашу с ней свадьбу, - добавил он после паузы. Плавный перелет с очков на свадьбу – ничего не скажешь.
Катя улыбнулась. Это с ней случалось – в минуты глубочайшей растерянности. Вот такая  абсурдная реакция.
- А я тебя люблю, - доконал ее Жданов, сделав упор на слове «тебя».
Улыбка сбежала с ее лица. Не проронила ни слова.
- Почему ты молчишь, Кать? – спросил он сдавленным голосом.
- А что я должна сказать, Андрей Палыч? – она сохраняла потрясающее хладнокровие, несмотря на расплывающийся в горячей голове гриб от атомного взрыва.
- Спросить тоже ни о чем не хочешь?
- Хорошо, спрошу. Вы согласились ускорить свадьбу?
- Да, - не сразу ответил Жданов.
- Поздравляю.
- Перестань, Катюша. Ты знаешь, почему я согласился?
- Собственно, это не важно.
- Это важно. Я струсил. Я бываю трусом, и для тебя это не секрет. Ты вообще знаешь про меня многое из того, чего другие не знают.
- Чего вы испугались?
- Что ты с Романом. Что у вас всё далеко зашло. Что ты больше меня не любишь.
Произнес и тут же ужаснулся – совершенно непроизвольно вырвалось у него это словечко – «больше». От Кати оно тоже не укрылось:
- Больше? Вы… - хладнокровная леди, называется, пальцы мелко затряслись, пришлось их переплести. – Вы что же, уверены в том, что при рождении получили абонемент на все женские сердца без исключения?
- Нет, Кать. Не то. Черт… - он колебался несколько секунд и решительно поднял на нее глаза. – Я скажу как есть, хоть и рискую вызвать твой гнев. Твой дневник…
- Что?! – кровь отхлынула от ее щек.
- Я не читал его, - торопливо добавил Жданов. – Я не знал, что это дневник, думал – блокнот с рабочими записями. Открыл на закладке. Всего три строчки.
- Я поняла, - выдохнула она.
Можно себе представить, что это были за строчки…
- Катя…
- Я поняла, Андрей Палыч, - теперь потряхивало от жгучего стыда и горечи. - Когда это было?
- За несколько дней до корпоратива.
- Что ж… Почти месяц прошел. За месяц порой война начинается и заканчивается. Вы не зря боялись. Условия для того, чтобы моя призрачная любовь развеялась по ветру, были самые подходящие.
Он медленно покачал головой.
- Нет, Кать. Не развеялась. Ты вошла, и я увидел эту самую «неразвеянность» в твоих глазах. А потом твои губы сказали мне это. Я дурак. Я люблю тебя. И ты меня любишь.
- Бред какой-то, - прошептала она.
Звенела внутри натянутая-пренатянутая струна – и вдруг лопнула. Катя сжалась, спрятала лицо в ладони и простонала:
- Так не может быть… Вы сговорились, да?.. Сговорились свести меня с ума?.. Это такая игра, причуда для богатых и пресыщенных? Кто-то сафари в Африке устраивает, кто-то – тараканьи бега, кто-то в космос летит, а кто-то морочит на пару с другом вот так голову невзрачной наивной девчонке?! Этого не может, не может быть! Я – Катя Пушкарева! А вы оба либо съехали с катушек, либо затеяли что-то изощренно-издевательское!
- Тише, тише, Кать, Катенька, - Жданов уже был у ее ног, целовал ее руки, которые она упорно старалась сжать в кулачки. – Дурочка… Ты еще скажи – мы на пыжиковую шапку поспорили. Ты саму себя-то не старайся обмануть. Роман искренен, ты не можешь этого не чувствовать. И я искренен. Так случилось. Послушай меня… не вырывайся, прошу тебя. Кать… Ты не понимаешь, кто ты, потому и не веришь. Ты – чудо. Ты – птица. Ты очень красивая. Ты прекрасна. Это вопрос зрения. Не диоптрий, не хрусталиков – просто зрения…
- Встаньте, - отчаянно попросила она. – Сюда могут войти в любую минуту! Не время и не место сейчас…
- Сейчас, Катя, - твердо сказал он. – Пока не пришел Роман. Он придет – и вот тогда будет поздно. Потому что длить эту аховую ситуацию нельзя.
- Что?.. – от изумления и негодования она аж заговорить в полный голос не смогла. – Вы… Вы никого не забыли, Андрей Палыч? Вы Киру Юрьевну, свою невесту, не забыли?.. Которой вы УЖЕ пообещали ускорить свадьбу?! Вы можете так – с живыми людьми?.. Я – не могу! Хоть Рома мне не жених и ничего я ему не обещала – не могу! Я ведь дала ему надежду! Мы почти каждый день были вместе, и это были хорошие дни! Вы… вернулись, как Бог в свои чертоги, увидели какую-то во мне «неразвеянность», обрушили на меня такое… и вдобавок решаете немедленно всё перевернуть с ног на голову, причинить боль близким вам людям?! А по какому праву? Вам строчки из моего дневника дали такое право?! Да встаньте же, наконец!
Он поднялся и ее повлек за собой, как приклеил к себе и заговорил тихо в ушко, поглаживая по голове, словно ребенка:
- Права, Кать, во всём права, хочешь – поколоти кулачками изо всей силы… По спине, Катюша, поколоти, не отпущу потому что… Запутался я, Киру запутал, тебя напугал, перед Ромкой страшно виноват. Кругом виноват. Рискую лучшего друга потерять. Но что же делать?.. Люблю. Давно, наверное. Не понимал, не осознавал. Вопросы зрения... Мы должны быть вместе.
Она потрясенно затихла в его руках.
…Господи, он не знал, что это так сильно. Вот этот нежаще-сжигающий огонь во всем существе – от родного тепла. От изгибинок под рыжей шерстяной кофточкой – какая ты там, Кать?.. Этот вопрос – почему-то из области вторичного, неглавного… Шалел от близости. Будто шелковой горячей нитью каждый нерв опутан. Выпустить ее сейчас из рук – как инвалидность приобрести. Первой степени. Без права на реабилитацию.
- Андрей Палыч, - глухо проговорила Катя, - запоздалый это разговор. Я не могу так поступить с Романом. Пока вы активно «боялись» в своем Лондоне, он был со мной, открыто. Он вообще весь открыт – как на ладони. Я так ему благодарна. Я не могу его… уничтожить…
Дура-а-ак… Тормоз чертов… Так запустить ситуацию – из-за проклятой трусости!
- Кать… - он в страхе искал ее взгляд. – Но ты же меня любишь. Меня!
Она подняла на него глаза. Темные, горькие, спокойные.
- Ну и что? – ответ выстрелил со снайперским прицелом. – Я любила вас на страницах своего дневника. Я любила вас, пряча ваших любовниц от Киры. Я любила вас, слушая вот тут охи-вздохи за стенкой, которые даже музыкой было не заглушить. Вот такая она – моя наука любви к Андрею Жданову. Никому ее не пожелаю.  Это всё дневниковые фантазии. Флёр. Не придавайте им большого значения. Есть реальная жизнь – параллельная всему этому. Моя жизнь.
- Кать… - страх сменился ужасом – липким, как капли пота на спине и на лбу. – Ты меня кем сейчас заставляешь ощутить? Призраком? Привидением? Героем дамского романа? Вот он я – реальный. Из плоти и крови. Разве ты не чувствуешь? А что надо сделать, чтобы почувствовала? – приблизил свое лицо к ее лицу. – Что?..
- Не смейте…
Посмел. И сопротивляться она была не способна. Ненавидела себя за наслаждение от поцелуя, за то, что сдается этим огненным рекам, несущимся по венам, и не в силах ничего изменить. Это было, было… В юности – было, в студенческой общаге, с привкусом портвейна и с ее наивными представлениями о любви и последующим сокрушительным обвалом... Это было недавно – с падением яблока на пол в красивом номере питерского отеля, возбуждающе и по-взрослому, но с порывом отторжения… И вот сейчас – горячий рот, язык, дыхание, сумасшествие, блаженство… «Родной мой, мечтала… то есть даже мечтать не смела… Каждая пОра раскрыта перед тобой, словно бутон, раскрыта заранее, так пересохшая земля ждет ливня, будто манны небесной…»
…И никто не врывается в кабинет. И не звонят телефоны. Как сговорились все в этом мире оставить их на малую толику времени.
- Я объяснюсь с Кирой, - шепот Андрея, он мог только шептать, и опять быстрые поцелуи - везде, - сегодня же. Пусть она и все родственники заодно возненавидят меня, всё равно... Если хочешь – я сам поговорю с Ромкой. Если тебе это тяжело…
- Что?.. – Катя медленно трезвела, ладони обрели уверенность, твердо уперлись в его грудь. – Что?.. Вы… что-то решили для себя, а меня спрашивать не обязательно? Предлагаете мне всё разрушить, да еще и вашими руками? Я не хочу сеять разруху и ненависть. Я привыкла отвечать за свои слова и поступки. Я не могу так обойтись с Романом – я уже сказала вам. Да и вы не сможете, не имеете права – всё слишком далеко зашло. Андрей Палыч, уходите. Не прикасайтесь ко мне больше! Поздно!
- У тебя с ним было что-то?.. – обожгла Жданова единственная из всех возможных догадок, объясняющая такое сопротивление и отчаяние.
Катино лицо стало мраморно-неподвижным. В шоколадных глазах – вызов. Ответить она не успела…

- Люди, ау! – голос Малиновского из кабинета.
Она еще больше побелела, сжалась. Быстро предупредила:
- Одно слово ему, Андрей Палыч, - и мы больше никогда не увидимся. Отойдите от меня.
Ошеломленный ее тоном, Жданов послушался – отступил. Катя села на свое место, уставилась в монитор.
Дверь в каморку распахнулась.
- Всем привет! – оптимистично провозгласил Роман. – Оу, производственное совещание с утра?..
- Привет, Ром, - смог ответить Андрей.
- Здравствуй, - сказала Катя.
В ее голосе была нежность. Та самая бессильная нежность, которая бывает от острого чувства вины и витающего в воздухе призрака катастрофы.
А Ромка ничего не замечал. Он был оживлен, улыбался, веселые искорки в глазах. Он видел перед собой любимую девушку и лучшего друга, и ему было хорошо.
- Палыч, каюсь – опоздал. Женька полночи где-то колобродила, с ума меня сводила. Обязуюсь наверстать трудовым рвением… А вы чего такие смурные? Не слишком оптимистичные отчеты по продажам?
- Наоборот, - Катя улыбнулась ему, собрав всю свою волю, жалкие ее лохмотья. – Цифры растут в геометрической прогрессии.
- Андрей, Шнайдеров на проводе! – сообщила Клочкова от дверей кабинета.
Жданов вышел из каморки, не сказав больше ни слова.
- Ну как ты? – Малиновский взял Катину ладошку, удивился: - Пальцы ледяные… Ты хорошо себя чувствуешь?
«Пальцы ледяные. Мертвые, можно сказать. Чувствую себя – хуже некуда. Я не могу лгать этим глазам. И погасить вот этот теплый свет в них – тоже не могу».
Спасительной трелью разразился мобильник Романа.
- Да, Игорь Степанович. Да, конечно, помню. Мы на двенадцать договаривались? – быстрый взгляд на «Роллекс». – Да-да, я успею, не сомневайтесь! Мне только документы распечатать… Да, до встречи. Всё, Катюш, гибну, иду на дно, - сообщил он со смешком. – Надо бежать.
- Конечно, Ром.
Он поцеловал ее пальчики напоследок…

Какое-то время (минуты? секунды?) Катя стояла неподвижно. Затем взяла сумку, пальто и шарф и вышла из каморки. Жданов только закончил телефонный разговор – стоял у окна.
- Андрей Палыч, отпустите меня домой. Можно я сегодня поработаю дома над балансом?
- Кать, бегство не выход.
- Я хочу побыть одна. Пожалуйста.
Он видел – она измучена. Осознавал, пропадая от горечи, - никакого счастья он своим признанием в ней не поселил, одно лишь смятение и хаос.
Она сказала – поздно.
И так и не ответила – что у них с Малиновским.
Но сейчас повторять вопрос и вообще что-либо говорить на эту тему нельзя. Катя на пределе. Ей нужна передышка.
- Иди, Кать. Только… ты ведь понимаешь. Завтра наступит новый день.
- Необязательно, - с отчаянием произнесла она. – Есть еще шанс на внезапный апокалипсис.
Уходила, не оглядываясь...

* * *

- Мама дорогая, - проговорил Зорькин, сидя по-турецки на Катиной тахте. – Роди меня обратно. Пушкарева, это что за омут из шекспировских страстей? Ты меня не разыгрываешь случайно? Может, это твои фантазии, так сказать, нереализованное либи… ой, молчу, а то прибьешь, на фиг.
- Если бы фантазии, Коля, - Катя забралась на свое излюбленное место – в угол подоконника и теребила край шторы. – Я хочу вернуться в те времена, где меня никто не замечал, где я была одна. Это лучше, чем вот такой караул. Мне хочется исчезнуть куда-то.
- И ты всерьез полагаешь, что вырубить мобильник и выдернуть розетку городского телефона – это выход из положения?
- Не выход. Но у меня голова лопается, - она терла кулачками щеки и лоб, словно это могло унять в сознании потрясение. – Не могу никого ни видеть, ни слышать.
- Кроме меня.
- Кроме тебя.
- Ты сделала правильный выбор, Пушкарева. Вот тебе и выход – мы с тобой поженимся, и все вопросы снимутся сами собой.
- Ты шутишь. Это хорошо, что ты шутишь. Как будто и нет всего этого ужаса.
- Да в чем уж такой ужас-то, Кать? Ты очутилась в сказке, где тебя любят сразу двое молодых, красивых и богатых. Устрой между ними соревнование – заплыв через Москву-реку. Или через Яузу. Кто первый, тот и…
- Хватит. Это уже не смешно. Коль, я не понимаю. Посмотри на меня объективным взглядом. Я всё та же, я не изменилась. Не владею ведьмиными приемами, никого не привораживала. Что с ними случилось – с обоими? Ты знаешь, какие женщины у них были?!
- Тебе серьезно ответить или схохмить опять?
- Попробуй серьезно, для разнообразия.
- Хорошо, - Зорькин с торжественным выражением лица выпрямился, даже ноги вниз опустил. – Докладываю свою версию. С самого начала образовалось ваше слаженное трио в работе. Общие тайны, общие планы, всё такое прочее. Ты больших мальчиков каждый день удивляла знаниями и умениями, а потом ты стала элементарно вытаскивать их из пропасти – раз за разом. Помнишь, у Сэлинджера, «Над пропастью во ржи»? Бегают неразумные ребятишки по краю, резвятся, а ты к ним приставлена, чтобы вовремя хватать их за шкирки. Короче, ни вздохнуть им уже без тебя, ни… гхм, в общем, ты понимаешь. Ну а еще через какое-то время ты легким движением руки взяла и спасла ребяткам компанию.
- Не я, а ты.
- Я для них – нечто абстрактное, невидимое приложение к тебе, поэтому весь восторг обрушился естественным образом на тебя. Всё это – очень прочный замес для нежных чувств. Увидеть в тебе женщину таким, как Малиновский и Жданов, с их-то штампами насчет слабого пола типа «ум отдельно, ноги отдельно» - весьма проблематично. Помогло благоприятное стечение обстоятельств. Командировка, прогулки по Питеру, неформальное общение… Ты вроде как и стишата Роману читала?
- Случайно родилось, к слову, после спектакля…
- Неважно, что из чего родилось. Ты, Пушкарева, расставила силки, сама об этом не догадываясь. И со Ждановым – так же. Дед Мороз и Снегурочка, песенки, хиханьки, глаза в глаза… Потом бах – твои откровения в дневнике. Гремучая смесь. Оба – в ловушке. Именно потому, что почва была подготовлена заранее. Могла заплодоносить, а могла и нет. Получился вариант первый. Причем с двойным эффектом. Ну? – Николай поглядел на подругу горделиво. – Как тебе моя безупречная логика?
- Может, она и безупречная. Но что мне делать теперь?
- Как что? Выбери Жданова. Ты же его любишь.
- У него свадьба через несколько дней. Это по-человечески? Вот так – с его невестой?
- Прости, я забыл, насколько ты совестливая. Ну, тогда выбери Малиновского, который без невесты.
- Не хочу я никого выбирать. Я не на ярмарке! Не хочу ничего разрушать – Кирину жизнь, дружбу Андрея и Романа, приносить боль – никому!
- Ууу. Тогда давай тебя клонируем, Пушкарева. И Жданова заодно клонируем. Чтобы всем было счастье.
- Коля-а-а… - простонала она, закрыв глаза. – Я понимаю, тебе забавно, ты в остроумии упражняешься, а мне – прямо хоть под автобус… Я тебе другую книгу в пример приведу – «Динка прощается с детством». Меня ужасал момент, когда перед Динкой встал выбор между Леней и Хохолком. Так красноречиво описано, как она рыдала потом. И я рыдала вместе с ней – всю страницу залила. А ведь там не было никаких других невест, и между соперниками не существовало дружбы…
- Кать, - он нахмурился, - мне тебя жалко, и ты, конечно, прости, но решать надо сейчас. Резать, не дожидаясь перитонита. Даже если ты вздумаешь послать их обоих, чтобы никому не было обидно. А что, ничего так себе вариант – жертвенный с твоей стороны. Дружба не разрушится, невеста не повесится, жизнь войдет в свою колею.
- Хороший вариант, Коля. В самом деле хороший. Уволиться из Зималетто, уехать куда-нибудь – была и сплыла. Нет человека – нет проблемы.
- Здрасьте, договорились, - разозлился Зорькин. – Попала в переделку – изволь из нее выбираться, но только не по-страусиному – головой в песок. Это не твое, Катька. Принимай решение и включай телефоны. Всякое промедление только усугубит ситуацию.

…В этот день небо над Москвой было свинцово-серым. Тучи сгущались, ощущалось приближение снегопада.

* * *

Малиновский весь этот день мотался по встречам – очнувшиеся от затяжных праздников партнеры разом повылезали на свет белый и спешили возобновить активную деятельность совместно с Зималетто. Кира тоже отсутствовала - объезжала с проверкой магазины.
Андрей работал на своем месте.
Звонил Кате периодически.
Домашний не отвечал, мобильный сначала был недоступен, потом – длинные гудки. Она не отзывалась. Видела, значит, – кто ей звонит, и не отзывалась. Но раз включила телефон, значит, отзывалась кому-то другому…
«Спряталась, птица моя нездешняя. Дурочка. Натворишь дел…»
Неужели не понимает – оттягивать нельзя?..
Или… выбрала Ромку?
Нет. Тогда бы ответила. При любом выборе бы ответила. Она не трусиха. Она – в замешательстве. Сознание – в коллапсе.

Было около пяти вечера, когда дверь в кабинет распахнулась и появилось прелестное видение – невысокая стройная девушка в отменном прикиде: высокие серые замшевые сапоги, короткая черная юбка, норковый полушубочек. Пышные русые волосы красиво уложены, милое лицо идеально, ненавязчиво подкрашено.
- Господин Жданов? – широкая улыбка от уха до уха. – Ваша секретарша отсутствует, поэтому доложить о своем прибытии по всей форме у меня не было возможности. Но, может, вы и так меня узнаете?
- Женька! - Андрей улыбнулся в ответ, поднялся ей навстречу. – Безумно рад тебя видеть. Чего это ты мне «выкаешь»?
- Ну, это первые пять секунд, - засмеялась она. – А целовать тебя можно?
- Нужно, - он сам чмокнул ее в щечку. – Прекрасно выглядишь.
- Ты тоже шикарен, как и прежде.
- Ты к Ромке? А его, кажется, нет на месте.
- Я знаю, я ему звонила. Он в пути, скоро будет. Специально зашла поздороваться с тобой.
- Мило с твоей стороны. Сейчас я попробую разыскать свою секретаршу и, прежде чем ее уволить за отсутствие на рабочем месте, попрошу принести кофе.
- Зачем же так сурово? – Евгения грациозной походкой приблизилась к креслу и села, скинув шубку. – Да и кофе я не хочу.
- А виски?
- Ну, если только глоточек.
…Получив бокал, она изучила жидкость на свет, пригубила, одобрила вкус и глотнула побольше.
- Отличный виски.
- Рассказывай, как живешь, - Жданов наблюдал за ней с  улыбкой, сидя напротив.
- Я-то? Лучше всех.
- Замуж не собираешься?
- Я тебя умоляю!
- Что – всё так же коллекционируешь мужские сердца? – поддразнил ее Андрей.
- Коллекционирование – очень полезное занятие, - спокойно кивнула она. – Так и психологи говорят.
- Ну, это до поры до времени, пока не влюбишься по-настоящему.
- Не влюблюсь.
- Так категорично? О, не зарекайся.
- Я не влюблюсь, - повторила Женька насмешливо и с вызовом. – Я уже люблю.

17

- Я уже люблю.
- Вот как? И кто счастливчик?
- Счастливчик… - Евгения картинно закатила глаза. – Он… моряк дальнего плавания. Представляешь – всё время в море. И холодный он, как море.
- Холодный? В смысле – как айсберг в океане?
- Точно. Тот самый, об который «Титаник» разбился.
- Как же ты его любишь, такого холодного?
- Жарко люблю, - подмигнула ему Женька. – Соревнования у нас, кто кого – я его растоплю или он меня заморозит.
- По моему, ты мне зубы заговариваешь, - засмеялся Андрей – эта девушка просто не могла не рассмешить, - а про моряка на ходу сочинила. Женька, тебе бы в писательницы. Или в актрисы.
Дверь открылась, вошел Малиновский. Присвистнул.
- Ух ты. Что тут происходит? Палыч, сестру мне спаиваешь?
- Не я ее спаиваю – она мне голову морочит.
- Она всем морочит голову, - Роман наклонился, поцеловал ее в лоб, - и с этим ничего не поделаешь, надо смириться. Ты что, дорогая моя, сделала с нашим охранником Сергеем Сергеевичем Потапкиным?
- А что такое? – Женька невинно похлопала ресничками, только чертенята в глазах ее выдавали.
- Он  там до сих пор стоит и млеет, размягченный до состояния повидла. «Ах, какая у вас сестра, Роман Дмитрич, ах, какая… Слов не подберешь…»
- Да я всего лишь сказала, что такому представительному мужчине очень пошли бы гусарские усы, - Евгения пожала плечами.
- Ну всё, будет теперь у нас Потапкин стоять на проходной с гусарскими усами, - хихикнул Малиновский. – Ладно. Какие у нас планы на вечер?
- Планы – у меня, и ты меня до этих «планов» сейчас подвезешь, - объявила она безапелляционно.
- В смысле?
- В смысле – я сегодня ужинаю с Катей. Вдвоем. Она сама меня пригласила. У нас девичник – мальчики не участвуют.
- Сурово, - вздохнул Роман. – Катя у себя? – кивнул в сторону каморки.
- Нет, она сегодня дома работала, - сообщила Женька. – Оттуда мне и звонила.
- Как дома? Она же утром тут была, - удивился Малиновский и посмотрел на Жданова.
С момента произнесения Евгенией Катиного имени внутренне окаменевший Андрей выдержал Ромкин взгляд.
- Она отпросилась, - скупо ответил он.
- Что-то случилось?
- Ром, отпросилась – и всё.
Роман тему развивать не стал, но продолжал внимательно смотреть на друга.
- Ну что, поехали, братец? – вклинилась Женька.
- Спускайся, Жень, я сейчас.
- А, вам пошептаться надо, - догадалась она. – Окей. Андрей, приятно было повидаться. Пойду еще побалакаю с вашим душкой-охранником.
Евгения удалилась, оставив после себя горьковатый аромат изысканных духов.

- Палыч, что происходит? Катя едет на работу с утра через весь город, чтобы отпроситься и отправиться работать домой? И при этом ты не знаешь причины столь странного поведения? Не верю. Говори, что стряслось.
…Вот этого и боялся Жданов – что останется вот так, один на один с другом в ситуации, когда правду сказать он не имеет права – Катя запретила, а врать просто физически не может. Да и не пройдет никакая фальшь – у влюбленных всё обострено, в том числе и интуиция. В конце концов, не заслужил Роман вранья.
- Ромк, не время сейчас, - всё, что сумел произнести Андрей. – Давай отложим разговор.
- Значит, говорить есть о чем – я тебя правильно понял?
- Ты меня правильно понял. Только не сейчас. Женька ждет.
- Женька подождет. Сейчас, Андрюх. В состоянии неизвестности я нервным делаюсь, а мне машину вести. Я за жизнь и здоровье своей сестры отвечаю. Говори.
Малиновский внешне выглядел спокойным, подводила напряженная, застывшая поза и глаза… Он смотрел так, будто всё понимал. Будто всё понял сразу, после невнятного «отпросилась – и всё».
Ведь речь идет о Кате.
О ее внезапном бегстве со своего рабочего места – иначе это и не назовешь.
Утром они были со Ждановым в каморке. Производственное совещание. Дурак…
У Андрюхи глаза виноватые. Страдательные и сострадательные. Он встал, чтобы они были на равных.
Какие тут могут быть слова?..
- Ну, давай я сам скажу, - голос Романа не дрожал, не срывался – обычный негромкий голос, вся буря внутри. – Вижу – тяжело тебе. Или не велено пока говорить. Катей не велено, да? Ей тоже меня жаль? Понимаю. На  глаза мне показаться – невыносимо. А с сестрицей моей поужинать – запросто.
- Ром, Катю винить не в чем. Она мучается. Ей нужен, наверное, нейтральный человек, просто побыть с кем-то… Вини меня.
- Я никого не виню. Когда ты понял, что любишь ее?.. Не отвечай. Я догадываюсь. Не сейчас. До праздников. Предпринял попытку оставить всё как есть? Благородно, Андрей. Не вышло? Разлука усугубила? «Не вынесла душа поэта». И ты признался Кате. И не просто признался. Помнишь наш разговор в «Лиссабоне»? Ухаживания приняты, когда целуешь девушку, и далеко не в щеку, и она тебя не отталкивает, а отвечает.
- Ромка…
- Не надо реплик. Я спокоен. Я ведь ее поцеловал в Питере, и она меня оттолкнула. Умная девочка Катя Пушкарева сразу заподозрила, что я ее таким способом от Зорькина пытаюсь отвадить. Что мы с тобой боимся за Зималетто – только и всего. А я был уже ошалевший от нее… И знаешь, что она сделала? Показала мне отрывок из своего дневника. С пламенными словами в адрес Андрея Жданова. Как доказательство ее преданности тебе и Зималетто. Ну и, соответственно – как намек на бессмысленность моих дальнейших поползновений. И клятву с меня взяла – что ты никогда об этом не узнаешь. Так что мне действительно некого винить, кроме себя. Я знал, что она тебя любит, и не перестал при этом ходить за ней по пятам, как приклеенный. Я ведь не думал, что с тобой это стрясется. Вернее, подспудно боялся – оттого и ревновал. Ты всё-таки сделал этот шаг в своем сознании. И я уже знаю, что будет дальше. Ты пойдешь на всё – на отмену свадьбы, рискнешь целостностью активов Зималетто – по-другому не сможешь и не захочешь. Потому что это Катя. Думаю, тема исчерпана.
- Стой, - Андрей не дал ему уйти – мгновенно обогнул стол и схватил Романа за рукав, когда тот был уже у двери.
- Ну, что ты меня держишь, что? – Малиновский даже улыбнулся через боль. – С какой целью? Ну что мы – разбираться будем, как пятнадцатилетние пацаны за гаражами? Взрослые люди. Не надо так смотреть – я абсолютно спокоен. Пульс в норме – можешь посчитать, руки твердые, руль удержат – гарантирую. Жалость твоя мне не нужна.
- Причем тут жалость, Ромка, - отрывисто произнес Жданов. – Ты думаешь – Катя со счастливой улыбкой бросилась в мои объятия? Как бы не так. Она сказала мне – поздно. Не желает ничего рушить и не может так поступить с тобой.
- Так объясни ей, что не о чем волноваться. Или ты хочешь, чтобы это сделал я?
- Нет. Я хочу сказать, что она может принять какое угодно решение.
- Я тоже имею право принять какое угодно решение. И я его принял. Катя – твоя.
- Не надо говорить о ней, как о трофее. Всё гораздо сложнее, чем ты себе представляешь. Любовь – она разной бывает. А если я действительно опоздал? Если так и останусь – на страницах ее дневника, а ты – жизнь, и она это осознает?
- Палыч, лицо попроще сделай и не городи чушь, - жестко обрубил Роман. – Она любит тебя, ты любишь ее – вот такой, какой она пришла сегодня на работу. В старой вытянутой кофте, с бледным лицом ребенка и гладкой причесочкой.
- Но ведь и ты любишь ее такой…
- Теперь – да. Теперь – всякой. Но начинал я вполне стандартно.
- То есть? – Андрей ничего не понимал.
Малиновский помедлил и с абсолютной безжалостностью к себе выдал:
- Сюрприз для тебя, Жданов. Катя – красавица. У нее божественные формы и волосы, в которых можно утонуть. Не надо бледнеть у меня на глазах, успокойся – у нас с ней ничего не было. В тот день, когда мы с тобой решили жребий тянуть, ты меня в мастерскую Милко отправил – припоминаешь? А там женсовет наш дружно примерял шикарную шмотку – мини-платье. В том числе и Катя. Я пронаблюдал в щель между портьерами весь процесс – вот такой я негодяй. И обалдел. И придумал командировку, а тебе об истинной причине не сказал. Дважды негодяй. А ты, наивный, всё удивлялся – чего это я на амбразуру лезу… Так что не надо смотреть на меня, как на умирающего близкого родственника – я наказан по заслугам. Могу Кате всё это повторить – дословно, чтоб ей легче стало. И хватит держать, меня Женька ждет!
Роман вырвался из рук Андрея, распахнул дверь и нос к носу столкнулся с Кирой.
- Эй, поосторожней. Ты на пожар, что ли? Куда так летишь? – удивилась она и вопросительно поглядела на Жданова.
- Твоя очередь, Кира, - Малиновский показал рукой в сторону кабинета и стремительно пересек приемную.
- Андрей, какая очередь? Что случилось?..

* * *

…На Москву обрушилась дерзкая, ослепляющая глаза метель. В машине от нее одно спасение – «дворники». Трудились исправно – влево-вправо.
- Ужин в «Риголетто», значит?
- Ты в третий раз спрашиваешь. В третий раз отвечаю – в «Риголетто», в итальянском ресторане. У тебя перманентные выпадения из памяти?
Малиновский промолчал, хотя по определению должен был пошутить в ответ. Женька поглядывала на него искоса всё чаще. Скрывая беспокойство, постаралась произнести беззаботно и миролюбиво:
- Братец не в духе. Надеюсь, причина не в перепаде погоды? Ты ведь у меня здоровый, молодой и прекрасный. Да?
- А то, - кивнул он, сосредоточенный на дорожном движении.
Она не выдержала:
- Ромка, что с тобой?
- Ромка? – усмехнулся Малиновский, по-прежнему не отводя взора от лобового стекла. – Что-то новенькое в твоем репертуаре. А куда Машка подевался?
- Вот и я в недоумении – куда подевался, - хмуро согласилась Евгения. – Сидишь весь такой неподвижный, будто лом проглотил, ни одного ехидства за всю дорогу мне не сказал… Верни мне моего Машку!
- Ох, Наказание ты мое Божеское, - Роман улыбнулся, только глаза оставались печальными. – Всё-таки здорово, что ты есть.
- Я напыжилась от гордости, - хмыкнула Женька. – Какой комплимент!
- Это больше, чем комплимент…
Остаток пути ехали молча. Последний поворот – и машина встала.
- «Риголетто», - объявил Малиновский, бросив быстрый взгляд на неоновые огни ресторана.
- Катя, наверное, уже там, - Евгения посмотрела на часы. – Не войдешь поздороваться?
- Ну, это же девичник. Мальчики не участвуют. Заехать после ужина?
- Да прямо, зачем тебе мотаться. Вызовем такси.
- Хорошо. Приятного вечера.
Женька открыла дверцу, но задержалась перед выходом:
- С тобой всё в порядке? Честно.
- Всё хорошо.
- Врешь.
- Не спорь со старшими.
- Ох…
Она нехотя выбралась из машины. Стояла на тротуаре, пока Роман не отъехал. Провожала глазами.

Катя сидела за маленьким столиком у окна, красивая и грустная. На ней было платье, которое они купили с Евгенией вместе во время шопинга, - облегающее миди цвета темного шоколада. Женька шла к ней, сияя фирменной улыбкой, - посетители ресторана оборачивались ей вслед.
- Привет, - сказала она, усевшись за столик. – А миленько тут! О, ты уже взяла меню…
- Да, - будто очнувшись, ответила Катя. – Выбирай. Я сегодня угощаю.
- А что у тебя с лицом? – приглядевшись к ней, полюбопытствовала Евгения. – Ну и вечерок сегодня, как сговорились…
- Жень… я веселье изображать не буду, нет его.
- Правильно, не надо ничего изображать. Ты ведь неспроста меня сюда позвала? Вот и рассказывай всё как есть.
- Думаю, ты поймешь меня как никто другой. Именно ты.
- Почему я?
- Потому что ты – его сестра…

…Роман проехал метров триста, развернул машину в неположенном месте и вернулся к ресторану «Риголетто». Подошел к украшенным иллюминацией окнам – обеденный зал был как на ладони. И столик, за которым сидели две девушки, - совсем близко. Только руку протянуть…

- Рассказывай. Что же ты молчишь?..
Катя будто во сне повернула голову к окну. Женька недоуменно проследила за ее взглядом.
- Машка?.. – изумилась она. – Зачем он вернулся?..
- Господи… - читая сквозь стекло выражение его лица, как страницу открытой книги, пробормотала Катерина. – Подожди меня здесь… Мне надо поговорить с ним… Какая же я идиотка…
Не осознавала, как бросилась к гардеробу, как с пальто в руках, забыв его надеть, выскочила на улицу. Малиновский пошел ей навстречу.
- Рома!
- Оденься немедленно, - буднично потребовал он.
- К черту…
- Оденься, я сказал.
Она послушно накинула пальто, вцепилась в обшлага.
- Метель, - Роман улыбнулся. – Вечно мы с тобой в нее попадаем… И на Невке, и на Мойке, и у «Риголетто».
- Ты всё знаешь, - в отчаянии произнесла Катя. - Он сказал тебе. Он не имел права!.. Я должна была сама…
- Ничего он мне не говорил. Я сам догадался. Есть вещи, которые скрыть просто невозможно.
- Рома…
- Давай не будем длить мелодраму, Катюша. И уж тем более – трагедию. Нет никакой трагедии. Мы же друзья с тобой. Как ты предупреждала – так оно и получилось. И не смотри так испуганно, и не дрожи, а то сверху свое пальто надену. Случилось то, что должно было случиться, я совершенно напрасно хватался за воздух.
- Ты сильный, Ром, - прошептала Катя. – Ты очень сильный, ты держишься сейчас ради меня. Ты понимаешь, что, зная это, я не смогу быть счастливой? В этой истории вообще не может быть счастливых!
- Глупости! – почти рассердился он. – В этой истории ВСЕ будут счастливы – рано или поздно, запомни это. «Человек рожден для счастья…» - ну и далее по тексту. Видишь – я улыбаюсь, абсолютно искренне. Немедленно улыбнись мне в ответ. Вот так, молодец. Я тебе очень благодарен. Ты научила меня любить, непроизвольно, но научила. Я знаю теперь, что это такое. Всё будет хорошо – поверь мне. Возвращайся в ресторан, а я поеду.
- Нет! – жалобно воскликнула Катя, вцепившись в его рукав.
- Да что ж такое, не оставляют сегодня мой рукав в покое, и всё тут, - рассмеялся Малиновский и мягко убрал ее руку. – Ты очень красивая в этом платье. Надевай его на работу, а то тоже мне – спряталась сегодня в панцирь… Ну, спряталась ты – помогло это? Не помогло. Всё, Катюша. Увидимся в Зималетто.
Роман не дал ей что-либо ответить – быстро зашагал к машине.
Катю обметала поземка. Сильная боль вытекала крупными горячими слезами.
- Кать! – Женька выскочила из дверей ресторана, надевая на ходу шубу. – Что происходит?.. Почему ты плачешь?.. Вы поссорились?..
- Нет.
Это «нет» было таким исчерпывающим, что Евгения застыла, не сводя с нее тревожных глаз.
- Катя, говори.
- Он самый лучший, - измученно произнесла Катерина. – Но, черт меня побери, я люблю Андрея Жданова.
- Что? – ужаснулась Женька. – Ты сейчас сказала Машке об этом?
- Он уже знал.
- Ясно. Куда он поехал?
- Не знаю...
- Прости, Кать, ужина не будет, - быстро проговорила Евгения и побежала к дороге, подняв на ходу руку, чтобы поймать машину.

* * *

- Возьми трубку… Возьми, упрямец… - бормотала Женька вполголоса, слушая длинные гудки в мобильнике и жадно всматриваясь в поток автомобилей впереди. – Где ты едешь?.. Куда ты едешь?.. Отвечай…
- Мы что, гонимся за кем-то? – игриво поинтересовался у нее водитель – молодой паренек.
- Не ваше дело. Дайте мне свой мобильник! – потребовала она.
- Это ограбление? – хихикнул он.
Евгения зыркнула на него так многозначительно, что юноша вмиг перестал улыбаться и торопливо полез в карман за телефоном.
Женька схватила его, набрала номер.
Гудки. Три, пять, десять. Двадцать.
- Ага, и на незнакомые номера не отвечаешь… Все мои проделки знаешь… Черт…
- Может, вы меня хоть приблизительно сориентируете, куда ехать? – осторожно спросил водитель. - Прямо, влево, вправо?
- Дайте подумать, - отмахнулась она, покусывая ноготь.
Бары, клубы, рестораны… Их слишком много, даже если отбросить те, в которые Ромка в принципе не ходит… Домой?.. Маловероятно, но всё же начать лучше с дома.
Евгения назвала парню адрес.

…Влетела на нужный этаж, открыла своим ключом дверь. Свет в прихожей горел, пальто Романа на месте.
- Уф… - перевела дух Женька.
В квартире стояла полнейшая тишина.
Евгения скинула шубку и сапоги и интуитивно пошла в спальню. Там было темно, но свет из прихожей позволил разглядеть – Рома полулежал на постели, закинув руку за голову, и курил сигарету, стряхивая пепел в хрустальную пепельницу.
- Лежишь, - хмуро констатировала Женька. – В костюме. И куришь.
- Ты забыла добавить: «Это вредно», - спокойно отозвался Малиновский. – Чего прилетела, ракета космическая? Как же ваш девичник?
- А мне с мальчишками веселее, - ответила она с вызовом.
- Это я, что ли, мальчишка, с которым веселее? – он усмехнулся. – Боюсь, плохой из меня сейчас выйдет клоун. Наказание мое, мне не нужна скорая помощь. Как видишь, я в полном порядке.
- Ни в каком ты не в порядке. Почему трубку не брал?
- Именно потому, что мне не нужна скорая помощь.
- Вот и сказал бы мне это по телефону!
- И ты бы послушалась и вернулась в ресторан?
- Неа.
- Я так и думал.
Роман сел, загасил окурок, отставил пепельницу и погрузил лицо в ладони.
- Мне уйти? – Женька подавленно шмыгнула носом.
- Останься, если хочешь, - глухо ответил он.
Она присела рядом.
- А… на эту тему… ну, ты понимаешь… нельзя говорить?
- Можно.
- Я спросить хочу.
- Спрашивай.
- У Кати с Андреем… взаимно, что ли?
- Да. Как выяснилось.
- А как же невеста? Скорая свадьба?
- Видимо, уже никак.
- Ромка…
- Опять Ромка, а не Машка? Я, кажется, понял – Ромкой ты меня называешь, когда жалеешь. Жень, не надо меня жалеть. Ничего ведь у нас с Катей толком и не было. Кире должно быть хуже – четыре года прожила со Ждановым, свадьбы ждала.
- Тебе больно…
- Нет, мне не больно.
- Зачем ты сдерживаешься? – расстроенно спросила она. – Передо мной – зачем?
Малиновский посмотрел на нее и вдруг улыбнулся:
- А что я, по-твоему, должен делать? Посуду бить? Стулья швырять о стену?
- Кстати, да! – оживилась Женька. – Очень помогает!
- Ты пробовала, что ли? Бедная мама…
- Я не пробовала – так психологи говорят: выместить зло на неодушевленных предметах.
- Да во мне нет зла. На кого злиться-то? На Господа Бога? – он пожал плечами.
- Ну, не зло. Страдание.
- Какое высокопарное слово, - рассмеялся Роман. – Умеешь ты, Наказание, в любой ситуации меня уморить… Да нет страдания. Оглушенность какая-то. «Песня о любви, которой не было».
Неожиданно Евгения отвернулась от него и всхлипнула.
- Ты чего? – удивился он. – Плакать, что ли, вздумала?
- Вот еще! – сердито ответила она.
- А ну-ка покажи лицо.
- Тут темно.
- Ничего, я разгляжу. Эй… - она всё не поворачивалась, и Малиновский развернул ее к себе сам. – Ну вот. Ресницы мокрые. Женька, прекращай. Ну что ты как маленькая? Чего только в жизни не бывает, а тут… все живы-здоровы. Всё будет хорошо. Ну, мы с тобой оптимисты или где? Всё, никаких слез. Хочешь – сходим куда-нибудь поедим. Или просто чаю попьем. Я заварю.
- Ты лучше всех… - она смотрела на него, не мигая, и свет в ее синих глазах разгорался. – Ты лучше всех на свете, Машка… Это так несправедливо…
То ли голос ее, какой-то совсем непривычный, то ли вот этот свет из глаз затянул его в некое иное измерение, где он не понимал абсолютно, что происходит.
Женька целовала его ладони с жаром и нежностью – он не сопротивлялся, будто впал в этом непонятном измерении в странный коматоз. Затем она скользнула к нему ближе, обвила руками его голову и поцеловала в губы. Сладко, обжигающе, восхитительно. Эти ощущения – самые первые. И только потом…
- Жень… - изумленный Роман отстранил ее от себя. – Ты… что делаешь, а?.. Что ты делаешь?!
- Ну, давай, давай, - горячо выдохнула она ему в лицо. – Давай, скажи мне, что я сошла с ума. Что я – твоя сестра. Давай!
- Ты – моя сестра, - ответил он растерянно.
- Ты знаешь, что это не так!.. - разрыдавшись, закричала Женька что есть силы. – Не так, не так, не так!..

18

Выкрикнув в десятый раз свое отчаянное «не так!», Евгения пулей вылетела из комнаты. Малиновский ошеломленно посмотрел на свои руки, машинально прикоснулся пальцами к губам. Прислушался – ни звука. В голове – настоящая гроза в ночи, с молниями и девятым валом.
Наконец, он вынырнул из вязкого полупаралича, поднялся и отправился на поиски Женьки.
Она обнаружилась на кухне – буквально утонула в занавеске у окна. Не плакала – тихо стояла и глядела на метель за стеклом.
- Жень, давай поговорим, - Роман сделал попытку приблизиться и получил яростный приказ:
- Не подходи ко мне.
- Хорошо, стою на месте. Скажи, пожалуйста, это что сейчас было?
- Ничего.
- Прекрасный ответ. Только он меня не устраивает.
- Ну, тогда считай, что меня шиза скосила. Короткий такой шизофренический приступ. Сдай в дурдом, если хочешь.
- Женька, это не разговор. И мне надоело созерцать твою спину. Иди сюда, садись на табуретку.
К его удивлению, она послушалась – вздохнула, оторвалась от окна и опустилась на сиденье, не поднимая глаз. Лицо ее было припухшим, влажным и несчастным. Малиновский сел напротив.
- Я слушаю очень внимательно, - напряженно произнес он. И добавил с нервным смешком: – Ну и вечерок у меня нынче.
- Ты не поймешь, Машка, - тоскливо пробормотала Евгения. – Ты меня в детстве на горшок сажал, ты не поймешь…
- Причем тут горшок?
- Да притом! – Женька подобрала под себя ноги, обхватила себя руками за плечи, словно ей было очень-очень холодно. Обреченно опустила голову. – Ладно, только не перебивай меня. И не смотри в мою сторону.
- Не буду.
- Когда папа разбился на машине, мне полтора года было. Я совсем его не помню. Но наша мамочка – очень правильный человек. Еще бы – педагог. Учительница истории… Надо знать историю мира. Историю страны. И уж, конечно, - историю семьи. Про папу мне рассказывалось регулярно и подробно – каким он был замечательным человеком, как много мог бы сделать, если бы так трагически не сложилась его жизнь, если б он так рано не ушел от нас… ну и прочий пафос. Хотя, возможно, мама просто была поставлена в такие условия. Ей надо было элементарно объяснить мне, подросшей и научившейся задавать вполне взрослые вопросы, почему я Снегирева, а не Малиновская. Почему я Сергеевна, а не Дмитриевна. Но зачем было глаголить всю правду? Почему она не сохранила во мне веру, что это она родила меня, а не вышла за вдовца с крошечной дочерью на руках? Ведь мы даже похожи с тобой, Машка, все это отмечают, никто не сомневается, что мы родные по крови. Я бы верила! На черта эта правда сдалась – что женщина, меня родившая, глупо умерла от кровотечения, потому что было Восьмое марта и в роддоме занюханного городишки под Владивостоком находилась только одна полупьяная акушерка? Вот зачем мне эта правда – скажи? Ради истории? Долой белые пятна, да? Чтобы я Восьмое марта ненавидела и свой день рождения заодно?.. Мама ведь меня любила и любит безумно, и тряслась за меня всегда куда больше, чем за тебя… И внушала мне: я родная, родная. Любимая, обожаемая доченька, несмотря на то что знаю правду – для истории. И тебе это было внушено – сестра. Ты – брат и защитник. Ты им и был всегда. Это у тебя в голове, это у тебя почти в крови! Или не почти. Могу поспорить – ты никому не говорил, что мы – сводные. Тебе было просто непонятно – зачем это говорить, уточнять. Этот факт изначально вообще не имел никакого значения. Родные – и всё. Вдолблено! Мама – молодец. Постаралась. Только раз она трясла нашим родством, как знаменем, ей нельзя было говорить мне всю правду! К черту – историю! Отцы разные – мать одна, вот что она должна была мне внушить и тебя заставить молчать! Чтобы не сошла я потом от тебя с ума! Чтобы по природе своей – просто не смогла бы влюбиться!

Выдав речь сплошным потоком слов, без всяческих пауз, Женька выдохлась и двинула себя кулаком по лбу. Видимо, неслабо двинула – тут же поморщилась от боли.
Малиновский щелчком выбил сигарету из пачки. Высечь огонь из зажигалки получилось с пятого раза – пальцы не слушались.
- Ты действительно мне сестра, Жень, - сказал он отрывисто, затянувшись дымом. – Родная сестра. Роднее не бывает. Так было всегда. Так есть.
- Я знаю, - ее голос упал до шепота. – Когда ты уехал из дома, мне было тринадцать лет. Я была тощим подростком с прыщиками. С тех пор – только встречи. В лучшем случае – раз в полгода. Самое длительное – на полтора месяца. Ты приезжал – и заставал то бунтовщицу, то рокершу, то байкершу, то просто лохматое дерзящее существо. Что я только не вытворяла, мама намучилась со мной… Потом парни появились. Один, другой, третий. Пятый, десятый. Попадались очень интересные. Я даже увлекалась. Но ты приезжал – и всё разбивалось вдребезги. Ты один. Единственный. Самый лучший. На разных этапах своей жизни я любила тебя по-разному. Но с двенадцати лет или даже раньше – не как брата. Прости. Я боролась с собой, гордая идиотка, пряталась за насмешками и подколами… Машкой стала тебя называть, женским именем, в башку себе вдалбливала таким образом: не мужчина ты для меня... Ты бы никогда об этом не узнал, если б сегодня твоя Катя не отправила бы тебя в нокаут и у меня не случилось бы по этому поводу переклина в башке. Больше не повторится. Давай забудем об этом разговоре. Я уеду, выйду замуж, и всё будет по-прежнему, братец.
- Я всё-таки выпью, - Роман привстал и вытащил из шкафчика бутылку коньяка, - этот вечер откровений меня доконал.
- Не надо, - виновато попросила Евгения. – Лучше пойдем поедим.
- Кусок в горло не полезет, - Малиновский опрокинул в себя граммов сто, подумал и подлил в бокал еще. – Женька, скажи, что ты пошутила. Я кошмарно себя чувствую. Вернее – как-то запредельно непонятно всё...
- Я пошутила, - ответила она с вызовом. – Это психологический трюк такой – отвлечь от горя каким-нибудь шоком. Вот ты за последние минут пятнадцать про Катю хоть раз вспомнил?
- Нет…
- Во-о-от. Видишь, сработало. Скоро еще что-нибудь придумаю, помимо влюбленности в собственного брата. Глядишь – и оклемаешься. Всё, ты мне надоел. Пойду телевизор смотреть. Сейчас сериал начнется.
- Жень…
- Отстань! – почти выкрикнула она. Как выдуло ее из кухни. Только на миг мелькнули перед Романом ее синющие глаза-озёра с плещущейся через берега болью.

…Спустя полчаса Малиновский вошел в комнату. Евгения сидела в углу дивана, закутавшись в плед, и глядела невидящим взором в экран плазмы. В нем человек с аквалангом плыл вдоль дна какого-то водоема, его обгоняли мелкие и крупные рыбы всех форм и мастей. Комментатор увлеченно вещал что-то по-английски…
- Пьяный? – подавленно спросила Женька, не оборачиваясь.
- Немножко, - честно ответил Роман. – Сил нет никаких моральных. Закончились.
- Может, лечь тебе?
- Не хочу.
- Через «не хочу». Тебе надо поспать.
- Я не усну – знаю.
Она наконец повернула к нему голову. Встретила его грустный, растерянный, хмельной взгляд и неожиданно фыркнула:
- Теперь ты меня жалеешь, да? Вот уж кого вообще не за что жалеть – это меня.
- Ну да, - он сел к ней на диван, откинулся на спинку. – Наказание, у меня полный кавардак в голове.
- Это пройдет, - ее голос дрогнул. – С бедой надо переспать ночь – это всем известно.
- Я не про беду. Я про твои слова.
- Я же сказала – я пошутила! Психологический прием. Шокотерапия.
- Врешь.
- Что, так хочется, чтобы я тебя любила как мужчину, да? – теперь глаза ее были холодными, насмешливыми, голос – таким же. – Льстит, что ли? Вроде как только что ты был в ужасе от этого, братец. Расслабься – мне есть кого любить. И вообще, чего ты тут расселся? Уходи. Ты мне мешаешь сериал смотреть!
- Сериал про подводный мир? На английском? Ты же французский изучала.
- Не твое дело!
- Почему ты мне грубишь?
- Хочу и грублю! Я всегда что хочу, то и ворочу. Это мой жизненный принцип. Ясно?
…Ее колючесть, дерзкие слова, коньяк в крови, караул в голове и на сердце – адская смесь. Роман стремительно притянул Женьку к себе и вернул ей поцелуй, которым она одарила его недавно. С лихвой, с напором, с жадным умением «профессионала» - она только слабо простонать смогла. И уже сама целовала в ответ как в полуобмороке, кожа пылающая, в губах огонь. Паралич всяческой мыслительной деятельности.
…Целый месяц ждал отклика от Кати, ждал близости с ней, решительно отвергнув всех своих девиц, саму мысль о том, чтобы получить с кем-то из них разрядку, ибо уже убедился – не поможет, только ввергнет в тоску. Месяц стоического воздержания. А сейчас он – сумасшедший, потерявший все ориентиры. Хоть бы один проблеск ему в сознание…
- Рома… Ромочка… - жалобно пробормотала вдруг Женька, обхватив его за шею и спрятав свое лицо. – Ты пожалеешь об этом, ты как в горячке… Не надо, хороший мой…
- Иди ко мне, - его голос звучал с возбуждающей хрипотцой, не слышал и не понимал ничего...
Нетерпеливо вернул себе ее губы, прильнул исступленно – и больше она не сопротивлялась. Сама сорвала с себя плед, с Романа – пиджак. Дышали тяжело – будто старались выжить в пространстве с пятью процентами кислорода. Ее тонкий свитерок цвета электрик – рывком через голову, бюстгальтер снят мгновенно умелыми руками опытного любовника. Розовые кружочки сосков казались такими нежными, беззащитными, твердели под языком, Женька сладко стонала и всё шептала это «Рома… Ромочка…» - так ей несвойственное, погрузив ладони в его волосы...
Лихорадочный процесс снятия одежды завершился, Роман прижал стройное горячее женское тело к дивану. Светло – горела люстра, голос всё бубнил в телевизоре английские слова, аквалангист плыл наперегонки с рыбами… Светло так, что виден каждый штришок на лицах, в Женькиных глазах – синие волны в тумане, не жмурилась, не стеснялась, смотрела открыто, только как-то испуганно, что ли… или умоляюще… Ресницы ее задрожали и сомкнулись при вторжении.
Всё происходило при почти безотрывном поцелуе, сквозь который прорывались приглушенные стоны.
Всё – через пелену и морок.
Женька уже билась в экстазе, а Романа тормозил, видимо, алкоголь в крови. Наградой стал долгожданный яркий пик и длительное, судорожное, острое наслаждение.
Опустошение…

* * *

- Как же ты ее любишь! Как сильно любишь… - Женька плакала, уткнувшись в грудь Малиновского, плакала отчаянно и по-детски.
- О чем ты? – потрясенный, он прижимал к себе ее голову со взмокшими волосами.
- Это же ты как будто с ней сейчас был!.. Всё, что не случилось у вас!.. - нечленораздельно выдавливала она, захлебываясь. – Всё, о чем ты мечтал – с ней!.. А тут я… подвернулась… Сестра – не сестра!.. С признаниями своими… Я умереть хочу!
- Дурочка. Что ты несешь?.. Прекрати, - от шока Роман едва мог внятно отвечать, крепко обнимал теплое тело и укачивал, как младенца. – Всё, всё. Тише. Тише, глупая моя. Господи, затмение какое-то…
- Затмение, - торопливо согласилась Женька, всхлипывая и гладя его по щекам. – Это просто затмение. Это день такой. Черная дыра. Только не переживай! Не вини себя. Мы забудем. Мы всё забудем, и будет как прежде!.. Пожалуйста – как прежде, Машка!.. Мы – брат и сестра, у нас одна мама, одна на двоих…
- Молчи, Жень. Мозг сейчас взорвется.
Она глубоко вздохнула и приникла к нему. Роман в ответ обнял еще крепче. Склеены были горячим потом. Скованы – изумлением.
- Мне было хорошо, - шепнул  он ей в ушко. Само собой сказалось – без осознания, уместно ли это.
Евгения отчаянно замотала головой. Взмолилась:
- Ничего не говори!
Значит, неуместно.
- Не буду.
Укачивал ее, гладя по голове, пока она не затихла. В детстве так укачивал, когда болела. По комнате носил, полыхающую от температуры. У матери артрит, держать подросшую Женьку ей было тяжело...
Успокоившись, Евгения тускло и буднично произнесла:
- Мне надо одеться.
- Давай халатик принесу.
- Не нужно халатик. Мне на улицу.
- С ума сошла? Не пущу никуда.
- Мне в аптеку надо, - отчеканила Женька. – За постинором. Не ясно?
Дошло. Чуть не застонал в голос. Что такое постинор – хорошо знал. С его-то стажем.   
- Я сам схожу.
- Хорошо, - не стала упрямиться она. – Глаза закрой. Не смотри на меня.
Роман покорно зажмурился. Евгения вырвалась из его объятий, похватала свою одежду и выскочила из комнаты.
Ресницы разлепились. Всё тот же аквалангист на экране, всё те же рыбы. Та же бодрая английская речь.
Малиновский натянул на себя плавки и брюки. Забрал с пола рубашку с пиджаком и галстуком, отнес всё это в спальню, бросил на стул. Достал из шкафа свитер, надел, не определив – правильной ли стороной. Вернулся в прихожую, прислушался. В ванной плескалась вода.
Вдел руки в рукава пальто, ноги – в ботинки. Вышел, щелкнув замком двери.

…Снег уже не шел, и ветер стих. Белым-бело, светло и красиво. Проклятая зажигалка опять щелкала вхолостую. Наконец замерцал огонек на кончике сигареты.
«Что же я натворил?..»
Женька.
Родная сестра.
Роднее не бывает.
В биологическом плане – никакой не инцест.
Всё дело в чертовой голове. Там всегда было табу. Ни единой мысли не возникало.
Даже когда отмечал невольно, какая она хорошенькая, милая, очаровательная. Просто – гордился чудесной сестренкой.
И убивал ее, оказывается, этой братской нежностью.
Бесконечной вереницей своих женщин – убивал.
Убивал любовью к Кате.
Таилась, дурочка, что любит не как брата. Это ей блистательно удавалось. Элементарно – столько лет живут в разных городах. Встречи – нечастые, почти всегда на людях…
И вот – взрыв. Черт знает что за взрыв…
«Это же ты как будто с ней сейчас был… Всё, что не случилось у вас… Всё, о чем ты мечтал – с ней… Ты только не переживай…»
Она еще и утешала его. Она – его!
«Ну и сволочь же я, - зачерпнул пригоршней снег, обтер им лицо. – Ко всему прочему одну ее там оставил…»

Домой Малиновский возвращался почти бегом, взвинчивая себя по дороге и понося последними словами. Ворвался в квартиру, быстрый взгляд в сторону ванной – дверь полуоткрыта, темно. Прямо в ботинках и пальто прошел в комнату.
Женька восседала в теплом голубом халатике на широком подоконнике и грызла большое румяное яблоко. Вид у нее был самый что ни на есть хладнокровный. Голос таким же оказался:
- Эй, ты чего это в ботинках? Я тут пол сегодня мыла, между прочим!
- Черт с ним, с полом, - он подошел к ней вплотную. – Сам вымою. Как ты себя чувствуешь?
- Прекрасно! – фыркнула она, демонстрируя пренебрежение к вопросу. – Голодная только как волк. Может, пиццу закажем? Тащиться никуда неохота, а в холодильнике шаром покати. Из съедобного нашла только яблоко… Машка, что ты на меня уставился? Таблетки принес?
- Да, - Роман помедлил и вытащил из кармана бело-розовую упаковку.
- Отлично, - Евгения тут же, при нем, вскрыла коробочку, выудила ногтем крохотную пилюльку и сунула ее в рот.
- Маленькая, - деловито сообщила она. – Запивать не нужно.
И зажевала кусочком яблока.
- Жень, маска Железного Дровосека, которому всё по фиг, - очень тяжелая по весу. По себе знаю. Надорвешься, - сказал Роман, испытав резкий болевой приступ в груди.
- Нет никаких масок, - решительно заявила Женька. – Хочешь?.. – и протянула ему яблоко.
Яблоко на ладони.
Дежа вю.
- Не хочу, - Малиновский убрал из ее руки надкусанный фрукт, положил его на подоконник, потянул на себя Евгению, она буквально съехала в его сильные объятия.
- Женька, мерзавец я, да?
- Ну, что ты, - тихо и ласково ответила она. - Нет. Ты обычный живой человек. Не робот. Ты надломился сегодня. У тебя мечта умерла. В таком состоянии и совершаются неадекватные поступки. Элементарное выживание.
- Прости меня, моя родная, моя золотая, - раскаяние хлынуло волной, крепко-крепко прижал ее к себе. – Сам себя не прощу, но, может, хоть ты…
- Перестань, - горячо сказала Женька. – Мне не за что тебя прощать! Ты самый лучший в мире брат!
- Какой я, к черту, брат. Скажи еще – защитник. Защитил, называется…
- Самый лучший, - твердила она, зажмурившись и пропадая от грустного и острого своего счастья в этих сладостных объятиях. – Самый лучший на свете…
- Жень, я был не с ней, я был с тобой, - произнес вдруг Роман.
- Неправда, - прошептала она.
- Тут иллюминация яркая, - он улыбнулся, вдыхая аромат ее волос. – И зрение у меня хорошее.
- Причем тут твое зрение. Не надо меня утешать. Всё я понимаю.
- Понятливая моя...
- Ты ведь ее любишь, Машка.
Ответом было молчание. У Романа в голове – густой и жаркий туман.
- Закажешь пиццу? – спокойно спросила она, выскользнув из его рук.
- Да, сейчас.
Он вышел из комнаты, как во сне.
Резко стерев со щеки одну-единственную выкатившуюся слезинку, Женька села за ноутбук и стала искать сайт авиакомпании «Владивосток-Авиа».

* * *

Катя лежала на тахте и глядела в черный проем между отодвинутой шторой и кусочком стены. Мерцание далеких огней завораживало, полностью блокировало мысли. Зазвонил мобильник.
«Андрей Жданов».
Надо ответить, наверно. Десятый пропущенный звонок от него. Юбилейный. Андрей ведь тоже ни в чем не виноват.  Странная такая история. Без виноватых.
- Алло.
- Кать…
- Да, Андрей Палыч.
Вздох в трубке – реакция на официальное имя-отчество.
- Как ты, Катюша?
- Пустота такая… угнетающая.
- Пустота?
- Я говорила с Ромой.
- Понятно. Тебе его жаль?
- Не то слово. Я ведь совсем не могу причинять боль. Я сама болею потом. Вот и лежу больная. Самое ужасное – он всё сказал за меня. Максимально облегчил разговор – ради меня…
- Я могу подъехать к тебе?
- Нет.
- Собственно, ничего иного я и не ожидал.
- Поймите…
- Я понимаю, Кать. А я сказал всё Кире. Всё как есть.
- Господи…
- Так продолжаться больше не могло. Черта, край. Ничего не поделаешь.
- Наверное, она в шоке – насчет меня?
- Нет. Шок у нее был, когда я разорвал помолвку. Потом сообщил причину – люблю другую женщину. Кира сама назвала твое имя. Причем не вопросительно, а утвердительно.
- Не может быть…
- Не удивляйся, Катя. Приняла же она, что Ромка в тебя влюблен, что ухаживает с серьезными намерениями. Сразу другими глазами стала на тебя смотреть.  А тут Роман как раз вылетел из кабинета сам не свой, чуть с ног ее не сбил… Кира неглупая женщина – связала одно с другим. И она всегда знала – что ты значишь для меня. В общем, поговорили мы у нее дома. Она сама так захотела. Потребовала. Уже практически всё понимала… 
- Плохо ей сейчас. Роме плохо. Слишком много жертв, Андрей Палыч. Любовь, оказывается, бывает отнюдь не счастьем. Когда разрушает другие жизни. Как всё было хорошо и спокойно, когда я просто писала о своей любви в дневнике…
- Кать. Не смей так говорить. Не смей так думать. Я не дам тебе утонуть в этой тоскливой пучине. Ты еще не знаешь, на что я способен, чтобы вырвать тебя из нее. Кира сильная, и Ромка сильный. Теперь как раз у всех есть шанс на счастье.
- Вы говорите, почти как он…
- Ну, мы же с ним всё-таки друзья. По крайней мере, были…
- Вот видите. Еще одно разрушение.
- Кать, хватит про разруху. Я верю в хорошее. Верю, что Ромка успокоится. Он молодец. Он вел себя сегодня так достойно, что я еще раз убедился – в плане друга это абсолютно мой человек. Надеюсь на его такое же к себе отношение. Кать… я тут узнавал – апокалипсиса завтра не будет. Будет новый день. Посмотри этому дню в глаза смело. Потому что ты ни в чем не виновата, птица. В том, что чувствуешь, - не виновата. И еще… У нас всё только начинается, Катя. Это кружит мне голову.
…Ох… Что же он творит… От таких слов и волнующего низкого голоса у нее тоже сразу всё закружилось, заныло в сладком предчувствии.
Всё верно. Она посмотрит в глаза новому дню. Она придет завтра на работу в том самом платье, как посоветовал Роман.
Готова ко всему.
Всё выдержит.
- А вы расскажете мне, почему я – птица? – впервые за вечер Катя улыбнулась, благодарная Жданову за то, что он смог вот так согреть и ободрить ее.
- Расскажу…

22

Тем же вечером

- Пап… - Катин голос в телефонной трубке. – Я сегодня не приду.
- В смысле? – искренне не понял Пушкарев. – Куда не придешь?
- Домой.
- На ужин не придешь? Так мы уж привыкли. Во сколько будешь?
- Пап. Я совсем не приду. Только завтра вечером.
Валерий Сергеевич молчал. Осознавал.
- Папа… - мягко окликнула Катерина. – Скажи что-нибудь. Желательно хорошее. Ты ведь всё понимаешь.
- Уверена, что всё? – сдавленно выговорил он.
- Папочка, я тебя очень люблю. Тебя и маму.
- Уводишь в сторону?
- Пап…
- Ладно, ладно. Ты не придешь. Я усвоил. Но завтра мы поговорим. Очень серьезно поговорим, Екатерина Валерьевна.
- Слушаюсь товарищ генерал…
Пушкарев положил трубку и остался сидеть неподвижно, понуро сгорбившись. Обо всем догадавшаяся по разговору Елена Александровна подошла к нему сзади, обняла с грустной улыбкой.
- Валер, ну, не надо, не нагнетай. Ей двадцать пять лет. Это жизнь.

* * *

- Рассердился? – спросил Андрей.
- Ему просто сложно привыкнуть к мысли. А так он золотой.
- Я же тебе предлагал мне самому с ним поговорить. По-мужски.
- Ты что, это нарушение папиного принципа «Пушкаревы всегда самостоятельно отвечают за свои поступки».
- А мне нравится принцип. Значит, придя ко мне, ты совершила поступок?
- Определенно.
- И отвечать за него готова?..
- У тебя подозрительный блеск в глазах…
…Они стояли посреди гостиной, Жданов грел в своих руках Катины ладони.
- Уж не знаю, какой у меня там блеск, - тихо сказал он, - а вот у тебя почему-то пальцы ледяные. А еще, если не ошибаюсь, ты слегка дрожишь. Кать, ты боишься меня?
- Нет, нет, - Катя улыбнулась. – То есть не совсем так. Тут немного другое.
- Не хочешь поделиться?
Она смятенно и ласково гладила взглядом его лицо. Попросила:
- Закрой глаза.
Андрей послушно сомкнул ресницы.
- Представь, что ты всю жизнь мечтал побывать за какой-то гранью, где всё по-другому. В неком параллельном мире, с иными законами. Можешь нафантазировать всё угодно, самое невероятное и желанное. И вот ты там оказался… Разве не боялся бы ты поначалу даже пошевелиться – просто от мысли, что это иллюзия? Что всё сейчас исчезнет?..
…Жданову привиделась «птичья» планета. Припомнились обрывочные фразы Малиновского.  «Много музыки и света…». «Краски такие – неуловимые, нечеткие, размытые, но – с позолотой…». «И речи такие плавные, неторопливые…». «Возможно, все фразы – в рифму, а может, там говорят – как поют…». «И дожди другие – все капли крупные и тоже с золотом...». «А яблоки на деревьях такие большие, розовые и светятся, как будто внутри каждого горит свеча...».
…Он будто стоял посреди всего этого дива дивного и видел Катю, птицу свою, которую наконец нашел. Пугливую, настороженную, изумленную вторжением пришельца. Малейшее неверное движение – и…
- Боялся бы, - вырвалось у него. – Очень боялся бы пошевелиться.
Не открывая глаз, вслепую нашел руками ее лицо. Медленно склонился к нему, по нарастающей температуре дыхания определяя – ближе, ближе. Совсем близко.
От почти робкого размыкания ее губ в ушах зазвенели прозрачные, как хрусталь, родники «птичьей» планеты.
…А потом стало неважно, в каком именно из миров они сейчас пребывают. Кровь неслась быстрее всяческих родников. И стократ  была горячее. Отогрелись, запылали Катины ладони…

…Какой ты был, студент Денис, циничный, гаденький и трусливый слизняк с заболоченной душой, мнивший себя Казановой?.. Как тебе встается по утрам, ходится по этой земле, естся, пьется, спится?.. Сколько ты заработал за то, что прикоснулся вот к этой коже, к этим соскам, к жилке на шее?.. Даже если ты сорвал джек-пот в размере годового бюджета страны – ты жалкий банкрот, студент Денис, ты нищий бомж на куче мусора у помойного бака. Ты уныло смолишь свой окурок, и на дне твоей бутылки осталась пара глотков дешевого мутного пива – вот всё твое состояние сейчас по сравнению с тем, что ты потерял. Тебя жаль даже больше, чем покалеченного ребенка – у того есть шанс на реабилитацию, а у тебя, студент Денис, - нету. И это не мой приговор, не моя власть и компетенция. Это – к небесам.
…Не было всех этих мыслей в голове Андрея, вернее – они мерцали хаотично и обрывочно где-то в глубинах сознания, а вот именно в таких точных формулировках вернутся уже потом… после... Катя была неподвижной, когда он ее раздевал, бережно опустив на постель. Петельки на ее белой узкой кофточке были такими маленькими, что справиться с ними большим пальцам было непросто. И это почему-то пьянило… обоих…
Когда Жданов коснулся ее трусиков, она жалобно шепнула:
- Погоди…
- Иди сюда, - он привлек ее к себе. – Боишься? Я не тороплю. Просто посиди со мной вот так… близко… Итак, что там с фирмой «Веста»?.. Говоришь – драконовские условия?..
- Перестань дразниться, - фыркнула Катя ему в плечо. – Просто ты весь такой одетый, а я…
- Так это разве проблема? Мне самому или поможешь?..
Помогла. Получилось справиться со всем, кроме ремня на брюках – он был тугим и жестким. Рука Андрея накрыла ее ладошку и усилила напор.
- Вдвоем легче, - прошептал он.
Вот и не осталось никаких барьеров.
Никакого повода для промедления.
Но как это волшебно – просто тихо целоваться в предвкушении. Изнемогать от ласк.
- Я люблю… твои руки… - Катя вздрагивала от молний, пронзающих кожу.
- Это всё, что ты любишь во мне? Печально. Радует одно – руки неотделимы от всего остального, так что получайте, девушка, весь комплект.
- Мне нравится, что ты сейчас шутишь, - она благодарно улыбнулась. – Мне так спокойно, так хорошо… тепло. Нравится, что ты такой большой. И немного пугает…
- Что пугает, Кать? – Жданов склонился к самому ее уху, хотя, разумеется, в квартире не было никаких «жучков». – Что я… везде большой?..
Хорошо, что здесь полумрак и не видно розового марева на ее щеках.
А то, что «везде» большой – что ж, как же это не чувствовать, когда оба – на коленях и спаяны друг с другом?..
- Птица моя испуганная, - Андрей успокаивал ее ласковыми поцелуями. – Но самая-самая смелая… И красивая… Вот тут красивая. И тут. И тут…
- Ох.
- Кать, это просто экскурсия, я показываю, где ты красивая.
- Я так и поняла, - она тихо смеялась, наслаждаясь и плавясь. – Теперь так жжет…
- Где?..
- Там, где экскурсовод побывал. А вообще жжет всё тело, я – одно сплошное жидкое олово. Это сон, а ты – волшебник. Ты лечишь мой страх. И ты тоже – нереально красивый. Вот здесь. И здесь. И… здесь…
Коротко простонав, Жданов поцеловал ее по-иному – с глубоким напором, и стало понятно, что шутки закончились, долго сдерживать срыв плотины не получится. Повинуясь его сильным рукам, Катина спина коснулась простыни. Опять змейкой прополз испуг, и Андрей это почувствовал:
- Милая… - как опытный медбрат - ребенку перед уколом. –  Расслабься, девочка моя. Веришь мне?..
- Да…
…И даже если бы не верила, если б хоть чуточку сомневалась – спустя горячечный временной провал обрела бы эту веру вместе с выступившими слезами блаженства и изумления.
…Вжаться, не покидать, остаться в ней навсегда – одно одержимое желание сквозь стоны и лепет.
…Опьяняющий восторг – ей было хорошо... Еще более сводящая с ума истина – теперь точно даже следа от студента Дениса не осталось. Катком его – сверху.
…И только потом ошеломление от осознания – сам-то еле жив от волшебных сотрясений.
…Это, оказывается, вот так бывает. Когда любишь.

- Кать, куда ты отодвинулась?
- Да я на сантиметр.
- Верни мне мой законный сантиметр.
- Задушишь…
- Должен тебя предупредить – это именно то расстояние, на котором ты теперь будешь от меня находиться.
- Всегда?
- Угу.
- Тогда завтра будет самое короткое совещание за всю историю Зималетто.
- Ну да. В общем-то, обсуждать уже будет нечего. Может, и к лучшему?
- Всё шутишь.
- Серьезен абсолютно. А чего мы опять шепчемся, как заговорщики?
- Мне хочется говорить тихо-тихо…
- Говори со мной тихо-тихо, птица моя.
- Только не смейся.
- Не буду.
- Я их и раньше понимала.
- Кого?
- Твоих женщин. Но теперь я понимаю их так отчетливо. Так ярко. Восторг… и это их отчаяние, когда всё кончено.
- Ты их жалеешь, что ли? – Жданов с трудом сдерживал улыбку.
- Да, конечно, - как само собой разумеющееся, ответила Катя. – И тогда жалела. Мне даже хотелось сказать им какие-то теплые слова в поддержку. Той же Изотовой. Я и говорила.
- Чудо ты чудное. Кать, во-первых, речь о бывших женщинах. Во-вторых, что это за разговор про «всё кончено»? Тут тебе уж никак их не понять. Это с ними кончено. С тобой этого слова не понадобится. Никогда.
- Никогда не говори «никогда».
- Укушу сейчас.
- Кстати, совсем забыла, Андрей Палыч. Я давно не сортировала номера в том вашем телефоне, который с мужчинами не соединяет. Как же вы так запустили и мне не напомнили?.. Ситуация наверняка изменилась, надо обновить черно-бело-серые списки, кого-то добавить, кого-то вычеркнуть… местами поменять… прекрати!.. – к концу фразы Катя хохотала, поскольку говорила и одновременно боролась с его попыткой закрыть ее рот поцелуем.
В конце концов Андрею это удалось.
…И опять потом удалось.
- Очень-очень-очень-очень хорошо с тобой… - изнеможенный шепот Кати, открывшей для себя дверь в новый мир.
Как могут эти слова не сводить с ума?..
Над завтрашним совещанием нависала угроза категорического его срыва…

* * *

У женсовета опять – утро потрясений, нервные перекуры и лихорадочное жужжание у ресепшена.
- Катя и Андрей Палыч?!
- Ей-богу. Чтоб мне провалиться!
- Подумаешь – вместе приехали. Они всегда вместе ездят по всяким банкам. У тебя воображение разыгралось, Пончита, на почве беременности. Или ты просто не выспалась – вот и мерещится.
- Если кто и не выспался – так это они! – Танечка обиженно раздула ноздри. – Видели бы вы их лица! Будто до сих пор спят… в счастливом сне!
- А что, счастливые лица только от секса бывают? У Кати со Ждановым одно совместное счастье – заплатили налоги и спят спокойно…
- …и вместе, - не сдавалась Татьяна. - У них роман – я вам отвечаю.
- Это они тебе сами сказали? «Доброе утро, Таня, у нас роман»?
- Да зачем мне что-то говорить? У меня глаза есть. Не верите – у Потапкина спросите! Они мимо вертушки прошли, взявшись за руки! – произвела Пончева контрольный выстрел.
Ошарашенные дамочки притихли.
- Ой… - с ужасом пробормотала Шура. – Шеф-то мой Роман Дмитрич уже неделю в офисе не появляется. Звонит только, распоряжения всякие дает…
- И Кира Юрьевна так внезапно в командировку сорвалась! – осенило Амуру.
- Да тут, похоже, серьезная драма, - ахнула Светлана.
- Бери выше – трагедия, - мрачно уточнила Александра. – Шекспир отдыхает. Эсхил с Софоклом нервно курят в стороне. Мой любимый начальник… в отставке. Лучший друг дорогу перешел. Ну, Катька…
- Заметьте – про Колю мы уже даже не вспоминаем, - хмыкнула Тропинкина. – Это уже позапозавчерашний день. Такими темпами Катя к лету до президента страны доберется.
- Сдался он ей, - отмела Кривенцова. – Я вот на Тома Круза ставку делаю. Или на Джонни Деппа.
- Что вы несете? – вмешалась Уютова. – Языки без костей.
- А что нам, молчать, когда такое творится? – от избытка эмоций Пончева повысила голос. – Я вот, между прочим…
- Кхе, кхе! – остановила ее выразительным кашлем Мария. Она первая заметила вышедшего из лифта Малиновского.
Благодаря взбудораженному воображению дамочек он показался им прекрасным как никогда и печальным, хотя на деле был вполне нейтральным, отстраненно-спокойным.
- Доброе утро, Роман Дмитрич!.. - горячо и сочувственно прогудел женсовет почти хором.
- Доброе, - хладнокровно согласился с ними Роман и протянул Александре черную папку. – Шура, это срочно. В трех экземплярах.
- Будет исполнено! – подобострастно заверила она. – Сделать вам кофейку перед совещанием? Покрепче, как вы любите?
- Не помешает, - равнодушно отозвался он. - Но совещание еще через час. Сначала ксерокопии.
- Ой, девочки… - пробормотала Татьяна, глядя ему, удаляющемуся, в спину. – Он какой-то новый, значительный… Страдание… оно возвышает…
- Блин, - Тропинкина схватилась за телефонную трубку. – Чуть не забыла. Жданов просил, как только Роман появится, сразу сообщить.
- Дуэль? – с ужасом предположила Локтева.
- Света, - укоризненно покачала головой Ольга Вячеславовна.

…В своем кабинете Малиновский обнаружил Андрея, сидящего на диване.
- Оу. Уже доложили? – Роман усмехнулся, снял пальто, сел на свое рабочее место и включил компьютер. – Извини, Палыч, у меня нет времени общаться, надо еще кое-что перекачать с флэшки и распечатать. Если ты с воспитательной беседой и карательными санкциями, то в углу я постою добровольно после совещания. В любом из четырех – какой назначишь.
- Тебе неприятно меня видеть? – прямо спросил Жданов.
- Я уже советовал тебе расслабиться на этот счет.
– Ром, скажи как есть, чтобы я понимал, как себя вести. И еще – если ты решил появляться в Зималетто только в дни совещаний, лучше поставить меня об этом в известность.
- Тебя не устраивает качество моей работы? – Малиновский, не поднимая глаз, черкал что-то в своем блокноте. – Ставь вопрос об увольнении на совете.
- Ромка. Я другом твоим хочу остаться.
- Хочешь – оставайся.
- Как – если ты чужой такой?
- Мелодраматический какой-то диалог, - Роман был непрошибаем, как ограждение в бункере из сверхпрочного сплава, способное противостоять ядерной войне. – Не заставляй меня почувствовать себя каким-нибудь сериальным Хуаном-Карлосом. Андрюх, ну правда – мешаешь сосредоточиться. Потом сам же будешь ворчать: «Где документы?»
- А пообедаешь ли ты со мной сегодня – совсем глупо спрашивать?
Малиновский наконец оторвался от писанины и посмотрел на него. Молча и исчерпывающе. Стало ясно – вопрос действительно глупый. Полный провал операции под названием «Поговорить с Ромкой»…

Маргарита Рудольфовна успела к началу совещания, а Кира – нет, еще добиралась из аэропорта. Явившаяся минута в минуту Виноградова объявила, что времени у нее в обрез, поэтому принялись обсуждать грядущий показ и прочие сопутствующие ему вопросы.
Кристина, как всегда, фонтанировала, всё норовила перебить ровное течение собрания, Милко плавно пытался ее урезонить, и это ему даже удавалось.
Александр сидел молча, реплик не вставлял, периодически косился на Жданова с далеко не ласковым выражением на лице.
Малиновский как пребывал на другой планете – «вещь в себе» по Канту.
Маргарита с удивлением разглядывала помощницу президента. Давненько она ее не видела и была впечатлена переменами – девочка-то симпатичная, оказывается, откуда что взялось.
- Ладно, оставляю вас для ваших внутренних вопросов, - заявила наконец Юлиана, глянув на часики, и поднялась. – Надо бежать. Катенька, ты про платежки помнишь, да?
- Конечно, помню, я всё сделаю.
- Всё, всех обнимаю и до свидания.
Но выйти госпожа Виноградова не успела – прямо перед ее носом дверь в конференц-зал распахнулась, и появилась Воропаева-младшая.
Выглядела она так, что даже Юлиана забыла, что она куда-то торопится.
Самое подходящее слово – «умопомрачительно». Кира была облачена в потрясающее платье серебристо-оливковой расцветки, нить крупного жемчуга – у горла. Но главное – лицо. Красивое, лучезарное, идеально накрашенное.
- Всем доброго дня! – объявила она, сияя улыбкой.
Тут же посыпались восторженные приветствия и комплименты:
- Кирочка, божественно выглядишь!
- Просто превосходно!
- Прелестно!
- Деточка мОя, что это на тЕбе? У меня сЕйчас будет рАзрыв сердца, но это шЕдевр!
- Юлианочка, а ты что, уже уходишь? – спросила Кира, не отреагировав на поток любезностей.
- К сожалению, да, дела.
- Пожалуйста, задержись на несколько минут. Мне надо кое-что сказать, и тебя это тоже касается, - Кира обвела взглядом собравшихся за столом.

23

- Итак, дорогие мои, ненаглядные, у меня для вас новость, - Кира прошлась по конференц-залу легкой походкой, остановилась за спиной Жданова. – Вернее, у нас с Андреем для вас новость. Маргарита, я понимаю, почему вы улыбаетесь и о чем сейчас подумали, но вы ошиблись. Мы с Андреем расстались.
Маргарита Рудольфовна и Кристина выглядели одинаково глупо с полуоткрытыми ртами. Вообще, шокированы были все, включая Катю и Жданова – оба не ожидали ничего подобного. Только Роман, бросив быстрый взгляд на Киру, затем – на Катерину, чуть усмехнулся с пониманием.
- Ну наконе-е-ц-то это собрание перестало быть таким томным, - нарушил паузу Воропаев. – Вот это я понимаю – предмет для обсуждения. Сестренка, поздравляю. От души!
- К-кирюшенька… - пролепетала Кристина, икнув. – А почему ты таким веселым голосом такие ужасы произносишь?
- Да я бы еще сплясал на ее месте, - хмыкнул Саша.
- Погодите, - нервно вмешалась Маргарита Рудольфовна. – Кирочка, это что, шутка такая?
- Нет, это не шутка, - рассмеялась она. – Андрей полюбил другую женщину, и мы расстались. Всё просто, не нужно ничего усложнять.
- Согласен, - одобрил Воропаев. – Ничего усложнять не нужно. Сегодня самый счастливый день в моей жизни. Делим капиталы – и вам налево, нам направо. А можно позвонить в бар и попросить принести шампанское?
- Саша! – с отчаянием воскликнула Маргарита Рудольфовна.
И тут Кира сделала что-то невероятное: отошла от Жданова, уперлась одной рукой о стол, а другой притянула к себе брата за галстук.
- Еще раз заикнешься о разделении капиталов, - «ласково» произнесла она, - и я тебе больше не сестра. Я не позволю тебе погубить дело наших родителей. Андрей не виноват, что полюбил, и это не причина, чтобы рвать мое любимое Зималетто на куски. Только через мой труп. Запомнил?
Пораженный Александр не нашелся, что ответить.
Кира выпрямилась, вновь обвела всех взглядом.
- Ну, что вы сидите с такими лицами? – поинтересовалась она с иронией. – Для собственных похорон я слишком хорошо выгляжу – не находите? Сашка прав в одном – это счастливый день. Так легко и свободно я себя еще никогда не чувствовала. В жизни нет ничего более верного и правильного, чем ясность в понимании происходящего. А когда продолжаешь жить во лжи и цепляться за обломки, вот тогда точно - хоть в гроб заживо. Увольняться и бежать отсюда куда глаза глядят я не собираюсь – это мой дом. Маргарита… простите меня, вы мне как вторая мать. Но поспешное бракосочетание, которое мы с вами задумали, обернулось бы бальзамированием трупа, которому положено покоиться в земле. Милко, дорогой мой, почти готовое белое платье займет достойное место в твоей коллекции свадебных нарядов. Ты обязательно на нее сподобишься, и труды не пройдут даром, я уверена. Юлианочка, пиаром нашей свадьбы заниматься уже не нужно. Спасибо тебе за все твои прежние старания и прости, если что не так. Мне надо сказать тебе пару слов наедине, пойдем.
Кира улыбнулась всем и вывела Виноградову из конференц-зала. Тут же прислонилась спиной к закрытой двери и сомкнула ресницы.
- Ну что, все силы на это представление ушли? – сочувственно спросила Юлиана.
- Я целую неделю в Праге собирала себя по кусочкам, сшивала по краям ран, - прошептала Воропаева. – Чтобы вот так выйти и сказать всё отчетливо самой и чтобы никто не посмел меня жалеть. Я сделала это для себя. Потрясающее ощущение полета.
- Ты молодец.
- Я знаю.
- Вот теперь жизнь тебя вознаградит.
- Надеюсь.
- А кто она?.. Ну, эта женщина?..
- Это Андрею решать – когда сообщать о ней миру.

- Пойдем, сынок, в твой кабинет поговорим, - сухо и расстроенно произнесла Маргарита Рудольфовна. – Я так понимаю – собрание себя исчерпало.
- Давай прямо здесь и сейчас, мам, - поколебавшись и покосившись на Романа, всё же решился Жданов. – А то потянется потом по цепочке, по испорченному телефону, и шепоты всякие по углам… Сашку я осчастливил, а перед тобой и перед Кристиной прошу прощенья за то, что разочаровал, - он взял Катю, так и не пошевелившуюся за время короткого выступления Киры ни разу, за руку. – Вот моя любимая женщина. Мне без нее не жить. Так случилось.
Фраза абсолютно не прозвучала пафосно. Может, потому что Андрей улыбнулся, когда ее произносил. Будто сам удивлялся охватившему, опутавшему его жгутом чувству.
И даже Воропаев не произнес никакой колкости. Остался сидеть с непроницаемым лицом, изучая, прищурившись, с нескрываемым интересом Катерину.
Она выдержала его взгляд. И изумленные взгляды Кристины и Милко. И донельзя растерянный – Маргариты. Помогала ладонь Андрея. И минувшая ночь, спаявшая их в единый сплав.
- Совещание закончено – я правильно понял? – спокойно спросил Малиновский и поднялся. – Тогда я к себе.

…В кабинете президента Зималетто, куда Андрей и Катерина скрылись после собрания, Жданов, стоя у окна, обнимал Катю и осыпал ее лицо поцелуями. Жалкие ее «прекрати, кто-нибудь войдет» и «что ты делаешь, опомнись» вообще не прокатывали. Он как с ума сошел. Оставалось сдерживать напор ладонью в грудь и гневно-счастливыми возгласами: «Да что же ты делаешь?!»…
…Наконец, заставил себя утихомириться. Просто замер, обнимал и вдыхал через пряди ее волос головокружительные ароматы их первой волшебной ночи. Говоря, шептали – просто привыкли уже так, даже зная, что никаких «жучков» нигде не расставлено.
- Андрей, почему Кира так поступила?..
- Она всё правильно сделала. Ей надо жить дальше. Вот теперь – сможет.
- Твоя мама меня ненавидит, как думаешь?..
- Не смеши. Мое счастье для нее – на пьедестале. Всё примет ради этого. Она – мама. Кстати, о мамах-папах. У нас, если не ошибаюсь, сегодня вечером еще военный трибунал под председательством Валерия Сергеевича?
- О, нет, это пока только моя скамья подсудимых.
- Почему это?
- Даже не думай спорить. Это будет наш с ним разговор.
- Ну а я-то в каком свете при этом предстаю? Как будто трусливо прячусь за твою спину. Это неправильно.
- Глупый. Успеете вы поговорить. Но не сегодня. Я знаю папу. Поверь – так надо. Ему очень нужен этот разговор со мной – наедине.
- Ну, хорошо. С трудом, но смиряюсь.   
- Что с Романом?.. Он ушел с собрания. Далекий такой… Ты поговорил с ним?
- Кать… вот тут проблема. Я пытался. Облом полный. Он вообще ничего не воспринимает и не подпускает к себе. Как за железным занавесом. Не пробиться.
- Плохо. Что же делать?
- А что тут сделаешь? Бывает так – человеку надо побыть одному. Навязываться – только усугублять. Одна надежда – время всё лечит.
…Дверь открылась, и появился предмет их обсуждения – вице-президент Зималетто. Катя в смущении отстранилась от Жданова, с беспокойством отметив, что Малиновский только хладнокровно улыбнулся на это и что в глазах его – пустыня, засуха. Он был в пальто и держал в руках какую-то тонкую черную папку.
- Извините, - сказал Роман буднично. – Забыл постучать. Я на секундочку.
Достал из папки лист и протянул его Кате:
- Это тебе. От Женьки. Ей пришлось срочно уехать, не успела проститься. Передавала привет.
- Как здорово. Спасибо, - пробормотала Катерина, изучая собственное изображение. – Передай ей, пожалуйста, тоже привет и большущую благодарность. Она настоящий мастер.
- О да, - согласился Малиновский, - она мастер.
- Уходишь куда-то? – вмешался Андрей.
- Еду в «Евростиль».
- А потом?
- Не знаю пока.
- Ты хотя бы с Шурой будь на постоянной связи, - Жданов старался говорить как можно мягче.
- Окей, - бесстрастно кивнул Роман и вышел.
- Он пугает меня, - с острой тревогой произнесла Катя. – Нехорошие какие-то предчувствия…
- Ну и как быть? – Андрей, сам до чертиков расстроенный, взъерошил волосы. – Ты же видишь – бронированный с ног до головы. Если я полезу к нему еще раз, он меня просто пошлет открытым текстом.
- Может, мне попытаться?
- Это еще бОльшая утопия. Что ты ему скажешь? «Прости, что я не с тобой»? «Чем я могу тебе помочь?»? Это же ножом по ране.
- И почему у меня стойкое ощущение, что не во мне дело? – задумчиво проговорила она. – Он сейчас по мне как по пустому месту взглядом скользнул.
- Иди сюда, - Жданов потянул ее к себе за руку, обнял. – Фантазерка моя. Тебе просто хочется так думать. Ну, какие еще причины?.. Нет их…

* * *

- Мам, я не поздно звоню? – Малиновский одной рукой держал телефонную трубку, другой вытряхивал кусочки льда из ячеек в бокал с виски. – У вас почти ночь, но ты обычно рано не ложишься… Не разбудил?
- Не разбудил, Ромочка, - ласково ответила она, обрадованная его звонком. – Над рефератами еще сижу.
- Перевод получила?
- Получила. Спасибо, мой золотой. Так нам помогаешь, чтоб мы без тебя…
- Мам, ну перестань. Женька не давала о себе знать?
- Нет, - вздохнула Валентина Федоровна. – Мобильник-то не взяла, я ж тебе говорила.
- Ну, я подумал – может, с другого номера набрала.
- Дождешься от нее. Будто ты сестру свою не знаешь.
- Знаю…
…Как же тяжело слышать слово «сестра» из уст мамы – караул какой-то.
- Мам, у меня просьба к тебе. Можешь включить Женькин ноутбук и найти кое-что для меня?..
- Ой… я с компьютером не слишком в ладах, - засомневалась она. – Хоть и учила меня Женя, функции всякие показывала, да я не очень запомнила.
- Я тебе объясню, там всё просто.
- Ну, давай диктуй тогда по пунктам.
Роман терпеливо растолковал матери, как включить, на что нажать, куда войти.
- Ищи папку «Фото».
- Да тут много таких. С разными цифрами.
- Это даты и месяцы. Ищи последнюю, декабрьскую за прошлый год.
- Нашла.
- Теперь жми на значок Интернета. Что там у Женьки по умолчанию? Яндекс?
- Да, Яндекс.
- Отлично. Сейчас скажу тебе логин и пароль, войдешь в мою почту.
- А зачем всё это? – робко осмелилась Валентина Федоровна выразить недоумение.
- Мам, да ничего криминального, - он старался, чтобы голос его звучал уверенно и безмятежно. – Это Женькины последние фотки из Владивостока, которые я не видел. Она обещала мне их переслать, да забыла, видимо. Ты их просто отправишь сейчас с одного моего ящика на другой, а я здесь получу.
…Про фотки было правдой. Только приехав, Евгения восторженно рассказала о недавней вечеринке в ресторане по поводу встречи с однокурсниками и посетовала на то, что забыла прислать фотографии. Тогда это было не так уж и существенно – забыла и забыла, потом отправит. А сейчас… полцарства за эти снимки. Немедленно. Сей же миг.
Он болен?..
- А что за срочность? – удивилась мама. – Вернется через два дня наша принцесса – вот и…
- Мам. Ну, у меня сегодня вторая половина дня свободная выдалась. Решил разобраться с ноутбуком, почистить, удалить ненужное, разложить всё по папкам. Вспомнил про эти фото – заодно уж и их гляну, самые лучшие сохраню. А то потом закручусь, некогда будет.
- А, понятно, - легко поверила доверчивая мамочка. – Ладно, говори, что дальше делать.
Когда отправка электронной почты благополучно состоялась, Малиновский попросил, сохраняя всё тот же беспечный тон:
- Ты только Евгении не говори. Разозлится за самоуправство, а мне с ней еще воспитательную беседу проводить. Так и слышу ее язвительное: «А сам-то ты?..»
- Да, это она запросто, - рассмеялась Валентина Федоровна. – Хлебом не корми – дай свалить с больной головы на здоровую. Не скажу, не волнуйся.
- Спасибо, мам.

…Ну вот, снимки получены. Подрагивали лежащие на мышке пальцы.
Женька.
На первой же фотографии – крупным планом. В платье густого синего цвета с глубоким декольте. Смеется, склонив голову. Пепельные волосы – золотящимся ореолом. Кулончик на груди трогательный в форме якорька. Тоже – синий. Да, это определенно ее цвет.
…Царевна морская. Глазищи твои невозможные. Ясные, как море в солнечных бликах. Смотришь – как дразнишь. Что ты с сердцем моим сделала, а?.. С жизнью моей – что?..
Малиновский выпил порцию виски залпом, налил себе еще.
Следующее фото. Ну, разумеется. Картина маслом. Евгения и четверо ее однокурсников. Двое с двух сторон обнимают ее за талию, еще двое выглядывают из-за ее плеч. У Женьки снисходительный вид атаманши, приручившей своих вассалов, а парни просто млеют. Все четверо. Физиономии – одна блаженнее другой. Художники. Творческие люди, мать их…
…Привкус от виски – запредельно горький. Или это другая горечь?..
Еще один снимок – Женька хохочет с бокалом в руке, ей что-то при этом трендит какой-то длинный тощий патлатый хрен (так для себя и сформулировал). Это он ее так насмешил? Анекдот, что ли, удачно рассказал, остряк чертов?.. Или с комплиментами полез, а она бортанула его пренебрежительным смехом?..
Дошел до фотографии, от которой ухнуло вниз без страховки сердце. Женька одна, сидит за столом, поставив на него локти и положив подбородок на ладони. Улыбается, но как-то грустно, затаенно. И смотрит… вот будто прямо на него с экрана. Ласково так, с горчинкой. Понимающе.
Плохо слушающейся рукой Роман щелкнул мышкой по экрану, сделав снимок заставкой на своем рабочем столе. Взялся за бутылку и принялся пить прямо из горлышка, плюнув на «аристократические» замашки в виде бокала и льда.
Скоро он будет пьян, а ведь еще даже не вечер. Сразу после «Евростиля» поехал домой. Правда, есть с собой документы, с которыми можно работать, но он «подумает о них завтра».
…Когда Малиновский открыл вторую бутылку, собственное поведение уже не казалось ему абсурдным. Да, он пьет, сидя за ноутбуком, и мысленно разговаривает с Женькиной фотографией. Он даже касается ее лица на экране, ему хочется сдвинуть пышную упрямую челку с ее лба, провести по контуру щек… по контуру губ…
Хоть так до тебя дотронуться, девочка-сестричка моя.
Что смотришь?.. Решила всё за нас обоих?.. Справилась с ситуацией, да?..
Виноватые мы с тобой?.. Наказать нас вздумала?..
А как быть с тем, что мне без тебя «ни охнуть, ни вздохнуть»?..
Ты про Катю спросишь?..
Да, запал на нее. Как на иное измерение. Иную систему ценностей. Неизведанный трепет. Ошеломление.
Но она изначально не моя была – Андрюхина.
Знал ведь. Но не внял. А жизнь всё расставила по своим местам. Более чем очевидно – насколько всё это было нежизнеспособно.
…Господи, Женька.
Где ты сейчас?.. С кем?.. Кто там – рядом?.. «Заяц» по имени Кирилл?.. Или какой-нибудь улыбчивый японец подает тебе коктейль?.. Скорее всего, сразу два японца – ты предпочитаешь «брать» поклонников парами, не мелочиться. Еще недавно я со смехом рассказывал об этом Кате. А будто вечность прошла.
Как быстро и сильно ты одурманила меня, родная моя.
Плохо мне, Наказание мое. С одним пояском твоим остался, а это скверное соседство.
Ты отругала бы меня за то, что я такой разобранный. Я знаю. Каждый вечер говорю себе – завтра я встану человеком. Но поднимается по будильнику что-то роботоподобное внешне и с полной сумятицей внутри.
Еще два дня не услышу твоего голоса, жестокая моя девочка. Я понимаю – ты жестока поневоле, но всё равно злюсь. Безумно злюсь. И безумно люблю.
…Так и сказал себе: люблю. Запил это признание парой глотков виски.
…Ну да, любит. Всегда любил. Как сестру. А теперь?..
Алкоголь начинал блокировать мыслительную деятельность. Женькино лицо на экране расплывалось перед глазами…

* * *

Катя устроилась под пледом с мобильником, говорила с Андреем и улыбалась размытым уличным фонарям.
- Ну что, заключенная моя? Рассказывай, как прошло заседание военного трибунала тет-а-тет с судьей.
- Тебе во всех подробностях?
- Как можно подробнее.
- Тогда по порядку. Дверь мне открыл Колька…
- Ого. Этот факт тоже важен?
- Важен, не перебивай. В общем, Зорькин, весь такой взъерошенный, полушепотом мне заявляет: «Пушкарева, по твоей милости я только что прослушал лекцию о несерьезном подходе современной молодежи к жизни. Иди, твоя очередь». Тут еще мама из кухни вышла, лицо у нее такое растерянное, видно, папа и ее успел накрутить. В общем, я слегка разозлилась по-хорошему и решительно отправилась на кухню. Села и заговорила первой, примерно следующее: «Папочка мой прекрасный, любимый и замечательный. Скажи, пожалуйста, я у тебя глупая?» Он удивленно так на меня смотрит и настороженно отвечает: «Нет, умная». – «Легкомысленная?». - «Да нет…». - «Неразборчивая?». – «Надеюсь, нет». «Много вам с мамой неприятностей в юности доставляла?». – «Совсем не доставляла». – «А лет мне сколько?». – «Двадцать пять». – «Тогда назови хотя бы одну причину, по которой ты сидишь расстроенный». В общем, мне удалось как-то его обезоружить. Ну, потом я еще долго к нему ластилась. Говорила, что ты – очень хороший, самый лучший. Потом папа осторожно спросил, что я буду делать, если ты меня бросишь. Серьезный такой вопрос, а меня смех разобрал. Говорю: «Как что? Достану твой наградной пистолет и застрелюсь». Ну, он понял, конечно, что я шучу, нахмурился: «Хиханьки всё тебе! А я всерьез спрашиваю!» А я просто не могу успокоиться, уже хохочу: «А если всерьез, то, конечно, не застрелюсь, а выйду замуж за Кольку». А Зорькин как раз за дверями стоял, подслушивал, паразит… и оттуда отвечает – мол, он согласен. Тогда папа рявкнул, чтобы мы оба заткнулись. Ну, не в такой формулировке, но с таким смыслом. И тут он вдруг как брякнет: «Его семья пьет элитный виски, а наша – самогон. Что у вас с Андреем может быть общего?» Ну, Колька первый по дверному косяку съехал, корчится на полу от хохота, у меня от смеха всё болит. Зорькин с пола, давясь и постанывая, говорит: «А вот интересно - если смешать виски и самогон, от такой «бормотухи» голова наутро не треснет?» Папа сам уже хохочет, осознал – что именно сморозил... Тут мама является, не понимая, что творится, а на кухне – веселуха. Вот такой «серьезный» разговор у нас случился…
…Катя смеялась, рассказывая, Жданов смеялся, слушая. Неожиданно нежно и уверенно произнес:
- Ты женой моей будешь – знаешь об этом?
Смех застрял у нее в горле, жаром обдало щеки. Почему-то взволновала до жгучих мурашек именно такая формулировка – утвердительная. Категорическая.
- Кать… ты чего молчишь?.. Я что-то не то сказал?.. Вернее – не так?..
- Андрей, ты торопишься, - прошептала она, ее познабливало. – Ты из-за папы, что ли?.. Так я же его убедила…
- Причем тут твой папа, птица моя несмышленая? – дразнящие нотки в голосе Жданова. – Я ж теперь не успокоюсь, пока виски пополам с самогоном не попробую… Всё, долой юмор. В общем, замуж ты за меня выходишь. И это не обсуждается. Я так тебя люблю.
От простых слов у Катерины защемило сердце. И ответить-то нечего.
- Кать?..
- Что?
- Ну, скажи хоть что-нибудь.
- К тебе хочу…
- Понял. Выезжаю.
- Перестань, - улыбнулась она в трубку. – У меня сегодня гауптвахта. Пока папа пребывает в переосмыслении.
- Ох. А завтра?
- Завтра будет новый день. Он подскажет…

…Всего каких-то минут пять прошло после разговора с Андреем, пять минут нахождения в счастливых грезах, как мобильник ожил снова. Номер на экранчике – незнакомый.
- Алло.
- Катя? – женский голос сквозь помехи.
- Да, я, - недоуменно откликнулась Катерина. – Кто это?
- Это Женька, сестра Романа.
- Женя? – удивилась и обрадовалась она. – Ты откуда звонишь, из Владивостока?
- Нет, я в Токио.
- Ничего себе! А что ты там делаешь?
- Долго рассказывать, - голос у Евгении то ли нервный, то ли излишне собранный. – Ты можешь говорить?
- Да, конечно. Я рада, что ты позвонила. У тебя сим-карта теперь другая, да?
- Нет, это чужой телефон, я свой дома оставила. Просто я все номера всегда в блокнот дублирую на всякий пожарный… Слушай… - секундная пауза в трубке. – Я до Машки… не могу дозвониться. Наверное, у него что-то с мобильником.
- Так на городской позвони, - удивилась Катя.
- На городской? – снова замешательство со стороны Женьки. – Городской не отвечает. Скажи, Машка был сегодня на работе?
- Был…
- Как он?
- Не очень, - вздохнув, созналась Катерина.
- А поконкретнее? – потребовала Евгения.
- Ну, он отстранился от всех, сам по себе. Что-то гнетет его сильно. Андрей думает – это из-за меня, а мне кажется – что нет.
- Почему тебе так кажется?
- Просто чувствую. Ты поговори с ним! – ухватилась за эту идею Катя. – Тебе он наверняка всё расскажет…
На это Женька ничего не ответила. Помолчав, произнесла:
- Извини, что я уехала, не попрощавшись.
- Ничего, я всё понимаю. Да, спасибо тебе большое за рисунок. Здорово у тебя получилось.
- Значит, он всё-таки отдал его тебе…
- Что значит «всё-таки»?
- В смысле – отдал, не забыл, - быстро пояснила Евгения. – Кать, ты не говори ему о моем звонке. Он терпеть не может, когда я о нем излишнее беспокойство проявляю, да еще и других людей тревожу.
- Хорошо, не скажу.
- Ладно, приятно было поговорить. Пока, - и она стремительно отсоединилась.

…Женька отодвинула от себя бокал и вернула мобильник кучерявому брюнетистому «руссо туристо», привязавшемуся к ней в баре отеля.
- Сколько я вам должна за звонок?
- Одну улыбку, - вкрадчиво ответил он.
- Улыбками не расплачиваюсь, - она пригвоздила его взглядом к сиденью, положила на барную стойку несколько купюр и пошла к выходу – время было далеко за полночь. На ходу оглянулась и усмехнулась – ее коллега Кирилл понуро коротал время с какими-то двумя громкоголосыми англичанами. Вчера за попытку прорваться в ее номер этот несостоявшийся донжуан получил острый кулачок перед своим носом и безапелляционное Женькино заявление: «Заяц, отстань от меня, я лесбиянка».  Челюсть у него до сих пор до конца на место не встала…
«Машка, держись, - идя мимо столиков с расслабленной хохочущей публикой, Евгения смахнула с ресниц слезинку. – Сердце изболелось за тебя. Держись, мой хороший…»
…Знал бы Ромка, чего ей стоило набрать Катин, а не его номер.

24

Несколько дней спустя

- Паша, почему ты не хочешь вернуться в Москву?..
- Марго, - сдержанный вздох в телефонной трубке, - а почему я должен хотеть вернуться в Москву? Я раньше конца февраля не планировал – к показу и к совету.
- Показ, совет! Как будто для тебя сына родного не существует!
- Андрею нужна моя помощь?
- То есть – просто его судьба тебя не волнует? Он расстался с Кирой, собирается жениться на Пушкаревой. У меня в голове это не укладывается!
- А что, свадьба уже в этом месяце? Мне поэтому надо поторопиться приехать?
- Паша, я поражаюсь. Какая свадьба, об этом вообще речи пока не идет, но сам факт… и ты говоришь об этом так спокойно!
- Дорогая, просто ты уже в десятый раз сообщаешь мне эту новость, и я всё еще должен высказывать удивление?
- Ты непробиваем, Павел. И слишком инертен в этом вопросе.
- Мою инерцию ты с лихвой компенсируешь своей гиперактивностью. Сколько твоему сыну лет? Я понимаю, собрался бы он жениться в шестнадцать. Катя – очень хорошая девушка. Жаль, конечно, что так получилось с Кирой. Но ты, прости, говорила – она не выглядит безутешной брошенной женщиной?
- Выглядит абсолютно спокойной, - вынуждена была признать Маргарита.
- Ну, вот видишь. Все спокойны, одна ты сеешь бурю.
- Я не могу сидеть сложа руки! Я хочу встретиться с Катиными родителями. Я хотела, чтобы мы с тобой вместе с ними встретились!
- Я обязательно встречусь с ее родителями. Когда приеду в Москву.
- Я не могу ждать так долго! Я хочу сейчас!
- Удачи тебе, дорогая, - снисходительно улыбаясь в трубку, напутствовал ее Павел Олегович.

* * *

…Последний глубокий благодарный поцелуй.
- Кать. Я счастливый такой. Когда я чувствую, как это с тобой происходит… у меня крышу сносит… Так. Ты всё еще краснеешь от таких слов.
- Откуда ты знаешь, что я краснею? Тут не видно.
- Да щека у тебя горячая. Значит, точно покраснела. Иди сюда.
Придвинул к себе, положил ее голову на свое плечо.
- Птица моя любимая. Не обнимешь?
- Обниму.
Обхватила его руками, такого большого и сильного. Привыкала. Врастала. Нежась в блаженстве, подавила улыбку и уже привычным шепотом спросила:
- Как думаешь, мои родители, твоя мама и Зорькин поверили, что нам надо срочно встретиться в девятом часу вечера с представителями перспективной самарской компании, производящей молнии европейского качества по смехотворно низкой цене? Мы сбежали с тобой из ресторана, как школьники с урока.
- Ну, Зорькин точно не поверил, я заметил его ехидную улыбочку. А вот насчет двух мам и одного папы - сомневаюсь. Могли и поверить. Они были так поглощены желанием произвести впечатление друг на друга… Но что я мог поделать?.. Ты сидела напротив меня такая красивая и растерянная, так явно и яростно ненавидела устрицы на своей тарелке – обалдеть просто. Я так тебя хотел, что придумал эту самарскую компанию с их молниями на ходу, лишь бы улизнуть. Спасибо, что ты не стала широко раскрывать в изумлении свои дивные глаза, а так правдоподобно откликнулась: «Да, конечно, как я могла забыть про эту встречу».
- А что мне оставалось? Ты таким взглядом меня жег… Мне в обморок под стол свалиться?.. А Кольку я убью. За эту его реплику: «Пушкарева, а ты калькулятор с собой взяла – молнии обсчитывать?» И вообще, это была безумная идея – притащить его на эту встречу. Папа додумался!
- Ты что, это был гениальный ход Валерия Сергеевича. Мама была одна, без надежного папиного плеча, и Зорькин взял на себя обязанности ее кавалера.
- Он даже специально для этого костюм купил.
- Шикарный, кстати, костюм – мама явно заценила. А от Колиной фразы «Маргарита Рудольфовна, вы что предпочитаете – «Мартель Ноблидж» или «Мартель Гордон Блю»?» я аж вилку уронил.
- Ну, так всю ночь, поди, названия элитных напитков в Интернете изучал… Он вообще во всем с ней соглашался – ты слышал? – Катя улыбнулась.
- Ага. Когда мама попыталась робко намекнуть, что, может, мы торопимся со свадьбой, Николай кивнул так важно и заявил: «Я тоже считаю, что надо проверить чувства. Пусть годика два просто так поживут». Тут Валерий Сергеевич в лице изменился…
- И вот зачем ты встрял с этим твоим: «Мама, ну я же честный человек»? – нежно упрекнула его Катерина. – Маргарита Рудольфовна наверняка подумала, что я уже беременная.
- А ты уверена, что это не так?
- Уверена, - она показала ему язык.
- Это почему, интересно? Тебе был голос свыше? – заинтересовался, посмеиваясь, Жданов. – Кать… а ты, прости, вообще заметила, что мы не предохраняемся? 
- Ну, это ты не предохраняешься. А я…
- Что? – с нескрываемым любопытством подтолкнул ее к продолжению Андрей.
- Ну… - дико смущенная Катя в очередной раз возрадовалась, что в комнате темно. – Я справочник медицинский смотрела. Там про опасные и безопасные дни. Инструкция, как высчитывать. Я и посчитала…
- Правда? – Андрею с превеликим трудом удавалось сдерживать смех. – Математик ты мой бесценный, бухгалтер ты мой золотой. Дебет с кредитом-то хоть сошелся?
- Сошелся, – справедливо заподозрив вопиющее и дерзкое над ней подшучивание, гордо заявила Катя. – Знаю, что к чему прибавлять и что от чего отнимать, вот!
- Круто, - с самым серьезным на свете видом одобрил Жданов  (рвало на части от внутреннего хохота, сокрушительной нежности и от желания исцеловать эту девочку, чудо его любимое). – А полнолуние ты учитываешь?..
- К-какое полнолуние? – насторожилась Катя. – Почему полнолуние?..
- Ну, как же! – сокрушенно вздохнул Андрей. – У тебя справочник какого года?
- Да старый… мамин…
- Ну вот. А во всех новейших сказано: полнолуние очень-очень влияет на цикл. Надо сразу прибавлять не пять дней, а семь. А в конце цикла отнимать не три дня, а один. Это же новейшие научные разработки! Еще оказывают воздействие солнечные и лунные затмения. Даже частичные. Вообще всё сразу меняется, на фиг. Только успевай минусовать и плюсовать.
- Я не знала, - растерянно выдохнула Катерина. – Погоди, как ты сказал?.. Сколько прибавлять и отнимать и когда?..
- Тебе блокнот найти для расчетов?
- Андрей, да не смешно! – расстроенно воскликнула она. – Я же… - тут она разглядела наконец подозрительный блеск в его глазах и шумно и возмущенно выдохнула: - Так. Ты меня дурачишь, что ли, самым наглым образом?
- Угу… - он целовал Катю со смехом, блокировав ее ладони и не давая им сжаться в кулачки для расправы. – Птица ты моя расчудесная… Боишься беременности?.. А я жду ее как манну небесную. Я ребенка хочу от тебя. И к черту твои календари…   
- Андрей, с ума не своди, - взмолилась Катя, потрясенная его словами и невозможно, испуганно счастливая. – Рано об этом говорить, дай от встречи в ресторане отойти. Я еще не всеми ужасами этого вечера с тобой поделилась. Как мне хотелось тихо сойти на «нет», когда папа, хлебнув в энный раз водки, всё-таки сорвался на свой конек – байки под единой первой фразой «Помню, мы с товарищем...». Как мама ни хлопала его по плечу – бесполезно…
- Кать, да не переживай ты на этот счет. Можно подумать, моя мама всегда такой важной и «лондонской» была. Наносное всё это, дань статусу. Думаешь, ей не хочется иногда расслабиться, «сбросить корсет»? У нее как раз появились для этого очень подходящие родственники.
- Еще не появились.
- Вопрос времени.
- Что-то я волнуюсь – как они там. Надо Зорькину позвонить.
- Кать…
- Я быстро.

- Докладываю, Пушкарева, - нетрезвый и бодренький голос Николая в трубке. – На свадьбе ты будешь в бежевом платье.
- Чего-чего?..
- Чего услышала. В бежевом – и баста. Бежевый цвет потрясающе тебе подходит. Это мнение твоей будущей свекрови, а со свекровями не спорят. Особенно с будущими.
- Коля, что у вас там происходит?
- Всё тип-топ. Держу ситуацию под контролем. Сама понимаешь – когда встречаются старый вояка с домохозяйкой с одной стороны и светская леди – с другой, между ними должна быть гибкая интеллигентская прослойка. Это я и есть. Так что особо болтать мне с тобой некогда, я при исполнении. Как там самарская фирма поживает?.. Надеюсь, молнии у них… э… надежные? Прочные?..
- Я тебя придушу, Колька.
- И это благодарность за мои труды?.. В общем, беседа у нас в самом разгаре, так что можете за это время еще один контракт заключить. Дополнительный.
- Негодяй…

- Ну, что? – с любопытством спросил Жданов. – Каковы вести с передовой?
- На свадьбе я буду в бежевом платье, и это не обсуждается.
- Ух ты. А количество детей нам еще не назначили? А внуки у нас кто будут по профессии?..
…Смеялись оба до слез.
А потом просто тихо лежали рядышком, перебирая пальцы друг друга.
Густую теплую нежность, разлившуюся в окружающем их полумраке, можно было ножом резать.
Температура сменилась, пошла на повышение, когда снова начали целоваться…

* * *

Женька благополучно вернулась из Токио – об этом Малиновский знал от матери, но еще три дня мобильник сестры был недоступен, и это довело Романа до исступления. Дома ее застать он тоже никак не мог. В конце концов, не может он названивать так часто маме, она, конечно, наивная женщина, но тут любой бы уже заподозрил неладное – что такое с сыном случилось. Обычно три-четыре звонка за месяц, а тут – каждый день, да не по разу. Пока Валентина Федоровна пребывает в безмятежной иллюзии, что Роман добивается «воспитательной беседы» с сестричкой по поводу женатого «зайца» по ее же, маминой, просьбе, но долго так продолжаться не будет…
…Женька, что ты творишь?
…Неужели все-таки сменила сим-карту? Вот так, значит, да?.. Все средства хороши?..
Уже без особой надежды набрал ее номер в сотый раз.
И вдруг понеслись длинные гудки – и она ответила. Разумеется, в своем неповторимом стиле:
- Машка, я с заказчиком встречаюсь. Скоро перезвоню.
Даже звука произнести ему не дала – тут же отсоединилась.
Малиновский с силой сжал в руке телефон – чуть не раздавил его.
Перезвонит она скоро.
Скоро – это когда?.. Через пять минут, через час, через неделю, через год?!. А что – год тоже можно считать не таким уж большим сроком. По сравнению с тысячелетием…
Метаться теперь по собственному кабинету, как по клетке. Вот только бы не сунулся сюда сейчас никто. Опасно для жизни.
Надавил на кнопку селектора:
- Шура, не соединяй меня ни с кем и никого не впускай.
- А… в течение какого времени? – робко поинтересовалась Александра.
Если бы он знал!
- Полчаса. Для начала.
- Хорошо, - растерянно пообещала Шурочка, явно не поняв, что это значит – «для начала».
Полчаса минули – никакого звонка. Малиновский продлил срок своей «неприкосновенности» еще на тридцать минут. Потом – еще, и сразу на час, понимая по испуганному голосу Кривенцовой, что ведет себя неадекватно.
Наконец разлился трелями мобильник с мигающими буквами имени сестры на экранчике.
- Женька, ты издеваешься надо мной?! – не получилось заговорить спокойно, слишком накрутил себя во время ожидания, получилось только закричать через сбившееся дыхание и бешеное сердцебиение. – С какой целью ты это делаешь, скажи на милость?!
- Ой-ё-ёй, Фантомас разбушевался, - мягко констатировала она. – Машка, ну я же не виновата, что этот заказчик – такой зануда дотошный…
- Причем тут твой заказчик?!
- Тише, тише, - ее тон оставался спокойным. – Ты мне членораздельно суть претензий предъяви, чтобы я вникла. Без ора, ладно?
Роман заставил себя выдохнуть, сосчитать до пяти, загнать в глубину души клокочущие эмоции.
- Почему у тебя постоянно недоступен телефон?
- Я не брала его с собой в Токио. Ты же знаешь от мамы.
- После Токио.
- А после Токио я его только сегодня нашла.
- Да ну? Это при мамином-то вечном порядке в квартире?
- Мама не углядела за Тёмой, и он загнал аппарат под диван.
- Правильно – хорёк во всем виноват! А после того как ты нашла мобильник – позвонить не могла? Трубку городского телефона ты снять не могла?..
- Машка, ну прости, - смиренно вздохнула Евгения. – На меня столько всего навалилось. Запурхалась совсем. Начальство загрузило под завязку, заказы как кирпичи на голову сыплются. Я исправлюсь, честное слово. Разгребусь маленько – и буду тебе звонить регулярно, болтать с тобой…
- Будешь звонить?.. – жуткой болью резал ее миролюбивый «сестринский» голос. – Регулярно звонить, регулярно болтать?.. Как мило.
- Что опять не так?
- Значит, мы по-прежнему играем в игру под названием «Ничего не было»? – Малиновский вновь непроизвольно повысил голос. – А я не хочу в нее играть. Я не желаю в нее играть – ты слышишь меня?!
- Машка, ты о чем?.. – невинно поинтересовалась Евгения.
- Ох, что бы я сделал с тобой сейчас… - в гневном бессилии Роман вновь сжал телефон так яростно, что у несчастного аппарата опять появилась перспектива треснуть по линии корпуса. – Ты говорила – мы всё забудем. А я ничего не забыл. Я не могу забыть. Я не в силах забыть, Женька! Ты знаешь – о чем я! Амнезию при этом демонстрировать можешь, сколько тебе влезет!
- Я просила тебя не кричать, - наконец-то она не выдержала – надломился ее ровный, напевный тон.
- Это я еще не кричу. Это я шепчу практически. А вот когда я закричу – будет страшно!
- Уже начинать бояться? Чего ты хочешь от меня? – с вызовом спросила Женька. – От себя самого ты чего хочешь? Ты… молодой, красивый, здоровый, богатый… не можешь просто перевернуть страницу и жить дальше?
- Ты перевернула?
- Да!
- Неправда.
- Пе-ре-вер-ну-ла! – отчеканила она по слогам.
- Ты врешь.
- Не вру.
- Врешь!
- Не вру! Черт побери, Машка! Я живу! Полной жизнью! И тебе того же желаю!
- Теперь ты кричишь?
- С тебя пример беру! Со старшего брата – как полагается!
- Ну, как же без «брата»-то обойтись!.. Заждался уже от тебя словечка этого… Полной жизнью, говоришь, живешь? – Романа потряхивало уже совсем неслабо. – Уж не с «зайцем» ли?..
- И про «зайца» знаешь. Ну, мамочка… - Евгения рассмеялась. – А что, «заяц» – очень даже неплохой вариант. Подумаешь, женат. Разведем! Где наша не пропадала! Я кого угодно разведу, во всех смыслах этого слова, ты ж меня знаешь.
- Я убью тебя, Женька… - выдохнул он в трубку.
- Статья сто пять Уголовного кодекса РФ, - немедленно отозвалась она. – Двадцатку получишь с конфискацией. Оно тебе надо?
- Тебе так нравится мучить меня?
- Ты сам себя мучаешь, пойми!
…Ничего он не понимал. Ничегошеньки. Кроме того, что любит ее, и от жгучей этой любви - потемнение в глазах. Возник порыв сказать ей это – прямо и открыто. Не успел.
- Машка, возьми себя в руки – очень тебя прошу, – сухо и по-деловому произнесла Евгения. – У мамы шумы в сердце нехорошие обнаружили. Ты уничтожить ее хочешь? Она и так в недоумении – чего это ты активность проявляешь. Остановись. Я думаю, лучше нам вообще не общаться какое-то время. Прости.
…И короткие гудки отбоя. 

…На другом конце страны, съежившись в уголке дивана в темной комнате, Женька отбросила от себя телефон и заплакала навзрыд – благо мамы дома не было.
«Что еще мне сказать тебе, Машка, чтобы ты меня возненавидел?.. Чтобы захотел и смог всё забыть?.. Не заставляй меня идти на крайние меры…»
Никогда еще не любила она его так остро и отчаянно, как сейчас.

* * *

Десять дней спустя

Малиновский выдержал. Ровно десять дней выдержал – не звонил ни Женьке, ни маме. Ушел в работу, и даже получалось, но как-то механически.
А сегодня сорвался – как с ума сошел, едва проснувшись. Элементарно – истосковался. Разум в действиях не участвовал. Стал слать ей СМС-сообщения, одно за другим. Коротенькие, простые: «Как ты?», «Скучаю», «Не могу забыть», «Думаю о тебе» - и так далее, и тому подобное. Евгения не отвечала, но ему было всё равно. Собирался на работу – писал, и в дороге, и уже в своем кабинете…
Пока, наконец, она не ответила. Коротко и ёмко: «Перестань бомбить меня эсэмэсками – они действуют на нервы моему парню».
Финита.

…Алкоголь, дорога, скорость, наступающая ночь, несущиеся навстречу огни – то, что надо. То, что доктор прописал. Еще музыка. Мощная, громкая из динамиков – на разрыв барабанных перепонок.
Роман держал руль одной рукой, в другой – фляжка с виски. Стрелка на спидометре неумолимо ползла вверх. Какой драйв! Кра-со-та.
Я мог бы выпить море, я мог бы стать другим,
Вечно молодым, вечно пьяным…
До  чего же ему по душе этот саундтрек к «Брату-2».
Еще пара глотков.
Я мог бы стать рекою, быть темною водой,
Вечно молодым, вечно пьяным…
И за превышение скорости никто не остановит, ат-лич-на…
Вечно молодым, вечно пьяным…
Громкость – на максимальный уровень, до упора.
А если попробовать подрезать вон тот «БМВ»? Просто так, для адреналина. А потом резко вывернуть руль налево и уйти вон в тот переулок…
Я мог бы стать скалою, но уже другой,
Кто-то молодой, кто-то пьяный…
Опа, знак, запрещающий обгон. Значит, непременно нужно обогнать…
Есс!..
Сигналь, сигналь возмущенно, белая «Хондочка». Это, лапочка, просто не твой вечер.
Хочет стать рекою, быть темною водой,
Вечно молодым, вечно пьяным…
Опустевшую фляжку – броском не глядя через плечо на заднее сиденье, сигарету – в зубы, всполох огня, жадная затяжка.
Вечно молодым, вечно пьяным…
КамАЗ пилит по встречке. Подразнить, что ли?.. Включить правый поворотник, а рвануть налево – громадине наперерез?..
Получилось!.. Визга тормозов не услышал – заглушала музыка.
Вечно молодым, вечно пьяным…
Сам дьявол его ведет, что ли?.. Скользкая дорога, крутые виражи – а поди ж ты, до сих пор цел и невредим.
Вечно молодым, вечно пьяным…
Отличная песня. Для такой песни – только такая скорость. Впрочем, для любой песни – только такая скорость. Ох ты, как мало вокруг автомобилей. Ночь, что ли, уже?.. Или прошел слух, что по Москве гоняет какой-то сумасшедший, и водители свалили с дорог – от греха подальше?..
Большие города, пустые поезда,
Ни берега, ни дна, всё начинать сначала…
Какой все-таки он классный – саундтрек к «Брату-2»! Что ни хит – то вот прямо слово в слово про Романа Малиновского.  Да и название ему нравится, он ведь тоже – Брат. Брат Женьки – вот его статус.
Холодная война, и время как вода,
Он не сошел с ума, ты ничего не знала…
Это что же, опять метель поднимается?.. Метель ассоциируется с Катей. Привет тебе, Катя! Хороший ты человек. Спасибо тебе. Если бы не ты, Женька не бросилась бы меня «спасать». Не пережил бы я этих самых счастливых, запредельно прекрасных минут моей бестолковой жизни…
Полковнику никто не пишет,
Полковника никто не ждет…
Вот опять в точку. Никто не пишет «полковнику», и никто его не ждет.
Ох, как здорово с «Газелью» разъехались – стремительно, изящно, прямо по-голливудски. Такой кадр любой блокбастер украсит. Все-таки за рулем он – ас…
На линии огня – пустые города,
В которых никогда ты раньше не бывала…
И опять какая-то пустая улица. Ну, практически совсем пустая. Может, на такой скорости он попал в иное измерение?.. В полную пустоту?..
И рвутся поезда на тонкие слова,
Он не сошел с ума, ты ничего не знала…
Что это там, впереди?.. Большое каменное здание. Самое время сбросить скорость перед поворотом налево. Врезаться в такое здание – это приговор…
Полковнику никто не пишет,
Полковника никто не ждет…   
С другой стороны – а зачем сбрасывать скорость «полковнику», которому не пишут и которого не ждут?..
Зачем такой «полковник» вообще нужен на белом свете?..
Руки твердо держали руль. Каменное здание приближалось, перед ним – поворот. Чтобы благополучно свернуть, нужно резко притормозить прямо сейчас. Или уже никогда. У летчиков это называется «скорость принятия решения».
И в эту самую секунду глаза выхватили – на тротуаре девушка голосует… В меховой короткой шубке, без головного убора, русоволосая…
Женька!..
Изумление заставило выйти из ступора и нажать изо всех сил на педаль. Тормоза взвыли как потерпевшие.
…С минуту сидел не пошелохнувшись – приходил в себя. Музыку только сразу выключил. Очнувшись, выскочил из машины.
Никого. Пустой тротуар. Скорее всего, похожая на Женьку девушка поспешила убраться отсюда подальше, после того как он на бешеной скорости подлетел и так резко затормозил.
Или она ему просто привиделась.
…Дурак. Устроил гонки со смертью. Ладно бы себя – а если б кого другого угробил? Идиот.
Такое тяжелое наваждение нашло – он стал просто опасен для общества.
Интересно, это предел или еще не совсем?..
Роман огляделся по сторонам – куда это занесла его «рука дьявола»?.. Знакомый райончик. Неподалеку неоновые огни, крупными буквами - «Феличита». Клуб. Элитный, кстати. Какие-то слухи связаны с этим клубом, никак не вспомнить… Вот недавно был об этом разговор… Точно, в «Аквамарине» у Синицкого упоминали эту «Феличиту»… в связи с чем?..
И тут он вспомнил – чем именно известен в его кругах этот клуб.
Ну, что ж. Похоже, это то, что ему надо.

27

- Да, мам.
Интересно, нормально ли звучит его голос? Сам не в состоянии был оценить. Смотрел на Женьку, вмиг испуганно сжавшуюся, прикрывшуюся одеялом, словно мама могла видеть ее сейчас.
- Здравствуй, мой дорогой, - Валентина Федоровна заговорила озабоченно, расстроенно, - ты на работе?..
- Ну, я…
Черт. К вранью маме он как-то совсем плохо сейчас готов.
- Ну, понятно, что весь в делах, у вас там разгар дня, - невольно пришла она ему на выручку. – Я тебя надолго не задержу. Я опять насчет твоей сестры.
Ох, мама, мамочка…
- Да-да, я тебя слушаю, - Малиновский кашлянул.
- Я думаю, у нее с ним всё далеко зашло.
- Э… прости, с кем?
- Ну, с «зайцем» этим, с Кириллом, который женат! – в сердцах мама повысил голос. – Я понимаю – не шестнадцать ей, взрослая, может с жизнью своей всё что угодно делать… Но мне-то каково всё это наблюдать? Я тут узнала окольными путями, что у этого мужчины двое детей, один маленький совсем! Можешь ханжой меня считать, но у меня сердце кровью обливается, что моя дочь решила чужую семью разрушить!
- Мам, погоди… С чего ты вывод такой сделала – насчет «далеко зашло»?
- Да что ж я, без глаз, что ли? Она целый месяц уже сама не своя! Из ванной с опухшим лицом выходит и по ночам ревет – думает, я не замечаю. Может, он ей обещает, что разведется вот-вот, а эта дурочка верит! Похудела так, что не передать! Пытаюсь с ней поговорить – отмахивается, взбрыкивает. А сегодня вообще меня перепугала вусмерть. Мы с ней обе дома работали, за одним столом сидели – она с эскизами своими, я с конспектами. Тут звонок ей на мобильный. Представляешь, она даже слова в трубку не произнесла – только слушала. И побелела вся – вот просто с бумагой цветом сравнялась. Телефон бросила, встала и пошла в прихожую, в чем была – в кофте и джинсах домашних. Я в страхе за ней – мол, куда ты? Она смотрит на меня, как будто не осознает, кто я такая, ноги в ботинки – и к двери. Я ей говорю, что вообще-то зима на улице. Тогда она куртку с вешалки сдернула, напялила кое-как… а она эту куртку терпеть не может, только вчера заявила, что в жизни ее больше не наденет! Спрашиваю – когда вернется, а она мне только одно: «Не знаю!» Сумку схватила и ушла – невменяемая, без головного убора, а на улице ветер такой… Ясно как божий день – поманил он ее, вот и помчалась! И даже позвонить я ей не могу – мобильник-то она не взяла…
- Мам… - мучаясь и абсолютно не понимая, как держаться, произнес Малиновский. – Я тебя прошу – не паникуй так и не накручивай себя. Уверен – всё не так трагично. Женька объявится скоро, по крайней мере позвонит, и…
- Вот как только объявится, - перебила его Валентина Федоровна, - я дам тебе знать, и умоляю – поговори с ней, наконец, уже жестко. Ты всегда на нее влияние имел, она тебя слушалась. Собственно, одного тебя и слушалась, больше никого.
- Да, мам, хорошо. Пока.
- Ну вот… - потерянно пробормотала Женька, едва Роман нажал на отбой. – Добро пожаловать в реальность.
- Позвонишь ей, - Малиновский улыбнулся ей с нежностью и подбадривающе, -  не сразу только, попозже. Успокоишь и скажешь, что всё в порядке с тобой.
- Угу, - грустно кивнула она. – Понятно, мама волнуется, я же унеслась, ничего не объяснив. Ну, а какая я еще могла быть после того, как узнала, что ты здесь?.. Себя не помнила… А что мне ей сказать насчет того, когда я вернусь? Через час, через два?..
- Ты это всерьез?
- Что всерьез?.. – Евгения похлопала ресницами – похоже, искренне не понимала.
- Всерьез думаешь, что я отпущу тебя? – Роман смотрел на нее уже без улыбки, пристально. – Ты собираешься бегать ко мне сюда на свидания и чинно возвращаться потом вечером домой?.. Считаешь – я за этим приехал?..
Она съежилась, поглядела на него исподлобья:
- А зачем ты приехал, Машка?
- Спасибо, что не «братец», - он решительно вырвал из ее рук край одеяла, в который она вцепилась с начала  его разговора с матерью, развернул к себе, обнял. – Давай-ка поговорим. Ты позвонишь маме, успокоишь ее и скажешь, что домой вернешься завтра вечером и всё объяснишь. А на деле – мы пойдем к ней вместе, и объясняться буду я. Пора выходить из сумрака.
- Ты с ума сошел? – с ужасом прошептала Женька. – Ты хоть представляешь, что с ней будет?
- Жень… - Роман грустно и ласково заглянул ей в глаза, поцеловал ее реснички, кончик носа. – Перед кем мы с тобой виноваты, а?.. Кому и что мы должны?.. Не наше ли счастье для мамы – главное?.. Она поймет. Должна понять. А приехал я – за тобой. Я увезу тебя в Москву и женюсь на тебе. И никакие дурацкие стереотипы, ни черт ни дьявол не смогут мне помешать.
Евгения вдруг стремительно спрятала лицо в ладони.
- Ты что? – он коснулся ладонью ее плеча и понял, что она дрожит. – Ты что, цыпленок мой? Ну-ка иди сюда, покажи личико.
Женька попыталась противостоять ему – да куда ей против его силы… Малиновский отвел ее руки, изумился:
- Ты почему плачешь-то?
- С двенадцати лет, Ром… - она в полном потрясении, в горячке прижалась к нему, захлебываясь. – Чертову тучу времени я бредила тобой, мечтала о тебе. Такие жгучие, сумасшедшие у меня были фантазии. Но даже в самых смелых из них я не позволяла себе вообразить, что ты вот так когда-нибудь скажешь мне: «Я женюсь на тебе». Я думала – это невозможно, никогда-никогда невозможно, ни практически, ни даже теоретически… Ромка… если от счастья умирают, то я уже на пороге.
- Глупенькая, - пораженный и возбужденный ее признанием, Роман осыпал ее быстрыми, жадными поцелуями. – От счастья не умирают, от счастья живут долго-долго. Я, наверное, как-то неуклюже это сказал… Женька, ты выйдешь за меня?
Она смеялась и плакала – всё одновременно, никак не могла собраться, чтобы что-то внятное ответить.
- Хотя чего это я спрашиваю, - он взял ее лицо в ладони, глазами не отпустил ее взгляд. – Как будто выбор предоставляю. Нет у тебя никакого выбора, слышишь?..
Женька всё с тем же блаженным изумлением в глазах сама медленно потянула его к себе и так же медленно, глубоко, чувственно поцеловала – со всей силой своей большущей и долгой, столько времени зажатой, печальной, безнадежной и стенающей где-то в глубине любви, дождавшейся своего часа… со всей горячей признательностью за так невероятно сбывшуюся сказочную мечту.
Эта их новая близость была под знаком Евгении – ее дара ему, ее огня – пламенного вихря, доведшего Романа до хриплых стонов восторга и шепота после благодарного поцелуя:
- Кажется, я ревную тебя ко всему этому миру, колдунья.
- К себе одному меня ревнуй...

- Ром…
- Да, родная?
- Я насчет мамы… Всё переживаю за нее. Может, все-таки не стоит ее вот так – обухом по голове? Я могу ей сказать, что просто переезжаю в Москву, нашла там отличную работу…
- Чего-чего?
- Ну а что?.. Жить буду, разумеется, у тебя, не снимать же мне там квартиру по бешеной цене. Мама будет рада, что я под твоим присмотром. Нет, мы признаемся ей, но не сразу, потом, как-нибудь… Вот что ты хихикаешь?..
- Гениальная идея, Женька, - Роман, смеясь, поудобнее устроил ее голову на своем плече, погладил ее тонкую руку. – Прямо мистер и мисс Степлтон из «Собаки Баскервилей». Правда, с каждым годом нам всё труднее будет сознаться, что столько времени скрывали правду, будем всё оттягивать да оттягивать до бесконечности. Живут себе в одной квартире брат и сестра – что тут такого, подумаешь, бывает. Правда, с личной жизнью у обоих швах – брат всё никак себе спутницу жизни найти не может, вечный такой бобыль, а может, импотент – по женщинам тоже не ходит. И за сестрой уследить не в состоянии – та гуляет напропалую, и всё ей козлы какие-то попадаются, через несколько лет она уже мать-одиночка с двумя детьми, оба козла смылись, а брат, тетёха такой, их не разыскал и по шеям не накостылял. Зато он – самый любящий в мире дядя, обожает племянников. Наверное, потому что они похожи на него как две капли воды – вот чудеса перетасовки генов в природе…
- Ну всё, всё! – Женька, хохоча, колотила его острым кулачком по плечу. – Поняла, поняла – чушь сморозила. Хватит издеваться!
- Не бойся, - Малиновский обнял ее, прижал к себе. – Всё получится. Тебе ничего говорить не придется – я всё скажу маме сам.
- А я буду стоять рядом и тупо молчать?
- Будешь валерьянку с корвалолом держать – на всякий пожарный. Не дрейфь, цыпленок, прорвемся.
- Ты почему меня цыпленком стал называть? Худая такая, да?
- Ничего, откормлю.
- Я, кстати, голодная.
- Вот я изверг. Всё, одеваемся и спускаемся в ресторан. А то если я пролежу с тобой в постели хотя бы еще пять минут – то опять тебя из нее не выпущу.
- Не могу я одеться и спуститься в ресторан, - засмеялась Евгения. – Ты же молнию у меня на кофте вырвал.
- Точно. Ну, тогда выбирай – либо заказываем в номер, либо идем и покупаем тебе что-нибудь из одежды, а потом – в ресторан. Там, внизу, бутик есть.
- Идем покупаем – и в ресторан, - не замедлила с выбором она.
- Что – уже побаиваешься оставаться в номере с влюбленным маньяком, да? – поддразнил ее Роман.
- Нет, - абсолютно серьезно ответила Женька. Светлая, счастливая синь была в ее глазах. – Можешь хихикать надо мной, но у меня голова кружится от одной мысли: вот войду сейчас с тобой в зал, где полно народу, и впервые буду смотреть по сторонам с торжеством – это мой мужчина, все видят?.. Все уяснили?.. До всех дошло?.. И до тебя дошло, кошка крашеная?.. Пялься на него хоть до посинения, но этот красивый, обаятельный парень – МОЙ, ясно?.. Шансов его заполучить у тебя – как у коровы тройной тулуп на льду сделать. Ущучила?..
- О господи, - Малиновский смеялся, будучи в полном помрачении от своей девочки, попутно с тревогой ощущая пульсацию от вновь накатывающего желания. – Собственница, гони меня в душ, иначе ужин снова отложится.
…Но это же Женька – не кто-то иной. Она поступила с точностью до наоборот – склонилась к его животу и стала его целовать. И тут же сильные руки потянули ее на себя, и лихорадочно – губами к уже таким родным упругим губам, и утонуло опять всё в горячих волнах и бессвязном лепете.

…В ресторан они попали практически ночью – шальные, счастливые, почти искрящиеся и страшно голодные. Евгения была в новоприобретенном платьице – коротеньком синем с серебряными нитями (на цвете настоял Роман) и в изящных черных «лодочках». Когда она выплыла во всем этом из примерочной, вздув над собой упрямую челку и склонив голову, Малиновский выронил из рук банковскую карточку, которой собирался расплатиться, - до того от нее ошалел. Выдохнул: 
- Самый красивый в мире цыпленок.
– Самый тощий, да?
– Самый лучший. А что худенькая, так… «у каждого свои недостатки» - откуда фраза?
- Из «В джазе только девушки», - засмеялась она и тут же спохватилась в смущении, увидев «Визу» в его руке: - Ой, я сама заплачу, - предложила Евгения неуверенно. - У меня есть с собой, в сумке, я гонорар получила.
- На леденцы себе свой гонорар оставь, Пикассо мое, - обрубил он решительно и вторично протянул карточку продавщице, которая тщательно скрывала за профессиональной улыбкой острую зависть к этой солнечной паре.
Женька тихо прислонилась к его спине, зажмурилась. Не знала, чего хочется больше – умереть на пике восторга или жить вечно.
Расписавшись на чеке, Роман обернулся, обнял ее, спросил с беспокойством:
- Не обиделась?.. Просто я сам всё для тебя хочу делать. Такой кайф.
- Не обиделась. Не привыкла просто.
- Привыкнешь. Обещаю.
 
- Цыпленок, что будешь есть?
- Всё, - торопливо ответила Евгения, жадно водя взглядом по строчкам в меню, - буквально всё вот по этому списку.
- Девушка шутит, - хладнокровно сообщил Малиновский растерянному официанту. – Женька, заворот кишок – опасная штука, возьми себя в руки.
- Сам тогда выбирай, - она со смехом отдала ему папку, - ты же знаешь, что я люблю.
…Да, он знал, что она любит. Он знал о ней всё – и при этом у него была головокружительная перспектива открывать ее заново, уже совершенно в новых красках, в ином измерении.
…Зачем же он заказал бутылку французского шампанского, когда и так пьян от запредельного количества эндорфинов в крови?..

- Жень, ты чего по сторонам поглядываешь? Ищешь кандидатуру на роль крашеной кошки?
- А чего искать – вон, сразу две штуки за угловым столиком. Посматривают в твою сторону и беспрерывно шепчутся. Наверное, их терзает вопрос – и что ты во мне нашел?..
- Фантазерка, ты в примерочной в зеркало-то смотрелась?
- В том-то и дело, что да. Тот же самый вопрос мучил и меня.
- К счастью, ты не мужчина и просто-напросто ничего не понимаешь. А вот мне предстоит «зайцев» всяких от тебя поганой метелкой отгонять. Кстати, о «зайцах»…
- Ой, я тебя умоляю. Этот Кирилл – просто похотливое животное, гуляющее от жены направо и налево. В Токио я его отшила самым надежным и проверенным способом.
- Это каким?
- Сказала, что я лесбиянка.
- Женька, предупреждать надо, я же чуть не подавился…

- Ром, а мы танцевать будем?
- Сам об этом напряженно думаю. Не опасны ли мы для окружающих.
- Ну, мы же цивилизованные люди, умеем владеть собой… Ну ладно, ладно, глупость сказала. Что, так и не рискнем? Я до сих пор помню, как плакала за занавеской, когда ты танцевал с Майкой Голиковой.
- Кто такая Майка Голикова?
- Одноклассница моя. Ты приезжал на летние каникулы, у нас вечеринка была дома. Какой ты был тогда красивый, взрослый, все мои подруги были от тебя без ума. А я что?.. Улыбалась с вызовом на людях и втайне слезами исходила.
- Чудо ты мое. В упор не помню никакой Майки.
- Ну, разумеется, где ж тебе всех упомнить. А еще ты с Катей так трогательно плыл в танце в клубе…
- Это когда ты у бара сразу двум парням по своей милой привычке головы морочила?
- А что мне еще оставалось?
- Так, пошли скорее танцевать. А то ты еще чего-нибудь навспоминаешь и совсем загрустишь.
- Уверен в своей выдержке?
- Неа. Но попытаться-то можно?..

- Ну вот, видишь, получается вполне прилично. У тебя руки такие сильные.
- Жень, последняя фраза – провокационная.
- Извини, вырвалось. И пахнешь ты так изумительно.
- На прочность меня испытываешь?
- Нет, нет, просто хорошо. Так хорошо, я дышу тобой…
- Женька…
- Не целуй меня, ты что, с ума сошел?
- «С ума сошел» - это очень мягко сказано.
- Ром, мы просто танцуем.
- Угу.
- И мы очень выдержанные.
- Само собой разумеется.
- Приличные люди в приличном обществе.
- Ну, это уж как дважды два – четыре.
- Сказать тебе хотела…
- Что?
- Ты бог, Ромка. Как мужчина ты – бог.
- Так. За мной. Немедленно.

…Неистово целоваться и одновременно нашаривать в кармане ключ от номера, который еще и зацепился там за что-то, – вот уж воистину пытка…

* * *

Малиновский проснулся от какого-то внутреннего сигнала, похожего на удар гонга в голове, и сразу два явственных осознания – что еще очень рано и что рука его лежит на соседней пустой подушке. Скорее всего, именно это ощущение пустоты и послужило тревожным толчком к пробуждению – ни физически, ни морально не способен был находиться без Женьки даже во сне.
Паника продолжалась недолго, обнаружил ненаглядную свою неподалеку – сидела, сжавшись в комок, на краю кровати, кутаясь в халат и уткнув лицо в колени.
- Цыпленок, ты чего? Что это за сидячая забастовка?
Она обернулась, улыбнулась грустно и виновато:
- Не спится.
- А с голосом что?
- Всё в порядке с голосом.
- Нет, не в порядке. Иди сюда, разбираться будем.
Евгения послушно перебралась к нему поближе, легла, прижалась. Только Роман собрался сказать что-то шутливое про раннеутреннюю акцию сидения на краю кровати в поддержку исчезающих видов фауны Эквадора, как Женька вдруг потерянно, почти отчаянно прошептала:
- Ты не женишься на мне, Ром.
- Чего? – изумился он.
- Чего слышал.
- Так. Девушка. Что за хрень вам приснилась? Не Укупник случайно, съедающий перед загсом свой паспорт?
- Очень смешно, - вздохнула она печально.
- Жень, да что с тобой? – уже всерьез обеспокоился Малиновский. – Ну-ка покажи глазки. Что за чушь ты несешь?
- Не чушь, - тоскливо пробормотала Евгения. – Ты передумаешь, я знаю. У меня ведь ужасный характер, я вздорная…
- Это ты мне Америку сейчас открыла?
- Я собиралась попросить тебя о невозможном. Так стыдно стало.
- Заинтриговала. Колись.
- Ни за что.
- Пытать буду.
- Всё равно не скажу.
- Живой ведь не выпущу – ты же знаешь. Говори давай свое «невозможное». Даже если оно стоит миллион долларов. Ну, собственно, даже при таком раскладе, если напрячься…
- Какой миллион, - тихонько фыркнула она ему в плечо. – Понимаешь, мама очень привязана к Гоше и Проше, поэтому они, конечно, останутся с ней…
До Малиновского не сразу дошло, что речь идет о Женькиных попугаях.
- Джеймс – он кот, ему перемена места ни к чему, - продолжила меж тем она подавленно, - о ежике речь вообще не идет. Я хотела попросить тебя взять в Москву Тёму… Ромка, я такая дура. Понимала ведь, что это неуместно, ты солидный человек, и вдруг хорёк какой-то… Всё понимала – и всерьез хотела попросить! Вот зачем я тебе такая? Не дай бог еще что-то подобное в голову придет… Ты почему смеешься?
Роман не смеялся – Роман хохотал, буквально до слез. А в следующую секунду утопил ее в объятиях и поцелуях.
- Чудо ты расчудесное, - почти простонал он. – Хочешь, я усыновлю этого хорька?.. Хочешь?.. А что, Артем Романович Малиновский – по-моему, звучит!
- Ты возьмешь Тёму? – робко и неуверенно обрадовалась Евгения. – Правда возьмешь?
- Женька… - он изумленно и нежно всматривался в ее лицо. – Наказание мое любимое. Я слона в салон самолета запихаю, если понадобится, лишь бы ты была со мной. А Тёмка – отличный парень, мы с ним ладим. Тоже мне – примостился цыпленок на краешке кровати, нахохлился, просьбу свою «невозможную» оплакивал… - и в потрясении, в очередном полном потрясении тихо проговорил: - Я так тебя люблю. Это в меня не вмещается, это как тонуть, переполняясь…
- Я люблю тебя, - в точно таком же потрясении эхом откликнулась она.
…Нахлынуло – в который раз – обоюдное неверие, что всё это наяву. Что их многолетняя душевно-родственная близость, пропитавшись горячим потоком чувственной любви, вылилась в сплав такого сильного чувства, когда берегов не видно, и не нужны они, никакие берега.
- Иди ко мне.
- Я с тобой.
- Еще ближе.
- Ближе не бывает.
- Бывает. Сейчас докажу.
…В окнах синел рассвет, добавляя комнате аквамариновых красок.

* * *

…День был солнечным-пресолнечным. Роман и Евгения это обнаружили, когда наконец-то выбрались из гостиницы на свет белый (удалось часам к трем дня). Женька была в свитере Малиновского – под курткой было незаметно, как он ей велик.
- Жень, пойдем купим тебе что-нибудь из одежды.
- Да ну, зачем. Мне хорошо в твоем свитерке.
- Но ты же не любишь эту куртку.
- Конечно, я не люблю эту куртку. Я тебя люблю.
- Женька, я серьезно. Ветрина, а ты в капюшончике на рыбьем меху. И что это, прости господи, за шарфик у тебя на шее? Таким только банный халат перевязывать.
- Мне жар-ко! – победно объявила она. – А ты мерзнешь, да?
- Да я-то не мерзну. Но я большой, а ты маленькая.
- И мне это нравится, - Женька блаженно вздохнула и ткнулась носом в его грудь. – Мне всё-всё нравится, и мне очень-очень тепло. Даже горячо. Нам сейчас одинаково, Ромка. У нас с тобой не может быть разной температуры.
- Вертишь мной, как хочешь, - ласково проворчал он. – Ну вон магазин, совсем близко. Может, всё же зайдем? Вдруг тебе что-то понравится.
- Ром, ну их, эти магазины, у меня дома всё есть. Хочу просто идти вот так с тобой… близко… Давай погуляем?
- Давай погуляем, несговорчивая моя.
- На набережную?..
- Можно и на набережную. Веди куда угодно.

…Да, это было дикое-дикое, неукротимое-неукротимое счастье, восторг – идти и держать его за руку, и периодическим горячим пожатием как бы напоминать об их долгих часах полнейшего жаркого слияния. Знакомые улицы и дома казались такими красивыми, яркими, лучащимися, что Женька после молчаливой паузы потрясения заговорила, остановившись перед Романом:
- Ромка, я только что вывела теорию рая. Глупо думать, что он на небесах. То есть и там, может, что-то есть, но и здесь – тоже, только люди не видят, большинство – не видит, они видят дороги, тротуары, мосты и здания, стрелки на циферблатах… И даже природа – просто растения, дающие озон… Если бы я сейчас рисовала то, что вижу вокруг себя, то картинка была бы совсем иной, не соответствовала бы действительности, я бы просто краски смешивала по-другому. А измерений в мире – не три и не четыре, их много, можно попасть в них, а можно и нет. Есть измерение рая, идешь и видишь – это рай, а объяснить этого не можешь…
- Ты – мой рай, Женька.
- Знаешь, сколько раз я рисовала тебя? – она максимально приблизилась к нему, даже на цыпочки привстала, заглянула в самую глубину его зеленых глаз. – У меня сотни твоих портретов – и по памяти, и по фото, я рисовала тебя всяким, веселым и грустным, и там, на бумаге, ты всегда был моим. Последний я нарисовала несколько дней назад, мне было так скверно, холодно, ветер дул в открытую форточку, а у меня не было моральных сил встать и закрыть ее. Пальцы заледенели, едва карандаш удерживали, и твое лицо получилось таким… измученным, я даже испугалась. Само так получилось, понимаешь, я ведь не срисовывала с фотографии, я тебя представляла… Ты таким пришел ко мне – страдающим очень, стало жутко от наваждения, что твое тогдашнее состояние просто легло на лист бумаги… А это было вовсе не наваждение! Теперь я понимаю, как плохо тебе было, я вижу что-то темное, нездоровое, какую-то болезненную грань. Я вижу тебя, Ромка…
- Всё верно, - изумленный Малиновский целовал ее щечки. – Мог я таких дел натворить… Неважно что, не спрашивай, всё плохое закончилось. Спасибо Андрюхе – голову мою на место поставил.
- Андрей всё знает?..
- Можно сказать, гвоздодером из меня вытянул, и слава богу, что ему это удалось. Мне нужна была эта встряска извне, сам я так постыдно себя потерял.
- Мой хороший…
Запел мобильник Романа.
- Ну что, проигнорируем? - Малиновский подмигнул, улыбаясь.
- А может, опять погадаем?
- Люблю – не люблю? Нет уж, родная моя, с этим мы разобрались раз и навсегда. Если уж гадать, то на пол.
- На чей пол?
- Первого ребенка, чей же еще. Он или она?
Евгения смущенно улыбнулась ему в ответ, но это было очень-очень счастливое смущение.
Роман достал телефон, посмотрел на экран, разулыбался еще шире.
- Готовься к мальчишке, Женька. А Жданов долго жить будет. Алло. Привет, Палыч.
- Уф… Слава богу, хотя бы стопроцентно живой, – констатировал Андрей с облегчением. – Уже хлеб, а то чего я тут уже только не передумал. Дозвониться до тебя – дохлый номер. Ром, произнеси любую фразу, неважно какую, чтобы я понял, в каком ты там… эээ градусе пребываешь?
- Любую фразу, говоришь? – Малиновский с улыбкой покосился на свою любимую. – Ладно. Ты в курсе, что в мире измерений – не три и не четыре, а много, и если очень постараться, то можно попасть в измерение рая?
- Ясно, градус соответствует температуре кипения, - Жданов был искренне рад – это чувствовалось. – Женька с тобой?
- Со мной. И навсегда.
- Я верил в тебя, разбойник. Ты настоящий атаман. А мама как?
- У мамы мы еще не были. Только собираемся идти сдаваться.
- Еще не были? А, ну это понятно. Владивосток – красивый город, столько мест необходимо посетить. Говорят, там очень интересный музей морского флота Дальневосточного пароходства – наверное, вы часа три оттуда не вылезали?.. А в краевой картинной галерее были?.. А в океанариуме?..
- Издевайся, издевайся, Жданчик, я сейчас слишком счастлив, чтобы отвечать подколами на твои подколы.
- Ромка, серьезно – я очень рад за вас. Осмелюсь спросить – когда в Москву?
- Детали мы еще не обсуждали.
- А. Ну, конечно, не обсуждали – некогда было, из музея в музей, из галереи в галерею…
- Ох, доберусь до тебя, Палыч.
- Да ладно, я же любя. Ты, Ром, исключительный везунчик – можешь диктовать своему начальнику сроки своей командировки. В границах разумного, разумеется.
- Постараюсь не затягивать.
- Удачи вам с мамой. Женьке привет.
- Спасибо, Андрюха.

- Ну что, мадемуазель Снегирева, в неумолимом будущем – мадам Малиновская?.. - Роман убрал телефон в карман. - Поехали оформлять явку с повинной.
- Прямо сейчас? – испугалась она.
- Ну а когда? Не ночью же. «Раньше сядешь – раньше выйдешь» - очень мудрая поговорка. Эй, что за паника в синих глазах? Отставить.
- Я не паникую, - Евгения нервно сглотнула. – Вот ни капельки.
- Вижу, - он улыбнулся, обнял ее, прижал к себе. – Всё будет хорошо. Твоя задача – улыбаться и выглядеть счастливой.
- Поехали, - смирившись, вздохнула Женька.

28

В дороге Евгения храбрилась, даже шутила, и в подъезд родной пятиэтажки вошла спокойно, а вот у дверей квартиры вдруг как-то сникла и инстинктивно отступила за спину Романа. Ободряюще сжав ее ладонь, он полез в карман за ключами и неожиданно сам заколебался: а действительно ли он уверен, что стопроцентно готов к этому разговору с матерью? Казалось бы, чего проще – сказать такую простую и светлую правду. Но это для него она простая и светлая, а чем обернется для мамы?.. Да еще и без всяческой моральной подготовки…
Но отступать было некуда, замок щелкнул, прихожая встретила их яркой иллюминацией – горели и люстра, и бра на стене.
- Ну, наконец-то! – голос Валентины Федоровны из гостиной – она отреагировала на хлопанье двери. – Евгения, ты у меня точно порки дождешься! Несмотря на то, что тебе двадцать пять лет и что это не мой метод!
- Ой… - тихо и жалобно пискнула Женька, впав в эту последнюю секунду в полную панику.
- «Спокойно, Маша, я Дубровский», - шепнул ей Роман твердо, скрывая собственное волнение.
Большой рыжий кот Джеймс, вышедший из кухни, урчал и терся о его ноги – узнал, проказник.
Мама появилась в дверях большой комнаты, Малиновский отметил – не изменилась ничуть за полгода, всё такая же полненькая, с милым, всегда готовым к улыбке лицом, хотя сейчас оно было озабоченно-расстроенным… и тут же стало изумленно-растерянным. Смотрела и не верила.
- Рома?.. Ох, господи… Ромочка! – смесь эмоций, сквозь шок – радость, бессознательная материнская радость при неожиданной встрече с собственным ребенком, с которым давно не виделась, и неважно при этом, в каком он возрасте.
- Здравствуй, мамочка, - он наклонился, чмокнул ее в щечку, и она горячо расцеловала его в ответ.
- Рома, сыночек, вот это подарок! Опомниться не могу. Ты что же не предупредил-то?.. Мы же только вчера с тобой… по телефону… - мыслительный процесс в голове Валентины Федоровны никак не мог войти хоть в какое-то ровное течение, она бросила недоуменный взгляд на дочь, которая почти утонула в одежде на вешалке, вжавшись в нее спиной. – А вы… где встретились-то?.. Во дворе, что ли?..
- Мам, ну, может, в комнату пройдем? – бодро улыбнулся ей Малиновский, расстегивая пуговицы на пальто.
- Да-да, конечно, - засуетилась она. – Евгения, найди тапки брату. Что ты стоишь как пришибленная?.. Ну надо же, радость-то какая, ну никак я не ждала…
- Сюрприз, мам, - Роман мягко обнял ее за плечи и повел в гостиную, оглянувшись на Женьку и подмигнув ей – она всё еще путалась в пуговицах и петлях на своей куртке, пальцы дрожали и не слушались.
А мать не унималась:
- Тебе как вырваться-то удалось? Отпуск, что ли, внеурочный? Или командировка?
- Ну… можно сказать, что и командировка. Срочная…
- Надолго?
- Мамочка, ты садись.
- Да сяду я, сяду. Ты тоже садись. Похудел, Ромочка! С сестры пример берешь?.. Но и похорошел – тоже, даже помолодел… Женя! – окликнула она. – Чайник включи – брат с дороги!
…Ох, мама, мамочка, сейчас утопишь в этих «сестре» и «брате» так, что и не выберешься…
- Мама, как ты себя чувствуешь?
- Да как, - махнула рукой Валентина Федоровна. – Как с этой, - кивок в сторону прихожей, - я могу себя чувствовать?.. С выходками с ее?.. Я же тебе говорила вчера по телефону… Погоди, погоди… - она потерла лоб, сознание более-менее прояснялось, даже логически мыслить получалось. – Мы с тобой поговорили о ее проделках, и ты на следующий же день - здесь… о господи!
- Мамочка…
Евгения робко вошла в комнату с тапками Романа.
- А ну садись, - решительно и сурово велела ей мать.
Женька испуганно присела на диванчик рядом с Малиновским. Тапки так и не выпустила из рук, вмиг забыла, для чего они предназначены.
- Я всё поняла, - Валентина Федоровна жгла ее укоризненно-негодующим взглядом. – Поняла, что это за командировка у моего сына срочная! Тебе не стыдно, Евгения?.. Не стыдно, что брату с работы сорваться пришлось?.. У него такая работа ответственная, он солидный, серьезный человек! Ты что же – сама его вызвала?.. Позвонила и вызвала, да?.. Значит, во что-то такое вляпалась, что брату теперь вмешиваться придется?.. Или он уже вмешался?.. Рома, что она натворила?..
- Мам, ты, главное, успокойся…
- Да что значит «успокойся»! – перебила его она, продолжая кипеть возмущением. – Успокоишься с ней, пожалуй! Навечно!.. И сидит смотрит на меня ясными своими глазками – сама невинность! Что ты натворила – я у тебя спрашиваю?! Вот ничему не удивлюсь. Я же знаю, что с типом этим дело связано – с «зайцем» с твоим! Ничем хорошим такие истории обычно не заканчиваются! Жены – они всякие бывают. И порчу наводят, и… похуже чего!
- Мама, - решительно вмешался Малиновский, - давай для начала вдохнем и выдохнем. И по порядку. По пунктам. Первое – я увезу Женьку в Москву.
- В Москву? – ахнула Валентина Федоровна, едва осознала смысл его слов. – То есть… до этого уже дошло?.. Ромочка, ей что-то реально здесь угрожает?
Евгения, опустив ресницы, уже с трудом подавляла распирающий ее смех – комизм, в который невольно скатывался разговор, подавлял страх и неловкость. Роман чувствовал это и тоже не смог сдержать улыбку. В первую минуту мама этого не заметила – всё еще пребывала в своих жутких предположениях, которые озвучивала вслух:
- Подумать только – в Москву! Вот докатилась. Довела ситуацию до предела!.. Бежать уже надо из родного города!.. Совсем там брату на шею сядешь, делать ему больше нечего – нянчиться с тобой…
- Мам, я ее люблю, - не выдержал Малиновский.
- Да понятно, что любишь, - отмахнулась она. – Вот она этим и пользуется! Ей бы замуж выйти за нормального парня, а тебе бы, сынок, жениться, наконец, а то оба вы у меня неприкаянные болтаетесь, а эта к тому же без головы совсем!.. Нет, она еще и хихикает!
…Женька действительно не вынесла – фыркнула в кулачок.
- Мамочка, - мягко произнес Роман, улыбаясь, - посмотри на нас, пожалуйста. Внимательно.
Валентина Федоровна удивилась и посмотрела. Заметила, наконец, какие они оба посветлевшие – ее дети. Подходит даже слово «просветленные». И еще кое-что заметила.
- Жень… в чем это ты? – спросила она растерянно. – Свитер какой-то. Явно мужской…
- Это мой свитер, - спокойно сообщил Малиновский.
- А… - у мамы было явственное ощущение, что она не понимает чего-то очевидного, что лежит на самой поверхности, а она всё тычется куда-то мимо с темной повязкой на глазах. – А с кофтой твоей что?..
- Молния… гхм… сломалась, - это были первые произнесенные Евгенией слова.
- Понятно, - кивнула Валентина Федоровна еще более растерянно, потому что как раз ничего понятного не было. – А где ты… переодевалась-то?..
- В моем номере, в отеле, - Роман решил, что пора закруглять разговор «слепого с глухим». – Мамочка, ты только не волнуйся, всё хорошо. Ничто Женьке не угрожает, ни с каким «зайцем» она не связана. Я прилетел вчера, и всё это время она была со мной. И когда ты мне звонила – со мной. Прости, что так вышло – по телефону я не мог тебе ничего, разумеется, сказать. Мам, мы по-прежнему твои дети, но вот братом и сестрой мы больше быть не можем. Мы любим друг друга и собираемся пожениться. И мы очень-очень счастливы.
Последнюю фразу он выделил интонационно – как главную.
Сразу прекратив хихикать, Женька с тревогой следила за выражением лица матери, впрочем, как и Роман. Непонятно было, уяснила ли она вообще, о чем ей толковали, черты оставались неподвижными, только взгляд переводила с одного на другого. Затем будто во сне подняла ладони и закрыла ими лицо.
- Мам, мамочка! – Евгения, выронив тапки, стремительно порхнула к ней, к левому подлокотнику кресла, где она сидела, опередив на мгновение Малиновского, тут же оккупировавшего правый подлокотник.
Заговорили наперебой:
- Ну ты что, ну всё же хорошо!
- Всё замечательно!
- Мамуль, ты не представляешь, какая я счастливая! Может, тебе валерьяночки?..
- Мам, я женюсь – как ты и мечтала, и Женька – разве не за «нормального парня» выходит – по твоим же словам?.. Ну случилось так, и не в силах мы ничего изменить…
- Мамочка, это же лучше, чем женатый «заяц», про которого ты сама себе всё напридумывала. Ну, кто будет обо мне заботиться так, как Ромка? Скажу больше – кто меня, такую малахольную, вытерпит?..
- Мам, а тебе к незнакомым людям не надо будет привыкать – к каким-то чужим затьям-невесткам… Все на месте, все в наличии, все свои…
Мать всё молчала на эти полушутливые реплики, всё не отнимала рук от лица. Роман и Женька тревожно переглянулись.
- Мамочка… - Евгения сменила тон на жалобно-умоляющий. – О чем ты думаешь, что себе накручиваешь, а?.. Неужели - что теперь соседка тетя Зина с третьего этажа скажет?.. Это же всё чушь… Я люблю его, его одного, с двенадцати лет люблю, никто никогда, кроме него, по-настоящему не был нужен…
- Ну, а я, тормоз, только сейчас прозрел, - серьезно, с напором добавил Малиновский. – Мам, ты правильно меня неприкаянным назвала. До тридцати лет был неприкаянным, не знал, что это такое, как это бывает, когда любишь. Я всё сейчас могу ради Женьки, гору пинком с пути сверну, она одна, единственная… Ну, посмотри ты на нас!
Валентина Федоровна наконец опустила руки, в глазах – то самое смятение, когда информация никак не может улечься, зафиксироваться в сознании. Но она смогла взглянуть на своих детей, они оба были перед ней – не сговариваясь, съехали с подлокотников к ее коленям. Смогла растерянно улыбнуться сквозь выступившие слезы и покачать головой:
- Ну, убили мать…
- В хорошем смысле – убили? – робко спросила Евгения. – Ну, ведь в хорошем же, ма-а-ам…
И посмотрела на Романа. Он ответил ей быстрым горячим взглядом.
Мама видела, что это были за взгляды у них - как солнечные лучики переплелись, и сами они были солнечными, неразрывными друг с другом, в единой светлой ауре.
- Ну что же вы… на полу-то? – голос ее дрогнул.
- Благословения просим, - мгновенно сориентировался Малиновский и улыбнулся, угадав в матери позитивную перемену.
- Кажется, вы уже сами себя лихо так благословили, и без меня прекрасно справились. Ох, головы ваши шальные…
- Одна голова, мам, - напомнила Женька. – Ромкина. Ты только недавно говорила, что у меня ее вообще нету.
- Ма-а-м? – Роман лукаво приподнял бровь, глаза его смеялись. – Обнять своих счастливых детей не хочешь?..
- Да уж идите сюда…
Обняла сразу обоих и расплакалась наконец в полную силу – потрясение ослабило свою хватку, дав толчок сильным эмоциям.
- Мамочка, не плачь! – взмолилась Евгения.
- Это я так, - она поспешно вытерла слезы. - Вижу, что счастливы. Только дайте в себя-то прийти…
- Ой, до меня только что дошло – у меня никогда не будет тещи! – совершил вдруг открытие Малиновский. – Да я самый счастливый мужик на свете!
- А у меня – свекрови! – радостно подхватила Женька. - Я тоже – самая счастливая!
Зараженная их дружным смехом разулыбалась и Валентина Федоровна, целуя своих «птенцов» по очереди в щеки и по-новому вглядываясь в их лица…

– Ох, Женька, если кому-то повезло в жизни – то это тебе, - сказала мама, когда спустя какое-то время они пили на кухне чай. - А вот ты, Рома, уверен, что с этой огненной стихией справишься?
- Ну, во-первых, я учусь на курсах укротителей тигров, - рассмеялся Малиновский. – А во-вторых, что же мне делать, если я дышать без нее не могу?..
Растроганная этими словами Евгения похлопала влажными ресницами и, не выдержав, благодарно вложила руку в его ладонь, погладила его пальцы. Это была их единственная несмелая ласка при матери, и опять – быстрый переброс такими исчерпывающими и туманными взглядами-лучиками, что Валентина Федоровна поняла одно – сам факт она будет осознавать и принимать сердцем, возможно, еще долго, но с фактом этим уже ничего не поделать, как с любым природным явлением, которое приходит в этот мир, ни у кого не спрашивая разрешения…
…Потом они поговорили о Женькиной работе – что кое-какие заказы она оставит себе, это вполне возможно в век компьютерных технологий и Интернета, а новую постоянную работу обязательно найдет – в Москве с этим легче. Роман попытался было намекнуть, что работать ей вообще не обязательно, на что Евгения выразительно фыркнула, заставив его вздохнуть: «Ну да, о чем это я, самостоятельная моя…» Говорили и о том, что нечего маме оставаться тут одной, вдали от обоих детей, в скором будущем они купят ей квартиру в столице и будут жить рядышком. «И всё-всё будет хорошо, мамочка», - сияя своей фирменной улыбкой, повторяла и повторяла Женька…
Наконец Малиновский глянул на часы и неуверенно произнес:
- Мам… вещи у меня в отеле, в номере… эээ… мы…
- Я поняла, - перебила его, подавив вздох, Валентина Федоровна и улыбнулась. – Всё поняла – и про номер, и про вещи… Езжайте. Мне и правда лучше одной побыть. Не каждый же день мне дети заявляют, что они не брат и сестра, а фактически муж и жена.
…Евгения переоделась, натянула шубку. Задержалась ладонью у куртки, в которой накануне совершила свой «побег». Погладила ее рукав и попросила:
- Мама, умоляю – не выбрасывай эту куртку. Это моя любимая куртка. Самая лучшая куртка на свете…

* * *

Павел Олегович Жданов обожал свою супругу. Не за непредсказуемость – она хороша в головокружительной юности, а как раз за противоположное – за предсказуемость ее взрывоопасных реакций на жизненные обстоятельства. Его, вечного хладнокровного, сдержанного скептика, это всегда так по-хорошему, по-молодому будоражило. А то закопался он совсем в сыром туманном Лондоне в своих бумагах и переговорах, в скучном и чинном течении дел, как канцелярский крыс в жилетике и пенсне. Прибыл, наконец, в Москву перед советом директоров и показом – и окунулся в пламень страстей, тщательно культивируемых его драгоценной второй половиной.
- Паша, Пушкаревы пригласили нас к себе домой. Я в ужасе!
- И что именно ужасного «день грядущий нам готовит»?
- Да я уже знаю, что это будет! Бесконечные истории про рыбалку из серии кухонных разговоров «за жизнь». Думаю, нас и принимать будут на кухне. Мне почему-то кажется, что у них там круглый стол стоит, как, помню, у бабушки моей.
- Хм, забавно, у моей тоже был круглый. Ты что, бабушку свою не любила?
- Почему же, любила.
- Тогда в чем проблема? Про рыбалку я сам такого могу порассказать, что…
- Павел, ну когда это было! Когда ты в последний раз с удочкой на озере сидел?
- Давно, к сожалению. Будет что вспомнить. А то всё пиджак, галстук и чинно собранные мышцы лица.
- Паша, ну это не моё! Я к другому привыкла…
- Знаю, знаю. Последний выпуск модного глянца как предмет светской беседы за чашечкой кофе с Розой Францевной. Марго, а ты когда-нибудь пробовала элементарно расслабиться? Как, например, в тот раз, когда в деревне у тети Веры ты танцевала на огороде при луне босой и в костюме, сделанном из двух старых наволочек?..
- Павел! Ну, сколько лет мне тогда было!
- Сколько лет – точно не скажу, а вот портвейна у нас было – две бутылки, определенно.
- Ты еще вспомни, как мы в студенчестве одним огурцом на двоих завтракали!
- А что, очень удачный пример. Иногда надо возвращаться к себе прежним, чтобы совсем в роботов не превратиться. И в конце концов, это родители твоей будущей невестки.
- Да нет, они хорошие, добрые люди, но, Паша, я так отвыкла, так неуверенно себя с ними чувствую! Никто меня не понимает – ни ты, ни Андрей!
- Я тебя прекрасно понимаю.
- Не понимаешь! Сидишь и улыбаешься!
- Извини за улыбку, я просто вспомнил, как после танца на огороде в междурядьях ты все-таки не удержалась на ногах и очутилась аккурат в центре грядки с петрушкой.
- Павел! 
- А какое у тебя в ту пору было желтое платьице в черный горошек…
- Ты просто невозможен.
- Надо попросить Милко сшить тебе такое же. Чисто – для меня.
- Пашка, я не знаю, что я с тобой сейчас сделаю!
- Ну наконец-то! Наконец-то я снова Пашка. Вот ты уже и смеешься. Нет, я определенно начинаю любить своих будущих родственников…
   
……..

Андрей прохохотал весь телефонный разговор с отцом, почти не вставляя ответных реплик – это был практически односторонний монолог Павла Олеговича. Лежал при этом Жданов-младший в своей любимой постели со своей любимой женщиной, прижимая ее к себе свободной рукой. На стене, прямо над их головами, висел листок, на котором энное количество часов назад было крупно выведено Андреем: «Деловые переговоры» и рядом – две улыбающиеся рожицы. Катя смеялась до слез над этой его выходкой, поскольку нынешним вечером они, конечно же, опять были, типа, на важной встрече, на этот раз с представителями томской компании по производству пряжек и ремней.
- Папино сдержанное чувство юмора – это что-то с чем-то, - заключил Жданов, положив наконец трубку. – Попытаюсь передать тебе его рассказ с его же интонациями: «Сынок, мы только что вернулись от Пушкаревых. Пока мама поет в ванной, могу тебе поведать, как всё прошло». Только я собрался вслух изумиться самому факту маминого пения в ванной, папа меня опередил: «Ты не ослышался – мама поет в ванной арию из какой-то оперетты, то ли из «Сильвы», то ли из «Марицы», я в этом не силен. В общем, поначалу всё было довольно скованно, обе стороны нервничали. Я преподнес Валерию Сергеевичу бутылку виски и так и говорю – мол, это лучший английский виски и всё такое… Тут молодой человек по имени Николай переглядывается с Пушкаревым, и они оба начинают смеяться. Твоя мама побледнела, Елена Александровна покраснела, а молодой человек по имени Николай мне объясняет: «Понимаете, у нас давеча спор вышел – что если смешать виски и самогон дяди Валеры, каков будет эффект. Поскольку жених и невеста у нас из столь разных семей, то, может, надо на вкус ощутить эту смесь?..» Ну, шутка да шутка, все как-то разулыбались-расслабились, и мама за столом, видимо от растерянности, кивнула на предложение Валерия Сергеевича попробовать его настойку. Через полчаса она уже лихо закусывала эту настойку пирогом с рыбой и рассказывала Елене Александровне, как ей надоела ее знакомая Роза Францевна, которая вечно жалуется, что жемчуг у нее мелкий и что у косметички она в последний раз была – вот кошмар – аж вчера. Еще через полчаса Валерий Сергеевич позвал меня и молодого человека по имени Николай на лестничную площадку покурить. Мы сначала на эту площадку вышли, а потом выяснили, что никто из нас не курит. Оказывается, Валерий Сергеевич просто постеснялся при дамах рассказать одну пикантную историю про медвежью болезнь. Молодой человек по имени Николай пытался остановить его укоризненным призывом «дядь Валер», но Валерий Сергеевич все-таки рассказал. На наш дружный смех дверь соседней квартиры открылась, и появился лысый мужчина в трико и майке. Выяснилось, что это хороший приятель Пушкарева по имени Егор Афанасьевич, коротающий время в одиночестве, и что в его квартире тоже есть самогон, а также много квашеной капусты и баян. Где-то через час мы спохватились, что вечер начинался совсем в другом месте и что нас уже наверняка потеряли, ищут с милицией. Мы отправились в квартиру Пушкаревых, причем Егор Афанасьевич отправился туда тоже, прямо в трико и майке, с баяном и с миской капусты. Оказалось, что никто нас не потерял, из кухни  доносились оживленные женские голоса, смех и назывались какие-то странные цифры: «Пятьдесят на пятьдесят». – «А может, сорок на шестьдесят?». – «Нет, пятьдесят на пятьдесят, в равных пропорциях!» Выяснилось, что дамы таки задались целью смешать виски и самогон, называют друг друга «Лена» и «Рита», уже страстно мечтают о внучке и хотят выпить за ее здоровье прямо сейчас вот этой гремучей смеси, символизирующей объединение семей. Молодой человек по имени Николай, правильно оценив опасность от такого безрассудства, внес альтернативное, хотя и тоже сомнительное, предложение по такому торжественному случаю испить более благородный напиток – шампанское. Шампанского в доме, как оказалось, не было, и за ним тут же был отправлен в магазин молодой человек по имени Николай, пострадавший таким образом от собственной инициативы. Когда он вернулся, сосед Егор Афанасьевич как раз играл на баяне и пел песню про Волгу, мама ему подпевала, и особенно задушевно и пламенно у нее получалась строчка: «А мне семнадцать лет». Периодически она отвлекалась от песни, чтобы громко восхититься квашеной капустой соседа Егора Афанасьевича. Я было намекнул ей, что лет ей, может, и семнадцать, но не пора бы и честь знать. Мама назвала меня в ответ «лондонским занудой» и поинтересовалась у соседа Егора Афанасьевича, есть ли у него в репертуаре что-нибудь из классики. Из классики сосед Егор Афанасьевич, как выяснилось, знал только шаляпинскую «Дубинушку». Под торжественную песнь о тяжелой доле простого русского народа шампанское как-то не покатило, и все вернулись к самогону и капусте…» Кать, дальше рассказывать или ты уже не можешь больше смеяться?..
- Погоди… - мученически простонала она, вытирая слезы. – Действительно не могу – живот сейчас надорвется. Бедные твои родители!
- Да где ж они бедные-то, Кать? Мама в шикарном настроении поет в ванной. Думаешь, в алкоголе дело? Не-е-ет. Они оба действительно нашли свою отдушину, и могу поспорить – всё это обернется дальнейшими рыбалками, банями и пикниками, когда предкам моим как воздух необходимо будет побыть «без грима». Они ведь тоже устают от этого.
- Я вот слушала тебя, пыталась их представить, таких разных, – и с трудом получалось…
- А я запросто вижу картинку маслом. Я вообще таким оптимистом стал, Кать, - ну вот клинически законченным. Ни во что плохое не верю. Ой… что это подо мной?
- Отдай.
- Какой красивый, черненький, кружевной… Всё никак не получалось рассмотреть – не до того было…
- Ну Андрей, ну отдай!
- Ох, скромница ты моя. У нас свадьба скоро, а ты даже в ванную не можешь при включенном светильнике пойти у меня на глазах вот без этой простыни. Давай с этим бороться?
- Каким образом?
- Для начала простое задание – встать, дойти вон до той стены и вернуться. Нет, еще постоять там какое-то время, глядя на меня призывным, завлекающим взором.
- Мда, к чему же я в таком случае вернусь...
- Ничего подобного. Я сейчас не маньяк, а тренер, а ты – моя ученица. Ну что, на старт, внимание?..
- Давай я все-таки буду в простыне и сниму ее уже у той стены.
- А, понятно, для безопасности, да?
- Именно.
- Кать, ну я же сказал – я сейчас тренер.
- Ну да. А когда позавчера ты вошел в каморку с кипой папок, ты вроде как в тот момент был моим начальником, и тем не менее…
- Сдаюсь, сдаюсь. Иди в простыне.
Постаравшись сделать серьезный вид, Катя, кутаясь в простыню, отошла к стене, развернулась лицом к Жданову, и тут ее разобрал смех от комизма ситуации.
- А как мне ее скидывать? Резко или медленно? Может, ты еще музыку включишь?.. Андрей, ну смешно же…
Он молчал, ибо внезапно потерял голос. В этой белой простыне с ее краями-крыльями, при этом освещении, добавляющим золота ее глазам, ресницам и волосам, Катя так напоминала ту самую инопланетную птицу, что дух захватило.
- Кать… - голос охрип. – Иди сюда.
- Что случилось? – ее даже насторожило выражение его лица.
- Иди, просто иди…
…Обнял ее судорожно, не пытаясь сорвать с нее простыню, так и обхватил всю – с «крыльями» и «перышками», будто стреножил, приковал к себе оковами.
Боязнь потери счастья в человеке – такая древняя, такая первобытная, как боязнь потери жизни, как инстинкт самосохранения. Много глупых слов теснилось в голове, ни одного не мог произнести, только дышал неровно. Ощутив его состояние, Катя погладила ладонями его лицо и шепнула:
- Люблю. С первой минуты. И не потому меня тогда так обожгло, что красивый такой. Ты посмотрел на меня как мой человек. Ты меня совсем не видел, а посмотрел – как мой.
- Вопросы зрения. Я с ними уже разбирался.
- Мы опять шепчем.
- Угу. Хотя в квартире – никаких «жучков». И полная тишина.
- Неполная. Мобильник твой где-то далеко звонит.
- Ну и пусть себе надрывается. Работа у него такая.
Поцелуй-проникновение. Звонки вдалеке смолкли, зато взорвались прямо над ухом – от стационарного телефона.
- Кто-то настойчивый, - заметил Жданов в перерыве между поцелуями. – Интересно, воспользуется ли автоответчиком?..
«Кто-то» автоответчиком воспользовался – едва минуло положенное количество трелей, из аппарата грянул веселый, жизнерадостный голос Малиновского:
- Палыч, мы в Москве! А ты чего трубку не берешь, а, Палыч?.. А спорим, ты дома?.. А спорим, я знаю, почему ты трубку не берешь?.. Ну, вот хочешь – вслух угадаю?.. И ведь ты знаешь, что я угадаю, Палыч!
Катя засмеялась Андрею в плечо.
- Палыч, - не унимался Роман, - лови мой стихотворный экспромт: «Как-то льву сказала львица: «Не мешало б пожениться». – «Мы же, милая, сейчас поженились восемь раз…» 
- Негодяй, - сдерживая хохот, Жданов развернулся и рванул на себя трубку. – Слушай, ты, Корней Чуковский, я до тебя точно доберусь!
- Я первым обещал до тебя добраться, и я это сделал! А вот еще один экспромт…
- Малина…
- Да ты послушай, это супер! «Как-то лев явился к другу для совместного досуга. Тут стишок и оборвался – друг женатым оказался…»
- О боже, - Андрей отнял от уха трубку и с обреченным смехом рухнул на подушку. – Малиновский счастлив – тушите свет и запирайте замки…