3             

Вечером в половине шестого на мой звонок в каморку Катюшка не отозвалась. Зато откликнулся мрачный Жданов настороженным вопросом:
- А ты почему сюда названиваешь?
- Мне нужна Катя, - стойко не покривил я душой.
- Зачем?..
- Дело у меня к ней.
Я не вру. Я опять самый честный парень на свете. Разве вояж в магазин – это не дело?
- Она только что ушла, - соблаговолил сообщить Андрей. – Вернее, вылетела пулей. Ее вывел из себя Милко. Приперся, как всегда, со скандалом.
- Со скандалом – к Кате?
- Ко мне, естественно! – прорычал мой друг. – Но наш гений не умеет ведь не задеть ее каким-нибудь идиотским замечанием. Походя! Заявил, что если выбранных им моделей в штат немедленно не примут, отныне Зималетто станет брендом костюмчиков для ручных обезьянок. И выразительно глянул при этом на Пушкареву.
- Вот черт, - вырвалось у меня.
Я брякнул трубку на рычаг, даже не попрощавшись с Палычем, и выскочил из кабинета, сдернув на ходу с вешалки пальто.
Вовремя. Катя стояла у лифта, спокойная и строгая как сфинкс, вцепившись в ремешок сумки. Дверцы разъехались в тот момент, когда я к ним подлетел. Легонько подтолкнул Катюшку в спину и надавил на кнопку первого этажа.
Она едва оглянулась, как кабина покатила вниз. Мы опять оказались одни – целая группа сотрудников добежать от ресепшена до лифта не успела.
В Катиных глазах дрожала чистая озерная влага горделивой печали. Губки были непримиримо сомкнуты. 
- Кать, - я лучезарно улыбнулся, - вам сапожок жмёт?
- Простите? – она, удивившись, невольно выбралась из-под брони.
- Вы хмурая такая, и я подумал – в сапожке дело. Ну, не в Милко же. Вот ни за что не поверю, что девушка с таким прекрасным чувством юмора может воспринимать всерьез неконтролируемые словесные выплески нашего неуравновешенного гения.
- Всё в порядке. Ничего нового я не услышала, - изо всех сил постаралась Катерина сохранить величавое достоинство, но голосок подвел – дрогнул.
- Катюша, ай-яй-яй, - пожурил я ее. – Господина Вукановича пожалеть надо. Он ничего не смыслит в женщинах, только в вешалках для платьев. В смысле – в моделях, а это просто реквизит для полета его фантазии. И вообще, ему нравлюсь я. Он изводится от тайной страсти ко мне, и что, исходя из этого факта, можно сказать о его вкусе?..
Катя так очаровательно боролась с подпиравшими ей под самое горло смехом и смущением, что стала розовой, как кромка горизонта на восходе солнца. И я невольно ею залюбовался.
- Тайная страсть, говорите? – строго спросила она. – Если тайная – откуда вы знаете?
- Чувствую. Я всегда чувствую, когда кому-то нравлюсь или не нравлюсь. Вот вам – не нравлюсь и тоже очень четко это ощущаю. Но я же не унываю по этому поводу.
- Вы оптимист, - вздохнула Катюшка и с забавной мрачноватой решимостью добавила: - Ладно. Поедемте в магазин за юбкой.
Я мысленно воздал хвалу Милко. Его очередной выверт сработал хорошим катализатором гнева маленькой упрямицы. Видимо, ей отчаянно захотелось что-то изменить, поломать или взорвать.
- Верное решение, - одобрил я.
- Роман Дмитрич, - она уставилась на меня пронзительно и прямо, - я задам вам очень откровенный вопрос, можно? Вы меня правильно поймёте?
- Задавайте, Катенька. Я самый понятливый парень на свете.
- Как вы считаете, я могу понравиться кому-то без лошадиной дозы опиумного вина?..
…Вот это подрезала. Свинцом в грудь и навылет.
Я разозлился, как тысяча отставных чертей, которые остались не при делах, и с силой надавил на кнопку «Стоп». Кабина дернулась и застыла.
- Что вы делаете?.. – негодующе спросила Катя, когда я навис над ней.
- Собираюсь ответить на ваш вопрос, - грозно пояснил я. – А этот хренов лифт вот-вот доковыляет до первого этажа.
Я губами захватил в плен ее губы и с разгорающимся напором смял и подчинил их себе.
Первые пять секунд Катерина яростно билась в моих сдавивших ее руках, затем потрясенно ослабила оборону, втянувшись в безудержный поцелуй, как щепочка – в водоворот.
- Прикоснитесь ко мне, – тихо предложил я, оторвавшись от головокружительно сладких губ. – Пониже ремня. Прикоснитесь, если вы храбрый человек. И ответьте, после того как всё красноречиво ощутите: это – последствия опиумного вина? Оно такого долгоиграющего действия, по-вашему? Смелее, специалист по тяжелым наркотикам!
Катерина, разумеется, прикасаться не стала, а темпераментно, испуганно и почти без пауз выдала:
- Во-первых, в подобное состояние всякие озабоченные типы могут привести себя и с помощью силиконовой куклы! Во-вторых, я имела в виду совсем другие чувства, о которых вы, видимо, в последний раз смутно что-то слышали с задней парты в восьмом классе! В-третьих, не смейте меня лапать больше никогда, а то я вас посажу за домогательства на рабочем месте!
…Я хохотал как подорванный и одновременно сдерживал железной хваткой Екатерину Урагановну, которая отчаянно старалась добраться до кнопки и пустить кабину в дальнейший спуск.
- Докладываю по пунктам, - отчеканил я внушительно. - Во-первых, называть озабоченным типом такого обожравшегося котяру, как я, - это совсем не разбираться в людях. Во-вторых, в восьмом классе я сидел на первой парте и так складно пел про любовь Татьяны и Онегина молоденькой учительнице, что она впадала в гормональный дисбаланс и ставила мне пятерки с плюсом. В-третьих, я вас - о, это страшное слово! - лапал лишь для того, чтобы ответить на ваш вопрос, используя наглядное пособие! Потому что словам моим вы ни черта не верите! А хотел я сказать, что вы способны свести с ума любого, только зачем-то упорно прячетесь в танке! Как будто вам забыли сообщить, что Великая Отечественная война закончилась шестьдесят лет тому назад!
…Вследствие моей не менее темпераментной речи Катя почему-то прекратила борьбу за кнопку, замерла, и мне удалось крепко впечатать ее в угол кабины. В тесном пространстве так наэлектризовался воздух, что чиркнуть спичкой было бы смертельно опасно для жизни. Дышали мы оба тяжело и сердито, хотя волны хохота во мне так до конца и не унялись, а у Катюши подозрительным вызовом заблестели глаза.
- Роман Дмитрич, - с тихим напором проговорила она, - вообще-то я не любовь имела в виду, когда спрашивала, могу ли понравиться. Да просто понравиться – как человек, как девушка, которую можно уважать и принимать как равную, дружить с ней, доверять, а не вытирать об нее ноги, не оскорблять и не держать возле себя на коротком поводке, как талантливую цирковую собачку. Дело в модных тряпках и прическах?.. Во всей этой бутафории?.. В том, чтобы быть как все?! Отвечайте!
- Мне понятно ваше бунтарское негодование, - мягко произнес я, очарованный злющими искрами в ее вишнях. – От перспективы «быть как все» даже барон Мюнхгаузен хотел застрелиться. Но это дурацкая планета, Катя, - она заселена стандартами и штампами. И с ними большинство предпочитает не конфликтовать, потому что так проще.
- Ладно, - яростно приняла истину смешная воительница за собственную индивидуальность. – Ладно, я всё уразумела! Я исправлюсь, чтобы от меня все отстали! А любовь мне не нужна. Я больше никогда никого не полюблю. Я так решила. Руки от меня уберите!
Я послушался – уж слишком был ошеломлен ее «программным заявлением». И от этого ошеломления у меня тут же сорвалось:
- Как же так? Вы ведь влюблены.
- Кто вам сказал? – ахнула Катя.
- Вы, - сочувственно напомнил я. – Там, в ресторане.
У бедняжки явно не сохранилось в памяти, что нёс в тот день ее развязавшийся от бордо язычок, и теперь она взирала на меня с жалобным ужасом.
- Не волнуйтесь, - поспешно постарался я ее успокоить. – Вы не сказали – в кого. И я вот вообще не догадываюсь. Даже предположений никаких нет. Твердо знаю только одно – не в меня.
- Это всё глупости, - Екатерина Находчивая уже взяла себя в руки. – Это всё неправда. Это из-за вина я наговорила всякой чуши! А на самом деле – всё ложь! Нет никакой любви!
- Вообще? – уточнил я в остром любопытстве.
Снизу послышался стук – кто-то настойчиво долбил по дверцам остановившейся кабины.
- Поехали, - вздрогнув, нервно попросила Катя.
- Катя, вы имеете в виду – любви нет вообще или в частности? – черт знает почему не унимался я с вопросом.
- В частности! – разъярилась она. – В частном, конкретном случае! Нажмите уже, наконец, на эту треклятую кнопку!
Я нажал, и кабина с монотонным гулом покатила вниз.
Ехать оставалось секунд пятнадцать, и за это время Катерина так остервенело поправляла под пальто свитер на максимальном от меня расстоянии, что сомневаться не приходилось – сейчас пичужка рванет от коршуна и растворится в зимних сумерках, не оглянувшись, как только дверцы разъедутся.
Но когда дверцы разъехались, открылась картина маслом. Перед нами стоял кордон и глазел на нас в упор: Жданов, Милко, Потапкин и один из местных электриков Кондрат Матвеевич.
И мы с Катюшкой под дулами взоров – растрепанные, взъерошенные, в перекособоченных пальто, невесть по какой причине только что между этажами зависшие.
- Ни фига себе, - первым отмер Кондрат Матвеевич. – А я уж подумал – перемкнуло что-то в контактах.
Соображать надо было очень быстро. Буквально молниеносно. Я это понял по Палычевой физиономии, на которой читалось твердое решение повесить меня немедленно на моём же собственном ремне.
- Уж не знаю, что там где перемкнуло, - зловеще рыкнул я электрику. – Но подозреваю, что у директора фирмы «Оптима» Самойлова перемкнет желание сотрудничать с нашей компанией, если я опоздаю на важную с ним деловую встречу! Эта адова кабина останавливается, когда ей вздумается, и пускается в путь тоже исключительно по своему желанию!
Произнося со скоростью ветра свою обличительную тираду, я выступил вперед, прикрывая собой Катерину и заодно отрезая ей путь к стремительному бегству, поскольку ей пришлось бы либо отпихивать в сторону меня, либо прорываться между Ждановым и Милко, либо прыгать через Потапкина.
- А я говорил! – взвился Кондрат Матвеевич. – Я уже сто раз говорил, что кабины надо по очереди ставить на профилактику, иначе дождемся, что кто-то застрянет надолго! И что мне на это ответили? Что поток слишком велик, выход из строя одной кабины даже на короткое время парализует стабильное перемещение сотрудников! Идиотизм! Как будто поломка лифта никого не парализует!
- Черт знает что за бардак в этом здании! – горячо согласился с ним я.
- Малиновский, - с угрозой произнес Андрей, - какая опять встреча с Самойловым? Ты что, наладил с ним регулярный междусобойчик по четвергам? Да еще и привлек к этому мою помощницу?.. Кто дал тебе право использовать ее внерабочее время?!
- Ромио, - хмыкнул Милко, – раньше ты проводил вечера в куда более приятной компании.
- Малиновский, я жду ответа! – раскочегаривался мой друг.
- С Самойловым трудно договориться, - раздался вдруг за моей спиной ровный, уверенный голос Кати. – А у меня получается. Поэтому Роману Дмитричу нужна именно я. Я помогаю на добровольных началах и сверхурочных не требую. И мы, кстати, уже опаздываем.
Охренел я, конечно, неслабо. Обернулся и увидел Катино лицо – ясное, как солнце на чистом небе. Она стояла, приподняв голову, и со всей очевидностью желала только одного – уесть в корягу двух типов: насмешливого Милко Вукановича и разгневанного Андрея Жданова. Первый ее мимоходом унизил, второй не защитил и не потребовал от обидчика извинений.
Нет, было у нее еще одно, не менее острое, желание – убить меня кирпичом по макушке, но это уже после того, как те двое потеряют от изумления нижние челюсти.
…Боже, как она была прекрасна в своих высоких стремлениях. Прекрасна и решительна.
Я медленно и душевно улыбнулся и напевным голосом подвел итог:
- Да-да, мы очень спешим. Палыч, объявлять ли нам благодарность и выписывать ли премию – пусть решает твоя гибкая, непредсказуемая совесть. Милко, дорогой, то, что ты называешь приятной компанией, по сравнению с Екатериной Валерьевной – это как, с одной стороны, пить дешевое теплое пиво под покосившимся забором, и с другой – пробовать изысканное «Симоне Февр» на террасе с видом на Бискайский залив. Наслаждайся сопоставлением. Хорошего вечера, господа.
Господа впали в игру «Морская фигура, замри», и я подтолкнул тоже прилично одеревеневшую Катюшу за локоток в направлении к выходу из здания. 
- Я не понял – так бригаду ремонтников лифтовых кабин вызывать или нет? – озадаченно вякнул за нашими спинами Кондрат Матвеевич.

- Спокойно, Катенька, - тепло посоветовал я, когда мы приближались к вертушке. – Не начинайте лупить меня прямо сейчас и не делайте резких движений в сторону. Судя по тому, как чешутся у меня лопатки, за нами пристально наблюдают, и надо довести нашу блистательную игру до конца.
Екатерина Непоколебимая не удостоила мою реплику ответом, но и дергаться никуда не стала, равно как и рвать из моей ладони рукав своего пальто, когда я прикоснулся к нему на уровне локтя.
И тут же сзади раздался голос Потапкина:
- Роман Дмитрич, Роман Дмитрич!..
Охранник, пыхтя, мчался за нами, а мы с Катей уже прошли вертушку и глотнули сырого вечернего воздуха.
- Роман Дмитрич, Роман Дмитрич!.. Ваша машина!..
- Что с ней? – хладнокровно поинтересовался я на ходу. – Угнали, разбили, разобрали на детали?
- Господь с вами! – взмахнул руками поравнявшийся с нами Сергей Сергеевич. – Ее из автосервиса доставили, как вы велели, но в подземку не стали загонять, всё равно рабочий день заканчивался. Вон она, у бордюра припаркована. А вот ключи!
- Благодарю, - я забрал у него ключи и на секунду оглянулся.
Жданов и Милко появились следом на крыльце и глаз по-прежнему с нас не спускали.
- Садитесь в машину, Катюша, - сдерживая смех, я распахнул перед ней дверцу. – Сами видите – другого выхода нет.
Она села без раздумий, даже бровью не повела.
Весело помигав фарами, я нарочито медленно отчалил от бордюра и повел автомобиль к проспекту.

4

Мы проехали метров пятьсот, и Катя тихо велела:
- Остановитесь.
Я подчинился.
Мы сидели, глядя в лобовое стекло, и молчали.
- Простите меня, - нарушил я густую, напряженную тишину. – В лифте я вел себя безобразно. Но вы разозлили меня своим вопросом про опиумное вино. Меня, конечно, не шибко занимает, какое я произвожу впечатление. Но то, что, накачавшись алкоголем, я тупо вяжусь ко всему, что шевелится, - это перебор.
- Да, - хмуро согласилась Катерина. – Зря я задала этот дурацкий вопрос. Так что вы меня тоже простите.
Она бросила на меня короткий пристальный взгляд колдовских своих вишен и полюбопытствовала:
- «Симоне Февр» с видом на Бискайский залив – это вы про меня?..
- Ну, разумеется, про вас. Про кого же еще.
- У вас действительно хорошо развито образное мышление. Логично, что по литературе были пятерки.
- Хотите сказать – хоть в этом не соврал?
- Угу.
Она улыбнулась, так очевидно и по-детски радостная, что мы только что укатали в асфальт президента компании Зималетто и великого дизайнера всех времен и народов. И мирно попросила:
- Отвезите меня, пожалуйста, домой.
- Кать. Мы за юбкой собирались. Да вон он, магазин, отсюда видать. Много времени не займет.
- Что ж вам эта юбка покоя-то не даёт? – недоуменно пробормотала Катюшка.
- Мне попала вожжа под мантию, - пояснил я.
- А, - вздохнула она. – Понятно. Причина уважительная. Ладно, что с вами поделать…

В магазине мы почему-то до неприличия развеселились и заинтриговали бегающих по залу улыбчивых продавщиц-консультанток.
Кате принесли несколько юбок, и она их надевала по очереди, не пустив меня в примерочную. Мы переговаривались через ткань занавески – я давал советы, а Катюшка задорно от них отбивалась.
- Катенька, прежде всего убедитесь, не жмет ли в талии.
- Вы полагаете, я сама никак не догадаюсь?
- И не тугая ли петля для пуговицы.
- И про это, представьте, знаю!
- И удобно ли садиться.
- Роман Дмитрич!
- И не стесняет ли движений.
- Вы невозможны!
Юбка полетела в меня через шторку, и я успел ее поймать на лету.
- Не понравилась?
- Вы мешаете мне сосредоточиться!
Юбки падали на меня одна за другой. Я чувствовал себя вешалкой, и это было смешно.
Наконец из-за шторки раздалось:
- Войдите.
Я вошел. Катерина пристально смотрела на себя в зеркало. На ней была воистину самая лучшая юбка на свете. Именно то, что надо. Значит, с интуицией и вкусом всё в порядке. В танке пряталась из идейных соображений.
- Ну вот, - кивнул я одобрительно. – Прекрасный выбор. Считайте, первый шаг сделан.
- Первый шаг к чему?
- К совершенству, конечно. Займемся блузкой?
- У меня мало денег.
- Не беспокойтесь об этом, я…
- Ни за что, - гневно отвергла она и сдула с лица выбившуюся прядочку. Так очаровательно разозлилась, что мне опять оставалось только тихо хохотать.
- Катюша, ну хорошо-хорошо, взаймы. Отдадите, когда сможете.
- Не люблю быть должной!
- Дурочка, - вырвалось у меня ласково.
Почему-то это определение ее восхитило.
- Да, - согласилась она, крайне довольная. И улыбнулась с таким победным вызовом, что я съехал с катушек.
Задернул за собой шторку и притянул девушку к себе.
- Не смейте, - стальным шепотом приказала она. Но вырываться почему-то не стала. Возможно, не захотела шумом привлекать внимание продавщиц.
- Я трогаю не вас, - хладнокровно проговорил я и просунул пальцы за пояс юбки. – Я швы изучаю. Дизайн-то отличный, но надо и насчет качества убедиться. А то подкинут под солидным лейблом невесть что.
- Вы сказали – это приличный магазин! – колко напомнила Катерина и саданула по моей нахальной руке.
- Ну и что? – я спокойно переместил ладонь на ее бедро и провел по боковому шву, убеждаясь в его крепости и ровности. – В наше жестокое время никому нельзя доверять. Всё надо проверять самолично и досконально.
- Роман Дмитрич, выйдите вон из примерочной!
- Угу, - согласился я, улыбаясь и не двигаясь с места.
Мы соединились с Катей взглядами. Она буквально опалила меня гневным огнем своих вишен. Во мне загрохотала кровь и взвыло мощное, бездонное, изумившее меня силой желание.
Господи Боже. Нет, я, конечно, любитель нестандартных и пикантных ситуаций. Но чтобы настолько?..
- Я чудовищный врун, - бездумно сознался я. – На самом деле я сам не могу забыть то, что произошло. А что еще катастрофичнее – не хочу забывать.
- Это ваши трудности, - Катюша стремительно отвернулась от меня к зеркалу.
- Конечно, мои, - признал я смиренно. – Я просто с вами поделился. В поисках дружеского сочувствия.
- Я вам сочувствую, - она опустила ресницы, чтобы даже в зеркале не натыкаться на мой откровенно обрисовывающий ее фигурку взгляд. – Но ничем помочь не могу. Найдите себе другой объект для реализации ваших фантазий. Да у вас их и так – два батальона и три гарнизона! Выйдите, я переоденусь.
Я вышел, умирая со смеху над «батальонами» и «гарнизонами». Меня мелко потряхивало и прокалывало насквозь раскаленными иглами.
Бред собачий.
- Вы определились? – кокетливо поинтересовалась у меня одна из консультанток.
- Да, - мрачно усмехнулся я. – Девушка сделала свой выбор.

В машине Екатерина Жестокосердная сидела тихо как мышка, вцепившись в лежащий на коленках пакет с юбкой. Посматривала на меня осторожно сбоку.
А я гневно и гордо помалкивал. Сосредоточился на правилах дорожного движения.
- Роман Дмитрич… - нарушила она наконец затянувшуюся паузу.
- Да?
- А у вас будет сегодня с кем-нибудь свидание?..
Я чуть к фонарному столбу не свернул на приличной скорости. Нет, эта девчонка точно меня уконтропопит.
- Естественно, - ответил я с энтузиазмом. – Если вы, конечно, не против.
Она тихонько хмыкнула, подавила смешинки и на полном серьезе заявила:
- Разумеется, не против. Вы очень интересный мужчина. Вас любят женщины. Это правильно. Так и должно быть.
Я так смеялся, что чуть не проворонил красный сигнал светофора. Затормозил в последнюю секунду.
- Комплименты зачетные, Катюша. И это здорово, что вы меня не ревнуете. Да вы самая правильная девушка на свете.
- Я и не должна вас ревновать. Я вам никто.
- Супер, - мечтательно проговорил я. – Вы никто, я никто, и звать нас обоих – никак. Полная свобода. Вас это совсем не будоражит?
- Это неважно, - быстро заявила она. – У меня задачи в жизни другие. Я завтра с утра пойду в парикмахерскую. Или к какому-нибудь стилисту. А с зарплаты куплю классную кофточку. Я буду красивая и злая. И никто не посмеет больше надо мной глумиться. Я буду работать как проклятая, а когда компания выйдет из кризиса, за который я тоже ответственна, – уволюсь и начну всё заново. Роман Дмитрич, зеленый свет.
- Спасибо, - очнулся я и надавил на педаль. Ошеломление во мне зашкаливало. – Катя, зачем вам увольняться? Мы с Андреем так сильно обидели вас недоверием? Ну, так я ведь покаялся. И за себя, и за него. Не можете простить?
- Сразу простила, - просто ответила Катюшка. – Зачем лелеять обиды, это вредно для здоровья. Но что-то как сломалось внутри. Я вам уже говорила.
Она смотрела в окно со спокойной, чуть печальной улыбкой, а со мной стала твориться  странная катавасия. Какой-то глобальный, яростный протест.
- Никуда я вас не отпущу, - заявил я с угрозой.
- Как это? – растерялась Катерина.
- Да вот так. Такого ценного сотрудника терять, еще чего не хватало! Я вам зарплату подниму. В три раза. Вы не устоите!
- Вы не президент Зималетто, - засмеялась она. – Ничего вы мне поднять не сможете.
- О, за это не беспокойтесь. Президент Зималетто и против пятикратного увеличения возражать не будет. Он же без вас как без рук!
- Не преувеличивайте, - нахмурилась Катя.
- Это я еще приуменьшаю. Андрей Палыч от вас без ума.
- Ерунда какая, - пробормотала она непримиримо и отвернулась.
До ее дома доехали в молчании.
- Спасибо, - промолвила Катюшка.
- За что?
- За юбку, - она вполне дружелюбно мне улыбнулась. – И за то, что подвезли. И… за «Симоне Февр» и вид на Бискайский залив. Это было сильно сказано.
Девушка проворно выбралась из моего авто, но я тут же выскочил следом.
- Катюша, подождите. Насчет стилиста. Я дам вам визитку одного мастера. Чудеса творит. Раз уж такое ваше решение.
Она взяла из моих рук картонку, повертела, поблагодарила кивком. Ломаться не стала – такая вся из себя милая и кроткая. И в глазах что-то веселое, с лукавинкой. Загадочное-презагадочное.
Я шагнул к ней. Екатерина Умопомрачительная отступила, но я успел поймать ее за рукав и запереть в своих каменных объятиях.
Черта с два ты с моими мышцами справишься.
- Сейчас заору, - спокойно и сурово предупредила она. – На весь двор.
- Орите, Катюша. Народ хоть взбодрится, в окна повылазит, свежим воздухом подышит. Какая-никакая, а польза.
- Придет мой папа и огреет вас тростью, - продолжила она список угроз. – По голове.
- Тростью мою голову не расколешь. Ну никак. Она чугунная.
- Чугунное, Роман Дмитрич, у вас сердце, - задиристо заявила Катя.
- Ошибаетесь. У меня его вообще нету, - торжественно сообщил я.
- Вы робот?
- Я биоробот. Усовершенствованный экземпляр нового поколения.
Катя весело фыркнула, и я ее поцеловал.
И она сорвала мою окончательно поехавшую крышу тем, что вдруг раздумала сопротивляться.
Отвечала мне.
Целовала в ответ!
Мои обнаглевшие руки забрались ей под пальто, расстегнув его пуговицы. Приподняли свитерок. Ласкали ее спину. Жадно исследовали шелковую мягкость живота. Поднимались к божественным округлостям груди.
Жгучее желание разносило меня на куски.
- Пустите… - взмолилась наконец Катюшка полузадушенным шепотом.
Я не послушался. Терзал губами ее нежную шею. Покусывал мочку уха.
Катя тихонько простонала.
Кажется, мимо шли какие-то люди.
…Малиновский, опомнись. Ты сильно рискуешь.
- Кать, - хрипло шепнул я. – Поедем ко мне.
- Нет…
- Почему?.. Ты ведь тоже этого хочешь…
- Нет!..
- Сама хоть понимаешь, кого обмануть пытаешься?..
Она вдруг упруго сжалась в моих руках и оттолкнула меня с отчаянной силой. Я этого порыва не ожидал, поэтому через мгновение обнаружил себя лежащим на спине в сугробе.
- Снежный душ! – с вызовом объявила Катя. – И на «ты» мы не переходили!
И дерзко показала мне язычок. Тот самый, сладость которого я только что вкушал, сгорая от звериной потребности овладеть этой девушкой и растерзать ее многочасовыми ласками и многократными оргазмами.
- Садистка, - выдохнул я в дичайшем гневе и распиравшем меня хохоте. И раскинул руки в стороны, уставившись в черное небо.
И тут грохнула дверь Катиного подъезда и вышел седой человек с мусорным ведром.
- Дочка, - удивился он, - а ты что тут стоишь?..
И перевел недоуменный взгляд на меня.
Какая прелесть. Напророченный папа нарисовался. Трости при нем не наблюдалось, а как насчет пистолета за пазухой?
- Здрасьте, - вежливо поздоровался я, почему-то забыв подняться.
- Это мой коллега Роман Дмитрич, - проявила Катюша поразительную бесстрастность, а затем и лихое умение врать, когда иного выхода нету: - Мы были на переговорах, и он меня подвез до дому.
- А почему он лежит? – задал Пушкарев логичный вопрос.
- Поскользнулся, - пришел я Катерине на выручку и улыбнулся с самым честным в мире видом.
- Вы не ушиблись? – озаботился Катин родитель. – Помочь вам встать?
- Спасибо, я сам, - спохватился я и стал выпрямляться. И чуть поморщился – всё-таки, оказывается, ударился неслабо.
- Надо вас осмотреть, - забеспокоился Пушкарев. – Давайте поднимемся к нам, у меня жена спец по этой части!
- Благодарю. Вы так добры, - внутренне возликовал я и с торжеством покосился на Катюшку.
- Пап, - почуяла она неладное. – Роман Дмитрич торопится. У него сегодня свидание с девушкой.
- Тем более! – воскликнул тот. – У нас есть замечательная мазь – боль снимает мгновенно и спасет любое свидание. Давайте к нам, без разговоров. А ты, дочь, на – мусор вынеси.
Он всучил ей ведро, а я улучил момент и незаметно вернул Катюшке долг – тоже показал язык.
Один – один.

Вскоре я был представлен милейшей Елене Александровне и узнал, что имя-отчество Катиного папы – Валерий Сергеевич. Они оба квохтали надо мной, как курицы над цыпленком. Мне принесли тюбик с мазью и предложили пройти в ванную.
- Как же вы спину себе намажете? – Пушкарев почесал затылок. – Давайте я вам помогу.
- Что вы, я стесняюсь, - изобразил я смущение. – Не волнуйтесь, сам справлюсь.
- Роман Дмитрич очень ловкий. У него длинные руки, - хмыкнула Катюшка. Она вернулась с пустым ведром и грохнула его об пол. Полыхала от скрытого негодования.
- Катенька, - спохватилась мама. – Принеси гостю чистое полотенце. А я пойду борщ разогрею!
- А я наливку открою! – обрадовался Валерий Сергеевич.
И они оба поспешили в кухню.
- У вас чудесные родители, - я широко улыбнулся.
- А вы негодяй! – сердито ответила Катерина.
- И где моё чистое полотенце? – нахально осведомился я.
Она чертыхнулась от души и умчалась куда-то в недра квартиры. Вернулась спустя минуту с полотенцем. Я уже стоял в ванной, сняв с себя пиджак и рубашку.
- Катюш, - произнес я страдальчески. – Гляньте на мою спину, пожалуйста. Вдруг там что-то страшное?
Фронтовая медсестра подала в ней признаки жизни. Катя вошла в ванную и велела:
- Повернитесь.
Я повернулся, оказавшись лицом к дверям.
- Вижу покраснение, - пробормотала она виновато и прикоснулась к моей спине подушечками пальцев. – Что, очень больно?
- Ну, разумеется, - не выдержав, соврал я. – У меня из-за вас сплошные увечья. Такими темпами я скоро в инвалидное кресло сяду.
- Намазать? – удрученно вздохнула Екатерина Провинившаяся.
- Будьте так любезны.
Она стала осторожно втирать мазь мне в кожу. Я закусил губу. В голове беспросветно помутилось.
Руки сами потянулись к замку на двери и повернули его.
Из крана хлестала вода, создавая шумовую завесу.
- Что вы творите?.. – сдавленно спросила Катя.
Но я слышал ее голос. Сквозь возмущение и панику в нем звучало что-то еще. Что-то волнующее и смятенное.
- Смотри, - я повернулся к ней, схватил ее ладошку, прижал к своим джинсам. – Смотри, что ты делаешь со мной. Я в таком состоянии ни до какого свидания не доеду. Я вообще никуда не доеду – просто убьюсь насмерть на ближайшем оживленном перекрестке. Я не виноват, это сдвиг по фазе. Последствие травмы! Меня разорвет сейчас, ей-богу, клянусь тебе!
- Безумие… - нервно прошептала она, облизнув губы. – Вы сумасшедший!
- Пощечину, - тихо и пламенно подсказал я. – Дай мне пощечину. Двинь по физиономии. Отрезви меня. Ну же.
Катя подняла руку, но вместо удара как-то слепо качнулась в мою сторону.
Через миг мы оголтело и сокрушительно целовались. Очки упали с Катиного лица куда-то вниз. Я сорвал с нее свитер и бюстгальтер, с жадностью изголодавшегося бродяги приник губами к ее соскам. К одному, ко второму.
Катерина задыхалась. И я задыхался.
Мы оба бились в жаркой и неукротимой лихорадке, избавляясь от нижних частей одежды.
Я поднял девушку как пушинку и прижал к кафельной стене.
Вошел в ее горячее и влажное лоно, удержав крик каким-то чудом.
Это было несравнимо ни с чем на свете. Ни с какими фантастическими чудесами.
Только шум льющейся воды и наших с Катей глубоких рваных дыханий. И волны усиливающегося экстаза.
Катюша достигла оргазма за секунду до меня. Сладостный стон горячего удовольствия погасила о моё плечо.
Я с восторгом ловил ее судороги и тут же излился сам – долго, мощно, исступленно.
Еще и еще толчки.
О боже. Так не бывает!..
И еще. Еще. Еще!..
У меня что, век не было женщины?..
- Господи… - прошептал я, изнемогая от острейшего наслаждения. – Катя… Это что-то невероятное…
- Молчите… - едва слышно взмолилась она. – Не говорите ничего… Надо одеться… Быстро!..
- Мы всё еще на «вы»? – поразился я.
- Ну, разумеется!.. Пожалуйста, одевайтесь скорее!..
Теперь меня трясло от смеха. Я по-прежнему крепко держал Катю в объятиях прижатой к стене и жег поцелуями.
- Вы бесподобны, Екатерина Валерьевна.
- Я вас убью, Роман Дмитрич!
- Вы просто божественны.
- А вы – из противоположного раю ведомства! Немедленно отдайте мою одежду – вы на ней стоите!
- Еще секундочку, - блаженно-удовлетворенный, как сытый мурлыкающий кот, я медлил, сцеловывая восхитительную влагу с ее шеи, топил девушку в благодарных ласках. – Дайте же мне насладиться послевкусием.
- Вы сейчас насладитесь моим тумаком! – яростно пригрозила она, дрожа от смятения и испуга. – И не смейте хихикать! Это было… это был всего лишь жест милосердия, раз уж вы из-за меня ушиблись! И раз уж вам стало так невмоготу!
- Ну, давайте будем справедливыми – вам тоже кое-что перепало, - дерзко напомнил я.
- Нет, я точно вас убью! – выдохнула Катюшка с пламенным возмущением.
- Хорошо-хорошо, вы ни при чем, это мне приспичило, - поспешно взял я всю вину на себя. – Если честно, приспичило мне еще в магазине, в примерочной.
- Вы маньяк! - определила она мой окончательный диагноз и с усилием сумела из-под меня выскользнуть.
Оделись мы и впрямь молниеносно. Катя бросила в меня полотенце и, повернув замок, сначала чутко прислушалась, а потом осторожно выглянула из ванной. Убедившись в отсутствии родителей в обозримом пространстве, приказала мне шепотом:
- Выходите через минуту.
И неслышно, на цыпочках, умчалась по направлению к какой-то двери – очевидно, в свою комнату. Как будто всё это время там и пробыла.
Я прислонился к стене, пытаясь ладонями остудить лицо, качаясь на волнах приятнейшей расслабленности и пережитых обалденно острых, запредельных ощущений.

Спустя несколько минут Катюшины родители поили меня наливкой и кормили борщом.
Мне, свинтусу, полагалось сгорать перед ними от стыда, и я умом это понимал. Но эйфория была сильнее.
По телу пробегали жаркие волны – отголоски восхитительного секса.
Я поглядывал на сидящую напротив Катю. Она ела борщ с самым отстраненным видом на свете. Типа, незнакомка. Соседка по харчеванию в заводской столовке.
- Как ваша спина? – проявил заботу Валерий Сергеевич.
- Спасибо. Уже гораздо лучше, - сиятельно улыбнулся я ему.
- А я говорил – мазь просто волшебная! – обрадовался Пушкарев. – Вон каким бодрячком выглядите! Теперь и на свидание отправляться можно.
- Кстати, Роман Дмитрич, - подала невозмутимый голос Катерина, - вы на свидание-то не опоздаете?
- Успею, - весело отозвался я.
- Еще борща? – предложила Елена Александровна.
- С удовольствием. Изумительный борщ! – не впал я в скромность.
Катя гневно сдвинула брови, меча в мою сторону молнии. Но поделать, разумеется, ничего не могла и наполнялась тихой яростью. А я – таким же тихим ликованием.
Валерий Сергеевич пустился в рассказ о своем славном военном прошлом. Я сообщил, что мой дед был генералом, и вызвал этим у Пушкарева восторг. Мы заговорили о доблестях русской армии.
Катя выразительно грохотала у мойки посудой, помогая матери с уборкой.
Я, наконец, смирился с фактом, что пора и честь знать, а то Екатерина Негодующая меня поколотит.
Расчувствовавшийся от воспоминаний и от наливки Валерий Сергеевич приглашал меня заходить в гости в любое время.
- Катенька, проводи коллегу, - напомнила дочке об обязанностях хозяйки Елена Александровна.
Мы вышли с Катериной в прихожую.
- Пальто подержать? – язвительно спросила она. – А то спину опять сорвете, не дай бог.
- Думаю, справлюсь, - нежно ответил я. И понизив голос, добавил: - Спасибо за волшебный вечер.
- Ваш вечер только начинается, - она блистательно держала марку. – Надеюсь, и продолжение будет волшебным!
- Катюша, - шепнул я, покусывая губу, чтобы не выпустить волны смеха, - вы меня правда на свидание столь активно отправляете?
- Именно. И желаю получить море удовольствия!
- Боже. Да вы самая лучшая, самая великодушная девушка на Земле.
- Ага, я такая. Всего хорошего, Роман Дмитрич! – она распахнула передо мной дверь.
Я вышел на площадку, но дверь за собой захлопнуть не дал, а быстрым движением вытянул туда же Катерину.
- Пустите! – взвилась она испуганным шепотом. – Мои родители!..
- Сейчас, - схватив колючую упрямицу в объятия, я покрывал ее личико быстрыми поцелуями. – Еще чуть-чуть. Меня переполняет море признательности за то, как вы фантастически вылечили мою спину. Сами травмировали – сами и вылечили. Вы такая умница.
- Я вас… я вас с лестницы спущу!
- Опомнитесь, Екатерина Валерьевна. Это же будет перелом, и я останусь у вас надолго, закованным в гипс.
- Вы невыносимы! Одно радует – уж теперь-то вы точно отстанете от меня навсегда!
- Это с чего такой вывод?
- С того, что со мной вы повеселились по полной программе! Веселее не бывает! И слава богу!
- Катюша, милая, вы ошибаетесь, - изумился я. - Я еще и не начинал по-настоящему веселиться!
- Уже без меня, ясно? – она подпалила мою персону обворожительным фонтаном искр из-под ресниц, извернулась и спаслась бегством, не дав мне сообразить, что ответить. Щелкнул дверной замок.
Я спускался по ступенькам, и меня заносило то на стену, то на перила, как пьяного.

5

Первую половину следующего дня я провел вне стен Зималетто – у меня были неотложные дела в «Фэшн-галерее».
В офис приехал в обеденный перерыв – Шурочка на своем секретарском месте отсутствовала. На моём столе лежали заботливо подготовленные ею письма для подписей.
Я сел и занялся самым необременительным делом – размашисто расставлял на листах автографы.
Затрезвонил рабочий телефон. Помощницы нет, ответить некому. Я ткнул в кнопку громкой связи, не отрываясь от своих «вензелей».
- Отдел маркетинга, Роман Малиновский, слушаю вас.
- Роман Малиновский, отдел маркетинга, - грянул из динамика ледяной голос Жданова, - быстро поднялся и метнулся ко мне в кабинет. У тебя пять секунд. Время пошло.
Ни фига себе заявочки.
И ни фига себе тон.
- Сейчас, Андрей Палыч, - широко улыбнулся я динамику. – Уже бегу. Только пряжку на ремне отполирую.
- Роман, я не шучу.
Так. Меня назвали Романом. Со мной не шутят.
Похоже, меня хотят не просто повесить, а повесить медленно. С чувством, с толком, с расстановкой.
Видимо, вчерашняя сцена у лифта произвела на моего друга неизгладимое впечатление.
Я спокойно подписал оставшиеся письма, спокойно дождался, когда вскипит чайник. Сделал себе кофе и прямо с чашкой в руке неспешно отправился в кабинет президента.
Андрей сидел на своём месте, мерно покачиваясь и скрестив руки на груди. Какой-то весь угольно-черный, заостренный, натянутый. Мрачный прищур вместо взгляда.
- Добрый день, - солнечно поприветствовал его я и отхлебнул кофе из чашки. – Хорошая погода, не правда ли?
- Ты с ней спал? – тихо подрубил он меня без всяческих вступлений.
- С кем? – заинтересованно уточнил я.
- С королевой английской! – взрычал мой друг.
- Нет, - ответил я честно. – И дело не в том, что она для меня стара. Дело в том, что я – не ее ранга. Попробуй пробейся к ней хотя бы на прием в этот ее Виндзорский замок.
- Нормально говорить не желаем, значит, - Жданов поднялся и подошел ко мне вплотную, сверкая глазами. – В дурачка играем. Ладно, другой вопрос. Как давно ты в курсе, что Катя Пушкарева не та, за кого себя выдавала?..
- Как? – воскликнул я, изобразив испуг. – Как не та? Она британская шпионка? Вот черт. Как же мы проглядели?..
- Потише, паяц. Они в конференц-зале, за стеной.
- Кто – они?
- Катя и Юлиана.
- Да? – я пожал плечами и поставил чашку на подоконник. – Странное сочетание.
- Ничего странного. Юлиана приехала к Кате со сметой для новой пиар-кампании. Но сейчас, по-моему, просто сидят и болтают. По-девичьи. Ты зайди, зайди туда. Возьми там первую попавшуюся папку из шкафа и выйди.
- Зачем?
- Просто так. Сходи и вернись.
- Ты меня пугаешь, - вздохнул я. – У тебя хреново с адекватом. Ну ладно. Чего для друга не сделаешь.
Я открыл дверь в конференц-зал.
Катя и Юлиана стояли у стола, склонившись над каким-то глянцевым буклетом. И хихикали.
- Жуткие тона, - промолвила Виноградова. – Это надо же – всё беспросветно залить сиреневым. И это они называют оттеночной драпировкой для стендов.
- Лучше бы выбрали бежево-золотистый, - заметила Катерина.
- На порядок лучше! – подхватила пиарщица. – Это же элементарный закон цветового решения.
- Здравствуйте, девушки, - сказал я задушевно.
С лицевыми мышцами у меня всё было нормально. Подчинялись, держали легкую улыбку без напряга.
- Привет, Ромочка, - пропела Юлиана.
Катюша ничего не произнесла. Поглядела на меня рассеянно, как будто я был стеклянный и сквозь меня она увидела какую-то дальнюю картинку. Синее небо, белые облака.
И тут же вернулась к рассматриванию буклета.
Из знакомого на ней был только белый свитерок и, конечно же, восхитительная новая юбочка.
Прелестное лицо, которое почти не скрывали узкие очки в прозрачной оправе, обрамляли локоны, схваченные в нескольких местах тоненькими заколками, отчего возник эффект застывших морских волн.
Еще подходит определение – «стреноженный шторм».
Немного косметики мягких тонов.
Как красиво очерчены губы. Красиво и ненавязчиво.
Сексуальная до умопомрачения.
Стасик, на черта ты так хорошо постарался, а?..
Стасик – это тот стилист, чью визитку я так бездумно вручил накануне Екатерине Вероломной.
- Ром, тебе чего? – Виноградова изучала меня с естественным недоумением – я ведь вошел без всякой ясной цели, помешав их беседе, и застыл с потусторонним выражением на физиономии.
- Мне? – задумчиво переспросил я. – Мне папку.
- Какую папку?
- Первую попавшуюся, - ляпнул я.
- Не поняла?..
- Шучу, - пощадил меня частично вернувшийся разум. – Папку с чешскими контрактами.
- Папка с чешскими контрактами, - подала спокойный голос Катерина, по-прежнему глядя сквозь меня куда-то в дали дальние, - в кабинете у Киры Юрьевны.
- Правда? – улыбнулся я шире. – Надо же. И что она там делает?
- Стоит на полке, - сообщила Катюша. – Уже месяца два как. Безвылазно.
- Обалдеть, - потрясенно проговорил я. – А я и предположить не мог.
- Ромочка, - озаботилась Виноградова, внимательно ко мне присматриваясь, - у тебя всё хорошо?..
- Лучше всех, - оптимистично заверил я и ретировался из конференц-зала прочь.

Жданов стоял в кабинете у окна и взирал на меня очень выразительно.
- Ну? – осведомился он.
- Что?
- Ты знал, что у Кати такие потрясающие внешние данные?
- Нет, не знал.
- Врешь.
…Ни фига не вру. Еще пару недель назад не знал.
- Кофе мой отдай, - буркнул я.
Андрей подвинулся, и я забрал с подоконника чашку. Глотнул остывшей жидкости.
- Ты с ней спал? – любезно решил добить меня друг, повторив вопрос.
- У тебя паранойя? - равнодушно осведомился я вместо ответа.
- Нет у меня никакой паранойи. Что за цирк был вчера у лифта?
- Что ты называешь цирком, Палыч? Давай без аллегорий.
- Хорошо, давай без них. Сначала кабина волшебным образом застряла. Потом ты нахамил Милко и увез Катю в неизвестном направлении. Только не надо опять петь песни про Самойлова и «Оптиму». Самойлова нет в Москве – я это узнал от его секретарши. Ты мне врешь, Малиновский. Правду будем глаголить или нет?..
…Вот так, значит. Жданов дошел до того, что позвонил секретарше Самойлова. Вот до какой степени его зацепило.
Ничего удивительного. «Катя – моя!» он совсем недавно вопил так азартно – пол-этажа слышало. Частный собственник.
И к Зорькину ее ревновал. Только не признавался, что дело тут не только в Зималетто и Никамоде.
Ни мне ни признавался, ни, главное, себе.
А теперь Катя разбила свой панцирь, и Жданчик ошалел от открытия. И поперло из него бессознательное наружу. Как вода из шланга под мощным напором.
Уж не присутствую ли я при рождении большого светлого взаимного чувства?..
Попивая кофе, я усмехнулся.
- Что ты ухмыляешься? – вышел из себя Андрей. – Что вообще происходит?!
…Не знаю, в какую сторону и что стронулось в моей голове. Наверное, я хотел выбраться из этого идиотского разговора, а главное – идиотского состояния оглушенности и раздражения. Я ненавижу, когда не ощущаю почву под ногами и когда всё куда-то уплывает из-под контроля. У меня мощные защитные реакции в организме – здоровый и стойкий иммунитет против чехарды. В последний раз я дал слабину, когда пожалел своего еще не родившегося ребенка. Которого, оказывается, и в помине не было. И больше на мне следов уязвимости не будет. Ни царапины.
Я сел в кресло, покрутился в нем, поставил чашку на стол и миролюбиво произнес:
- Палыч, тебе не приходит в голову, что я не могу тебе сказать, на какие темы мы общались с Екатериной Валерьевной наедине, просто потому, что дал ей слово держать язык за зубами? Вообще-то я мужчина, если ты забыл, и женщин не подставляю. Ну извини, что придумал про Самойлова. Ты сам виноват – проходу не давал со своими расспросами, что, да как, да почему. Уважай немножко чужое пространство. И не комплексуй, что я не про каждый свой вдох тебе докладываю. Расслабься.
Андрей сел напротив меня. Смотрел растерянно.
Он мне поверил. Я это видел. Уточнил напряженно:
- Тайны, значит, у вас? Душевные разговоры?
- Тайны, - кивнул я. – Душевные разговоры.
- Они касаются меня?..
- Тебя, - я улыбнулся. – Конечно же, тебя. Ну, еще космоса. Как же без него. Ну и, естественно, финансовой стратегии Зималетто. Без нее тоже – никуда.
- И ты сейчас не гонишь?
- Гонят, Жданчик, шарик в лузу. А я на твои вопросы отвечаю. Хотя мог бы и на фиг послать. Цени.
- И ты с ней не…
- Нет, - жестко перебил я.
…А вот опять не вру. У слова «спать» в русском языке не одно значение. А кто меня не так понял – это его проблемы.
Андрей постукивал своим любимым мячиком по столу. В нем шел какой-то напряженный и смятенный мыслительный процесс.
- Откуда эти метаморфозы? – озвучил он еще один обескураживающий его вопрос. – Что стало с Катей, что она вот так… сокрушительно изменилась?..
- Может, замуж собралась? – вонзил я в него тонкую и холодную иглу глубоко скрытой иронии.
- Ты думаешь? – он нахмурился.
- Просто озвучиваю один из вероятных вариантов. А что ты, собственно, так напрягся, Палыч?.. Не всё ли равно, какая причина?.. Разве эти метаморфозы в Кате тебе не понравились?..
Из-под ресниц я пристально следил за малейшими колебаниями в лице друга. Но он мастерски закрыл от меня эмоции. Только провел языком по губам и скупо ответил:
- Ты сам говорил – опасно показывать ее конкурентам. Теперь будет опасно вдвойне.
- То есть ты радеешь за сохранность ценного сотрудника?.. – кажется, насмешку мне сдержать не удалось.
- Естественно, - металлическим голосом подтвердил Андрей.

В кабинет вошла Катя. Задумчивая. Синяя папочка в руках. Рассеянная улыбка на лице.
Жданов при ее появлении почему-то резко поднялся и снес со стола письменный прибор. Один из карандашей подкатился к моим ногам. Я даже не шевельнулся.
- А что, Юлиана уже уехала? – спросил Андрей, взирая на свою помощницу, как на сокровищницу ацтеков, за которую на аукционе «Сотбис» дают десять миллиардов евро.
- Да, - ответила Катерина и положила папку ему на стол. – Вот смета, мы ее перепроверили. Вам осталось только подписать. Что-нибудь еще нужно, Андрей Палыч?
- Ничего, - тихо произнес он таким тоном, которым обычно говорят: «Всё. Мне нужно всё».
Катерина ушла к себе в каморку, не взглянув в мою сторону.
Если перефразировать известное изречение, «меня не видит Катя Пушкарева – значит, я не существую».
Не существовать я был не согласен. Уж слишком у меня позитивное и созидательное обустройство сознания. Несмотря на то, что сквозь позитив что-то вызывало легкий озноб. Что-то ледяное и колючее.
Я спокойно встал и направился к каморке, игнорируя настороженно следящий за мной взор Жданова.
- Катя, - напевно произнес я, приоткрыв дверь в обитель Екатерины Великолепной, - совсем забыл. Вы мне обещали обновленный отчет по продажам.
Она, не повернув головы, защелкала мышкой по экрану.
- Распечатывается, - сообщила Катюша кратко. – Возьмите с принтера.
Я приблизился к принтеру, подхватил выползший теплый листок, затем второй и третий.
Дверь в каморку оставалась приоткрытой, но Андрей уже был спрятан от нас за стеной. Или мы – от него.
Я глядел на Катю, но она не отводила глаз от монитора, а пальцы не отрывала от клавиш. Только вскользь поинтересовалась:
- Всё в порядке?..
- Со мной? – тихо уточнил я.
…Посмотри на меня, Катя.
- С отчетом по продажам, - пояснила она.
- А, - кивнул я. - Да, спасибо. С отчетом – всё в порядке. Именно то, что мне и требовалось.
…Катя, посмотри на меня. Просто – посмотри. Хоть на секунду. Пожалуйста, посмотри на меня.
- Что-нибудь еще? – Катюша внимание от монитора так и не отвлекла, а вежливо и терпеливо ждала, когда я уйду. Особо это не подчеркивала, но и не скрывала.
Она меня не принимала в своё хрустальное, искрящееся пространство.
- Нет, - ответил я. – Больше ничего.
…Я улыбался. Ну, это потому, что я практически всегда улыбаюсь. Даже когда очень хорошо понимаю, что к чему.
Со всей очевидностью Екатерина Прекрасная вычеркнула меня из списка личных контактов. Оставив мои инициалы лишь в списке деловом.
Наверное, это было самое разумное решение в ее жизни.
Я вернулся в кабинет президента и был встречен, разумеется, всё тем же настороженным взором моего недоверчивого друга.   
- Палыч, - довольно громко сказал я, продолжая солнечно улыбаться. - Сегодня пятница. У Воронина мальчишник в «Аквамарине». Синицкий обещал зарядить голубую ванну, и по слухам, будут Дашка с Полиной. Поедешь?
Андрей сделал страшные глаза и показал мне кулак. Мол, чего это я так открыто разорался. И покосился в сторону каморки.
Оттуда не доносилось ни звука.
- Нет, не поеду, - сдержанно ответил он.
Кто б сомневался. Теперь мой друг хочет быть чист не только перед Кирой, но и перед Катенькой.
А плохиша Малиновского подобные заморочки, как всегда, не касаются.
________   
   
Я в десятый раз одолел бассейновую дорожку. Все куда-то расползлись по углам парочками, как это обычно бывает после совместного барахтанья и налегания на напитки.
Я подплыл к бортику, схватился за него одной рукой. Погрузил себя в горизонталь. Сине-зеленые плафоны по стенам создавали эффект морского царства. Или планеты вечной воды, гибких русалок и ихтиандров.
Ко мне легкими гребками приблизилась рыжая бестия Дашка.
- Ромочка, - шепнула она, будто струйка воды прожурчала, - ты бог.
Вот умеет Дашка разговор начинать. Начинать – и тут же заканчивать всяческую говорильню. Я бог – что тут еще дальше добавлять. Дальше – только действовать.
Дашка прямо в воде легла на меня, подтянулась лицом к моему лицу. Мы искусно целовались, посасывая друг другу языки.
- Прелесть моя, - я чуть отстранился и перевел дыхание. – Кажется, последняя порция виски была лишней.
- Ничего, - засмеялась она. – Не напрягайся. Смотри на огонечки. Я всё сделаю сама.
Я смотрел на огонечки и посмеивался, а потом сомкнул ресницы. Дашка легкими покусами путешествовала по моему телу. В истоме постанывала над моими мускулами. Добралась до живота.
- Бог… - повторила она.
Я сцепил зубы, прислушиваясь к ощущениям.
Всё функционировало идеально. Такие ласки сводят меня со всяческого проблеска ума.
Я и сам с удовольствием делаю это с женщинами. Говорят, гениально.
Дашка работала надо мной с самоотверженностью асфальтоукладчицы передовой бригады имени Трудового Красного Знамени.
Сине-зеленые огни расплывались у меня перед глазами, превращались в зыбкие размытые пятна. Расфокусировка зрения – одна из примет скорой разрядки.
И тут случилась какая-то чертовщина. Я вдруг не захотел, чтобы это произошло.
Сам факт меня изумил настолько, что я почти протрезвел и похолодел. Потребовал:
- Подожди.
- Ты что? – обиженно спросила Дашка.
…Черт возьми. Этого еще не хватало.
- Пойдем в номер, - велел я.
По дороге наверх я сдернул со стеклянного столика бутылку виски, сделал на ходу несколько глотков. Туман послушно вернулся в сознание.
В номере я бросил восторженно взвизгнувшую девушку на кровать и так впечатал ее своим телом в матрас с простыней, что она лишь задушенно пискнула.

…Дашка выползла из-под меня в шестом часу утра и смогла только пробормотать, пошатываясь по дороге в ванную:
- Ты офигенный самец, Ромка.
Правильно, подумал я с усмешкой. «Офигенный самец» – это ближе к истине. А то тоже мне – «бог», «бог».
…От глубокой затяжки кончик сигареты затрещал, раскочегаривая окруженный пеплом крохотный огонек.
Выпустив струйку дыма в потолок, я вспомнил, что обслуживание в заведении – категории люкс и сорвал с рычага на прикроватной тумбочке трубку.
- Бутылку «Симоне Февр» и немного темного винограда, - заказал я. – И не будить меня потом сутки.

3

Утром в понедельник я опаздывал на расширенное собрание, которое созывал Павел Олегович уже отдельно от совета директоров, перед своим отбытием в Лондон и грядущими не за горами новогодними праздниками.
Я опаздывал, потому что поленился вернуться в Москву накануне вечером, как это делают все разумные граждане, которые чинно проводят вечер воскресенья трезвыми и подготовленными к работе.
«Чинный гражданин» из меня весьма и весьма хреновый. На даче у моего приятеля Васьки было так весело и меня так уговаривали задержаться, что я отложил отъезд до утра, и теперь гнал машину из Подмосковья, лавируя по пробкам и то и дело поглядывая на часы.
Хорошо, что я чист и опрятен благодаря Васькиной бане и с собой у меня был запасной свитерок – синий с белочкой. Не очень по-деловому, но дорогие коллеги давно к моим «вольным образам» привыкли.
Время на даче мы провели превосходно – подледная рыбалка, шашлыки, банька, веники, ледяная водка, уха, соленые грузди, прыжки голыми и распаренными в снег, покер у камина. Сказочное счастье.
Кстати, без девушек. То есть они там были, но всего две супротив пятерых мужиков. Одна – хозяйка, Васькина жена, а вторая – ее подруга. С Васькиной женой всё понятно, а подруга меня не впечатлила.
Да и не в этом дело.
Во-первых, чисто мужской отдых как явление тоже необходим.
Во-вторых, я думал о Кате. Нет, не постоянно и не головой. Но воспоминания горячили мою кровь и ласкали мне кожу. Екатерина Непостижимая будто незримо и ненавязчиво присутствовала рядом. Мне чудилось, что она улыбается мне, и в ее глазах-вишнях скачут лукавые чертенята. И это было весело и приятно.
Я ехал на работу и понимал, что хочу ее увидеть.
Мне было даже жаль, что я не везу ей цветов или хоть какого-нибудь смешного сувенирчика. Но я, свинтус, безбожно опаздывал и никуда не успевал по дороге заехать.
Уже подруливая к Деловому центру, я подумал со вздохом: Жданов, Жданов, Жданов. Вот с тобой, дружище, нехорошо вышло. Я как-то случайно организовал тебе сокрушительный облом, вовсе этого не планируя.
Я действительно спал с Катей. И я не хочу это прекращать. А значит, дальше скрывать вряд ли получится. Палыч, конечно, знатный тормоз, но всё-таки не настолько.
Возможно, мой дорогой друг пожелает двинуть мне по физиономии. Что ж, приму. Даже несмотря на то, что по большому счету это глупо. Я не с невестой его переспал и не с любовницей, а сама Катюшка отказала Андрею даже в походе в ресторан.
Да и вообще… Может, это моё больное воображение нафантазировало, что она по нему всё еще вздыхает и что-то там у них взаимное и дюже серьезное наклевывалось?..
Ну и какие тогда ко мне претензии?..
Что сразу перед другом не раскололся?.. Пардон, но я не мог подставить девушку – она мне добро на разглашение не давала. Она желала сохранения тайны. Однако и Катюша не может не понимать, что это утопия, если мы с ней продолжим.
А мы с ней продолжим. Знаю. Чувствую. Каждой вибрирующей клеткой.
Я улыбнулся.
…Ты остынешь, Палыч. Я тебя не предавал. Просто так случилось.
Мысли мои были легкими и необременительными – тяжкой вины ни перед кем я не ощущал. Такова селяви.

Я бросил ключи от машины охраннику, попросил отогнать авто в подземку и на всех парах ввинтился в уже закрывающиеся дверцы лифта. Часы показывали, что совещание должно уже идти двадцать минут. Если, конечно, не задержали.
Даже в свой кабинет заскочить было некогда. Хорошо, что по пути мне попалась Шурочка. Она трепетно приняла у меня пальто, и я налегке, пальцами приглаживая волосы и приклеив на лицо извиняющуюся улыбку, ворвался в конференц-зал.
Всё-таки я везунчик. Собрание еще не началось, хотя все были в сборе – как раз за пару секунд до моего появления начали рассаживаться, шумно двигая креслами и переговариваясь.
- Малина, - сразу взял меня в оборот Жданов, подхватив чуть ли не от дверей и подтолкнув к креслу рядом с собой, - где тебя черти носили?
- А что, совещание задержали из-за меня? – весело удивился я. – Можно начинать гордиться?
- Не обольщайся, у отца телефонный разговор был с лондонским партнером. Но я думал, мы с тобой хоть кофе успеем выпить!
- Ну извини, я с Васькиной дачи ехал, да по пробкам.
- Ясно, - хмыкнул Андрей. – Бурные выходные с переходом на понедельничное утро. Вольные упражнения, теперь на свежем воздухе. Ты никогда не изменишься, Малиновский.
- Да я вовсе не…
- Прошу внимания! – кашлянув, Павел Олегович постучал шариковой ручкой по столу, и мне пришлось заткнуться.
Жданов-старший начал вступительное слово, а я быстро заскользил взглядом по присутствующим.
Богатый состав: Маргарита Рудольфовна, все трое Воропаевых, Урядов, Милко, Юлиана.
Рядом с Юлианой – Катя.
Господи. Катя.
В новом платьице – скромном, но прелестном. Когда успела?.. Кто подсказал?.. Как посмел занять мою должность консультанта?..
Волосы тоже скромно убраны, но так мило.
Личико! Боже правый, светится, как у мадонны. Каждый штришок.
А движения губ!
А поворот головы!
Даже на взгляд – мягкая. И как темным золотом окутанная.
Бешеная сексуальность!..
…Черт тебя возьми, Малиновский. А ведь это ты с ней сотворил.
Раскаленные ручейки текли по моим венам, вплетаясь в и без того всегда горячую кровь.
Губы тоже начинало жечь, и рот наполнялся влагой – нетерпеливое ожидание сокрушительного, безотрывного поцелуя.
От живота жаркой тяжестью мощно потянуло вниз.
Вот дьявол, да я уже готов. Во всех смыслах. Очень, прямо скажем, «вовремя».
…Ну, посмотри же на меня, Катя.
Ох. Разумеется, нет. Разумеется, ни взгляда в мою сторону. Ни единого. Пара перебросов шепотком с Виноградовой. И – всё внимание на Павла Олеговича.
Разумеется, я опять «Роман Дмитрич» и на расстоянии вытянутой руки – минимум.
Я всё это уже знаю, я это проходил. Я от этого в триста раз веселее и в четыреста – возбужденнее.
Ну, погоди, Катюша, зайчик мой из мультика. Побегай от Серого Волка. Занятие увлекательное и бесполезное. Но раз оно тебе так нравится…
Сдерживая рвущуюся улыбку, я покосился на сидящего рядом Жданова.
И вот тут мне как-то резко стало не по себе.
Его взгляд тоже был устремлен на Катерину. И тоже пламенел.
Исчерпывающий такой, весьма по-мужски понятный мне взгляд.
И ведь не таится. Не прячет своё пламя от Киры, от ее братца с сестрицей. Да ни от кого.
Скверно. Палыча надо срочно отрезвлять. Сразу после собрания.
- Екатерина Валерьевна, что у нас на данный момент по судебному процессу? – перешел Павел Олегович от вступительной части к рабочим моментам.
Катя открыла тоненькую папку и пустилась в подробный рассказ, водя карандашиком по строчкам.
Акционеры пялились на нее как приклеенные. А я тихо охреневал.
Я видел заинтересованный прищур Сашки Воропаева всё в ту же, в Катюшину, сторону, и как приподнялся один из уголков его губ.
У Георгия Урядова на похотливой физиономии «старика Козлодоева» было написано излюбленное словечко «ошеломиссимо», щедро сдобренное плотоядно сверкающими глазками.
И даже Милко имел вид обескураженного пришельца с Плутона, заснувшего среди привычных вечных льдов, а проснувшегося на Земле, в центре жаркой пустыни Сахары.
…Ну, ты-то чего уставился, любитель гибких юношей в обтянутых кожаных штанах? В ориентациях заблудился?.. Или позабыл, как совсем недавно помощницу президента Зималетто «ручной обезьянкой» величал?..
…А вы, Павел Олегович, случайно никаких огоньков под седыми бровями не прячете?.. В присутствии супруги?..
От нервного внутреннего смеха меня уже начинало потряхивать. Дурацкие мысли в голову лезли. Например, посетила идея встать и сказать: «Ребята, я, конечно, всё понимаю, но я не для вас старался. А не заткнуть ли вам ваши горящие взоры в те места, на которых вы сидите?..»
А собрание меж тем мирно текло по своему руслу.
Виноградова долго вещала о планах на концертную программу для грядущего показа.
Потом в ее плавную речь воткнулась Кристина с рассказом об ансамбле непальских барабанщиков, который непременно надо доставить к показу чартерным рейсом.
Потом обсуждали, кем расширить список вип-гостей и как сделать так, чтобы бойкая журналистская братия в своих статьях не касалась темы залога Зималетто.
И еще, еще вопросы.
Кажется, ничего в своей жизни я еще так не ждал, как окончания этого бесконечного совещания.
Я спасался своими фирменными лучезарными улыбочками, остроумными репликами по самым разным поводам, а еще привычными художествами в блокноте.
Только на этот раз я почему-то рисовал не симпатичного чертика в трусиках, а злобного лохматого тролля с дубинкой.
И тут приоткрылась дверь в конференц-зал и показалась рыжая голова моей помощницы Шурочки.
- Извините, - пискнула она. – Это очень срочно. Роман Дмитрич, к вам господин Северцев из «Сати-Стайна». Приехал подписать контракт.
- «Сати-Стайн»? – Павел Олегович устремил сначала на Кривенцову, потом на меня заинтересованный взгляд. – Солидная фирма, но у них вроде цены запредельные. И мы можем себе это позволить?..
- Всё дело в том, - опередив меня, подала спокойный голосок Катерина, - что получилось договориться о значительном снижении процента предоплаты.
- Договориться с Северцевым? – поразился Андрей, повернувшись ко мне. – Да это же нереально. Как тебе удалось?.. Когда?!
Опять не успел я открыть рот, как очнулся Вуканович.
- «Сати-Стайн»?! – завопил он и даже подпрыгнул на месте. – Боже, у них фантастический шелк! У них фантастический крепдешин! Я уж молчу про бархат! Европейское качество! Категория люкс! Ромио, ты правда организовал мне ткани из «Сати-Стайна»?.. Ромио! Дай я тебя поцелую!
- Не дам, Милко, - сочувственно улыбнулся ему я. – Прости, морально не готов. К тому же не надо приписывать мне незаслуженную славу. С господином Северцевым договаривался не я, а Екатерина Валерьевна.
- Я всего лишь немного помогла в расчетах, - быстро возразила она, сверкнув в мою сторону своими вишнями. – Господин Северцев был настроен на сотрудничество благодаря долгим и успешным переговорам с Романом Дмитриевичем, так что этот контракт – его детище.
- Ни фига подобного, - уперся я, как упрямый молодой олень, жадно ловя ускользающий взгляд Катиных глаз. – Я мог вести эти «долгие и успешные» переговоры хоть до своего столетнего юбилея – ничего бы с места не стронулось, если бы Екатерина Валерьевна не разложила всё гениально по полочкам с помощью цифр.
- Что-то вы, ребята, увлеклись пинг-понгом, - насмешливо вмешался Воропаев. – Не всё ли равно, чья заслуга круче? Есть контракт – надо бежать и подписывать. Ковать железо, пока горячо.
- В самом деле, - поддержал его Павел Олегович. – Лично я делаю вывод, что оба хорошо постарались. Роман, не заставляй партнера ждать. Собрание мы всё равно уже заканчиваем.
- Конечно, - я поднялся, переполненный и перевозбужденный веселым гневом пополам с восторгом.
…Ну, Катя. Ну, зайчик мой прыткий. Всё-таки приписала мне участие в заключении контракта, и так лихо!
Обалденная девушка.
Моя неожиданная умопомрачительная находка.
Мы сегодня будем вместе. В одной постели, черт побери.
В дверях конференц-зала я на миг обернулся, надеясь всё же поймать ее взор.
Куда там. Естественно, обломился. Катюша мило шепталась о чем-то с Юлианой. И ушком в мою сторону не повела.
Ох, держись, временная победительница. Я уже знаю, как сладко ты мне сдаёшься.

С Северцевым мы пообщались минут сорок, сидя в моём кабинете. После того как поставили подписи на документах, выпили по глоточку коньяка и по чашечке кофе и поговорили о перспективах сотрудничества. Антон Михайлович проявил заинтересованность готовящейся коллекцией, спросил о сроках. Я сориентировал его на февраль и официально пригласил на показ. Мужичок он был хитрый и словоохотливый, пустился в пространные рассуждения о современных тенденциях на рынке тканей, и мне ничего не оставалось, как соответствовать – держать серьезную мину и активно поддерживать беседу.
Наконец, я пошел проводить его до лифта, там мы расшаркались в обмене любезностями, обменялись рукопожатием и распрощались, довольные друг другом.
С чувством выполненного долга я отправился в кабинет моего друга и президента, понимая, что совещание давным-давно закончилось. Да что тут понимать – жизнерадостный смех Кристины раздавался со стороны бара, перемежаемый говорком Милко, так что сомневаться не приходилось – участники собрания разбрелись кто куда.                           

Жданов стоял в своём кабинете у окна и был красиво освещен мягким зимним солнцем. Смотрел на распахнутую дверь каморки, в которой – я увидел издалека – царил беспорядок. Стол сдвинут, папки грудой, монитор отсутствует.
- Не понял? – озадаченно среагировал я на кавардак.
- Катя переезжает в бывший кабинет Ветрова. Женсовет и Федор ей помогают, - пояснил Андрей. И почти без паузы добавил: - Ромка, она согласилась.
- На что? – не врубился я. - Переехать в кабинет Ветрова?
- Нет. Согласилась встретиться со мной вечером.
…Усвоив информацию, я присел на край президентского стола. И улыбнулся.
Вот такая дурацкая моя натура – я на всё улыбаюсь. Самая первая непроизвольная реакция. Мне кажется, я разулыбаюсь, даже если у меня перед носом помашут гранатой с выдернутой чекой. Я и тут найду что-то крайне забавное.
- Да ты что? – я неспешно скрестил руки на груди и чуть сощурился, глядя на друга. – Ты отважился повторить приглашение? Да ты артиллерист, Палыч.
- Знаю, я сначала должен был спросить у тебя, что удалось выяснить, - он оторвался от подоконника и взбудораженно зашагал по кабинету. – Но я не сдержался. Мы остались здесь с ней вдвоем, и…
- И?.. – миролюбиво подтолкнул я к продолжению.
- И как-то само у меня вырвалось.
- Что именно вырвалось?
- «Катя, давайте вместе поужинаем».
- Хм. Вот умеешь ты, Жданов, предложение сформулировать. А она?
- А она подумала и ответила: «Давайте».
- Подумала, значит. И долго думала?..
- Да нет, недолго, - Андрей взирал на меня с какой-то малоосмысленной, ошеломленной радостью, будто не верил своему счастью. – Я даже не ожидал, что всё получится так легко. Ну, а как ты поговорил с ней в пятницу?..
…О, Палыч. Как я поговорил с ней в пятницу. Уж так я с ней поговорил…
Прижав тыльную сторону кулака к губам, я стал смеяться.
Этот смех грозил порвать меня на тысячу кусочков и размести их по этажам.
Я просто пропадал с этого смеха, как над гениальными комиксами Херлуфа Бидструпа.
- Ты чего? – ошалел от моего веселья Жданов.
Но даже если б я был способен ответить, то не успел бы – в кабинет ворвалась бригада грузчиков в лице женсовета, с Катей во главе, и Федьки. Вместе с ними вломился такой гвалт, словно это был переезд передвижного цирка со зверями.
Коротков схватил компьютер и настольную лампу, девушки разобрали папки и канцпринадлежности и веселым табором вывалились из кабинета столь же стремительно, как и ввалились.
За это время я сумел перестать смеяться. Я взял графин с Палычева стола и сделал несколько глотков из горлышка.
- А в стакан наливать не пробовал? – недовольно осведомился Андрей.
- Пробовал, - я закашлялся, захлебнувшись. – Не понравилось. Драйв не тот. Люблю нарушать правила приличия.
- Да я в курсе, - усмехнулся он. – Как с Катей-то поговорил – не расскажешь?
- Никак, – я хладнокровно поставил графин на место. – Она отказалась откровенничать. Видимо, пооткровенничает она с тобой, Жданчик. Тет-а-тет. Кстати, а ты определился – что сам-то ей будешь говорить? Предложишь встречаться? Предложишь луну с неба? Гнездышко для свиданий на Мальдивах? Или сразу руку и сердце?..
- Ничего не знаю, - раскаленный эмоциями Палыч взъерошил волосы. – Ничего не планирую. Какое-то безумие. Со мной такое впервые. Я ведь осознаю, что рискую отношениями с Воропаевыми, целостностью компании. Но мне всё равно.
- Браво, - похвалил я. – Тебе идет ныряние с головой в стихию страсти. Это ведь страсть – я правильно понимаю охватившее тебя природное явление?..
- Боюсь, - медленно проговорил Андрей, – это что-то большее.
- Ууу… - я поднял ладони вверх, показывая: сдаюсь. Пред такой высотой и трепетностью – сдаюсь, дабы не осквернить торжественность момента своими ехидными улыбочками и брызжущим из глаз весельем.
- Малиновский, - вздохнул мой друг, правильно оценив мой жест и выражение лица, - вот как с тобой о серьезных чувствах разговаривать? Ты опять ржешь, чурбан непрошибаемый.
- Никак, - легко подтвердил я. – Никак со мной о серьезных чувствах не надо разговаривать, я, как поручик Ржевский, обязательно всё опошлю. Кстати, анекдот в тему. Дама спрашивает у поручика Ржевского: «Поручик, вы когда-нибудь любили?». – «Конечно, сексом занимался, и не раз!» - «Нет, я имею в виду нечто возвышенное!» - «Да-да, однажды было-с – на колокольне-с!»
- Я тебя умоляю, заткнись! – простонал Андрей.
- Всё-всё, - сжалился я над его богатым и смятенным внутренним миром и оторвал себя от стола. – Понял. Осознал. Раскаялся. Ушел.
- Обедать поедем? – окликнул меня Жданов в спину.
- Я в спортклубе обедаю, - бросил я на ходу. – С Лебедевым договорился.

…Вылетел в приемную, выдохнул.
Так. Спокойно.
Я абсолютно спокоен.
За своим столом сидела и кисла, дуясь на весь мир, несостоявшаяся мать моего ребенка Виктория Клочкова. Она вяло щелкала мышкой, пытаясь сложить пасьянс, но даже с пасьянсом у бедолаги дела обстояли хреновее некуда.
Я быстро присел к ней на стол, потом перегнулся через него – чуть ли не лег, и азартно подсказал:
- Даму на короля, девятку на десятку. Не видишь, что ли? Викуся, очнись! Жизнь прекрасна и удивительна.
- Для кого как, - буркнула она. – Не все такие счастливчики, как ты!
- Счастье, - широко улыбаясь, поделился я, - это не характеристика обстоятельств, это характеристика самого человека. Хочешь, подскажу один из рецептов шикарного настроения? Идешь в туалет, рисуешь на зеркале помадой страшную рожу. Внизу подписываешь: «Вика К.». Потом бежишь, вся из себя возмущенная, и жалуешься Урядову на оскорбление твоей чести и достоинства. Ну и остаток дня наслаждаешься сыскными действиями Георгия, наблюдаешь, как он допрашивает и стращает женсовет в поисках твоего обидчика.
- Гениально! – ахнула Виктория и расцвела у меня на глазах.
- Вообще-то это просто пример, как разнообразить серые будни, - рассмеялся я. – Ты можешь придумать что-нибудь и пооригинальней. Главное – не дай себе засохнуть.
- Ох, Ромочка, - вздохнула она и скользнула по мне одобрительным взглядом. – Я бы так хотела вернуть то время, когда мы были вместе. Ты такой… такой…
- Я такой, - весело прервал я ее. – Я знаю. Сам от себя в восторге.
Я чмокнул ошалевшую Викулю в краешек губ, покинул ее стол и направился в свой кабинет.
Мне казалось, что я высекаю искры, что они сыплются с меня, как с оборванных проводов.
Вот прикоснусь к чему-то картонному или деревянному – и подпалю к чертям.
Но это от неожиданности.
Ну, не ожидал. Бывает.
Ничего страшного. Всё в порядке.
В своём кабинете я срисовал взглядом оставленную на столе после встречи с Северцевым бутылку коньяка. Отвинтил крышку, сделал пару глотков.
Далее я задумчиво уставился на экземпляр подписанного с «Сати-Стайном» контракта. Взял его, пробежал глазами по строчкам. Дошел до пункта с расчетами. Тридцать процентов предоплаты в течение недели со дня подписания.
Я улыбнулся, глотнул еще коньяку и отправился с контрактом в руках в бывшую обитель Ярослава Ветрова, а ныне – гнездышко Екатерины… Эпитеты По Которой Закончились.

В кабинете финансового директора звенело и хихикало женское царство, от которого уже благоразумно смылся Федька.
Тропинкина возвышалась на подоконнике и воевала с жалюзи.
Шура с Амурой протирали пыль с безделушек.
Таня и Светлана расставляли папки по полкам.
Катя, скинув туфли, стояла на журнальном столике и водружала на стену картинку – портрет грустного клоуна.
При моём появлении девушки, естественно, обратили внимание на мою персону.
- Екатерина Валерьевна, - произнес я трагическим тоном. – А ведь я вам доверял. Безоговорочно.
- Что случилось? – искренне встревожилась она и посмотрела на документы в моих руках.
- Вы оговаривали с Антоном Михайловичем сроки внесения предоплаты?
- Конечно. Неделя с момента подписания.
- А почему меня не поставили в известность? Я же даже не остановился на этом пункте. Подписал не глядя.
- А что вас смущает, Роман Дмитрич?..
- Милые дамы, - обратился я к таращащимся на нас женсоветчицам, - ничего, что мы тут конфиденциальный финансовый вопрос обсуждаем? Мы вам не мешаем?..
- Нет, совсем не мешаете, - ляпнула недогадливая Татьяна.
- Он намекает, - хмыкнула с подоконника Мария, - а не пошли бы мы отсюда на фиг.
- Маш, - торопливо упрекнула ее Света, - ну, так понятно – документы высшей категории важности! Мы уже уходим, Роман Дмитриевич.
- Это ненадолго, - кивнул я Локтевой, мысленно пообещав организовать ей хорошую годовую премию.
Дамочки засуетились, засобирались и одна за другой ретировались из кабинета.
А Катюша так и осталась стоять на журнальном столике в капроновых колготочках. Расставив почему-то ступни в забавной, хотя и изящной, балетной позиции. Дивное платьице садистски подробно обрисовывало фигуру. Самые манящие губы на свете зафиксировались в растерянной улыбке. Вишневые глаза лучились солнышком.
- Что вас смущает? – повторила она в недоумении.
- Неделя, - я медленно подошел к ней ближе, - это крайне мало. К тому же предновогодняя неделя. А закрытие коммунальных долгов? А премии сотрудникам? А взносы по кредиту? Слишком большая нагрузка.
- Всё учтено, - тихо сказала Катя. – Всё до копейки. Показать график платежей?..
- Покажи, - почти шепнул я в ответ. – Покажи мне этот чертов график. Немедленно. Помочь спуститься?..
…Сейчас, сто процентов, ответит: «Сама справлюсь, Роман Дмитрич».
- Помоги, - напрочь поломала мучительница мои ожидания.
Я протянул руки и снял ее со столика. Но дистанцию от лица к лицу держал. Сантиметров в пятнадцать.
- Ушам не верю, - вкрадчиво улыбнулся я. – Мы на «ты»?
- Так никто ведь не слышит, - спокойно пояснила Катюша и тоже открыто мне улыбнулась.
У меня что-то взорвалось в голове. Бешено затрепыхалось в грудной клетке сердце.
Я ощутил ее запах. Ее мягкость. Уловил течение ее крови по венам. Поймал ее дыхание.
Дикий зверь, обезумев, рвался из меня наружу. Но я железной волей его не выпускал.
- Значит, ты уверена, что всё под контролем? – продолжил я шептать, приблизившись к ее уху.
- Ты о чем?..
- Я о выплате тридцати процентов «Сати-Стайну».
- Конечно, я уверена. А иначе по какому праву я бы заняла этот кабинет?..
- Логично, - согласился я. – А по какому праву ты идешь на свидание со Ждановым?
…Я специально столь резко сменил тему. Я не собирался давать ей возможности опомниться. И не спускал безжалостно прямого взгляда с ее лица. Ни малейшее изменение в его выражении от меня не ускользнет.
- На свидание?.. – изумилась она с потрясающей правдоподобностью.
И легко рассмеялась. Высвободилась из моих рук, подхватила с пола туфли и села в кресло. И принялась их надевать.
- Ты это как-то по-другому называешь? – вежливо осведомился я.
- А вот интересно, - сердито произнесла Катерина, - вы про всё про всё друг другу выкладываете?..
- Разумеется, нет. Просто Жданов обмолвился, что вечером занят. Идет в ресторан. С тобой.
- Ясно, - сурово кивнула она. – Но это не свидание. Андрей Палыч предложил поговорить за ужином. У него был очень встревоженный вид. Как будто что-то случилось. Наверное, ему нужна моя помощь. И что тут такого?
Пришла моя очередь смеяться. Я присел на стол, скрестив руки на груди, и хохотал.
- Почему тебе весело? – с любопытством спросила Катюша.
- Я ж не виноват, что ты меня веселишь. Встревоженный вид Андрея Палыча – это фишка, достойная «Комеди Клаба». Естественно, у него случилось. Удар критической дозы тестостерона в голову – серьезное происшествие. Объяснить, что такое тестостерон?..
- Не надо, - фыркнула она. – Ты разговариваешь с круглой отличницей – забыл? И пожалуйста, не своди всё к гормонам. Люди состоят не только из животных инстинктов. У них еще интеллект есть. Душа есть. Ну, по крайней мере у некоторых.
…Она смотрела на меня мирно и невозмутимо, не увиливая, не кокетничая, не дразня. И убивала меня этим навылет. Наповал.
- Да он влюблен в тебя – неужели ты не видишь?! – закричал я.
- Тихо, - вздрогнув, Катя оглянулась на дверь. – С ума сошел? Тебя услышат.
Встала и подошла ко мне, стуча каблучками по полу. Глаза, поначалу строгие, вдруг изменились в секунду – заискрились от прыгающих искр. А еще – от головокружительной женственной неги.
- Влюблен? – задумчиво повторила она. – Андрей Палыч?.. В меня?.. Фантастика. Вообще не верится. Тем более – надо пойти и всё выяснить.
- Ты издеваешься?.. – я совершеннейшим образом охрип.
Катюша отрицательно покачала головой, спрятав глаза.
Я всё понял. Был убежден – понял.
- Ты его любишь? – спросил я спокойно. – Он и есть – тот, о котором ты проговорилась в ресторане? Под действием опиумного вина?
Она молчала. Только сильно закусила губу. Именно так она всегда давила в себе какие-то эмоции. Или смех. Или слезы. Или глубокое волнение.
- Ладно, не напрягайся, - мягко сказал я. – Ты не обязана мне ничего объяснять. Всё хорошо.
- Правда? – Катюша медленно подняла ресницы.
- Что – правда?
- Правда всё хорошо? Ты не расстроился?
- Нет, что ты. Я вообще не умею расстраиваться. Это не моё.
- Здорово, - очаровательно улыбнулась она. – Ты такой легкий человек…
- Верно, - я ей тоже улыбнулся. – Пытаюсь преодолеть земное притяжение.
- У тебя получается, - нежно сказала Катя.
Я прикоснулся пальцем к кончику ее носа, как это делают с расшалившимся ребенком.
А потом я двинулся прочь, ощущая, что у меня какое-то дурацкое, ватное, потерявшее способность к координации тело. Как у Винни Пуха, набитого опилками.
В этой опилочной массе отсутствовала сердечно-сосудистая система, и я успел подумать, что это идеальный, совершенный организм, крепко защищенный от инфаркта, инсульта, кардиосклероза, миокардита, аритмии, стенокардии, экстрасистолии и прочих прелестей. 
- Рома, - окликнула меня Катя.
- Да? – я обернулся.
Она вдруг стремительно приблизилась ко мне, стоящему уже у выхода, и заглянула мне в глаза. В ее взорвавших мой мозг вишнях опять что-то дрожало и переливалось. То ли шальное, то ли отчаянное. То ли просто – солнечный отсвет от оконного стекла.
- Ты хорошо провел выходные?..
Наипрелестнейший вопрос!
- Превосходно, - ответил я, интимно понизив голос. – Очень плодотворно. Ну, как обычно. И подмигнул ей.
- Молодец, - вспыхнула она улыбкой.
Быстро поцеловала меня в щеку и столь же стремительно выпихнула вон. И даже дверью за мной грохнула.
…У меня была цель – дойти до своего кабинета, взять пальто, сообщить Шуре, что в гробу я видал компанию Зималетто на оставшийся рабочий день, и покинуть здание.

4

…На следующее утро я проснулся от звона церковных колоколов в чугунной голове. Они наяривали так остервенело и трагически, как будто справляли по мне тризну.
Мне казалось, что меня отпевает толстый батюшка в черной рясе, машет надо мной кадилом, и едкий дым медленно наполняет пространство, затягивает, как черный лес – туманом, и уже не видно ни зги.
Это был такой противный дым, что в конце концов я от него чихнул. И тут же удивился: разве покойники чихают?..
Я открыл глаза и понял, что за запах меня раздражал – это была пепельница с окурками на прикроватном столике. Давал же себе слово не курить в спальне!
Так, стоп. Я в собственной спальне, в собственной постели. Теперь надо выяснить – один или кто-то лежит по правую руку.
Я осторожно повернул гудящую голову и вздохнул с облегчением – один.
Но это опять же мало о чем говорит. Минувший вечер как-то прочно стерся из памяти. Ну, то, что перебрал – понятно, и к доктору не ходи. Но где и с кем?..
Пойдем по порядку. Обедать поехал в спортклуб. Там были Пашка Лебедев, Генка Чубаров, еще ребята из футбольной команды. Мы просто обедали и разговаривали. Ну да, и ржали. Там, где я, всегда много ржут, моя вторая профессия – массовик-затейник.
Дальше… А! Выяснилось, что у Володи Борисова годовщина свадьбы. Мы стали поздравлять и требовать, чтобы он проставился. И это было часа в четыре дня.
Часть ребят от нас откололась и побежала по своим делам. А оставшиеся во главе с виновником торжества Борисовым поехали… куда-то поехали.
Ну правильно, в ресторан «Фондю-стан», любимое заведение Володьки. Цивильный ресторан с прекрасным концертным сопровождением. Да не мог я там так набраться, не та обстановка! К тому же, кажется, Борисов вскоре собрался домой, помчался за цветами жене – всё-таки годовщина.
Но кто-то еще со мной оставался, человек пять, и среди них точно был Пашка Лебедев. Насчет остальных – сомневаюсь.
И что было дальше – хоть убей, не помню.
Значит, логика проста – надо звонить Пашке Лебедеву. А то мало ли что. Может, я пол-Москвы разнес и мне элементарно из дома нельзя выходить. Сразу в «Лефортово» утрамбуют.
Я приподнялся, морщась от головной боли, поискал глазами мобильник. Слава богу, аппарат оказался целым и даже не разряженным. Перво-наперво я глянул на время – половина девятого. На работу уже опоздал, да и хрен с ней.
Набрал Пашку.       
- Салют! – захохотал он, услышав мой голос. – Ну что, жив, бык-производитель?
- Вот что-то мне совсем не понравилось, как ты меня назвал, - я насторожился. – Как-то я, знаешь, не готов стать быком. Тем более – производителем.
- А кто вчера с коровами на ферме пил вискарь? – пуще прежнего развеселился Лебедев. – Я, что ли?
- С коровами на ферме? – я похолодел. – Слушай, кончай разыгрывать. Не первое апреля!
- Малина, ты че, реально ничего не помнишь?!
- Помню! – бодро заверил я. – Мы были в «Фондю-стане». Там нет никаких коров, и быков тоже, это определенно!
- Я с тебя тащусь! – покатился Пашка. – А главное, что меня в тебе поражает – ну ни фига ведь пьяным не выглядел. Практически до самого финала! А хлестал – как верблюд в пустыне из родника. Как с цепи сорвался!
- Ну да, - вздохнул я, почесывая затылок, - идиотское свойство организма. Вся дурь внутри, а внешне – огурец. Ты давай не пугай меня. Мы сидели вполне нормально в «Фондю-стане»…
- Да забудь ты уже про «Фондю-стан»! Это когда было – в самом начале вечера. Считай, на заре человечества. Потом Володя, Игорь и Саня откололись, мы остались вчетвером. И ты кинул клич – едем в «Трясогузку»…
- Я кинул клич?..
- Ну, разумеется, ты! Всех поднял, всех завел, всех и привез!
- Я что, за рулем был?
- На тот момент – да. Кстати, машина твоя так там и торчит, возле «Трясогузки». Но не боись, охранник присмотреть обещал, я договорился…
…Мда. «Трясогузкой» именовался самый известный и скандальный стриптиз-клуб в Москве.
- Так, - я провел языком по пересохшим губам. – Поехали в «Трясогузку», допустим. А при чем тут коровы? Они там вокруг шеста вертелись? Новый аттракцион, что ли?..
- Не, - Пашка угорал надо мной с превеликим удовольствием. – Возле шеста вертелась Любочка по прозвищу Анаконда. Девочка – суперкласс.
- Точно. Анаконду помню, - оживился я – в голове и впрямь что-то шевельнулось.
- Еще бы. Ты потребовал с нее приватный танец.
- О боже мой…
- Да не для себя потребовал – для Чубарова! Тебе показалось – у Генки рожа не слишком веселая, и ты решил его таким образом взбодрить. Но Любочка потом всё равно уселась на колени именно к тебе, к заразе. Сказала, что согласна с тобой и так. За счет заведения.
- Я что, воспользовался?..
- Нет, как ни странно. Любочка взгрустнула и стала плакаться тебе на жизнь. Что никак в Москве жильем не обзаведется, а мотается за сто километров из деревни Кривой Вал, где в совхозе работает телятницей ее матушка…
- О нет… - я схватился ладонью за лоб, взъерошил волосы.
- О да, Малиновский, - безжалостно хихикнул Лебедев. – Ты заявил, что мы все едем в Кривой Вал провожать Любочку до ее матушки, и вызвал микроавтобус. В него ты впихнул Любочку, нас с Чубаровым и почему-то официантку Олю, она мимо нашего столика проходила…
- О господи…
- Во-во – так бедная Оля и взвизгнула: «О господи!». Когда ты ее на руки поднял прямо в зале… А она в фартуке была и с бокалами. Бокалы, на хрен, все попадали и разбились, но ты бой посуды оплатил. В тройном размере…
- Паш, скажи, что ты врешь.
- Смирись, Ромка. Ты был неимоверен. Так Оле и заявил: «Деточка, эта пыльная работа не для тебя. У тебя бледный вид. Надо срочно на свежий воздух. Поехали на ферму в Кривой Вал пить молоко!»
- Она что, вырваться от меня не могла? – ужаснулся я, осознавая, что еще, оказывается, и силу применял.
- Может, и могла, - заржал Пашка. – Но как-то, знаешь, не захотела. В автобусе ты с ней сидел в обнимку и пел «Прасковью». Вернее, орал на всю ивановскую.
- И почему меня никто не пристрелил? – задал я страдальческим голосом риторический вопрос. – Слушай, Лебедь, не тяни, переходи к ферме, я уже морально ко всему готов. Хотя всё-таки надеюсь, что к коровам я не приставал.
- Ты с ними за жизнь философствовал. Коровы охренели, естественно. Только представь – вместо привычной доярки в платочке явился пьяный симпатяга с бутылкой, сел прямо в кучу сена и заявил: «Женщины, вы самые коварные существа на свете. Ну почему я не гей?»
- Так и сказал? – я похолодел и вспотел.
- Да собственными ушами слышал! Сам обалдел! А прикинь, как обалдели коровы. Это откуда из тебя такой бред бредовый попёр, а?..
- Пьян был, - буркнул я. – В дрезину. Ничего не помню. Что ты от меня хочешь?
- Да я-то, собственно, ничего не хочу, а вот буренки остались заинтригованными, -  насмешничал Лебедев. – Потом ты им долго втирал потрясающую ахинею. Про то, что ты по жизни – секс-машина и секс-тренажёр. Что именно таким тебя и желают воспринимать, а ты идешь навстречу пожеланиям. Что сердца у тебя нет – отсутствует за ненадобностью, а в качестве компенсации мужского гормона – тройная доза.  Потом ты пошел и каждую коровку потрепал по морде. Повторяя: «Ведите себя прилично, девушки. Вам еще детей рожать». Короче, Малиновский, если в совхозе деревни Кривой Вал упадут надои, это будет на твоей совести.
- Пойду застрелюсь, - мрачно сказал я. – Раз никто из вас, гады, этого не сделал!
- Это ты, Ромыч, брось, - хохотал Пашка. – Ты нам нужен живой! Такие, как ты, превращают этот скучный мир в яркий праздник. Так что давай – береги себя. Здоровье у тебя, конечно, могучее, но…
- Спасибо, Паш, - вздохнул я. – Вот этот последний совет – очень дельный.
Я распрощался с приятелем и отшвырнул от себя одеяло. Злой, как чудище доктора Франкенштейна.
…Ну всё, Малиновский, комедиант хренов. Теперь ты хорошенько за себя возьмешься.
Никакого алкоголя. Месяц – без алкоголя. Как минимум! Включая новогодние праздники, остолоп!
И сегодня же вечером – в тренажёрку. Три часа железо будешь тягать. Три часа, без продыху, клоун!
…Я загнал себя в ледяной душ. Терпел, сцепив зубы, хотя это было невыносимо.
Потом выпил две таблетки растворенного в воде аспирина. Следом – крепкий кофе без сахара.
Через полчаса был свеж и бодр, без единого следа похмелья.
Да, здоровье пока не подводит. Хоть панельные блоки на мне перевози. Значит, буду держать форму, если так и желаю остаться самым неуязвимым на этой планете.

Когда я вырулил на Кутузовский проспект, что означало неумолимое приближение к месту драгоценной работы (чтоб ее!..), завопил мой мобильник.
Жданов.
Хм. Иди-ка ты, Палыч, к черту.
Я сохранял невысокую скорость, держась аккурат за бетономешалкой, - обгонять не стремился, признаков раскаяния за то, что свински опоздал, не ощущал.
Телефон усердно продолжал пробивать мне мозг настойчивостью. Надо мелодию сменить, а лучше вообще на виброзвонок поставить. Услышу – вам повезло, не услышу – ваши проблемы.
После поворота аппарат заглох, но буквально секунд на тридцать. И пиликанье возобновилось.
Какой ты, мой друг, неугомонный. Жаждешь поставить меня в угол как опоздавшего? Или тебя распирает рассказать о вчерашнем свидании с Катенькой?..
Ага, спешу и запинаюсь. Умираю, как хочу тебя послушать. Уже уши на плечах разложил в нетерпении!..
Какое бы дело срочное себе придумать, чтобы свалить по-быстрому из офиса?.. Самойлова уже не приплетешь (интересно, вылечился от икоты?), по другим моим партнерам фантазия не прокатит – они все иногородние, в «Фэшн-галерее» я уже был и уже по ней отчитался.
Дьявол!..
Я подъехал к Деловому центру прямо под мелодию из мобильника – так и наяривала, даже на время умолкать перестала.
Да ты маньяк, Палыч. Или у тебя палец на кнопке вызова застрял? Судорогой свело, что ли?..
О! А может, сразу Жданову сказать, что я иду на производственный этаж разбираться с накладными на новое оборудование?..
Точно! Там проблемка какая-то была, и Андрей просил меня подключиться – сам не успевал. Ну и мне потом стало не до того.
Отлично. Я отправляюсь на производственный этаж и там потеряюсь в цехах и коридорах. Среди светлых косынок девочек-швей. Мне там самое место!
Я взял надрывающуюся трубку и рявкнул в нее:
- Уголовный розыск, отдел преступлений на сексуальной почве. Слушаю вас!
- Малиновский, - не менее грозно рыкнул Андрей в ответ, - ты в прятки со мной играешь? А давай я тебя уже найду, а?!
- Давай, - весело согласился я. – Как только найдешь – я твой. А не найдешь – то я в шкафу.
- Ром, тебе не кажется, что ты слегка обнаглел? Вчера смылся в разгар рабочего дня. Сегодня тоже не понять где шастаешь. Ничего, что я твой работодатель и зарплату тебе плачу?
- А ты меня уволь, Палыч, - восхитился от идеи я. – По статье, как злостного нарушителя. Чтоб другим неповадно было.
- Малина, я не знаю, какая тебя бешеная собака укусила, - мрачно сказал он, помолчав. – Но советую появиться в офисе. Настоятельно советую.
- Да я уже здесь, - гордо сообщил я, выбираясь из машины. – Иду на производственный этаж выяснять, что там не так с новым оборудованием. И заметь – я даже не требую за это письменной благодарности на доске почета.
- Ром, это не горит. Поднимайся ко мне, разговор есть.
…Ну, так я и знал. Меня поджидает, клацая наручниками, третья часть Марлезонского балета. А может, и другой жанр. Может, мексиканская мелодрама про то, как наследный прЫнц Луис-Альберто добился расположения гордой Марианны.
- Подождешь, - сурово вынес приговор я. – Дело прежде всего. Бардак с накладными – это очень плохо. А если нам брак всучили, а мы тянем с предъявлением претензий? Не разгребемся потом! Вот сейчас пойду и порву начальника производства. Куда, к чертям, смотрели его глаза? Короче, жди меня, Палыч. И я вернусь. Только очень жди.
Я надавил на отбой, не дав другу ответить. Скорее всего, взбесил его до основанья.
Ничего, съест и переварит. Не готов я еще к его откровениям.

Вопрос с оборудованием я решил за пять минут. Оказывается, ничего фатального, всего лишь напутали с документами при приеме товара. Я велел подобострастно суетящемуся передо мной Ивану Васильевичу оформить всё как полагается и отправился в цех к девчонкам.
Там меня овеяли теплом, лаской, кокетством, смешочками и переглядками. Поили чаем и угощали сладкими булочками.
Фонтан моего обольстительного остроумия было не заткнуть. Я купался в привычной стихии, в которой чувствовал себя царь-рыбой, идущей на нерест, сияя плавниками.
Прервал моё безмятежное плавание по волнам звонок от Шурочки.
- Роман Дмитрич, а где контракт с «Сати-Стайном»? – спросила она обескураженно. – Я же в папку подколоть должна, а его нету.
- Как нету? Ищите у меня на столе.
- Да всё обыскала, всё перерыла!
- Не может быть, - встревожился я. – Он был там, я его никуда не…
И тут дошло. Вот черт. С этим контрактом я вчера явился в кабинет к Кате. А потом про этот контракт я уже ничего не помнил. Началась какая-то дурацкая черная преисподняя, от которой я желаю избавиться. Навсегда.
- Шура, зайдите к Екатерине Валерьевне, - сухо попросил я. – Документ должен быть у нее. Причем сделайте это немедленно, не дай бог затеряется. Там же кавардак в связи с переездом. И сразу же перезвоните, когда найдете, чтобы я был спокоен.
- Хорошо, Роман Дмитрич, только Катя еще не вернулась, она птичку хоронит, - обыденно доложила Кривенцова.
- Чего? – не понял я. – Кого хоронит?
- Воробья, - Шура шмыгнула носом. – Он был с пораненным крылом и умирал. Его Катя в птичью лечебницу возила на такси, да не довезла. А теперь хоронит.
- Бред какой-то, - вырвалось у меня в замешательстве. – И где происходит погребение?
- Да там, за зданием, в аллее. Но она скоро вернется, не переживайте. Найдем контракт.
- Спасибо, - машинально откликнулся я.
Ощущал, что растерян, выброшен на берег из теплого и безопасного моря и чудовищно этим фактом разозлен.
Да что за идиотизм!..
Однако вернуться в ласковые беззаботные волны не получалось. Девочки нежно ворковали надо мной, а я будто оглох и ослеп.             
- Несравненные мои, - я поднялся и подхватил со стула пальто, - я бы не расставался с вами вовек, но надо идти.
Получил от милых нимф целый град горячих чмоканий и направился к лифту.

Катю я нашел в аллейке под березой. Уже закончив печальную процедуру и выпрямившись, она счищала с варежек снег. Вся какая-то тихая, простенькая, без лоска. Волосы гладкие, чуть растрепавшиеся. Венчики ресниц бросали тени на бледное лицо. Стая пацанов с воплями гоняла по аллее туда-сюда, и совершеннейшим диссонансом к их громкоголосому задору Катюша была неподвижной и неслышной, как сияющая белизной береза над ее головой.
- Кать, - мирно окликнул я.
Она подняла на меня глаза. Никаких изменений в выражении лица. Только поинтересовалась:
- Что ты тут делаешь?..
Ни малейшей игры, ничего притворного. Нас никто не видит и не слышит – значит, мы на «ты». Простая логическая цепочка из двух звеньев.
- Шура мне рассказала о случившемся, - я подошел ближе. – Ты очень расстроилась?
- Глупо, конечно, - Катюша кивнула с грустным спокойствием. – Сколько этих бедных птиц гибнет, особенно зимой. Но понимаешь, он был еще жив. И он на меня смотрел. Таким маленьким круглым глазом. Как будто умолял о помощи. Я узнала адрес ближайшей лечебницы и поехала. И всё просила воробья, чтоб он не умирал, потерпел немножко. Хотя его глазки уже были закрыты. А там, в лечебнице, мне так резко сказали, что птиц с улиц не принимают, только домашних. Потому что у них лимит средств и лекарств.
Катя моргнула, тихо удивляясь – что же это за жестокая планета, на которую она невесть как попала.
Моё горло сковало чем-то жгучим.
- Кто посмел? – яростно спросил я. – Кто посмел так с тобой разговаривать? Адрес клиники? Фамилия врача?! Улицы пойдет мести и забудет о ветеринарной лицензии!
- Рома, не надо. Птица уже мертвая была. Нет смысла, - ответила Катя и опустила руки в смешных, мокрых от снега варежках.
Я обнял ее, прижал к себе. Дышал как-то странно – как через нагромождения каменистых глыб продирался. Гладил девушку по голове. Гнев в горле продолжал клокотать.
- Проучить всё равно не помешало бы, - негодующе продолжил я. – Был бы жив воробей и предложила бы ты им деньги – забегали бы сразу, и средства бы нашлись, и лекарства. В хреновом мире мы живем, Катюш.
- Ага, - согласилась она и философски вздохнула.
Господи. Дурочка несусветная, ребенок. Но аромат!..
Аромат моей женщины. Аромат моей сладкой, необъяснимой тайны.
Волчий капкан какой-то.
Катерина мягко освободилась из моих объятий, озабоченно глянула на наручные часики:
- У меня столько дел, всё запустила. Обещала Андрею Палычу банковский баланс, а сама… Надо возвращаться. Пойдем?..
И первая побрела по аллейке в сторону Делового центра.
…Банковский баланс для Андрея Палыча. Для драгоценного Андрея Палыча.
Во мне вмиг скончался духовный брат доброго доктора Айболита, только что горячо сокрушавшийся по поводу безвременного ухода несчастной птички. Вместо него вылез кто-то злющий, черный и угловатый, с замашками бандита с большой дороги.
Я догнал Катю, развернул ее за плечи, стиснув их не грубо, но довольно сильно. И отрывисто спросил, максимально приблизив своё лицо к ее лицу:
- Что у тебя с ним вчера было?..
Она смотрела на меня так, словно абсолютно не уразумела вопроса. Или не верила собственным ушам – что я его задал. Ее глаза медленно наполнялись льдинками, как холодными сверкающими алмазами.
- Роман, ты себя хорошо чувствуешь?..
- То есть вместо ответа ты решила поинтересоваться моим здоровьем? Как мило!
- Пусти, - спокойно попросила Катюша.
- Ответь на вопрос – тогда пущу. Неужели это так сложно?!
Я и не заметил, что сжал ее плечи сильнее и даже слегка встряхнул.
- Не тряси меня! – рассердилась она. – Я тебе не яблоня!
- А яблоню что – трясти полагается?
- Конечно. Чтобы стрясти яблоки и сварить из них компот, - пояснила Катя и вдруг озорно улыбнулась.
…Боже ты мой. Я ничего не понимал в этой девочке-ребусе!
По барабанным перепонкам мне резануло пиликанье мобильника из кармана.
- Телефон, - подсказала Катюша.
- Да мне плевать!
- Возьми трубку. Вдруг это важный звонок. 
Она сняла со своих плеч мои ладони и пошла по аллее дальше, ускоряя шаг.
Я стоял столбом, глядя ей вслед, и мне казалось, что надо мной ржет каждая ветка в этом стылом парке.
Верещанье мобильника сверлило мне виски. Я выдернул аппарат из внутреннего кармана пальто.
Жданов.
- Директор кладбища домашних животных, - с убийственной ласковостью представился я в трубку. – Желаете зарезервировать место?..
- Слушай, неисчерпаемый кладезь остроумия, - с угрозой проговорил Андрей. – Ты достал уже своими идиотскими играми. Я тебя дождусь сегодня или нет?!
- Потерпи еще пару минут, родной, - проникновенно сказал я. – Мы вот-вот с тобой соединимся.
Ну ладно, друг мой заждавшийся. Я иду к тебе. Поговорить. Раз ты так этого жаждешь.

7
   
Путь на работу следующим утром сопровождался желанием тупо застрять где-нибудь в глухой пробке. И не выбраться из нее.
Проклятье.
Видимо, я потерял Палыча. И потерял Катю.
Иными словами – я лишился друга и… еще одного друга. Моего маленького непостижимого дружочка.
Надо было мне вчера сдержаться. Всё-таки надо было. Не добивать Жданчика. Ему и так несладко пришлось. Всё на карту поставил. И всё ради Кати.
А тут лучший друг в довершение – нож в спину.
Да в какую спину!.. Прямо в грудь. Глаза в глаза.
Взбесил он меня, конечно, расспросами своими. Привязался как банный лист. Да еще в трусости обвинил. Запрещенный приём!
Но надо было по-любому заставить свой идиотский язык промолчать.
Нет же, вломил правду-матку. Без всякой цензуры.
Ох.
Может, Палыч всё же решил, что я блефую? – приползла ко мне слабая надежда.
Приползла и тут же сдохла.
Какой уж тут, к черту, блеф. Я ведь был так зол, что демонстративно приводил в порядок одежду, вместо того чтобы благоразумно скрыть этот процесс. Да еще и откровенно усмехался, чем вывел из себя и Катюшу.
Как она глянула на меня напоследок! Так стрелу с тетивы спускают.
Кругом виноват. Страшно запутался.
Я дымил сигареткой в приоткрытое окно машины, перестраиваясь из одного автомобильного ряда в другой.
Я думал о Кате. Думал как одержимый и наполнялся всеобъемлющим гневом на себя за тот сладостный жар, который вызывали во мне воспоминания о ней.
Екатерина Катастрофичная, в чем ваш секрет, а?.. Вы что, заговоренную лапку черного кролика себе под воротник подшили, с помощью которой обрушиваете меня вот так – из одной пропасти в другую?..
Зачем она пришла ко мне вчера?.. Сама пришла! Смотрела золотыми своими вишнями, давала ощутить ее дыхание. Аромат кожи. Я железный, что ли?.. Чугунный?!
…Температура, напомнил я самому себе в приливе стыда. У нее поднялась температура. Катюша была очень странной. Как будто заблудилась. Забрела в какую-то чащу и не находила пути домой.
Как отчаянно она прижалась ко мне! Так прижимается человек, когда он сильно испугался. Висит над пропастью и ищет опоры.
…Я вспомнил, в какую бешеную ярость впал при появлении Жданова в моём кабинете, и даже глаза закрыл в бессилии. Благо стоял на светофоре.
…Это ведь ревность была, Малиновский. Беспощадная, животная, слепая ревность. Ты ревновал Катю к своему лучшему другу. Причем с остервенением.
Я разомкнул ресницы в ужасе. Передо мной горел зеленый свет. Сзади нетерпеливо сигналили автомобили.
Спохватившись, я надавил на педаль скорости.
Сердце ходило ходуном. Бросалось на рёбра, как на стальную решетку в темнице.
Или что там у меня вместо него в грудной клетке?..

В Зималетто я прибыл взвинченным и натянутым до состояния упругой струны, тронет кто – лопну со звоном. И всё вокруг разнесу.
Влетел в лифт, вылетел из лифта. По дороге ни на кого не смотрел, ни с кем не здоровался – просто двигался, как бронированный вездеход, к конкретной цели.
Катин кабинет оказался запертым. Отсутствовала и Светлана на своём секретарском месте.
Я развернулся и направился в «резиденцию» Жданова всё тем же «вездеходным» путем – по прямой без торможений.
- У себя? – отрывисто задал вопрос Виктории, зевающей над чашкой кофе в приёмной.
- У себя, - вздохнула она.
- Один?
- Один. Но он велел не беспоко…
Вика проводила меня озадаченным взором и в спину мне добавила:
- …ить.
А я уже ворвался в президентский кабинет. Шваркнул за собой дверью и закричал сходу и без пауз:
- А как я мог тебе рассказать об этом раньше, если девушка мне права не давала? А я знал вообще, когда всё случилось, что тебя вот так по-серьезному шарахнет, знал? Откуда мне было знать?! А вот ты знал, когда план по соблазнению на меня сваливал, - куда это может завести? Не знал! Тоже не знал! Ну, случилось! Ну, стряслось! Ну, бес попутал! Не святой я, и ты в курсе, что не святой! Ну, черт знает, как и почему! Я ж в ловушке оказался! Думаешь, не паршиво мне было в глаза тебе смотреть? Еще как паршиво! Ну, чего только не бывает в жизни, что ж теперь, вешаться?! Давай, ради бога, не делать из этого трагедию! Ну, ударь меня, если хочешь! Головой об стену побей, если полегчает! Да из каких передряг мы с тобой только не выбирались, огонь и воду вместе прошли! Не максималист же ты упёртый, не дикарь без мозгов, чтобы теперь вендетту мне объявлять! Или морду от меня гордо воротить! Ну хочешь – уволюсь с глаз твоих, уеду из Москвы к чертям, провалюсь в преисподнюю! Решит это твои проблемы? Станешь счастливее?!
Андрей выслушал мою пламенную речь, покачиваясь в кресле и сумрачно глядя в окно. А когда я выдохся, он спокойно спросил:
- Проорался?
- Частично, - буркнул я.
- Теперь будешь отвечать на мои вопросы.
Тон ледяной, приказной, но ровный, без истерики.
Я скрестил руки на груди, поинтересовался:
- Присесть можно?
- Ничего, постоишь. Не развалишься. Первый вопрос. Это случилось в тот самый день, когда мы обсуждали с тобой несусветную ересь по контролю за Катей?.. Когда ты увез ее куда-то на полдня?
- Да.
- Каким образом? При каких обстоятельствах?
…Ух. Как в кабинете у следователя. Но я терпел. Я ж самой судьбой назначен виноватым.
- Палыч, мы перебрали вина в ресторане. Реально. Я честно думал, что Катю к себе на квартиру отрезвить везу, а вышло… а вышло то, что вышло. Она тоже человек, а не лик на иконе. Мне тебе рассказывать, на какие глупости люди под алкоголем способны? Будто сам под этим делом ты ни во что не влипал! Помнишь, года два назад на тусовке в загородном клубе ты…
- Не обо мне речь, - перебил Андрей. – О Кате. Бес, говоришь, попутал? Насчет тебя – охотно верю. Бесы – это твоё. Но не Катино. Она не могла – вот так, по бесовщине. Это не о ней. Ты слышишь меня?!
- Андрюх, успокойся, - я поморщился от его повышенного тона. – Ну, так всё совпало. Вино, расслабленность. Разговор у нас еще по душам вышел…
- Какой разговор? О чем?
- Катя догадалась, что не просто так мы с тобой ее вниманием окружаем. Она очень умная девочка. Естественно, ей стало больно. Почувствовала себя незаслуженно в чем-то заподозренной. Наверное, одинокой…
- И ты ее решил утешить?..
- Да не решал я ничего! Произошло – и всё. Нет у меня внятных объяснений.
- Малиновский, - Жданов не выпускал меня из плена мрачного зондирующего взгляда, - я с тобой не пять минут назад познакомился. Ты ведь хренов эстет, ты гурман с неизлечимым чувством прекрасного. Будешь утверждать, что залился вином и параллельно думал о футболе?
- Нет, не буду утверждать, - я начал неслабо закипать. – Я увидел, что Катя красивая. Что она необыкновенная. А ты этого разве не видишь, Жданчик? Ты – этого – сейчас – не видишь?.. Или тебя поедом ест тот факт, что я открыл это раньше тебя?..
Андрей резко поднялся, но остался на месте. Между нами посверкивали языки молний.
- Бить будешь? – спокойно осведомился я.
- Почему это не прекратилось? – он вопрос проигнорировал. – Почему продолжилось?.. Причем ты уже знал, как я к Кате отношусь. Я перед тобой душу вывернул.
…Подрезал-таки. Мастерски загнал в западню.
- Прости, - только и смог я ответить.
- Мне твоё «прости» - до глубокой фени. Я разобраться хочу. Или я ничего не понимаю в людях, или ты не гад и не предатель, Ром. Никогда им не был. Тогда что?.. Что заставляло тебя продолжать эти отношения за моей спиной?
- Я… я не знаю, Палыч.
- Великолепный ответ, - он вышел из-за стола, приблизился ко мне вплотную. – Очень удобный ответ. «Не знаю», «так случилось», «бес попутал». Позиция питекантропа. Не соображаю, что творю, ведусь на инстинкты. И даже в голову не беру, как там всё дальше обернется. Даже в расчет не принимаю, что Катя заслуживает большего, чем быть мимолетной любовницей в кабинете за закрытыми дверями! Что она удивительна, уникальна, что другой такой нет на всём белом свете! Что это чудовищная по отношению к Кате несправедливость – переспать с ней и тут же, как ни в чем не бывало, нестись к легковесным девицам в «Аквамарин», со всеми вытекающими!
- Не кричи, - хрипло попросил я.
- Я не кричу, Малиновский. Это я еще не кричу. Хотя очень хочется. Ты ведь знал, что я расстался с Кирой и поставил под угрозу целостность Зималетто. Из-за Кати.
- Знал, - хмуро согласился я. – А еще я знал, что Катя тебе отказала.
- Она сказала – не готова. И ни слова о том, что это невозможно в будущем. Разницу ощущаешь?..
…Я разницу ощущал. Очень хорошо ощущал. Мне снова хотелось закрыть глаза и уже их не открывать.
В самом деле. Чудовищная несправедливость по отношению к Кате. Я чудовище. В отличие от моего друга.
- Ну, мы ведь с тобой оба знаем, - внушительно добавил Андрей. – Прекрасно осведомлены, кто ты есть на этом свете. С той же легкостью, с которой ты отпускал в адрес Кати дурацкие шуточки, ты затащил ее в постель. Просто от того, что так фишка легла. Просто потому, что тебя бездумно понесло, как коня без привязи. Но по отношению к этой девушке… ты прекратишь свой резвый галоп, Рома. Прекратишь, если ты человек.
- Она сама, - услышал я свой голос.
- Что сама?
- Сама всё прекратила. Предложила остаться друзьями.
- Это правда? – напряженно спросил Жданов.
- Чистая правда.
- А что было вчера?..
- Не знаю.
- Опять «не знаю»?
- Может, закончите допрос, гражданин начальник? – не выдержал я.
По лицу Андрея пробежала судорога, и я увидел в его глазах темное море неразлившейся горечи. 
– Я только на одно надеюсь, - медленно проговорил он. – На то, что эта история не причинила Кате боль. Ты уверен, что не причинила? Уверен, что она… не привязалась к тебе?
- А разве может такая, как она, привязаться к такому, как я? – ответил я вопросом на вопрос. – И когда женщина предлагает мужчине остаться друзьями, разве это не означает, что она его как мужчину конкретно посылает к черту?..
Жданов в растерянности промолчал. Возражений у него не нашлось.
Я повернулся и пошел к выходу.
Я был каким-то пустым и мертвым, но сказал себе, что это пройдет. Через несколько шагов.
- Малиновский, - окликнул меня Андрей, когда я был уже у двери.
- Что?
- На праздники едешь куда-нибудь?..
- В Сестриере. Итальянский горнолыжный курорт.
- Хорошее место, - кивнул Жданов. – Плюс знойные итальяночки.
- Там будут не только итальяночки. Курорт международный, - усмехнулся я и вышел.
- Что это вы расшумелись? – полюбопытствовала заинтригованная Вика. – Не поделили чего?.. Или кого?..
- Тебя не поделили, красавица, - не замедлил я с ответом с максимальной проникновенностью в голосе.
- Правда? – в Клочковой вспыхнула судорожная надежда на светлое будущее.
- Ага. Я предлагал делить вдоль, а Жданов – поперек. Так и не договорились.
- Трепло! – обиделась Викуся. – Сволочь бессердечная!
Я согласно кивнул и пошел по коридору. Какофония звуков окружала. Кто-то меня приветствовал.
Здрасьте, здрасьте.
Лица, лица. Смех. Суета.
Как странно. Я ничего не чувствовал. Вообще. Не было даже обыкновенных осязательных реакций – тепло, холодно?
Я шел, как робот-андроид, запрограммированный на определенную траекторию.
Катин кабинет по-прежнему пустовал. Локтева привычно корпела над калькулятором.
- Ее сегодня не будет, - сообщила Света скупо. – Звонила, предупредила.
- Причина? – спросил я.
- Температура.
…Температура. Еще одна виновница. На втором месте после меня.

…Этот рабочий день не сохранился в памяти. Он был последним, предпраздничным. Было много звонков, переговоров, спешного завершения каких-то дел, и самое интересное – я активно в этом варился. А когда вышел в сумерках на улицу, уже ничего не помнил – кто были все эти люди, чего от меня хотели, о чем мы беседовали. Как в одной песне: «Моё имя – стершийся иероглиф».
Я сел в машину и поехал. Через пару километров понял, что абсолютно не в курсе, куда направляюсь.
Домой? Вот тоска-то. Нет!
Клуб?.. Тоже нет. Без алкоголя в клубе – не тот кураж, а пить себе я запретил и сам поражался тому, что держу слово.
Что ж, воспитание силы воли – достойное для мужика занятие.
Какие еще варианты?..
Секс. Можно позвонить кому-нибудь.
Нет, понял я тут же. Не хочу. Не сегодня.
Решил поужинать и отправился в «Ришелье». Всё-таки это мой любимый ресторан.
Вот только не надо мне было в него идти. И не подозревал, как себя переоцениваю.
Сидел и смотрел на столик, где мы обедали с Катюшкой. И пили «опиумное вино». И говорили смешные глупости.
А потом начался такой бред, из которого я едва выбрался, оглушенный.
Катя, Катя, Катя.
Я глотал воду без газа и хмелел от воспоминаний.
Видимо, в этом ресторане всё «опиумное». Включая воду. Пойти, что ли, управляющему претензию предъявить?..
«Вы красивый, - сказала тогда Катюшка. – Но я люблю не вас».
«Слава богу», - ответил на это я.
Смешно. Очень смешно.
И я смеялся, приканчивая французское жаркое. Раздирал зубами нежнейшее мясо. Потом пил кофе со сливками.
Может, поехать на Москву-реку и нырнуть в прорубь?..
И не вынырнуть.
Я бросил на стол щедрые чаевые и покинул «Ришелье».
Сел в машину, с места в карьер ударил по газам. Тормоза жалобно взвизгнули.
Я гнал автомобиль по улицам, увеличивая скорость. Мне было весело и хотелось выть. Потрясное сочетание.
На поворотах я круто выворачивал руль.
И привез себя в Катин двор.

Не собирался я, разумеется, к ней ломиться. Это была бессмысленная гонка в никуда. И низачем. Наверное, критическая точка идиотизма.
Я вышел из машины, привалился к стволу дуба, достал сигарету. Щелкнул зажигалкой, затянулся дымом.
…Ладно, Малиновский, постой, пообалдевай, какой ты кретин. Покури и сваливай отсюда.
Слева от меня послышались шаги и гоготок. Двигалась какая-то разбитная компания парней. И тут же пошел базар:
- Кто это у нас тут к дубу прирос? Что за гастролёр?
- О! Это, кажись, ухажер Пушкаревой.
- Кого? Нашей Пушкаревой?
- Да точно. Я как-то видел, как он ее подвозил. И как они целовались.
- Ну, ниче у нее мужик-то, зачетный. И тачка нехилая!
- Да она и сама ниче стала, Пушкарева. Прямо как подменили. Я б с ней тоже сейчас… хм… покувыркался.
- Так она тебе, Витёк, не даст. У тебя такой тачки нету.
- Ха, тачки нету! Пушкарева – натура утонченная, она не за тачки даёт, а за красивые и умные слова. А с этим у меня всё ништяк!
Компашка с удовольствием заржала.
Я неспешно выбросил окурок, оторвал себя от дуба и пошел по направлению к парням.
Их было пятеро. Расположились на лавочке и сосали пиво из бутылок. Все хорошо поддатые, настроенные на кураж и зубоскальство.
- Привет, ребята, - мирно поздоровался я. – А кто у нас Витёк?
- Ну я, - хмыкнул в ответ худощавый парень с водянисто-серыми рыбьими глазами. – Дальше что?
- Ничего, - я широко улыбнулся. – Тоже тебе дать хочу. За красивые и умные слова.
Компашка загоготала.
- Ты че-то попутал, приятель, - веселясь, заявил Витёк. – Я не гомик!
- А мне по фиг, - утешил я его, поднял рывком за куртку и вырубил одним точным ударом кулака в челюсть.
Парень отлетел к бордюру, запнулся об него и рухнул в снег, как мешок с отрубями.
Его приятели на мгновение застыли в изумлении. Потом оскорбленно засопели и ринулись на меня скопом.
Первого же со мной поравнявшегося я послал в нокаут простым приёмом – перебросом через плечо. Двух других шибанул лбами друг о друга. Еще у одного пинком выбил из руки бутылку и от души приложил его головой о ближайший ивовый ствол.
Я не знал, откуда у меня такие силы. Будто Терминатор вселился, безэмоциональный и безжалостный.
- Ты озверел, что ли?! – завопил мордатый бугай, которого я нокаутировал броском через себя, и потянулся за куском кирпича. – В морг захотел раньше времени?!
- Ага, - ответил я спокойно. – Не подбросишь дотуда, случайно?
И придавил его руку вместе с кирпичом ботинком к асфальту.
Мордоворот взвыл от боли.
На меня кинулись двое одновременно. Одного выключил сразу, от второго получил довольно чувствительный удар в живот. Но не согнулся, как будто пребывал под анестезией, а ответил ударом в солнечное сплетение. Бедолага осел на колени и захрипел.
- Вы очумели?! – к нам несся на всех парах Николай Зорькин, перепрыгивая через сугробики и размахивая над головой мобильником. – Пятеро на одного! Я сейчас милицию вызову!
- Ты этому психу милицию вызови и санитаров из дурдома! – зло завопил всё еще барахтавшийся в снегу Витёк. – Это он до нас докопался, шуток не понимает!
- В следующий раз, - ласково сказал я ему, - шутить на тему, кто за что даёт или не даёт, и упоминать девушку в пошлых выражениях будешь с собой наедине, в сортире и шепотом. Усвоил, кишечник?
Подлетевший к нам Зорькин замер как вкопанный, озадаченно моргая и оценивая обстановку.
Парни выскребали себя из грязного снега, поднимались, матерясь и сплевывая. Уходили по аллее злые как черти, мрачно оглядываясь.
- Вы, Роман Дмитрич, вы… - забормотал Коля. – Вы их что, в одиночку уложили?.. Ну, ни фига себе. А за что?
- Не сошлись во взглядах на внешнюю политику, - сдержанно отозвался я, потирая и разминая правую ладонь, которая адски горела.
- Про Катьку плохое сказали? – догадался Зорькин.
- Гнилое остроумие у паршивцев.
- Ну, вы вообще… гигант…
- Да ладно, - поморщился я. – Они пьяные, а я силовыми видами спорта занимаюсь. Невелика доблесть.
- А вы… к Кате приехали? – недоуменно полюбопытствовал Николай.
- Нет, - быстро ответил я и мысленно чертыхнулся. Что я мог объяснить?..
Коля активно и обескураженно лупил верхними ресницами по нижним. Пытался свести концы с концами – и без толку.
А от подъезда Пушкаревых к нам бежала Катюша.
В пальто нараспашку. Испуганная. Прекрасная.
Господи…
- Ты как?! – подлетев, она мгновенно окинула меня взглядом, проверяющим целостность моих костей и суставов.
- В окно видела, да? – Зорькин заулыбался. – Не волнуйся, это не его били, это он бил. Витёк с компанией опять языки распустили. На свою беду.
- Как ты? – настойчиво повторила Катерина.
- Всё в порядке, - выдавил я. – Застегни пальто. Ты простуженная.
- Мне уже лучше. У тебя руки в ссадинах. Пойдем ко мне. Надо обработать.
Я медленно и отрицательно покачал головой.
Я катастрофически сходил с ума. Я не мог на нее смотреть.
Почувствовав неведомый ему напряг, Зорькин потоптался на месте и неуверенно пролепетал:
- Ладно. Я домой. До свидания.
И пошел по аллее, подняв воротник пальто.
- Что случилось? – тихо спросила Катя.
- Да пустяки. Попросили прикурить.
- Я не про этих пустомелей. Что ты тут делаешь?..
- Мимо проезжал, - я вымученно улыбнулся, и самого передернуло от фальши. – Вру. Прощения попросить хочу. Ты ведь сердишься на меня? За вчерашнее?
- Сердилась, - кивнула она. – Но недолго. Долго не умею.
- Мудрый ты человечек.
- Да уж, - вздохнула Катюша. – Мудрый! Как тот сверчок за печкой. Вы не поссорились с Андреем Палычем?..
- Нет. Всё нормально.
- Слава богу. Я переживала.
- Кать.
- Что?
- Вопрос задам – честно ответишь?
- Конечно. Мы же честные. Честные-пречестные.
- Я тебя обидел чем-нибудь? Огорчил?
- Нет, - ответила она легко, ни на секунду не запнувшись. – Выброси из головы эту глупость. Ты хороший.
- В глубине души?..
- Где-то очень глубоко, - рассмеялась она.
Кажется, получилась цитатка из какой-то киноклассики.
Я приподнял ее личико, посмотрел в ее вишенки с рассыпанными в них золотыми искорками. Правдивые-преправдивые.
- Значит, всё хорошо? – спросил я шепотом.
- Всё отлично, - заверила Катюша.
- А почему мне так хреново, как последнему занудному нытику-неудачнику, – случайно не знаешь?.. 
- Тебе надо отдохнуть. Съездить куда-нибудь. Развеяться.
- Я поеду, - машинально откликнулся я. – В Италию.
- Здорово. Там всё и наладится.
- Что наладится?
- Твой гармоничный внутренний мир, - она чмокнула меня в щеку отстранилась. – Ты уверен, что не хочешь обработать ссадины?
- Кать, прими совет от старшего товарища – не зови меня в свою квартиру. Я истерзан неадекватом. От меня надо бежать и баррикадироваться. Запираться на все замки. А то мало ли что.
- Ладно, - она отступала от меня, пятясь потихонечку, по шажочку. – Побегу запираться. И баррикадироваться.
…Она уходила, уходила. Она махала мне ладошкой и улыбалась. Прядочки ее волос сияли в свете фонарей.
- Обещай выздороветь! - задушевно попросила Катя уже издалека. – Ты нужен Зималетто здоровым и сильным. И творчески активным!
- Я постараюсь, - сипло сказал я. И тут же, откашлявшись, исправил голос на вкрадчиво-беспечный и озарился обволакивающе-светозарной улыбкой. И продемонстрировал ей ответный взмах ладонью: - А ты Мышака береги! Он парень утонченный, любит русскую классическую литературу и спать пластмассовым носом к стенке.
- Хорошо! - развеселилась Катюша. – Буду читать ему на ночь сказки Бажова и петь колыбельную про послушных мышат. Пока!
Она помахала мне еще раз, повернулась и впрямь побежала. Уже не оглядываясь.
Я сел в машину.
Надрывался мой мобильник, брошенный на соседнее сиденье. Несколько секунд я изучал аппарат, вспоминая, что это за штуковина. Потом ответил:
- Да.
- Ромчик! – раздался бойкий голосок Олеси, одной из Милкиных «рыбок». – Куда пропал? Не видать тебя, не слыхать. В мастерскую не забегаешь.
- Дела, - ответил я, ощущая ватность языка. – Конец года.
- Так всё, рабочий год закончился! Подскакивай ко мне и захвати мартини. Отметим!
- Я не пью.
- И давно? – изумилась Олеська.
- Временно на безалкогольной диете.
- Слушай, ну ты явно неудачное время для диеты выбрал. Праздники на носу!.. Ладно, не хочешь пить – не будем пить. Будем просто трахаться.
Олеська очаровательна, откровенна и цинична. И «чем-то большим» не грузит – ценнейшее качество.
- Прелесть моя, - сказал я с усмешкой. – Это самое заманчивое из всех возможных предложений. Но справься нынче как-нибудь без меня, окей?
- Ты не в настроении? – ахнула Олеська с превеликим недоумением. Еще бы – «не в настроении» она меня еще ни разу не видела и не слышала.
- У меня постный день. По календарю.
- По какому календарю?..
- По лунному, - сообщил я и надавил на отбой.
Взявшись за ключ зажигания, оглянулся на дверь подъезда, за которой скрылась Катя.
…Ну давай, Малиновский, проори своё бессильное «нет!» небесам.
Побейся головой о руль.
Иди в аллею, поешь снега со льдом.
Подерись еще с кем-нибудь.
Выпей полсупермаркета алкоголя.
Расколоти машину о Кремлевскую стену.
Начисти рыло менту. 
Угоди в милицию.
Устрой дебош в обезьяннике.
Всё равно никуда от признания не денешься.
С тобой с последним на этой бестолковой планете могло стрястись такое. Но оно с тобой стряслось.
Ты зверски влюбился.

3

…Я стоял у Катюшиного подъезда, запертого на кодовый замок, и вертел в руках мобильник. Думал о том, какая же это всё охренительная чехарда.
Например, я до сих пор не знаю номера телефона девушки, из-за которой уже чертову тучу времени проваливаюсь в какие-то головокружительные глубины и похож на бредовую карикатуру на самого себя.
Я набрал верную свою помощницу Александру.
- Шурочка, будьте добры, скиньте мне эсэмэской номер Пушкаревой.
- Эээ… Домашний или мобильный?
- Оба.
- Хорошо.
По напряженному сопению в трубке я понял, что Шуру раздирает дикое любопытство. Наверняка Света поведала подружкам, как из кабинета финдиректора раздавались звуки мировой войны типа удара о стену графина и звона разбитого стекла. И как я потом вылетел оттуда, будто раскаленное ядро из пушки, сея угрозу смертоносных разрушений.
Наверное, этим вывертом я заставил Катюшу объясняться перед женсоветом. Ей пришлось что-то выдумывать, выкручиваться.
Ох, грехи мои тяжкие.
Мне бы отползти с повинной головой куда подальше, а я снова в эпицентре. Хмельной, наглый и одержимый.
И самое страшное – не раскаиваюсь.
Получив СМС с номерами, я позвонил Кате на мобильник. Пока слушал гудки в трубке, изучал «план местности», как великий Кутузов – карту редутов перед боем.
Этаж, насколько я помню, четвертый. Дверь – по площадке направо. Значит, вон то окно. О, да там есть пожарная лестница. От нее до окна… ммм… где-то полметра. Интересный расклад.
- Алло, - нейтрально и вежливо прозвучал в телефоне Катин голос. Что вполне объяснимо – цифры ей на экране высветились незнакомые.
- Добрый вечер. Малиновский беспокоит, - нежно сообщил я в трубку. – Катя, покажись в окошечке, пожалуйста. Я тут, внизу.
Она не ответила, даже дыханья не было слышно. Но спустя пару секунд штора на том самом окне, которое я вычислил, шевельнулась.
- Видишь меня? – спросил я, улыбаясь.
- К сожалению, да, - гневно отозвалась Катюша. – Зачем приехал?
- Извиниться.
- За порчу имущества?.. Это не ко мне. Это к заведующему хозяйственной частью. Хотя, думаю, ему твои извинения тоже по барабану. Его больше счет на возмещение убытков интересует.
…Я плавился от горячего блаженства, слушая ее ледяной тон как самую ласковую музыку на свете. Боже, да я совсем пропащий.
- Кать, я расплачусь с завскладом в троекратном размере, не сомневайся. Выйди, пожалуйста, во двор.
- Неужели ты хоть на секунду вообразил, что я соглашусь? – еще пуще рассердилась она. – В таком случае тебе надо лечиться от самонадеянности. Причем срочно, пока еще можно что-то исправить. До свидания.
В ухо мне ударили гудки отбоя.
Я смеялся. Я знал, что так будет.
Ладно. Сейчас изобразим диспозицию номер два.
Я подошел к пожарке, натянул перчатки и полез наверх. Это было несложно, а что такое страх, я, кажется позабыл окончательно.
На уровне четвертого этажа я покрепче ухватился левой рукой за поручень, а правой – снова набрал номер. На этот раз домашний.
Трубку опять сняла Катя.
- Квартира Пушкаревых, - произнесла она уже тихо и настороженно. Интуиция у нее была хорошая.
- И снова здравствуйте! - порадовал я Катюшу, а заодно и ее интуицию. – Слушай, а классный обзор с высоты твоего окна. Правда, перекладины на лестнице скользковаты, но если я сорвусь – невелика беда, отработаю этим тяжкую вину перед тобой. Да это самая лучшая кончина, о которой я только мог мечтать.
- Не может быть, - пробормотала она с ужасом.
- Может, - сочувственно вздохнул я. – Вернись к окошечку, я тебе улыбнусь. На прощание.
- Сейчас, - нервно ответила Катерина сквозь зубы.
Скоро в окне вновь нарисовался ее прелестный облик. Уже такой близкий. В руках она держала стационарный аппарат, видимо протянув длинный провод из прихожей.
- Роман, слезай немедленно! – громким шепотом приказала Катя в трубку.
- Ни за что.
- Я родителей позову!
- Зови. И соседей по площадке захвати. Может, они как раз давно в цирке не были, а тут бесплатное шоу. Да, обязательно скажи им, что я еще и пою, если меня хорошо попросить. И играю на губной гармошке.
- Ты хочешь, чтобы я спустилась?.. – дрогнула Катина доселе стойкая принципиальность.
- Уже нет, - дерзко сказал я. – Поздно. Надо было сразу соглашаться. Теперь я хочу, чтобы ты открыла окно и впустила меня в комнату.
- С ума сошел?.. У нас гости. В смысле, у мамы с папой. Они на кухне сидят!
- Ну и отлично. Гости пусть гуляют, а мы с тобой поговорим. И все будут при деле.
- Я не желаю больше с тобой разговаривать. Хватит. Наговорилась! Прекрати этот фарс, спускайся и уезжай!
- Нет.
Как-то, наверное, исчерпывающе прозвучало моё «нет». С убийственной категоричностью. Не оставив сомнений – не спущусь. Скорее примерзну к железу. Скорее упаду и разобьюсь.
- Шантаж, - в бессилии шепнула Катя и бросила трубку на рычаг. Затем дернула за шпингалет и распахнула окно. И крикнула мне уже напрямую: - Ты ненормальный!
- Знаю, - счастливо рассмеялся я. – Отойди от подоконника, чтобы я смог забраться.
- Ты сорвешься!
- Ну, это неплохой для тебя выход, Катюша. Одна просьба – похорони меня рядом с тем воробьем. В общей могиле.
- Замолчи!..
Смеясь, я поставил носок ботинка на самый край перекладины, максимально вытянул корпус и ухватился за подоконник. Подтянулся на не подведших меня стальных мышцах и очутился в Катиной комнате.
Эта дивная комнатка сразу овеяла меня фантастическим теплом и детскостью. С плакатов Эйнштейн показывал мне язык, а Джон Леннон смотрел строго из-за очков. Пространство было неярко освещено только настольной лампой.
А на диване, привалившись к спинке, сидел Мышак Модестович и пялился на меня лукавыми, заговорщическими глазками.
Из недр квартиры, со стороны кухни, раздавались оживленные голоса и звон посуды.
Я закрыл за собой окно.
Катя стояла, прижавшись спиной к двери. В домашнем легоньком брючном костюмчике. Милая до судорожного сжатия в моей грудной клетке и горле. И проклятущего бурного разлива горячего моря по всему телу.
Вся такая простенькая, девчонистая. Без элегантного лоска, как на совещании. Почему-то я от этого кайфовал.
Видимо, у меня был взгляд голодного крокодила, вылезшего на берег и обнаружившего добычу. Потому что Катя сразу паническим шепотом предупредила:
- Только попробуй.
- Что попробовать? – уточнил я с любопытством.
- Хотя бы приблизиться. Тут же закричу на весь дом.
- Понял. Держу дистанцию. А пальто снять можно? А то у вас жарко.
- Можно, - она настороженно следила за каждым моим движением.
Я скинул пальто, положил его на стул.
- Говори быстро всё, что ты хотел сказать, - велела Катерина. – Очень кратко и по существу. Справишься?
- Легко, - заверил я. – Тогда я по пунктам, как в математике. Первое. Прости меня, я вёл себя как скотина.
- Принято, - кивнула Катя. – Дальше?
- Второе. Не волнуйся насчет бумаг, которые я порвал. Лично поеду к Неделькину и всё восстановлю.
- Тоже принято. Что-то еще?..
- Да. Третье. Я влюбился в тебя по уши и ничего не могу с этим сделать.
…Катюша медленно моргнула, прижала ладонь к губам. Кажется, даже вцепилась в нее зубами, поскольку съежилась, как от боли. А потом взметнула ресницами и опалила меня смятенным огнем повлажневших своих вишен.
- Это всё? – шепотом спросила она.
- Да. Теперь всё.
- Хорошо. Бери пальто, я выведу тебя через дверь. Никто не заметит, если поторопишься.
- А я как раз никуда не тороплюсь, - заявил я и неспешно присел на край стола.
- Ты пьян, Рома, а я устала, - проговорила она сдавленно и обхватила себя ладонями за плечи. – Пожалуйста, уходи.
Я увидел, как дрожат эти ее беззащитные плечики, и едва не умер от острой нежности и тяжкого стыда.
- Кать, я не пьян, - сказал я тихо. – То есть я выпил, но… повиси на этой стылой лестнице на морозе – даже после бочки спирта протрезвеешь. Я правду говорю. Влюбился как проклятый. Хоть вешайся. 
- Я тебе не верю.
- Да? Ну, тогда назови другую внятную причину, по которой я сегодня разнес твой кабинет, а потом лез по этим грёбаным обледенелым перекладинам, рискуя свернуть шею. Назови, назови!
Катерина добросовестно попыталась насчет других причин помыслить.
- Уязвленное самолюбие, - озвучила она наконец версию.
- Мелковато, Кать, для риска собственной репутацией и головой, - вздохнул я. - Еще варианты?
Катюша молчала в затруднении. Вариантов не находилось.
- Бесполезно, - посочувствовал я тщетности поисков ею какой-то другой истины. – Я влюблен и дико ревную. Иных объяснений нет.
- Ты ведь совсем не ревнивый…
- Ага, - подтвердил я с иронией. – Абсолютно не ревнивый. А вазу об стену долбанул – это я просто тренировку пропустил в секции по метанию ядра. Решил наверстать.
- Но ты же не способен влюбиться! - растерянно напомнила она мне аксиому, очевидно усвоенную от вездесущего и всезнающего женсовета.
- Так в том-то и дело! – горячо поддержал я. – Не способен вообще. Представляешь, как я охренел?
- Странно, - пробормотала Катя. В задумчивости отошла от двери, села на диван и машинально взяла на руки Мышака. – Может, тебе к врачу сходить?..
- К психиатру, что ли? И что я ему скажу? «Спасите, я влюбился»? Он меня спасет, ага. Отправит в белый дом с зарешеченными окнами. Не, не вариант.
- От меня-то ты чего хочешь? – хмуро поинтересовалась она. – Я уж тем более не специалист по наваждениям.
- Почему - по наваждениям?..
- Потому что это у тебя наваждение, - заявила Катя строго. – Затмение, понимаешь? Как у луны или у солнца. Бац – и накатило. Как накатило, так и откатит. Надо подождать.
- Как интересно, - я покусывал губы от рвущегося смеха. – А сколько ждать – хотя бы примерно не знаешь? Что по этому поводу астрологи говорят?
- Ёрничаешь? – заподозрила Катюша.
- Да какое, к чертям, ёрничанье! Я в бедственном положении. Я же становлюсь социально опасным существом, как ходячий термоядерный заряд. Ты просто обязана оказать мне содействие. Хотя бы дружеским советом.
- А что, шведская укротительница тигров не справилась?..
- А ты ревнуешь? – спросил я с надеждой.
- Не дождешься! – отринула предположение восхитительная моя мучительница. И тут же с вызовом добавила: – Кстати, если тебя это беспокоит и ты именно из-за этого скачешь по перекладинам, как бешеный орангутанг… то у меня не было ничего с Андреем Палычем. Просто ты меня разозлил.
- Я знаю.
- Откуда?..
- Догадался, - я не стал подставлять разоткровенничавшегося Жданова. - Кать, у меня тоже ни с кем ничего не было. Тоже ляпнул от злости.
- Не верю ни одному слову!
- Дурочка. Я о тебе думал.
- Роман, прекрати!
Она ушла от меня в глухую оборону со стойкостью последнего защитника Брестской крепости. Мышак на ее коленях глазел в мою сторону и как будто потешался надо мной, растопорщив свои симпатичные усы.
- Катя, давай поговорим.
- О чем?
- Обо всем.
- Рома, вообще-то… - она бросила взгляд на дверь. – Вообще-то у нас гости на кухне. Папе в любой момент может прийти в голову потащить меня туда за стол. Представляешь, что будет, если он застанет в моей комнате тебя?.. Ну, какие сейчас разговоры?..
- А что, кстати, будет, если он застанет здесь меня? – заинтересовался я.
- О, мало не покажется. Будет конец света в отдельно взятой квартире.
- В смысле – я буду лететь с четвертого этажа плавно как бабочка?..
- Давай не будем проверять, - вздрогнула она. – Давай я быстренько тебя провожу, пока они там очередной тост произносят.
Только Катя упомянула про тост – как со стороны кухни раздалось довольно громкое «бамс». Это явно стукнула о стену распахнувшаяся кухонная дверь.
- Вот так-то лучше! – послышался веселый, зычный голос Валерия Сергеевича. – А то дышать нечем! Вовка, сколько раз я тебе говорил – бросай курить!
- Я могу на площадку выйти, - сконфуженно пробасил некий Вовка. – Я же предлагал…
- Да сиди уже! – властно прикрикнул Пушкарев. – Будешь еще бегать туда-сюда! Давай споём! Давай нашу!
- Катастрофа, - в испуге шепнула Катюша. – Они открыли дверь. Им душно.
- Ну и что?
- Как что! Кухня – напротив! Как только мы выйдем, нас увидят!
- Да не волнуйся, - успокоил я ее, улыбаясь. – Я обратно по пожарке спущусь.
- Нет!
- Почему?
- Перекладины скользкие. Сам сказал. Это очень опасно!
- Кать… ты за меня переживаешь?..
- А что я, деревяшка, по-твоему? – рассердилась она и гневно сдула со лба прядочку волос. – Лучше подождать. Гости скоро уйдут – им ехать далеко, нельзя на метро опоздать.
- Ладно, - с удовольствием отказался я от возражений, оторвался от стола и стал медленно приближаться к ней.
В это время на кухне нестройными голосами затянули песню про артиллеристов.
- Рома, что ты делаешь?..
- Хочу сесть к тебе на диван. Устал стоять. Всё равно ведь ждать.
- Сядь на стул!
- Диван мягче.
- Папу позвать?.. – пригрозила Катюша.
- И маму, - я кивнул. – И гостей. Сколько их там?
- Двое.
- Отлично. Вчетвером они возьмут меня за руки-ноги и выкинут в окно. Это будет потрясающее зрелище. Ты залюбуешься.
- Ты бессовестный шантажист.
- Да я вообще кошмар что такое.
Я сел с ней рядом, оставив между нами крохотную дистанцию.
- Кать, - сказал я мирно, - а мне приснилось, что мы с тобой марками менялись.
- Правда? – она удивилась, улыбнулась и невольно расслабилась. – Я в детстве собирала. Недолго.
- А я – класса до девятого. Серьезно увлекался.
- Ты умел быть серьезным?..
- Нет, - смеясь, ответил я честно. – «Серьезно увлекался» - это значит с пылом и страстью.
- А, ну да, - вздохнула Катюша. – С пылом и страстью – это твоё.
- Это плохо? – смиренно спросил я.
- Это просто данность. Тебя надо принимать таким, какой ты есть.
– Ты принимаешь?..
- Что за вопрос? – тихо рассмеялась она. – А что я сейчас делаю? Сижу и принимаю незваного гостя, он же мне вообще выбора не оставил.
…Я впитал ее легкий смех, ее аромат и понял – всё. Караул.
Притянул девушку к себе, обнял. Мышак выскользнул из Катиных рук и бесшумно повалился на пол.
- Из сотни тысяч батарей – за слезы наших матерей! – залихватски пел кухонный хор. – За нашу Родину – огонь, огонь!
Преодолев слабое, смятенное Катюшино сопротивление, я прильнул губами к ее губам.
Замерев на пару секунд, она судорожно обхватила меня за шею горячей рукой, подалась ко мне.
- Милая… - я блаженно погружался в наши объятия. – Соскучился по тебе… смертельно…
Моя бесстыдная ладонь скользнула ей под кофту – к голой спинке.
А ведь хотел только обнять и поцеловать. Вот я свинтус.
- Убей меня… - я скользил губами по ее лицу, спускался к шее, а к моей ладони под кофточкой присоединилась вторая. – Лучше убей, но не могу я с тобой дружить. Переоценил я себя…
Катюша отвечала на мои ласки – так мягко, сладко, так восхитительно. Ее кожа разгоралась и обжигала меня.
- Кать… у тебя что, снова температура?
- Ага, - нервно всхлипнула она.
- Это что… на меня такая реакция?.. – обалдел я от открытия. – Катя. Ты на меня так реагируешь?.. И в тот раз – тоже?..
- Молчи, - Катюша закрыла губами мой рот. А после поцелуя горячечно выдохнула: - Задвижка...
- Что?..
- На двери есть задвижка. Правда, ветхая и я ею никогда не пользуюсь. Но она есть.
- И что ты хочешь этим сказать?..
- Ты глупый?..
Я близко заглянул в ее глаза и увидел в них ту самую мерцающую бездну, которую видел всегда, когда мы с моей девочкой сходили с ума.
Меня опять обожгло. Озарило.
Я, мерзавец, подсадил ее на этот губительный наркотик – экстремальный срыв в пропасть. Когда всё на грани. Когда невозможно, немыслимо, нереально – и тем не менее. Когда наплевать, что будет потом, а имеет значение только здесь и сейчас.
Бедняжку мою это пугало и смущало – когда спадала волна лихорадки. Она пыталась с этим покончить. Пыталась перевести нас в разряд друзей.
И новый срыв. И виноват в этом только я.
- Катюша, подожди…
- Ты такой потрясающий…
- Кать, я не хочу, чтоб ты думала, что только одно мне и надо.
- Закрой дверь…
- Катя!
- Ромка…
…Эта форма имени с буквочкой «к» разбила вдребезги всё моё благоразумие с потугами на благородство. Никогда прежде она не называла меня вот так – по-свойски, по-озорному. В этом было что-то волнительное до жути. До опьяняющего восторга.
Я опомниться не успел, как мы снова лихорадочно целовались. Катины пальцы пробрались сквозь пуговицы моей рубашки. Поглаживали меня по животу.
…Я, может, и апостол Павел – где-то в глубине души. И даже, возможно, отчасти архангел Гавриил – где-то еще более глубоко. Но от прикосновений Катюшиных рук, от не отрывающихся от меня манящих губ я постыдно становился мужчиной-зверем, которого клинит от страсти к этой девушке.
Она сама метнулась к двери и закрыла ее на задвижку. Эти несколько мгновений были последним слабым прояснением в моей пропащей голове, когда я успел сказать:
- Кать, ты же пожалеешь…
- Не говори ничего… - она высвободила мою рубашку из-под ремня, выдирала пуговицы из петель, целовала мою грудь и плечи.
Это был полный невозврат.
На кухне нестройными развеселыми голосами затянули песню «Эх, путь-дорожка фронтовая».
Под шутливо-оптимистичный гимн освободительной армии мы с Катей оказались на разобранном диване, сталкиваясь пальцами, путающимися в петлях и крючках, рвущими ремень из пряжки, ткань одежды – с рук, с ног, отовсюду...
- Помирать нам рановато! – громче и азартнее всех выводил Валерий Сергеевич. – Есть у нас еще дома дела!..
Это была самая эротическая песня на свете, любая жалкая «Энигма» отдыхала.
Блаженство при соединении было таким сокрушительным, что сознание практически отлетело от нас с Катюшей прочь. В моей плененной безумием голове мелькали только какие-то обрывки мыслей, как короткие вихри. Вроде тех, что такого великолепного секса не бывает. Просто не может существовать как явления, это было бы слишком для обыкновенного гомо сапиенса.
Но это было. Это происходило с нами.
- За непобедимую Красную армию! – провозгласил на кухне по окончании песни Пушкарев.
Под триумфальный звон бокалов Катя извивалась и металась подо мной, и я губами помогал ей сдерживать стон. А потом каторжным усилием воли я заставил не закричать себя, и как это мне удалось – уму непостижимо. Учитывая исключительную силу и остроту ощущений.
- Эх, дороги… - понеслось из кухни протяжно и самозабвенно. – Пыль да туман…
Мы с Катюшей так и оставались слитыми, неразрывными. Тяжело дышали. Благодарили друг друга за наслаждение поцелуями.
Наступившая разрядка не погасила лихорадки. Дрожь продолжалась на глубинном уровне, как затаившееся цунами.
- Боюсь, мне этого мало, - виновато шепнул я Кате на ушко. – Я изголодавшийся.
Она тихо смеялась мне в плечо. Успокаивающе терлась носиком о мою руку.
Сладостные минуты невесомости перед отрезвлением.
Ох, Катя. Знать не можешь, что ты творишь со мной.
- Знать не можешь, – пел в унисон кухонный хор, - доли своей! Может, крылья сложишь посреди степей!..
Моя девочка задумчиво водила пальчиками по моим ключицам.
Я ловил ее ладони и целовал их.
- Я люблю тебя, - сорвалось у меня.
- Нет… - едва слышно откликнулась Катюша.
- Выстрел грянет! – неслось с кухни. – Ворон кружит! Мой дружок в бурьяне неживой лежит!..
…Песня закончилась, опять сменилась задорным звоном бокалов.
- Катя, что значит – нет?
- Тихо.
- Что значит – нет? – умерил я шепот. – Я вру, по-твоему?..
Она не ответила - громче зазвучали голоса и смех извне. Гости и хозяева вывалились из кухни в прихожую.
Катя съежилась в моих руках. Ее дыхание словно напрочь иссякло. Она будто только что осознала, кто она, где она и что сейчас происходило. Вот здесь, в ее невинной комнатке. За тонкой стеной, отделяющей ее от родителей.
Хозяева шумно провожали гостей. Возились с одеждой, с обувью, что-то бесконечно брякало и обрушивалось. Наконец – щелканье входного замка и прелестный вопрос Валерия Сергеевича:
- А почему Катюха к нам так и не вышла?.. Что за номера?!
Он дернул дверь комнаты дочери и недоуменно констатировал:
- Еще и заперлась!
- Перестань, Валера! – раздался приглушенный голос его жены. – Спать уже лег ребенок, а ты ломишься…
- А заперлась-то зачем?..
- Вот от тебя и заперлась! Потому что ты вечно, как переберёшь, так лезешь к ней с дурацкими разговорами. А ребенку на работу вставать ни свет ни заря!.. Иди уже сам ложись!..
- Да чего она так рано-то? – не унимался Пушкарев. – Половина двенадцатого только.
- Тебе всё рано! – хмыкнула Елена Александровна. – Твоя б воля – до утра бы гудел. Иди ложись, говорю, не дай бог разбудишь…
…Скоро за дверями всё стихло, а Катя в моих объятиях так и не пошевелилась ни разу.
Я осторожно повернул к себе ее личико, ласково коснулся губами губ.
- Какая же я дрянь, - с горестным ужасом прошептала она. – Если бы они знали…
- Кать. Что мы дрянного сделали? Убили, ограбили кого-то?
- Ох, Рома. Ты не понимаешь. Давай одеваться потихоньку. Сейчас они угомонятся. Папа быстро засыпает, когда выпьет. И мама умоталась. Я провожу тебя до дверей.
- Знаешь что, - меня охватило гневное упорство. – Я с места не сдвинусь, пока ты мне не объяснишь, в чем наше преступление. И почему на моё «Я тебя люблю» ты сказала «нет». Что – «нет»?..
- Давай завтра поговорим, - попросила она с торопливо и мягко. – Пожалуйста.
- Когда – завтра?
- Ну… во время обеда, например. Прошу тебя. Не сейчас.
- Ладно, - нехотя смирился я. – Завтра так завтра.
- Угу. Заодно обсудим, как перед Неделькиным будем оправдываться за порванный контракт, - тихонько фыркнула Катя.
- Насчет Неделькина не беспокойся, я сам всё улажу. Я его очарую, и он мне всё простит.
- Ты еще и мужчин очаровываешь?
- А что делать. Приходится…
Мы неслышно смеялись, и Катюша вроде бы понемногу расслаблялась, успокаивалась.
Пока не затрезвонил мой чертов мобильник. Оказывается, он валялся у диванной ножки, выпав из пиджака, тоже брошенного где-то неподалеку.
- Мама услышит! – запаниковала Катя. – Это чужой звонок! Не такой, как мой!..
Я быстро дотянулся до аппарата, но вот проклятье – в спешке нажал не на сброс вызова, а на приём громкой связи. И тут же во всеуслышание замурлыкал голосок стриптизерши Эмилии, чтоб ее:
- Ромочка, ты не передумал?.. Может, всё же подъедешь?.. Не разочарую!..
Мысленно молниеносно перебрав все крепкие выражения, какие только знал, я наконец отключил телефон. Замерев, мы с Катей прислушивались к звукам извне. Тишина.
- Кажется, пронесло, - шепнул я.
- Да, - согласилась она. – Наверное, мама уже ушла спать. Ты почему не одеваешься?
- Кать… да не собирался я к ней ехать, - досадуя на дурацкий эпизод с голосом негодницы Эмми, заверил я. – Ну, клянусь тебе!
- Ты не должен мне ничего объяснять, а уж тем более клясться. Это ни к чему.
Я с тревогой наблюдал, как, избегая смотреть в мою сторону, Катя соскользнула с дивана и принялась собирать свою одежду.
- Хорошая моя, милая моя, - предпринял я еще одну проникновенную попытку. – Не знаю, что именно в твоей умненькой голове сейчас крутится… но ты одно должна уяснить – девица эта ничего для меня не значит! Да все они…
- Рома, - быстро и строго перебила Катя. – Прекрати. Я всё понимаю.
- Что ты понимаешь?
- Это твоя жизнь.
- Да какая, к черту…
- Роман! – нервно рассмеявшись, снова не позволила мне упрямица договорить и кинула в меня моей рубашкой. – Немедленно одевайся, и ни слова больше. Это моя комната, и тут я распоряжаюсь.
- Нашла ведь аргумент, с которым не поспоришь, - вздохнул я в бессилии, натягивая рубашку и стараясь поймать взгляд дивных вишен.
Куда там. Она ускользала всё дальше, вроде бы оставаясь со мной в одном пространстве. Я наполнялся смутным волнением, неуютом, желанием вернуть нашу горячую близость и слитость. Но нить между нами как будто натягивалась, истончалась и грозила оборваться. И это было невыносимо.
Уже одетый, я завладел Катиной ладошкой. Еще несколько минут назад полыхавшая, она была холодна.
Я целовал ее пальчики, грея их дыханием. Я их зацеловывал со всех сторон.
- Пойдем, - напряженно шептала Катюша и всё пугливо оглядывалась на дверь. – Пойдем, я провожу…
- Еще минуточку…
- Поздно…
- Я люблю тебя, слышишь?
- Рома, пожалуйста…
- Почему ты меня затыкаешь?
- Я боюсь этих слов, - выдохнула вдруг она.
Я растерялся. Сглотнул комок. Обнял Катю крепко. Гладил по голове.
- Кать. Достал я тебя, да? Напугал? С толку сбил?
Она приникла к моей груди щекой. Горячим шепотом ответила:
- Ты ни в чем передо мной не виноват, Ромочка. Это я, я виновата.
- Да в чем? – чуть ли не в голос воскликнул я, до дрожи тронутый ее нежным тоном и этой ласковой формой моего имени.
- Тише.
- Прости, - спохватившись, приструнил я свои голосовые связки. – Но я не понимаю…
- Ты действительно хочешь узнать, что со мной? – спросила вдруг она, подняв голову и пытливо заглянув в мои глаза. – Хочешь выслушать и попытаться понять? Тебе это надо? Тебе это важно?
- Ну, конечно!
- Хорошо. Завтра. В обеденный перерыв.
- А почему не вечером? Могли бы сходить куда-нибудь.
- Ром, это не свидание, - Катюша улыбнулась. – Это трудный и не очень веселый разговор. Думаю, ты к таким не привык. Вот и спрашиваю еще раз – ты уверен, что он тебе нужен?
- Да, да. Я уверен, - сказал я.
А у самого холодок тревоги по спине пробежал. Что уж тут отрицать – к трудным и серьезным разговорам я и впрямь не привык. Я их как-то не очень и умел. Через пару минут после начала любой беседы из меня обычно начинали переть смешочки, как бесцеремонные тараканы из щелей при выключенном свете.
Ну и пусть. Мне всё равно. Это же Катя. Это же с ней!
Да я с ней готов был сидеть и переписывать от руки «Капитал» Маркса, подчеркивая в каждом предложении подлежащее и сказуемое.
Совершив очередное открытие, я стал тихо смеяться и зацеловывать моё чудо.
- Ты неисправим, Ромка, - философски приняла привычный накат моего веселья Катюша и порадовала меня слабым, но вполне мирным мерцанием вишенок.
- Я балдею, когда ты меня Ромкой называешь.
- Почему?..
- Не знаю. Крышу срывает.
…Срывало у меня не только крышу. Стискивая Катю в объятиях, я снова возбуждался. Я вновь был голоден, как проснувшийся по весне медведь, которому удалось насладиться лишь несколькими каплями дивного меда.   
- Ром, тебе пора…
- Иду, иду… Давай я заеду завтра за тобой. Перед работой.
- Зачем?..
- Поедем вместе.
- Нет, я… - она сжалась, но всё же твердо закончила: – В общем, Андрей Палыч заедет за мной. Нам надо в банк к девяти. Встреча со Шнайдеровым.
- Ясно, - только и смог я выговорить.
Оказывается, ревность – это такой хищный червяк-паразит, типа солитера. Только сидит не в кишках, а в сердце, и жрет его изнутри.
С ума сойти, у меня имеется сердце. Доказательство – жадному солитеру есть что пожирать.
Сколько ж на меня открытий-то свалилось разом. Одно за другим. Кувалдой по голове, пилой по внутренностям.
- Деловая встреча, - потерянно добавила Катя.
Я сдержался от комментариев. Просто кивнул.
В дверях квартиры моя девочка поцеловала меня. С трогательной нежностью.
И от этой торопливой, скользящей ласки мне стало совсем невмоготу.
- Катюша…
Она положила свой палец мне на губы, запрещая что-либо еще говорить. И бесшумно закрыла за мной дверь.

4

Этой ночью меня наконец-то посетила холера, прежде неведомая моему здоровому организму, - бессонница. Я то хватался за сигарету, то бессмысленно тыкал в кнопки телевизионного пульта. А то закрывал глаза, и накатывало яркое безумие – воспоминание о наших с Катей ласках.
Возбуждение волнами гуляло по моему телу, и я гнал его очередной сигаретой. А оно возвращалось и дразнило.
Надо, видимо, закупить брома килограммов пять, я же ни фига спать не могу в таком состоянии! И ведь не шестнадцать мне, тридцатник скоро!.. Чтобы вот так…
…Малиновский, чем занята твоя несчастная голова? У тебя две серьезные проблемы. Первая. Ни черта тебе Катя не верит, и нечему тут удивляться. А ты сам-то себе поверил бы еще две недели назад?.. Тоже мне, герой, пожарную лестницу штурмом взял, в любви признался, заставил девушку тебя захотеть… да так сильно, что и про родителей с гостями за стеной позабыла. Ну, прямо подвиг, твою мать. Зато потом впала твоя Катюша в ужас и болезненное отрезвление. Да еще и наслушалась, как одна из двухсот твоих любовниц в трубку мяучит, призывая кота на случку. Чему верить?.. Кому верить?.. Тебе, остолопу?.. Да щас. Это не про Катю.
Так. Далее. Вторая проблема. Жданов.
Ты, Малиновский, предал своего друга. Вот теперь – точно предал. Внятных оправданий для тебя нет, кроме всё того же: влюбился – пытался справиться – не смог. Теперь вы, Малиновский, с лучшим другом откровенные соперники, как это ни прискорбно. Потому что молчать ты больше не станешь. Намолчался и наскрывался. Хватит.
Это плохо. Это беда. Андрюха мне дорог. Потерять друга я не хочу. Но и Катю не отдам. Прости, Палыч.
Если только она сама…
Меня как ледяным душем окатило, я сел на постели, уставившись в темноту.
Катюша хочет со мной о чем-то поговорить. И очень похоже на то, что этот ее разговор – очередная запланированная попытка бегства от меня. С приведением неоспоримых аргументов и доказательств.
Она не сказала, что любит меня. Она была от этого далека, как Москва от Сиднея. Отпихивалась от моих признаний, как барахтающийся котенок – когтистыми лапками.
…Какой вывод напрашивается, умник-разумник? Что у Кати к тебе – только сильная сексуальная привязка, которой она стыдится. А сердечко ее…
Сердечко ее там, где Андрей Жданов. Тот самый Андрей Жданов, которому Катюша напомнила, гуляя в зимнем парке, как искрится снег под фонарями. А заодно готова напомнить, как поют птички на ветках, как квакают лягушки на кочках и еще много всяких чудесатых чудес.
Андрей Жданов, единственный и неповторимый.
Мне реально стало худо. Даже горло перехватило.
Нет, это моё больное воображение. Я же оптимист. Я же клинический оптимист!
Я упал обратно на подушку, облизал пересохшие губы.
Ой, я влип. Ой, как корежит меня. Вот они, эти муки смертельные, какими, оказывается, бывают. Полчаса рая – ночь пытки.
...Катя, пощади. Скажи, что ты любишь меня. Как же я хочу это услышать. Да мне придется постараться не умереть от счастья, если услышу.
Скажи это мне, милая…

Я уснул только под утро – провалился в некрепкое забытьё. Но встал на удивление бодрым, выпил две чашки кофе и ощутил небывалый прилив сил.
Да, я опять иду на бой, но настроен решительно, как будто враг у ворот, за спиной Москва, а я – командир взвода имени меня и посрамить воинской чести не имею права. Всё-таки я внук генерала.
Сев в машину и глянув на часы, я мрачно вспомнил – Катя отправилась со Ждановым в банк, на встречу со Шнайдеровым. Ну, значит, я пока разберусь с Неделькиным и с порванным контрактом.
Так и сделал – навестил фирму-партнера, обаял сначала секретаршу Неделькина, потом самого Неделькина, а потом до кучи его маркетолога-мужика и бухгалтера-женщину.
Чувствуя себя бисексуалом-победителем, поехал в Зималетто.
По дороге купил для Кати цветы. Царственные такие герберы насыщенного багряного цвета с вкраплениями желтизны.
Вышел из лифта с букетом и пригвоздил к себе жадное внимание дамочек у ресепшена. Там тусовались, помимо Тропинкиной, Таня с Амурой и вечная оппозиция в лице Клочковой.
...Мда, только ступил на этаж, как сразу перед глазами четыре девушки, две из которых – твои бывшие, Малиновский, любовницы. А если проследовать до мастерской Милко – там запнешься о каждую вторую как о бывшую. И все прекрасно об этом знают. Включая Катю. Ты, Роман Дмитрич, хоть сад из гербер тут разбей и птичек в него запусти – кем был в умах людей, тем и останешься.
- Классный букетик! – простодушно восхитилась Пончева.
- Спасибо, - снисходительно поблагодарил я.
- Интересно, для кого, - мрачно пробурчала Вика.
- Наверное, у кого-то торжественная дата, - дипломатично предположила Амура. – У какого-нибудь бизнес-партнера. В смысле, бизнес-партнерши.
- Ага, - скорчила ехидную гримаску Клочкова. – У этой «бизнес-партнерши» параметры девяносто – шестьдесят – девяносто. Роман Дмитрич лично измерил. На ощупь.
- Не измерял, - поведал я таинственно.
- Что так? – хмыкнула Виктория. – Сантиметр испортился?
- В глаза ей смотрел.
- Куда? – почему-то испугалась Клочкова, будто я какое-то невероятное место назвал.
- В глаза, Викуся.
- А кому - ей-то? – пролепетала Татьяна, сгорая от любопытства.
- Кате, - спокойно сообщил я.
И пошел себе дальше, ощущая спиной тяжелое групповое оцепенение у ресепшена.
Ну всё, я двинул ва-банк, я сжег за собой мосты к отступлению. И это оказалось поразительно легко. Даже не ожидал.

В приемной финансового директора Света Локтева уставилась на меня с такой опаской, словно я явился с целым рюкзаком некачественных китайских петард с целью разнести ими окружающее пространство. Помнила, как я чуть не затоптал ее накануне, вылетев от Катюши.
- У себя? – мягко спросил я, кивнув на дверь.
- У с…себя, - с запинкой ответила Светлана, скользнув растерянным взором по цветам.
- Одна?
- Нет, не одна. У нее человек.
- Понятно, - я улыбнулся. – Человек. Ну, хорошо, что не зверь. А имя и фамилия у человека есть?
- Есть, - спохватилась Локтева. – Николай Зорькин только что приехал.
- Зорькин? – озадачился я. – Они же вроде вопросы по Никамоде на дому решают.
- Ну да, - подтвердила Светлана. – Обычно на дому. Но господин Зорькин с адвокатами общался, вот и завез Кате по пути какие-то бумаги.
- Ясно. А от Шнайдерова Катя и Андрей Палыч давно вернулись?..
- Эээ… ну, где-то полчаса назад, - Света вдруг глянула на меня в некоем затруднении, будто что-то хотела добавить, но не решалась.
- Что-то не так? – подтолкнул я ее к выдаче невысказанного.
То ли на Локтеву произвели впечатление цветы в моих руках. То ли она побаивалась, что на мне под пиджаком пояс шахида и я приведу его в действие, если мне кто-то вздумает перечить. В общем, что-то заставило ее оглядеться по сторонам и, понизив голос, сообщить:
- Катя странная приехала. Нервная.
- Нервная?..
- Ага. Ключ в дверной замок еле вставила. Не могла понять, о чем я ее спрашиваю. А я спрашивала-то всего – обедать с нами пойдет или нет. Глаза такие… темные совсем.
Я молчал. Покусывал губу.
- Может, Шнайдеров расстроил? С нашими банковскими счетами что-то не то? – робко предположила Светлана.
- Может быть, - задумчиво согласился я и направился к кабинету.
- Роман Дмитрич! – секретарша вскочила.
- Да?
- Вы что, войти собираетесь?
- Именно так.
- Может, я доложу?..
- Светочка, - укоризненно произнес я. – Я ведь не посетитель со стороны. Я коллега.
- Да, но они там беседуют о чем-то… с господином Зорькиным…
- Ничего, - успокоил ее я. – Третьим буду.
…Конечно, я понимал, что не прав. Надо бы сдержаться и подождать окончания визита друга детства и по совместительству финансового директора Никамоды. Но меня несло и влекло с неостановимой силой.
Я и раньше не умел быть правильным. А уж теперь…

Пространство кабинета открыло мне прелестную картину – Катя и Коля сидели на диванчике, взявшись за руки.
Вернее, это Зорькин забрал себе Катину ладошку и что-то ей втирал, доверительно склонившись к ее уху, а Катюша печально улыбалась.
А еще я услышал потрясающую и загадочную фразу, произнесенную Николаем:
- Если ты заболеешь – то и я заболею. Забыла?..
И тут же они оба среагировали на моё появление, повернув головы.
- Здравствуйте, - произнес я проникновенно. – Извините, что без доклада.
- Добрый день, - сдержанно отозвался Коля и переместил взор на букет. – Шикарные цветочки. Подозреваю, что не мне.
Ух ты. Похоже, юноша мне дерзил. Правда, вроде не злобно, а скорее иронично.
- Не вам, - в тон ему подтвердил я. – Это же герберы. Для вас я бы выбрал пеларгонию плющелистную.
- Офигеть! – оживился он. – Плюще… как вы сказали?
- Плющелистную. В простонародье – герань.
- Вообще-то я кактусы люблю, - с достоинством сообщил Зорькин и поправил очки на носу.
- О, да у вас изысканный вкус, - похвалил я. – Ну, теперь я знаю, что дарить вам на день рождения. Кстати, а когда у вас день рождения?
- На приглашение напрашиваетесь?..
- Что значит напрашиваюсь? Настаиваю!
- Может, хватит? – вмешалась в нашу изящную перепалку Катя. При этом она явственно сдержала улыбку, и меня это обрадовало.
- Ладно, - Николай поднялся. – Поеду, еще дел столько. Да и пообедать пора. У тети Лены сегодня что, борщ?
- Суп с клецками, - ответила Катюша.
- Обожаю! – закатил глаза Коля. И торжествующе зыркнул в мою сторону.
Мол, где я, а где тети Ленин суп с клецками. Что доступно для Николая Зорькина, то недоступно для Романа Малиновского. Что позволено Юпитеру, то не позволено быку.
- Приятного аппетита, - вежливо пожелал я ему.
- Мерси, - хмыкнул он и величаво покинул кабинет.
Я подошел к диванчику и сел рядом с Катюшей. Положил букет ей на колени.
- Бойкий паренек, - промолвил я. – И место для меня нагрел, какой молодец.
- Без цирка никак нельзя было? – поинтересовалась она с мягкой укоризной.
- Он первый начал, - заявил я тоном первоклассника, которого после потасовки с товарищем утащили за загривок к директору на ковер.
- Да, Колька бывает задиристым. Этого у него не отнимешь.
- Он знает о нас?.. – решился я на вопрос.
- Да, я сказала ему. Прости.
- За что простить? Говори кому хочешь. Хоть по Первому каналу бегущей строкой пусти.
- Спасибо за цветы, - ушла Катя от темы и осторожно тронула пальцем лепесток. – Но тебя же видели. С ними.
- Кто видел?
- Ну… Света, например.
- Вроде на зрение она не жаловалась, - кивнул я. – Значит, видела. А что?
- Тебе ли не знать, что это такое – попасть на языки женсовету, - пояснила Катя в замешательстве.
- А, вон ты о чем, - я потихоньку начал гневаться, но смех всё еще пересиливал. – Полагаешь, Свету пора убрать как ненужного свидетеля?.. Впрочем, есть менее кровавый вариант. Скажи подружкам, что цветы – это в честь Дня независимости Конго. Объясни, что мы с тобой фанатики этого дела – отмечаем Дни независимости всех стран. По списку. И поздравляем с ними друг друга. Я тебе – букет, ты мне – бутылку хорошего виски. Кстати, где моя бутылка виски?..
- Ром, ну хватит ёрничать.
- А тебе хватит напрягаться. Что я такого сделал? Я просто принес цветы моей девушке. В чем тут криминал?         
- А разве я твоя девушка? - вздрогнула она.
- А чья же?..
- Ничья. Сама по себе.
- А я не согласен, - нахально заявил я.
- Ох, Рома, - вздохнула Катя и, зажмурившись, поднесла герберы к лицу, вбирая их аромат.
- Я так понимаю, - медленно проговорил я, - что это уже начало нашего эпохального разговора?.. Тогда у меня сразу несколько вопросов, если не возражаешь. А. Почему Зорькин держал тебя за руку? Б. Почему он сказал: «Если ты заболеешь, то и я заболею»? В. Почему ты вернулась из банка расстроенной?..
- Откуда ты знаешь, какая я вернулась? – встревожилась она.
- Всё та же Света донесла. Видишь, пока ты прячешь нас с тобой от женсовета, его представительница уже по доброй воле начала работать на мою разведку, - с торжеством заметил я. И скромно добавил: - Это моё обаяние виновато. Оно у меня неоперабельное. Врачи ничего не могут поделать. Так и говорят: «Мужайтесь, Роман Дмитриевич. Смиритесь».
…Катя смеялась. Мне казалось – она на грани того, чтоб расплакаться, а она смеялась. И меня швыряло. То в острый страх, то в ликование. «Из пламенного горна в леденящий холод».
- Кать, на вопросы ответишь?
- Про Кольку, - она подавила вздох. – «Если ты заболеешь, то и я заболею» - это из нашей детской клятвы. Это означает: если одному плохо, то и другому тоже.
- Тебе плохо? – у меня всё оборвалось внутри.
- Давай пойдем куда-нибудь, - вместо ответа попросила Катюша. – Отсюда.
- Давай. Куда?
- Я голодная, - мило созналась она.
- А я болван, - спохватился я. – Поехали в «Ришелье»?
- В это страшное место?..
- Почему страшное?
- Меня как-то пригласил туда один мой коллега, - трагическим тоном поведала Катюша. – И потом такое началось…
В полном восторге от этой подколки я подхватил, смеясь, ее ладонь и стал ее целовать.
- А я не жалею, - прошептал я. – Хоть расстреляй меня – я ни о чем не жалею.
Она промолчала, но неожиданно притянула к себе мою руку и тоже поцеловала – в тыльную сторону ладони. Быстро и коротко. Но этого хватило, чтобы я опять погрузился в «пламенный горн» по самую макушку.
…Нет, не может она ничего плохого мне сказать. Не может!..   

- Света, я на обед, - нейтральным тоном сообщила Катя Локтевой, когда мы вышли из кабинета.
- Ой, а я думала, ты с нами… - начала было Светлана и тут же прикусила язык.
- Нет, она со мной, - безжалостно разочаровал я ее.
Катюша бросила в мою сторону красноречивый взгляд-молнию.
Когда шли по коридору, я смиренно спросил:
- Я опять что-то не то ляпнул?
- Не вводи сотрудников в заблуждение, - добродушно пожурила она меня. – Они могут подумать бог весть что.
- А бог весть что – это что? – полюбопытствовал я. – Неужели – о ужас! – что мы с тобой встречаемся?..
- Вот именно, - спокойно подтвердила Катя. – А это неправда.
- Хорошо, это неправда, - поборов приступ гнева, согласился я. – Значит, я просто тупо бегаю за тобой. Как это еще называется?.. Ухаживаю. Добиваюсь, черт побери.
- Ромка, - развеселилась Катюша, - ты меня уже добился. Причем легко. Причем я первая проявила инициативу. Я, конечно, была под «опиумным вином», но прекрасно помню, как предложила тебе меня поцеловать. В твоей квартире, в твоей спальне. Это была самая стремительная твоя победа, так что не смеши меня.
- Искажаете факты, Екатерина Валерьевна, - хладнокровно ответствовал я. – Первым именно я спросил, могу ли вас поцеловать, и вы потом минут десять хохотали, унижая моё мужское самолюбие.
- Мы опять на «вы»? – вздохнула она.
- Это я так своё негодование выражаю, - мрачно объяснил я.
Возле лифта, как назло, болталась группка выпорхнувших из мастерской моделей. Подиумные кошечки хихикали, издалека обволакивая меня лучистыми взглядами.
Когда мы с Катей приблизились, я молил небеса только об одном – чтобы у «рыбок» хотя бы минут на пять парализовало речевые центры.
Но небеса оказались ко мне жестоки и глухи.
- Ромочка, - прощебетала моя бывшая любовница Лариска, – ты всё еще жив? Тебя до сих пор никто не прибил за твоё грешное и наглое обаяние? И даже в тюрьму не посадил? Обалдеть.
- Кто ж его посадит, - подхватила Оксана, которую я как-то возил на уик-энд в Питер со всеми вытекающими. – У нас председатель городского арбитражного суда – баба.
И понеслось, от всех по порядку, как из пулеметного дула:
- Девчата, по Роману Дмитриевичу плачет Красная книга. Он – единственный в своём великолепии.
- Ну, есть еще Андрей Палыч…
- О, Андрей Палыч слишком стремится к добродетели.
- Правильно, мы больше любим открытых и порочных парней.
- Ромочка, ты наш навеки.
- Миллион долларов – за одну ямочку на твоей щеке. И второй миллион – за вторую!
Слушая это звонкое чириканье, Катя иронично на меня поглядывала.
Вот ёлки с палками.
- Девушки, - строго произнес я, когда мы всей дружной компанией вошли в кабину, - прошу держать от меня дистанцию. Я принял буддизм и готовлюсь ступить на путь просветления.
- Мы забыли – он еще и самый большой шутник в нашем королевстве! – в восторге закатилась Оксана.
- Великий Сиддтхартха Гуатама, вошедший в историю под именем Будды, - невозмутимо продолжил я, - учил: для того чтобы избежать невежества, нужно уничтожить любое желание, а это возможно только путем уничтожения неведения.
- Чего?.. – ошалело пролепетала Лариска.
Остальные «рыбки» тупо уставились на меня, словно я заговорил с ними на языке редкой горной народности бамбарбия-кергуду.
Катя по правую руку от меня тихо пропадала со смеху, усиленно стараясь держать лицо и внимательно разглядывая кнопки на стене.
- Ничего, - сурово ответил Лариске я. – Страдание возникает, потому что человек привязан к жизни. Поскольку существование наполнено скорбью, страдание будет существовать до тех пор, пока человек будет жаждать жизни. Какие выводы можно из этого сделать?.. Отвечайте, красавицы.
- Роман Дмитрич с ума сошел, - испуганно сделала вывод еще одна «рыбка», Марина.
- Неправильный ответ, - я нахмурился. – Другие варианты будут?
- Можно мне? – вдруг скромненько вызвалась Катюша.
- Пожалуйста, Екатерина Валерьевна.
- Чтобы не страдать, надо ничего не желать. Вообще. И ни к кому не привязываться.
- Садитесь, пять, - похвалил я ее.
- А че тогда делать? – озадаченно поинтересовалась Лариска. – Если не желать и не привязываться?
- Медитировать, - мило сообщила Катя. – Чтобы достигнуть нирваны.
- А это че такое? – вытаращила глаза Оксана.
- Это, Ксюшенька, как оргазм, - пояснил я. – Только круче.
- Ни фига себе! – восторженно ахнула Марина.
Лифт остановился на первом этаже, звякнул, дверцы разъехались, и мы с Катей покинули кабину первыми. А стайка «рыбок» выплывала медленно, глядя нам вслед с почтением, как на любимых учеников Будды, отправившихся по заветному пути к просветлению.
Катюша прижимала ладонь к губам, чтобы не выпустить рвущийся из нее смех. Волю мы дали себе, когда сели в машину, – хохотали, как дошколята.
- Не представляла, что ты такой продвинутый в вопросах буддизма.
- А ты узнай меня получше, - предложил я вкрадчиво.
- Нет, правда. Неужели увлекался?
- Да нет, конечно, боже упаси. У меня один клиент был, шибко на этом деле сдвинутый. Все уши прожужжал просветлением, тришной и очищением от страданий.
- Ты шокировал бедных девушек.
- Ничего, им это полезно. Подозреваю, бессмысленно упоминать о том, что для меня ни одна из них…
- Бессмысленно, Ром, - ласково и твердо перебила Катюша. – Поехали. Только давай не в «Ришелье». Знаешь какое-нибудь место поскромнее?
- Разумеется, знаю, - покорился я и повернул ключ зажигания.

Мы прибыли в ресторан «Мадагаскар», в котором столики тонули в глубоких нишах, и создавалось ощущение их изолированности друг от друга.
Катерина заказала суп в горшочке, а я - мясо.
- Говори, - тут же попросил я. - Не тяни.
- Поешь сначала, – заботливо предложила она.
- Переживаешь за мою пищеварительную систему?
- Конечно. Ты сильный. А сильному всегда нужны дополнительные силы.
- Меня надежда посетила, - не удержался я и понизил интимно голос, - что мои силы понадобятся и тебе тоже.
- Ох, Рома…
- Да, - с вызовом подтвердил я. – Да, я люблю секс. Да, я на нем сдвинут. Да, мне его надо много и часто. Да, у меня было двести женщин!
- Двести одна, - поправила Катя. – Ты забыл шведскую укротительницу внести в список.
- Я же сказал – у меня с ней ничего не было!
- Тише, - Катюша закусила губу, пряча смех. - Официант стоит неподалеку и смотрит на нас, как на клинических идиотов.
- Пусть смотрит, работа у него такая.
- Вот ты совершенно сбил меня с серьезного настроя.
- Прости. Вечно я всё порчу. Я заткнулся. Слушаю тебя.
- Поешь, - подавленно повторила она.
- Кать, не волнуйся за меня. Я буду трескать, как ненасытный тираннозавр, даже если ты сейчас объявишь мне беспощадную войну до последней капли крови.
…Я улыбкой внушил Катюше несгибаемый оптимизм, а сам думал, как же протолкнуть в себя это проклятущее жаркое.
- Ром, - начала она, напряженно улыбнувшись мне в ответ, - у тебя была когда-нибудь несбыточная мечта?
- Мечта?..
- Да. Очень-очень сильная и несбыточная.
- Сильная и несбыточная… - я сделал вид, что загрузился. – Кораблекрушение на острове, где остались одни прекрасные девушки и я, а всех прочих смыло в океан, подходит?
…Я нёс ересь, потому что меня начало мелко потряхивать, и это было очень скверно.
- Ром.
- Всё, всё! – я поднял вверх руки. – Я умолк. Не было у меня несбыточной мечты.
- Прости, если всё это тебе будет неприятно услышать, - Катя теребила тонкими пальцами салфетку. – Но ты сам захотел искренности. Я попытаюсь объяснить. Хотя, думаю, кое о чем ты давно догадался.
Она посмотрела мне в глаза. В последний раз взглядом меня спрашивала, надо ли продолжать.
Я утвердительно кивнул, пережевывая кусок подошвы. Вообще-то это было восхитительное свежайшее мясо, но почему-то мои вкусовые рецепторы так не считали. Безжалостно отказались функционировать.   
- Я любила Андрея. Андрея Павловича. Едва ли не с первого дня. Я об этом писала в своём дневнике. Каждый день. Конечно, я ни на что не надеялась, он был для меня недосягаем, как небожитель. Но иногда я позволяла себе робкие мысли – что мы с ним подходим друг другу, что стоит ему только по-настоящему меня увидеть – и он всё поймет. Я своим чувством никого не напрягала, никому не мешала. Просто жила, просто работала на благо компании и… на благо Андрея. Когда я узнала, что он мне не доверяет, и еще про этот план… ну, сам знаешь, по контролю за мной определенными методами… это было так тяжело и больно, что я как будто вся рассыпалась на куски. Хотелось закончить свои дела в Зималетто и бежать прочь. А потом я поняла, что не хочу держать какие-то обиды, не хочу злиться… на что злиться? Сама хороша – надо было сразу привести Колю и всё объяснить, ведь и Андрей, и ты были издерганы неизвестностью, а это благодатная почва для неадекватных реакций. Я даже пожалела вас – видела, вам тяжко, что обсуждали этот план, и стыдно. Всё разрешилось вроде бы, никто никому не должен. И будто в ответ на ту мою боль вдруг взяло и сбылось то, что сбыться никак не могло. Андрей Жданов спустился со своих небес. Он весь передо мной. Волшебный сон стал явью.
Катя замолчала. То ли для передышки, то ли для подбора слов.
…Я жевал. Я даже взял перечницу и поперчил кусочек. Будто это способно было помочь мне ощутить вкус. Будто это могло меня спасти от обволакивавшей с ног до головы темной, холодной катастрофы.
- Он бросил ради меня Киру, - тихо продолжила Катюша после паузы. – Он сделал это, несмотря на то, что даже намека на сближение между нами не было. Несмотря на то, что это может грозить большими неприятностями и для компании, и для него как для президента. Александр Юрьевич пока затаился, но, боюсь, его ответные шаги впереди. Меня это потрясло. Я чувствую себя виноватой. Понимаю, что это вина без вины, но тем не менее. Я не хочу быть причиной несчастий! Тем более – человека, которого…
Она опять умолкла.
- …которого ты так сильно любишь, - закончил я за нее. И вспомнил из Шекспира: «Аптекарь, эй, аптекарь, дай мне яду».
- Я хотела сказать: которого ни за что на свете не хотела бы подвести. Я всегда думала: если наступит такой день, когда он обратит на меня внимание, это будет самый счастливый день в моей жизни. А вышло с точностью до наоборот. Мне хочется исчезнуть. Унестись за тридевять земель.
- Подожди, Кать, - вполне ровно произнес я. – Подожди, давай разберемся. Тебя мучает то, что у Андрея могут быть проблемы с фирмой из-за тебя? И поэтому от своей сбывшейся мечты ты прячешься?..
…Видимо, мой спокойный голос Катюшу подбодрил.
- Я могу быть совсем откровенной?
- Конечно.
- Уверен?
- На сто процентов.
- Ладно. Сегодня мы были в банке. Всё прошло хорошо, Шнайдеров был к нам расположен. Договорились обо всём, о чем планировали. Потом мы со Ждановым вышли из здания, и я поскользнулась. Там была очень скользкая дорожка. Андрей Палыч меня поддержал и…
- …и поцеловал, - снова довершил я фразу.
Катя отвела взгляд, и я понял, что не ошибся.
…Как забавно всё-таки устроена моя чертова голова. Вот какого лешего я опять улыбнулся? Какие к этому были основания?.. В меня же всадили нож и повернули его на сто восемьдесят градусов. Это повод миленько разулыбаться?.. Как в том анекдоте. К врачу приходит мужик с топором в спине. Врач испуганно спрашивает: «Вам больно?». – «Только когда смеюсь, доктор».
- Очень неожиданно это случилось, - нервно продолжила Катюша. – Я сразу вырвалась из его рук. В машине он говорил, что любит меня. А я молчала. Сидела как истукан. Когда подъехали к Зималетто, я просто рванула прочь. Бегом к лифту. И всё.
…И всё. И потом испуганная беглянка едва попадала ключом в замочную скважину своего кабинета.
- Тут же приехал Колька с документами, - Катя заговорила торопливее, будто отчаянно стремилась закончить исповедь. – Увидел, что со мной какой-то караул, пристал с вопросами. Я ему рассказала. Вкратце, без подробностей. Он сказал, что у меня слишком мощный эмоциональный перебор. Что мне надо успокоиться, всех послать и побыть одной.
- Мудро, - хрипловато произнес я. – Твой Колька мудрец.
- Это еще не всё. Я кое о чем не упомянула. Когда Андрей… Палыч поцеловал меня…
…Катенька, добей побыстрее и побезболезненней.
- …я вмиг заледенела. Ну, просто как снежная кукла. Всё омертвело.
Меня выдернуло из оцепенения. Я резко опустил руку на стол – задел край тарелки с вилкой, вилка звякнула о бокал. Всё это вместе я чуть не снес на пол, добравшись до Катиной ладошки. Сжал ее пальцы.
- В чем причина, Кать, не догадываешься?
- Ты, - легко ответила она. – Ты – причина. Ты свел меня с ума. Я забываю, как меня зовут, когда ты ко мне прикасаешься. У меня реально повышается температура. Я просто начинаю гореть, как на костре. Я совершаю поступки, о которых даже во сне помыслить была не способна. Всё ведь случилось как бред, как короткое помешательство, которое продолжиться не могло! Но продолжилось. Я будто под героином, а разве это правильно, нормально?..
- Катя… - я неистово целовал ее ладонь, хотя понимал краем сознания, что делать этого сейчас категорически не надо. – Катюша…
- Ром, погоди, послушай. Ты сказал вчера… ну, ты помнишь, что ты сказал. Но ведь это неправда?.. Это же морок, это помрачение! Ураган, стихия! Всё что угодно, только не любовь. Ведь так, Ромка?..
…Дурочка моя измученная и запутавшаяся. Ей хотелось, чтобы я признал – да, морок, да, стихия. Ей было так понятнее. Привычный Роман Дмитрич. Который заигрался и увлекся собственной игрой. И сам в нее поверил. Тайфун, который непозволительно долго задержался на разнесенной им местности.       
…Она любила Жданова прежде всего душой. А что сделал я?.. Воспламенил ее кровь. Сыграл на ее отзывчивом, изумительном своими реакциями теле, как пианист-виртуоз на великолепном инструменте. Я раскроил эту девочку пополам. Тело отдельно, сердце отдельно. Она мечется и хочет бежать. От всех. Не принадлежа теперь целиком никому – ни мне, ни Андрею. Она ведь и пыталась – со всеми остаться в дружеских и коллегиальных отношениях. Так искренне пыталась. И не смогла. Опять разорвана надвое. Я видел ее большущие и растерянные глаза. Невыносимо.
- Ром, мне надо уехать куда-нибудь. Я куда-нибудь уеду… на время…
- Так, всё, - быстро и решительно сказал я, скрутив себя в бараний рог. – Глупости прекращаем говорить. Прав Зорькин – не хватало тебе еще из-за мужиков так терзаться и в бега подаваться. Ты умная, ты цельная, ты необыкновенная. Ну, запуталась, это бывает. Слишком много сразу на тебя обрушилось. Тебе надо успокоиться, и уезжать для этого совсем необязательно. Посмотри на меня. Вдохни и выдохни. Я тебе обещаю. Я тебе клянусь. Никаких напрягов с моей стороны не будет. Тайм-аут, передышка. Ты во всём разберешься. Постепенно, не торопясь. В конце концов, мне тоже надо перестать нестись во всю прыть, как взбесившемуся коню. Всё, расслабься и улыбнись.
…Во я мазохист, однако. Охренительный просто. Я люблю эту девушку – я это почему-то знал. Люблю вместе с ее запутанностью и растерянностью. Вместе с ее зависшей теперь в непонятном коматозе любовью к Андрею Жданову. Вместе с гипертрофированной жалостью к птицам, гибнущим в зимних московских аллейках.
Я люблю ее всю – умную, красивую, смешную, нелепую, трогательную, непостижимую. Я люблю ее всякую, любить абсолютно не умея и барахтаясь в этом чувстве, как безбашенный чувак, который полез в бурное море, не обладая навыками плавания. И я, оказывается, способен сказать ей: «Расслабься и улыбнись». И подмигнуть мирно. И поперчить еще один кусочек мяса. И сунуть его в рот. И начать тщательно пережевывать.
- Ром, - Катино лицо и впрямь осветила неуверенная улыбка, - ты потрясающий.
- Любовник? – хладнокровно уточнил я и нахмурился. – Ни слова о сексе. Что за низменная тема!
- Нет. Ты просто – потрясающий. Я не знала, что ты такой.
- Какой?..
- Настоящий.
…Обнаруженное во мне сердце билось о грудную клетку и вопило: «Выпустите меня отсюда!» Кажется, я самый счастливый и самый несчастный идиот на этой катастрофичной планете.
- Настоящий? – моя плавная речь меня не подводила. – А ты раньше думала – игрушечный?.. Да вообще-то, будем объективными, я плохой парень. Повеса, бабник. Циник. С серьезной мордой дольше пяти минут не просижу. Ну, куда это годится?
- Ты еще и самокритичный, - Катя продолжала задумчиво улыбаться. – Ты действительно считаешь, что нам надо… остановиться?
…Нет! Я считаю, что ты моя, и не отдам тебя никакому Жданову! Ни черту, ни дьяволу!
- Да, Катюша. Ты же как загнанный зверек между двух огней. Это очень скверное состояние. В этом состоянии всяких дров можно наломать. Дядя Рома этого допустить не может. Ты, хоть и умница, но маленькая девочка. А я, хоть и дурак, но большой мальчик. И местами философ. В смысле – люблю поизображать из себя мудреца. Да в конце концов, в Зималетто дел невпроворот! Нам с долгами рассчитываться надо. Вот о чем, коллега, мы должны думать в первую очередь.
Она тихонько рассмеялась, изучая меня с удивлением и нежностью.
Я запил жаркое целым бокалом воды. Подошва подошвой.
Что я с собой сейчас делаю?..
Не успел я над этим караульным вопросом помыслить, как к нам подошел официант и поставил на стол бутылку шампанского.     
- Спасибо, но мы не заказывали, - сказал я.
- От молодого человека за крайним к выходу столиком, - пояснил официант и посмотрел на Катю: - Для вас.
- Для меня? – изумилась она и обернулась.
Я тоже посмотрел в том направлении. За крайним столиком расположилась компания из трех молодых особей мужского пола. В нашу сторону таращился только один – кудрявый шатен. Что-то насмешливо-порочное было в его смазливом лице.
- Сволочь… - еле слышно проговорила побледневшая Катюша.
- Кто это? – требовательно спросил я.
- Никто, - она стремительно повернулась к официанту. – Верните ему бутылку.
- Не положено, - развел тот руками. – Вы можете оставить ее на столе.
- Хорошо. Рома, поехали? – Катя взялась за свою сумочку.
- Объясни, что происходит.
- Давай сначала выйдем отсюда.
- Ладно, как скажешь.
Мы поднялись и направились к выходу. Кудрявый шатен, с которого я глаз не сводил, встал и перегородил нам путь.
- Прошу прощения, - вежливо промолвил он. – Катя, можно на пару слов?
- Нельзя, - четко ответила она.
- Буквально на минуту.
- Нет.
- Катя…
- Вы плохо слышите? – вмешался я не менее вежливо. – Сейчас будете еще и совсем никудышно видеть. Будьте добры, посторонитесь.
Молодой человек нехотя отступил, и мы покинули зал.
Когда оделись, вышли из ресторана и сели в машину, я не завел мотор. Ждал объяснений. Катя помалкивала. А меня вдруг как обожгло.
- Это он?.. В смысле – первый?..
- Нулевой, - хмуро откликнулась она, глядя в лобовое стекло.
- Тебе тяжело об этом говорить? Если так, то…
- Я расскажу, - прошептала она доверчиво. – Я сейчас расскажу…

7
   
Я остановил машину у подъезда Пушкаревых и возрадовался – никого по пути не укокошил и сам ни обо что твердое не убился. Значит, хоть и достиг опасной степени невменяемости, но безусловных и условных рефлексов не растерял – уже молодец.
Так. Далее. Катин мобильник вне зоны действия, дверь закрыта на кодовый замок. Но беглянка моя должна быть дома, такси - не рейсовый автобус. К тому же у такси было как минимум десять минут форы.
Два варианта. Либо я дожидаюсь, когда кто-то откроет подъездную дверь, и звоню в квартиру. Либо сначала набираю домашний номер Пушкаревых.
Первый вариант хорош тем, что я лишаю Катюшу шанса сразу захлопнуть перед моим носом дверь или устроить в этой двери какие-то разборки – она не захочет вызывать подозрения у родителей. А плох тем, что ждать неизвестно сколько, а с выдержкой и терпением у меня сейчас крайне скверно.
Второй вариант импонирует тем, что Катя, смилостивившись, согласится либо спуститься, либо пригласить меня к себе. А напрягает тем, что она может заменить милость исчерпывающей фразой: «Роман Дмитрич, идите к черту». И выдернет шнур из стационарного аппарата.
Пять минут размышления над дилеммой - две сигареты долой.
Дверь подъезда чернела суровым монолитом – никто не спешил ни зайти, ни выйти.
Нет, эта пытка не для меня.
Я набрал домашний номер Пушкаревых.
- Алло, - живенько отозвался Валерий Сергеевич.
- Добрый вечер, - сердечно поздоровался я. – Можно Катю?
- А кто ее спрашивает?
- Роман Дмитриевич. Ее коллега.
- Роман Дмитриевич? Хм. Знакомое имя.
- Вы как-то спасли меня волшебной мазью, - напомнил я.
- А! – обрадовался Пушкарев и расслабился, поскольку подозрительный «неизвестно кто» оборотился свойским знакомцем. – Здравствуйте! Как поживаете? Спина не болит?..
- Спасибо, со спиной всё в порядке. Так можно Катю?
- Нет, - спокойно сообщил Валерий Сергеевич.
Он сделал крохотную паузу перед объяснением своего «нет», а моему расшатанному и воспаленному воображению почему-то показалось, что «нет» - это вообще «нет». Бесповоротное НЕТ, потому что Катюша всё-таки нашла способ покинуть Землю и улететь к далеким мирам. По причине того, что по этой бездарной планете шляются такие беспросветные недоумки, как я.
- Не сейчас, - тут же растолковал мне, к счастью, Пушкарев. – Катя в ванной, душ принимает. Она же с самолета.
…Ох, Валерий Сергеич, Валерий Сергеич. Ведали бы вы, о чем толкуете, скорее язык бы дали себе отрезать.
Моя девочка в ванной. А то я не помню эту ванную. А то я не помню мою девочку в этой ванной!.. А то это не живет во мне и не горит во мне ежесекундно!
Я же на суровом пайке. Да на каком пайке – на сухом голодании, когда и глотка воды нельзя! И это при том, что воды вокруг – озеро разливанное.
А на фиг оно не нужно, это озеро. Катя нужна.
Пока меня терзал риторический вопрос, куда делся один мой хороший знакомый – Роман Дмитриевич Малиновский и что за полоумный тип сидит в его машине и учится ровно дышать, Пушкарев мирно предложил:
- Может, перезвоните минут через двадцать? Или нет, лучше, когда она выйдет, я ей скажу, что вы звонили. Она вас сама и наберет.
…Ага, наберет она меня! Скорее Папу Римского наберет и попросит справить по мне мессу! Заупокойную…
- Нет! – воскликнул я, не успев сообразить, что не стоит пугать человека такими неуравновешенными восклицаниями.
- Что – нет? – тут же озадачился Валерий Сергеевич.
- В смысле… не надо Кате беспокоиться и номер мой искать, я лучше сам перезвоню. Через двадцать минут, говорите?
- А у вас что-то срочное? – Пушкарев заинтересовывался всё больше и больше.
…Да не передать, какое срочное. Только если о причинах и подробностях моего «срочного» узнает отец лучшей в мире дочери, то… точнее Лопе де Веги никто не определил степень последствий: «Я столько бедствий жду, Тристан, что наименьшим будет плаха».
- У меня вопрос один к Кате, - бодро доложил я. – По документам. Безотлагательный.
- А вы разве на работе сегодня не виделись? Катюха ведь заезжала из аэропорта в Зималетто.
- Да мы… эээ… разминулись. А вопрос очень важный. Вот и пришлось мне сюда ехать. Чтобы документы показать.
- Так вы что, под окнами у нас торчите?
- Именно так.
- Ну, так что ж вы сразу не сказали! – хохотнул Пушкарев. – Поднимайтесь, выпьем пока!.. Чаю, в смысле. Код на двери восемнадцать – тридцать пять.
…Так. Все чертики в трусиках этим сногсшибательным вечером решили вам подсобить, Роман Дмитрич. А вы не гордый, вы от помощи не откажетесь.
- Спасибо, - проникновенно поблагодарил я в трубку. – Уже иду.

Встречали меня в прихожей аж трое. Нет, рядом с супругами Пушкаревыми стояла не Катя – плеск воды за закрытыми дверями ванной возвещал о том, что моя ненаглядная всё еще там. Третьим был нажевывающий что-то сдобное господин Зорькин с ехидным выражением на челе.
- Какииие люди, - протянул он иронично. – Прямо как банан на блюде.
- Коля, - с упреком осадил его Валерий Сергеевич, - юмор у тебя какой-то подзаборный. Человек по делу пришел, по вопросу безотлагательному. С документами разобраться.
- С какими документами? – живо среагировал Николай и оглядел мои пустые руки. – Где документы?
…Мда, Роман Дмитрич, вам явно слава Штирлица покоя не даёт. Вы балансируете на грани провала.
- При мне документы, - нашелся, однако, я. – На флэшке.
И хлопнул себя по карману на брюках.
- Правда? – иезуитски разулыбался Зорькин. – Ну, так что нам Катьку ждать, когда она там наплещется. Я насчет всех документов Зималетто и Никамоды в курсе – пойдемте к компьютеру, разберемся.
…Кажется, юноша вознамерился устроить мне проверку на вшивость, уж больно высока степень блескучести под очками. Или что-то конкретное против меня имеет?.. Или насчет чего-то в курсе?.. Очень интересно.
- Коля, ну что ты пристал, - вмешалась добрейшей души Елена Александровна. – Человек после работы, надо чайку попить, а уж потом за дела. Я как раз чайник поставила!
- Ну, вот пока чайник закипает, - проявил восхитительное упорство Коля, - я на документики и гляну – вдруг чем подсоблю. Пойдемте, Роман Дмитриевич, пойдемте!
Он буквально впихнул меня в Катюшину комнату, не слушая возражений Пушкаревых-старших, и тем самым совершил не меньшую ошибку, чем Валерий Сергеевич, когда упомянул про ванную.
…Праведные силы, держите меня. Эта комната. Эйнштейн, Леннон – молчаливые свидетели нашего с Катей безумства под патриотические песни, несшиеся из-за стены. Плюс Мышак на диване – хитроглазый, хитроусый. Тайный сообщник и соглядатай. Свет от настольной лампы. Тепло, тонкий цветочный аромат. Окно, за которым – путь через пожарную лестницу. 
Я и сам – пожарный. От слова «жар». В нем и пребывал.
Что же я, негодяй, творил в этой светлой квартирке порядочных людей?.. Как в том анекдоте: «О, не выносите эту люстру, поручик был такой затейник!»
И ведь не жалею, вот караул. Ни капли.
- Флэшку давайте, - Зорькин протянул ладонь, взирая на меня с коварной улыбочкой.
- Может, на «ты»? – душевно внес я предложение.
- Круто, - оценил он. – Можно и на «ты». Спорим, никакой флэшки у тебя нету?
- Ты голова, - похвалил я. – Никогда не сомневался в твоих способностях.
- Значит, ты проник сюда обманным путем, - с удовлетворением констатировал Коля. – Цель?..
- Перед допросом, - напомнил я, - обвиняемому зачитывают его права. Между прочим, я имею право хранить молчание до прибытия моего адвоката.
- А я имею право, - не остался в долгу Николай, - переживать за свою подругу и защищать ее.
- Имеешь, - согласился я, развернул стул поудобнее и сел. – Теперь давай разберемся, от кого ты ее защищаешь.
- Какие мы недогадливые!
- От меня?
- Беру свои слова назад. Какие мы догадливые, - Зорькин плюхнулся на диван и по-хозяйски на нем развалился, потеснив Мышака Модестовича. – А то я не знаю, кто ты такой есть! Я ведь собирался воспитывать твоего ребенка.
- Что?.. – я чуть со стула не навернулся.
- Что слышал!
У меня напрочь пропала способность к устной речи. Наблюдая за моей борьбой с ошеломлением, Коля откровенно наслаждался, теребя Мышака за ухо.
- Катя беременна?.. – выдохнул наконец я.
- Катя?! – испугался Николай и быстро перекрестился на портрет Эйнштейна. – Нет. Надеюсь, что нет! Я… это… я Вику имел в виду.
И покраснел.
- Вику?..
- Викторию Аркадьевну Клочкову, - тихо подтвердил Николай. И с горечью добавил: - Конечно, где ж тебе всех упомнить! Поматросить и бросить – вот твой жизненный принцип! Но учти – Катьку в обиду не дам.
- Вон оно что, - до меня начало доходить, и я стал нервно смеяться. – Значит, говоришь, Виктория Аркадьевна Клочкова. Ну, теперь мне всё ясно. Ох, Коля, Коля. Умел бы молиться - я б за тебя помолился. Чтоб поскорее тебя отпустило.
- Что отпустило?..
- Оно и отпустило. В смысле – Виктория Аркадьевна Клочкова. Поверь мне, из всех тупиковых вариантов этот – рекордсмен. Нет, если ты станешь ворочать миллионами долларов, то бодяга может длиться и до конца жизни. Но никем, кроме худого дойного быка с печальными глазами и длинными ветвистыми рогами, ты являться не будешь.
- Ты наговариваешь на нее, - жалко попытался воспротивиться истине Зорькин. – Потому что ты перед ней виноват и тебе так легче. Ты ей изменял! Ты не хотел брать на себя ответственность! Ты готов был отказаться от собственного ребенка! И такой тип крутится теперь около Катьки?!
- Умерь пафос, - тепло посоветовал я. – Во-первых, ребенку, который существовал только в воображении Виктории как средство затащить меня в загс, я собирался дать свою фамилию. Во-вторых, изменяют тому, кому хотя бы взглядом, хотя бы намеком обещали верность, а я таких обещаний данной особе не раздавал. В-третьих… Коля, если девушка крутит тебе «динамо» или в упор тебя не замечает, как единицу в пространстве, не стоит искать виновных среди ее бывших любовников. Ты их хоть всех подряд на дуэль вызови и перестреляй – не поможет.
- А что поможет? – горестно вырвалось у страдальца.
- Деньги, Коля. Если ты хочешь с Викой переспать – деньги.
- Это цинично! – возмущенно воскликнул Николай и стал багровым, как закат перед сменой погоды. И тут же в смущении полюбопытствовал: - А сколько денег?..
- Много. А самое главное – регулярно, если ты рассчитываешь не на одноразовый сеанс.
- А ты разве ей платил?..
- Нет. Но на меня и ставка была другая – бракосочетание, - растолковал я. – А это в представлении Вики уже джек-пот.
- Я не хочу так, - подавленно пробормотал Зорькин. – Я хочу стать ей близким человеком. Верным, надежным! С которым ей было бы хорошо и спокойно.
Я тяжко вздохнул и пересел со стула к нему на диван. И даже приобнял за плечи. Пребывающий в растрепанных чувствах Николай возражать против такого панибратства не стал.
- Иными словами, ты хочешь, чтобы Виктория Клочкова оценила твою красивую душу? – сочувственно уточнил я. – И ставишь это своей жизненной целью?.. Коля, есть куда более гуманные способы самоубийства.
Зорькин набрал было воздуха в легкие, чтобы, видимо, горячо мне возразить, но тут открылась дверь и на пороге своей комнаты возникла Катя.
Она была в длинном пушистом халатике и с распущенными влажными волосами. Это вызвало во мне еще одно, третье по счету дежавю – сумасшествие в моей квартире в день распития «опиумного вина».
Третий удар по моим измотанным натянутостью нервам – это реально перебор.
- Я не помешала? – озорно спросила Катюша. И выразительно глянула на мою ладонь на Колином плече, которую я так и не убрал вследствие частичного паралича.
Мы с Зорькиным синхронно очнулись и столь же синхронно вскочили с дивана.
- А у тебя гость, - ляпнул Николай. – С флэшкой… хм. В брюках.
- Вижу, - еще пуще развеселилась она. – Да и родители предупредили. Кстати, они вас ждут к столу и уже обижаются. Пойдемте пить чай.
…Палыч, ты ничего не перепутал? – ошалело подумал я. Катя тебе отказала из-за меня?.. Катя постоянно думала обо мне?.. Да она глядит на меня так и мило и спокойно, как на собственного дедушку!
Или Жданчик ошибся, или… она гениально защищается.
Моя девочка защищается от меня?.. Похоже.
От меня, порочного, поверхностного, легковесного. Пропитанного мириадами ароматов чужих духов. С целым табуном чертиков, восседающих на моих плечах и коварно похихикивающих. Со шлейфом бесконечных побед над девицами и последующего выщелкивания каждой из них из моего необременительного бытия.
Господи, да она не поверит мне никогда.
- Что вы застыли? – Катюша скрестила руки на груди, переводя строгий и одновременно смеющийся взгляд с меня на Зорькина. – Быстро на кухню, пирожки стынут! А мне надо переодеться.
- Пошли, - резво среагировал на пирожки Коля и пихнул меня локтем. – А то тетя Лена переживать будет.
…Пришлось идти. Пришлось садиться на кухне за стол и улыбаться. И нахваливать угощение.
- С документами-то разобрались? – поинтересовался Валерий Сергеевич.
- Угу, - откликнулся Николай, не очень тщательно спрятав иронию.
Он вообще был заметно взбудоражен нашим с ним разговором о Клочковой и, вероятно, вследствие этого стал налегать на самопальное зелье.
А Катя, облачившаяся в знакомый мне домашний костюмчик, пила чай мелкими глотками и рассказывала родителям о Праге. Рассказывала с восторгом.
- Дочка, - расчувствовался Валерий Сергеевич, - ты у нас весь мир посмотришь. Мы вот с матерью не сподобились, так хоть ты.
- А мы возьмем и вместе поедем, - живо заявила Катюша. – Весной, когда там всё цветет!
- Весной здорово идти по Карловому мосту, - подал голос я. – Над рекой.
…Я смотрел на моё чудо и представлял, как мы по этому мосту с ней идем. И обязательно дурачимся, потому что Катя смешит меня, а я смешу ее, и мы это любим делать. И всё так просто, всё так понятно. И при этом до жути волнительно.
- Роман Дмитрич, - задумчиво произнес Пушкарев. – Вы сегодня очень странный.
- Почему? – встрепенулся я.
- Уже который пирожок надкусываете и рядом кладете. И следующий берете.
- Может, не любите с картошкой? – огорчилась Елена Александровна.
- Да что вы, - поспешно возразил я. – Обожаю. Это я от рассеянности. День, знаете… тяжелый выдался.
- А еще и на свидание надо с вашей девушкой, да? – вспомнил вдруг подробности моего предыдущего «официального визита» Валерий Сергеевич.
Катя тихонько прыснула, уткнув нос в кружку с чаем. Я глянул на нее, яростный и поверженный, мечтая укусить насмешницу за ее восхитительную попку. И вежливо ответил:
- Моя девушка в последнее время свиданиями меня не балует. Я даже бояться стал – вдруг другого себе нашла.
- Даже так? – сочувственно ахнул Валерий Сергеевич. – Непорядок! Тут понастойчивее быть надо!
- Валера, что ты взрослому человеку советы раздаешь? – пожурила его жена. – Сам разберется.
- Настоящие джигиты, знаете, как поступали? – и ухом не повел он. – Мешок на голову – и через седло!
- Вы думаете? – крайне заинтересовался я.
- Ну а то! Вот у нас в Забайкальском военном округе случай был…
- Пап, - поспешно перебила его Катюша. – Не начинай.
- Вот вечно так, - проворчал Пушкарев. – Только расслабишься в приятной компании, только захочешь побеседовать по душам, так тут же и рот затыкают.
- Мешок… на голову… и… через седло, - повторил вдруг Коля заплетающимся языком, подперев ладонью подбородок и осоловело глядя куда-то в пространство. – Отличная идея, дядь Валер. Вот только у меня или конь споткнется, или мешок порвется, или я сам из седла вылечу. Невезучий я.
И икнул.
- Опаньки, - обратил на него пристальное внимание Валерий Сергеевич. – Колюня, ты когда так набраться-то успел?..
- А не надо было бутылку на стол выставлять! – с упреком заметила его супруга. – Решили же, что чай пьем!
- Так я ж думал – по пятьдесят грамм, для аппетита!
- Вот Коля и принял по пятьдесят грамм, - вздохнула Катя. – Десять раз подряд.
- Я не пьяный! – гордо заявил Зорькин, потянулся за пирожком и ушел в кривую траекторию, промахнувшись мимо блюда.
- Ну да, ты не пьяный, ты очень сильно утомленный, - хохотнул Пушкарев. – Что делать-то теперь с тобой? Тут спать не положу, и не мечтай!
- Мы проводим его. С Романом Дмитриевичем, - сказала вдруг Катюша. – Довезем до подъезда. Правда, Роман Дмитрич?..
…Моё несчастное сердце сделало рывок и врезалось в ребра с отчаянностью камикадзе.
- Конечно, - поспешно ответил я.

По ступенькам Коля спускался с очаровательной грацией хромого гиппопотама и почему-то периодически опирался на меня, хотя еще недавно демонстрировал стойкую к моей персоне настороженность. При этом рот у него не закрывался:
- Рома… Скажи мне, Рома… Почему так всё несправедливо в жизни?.. Почему женщины не ценят в мужчинах порядочность и верность?.. Почему им всем крутых мачо подавай?.. Крутые мачо – они… приходят и уходят. Причиняют боль, разбивают сердца. Неужели все женщины мазохистки?..
- Неправда, Коля, - опередила меня с ответом Катюша. – Женщины очень ценят и порядочность, и верность. Если это не глупые женщины.
- Ты, Пушкарева, вообще молчи, - проворчал Николай. – Ты, Пушкарева, уникум, женщина-загадка. Тихой мышкой была, теперь принцесса, глаз не отвести… И без всякой подготовки! Без объявления войны! Может, тебе кто ведьминого зелья по блату достал?.. Чех-то этот тоже в тебя втюрился? Признавайся!
- Какой еще чех? – вырвалось у меня.
- Да этот, - Зорькин взмахнул рукой и едва не рухнул на перила, я его удержал. – Как его?.. Ну, с которым она о показе договорилась… Бандуил Пузак?..
- Богумил Плацак, - смеясь, поправила Катя. – Ты пьяный болтун, Колька. Этот чех разве что в Милко втюриться может. Про ориентацию Плацака всем в мире моды всё известно.
- Тоже мне, нашла панацею – ориентацию! – ничуть не смутился Николай. – Это дело такое… не стационарное. В смысле… не пожизненное. Всякое бывает. Верно, Рома?
- Верно, - не смог не согласиться я. – Иногда влюбляется даже не тот, кто другой ориентации. А тот, кому вообще влюбиться было не дано.
- Круто сказано! – восхитился Коля, не вписался в поворот, и мне опять пришлось спасать его от вольного скольжения вниз по лестничному пролету.
На свежем воздухе голову Зорькина повело окончательно. Он оперся на мою машину и жалобно проскулил:
- Почему она такая недальновидная?..
- Кто? – терпеливо поинтересовалась Катя.
- Вика. Почему она не способна заметить, что я могу стать ей отличным спутником в жизни?..
- Спутник, давай потом пофилософствуем, - предложила Катюша. – А то ты шибко от орбиты сейчас отклонился.
- Я нормальный! Никуда я не отлокни… отколни… от-кло-нил-ся!
- Слушай, Коля, - посетила меня оригинальная мысль, - я Вике три тысячи долларов обещал дать на выкуп ее машины. Хочешь, ты это сделаешь вместо меня?
- Как это?.. – он изумленно заморгал.
- Ну как, обыкновенно. Я ей откажу – заявлю, что передумал. Деньги передам тебе. Ты явишься – весь такой скромный и благородный, выложишь перед ней заветные бумажки, гордо откланяешься и ничего взамен не потребуешь. Да ты поразишь ее воображение! Меня, гада, она проклянет, а тебя – вознесет до небес.
- Но эт-то же… - заикал Зорькин. – Эт-то же будет нечестно…
- Коля, кристально честная борьба за любовь случается очень редко, преимущественно в сказках. Да и то там добрым молодцам вечно какая-то посторонняя сила помогает – то меч-кладенец, то Сивка-бурка. Брось комплексовать по этому поводу.
- Н-не знаю… - колебался он, ухватившись за дверцу. – Н-надо подумать…
- А лучше сделать еще красивее, - попер из меня креатив. – Машину я выкуплю и к тебе подгоню. Ты приедешь на ней, изящно затормозишь перед Викой, желательно на глазах у женсовета. Выйдешь и вручишь ей ключи с великодушной улыбкой Бэтмена-освободителя.
- Отпааад! – впал Николай в крайнюю степень восторга.
- Ничего, что я тут стою и все ваши коварные планы слышу? – возмутилась Катюша. – Может, поедем уже, авантюристы?
…В ее вишенках мерцали острыми лучиками таинственные звезды, и я постыдно боялся думать, что это означает и чем мне грозит.

Измученного нарзаном Колю мы доставили домой молниеносно.
- Рома, - пролепетал он напоследок, - я тебе позвоню. Насчет этого вопроса. С Викой. Стоп. У меня нет твоего телефона. Стоп. Я узнаю его у Пушкаревой. Стоп. Она мне твой телефон не даст.
- Смотри-ка, у тебя не пропало логическое мышление, - похвалила Катюша. – Тему отложим до завтрашнего утра, когда явишься хлебать огуречный рассол.
Зорькин покорно кивнул и поплелся в подъезд.
Мы остались с моей девочкой вдвоем.
Отчаянный момент истины.
- Катя…
- Давай отъедем куда-нибудь, - тихо попросила она.
- Куда?
- Да вон, хотя бы за дом, там аллея…
- Хорошо.
…Я остановил машину у безлюдной аллейки, заглушил мотор. Взял Катину ладошку, стал осторожно, но горячо ее целовать. Катя руку не отнимала, и я взял вторую ладонь, погрузился в них лицом, продолжая осыпать поцелуями и боясь верить тому, что происходит. Меня не отталкивают, не обдают презрением и негодованием, не говорят гневных и обвинительных слов?..
Почему от этого еще страшнее?.. Может, потому, что ненаглядная моя молчала. Только дышала глубоко и прерывисто.
- Кать. У меня не было ничего с Кирой. Клянусь тебе. Это спектакль. Кирин спектакль перед Ждановым. Ну, и немного мой – перед тобой. Когда вы вошли, у меня с головой что-то запредельное сделалось. Это ревность, Катя. Тупая и жестокая.
- Ромка, прекрати…
- Ты не веришь мне?
- Я верю, верю. Это действительно было очень похоже на спектакль. Но ты не должен клясться передо мной, считать себя обязанным оправдываться. Ты же свободный человек. Свобода – это твоё. И я тебя таким принимаю.
- Ох, Катя…
- Ну, что – «ох, Катя»? Я хочу, чтобы тебе было хорошо, комфортно. Чтобы тебя ничто не напрягало. А еще я очень-очень хочу, чтобы вы не ссорились с Андреем из-за меня.
- Это сложно. Ты не понимаешь, что мы соперники?..
- Уже нет, - ее реснички дрогнули. – Я не могу… с ним. Я с тобой.
Кажется, я перестал дышать на несколько секунд. А потом вместе с выдохом вырвалось:
- Ты моя?..
Она тихо рассмеялась.
- Вообще-то нет. Вообще-то я гражданка Российской Федерации.
- Шутки шутим? – я притянул ее к себе, от ликования пьяный поболее Зорькина, и губы наши встретились.
Вместе с погружением в поцелуй стала нарастать лихорадка.
Мы умопомрачительно реагировали друг на друга. Загорались, как от искры пересушенный лес в ураган.
- А как же наша дружба?.. – смутно вспомнила Катюша, с наслаждением принимая прикосновения моих губ и рук.
- Провалилась с треском.
- Немножко жалко…
- Нет, я неправильно сказал. Мы еще и друзья.
- Ура. И коллеги.
- И соратники, - продолжил я список.
- Соратники по революционной борьбе?
- Соратники по всему.
- Мне нравится…
- Я очень люблю тебя, - прошептал я, добравшись поцелуями до ее шеи, а ладонями – до холмиков груди под пальто.
Катя вздрогнула, простонала:
- Я соскучилась.
- Я тоже. Безумно.
- Хочешь, поедем к тебе?..
- Сейчас?.. – я не поверил.
- Погоди, я думаю… погоди… Я без телефона. Он так и валяется в дорожной сумке, разряженный. Дай мне свой.
Я протянул ей мобильник.
- Мама… - бормотала Катюша, набирая номер ходящими ходуном пальцами. – Мамочка, возьми трубку… Пожалуйста, возьми трубку ты, а не папа… Прошу тебя… Алло!.. Алло, мам!.. Да, Колю проводили, всё в порядке. А папа что делает?.. Решил не оставлять недопитое Колькой?.. Здорово… В смысле – понятно! Мам, я хочу в кино… На последний сеанс… «Хроники Нарнии», мама! Это великолепный фильм, он вот-вот сойдет с экранов, а я так и не посмотрела… Ну, не одна, конечно, Роман Дмитрич тоже… очень хочет посмотреть этот фильм. О чем волноваться?.. Он же привезет меня… Ложитесь спать спокойно, я с ключами. Целую, пока!
Она вернула мне телефон и стиснула меня за шею.
- Ром, поехали. Скорее.
- Это что сейчас было? – посмеиваясь и блаженствуя в аромате ее волос, спросил я.
- Враньё, - ответила Катя виновато.
- А как же наша хваленая честность?
– Мне стыдно, но не очень. Ромка, я полна тобой, я хочу к тебе...
…После этих слов, напрочь околдованный, я уже ни о чем не мог говорить и думать – только схватился за ключ зажигания.
От одной мысли, что сейчас буду с ней, совсем с ней, целиком с ней… оставалось только опасаться за свой рассудок и радоваться, что на дорогах уже не такое плотное движение. Правда, уколола какая-то тонкая игла – что что-то определенно не совсем так… Но это ощущение утонуло и растворилось в бешеной эйфории.   

…Эта ночь была ветреной и простирающейся над землей ясным небом. Обнаженную Катюшу опутали лунные лучи сквозь окно.
Она хотела меня так сильно, словно заново училась дышать после длительного удушья.
Я не мучил ее для того, чтобы она возжелала меня еще больше, чтобы умоляла. Но я медлил, даря ей близость по капле. Долго-долго едва касался краешками губ ее тела – по частичке. По изгибу, по складочке.
Я не знал, откуда во мне такой океан терпения. Я заткнул пасть своему жадному зверю и творил колдовство.
Мой язык приступил к самому интимному из всех таинств.
Почти безмолвно Катюша плакала от наслаждения.
Я был медленным, и ее взлет к вершине экстаза тоже получился медленным, и только в финале – взрыв из частых, острых сокращений.
По-прежнему плача, но уже от благодарности, она притянула меня к себе и целовала, захлебываясь, моё лицо.
«Скажи, что любишь меня! – взвыло вдруг во мне. – Скажи это!..»
Свою мольбу я не озвучил. И Катя горячо прошептала совсем другое:
- Ты потрясающий!.. Я хочу тоже. Для тебя…
- Подожди, милая, - я успокаивал ее легкими поцелуями. – Не торопись, отдохни.
Она послушно замерла, положив полыхающую ладонь мне на бедро. Я прижал к себе ее разгоряченное тело, откинув в сторону одеяло. Нас укутывала только луна.
Я был безмерно переполнен. Это было что-то бездонное, звездное.
- Ромка…
- Что?
- Ты очень-очень красивый.
- Это правда, - нескромно согласился я.
- И ты волшебник.
- Воистину.
- И ехидный насмешник!
- Ну, это уж как дважды два четыре.
- А уже можно?.. – ее ладошка съехала с моего бедра.
- Что можно? – сделал я вид, что не понял, хотя всё понял, и мышцы мощно содрогнулись в предвкушении.
- Ты знаешь, что.
- Кать. Ты действительно этого хочешь?..
- Да! Да!
- А вдруг тебе будет неприятно?
- Не будет, - сказала она с пламенным убеждением. – Я только совсем не умею. Но хочу. Ну, пожалуйста.
…Господи, ребенок она еще. Так просят леденец на палочке.
- Обещай не делать того, что тебе не понравится, - шепнул я ей на ухо, а самого уже колотило от возбуждения. – Это важно. Обещай мне.
- Обещаю… 
Я перевернулся на спину и закрыл глаза. И повалился в затяжной обморок.
Моя девочка, зараженная мною лихорадкой слишком откровенных ласк, была дерзкой и смелой. И трогательной.
Катя, Катя, Катя… Катя… Катя… Моё тело не выдержит. Моё сердце не выдержит. Катя… Катюша!..
…А потом был миг, который уже ничего не мог изменить.
Я умер, наверное. Как выключился от ядерной разрядки.
Начал воскресать, когда Катины губки в ликовании покрывали поцелуями моё лицо. Я сдержал ее порыв, обхватив ладонями ее щечки. Близко заглянул в ее торжествующие и потрясенные глаза.
- Люблю, - выдохнул я.
- Тебе было хорошо! – Катюша сияла таким горделивым восторгом, что оставалось только смеяться и зацеловывать ее.

- Кать, а «Хроники Нарнии» - длинное кино?
- Не знаю.
- Ну, будем считать – серий пять, не меньше.
- Родители спят наверняка. Папа к тому же выпил.
- Это к вопросу о пользе алкоголя в умеренных количествах.
…Мы хихикали и лакомились виноградом из вазы. А потом взахлеб обсуждали Катины подвиги в отношении Богумила Плацака.
- А почему ты нарядная такая была? Костюм отпадный, и эта тесьма в косичке…
- Так я ж с одним из главных мировых гурманов моды встречалась. Конечно, пришлось бежать в магазин и к стилисту.
- Впечатление произвести?
- А как же. Продемонстрировать гармонию внутреннего и внешнего. Для Плацака это кредо. Я ж всё про него разузнала. Готовилась и чистила перышки.
- А почему сразу по приезде – ко мне?..
- Порадовать хотела новостями. Это же твой проект.
- А Жданов просто шел за тобой?..
- Ну… шел, да. За мной. Ром, не ревнуй…
- Работаю над этим. Пока успех переменный.
- Глупый ты…
- Да дурак дураком.
…А потом мы опять занимались любовью.
- Учи меня всему, Ром. Всему, что тебе нравится, - сражала меня Катюша горячим шепотом.
Меня потрясало ее жадное желание открытий. Стремление освободиться от прежних детских стеснений, доставить мне как можно более острое удовольствие. И получить его самой.
Я вылепил для себя богиню из плоти и крови, да еще и смышленую, и веселую. Которая не только изумляла дивной женственностью, но и морила потешными фразочками.
- Ромка, я нашла определение. Мы друзья, соратники и коллеги, которые периодически об этом забывают. Потому что сумасшедшие!
- Супер. Наконец-то я понял, кто мы такие.
- Ну, правда! Вот только что у тебя были глаза вице-президента Зималетто. Когда я рассказывала о перспективах сентябрьского показа! И бац – они у тебя уже совсем другие.
- Какие – другие?
- Ну, такие… хитрые. С безуминками.
- С безуминками? Это новое слово в русском языке.
- Я люблю всё изобретать. И слова тоже.
- Ты моя изобретательница.
- Ой. А сейчас у тебя глаза – «дядя Рома в умилении».
Я тихо хохотал. Переполненный варевом невероятных по силе эмоций, привлек Катюшу к себе, и сорвалось:
- Давай встречаться.
- А мы что делаем? – вроде бы искренне не поняла она.
- Не так.
- А как?
- Как взрослые люди. Открыто. Ну, например, если в Зималетто возле лифта я обниму тебя за талию, то не надо будет шарахаться от меня в ужасе, как от носителя бубонной чумы. И родителям твоим пора быть в курсе.
- В курсе чего?..
- В курсе того, что фраза «Мама, я хочу посмотреть «Хроники Нарнии» на самом деле означает «Мама, у меня есть мужчина». Ну, или «бойфренд». Как тебе больше нравится?
- Ромка… - в Катином голосе я уловил признаки паники. – На работе – согласна, уже не скроешь, а вот родители мои... Им не надо пока знать.
- Почему?
- Ну… взгляды у них… особенно у папы… В общем, дикие для тебя. Не из двадцать первого века. И даже, местами, не из двадцатого.
- Да это я понял. Но приучать-то как-то надо. Ты у меня совершеннолетний ребенок. Я уж молчу, что финансовый директор Зималетто.
- Ром, - жалобно пробормотала Катюша. – Не торопи, пожалуйста.
- Кать.
- Ну, пожалуйста-препожалуйста.
- Ладно, - смирился я, очарованный этим прелестным «препожалуйста». Но ощутил, как вновь уколола игла тревоги – что-то не так?..
- Кстати, - тихонько фыркнула вдруг она, - а я действительно хочу посмотреть «Хроники Нарнии».
- Ну, так какие проблемы? Пойдем и посмотрим. Приглашаю.
- На последний ряд?..
- Как догадалась?
Мы смеялись и целовались.
- Рома, мне пора.
- Еще чуть-чуть.
- Нельзя засыпать.
- А кто засыпает? Никто не засыпает. Сейчас отвезу. Еще немножко.
- Ладно…
…Через несколько секунд мы вырубились, приятно измотанные наслаждением. Одновременно. Не размыкая объятий. На полувдохе. Заснули – как провалились в теплые облака.
А стрелки жестокосердно двигались по циферблату, возвещая о том, что все мыслимые сеансы во всех кинотеатрах Москвы закончились давным-давно…

8

- Ромка! Рома! Роман! Скажи адрес!
Оболочка моего крепкого сна надорвалась. Я ощутил Катино дыхание на своем лице и машинально, еще пребывая в неге отключки, протянул к ней руку. И наткнулся на рукав ее кофты. Моя девочка была одета и сидела на краешке кровати, склонившись надо мной.
- Рома, скажи адрес!
- Какой адрес?.. – ничего не понимая, пробормотал я, силясь разлепить неподъемные ресницы.
- Ну, свой, разумеется. Я ж его не знаю!
Я на автопилоте назвал адрес, и Катюша тут же повторила его кому-то в трубку.
- Что ты делаешь? – никак не доходило до меня.
- Такси вызвала с твоего мобильника. Рома, кошмар. Половина шестого утра. Мы всё-таки заснули! Где у тебя какая-нибудь расческа? У меня черти что на голове!
- В ванной.
Она метнулась в ванную, а я заставил себя сесть на постели. Окликнул:
- Кать!
- Что? – глухо раздалось из-за двери.
- Зачем такси? Я тебя отвезу.
- Не надо, поспи еще.
- Да что за ерунда? И зачем вообще спешить? Ну, уснули и уснули, поздно сокрушаться. Можно спокойно выпить кофе.
- Ты чудовищные глупости говоришь, - Катя появилась из ванной, скалывая расчесанные волосы в аккуратный хвостик. – Я без телефона, утро, меня нет дома! А если родители не спят? А если уже ближайшее отделение милиции на уши подняли?! Господи!
Дикая паника в ней зашкаливала.
- Кать, успокойся, - я добрался до своего халата, натянул его на себя. – Во-первых, твои спят, скорее всего. Во-вторых – они же в курсе, что ты со мной.
- Ну конечно, и это их невероятно утешает! Я даже не знаю, что придумать в оправдание… Скажу… скажу, что твой мобильник разрядился, а мы после кино катались по Москве.
- И обсуждали художественные достоинства фильма, - кивнул я. – А еще правдоподобнее – обсуждали новую коллекцию Зималетто. Так увлеклись, что не заметили, как утро наступило. Вот только неувязочка – а вдруг обнаружат, что ты на такси приехала? А куда же тогда я со своей машиной делся?.. А, ты скажешь, что у меня спустило колесо на Новом Арбате.
- Ром, давай сейчас без сарказма, пожалуйста.
Я подошел к ней, обнял. Моя девочка была колючей, сжавшейся в струнку. Крайне перепуганной.
- Катюша, не надо идти по такому пути.
- По какому - такому?
- По пути сочинения сказок. Мы взрослые свободные люди и ничего предосудительного не сделали. Ну, давай я поговорю с твоими родителями.
- Ради бога, оставь эту идею! – воскликнула она в ужасе.
- Да почему? В чем дело? – рассердился я.
Вместо ответа Катя вдруг приникла ко мне. Потянулась ласково, прижалась сладкими губами к моим губам.
- Рот затыкаешь? – вмиг сдавшись, прошептал я, отвечая на поцелуй.
…Завопил мой мобильник, возвещая о прибытии такси, и Катя выскользнула из моих объятий. Послушав диспетчера, рванула в сторону прихожей. Напяливала сапожки и пальто с быстротой, восхитившей бы самого придирчивого из прапорщиков, натаскивающих молодняк на скоростное одевание.
В дверях я задержал ее за руку.
- Поцелуй еще.
Она стремительно клюнула меня в щеку.
- Скажи, что тебе было хорошо.
- Мне было бесподобно, - искренне, хоть и нервно улыбнулась Катюша.
- Скажи, что ты…
- Ромка, такси ждет, - перебила она умоляюще. – Увидимся на работе!
И упорхнула, будто вспугнутая птица. Растворилась в пространстве.
«Скажи, что ты любишь меня», - именно это, не выдержав, хотел я попросить.
Именно этих слов у нее для меня не было.
И именно это кололо меня вчера иглой посреди сплошного радужного блаженства.

Можно было еще поспать пару часов, но сна уже ни в одном глазу. Я пошел на кухню сделать себе кофе и устроил привычное хихиканье над самим собой. Оно никогда меня не подводило.
…Что-то вас, Роман Дмитрич, на трепетность по отношению к своей персоне пробило. «Люблю» вам подавай. Это судьба – королева всех ироний – потешается над вами, не иначе.
Именно это слово всегда было моим самым тоскливым кошмаром при общении с женским полом.
Я стал припоминать, от кого его слышал в последний раз.
Тропинкина?.. Нет, она талдычила что-то вроде «ты самый лучший мужчина в моей жизни», прежде чем развести меня на страстное заваливание на стол и подставить перед Викой.
Вика. Эта говорила про любовь, но не мне, а окружающим напоказ. «Я не могу бросить моего любимого человека». А значит – не могу ехать в Милан, в котором на фиг, кстати, никому не нужна, а буду продолжать здесь плести сеть вокруг Малиновского. Уже не с помощью лжебеременности, а с помощью чего-то еще, не менее грандиозного по размаху.
Кто же был последней из впрямую признавшихся?..
О. Алена. Точно. Модель, недавно из Зималетто уволившаяся. Вот пример самого что ни на есть тоскливого кошмара, или кошмарной тоски.
Мы переспали с Аленой на вечеринке, в одной из комнат роскошного особняка какой-то из мажорных Алениных подружек. Я до этого выиграл пять партий в бильярд, был в меру пьян, не в меру весел, целовался совсем с другой девицей, но потом ее стало тошнить от цистерны употребленного шампанского, и я переключился на Алену.
Проснувшись утром, вспомнил, что ее зовут Алена, с третьего раза (колебался между Аленой, Алиной и Аллой) и свалил из особняка по-быстрому.
И вот этот «прелестный замес» почему-то стал поводом для данной особы атаковать меня любовными признаниями. Плакала она очень выразительно, кинематографично, по щекам текли черные от туши крупные слезы. «Я тебя люблю, Ромочка!». «Почему?» - тупо спросил я. «Любовь не поддается объяснению!». «Зря, - опечалился я. – Всё должно поддаваться объяснению». «Любовь – это аксиома!» - воскликнула она пламенно. «Ненавижу аксиомы, - вздохнул я. – Они меня напрягают – с какой стати я должен их слепо принимать? Предпочитаю четкие и ясные доказательства».
В общем, было много рыданий, нервотрепок, ноль толка, тонна раздражения и усилившееся моё неприятие всяческого «люблю». Мне даже казалось, что от этого слова я чешусь, как от аллергии на цветочную пыльцу, чихаю, кашляю, впадаю в депрессию и хуже начинаю относиться к обожаемому мной сексу.
Это слово обладало подлым свойством – оно будто вешало на его услышавшего какой-то долг. Тебя любят, приятель, и это не хухры-мухры. Будь добр – проникнись торжеством момента, воздай ему должное. Не смей пренебрегать, не смей отмахиваться, изволь соответствовать. Тебе сказали «люблю» - и ты уже не принадлежишь себе полностью, ты избранный, так убери с морды насмешливую гримаску!..
Как же меня это бесило.
…И вот пожалуйста. Мир перевернулся с ног на голову. Я жажду этого слова, как верблюд в пустыне жаждет родника, тащась под раскаленным солнцем по бесконечным пескам. Мало того, что сам признался – жадно желаю признания в ответ. От девушки, которая, кажется, меньше всего к этому расположена.
Ирония судьбы – это самая изумительная, самая хлесткая и изобретательная дама на свете.
…Попивая крепкий кофе, я решил не расстраиваться, а философски поулыбаться, чтобы не давать Госпоже Иронии повода считать себя моей победительницей. В конце концов, Катюша моя – со мной, и это главное. Мы провели вместе изумительную ночь. Мы впервые спали в объятиях друг друга, и всё у нас замечательно.
Я уже по ней скучал. Странные новые ощущения – будто кровь в венах останавливалась, закисала и превращалась в болотную жижу.
Скорее бы увидеть. Пусть на работе, среди тьмы сотрудников. Где угодно и как угодно.

В девять часов я отправился на работу, и едва вырулил на оживленное шоссе – раздался звонок от Клочковой. Вот черт. Три тысячи долларов. Забыл напрочь.
- Доброе утро, Ромочка! – промурлыкала она слаще блаженствующей кошечки. – Ты помнишь про меня?..
- Вика, я тебя не слышу.
- Алло, Ромочка, алло!
- Ничего не слышу – шум на дороге. Скоро буду в Зималетто.
- Рома, подожди, Рома!
Я надавил на отбой и быстро набрал Катин мобильник. Длинные гудки. Значит, подключила аппарат.
- Да, - прозвучал ее приглушенный голос.
- Кать, всё в порядке?
- Да, - торопливо повторила она, явно от кого-то таясь и не желая быть услышанной. – Повезло сказочно – родители крепко проспали всю ночь. Даже не поняли, когда я пришла!
- Вот видишь, а боялась, трусишка. Еще собираешься?
- Ага, собираюсь, но практически на пороге.
- Может, мне заехать?
- Ты что, такой крюк. Не надо, я уже выхожу.
- Ладно, упрямица. А Зорькин не там случайно?
- Тут. Рассол пьет, как я и предполагала.
- Дай ему трубочку, пожалуйста.
- Зачем?.. А! – тут же вспомнила Катюша. – У вас же дела по охмурению Вики, и вы решаете, кто именно будет охмурять.
- Всё не так, не передергивай, - со смехом упрекнул я.
- Я шучу, Ром. Сейчас передам трубку.
- Кать, - остановил ее я. – Соскучился до смерти.
- За три часа?..
- Сразу, как только дверь за тобой закрылась. Думаешь хоть обо мне?..
- Каждую минуточку, - едва слышно созналась она.
…Ну вот, всё хорошо, всё прекрасно. Дело и впрямь не в словах.
Вскоре я услышал скрипучий голос похмельного Коли:
- Алло.
- Привет влюбленному от влюбленного, - сказал я бодро.
- Это ты-то влюбленный? – кисло отозвался Зорькин. – Так я и поверил!
- А что, не похож? Коля, для справки – не все влюбленные заливаются алкоголем и тоскливо воют потом на луну. Ладно, отставим лирику, вопрос встал ребром – будешь Бэтменом или нет?
- Ты про деньги для Вики?.. Нет, не буду, - грустно отозвался он. – Это обман. Покупка иллюзии. Мне надо, чтобы она любила меня.
- Уверен?
- Ага.
- Что ж. Ты, наверное, прав. Окей, лечи голову и улыбайся. «Вся жизнь впереди – ну, заяц, погоди». Это девиз, если ты не понял.
- Роман, - задумчиво произнес Зорькин.
- Что?
- Спасибо.
- Я ж ничего не сделал.
- Зато не ржал надо мной. Хотя я для ржанья – на первом месте по подходящим поводам.
…Коля отсоединился, а я подумал: ну вот, и ему нужно заветное «люблю». Как-то без этого заколдованного слова теряются для некоторых людей все прочие смыслы.

В дороге я задержался. Во-первых, не сразу нашел исправный банкомат. Во-вторых, в портфеле лежали подготовленные письма с рекламными проспектами клиентам – решил сразу отправить с почтового отделения, а не гонять потом с этим Шурочку. Провозился довольно долго, и когда приехал в Зималетто, Катюша была уже там. Стояла у ресепшена, перебирала конвертики. Вокруг маячило приличное количество народу – Милко в окружении своих «девОчек» разливался соловьем, Урядов менторским голосом что-то выговаривал Тропинкиной, которая активно дерзила в ответ, и ей с энтузиазмом помогали Амура и Федор. В общем, жизнь била ключом.
Поравнявшись со столом, я мягко ухватил увлеченную созерцанием конвертов Катю за пояс и увлек за собой:
- Девушка, на минуточку можно вас?..
- Тише, с ума сошел? – она быстро оглянулась в сторону наибольшей концентрации публики.
- Во-первых – да, сошел с ума, от тебя. Во-вторых, мы, кажется, договорились на работе не скрываться?
- Это проверка, умею ли я отвечать за базар?
Она улыбнулась мне бегло, но так ласково, что у меня растеклось в груди что-то горячее, мешающее ритмичному дыхательному процессу.
Я склонился и коснулся губами мочки ее уха:
- Вот именно, проверка на прочность. Стоим так пять минут, мило общаемся у всех на глазах. Ты заботливо поправляешь мне воротник на рубашке, а я таращусь на тебя с физиономией блаженного идиота.
- Что-то мне эта картинка напоминает, - Катюша подавила улыбку, напрягая память. – А! «Служебный роман», утро после вечера признаний. Главные герои вот так же себя ведут, и на них пялится весь коллектив статистического учреждения.
- Да-да, - я тоже смутно припомнил. – Там герой еще, кажется, за билетами в цирк побежал?
- Точно.
- Ну, я легко могу соответствовать. Пойдешь со мной в цирк?
- Обязательно, - не колеблясь отозвалась она. – А ты в каком отделении будешь выступать, в первом или во втором?..
- Ох ты ж острая моя на язычок, - давясь от тихого смеха, констатировал я. – Мне самонадеянно кажется, что блестящим чувством юмора ты заразилась от меня. Как гриппом. А была такая серьезная девчушка. Что же я, окаянный, наделал?
- Да кошмар просто, - подхватила Катя. – Одним философом теперь в мире меньше, одной ехидной больше. Давай расколдовывай меня обратно!
- Не могу. Это необратимый процесс. Но ты зацени преимущества – отныне ты неуязвима. Человеку с чувством юмора ничего не страшно.
- Совсем ничего?
- Абсолютно.
- То есть если, например… - она секундочку поразмыслила. - …например, сейчас сюда подойдет одна из вон тех моделей, которые окружили Милко, приобнимет тебя и скажет: «Ромочка, что ты завис возле этой кикиморы, поедем лучше в ресторан»… то мне, обладающей чувством юмора, как следует отреагировать?..
Как меня не порвало от внутреннего хохота, я не представлял, но отозвался хладнокровно:
- На это твой вежливый ответ должен быть примерно таким: «Слышишь, ты, жертва дегенерации головного мозга, в ресторан с тобой поедет хромой дебил Сенька из Кривоколенного переулка, да и то если ты его крепко напоишь. Убери руки от моего парня. Быстро. Кстати, тамбовский волк тебе кикимора».
- Ромка, что ты делаешь… - Катюше смех сдержать не удалось, она почти в голос простонала, схватившись за живот. – Люди же кругом!
- Проверка пройдена, - крайне довольный, я быстро поцеловал ее в щеку. – Обедаем вместе, и это не обсуждается.
Катя не успела ответить – полились звонки с ее телефона.
- Да, Коль, что?.. Ну, конечно, на работе… Роман? – она покосилась на меня. – Да, здесь. Держи, - протянула мне аппарат, весело попеняв: - Обменялись бы вы уже номерами, что ли, а то я чувствую себя вашей общей секретаршей.
- Рома! – взбудораженно закричал Зорькин. – Ты еще не передал деньги Вике?!
- Нет, не успел.
- Уфф, слава богу! Я передумал! Я заеду за ними вечером! И обязательно верну тебе всю сумму, не сомневайся. Просто не сразу.
- Ты так удачно опохмелился, что круто поменял решение? – удивился я. – А как же «хочу, чтоб любила»?
- А пусть не любит, - с достоинством ответил Коля. – Зато я увижу, как она обрадуется. Доставить любимому человеку радость – что может быть лучше? И ничего мне от нее не надо взамен. Вот так.
- Обалдеть, - я был реально поражен. – Ты достиг небывалых высот в развитии величия духа, причем в рекордно короткие сроки. Хватило всего полбанки рассола. Или сколько там было?.. Шучу, не обижайся. Горжусь тобой.
- Ты гордишься Колькой? – озадачилась Катя, когда я вернул ей мобильник. – Вы меня пугаете. Оба. Что замыслили?..
Теперь у меня не оказалось возможности ответить – в непосредственной от нас близости внезапно возникла Кира. Строгая, бледная, с легкими тенями под глазами. Подошла, сминая-разминая тонкие пальцы.
- Простите, что помешала, - произнесла она сухо, но вежливо. – Ром, можно тебя на пару слов?.. Вы меня извините, Катя?..
- Конечно, - Катюша кивнула. – Мне еще письма надо разобрать.
Воропаева отвела от меня в сторонку, выпалила:
- Друг, называется.
- В чем я провинился?
- Почему я обо всём узнаю последней? В компании на всех углах шушукаются, что у тебя роман с Пушкаревой.
- Да ты что? – изобразил я величайшее изумление. – Быть того не может. Вот бы у нас отдел прогнозирования так блистательно работал, как отдел разведки и шпионажа.
- Ром, не до перешучивания мне! Почему не сказал? Я как дура душу тебе раскрыла. Я была уверена насчет Андрея и Кати. Я же мучилась!
- Кир, не горячись, - примирительно попросил я. – Понимаю, как это невероятно для тебя звучит, но я тоже мучился.
- Ты?!
- Да-да, апокалипсис в действии. Я боялся, что она выберет его.
- О господи. Так вы оба…
- Оба.
- И что получается? – еле слышно пробормотала Кира. – Андрей у разбитого корыта?..
Я промолчал – что тут было отвечать. Воропаева растерянно провела ладонью по лбу.
- Бред какой-то, - добавила она почти шепотом. – Ром, ты что… У тебя что… У тебя серьезно, что ли? К Кате?..
- Если я скажу «да» - ты поверишь?
Кира помолчала в замешательстве и отрицательно покачала головой.
- Тогда какой смысл мне что-то говорить? Пойду лучше делами займусь.
- Погоди, - нервно остановила она меня. – В голове не укладывается, прости. Я не о том хотела… Андрей, наверное, сейчас в ужасном состоянии. Моё сочувствие ему даром не нужно, и не собираюсь я к нему соваться. Может, ты к нему зайдешь?
- Вот уж чье сочувствие он точно видал в гробу в белых тапочках – так это моё, - вздохнул я. – Но всё равно зайду. Кир, может, наладится у вас?..
- Вот эту мысль, - холодно сказала она, - сразу выбрось из головы куда подальше. Между нами всё разбито вдребезги.
- Всё разбито, а ребенок целый.
- Пошлая мелодрама, - поморщилась Воропаева, ее даже передернуло непримиримо. – Ребенок ни при чем. Еще не хватало – делать ставку на ни в чем не повинное крошечное существо, если два взрослых человека просто взяли и убили всё, что у них было. Пока, Ром. У меня тоже дела.
Она повернулась и пошла от меня куда-то в сторону мастерской – прямая, легонькая, несгибаемая.

В приемной президента восседала Викуся в прикиде под названием «Я светская львица, у меня дела зашибись, обзавидуйтесь мне все черной завистью». Идеальная укладка, идеальный макияж, умопомрачительный костюмчик, видимо прибереженный с былых замужних времен для особых случаев.
- Ромочка, ну наконец-то! – воскликнула Клочкова при виде меня с выражением такой эйфории на лице, словно я был моряк дальнего плавания, а она меня ждала на берегу тридцать лет и три года. И дождалась.
- Вика, - торжественно проговорил я, приблизившись к ней и нависнув над ее столом, - видит бог, я собирался выкупить твою машину, но меня опередили.
- Как?! – завопила она в безмерном горе.
- Тихо, - строго сказал я. – Из тайных и достоверных источников известно, что машину выкупили для тебя и не сегодня - завтра доставят под твои страждущие очи.
- Кто?.. – пролепетала Виктория ошалело. – Кто это сделал?.. С какой стати? На каких условиях? Это Воропаев, да?.. Это он гадость задумал?.. Чтобы я участвовала в его темных делишках?! Не на такую нарвался! Да я ему…
- Вика, Вика, - остановил я ее укоризненно, - ты, видимо, не в курсе, что на этом свете проживают и воистину благородные мужчины. Правда, их очень мало. Штучный товар.
- Конечно, откуда мне быть в курсе, - буркнула она, - если мне всё время безответственные кобели попадаются, вроде тебя.
- Надо же, - рассмеялся я. – А когда ты думала, что я несу к твоим ногам три тысячи долларов, ты смотрела на меня как на Данко, осветившего тебе путь во тьме собственным сердцем. Значит, разница между Данко и кобелем выражается в денежных единицах?..
- Хватит мне мозги парить! – взмолилась Клочкова. – Объясни внятно – у кого моя машина?
- Не смею произнести имя этого святого человека, - добил я ее таинственным тоном и спокойно кивнул на президентскую дверь: - У себя?
- А? – Вика пребывала в ауте.
- Твой шеф у себя?
- А. Да. У себя.
- Один?
- Один.
- Благодарю, красавица. Сиди и жди своего счастья. Смотри не спугни.
Я вошел в кабинет, внутренне готовый ко всему. Что: а) на меня заорут; б) запустят тяжелым предметом; в) вежливо и равнодушно попросят выйти вон. Последняя перспектива была самой неприятной. Бушующий Палыч – это ничего, много раз пройдено и довольно легко поправимо. А вот застывший до каменного состояния Палыч… это скверно.
Жданов прохаживался по кабинету и разговаривал по мобильнику. Выглядел хорошо, почти безупречно. По крайней мере, ни признаков запоя, ни признаков депрессии.
- Да, пап, - размеренно произносил он в трубку. – Февральская коллекция станет событием зимы. Нет, это не я тешу себя наполеоновскими планами, это объективный анализ… Пап, мы закрыли сорок процентов долгов, мы идем с опережением антикризисного плана… Нет, конечно, не расслабляемся. Какое расслабление… Да, да, хорошо. До встречи через две недели.
- Привет, - дружелюбно сказал я, дождавшись окончания его разговора с отцом. – Извини, вчера срочно пришлось уйти. Не дал тебе додолбить оконное стекло моей головой. Можешь продолжить сейчас, одна просьба – не калечить. А то я обещал Лебедева в ближайшем матче подменить – подводить не хочется.
- А что с Лебедевым? – проявил неожиданный интерес Жданов, скользнув по мне сумрачным взглядом. – Почему он матч пропускает?
- Ты не в курсе, что ли? Бракосочетание у него и медовый месяц.
- Ах, бракосочетание, - усмехнулся Андрей. – Ах, медовый месяц. Причина уважительная. Так ведь ты слабоват в защите, Малиновский. Ты хороший нападающий, а защитник – так себе.
- Ну, лучше так себе защитник, чем никакого защитника. Тем более мини-футбол в крытом помещении – это совсем не то, что большой футбол. Не тот уровень, не та значимость.
- Ну да, «мини» - это не твоё. Тебе бы всё по максимуму да с размахом.
- Может, закончим обмен любезностями? – мирно предложил я.
- А ты что, по душам пришел поговорить? – Жданов вернулся к столу, сел на своё кресло. – Не думаю, что это удачная идея.
- То есть шансов остаться друзьями – никаких? – спросил я прямо.
Некоторое время он помалкивал, перебирая папки и угрюмо борясь с глубинной ломкой. Затем честно ответил:
- Не знаю, Ром.
- Андрей, я не уводил у тебя девушку.
- Я это понимаю.
- С Кирой я не спал. Это был фарс.
- Я догадался.
- Катю я люблю.
Жданова болезненно передернуло. Головы не поднимал.
Я подошел к столу, оперся на него ладонями, выискивая взгляд друга.
- Не веришь?
- Да вроде как должен поверить, - отозвался он, сделав над собой очевидное усилие. – После того, как ты вчера выгребался из этого кабинета, пятясь как рак, с невменяемой физиономией, круша мебель на своём пути.
- Должен поверить, но не верится?
- Могу я напрямик? – Андрей соизволил посмотреть мне в глаза, и весьма твердо.
- Конечно.
- Я тебе просто передам свои ощущения. Ты можешь над ними поржать, отмахнуться, можешь ударить меня – имеешь право. Что такое ощущения? Дым. Их к делу не пришьешь, и доказательная база из них – никакая. Но по этим ощущениям Катя – моя женщина. Исконно моя, в высшем, космическом плане моя. Предназначена мне, понимаешь?.. Извини, меня самого корежит от пафоса, но я не знаю, как это проще сказать… чтоб с тем же смыслом. Мне кажется, Катя чувствовала то же самое. Очень долгое время. И в том, что у нас с ней всё закончилось, даже не начавшись, не виновата ни она, ни ты. Я один виноват. Я – не разглядел вовремя. Я – упустил. Я был слепым кретином и наказан за это. Биться башкой о стену не собираюсь, собираюсь жить. Правда, еще не знаю как.
Он замолчал, а я медленно выпрямился, оторвав от стола ладони. Разумеется, я улыбался. Как же иначе.
- Круто, Палыч. Предназначенность, космический план, высший смысл. Это реально круто. Тут я действительно никто супротив тебя. Нахожусь на более низкой ступени эволюции. Хотя и чуть повыше питекантропа – за счет того, что плотно увяз в дебрях маркетинга и возглавляю по нему отдел.
- Ох, Малиновский… - как-то неопределенно вздохнул Андрей, пристально изучая меня из-под ресниц.
- Кстати, о маркетинге, - легко добавил я. – Пойду займусь своими непосредственными земными обязанностями.
- Ром, подожди, - он поднялся. – Прости, я не должен был нести всю эту неуместную высокопарность. Просто я…
…Просто он был раздавлен. Я это видел. У него были глаза вмиг повзрослевшего и до предела растерянного человека.
- Андрюха, мне жаль.
- Меня? Не надо, - сразу отсек он. – Со мной всё в порядке. Ее не обижай. Катю… 
…От этой фразы, произнесенной абсолютно не пафосным тихим тоном, и впрямь повеяло чем-то космическим, с налетом предназначенности. Так явственно повеяло, что мне стало худо.
Но я себя не выдал. Только кивнул и пошел к выходу. 
В дверях притормозил.
- Еще один вопрос, Жданчик. Ты совсем не жалеешь, что расстался с Кирой?..
- Нет, - ответил он, не колеблясь. – С ней у нас уже ничего не было, кроме пустоты.

…Черт знает, что со мной случилось. Будто затянул сознание плотной пеленой дурман Палычевых «высших ощущений». Я призывал свой неизменный веселый оптимизм, а он не призывался. Видимо, куда-то отправился погулять, отбившись от рук.
Так я и двигался в одиночестве по коридору, покинутый вечным шалуном – моим внутренним стерженьком.
Мне виделся какой-то вселенский театр теней. Белые крылья судьбы, готовые соединить предназначенных друг другу Катю и Андрея. И моя черная тень, врывающаяся в эту дивную белоснежность, играючи и посмеиваясь.
Еще почему-то виделась худенькая, распрямленная спина Киры Воропаевой, упомянутой в связи с определением «пустота».
Все эти образы так абсурдно переплелись в моей дурацкой голове, что, когда я достиг Катюшиного кабинета, то пребывал в кромешном, густом непонимании происходящего.
Катю я застал за прелестным занятием – стоя у стола, она крошила булочку на лист бумаги.
- Что ты делаешь?..
- А ты не видишь?
- Вижу, - я подошел ближе. – Со зрением у меня пока ничего, у меня с соображаловкой беда.
- Хлебушек, - пояснила Катя простодушно. – Птицам.
- Ах, птицам. Какая прелесть. Правильно. Надо покормить белую птицу судьбы.
- Кого?..
- Которая соединяет крыльями тех, кто друг другу предназначен.
Екатерина Милосердная посмотрела на меня широко открытыми изумленными вишнями, которые, впрочем, тут же вспыхнули искорками веселья.
- Ром, это какой-то очень сложный юмор. Я его не поняла. Что за птица судьбы?.. Вообще-то я для воробушков.
- Да не обращай на мой бред внимания, - я взял ее ладони в свои, поднес к лицу, стал целовать. Теплые ее пальцы дивно пахли хлебом и жалостью к голодным птахам.
Катюша наблюдала за мной с удивлением и улыбкой, по-детски сморщив от недоумения нос.
…Господи, что в ней, а? Что в ней такого, что я совсем теперь пропащий?..
Я знал, что на этот вопрос нет ответа, да он мне был и не нужен. Мне нужна была Катя.
- Я люблю тебя, - сказал я.
Она молча взяла ладошками мою руку и тоже ее поцеловала. А потом прижалась к ней щекой.
- Ты не можешь мне ответить тем же, да? – спокойно спросил я.
Катя явственно растерялась, замешкалась. Легкая волна дрожи пробежала по ее плечам.
Резко загудел интерком.
- Кать, Вячеслав Семенович на первой линии, - раздался голосок Светланы.
Она метнула на аппарат смятенный взгляд.
- Возьми трубку, - посоветовал я. – Это важно.
- Ром…
- Возьми, а я пойду. У меня со своими делами завал.
- Рома, подожди. Я быстро, - Катюша схватила трубку. – Да, Вячеслав Семенович!.. \
Она оживленно заговорила с директором банка, а я покинул ее кабинет.
На автомате отправился в бар, попросил виски. Зря, конечно, по-идиотски, по-мальчишески. Ну и пусть.
На соседнем табурете восседала и потягивала через соломинку вишневый сок модель Римма, с которой у меня до постели так и не дошло. Поизучала меня с минуту и вкрадчиво полюбопытствовала:
- Алкоголь в такую рань? Какую печаль запиваешь, Ромочка?
- В уссурийской тайге вымирают тигры, - ответил я. – Просто катастрофически. Сегодня по радио объявили.
- Да ты что? Кошмар какой.
- И не говори. Как жить дальше на этой поганой планете – не представляю.
- Ромочка, - хихикнула Римма и игриво принялась счищать с моего пиджака какие-то невидимые соринки-пылинки, - пожалей своё сердце. На всех тигров его не хватит.
- Какое сердце? У меня его отродясь не было. Это мой мозг проблемой озадачился.
- Ну, у тебя есть еще другие скрытые достоинства, - промурлыкала девушка, продолжая возиться с моим пиджаком. – По крайней мере, ходят такие слухи.
- Достоинства на месте, - согласился я. – Что есть, то есть. Даже из врожденной скромности отрицать не буду.
- Поужинаем сегодня?..
Ответить на сей раз я не успел.
- Убери руки от моего парня, - прозвучал совсем рядом идеально вежливый голос Кати.
Я чуть бокал не выронил, а Римма от неожиданности полученного распоряжения дрогнула и послушалась.
Катюша подошла ко мне и прижалась. И шепнула на ухо:
- Вот не хочешь ты пожалеть мою глупую голову. А я ведь до сих пор поверить не в состоянии.
- Во что поверить?..
- В то, что тебя люблю. ТЕБЯ.
Я даже сглотнуть не смог. Так и остался с комом в горле. В груди заходило ходуном, как паровозный поршень при разгоне.
- Повтори.
- Я вас люблю, Роман Дмитрич. Так люблю, что самой страшно. Вот я попала.
Я кое-как сумел выдохнуть и обнял ее. Глаза жгло нещадно, будто резко среди тьмы вспыхнул свет.
Я был ослепший и обезумевший.
На нас глазели в остолбенении все, кто в это время на этаже находился.
- Танечка, - невозмутимо сказал я торчащей перед ресепшеном, оккупированном другими женсоветчицами, Пончевой. – Будьте милосердны, отступите – девочкам плохо видно.
Катюша фыркнула и тихо рассмеялась, уткнувшись лицом в моё плечо.

3

Следующее рабочее утро было колоссальным по продуктивности – я сидел в своём кабинете в кресле, закинув ноги на стол, скатывал бумажные листы в шарики и обстреливал ими шкаф. Мне не жалко было: а) уборщицу, которой всё это безобразие предстояло убрать; б) Шурочку, на которую я рыкнул, что кофе недостаточно горячий; в) себя, потому что я хронический кретин с обострениями, а таких надо не жалеть, а мягко изолировать от приличного общества.
После ночи, проведенной в прерывистом сне, под самое утро ко мне вернулось моё неубиваемое чувство юмора. Оно хромало, шепелявило, оглушительно кашляло, страдало мигренью и зубной болью, но тем не менее вполне бодрствовало и помирать не желало.
…Итак, Малиновский, ты сделал любимой девушке предложение, с бухты-барахты, не помышляя об этом, поддавшись озарению и внезапному сильному порыву. Сделал ты это предложение почти классически – стоя на коленях, правда не в зале ресторана под лирическое пение скрипок, а на рыхлом снегу темного двора у ржавых качелей.
…На это твоё предложение, Малиновский, любимая девушка сначала звонко смеялась, потом проверяла у тебя температуру, а потом сбежала от тебя со спринтерской скоростью, скользя по наледи и теряя сумочку.
Сценка, достойная пера какого-нибудь хорошего, едкого, легкого на слог писателя-сатирика.
…Вывод, Малиновский? Любимая девушка, может, и любит тебя в ответ душевно, нежно и страстно за твои красивые глаза, веселый нрав и постельное мастерство, но всерьез тебя не рассматривает даже в бредовых сновидениях.
…Так ли уж ты был неправ, Александр Юрьич? Тебя ж иногда прибить охота – до чего ты бываешь дьявольски прав. Ты единственный был скептично настроен относительно грядущего счастья Киры и Андрея – и ты единственный угадал, что этому счастью не бывать.
Я крутанулся в кресле и переключился со шкафа на оконное стекло, расстреливая бомбочками из бумаги блики от солнечных лучей. При этом я улыбался (потому что делаю это всегда) и раздумывал о том, не завещать ли мне свой лыбящийся череп палеонтологическому музею.
За моей спиной хлопнула дверь, и раздался гневный, резанувший мне по барабанным перепонкам голос Клочковой:
- Роман! Чего он от меня хочет?..
Я неспешно развернул кресло вместе с собой и скрестил руки на груди, вперив в бывшую любовницу ласковый взор не позавтракавшего каннибала.
- А вот интересно, - проникновенно промолвил я, – где моя секретарша?
- Откуда мне знать! – нетерпеливо отмахнулась Виктория. – В курилке, наверное, как обычно!
- Если моя секретарша, - всё тем же напевно-зловещим тоном продолжил я, - отсутствует на своём рабочем месте, это не повод врываться сюда без стука, как на собственный огородный участок. А также не повод обращаться ко мне панибратски и не по отчеству. И мы, кажется, выяснили это, Вика, давным-давно!
- Да ладно тебе, Роман! – она подлетела к столу и плюхнулась в кресло напротив. – У тебя гадское настроение – и это тоже не повод срывать его на мне! Ну, объясни ты мне по-человечески – чего он от меня хочет?! Он же до белого каления меня доведет!
- Кто – он?
- Зорькин! Этот… дружок… вернее, бывший жених твоей Пушкаревой!
- Внятно объясни суть претензий! – прикрикнул я.
- Он выкупил для меня машину!
- Я в курсе. Дальше!
- Принес вместе с ключами букет роз!
- Дальше!
- Всё!
- Всё?
- Именно – всё! – возмущенно подтвердила Клочкова. – И ничего не потребовал! И не попытался назначить свидание! Да даже с комплиментами не полез! Бегает теперь к Пушкаревой с судебными бумажками, вежливо мне кивает издалека – и всё, всё!
- Действительно, - изобразил я глубокое потрясение. – Какой подлец. Мерзавец. Антихрист.
- Не издевайся! – взвилась Вика. – Я же понять хочу! Что он замышляет? Что у него на уме? Для чего он так поступил? С какой целью?
- Может, любит? – насмешливо предположил я.
- Чего?.. – ошалела она. – Чего делает?..
- Любит. Любовь, Викуля, - это такое чувство. Его описание можно найти в художественной литературе. Я, как посвободнее буду, набросаю тебе списочек авторов, которые в своих произведениях этой темы касались. Ты почитаешь, изучишь за годик – за полтора, еще пару годиков покумекаешь – и всё поймешь, и перестанешь нервничать, красавица.
Лицо Клочковой покрылось легким зеленоватым налетом смешанного с растерянностью бешенства.
- Язва ты и зараза! - выпалила она с обидой. – Говоришь со мной, как с идиоткой! Чушь какую-то впариваешь! Любовь! Если Зорькин любви от меня хочет – чего ж ходит мимо меня с такой мордой, будто ему по фигу? Да прямо! Хотел бы – подкатывал бы!
- Подкатывают, Вика, - вздохнул я, до чертиков утомленный этой дамой, - когда хотят секса. Вот когда его хотят – тогда и подкатывают. Чем сильнее желание – тем круче подкат. Всё тут просто и логично. А в любви не ищи логики. Не дай бог голову свою хорошенькую сломаешь в бесплодных поисках.
- Ты тоже от меня хотел только секса?.. – похлопав ресницами в попытках осмысления, спросила она, щедро наделив голос трагичностью.
- Да, - не стал я смягчать удар. – Да, именно его я от тебя и хотел. Кстати, недолго.
- Сволочь! – театрально всхлипнула Виктория и кинулась прочь.
- Совершенно верно! – весело крикнул я ей вслед. – Я сволочь! И заметь – в отличие от господина Зорькина!
В дверях разгневанная Клочкова чуть не сбила с ног свою подругу Киру, которая как раз направлялась ко мне. Смена караула.
- Эй, поосторожнее, - подивилась такой Викиной стремительности Воропаева. – Вы чего тут, подрались, что ли?..
Виктория не удостоила ее ответом – поскуливая, умчалась зализывать раны уязвленной гордости и глобального непонимания.
- Что происходит? – с веселым недоумением спросила Кира, и я невольно к ней присмотрелся.
Надо же, какие поразительные с ней метаморфозы. Лицо светлое, глаза искрятся, и будто помолодела. Нежно-голубое платье – не помню у нее такого, новое? Ассоциации с чем-то небесным, солнечным, легкооблачным.
- Всё в порядке, Кирочка. Хотел с Викой ликбез провести, а ей почему-то не понравилось.
- Ликбез на тему?
- На тему любви.
- Ооо, тема моя любимая! – она по-птичьи раскинула руки в стороны и продекламировала: - «Что есть любовь?.. Безумье от угара?.. Игра огнем, ведущая к пожару?.. Воспламенившееся море слез?.. Раздумье необдуманности ради?.. Смешенье яда и противоядья?.. Что есть любовь?..»
- Это что? – изумился я.
- Это Шекспир, - рассмеялась Кира. – Правда, не уверена, что правильно цитирую.
- Да я не про стихи. С тобой – что? Не узнаЮ.
Она приблизилась ко мне, склонилась над столом и шепотом ответила, сияя глазами:
- Я его люблю.
И тут же, без перерыва, живо заметила, подняв голову:
- Ой, Ром, у тебя жалюзи наверху запутались, можно я поправлю? А то непорядок!
Не дожидаясь ответа, поэтичная птица с легкостью метнулась к подоконнику и взобралась на него.
- Кого ты любишь? – обескураженно спросил я. – Шекспира?..
Воропаева прыснула в кулачок.
- Андрея?.. – выдвинул я вторую версию.
- Ребенка! – она расхохоталась со своей высоты. – Ребенка, конечно! Я была на УЗИ. Мне сказали, что всё хорошо. Я слышала стук его сердца. Это… это… Рома, я передать тебе не могу. Я будто не иду, а плыву. По теплому-теплому морю. Я вот только теперь почувствовала, что это всё – правда. Что это – во мне. Живое, бьется. Нуждается во мне. Ромааа! Это восторг!.. Ах вы, непослушные! Сейчас я с вами справлюсь!
Кира азартно принялась расправлять жалюзи, а я только моргал. Я реально никогда ее такой не видел. И не слышал. Она будто распрямилась. Разгладила лицо. Что-то с себя сбросила – сковывавшее, тянувшее к земле.
- Удивляешься? – словно прочла она мои мысли. – Я и сама удивляюсь. Может, это гормоны? Они, говорят, по-всякому на женщин действуют. Кто-то ревмя ревет, кто-то порхает в эйфории. Видимо, я из последних. Ром, что со мной было? Кто я была? Это же ужас был какой-то. Одна мысль в голове: где Жданов? С кем он? Врет или не врет?.. И когда прекрасно видела, ощущала – врет, всё равно себя обманывала! Я рылась в его мобильнике. Подслушивала его разговоры по телефону. У меня даже были мысли начать следить за ним. Поймать его с поличным. Представляешь? Я была его тенью, а не отдельным, самостоятельным человеком! Я была пус-то-той! А сейчас я так себя люблю!
- Ну и денек, - пробормотал я. – Со мной все говорят о любви, в разных ее вариациях. Бацилла, однако.
Ничего я вроде такого потешного не сказал, но Кира почему-то покатилась со смеху, вцепившись в жалюзи.
И тут открылась дверь и нарисовался третий визитер – Андрей Жданов.
…У меня сегодня что, день открытых дверей? Или прием по личным вопросам? Кто только не идет. Вот разве что Катюша моя – не стремится.
Кира на подоконнике так и хохотала – никак не могла угомониться. Потом попросила:
- Ром, помоги мне слезть. За то, что я тебе такую красоту навела!
- Да ты просто мастерица, - я вскочил и подал ей руку.
Она спустилась вниз, чмокнула меня в щеку и вполне дружелюбно кивнула Андрею:
- Пока, мальчики. Пойду немного поработаю.
Жданов проводил ее взглядом, в котором читалось что-то вроде «Девушка, мы с вами где-то встречались – никак не припомню где». Повернулся ко мне с прелестным вопросом:
- Что с ней?..
- А что не так? – включил я дурачка. – Кира как Кира. Прекрасно выглядит. Но с этим у нее всегда было без проблем.
Андрей подошел к окну, зачем-то потрогал расправленные бывшей невестой жалюзи.
- Дежавю, - произнес он задумчиво.
- Расшифруй, - попросил я.
- Она как будто лет на пять назад откатилась. Вот так же смеялась. В нее влюблялись даже прохожие.
Я только затылок почесал, боясь брякнуть что-то неосторожное.
Жданов посмотрел на меня странным сумрачным взглядом и вдруг сказал:
- Да.
- Что – да? – категорически не сообразил я.
- На вопрос твой вчерашний отвечаю. Насчет того, друзья мы еще или нет.
- Вон оно что, - я кое-как подавил улыбку. – Ну, я приятно удивлен, Палыч. Всего-то сутки ушли на размышления.
- Пойдем напьемся, - добавил он.
- Сейчас? В разгар рабочего дня?
- Нет. Вечером.
- Неплохая идея, - признал я. – А питьё у нас будет просто так или по поводу? Ну, чтоб мне настроиться.
- Да черт его знает, - Андрей пожал плечами, вскинул на меня полные глубинных огней глаза и подкосил еще раз: - А ты жениться случайно не надумал?..
- Надумал, - выбираясь из трясины изумления, ответил я.
- Понятно, - сохранил он восхитительное хладнокровие. – Сделал предложение?
- Ага.
- И что она?..
- Посмотрела как на чокнутого и сбежала.
Жданов прикусил губу. Из него со всей очевидностью рвался смех. Но я не обиделся.
- Значит, пьем по поводу, - подвел мой друг итог, сжал в воздухе кулак, возвещая о достигнутой договоренности, и вышел.

…Я покрутился еще в кресле, переваривая забавные мини-события этого нетривиального дня, и отправился к Кате.
Моя девочка сидела за своим столом и разговаривала с рыжим котенком.
Не с фарфоровым, не с пластмассовым и не с плюшевым, а с живым.
Котенок был тощий и гладкошерстный. У него были наглючие желтые глаза и длинный хвост-сосулька. Он путешествовал по столу и обнюхивал всевозможную рабочую канцелярию.
Ну, этого следовало ожидать. Если день стал развиваться в жанре драматического фарса, то так оно всё дальше и пойдет. Возможно, по нарастающей.
- Кто это? – спросил я.
- Петька, - ответила Катюша почему-то виновато.
- Очень приятно. Роман Дмитрич, - представился я.
- Его сейчас унесут, - пояснила она торопливо. – Я договорилась. У Ирины Сергеевны из планового отдела внук… Она для внука заберет.
- А откуда он взялся?
- Сидел под памятником Багратиону. Такой несчастный. Плакал по-котеночьи. Я ему дала пирожок с мясом.
- Плакал? – я издал сочувственный вздох. – Наверное, ему девушка отказала. Он ей предложил пожениться, а она ему в ответ: «Дурак ты, что ли, Петька?»
- Он маленький еще, - Катя жалобно на меня посмотрела. – У него нет девушки. Ромка, я люблю тебя. Но я…
- Кать, всё в порядке.
Она встала, подошла ко мне и прижалась. Котенок проследил за ней с живейшим любопытством, потом понюхал калькулятор и чихнул.
- Ромочка…
- Всё, не напрягайся, - сглотнув, добродушно проворчал я и обнял ее. – Занесло меня. Я погорячился. А на самом деле не дорос. Маленький, как Петька. Это ты его так назвала?
- Угу.
- А почему?
- Потому что сидел под Багратионом.
- Не понял?..
- А Багратион – Петр Иванович.
- Блестящая логика, - тихонько простонал я в восхищении. – Моя девочка лучше всех на свете. Я ее недостоин.
- Чушь, - она горячо дышала мне в свитер на плече. – Просто у меня что-то в голове. Какой-то блокатор.
- Правильный блокатор. Я же Малиновский. Можно пошлое выражение процитировать? Не оскорбит ушки?
- Не оскорбит, - заверила она храбро.
- Как говорил один мой знакомый, «репутация – не мастурбация, от нее не избавишься». Лично я свою годами зарабатывал. Так что всё закономерно.
- Ты обиделся?
- Нет.
- Мяу! – подал звонкий голос со стола Петька. Наверное, изобличал меня во лжи.
Вернее, в частичной лжи, поскольку обиды как таковой не было. Была какая-то тягучая горечь.
- Ты вкусно пахнешь… - прошептала Катя, зажмурившись.
- Я неплохо разбираюсь в парфюме, - небрежно отозвался я.
- Я соскучилась.
Моя проклятущая голова вмиг покатилась куда-то по наклонной плоскости. Горячая влага - на языке, на губах.
- Встретимся вечером? – продолжила Катюша.
«Да!!!» - завопило во мне из глубины.
- Нет, - сказал я. – Не могу. Иду с Андреем в бар.
- В бар?.. – она открыла свои обворожительные вишни, устремила на меня внимательный взгляд.
- В бар, - подтвердил я спокойно. – Там мы напьемся до поросячьего визга и уйдем в загул. Ну, сауна, девочки, цыгане, всё как обычно.
- Понятно. Будете кутить со всякими безобидными выходками, - Катюша задумчиво кивнула. – Надо убрать хлеб из овина, а то вы подожжете овин.
- Чего-чего?
- Так Король говорил в «Обыкновенном чуде». Почти так.
- Значит, ты не против?
- Нет, конечно, - она погладила меня по волосам. – Только не садись пьяным за руль. Очень тебя прошу.
- Быстрее дождаться от Петьки безупречного английского, чем от тебя – сцены ревности, - мученически пожаловался я и прильнул губами к ее губам.
Мы в совершенстве овладели искусством совместного поцелуя. Сливались, ощущая малейшее движение, малейшую вибрацию. Пламя разбегалось по коже огненными дорожками.
Еще секунда – и относительно планов на вечер я пошлю Жданова вместе с его баром в далекую Африку к зеленым крокодилам.
Но тут со стороны стола раздались глухое «бух» и звонкое «бамц». Это котенок сверзился на пол и утянул за собой пластмассовый стаканчик с карандашами и ручками. Дико перепугался содеянного и рванул на длинных тощих лапах под диван.
…Минут пять мы выуживали из-под дивана Петьку. Наконец Катя прижала его к себе – ошалевшего, с выпученными желтыми глазами, пыльного от кончиков ушей до хвоста. И стала гладить его глупую головенку.
- Безобразник! – произнесла она ворчливо и ласково. – А кому по попе?
Котенок понюхал ее пальцы и издал странный, тоненький, какой-то почти овечий звук:
- Мек.
…И я понял, что больше себя не обману, сколько бы ни кривлялся. Я хочу жить с этой женщиной. Я хочу от нее детей. И об этом кричат все пятьдесят процентов моих активноподвижных сперматозоидов. И даже те, которые малоподвижные, подвывают в унисон.
С этим надо было что-то немедленно делать, поскольку не повинная в моём сумасшествии Катя ничего не знала, гладила котенка и смотрела на меня весело, призывая над рыжим Петькой попотешаться.
- Я пошел, - сказал я и попятился к выходу. – У меня много дел.
- Ром, - растерянно окликнула она. – Ты хорошо себя чувствуешь?..
- Да супер просто, - нервно рассмеялся я. – У меня шикарные перспективы. Цыгане, девочки, сауна. Сама понимаешь.
- Обещаешь потом за руль не садиться?
- Обещаю, милая.
- И позвони, если сможешь, когда до дома доберешься.
- Окей, - пробормотал я и выскочил за дверь.
- С легким паром, - с доброжелательным ехидством пропела со своего места Локтева.
- Что? – очнувшись, грозно спросил я и ощутил, что волосы прилипли к влажному пылающему лбу.
Я окончательно пропал. 

* * *

…Мы сидели со Ждановым в «Леденце» и трескали вискарь. Именно трескали – внушительными порциями. Но как-то особо не пьянели, или этот процесс не был столь очевиден.
Мой друг мне нравился. Он был взлохмаченным, верхние пуговицы рубашки расстегнуты, и вроде как осточертевшая мне (и уверен, ему) маска принялась с его лица сползать. Карие глаза от лучей стали аж глянцевыми.
- Тридцатник, Малиновский, это рубеж, - промолвил он. – А тут так совпало – старое сломал, новое не создал. Чувствую себя почетным гражданином страны олухов.
- Не такое уж позорное звание, - подбодрил его я. – Гражданин-то все-таки почетный! Кстати, я в этой стране занимаю скромную должность площадного скомороха.
- Да брось. Катя любит тебя.
- Может быть. Но будущего не видит, - я приподнял бокал, предлагая чокнуться. – За что пьем-то?
- Видимо, за любовь.
- Ну и день, - заключил я насмешливо. - Со мной все говорят о любви. А я в ней как ни черта не понимал, так ни черта и не понимаю. Давай лучше за то, чтобы «Барселона» выиграла в Лиге чемпионов.
Я глотнул убойного высококачественного напитка. Андрей последовал моему примеру.
- Ром, вопрос можно?
- Валяй.
- Очень личный вопрос.
Я кивнул.
- Да неприличия личный, - предупредил он еще раз.
- Да задавай уже!
- А ты у Кати первый?..
- Нет, - я дернулся, помрачнел. – Почему тебя это заинтересовало? Всё пытаешься осмыслить – как она вот так смогла?.. Ну, вот так смогла. Цепочка случайностей, никакой предназначенности – ты верно заметил. Тоже извини за прямоту, но ей в этом плане хорошо со мной. А еще ей со мной весело, прикольно. Но на этом, видимо, всё. И это, видимо, тоже любовь. Только до определенного предела.
- Да не дави ты на нее, - тихо сказал Андрей. – Что ты как с цепи сорвался? Всё тебе сразу подавай. Вы сколько встречаетесь-то? Всего ничего.
- Сейчас ты что-то очень правильное говоришь, - затосковал я. – Типа, надо подождать, пообвыкнуться. Приглядеться, прислушаться, притереться и прочее. Короче, пройти проверку временем. Ну, и, разумеется, мне надо доказать, какой я серьезный товарищ, совершить сто ратных подвигов, записаться на курсы домоводства и вступить во всемирную экологическую организацию. Но вот шкурой чувствую… фигня это всё, Палыч.
- Почему? – напряженно спросил он.
- Не знаю. Шкура – она объяснять ничего не умеет. Чувствует и всё. То есть… не фигня, конечно, что надо, там, расти, меняться, учиться заботиться о близком человеке… Но вот проволочка – это фигня. Я не знаю, почему!
Жданов хотел что-то на это сказать, но тут нас прервала изящная брюнетка на фантастически длинных ногах. Материализовавшись неизвестно откуда, она наклонилась к моему другу, зажав в холеных пальцах сигарету, и мило промурлыкала:
- Огоньку не найдется?
- Не курю, - ответил Андрей и кивнул в мою сторону. – Это к нему.
- Почетный гражданин страны олухов, - тяжко вздохнул я. – Вечно ты медленно врубаешься. Девушка желает огонька именно от тебя, - и придвинул к нему зажигалку.
Усмехнувшись, Андрей поднес огонь к сигарете брюнетки. Та затянулась, легко отправила струйку дыма поверх Палычева плеча и тут же загасила сигарету в пепельнице, прозрачно давая понять, что огонек был только предлогом.
- Белый танец, - объявила она нараспев. – Я тебя приглашаю.
Жданов не стал сопротивляться, и они с брюнеткой уплыли на волнах томной мелодии.
Я наблюдал за красивой парой издалека и думал о том, что у моего друга скоро родится ребенок, а мать этого ребенка вдруг почувствовала себя вольной и счастливой. Просто потому, что есть в этом мире она, как самоценная личность, и есть этот ребенок.
А еще я подумал о том, как повезло рыжему Петьке, что его не бросили в холодном, голодном одиночестве под памятником Багратиону, что не уплелся он на Кутузовский проспект и не угодил там под колеса автомобиля.
А еще – о том, что страна олухов – не такое уж плохое место для проживания, по крайней мере в ней всё понятно – все олухи.
Больше я ни о чем подумать не успел, поскольку тоже оказался под прицелом женского внимания. Рядом возникла не менее длинноногая, но уже блондинка с очаровательным вопросом:
- Не скучаешь?..
- Нет, - ответил я искренне.
- Может, потанцуем?
…Да можно было, запросто было можно. Мне не жалко, не напряжно, привычно, знакомо и мило – вся эта извечная игра. Просто не хотелось прикасаться к чужой плоти, входить в ее ауру, принимать ее аромат.
- Извини, - душевно сказал я блондиночке. – Я много выпил и потерял чувство ритма.

Через полчаса мы со Жданчиком вывалились из бара в сырой, но удивительно теплый февральский вечер. Мой друг выглядел веселым и пьяным, и я ощутил, что тоже весел и пьян. Тянуло поржать, подурачиться, порыдать, опять погоготать, а потом рухнуть в снег и бессмысленно пялиться в черное небо.
Андрей утащил меня в небольшой сквер за «Леденцом», мы шли и пинали пустые скамейки, как два воспитанника интерната для трудных подростков. Потом Жданов втихушку слепил снежок и запулил им в меня, попав аккурат в лоб. Этим он запустил цепную реакцию – мы начали азартный обстрел друг друга и хохотали, скатившись с интерната для подростков в подготовительную группу детского сада.
- Слушай, Малиновский, - мой друг шутливым силовым приемом скрутил меня и толкнул к стволу липы. – Неужели ты готов иметь семью? Я же не верю тебе, Малиновский!
- Не готов! – смеясь, выкрикнул я ему в лицо. – Не го-тов! Но я хочу этого, Жданов, я этого хо-чу! Что важнее – готовность или желание?.. Ах, ну да! Ты же, гад, сейчас скажешь – важнее предназначенность! Предназначенность, чтоб тебя!
Я прорвал цепкое кольцо Палычевых рук и перешел в атаку. После короткой борьбы Андрей попался на мой хитрый маневр и был брошен мной на скамейку. Раскинулся на ней, задрав голову, будто выискивал в небесах звезды или какие-то божественные знаки судьбы.
- Ничего я, Ром, не скажу. Какая, на фиг, предназначенность? Какой космос и прочая абстракция? К чему всё это, если Катя – твоя?.. Ты пришел и взял ее, не думая, хорошо это или плохо, правильно или неправильно. Вообще ни о чем, обормот, не думая! Я бы мог побить тебя, ходок ты эдакий, но я ничего этим не изменю, и никакая предназначенность уже ничего не изменит!
- Да ты философ, Палыч! – поразился я и коварно сунул ему за воротник горсть снега.
Жданов взрычал и кинулся на меня. В результате мы, постанывая от смеха, всё-таки повалились в остатки сугроба, сильно съеженного от теплого воздуха.
А потом лежали на спинах и уже вдвоем глазели на распростертую над нами необъяснимую Вселенную.
- У меня странное чувство, что ты прав, - помолчав, сказал вдруг Андрей.
- В чем?
- В том, что не надо проволочек. Они бывают смертельными, эти проволочки. Надо было нам с Кирой пожениться сразу. Юными и влюбленными. Когда всё было взахлеб. Ну, присматривались мы. Приглядывались. Притирались. Во что это вылилось?.. Куда делась та девочка, которую я боготворил? Мне ведь в голову не приходило – предназначена она мне или нет, я просто был с ней счастлив. И не я ли ее убивал, день за днем, шаг за шагом?.. Конечно, вечной феерии не бывает. Но вдруг мы бы жили с ней по-другому, не калеча друг друга?.. Растили бы детей. Завели бы общий дом за городом, а не на каждого – по квартире. А еще - трех собак, двух хорьков, кошку и попугая в клетке. А вдруг мы смогли бы, Ром?..
…Потрясенный его словами, я сел на снегу. Мир кружился у меня перед глазами.
- Я сегодня ту, прежнюю Киру увидел, - добавил Жданов после паузы. – У тебя в кабинете. Мельком, как призрак. Как что-то, навсегда исчезнувшее.
- Андрюха, она… - вырвалось у меня, но всё же затуманенный алкоголем и изумлением мозг сумел в последнюю секунду выдать стоп-сигнал.
Черт, я чуть не проболтался. Чуть не нарушил слово.
- Что – она?..
- Она всё-таки решила уволиться, - нашелся я, как вырулить.
- Угу. Но тут уже ничего не поделаешь. Если Кира что-то решила – ее не остановишь. Да и нет смысла. Всё закончилось.
- Уверен?..
- Да, - отрубил он. Тоже сел и снегом протер лицо. И резко сменил тему: - Ты знаешь, что Воропаев оставляет акции в Зималетто? Катя на него повлияла.
- Конечно, знаю.
- Она уникальна.
- Я в курсе.
- Женись на ней, Ром. Не медли.
- Потому что она уникальна?..
- Нет. Потому что это любовь.
- Не сыпь мне соль на рану, Жданчик. Не хочет она за меня.
- А ты не сдавайся, боец.

…Вскоре мы покинули сквер и вернулись к сверкающему огнями проспекту. Мы были хмельными, порядочно ошалевшими, порядочно испачканными грязным снегом, держались на ногах не очень твердо. Но в целом это было что-то очень хорошее и светлое.
Не слушая моих возражений, Жданов поймал машину и впихнул меня в салон, заявив, что ему еще хочется пройтись одному.
- Приятель, я запомнил твой номер, - внушительно сказал он водителю – молодому парнишке. – А это мой лучший друг. Довези его, будь любезен, в целости и сохранности. Его любит самая прекрасная девушка на свете. Так что ни один волос чтоб не упал с его головы.
Андрей подмигнул мне и захлопнул дверцу.
Машина тронулась, огни поплыли навстречу.
- Куда доставить? – с почтением поинтересовался юноша за рулем.
Я назвал ему Катин адрес.
Я понимал, что нетрезв, что Катюша моему появлению не обрадуется, да и время не раннее. Но я не собирался к ней врываться – просто в голову пришла одна невинная, как мне казалось, шалость.
- Поехали через игрушечный магазин, - попросил я водителя. – Мне нужны Петька, веревка и стихи.
Паренек явно обалдел, но о чем-либо спрашивать не решился. Единственное уяснил – к нему в машину уселся конкретный неадекват.
Бедняга. Я утешу его крупной купюрой.

…Операция прошла как по маслу – недаром дуракам и пьяным везет. А я был и пьян, и дурак – в одном флаконе.
Я забрался по пожарке на уровень четвертого этажа и привязал к перекладине напротив Катиного окна мягкую игрушку – рыжего кота. Под веревку сунул открытку, в которой набросал стихотворные строки:

Здрасьте! Петькою меня
Кличет вся моя родня.
Меня Катя отыскала
У подножия коня.

А коню Багратиона
Мной заняться нет резона.
Так впустите ж милосердно
Мою рыжую персону.

Благополучно спустившись, я сел на лавочку у подъезда и набрал номер Катюшиного мобильника.
- Милая, - произнес я, услышав ее голосок. – Я звоню, как и обещал.
- Молодец, - похвалила она. – Ты добрался до дома?..
- Конечно.
- Сильно пьян?
- Никакущий.
- Ложись спать скорее.
- Спать?.. – я огляделся по сторонам и прилег на лавочку. – Ну, тут жестковато, но как скажешь, любимая.
- В каком смысле – жестковато? – не поняла она.
- Не загружайся, - посоветовал я нежно. – Сладких тебе снов. Да, утром выгляни в окошечко. Просто – выгляни.
- Ромка… ты что задумал? – спросила Катя с тревогой. – Ты точно дома?
- Я у дома. У твоего. А надо было из своего позвонить?.. Ну прости, ты не уточнила, вот я всё и перепутал.
- Ты… - Катюша задохнулась в гневе и замешательстве, а я давился от смеха, поглядывая на светлое окно на четвертом этаже.
Через секунду она в нем появилась. Разумеется, всё увидела. Сначала привязанного кота. Потом меня на скамейке.
- Ты поднимался по лестнице? В таком состоянии?! – горестно воскликнула Катя. – Ты не соображаешь, что имел все шансы сорваться?!
- Но не сорвался же, - примирительно сказал я.
- Ты чокнутый! – она всхлипнула. И вдруг с ужасом пробормотала: - Ром, папа ушел с мусорным ведром. Сейчас выйдет на улицу.
Реакции мои были заторможенными. Я, как лежал, так и остался лежать, а в следующий миг подъездная дверь грохнула и явила моему взгляду Валерия Сергеевича. А его взгляду – явила меня.

4

- Так, - произнес Пушкарев тоном военачальника, размышляющего о том, вытурить ему нерадивого подчиненного сразу взашей или навесить сначала десять нарядов – другим в назидание.
- Добрый вечер! – сказал я со всей сердечностью, оставаясь в лежачем положении вследствие стремительности нашей встречи.
- Добрым он был бы при других обстоятельствах! – громыхнул Катюшин родитель. – Снова спину ушибли, Роман Дмитрич? На этот раз об лавочку?
- Никак нет! – я вскочил настолько резво, насколько вообще был способен, и даже вспомнил военную терминологию.
- Мимо, значит, шли? Шли, шли и прилегли отдохнуть? Шибко утомились?
- Честно? – я виновато улыбнулся.
- Естественно! – грозно нахмурился он. – А то у меня впечатление, что вы давным-давно дурите мне голову… весь из себя деловой коллега моей дочери!
- Хотел увидеть Катю в окне, - с ангельским смирением поведал я. – Только увидеть.
- Очень трогательно. А алкоголем в соседней подворотне для храбрости накачались?..
- Почему в подворотне? В баре. В приличном, - заверил я, как будто это могло хоть как-то возвысить меня в глазах подполковника.
- Это в приличном баре вас так в грязи вываляли? – он оглядел меня с ног до головы, всё больше мрачнея. – Вас как будто по дороге катали экскаваторным ковшом!.. Что-то у меня закрадывается подозрение, что наконец-то я вижу вас в вашем истинном виде.
- Ну что вы, - принялся горячо уверять я, как назло не слишком хорошо владея речью. – Мой истинный вид… совсем не такой.
- А какой? – требовательно подступился ко мне Валерий Сергеевич. – Какой у вас истинный вид? Что вы за человек, Роман Дмитриевич?..
Я добросовестно откашлялся, чтобы спеть в свою честь оду, но тут из подъезда выскочила Катя в распахнутом пальто.
- Папа, отстань от него! – сходу потребовала она. Я даже поразился такой пламенной ее решительности.
- Да кто к нему пристаёт? – возмутился Пушкарев. – Ты погляди на него – он сам к кому хочешь пристанет! Такого встретишь в темном переулке – заикой останешься!
- О господи, - пробормотала Катюша, узрев мой «прелестный» облик в непосредственной близи. – Рома, давай поднимемся к нам и приведем тебя в порядок. А потом вызовем такси.
- А в прошлый раз, - зловеще произнес ее отец, - вы с коллегой, дочка, кажется были на «вы».
- А с прошлого раза, папа, - рассердилась она, - много воды утекло.
- Очень интересно. Давай-ка поподробнее – насчет «воды»!
- Хватит! – вспыхнула она. – Рома, пойдем. Пап, ты вроде мусор вынести собирался?..
Обескураженный Валерий Сергеевич ловил ртом воздух.
Похоже, в моей девочке проснулся неслабый бунтарский дух.
- Прости, - искренне покаялся я, когда мы поднимались с ней по лестнице подъезда. – Я не хотел ничего осложнять. Я только хотел сделать тебе сюрприз.
- У тебя получилось, - вздохнула она. – Но папа со своими нотациями бывает невыносим!
- Ну, ты же сама говорила – надо учитывать, что он такой.
- Я учитываю. Я только и делаю, что учитываю! Но иногда у меня заканчивается терпение. Можно подумать, сам он свою наливочку употреблять не имеет привычки. Иногда – в непозволительных дозах! Сидит и потягивает под патефон до утра, и никто ему не указ.
- Милая, что с тобой?
- Ничего, - ожесточенно всхлипнула Катюша. – Папа второй день читает мне морали, чтобы я была осторожной, чтобы тысячу раз подумала, прежде чем хотя бы чихнуть. Он ведь хорошо к тебе относился, но после твоего признания… ну тогда, утром, у подъезда… очень сильно напрягся. Как же – а вдруг его невинную девочку ты уже посмел погладить по руке, а она забыла гордо влепить тебе за это пощечину!
- Всё настолько запущенно?..
- Ну, я утрирую, конечно. Но поверь – недалеко ушла от истины.
…В прихожей нас встречали Елена Александровна и – вот тебе раз – Зорькин.
- Ты еще тут? – не удержался я от вопроса.
- Время детское – десять часов, - ответил тот с дерзостью завсегдатая этого дома. – Мы еще чай не пили!
- Что с вами случилось, Роман Дмитриевич? – ахнула Катина мама.
- С горки катался, наверно, - добродушно съязвил Коля. – В Центральном парке имени Горького.
- Давай пальто и иди в ванную, - распорядилась Катя.
- Там чистое полотенце! – торопливо добавила Елена Александровна.
…О боже мой. Ванная. Чистое полотенце. Все эти «культовые атрибуты» моего вопиюще грешного поведения. Мне бы протрезветь поскорее, а не пьянеть еще больше. Надеюсь, вода в кране ледяная.
Под эту ледяную воду я сунул голову и держал ее так минут пять, прогоняя хмель. Сознание и впрямь прояснилось.
Когда я вышел из ванной, моё пальто висело на плечиках почищенным.
- Да зачем же? – я сгорал от неловкости, и одновременно мне было чертовски приятно. – Я бы и сам…
- Ничего-ничего, - улыбнулась Елена Александровна. – Мы только чуть-чуть щеточкой прошлись, чтоб вам до дома в приличном виде добраться.
- Ага, даже пуговицы полировать не стали, - хихикнул Зорькин. Его явно пробило этим вечером на остроумие.
- Пойдемте пить чай! – гостеприимно пригласила Пушкарева-старшая. – Вам, Роман Дмитриевич, обязательно надо выпить крепкого чаю с лимоном.
- Спасибо, я лучше поеду, - предпринял я честную попытку проявить скромность.
Но тут неожиданно заупрямился Валерий Сергеевич:
- В этом доме не принято отказываться от приглашения к столу! К тому же волосы у вас еще мокрые. Идемте на кухню. Заодно и побеседуем!
- Никаких бесед, папа, - отчеканила Катюша.
- Не учи меня, дочь, что мне делать. Мала еще!
…Ой-ей-ей, подумал я, увидев, как яростно взметнулись ее ресницы. Кажется, бунт на корабле наращивал обороты. И опять я виноват – явился катализатором химической реакции. Хлебом меня не корми – дай воткнуться, куда меня не звали, и всех перебаламутить.
За столом я сидел тише воды ниже травы, как бедный родственник, пригретый из милости. Елена Александровна хлопотала, подсовывая всем свою выпечку, и пыталась завести невинный разговор о том, какие ранние нынче в Москве подступы весны. Но Пушкарев к «погодному трепу» был категорически не расположен.           
- Роман Дмитрич! – строго проговорил он.
- Можно без отчества, - вздрогнув, предложил я.
- Ладно, - грозно согласился Валерий Сергеевич. – Без отчества так без отчества. Вы сказали, что любите мою дочь.
- Пап! - попыталась остановить его Катя, но без толку.
- Что – «пап»? Слово не воробей, вылетит – не поймаешь!
- Че, прямо так и сказал? – восхитился Зорькин, повернувшись ко мне. – Дяде Валере?.. Круто! Да ты настоящий камикадзе.
И получил шлепок по затылку от Катюши.
- Всё верно, - я лучисто улыбался. – Я так сказал. Это правда.
- Я предпочитаю ясность, - Пушкарев нацепил на нос очки и взял с подоконника журнал «Стиль». – Вот здесь есть информация об осеннем показе мод и подробные справки на всех акционеров компании Зималетто!
- О боже, - сквозь зубы выговорила Катя.
- Валера, - попыталась в смущении удержать стихию Елена Александровна.
Но стихия неслась на всех парах, как революционный паровоз, у которого только в коммуне остановка.
- «Роман Дмитриевич Малиновский, - принялся зачитывать Валерий Сергеевич. – Должность – вице-президент, начальник отдела маркетинга. Двадцать девять лет. Холост…».
- Истинный ариец, - вмешался Николай. – Характер нордический. Беспощаден к врагам рейха.
- Помолчи! – рассвирепел Пушкарев, и Коля вторично получил по затылку, теперь уже журналом. – Я продолжаю! «Занимается силовыми видами спорта и футболом. Любит путешествия, отдыхает преимущественно на европейских курортах. Известен в светских кругах Большой московской тусовки как любимец дам и покоритель женских сердец. Придерживается вольных нравов в поведении, душа любой компании. Склонность к степенному образу жизни отсутствует. Его называют Казановой и вечным холостяком. На вопрос нашего корреспондента: «Что для вас жизнь? Ответьте не задумываясь и одним словом» - господин Малиновский ответил, как и требовалось, не задумываясь: «Свобода».
- А че, хорошо ответил, - вякнул Коля и на всякий случай прикрыл макушку ладонями.
Но на этот раз Валерий Сергеевич его реплику проигнорировал, а снял очки и воткнул в меня сканирующий взгляд:
- Ну, Роман? Как вам самому характеристика?..
- Кое-какие сведения соответствуют истине, - меня душил смех, но сохранял я полную невозмутимость. – Например, спорт, путешествия. А кое-что безнадежно устарело. Например, покорение сердец. Давно этим не занимаюсь.
- Давно? – хмыкнул Пушкарев и потряс журналом. – Это сентябрьский выпуск!
- Ну, так полгода почти прошло, - опять подал голос Зорькин. – Это срок. За полгода наши великую армию Наполеона из России выставили.
- Я сейчас тебя, Коля, из-за стола выставлю! – снова разъярился Валерий Сергеевич. – Если не прекратишь свои идиотские комментарии!
- Че они идиотские? – обиделся Николай.
- Может, хватит этого балагана? – гневно спросила Катюша.
- Подожди, Катерина, - ее родитель властно взмахнул рукой. – Вопрос серьезный. Вы уж меня простите, Роман, но свою дочь я воспитывал в строгости. Она, знаете, далека и от вольных нравов, о которых тут пишется, и от свободного образа жизни!
- Так это замечательно! – одобрил я в высшей степени воодушевленно.
- Она просто не способна, - добавил в тон строгости Пушкарев, - ни на какой легкомысленный поступок!
- Конечно! – поспешно согласился я.
- Поэтому меня настораживает несоответствие вашего привычного времяпрепровождения, - он опять потряс журналом, - с привычным времяпрепровождением Катерины. То, что я здесь прочел, никак для меня с моей дочкой не связывается. К тому же я прекрасно помню, как совсем недавно вы отсюда, из этой квартиры, спешили на свидание к какой-то девушке! И притом не единожды. И я совсем не удивлюсь, что девушки это были разные! Надеюсь, вы догадываетесь, что всё это мне совершенно не по нраву?..
- Разумеется, - признал я смиренно. – Но…
- Плюс сегодняшнее безобразие, - не дал подполковник мне договорить. - Вы явились под окна нашей квартиры черт знает в каком виде и улеглись на скамейку. Неужели вы всерьез решили, что это произведет впечатление на мою дочь? Что ей этот дешевый трюк понравится? Вы настолько ее не знаете? Тогда о какой любви с вашей стороны вообще может идти речь?.. Если это какая-то хитрая игра с вашей стороны, то учтите – Катерину подобные игры не интересуют!
Не успел я раскрыть рот, как за столом раздался оглушительный «звяк». Это Катюша бросила чайную ложку на блюдце.
- Папа, - выпалила она, сдув прядочку со лба, - а можно я сама за себя отвечу?
- Да, - подхватил Зорькин. – Неплохо бы выслушать начальника транспортного цеха.
- Так вот, папа, - у девочки моей задрожали губы, она была выведена из себя, и этот факт я отметил с крайним беспокойством. – Мне этот «дешевый трюк» понравился! Может, это ты меня плохо знаешь?.. Может, пора тебе уже со мной, настоящей, познакомиться?..
Пушкарев на какое-то время онемел, а Катя повернулась к Николаю и потребовала:
- Коля, иди отвяжи кота!
- Чего? – вытаращил он глаза. – Кого отвязать?
- Кота от лестницы!
- Мама родная, - пробормотал Зорькин. – А кто его к лестнице привязал? Бедное животное!
- Давай я сам, – я было поднялся, но Катюша воскликнула:
- Нет, Рома, ты останься! Коля, не тупи! Игрушечного кота – от пожарной лестницы! Открой окно и отвяжи. И принеси сюда!
- Там легко, - быстро подсказал я. – Только за бантик дернуть.
- Дурдом, - буркнул Николай и рысцой выбежал из кухни.
- Ничего не понимаю, - беспомощно пролепетала Елена Александровна.
- Как попал игрушечный кот, - прорезался у Пушкарева угрожающий голос, - на лестницу под окно моей дочери? Роман?..
- Это шутка! – заверил я торопливо. – Просто шутка!
- То есть вы… - он осип. - …с легкостью взбираетесь по этой лестнице и спускаетесь обратно? И как часто?..
- Редко, - вырвалось у меня, и я мысленно тюкнул себя по макушке. – Да почти никогда!
- Почти?! – Валерий Сергеевич посерел и тут же начал багроветь. – Вы сказали – почти?!
- Валера, тихо! – взмолилась Елена Александровна.
- Да что вы меня затыкаете? – взвился он. – Я в своём доме нахожусь!
- Но в этом доме и другие люди проживают! – Катины глаза наполнились слезами.
- А давайте успокоимся? – внес я бодрым голосом позитивное предложение. Однако отреагировать на него никто не успел, поскольку в кухню вернулся Зорькин с котом. На ходу он читал открытку и хихикал.
- Слушай, сам написал? Клево! Только где ты такое чучело откопал?
Я присмотрелся к коту – действительно, видок у животинки тот еще, я под хмелем толком и не разглядел. Пластмассовые глаза косили, одно ухо больше другого, усы набекрень. Облик одновременно устрашающий и комичный.
Катюша выхватила игрушку у Коли из рук и продемонстрировала ее отцу:
- Вот, папа! Мне нравится этот кот! Мне нравится, что он висел на лестнице! Мне нравится, что всё вот так неправильно! Я устала быть правильной! С чего ты решил, что это моё – вечно быть правильной?..
- Да при чем тут кот? – категорически отказался ее понимать тоже взведенный до крайности Пушкарев. – Ты сама не своя! Я понимаю, что ты выросла, что работаешь на солидной должности, но ты моя дочь! И как я могу спокойно смотреть, как некто превращает тебя в абсолютно другого человека? Более того – ведет себя неподобающим образом, а ты идешь у него на поводу!
Катя побледнела, сжала губы. Я не выдержал, взял ее за руку, просто для поддержки. Валерий Сергеевич дернулся на этот жест. А Катюша твердо произнесла:
- Папа, я очень тебя прошу – перестань читать нотации мне и моему мужчине.
За столом воцарилась галактическая тишина. Остатки опьянения, кажется, вмиг выдуло из моей головы.
Елена Александровна прижала к губам платочек.
Зорькин обвалился на табуретку.
Пушкарев застыл до такой степени, что перестал моргать.
- Твоему… кому?
- Ты правильно понял, папа.
- Простите меня, - кое-как вырвался я из немоты. – Я действительно люблю вашу дочь. Я хочу на ней жениться.
- А я считаю, что говорить об этом рано, - с отчаянной смелостью добавила Катюша.     
…Дальше началось светопреставление – продолжительное тяжелое молчание сменилось гвалтом.
Сначала Валерий Сергеевич кричал, схватившись ладонью за грудь, что отказывается принимать истину – его дочь сошлась с мужчиной и при этом заявляет, что о свадьбе говорить преждевременно. Ниже данного нравственного падения, по его мнению, ничего нет и быть не может.
Потом Валерий Сергеевич плакал, а Елена Александровна металась по кухне в поисках валокардина.
Потом Зорькин произнес пламенную речь по поводу того, что любовь падением никак не является, и получил от Пушкарева гневное указание на дверь. Но никуда не ушел, а бросился помогать Елене Александровне искать валокардин.
Потом плакала уже сама Елена Александровна и бормотала про то, как тяжела жизнь с таким ярым максималистом.
Потом «ярый максималист» закричал, что раз так, он уйдет из дома и никому не будет досаждать своими несгибаемыми принципами, и этим только усилил поток слез своей супруги.
Потом Коля пытался всех успокоить.
Потом всех успокоить пытался я, и мы оба потерпели в наших благородных порывах полное фиаско.
Не принимала участия в трагикомедийном балагане только Катюша. В ней как будто что-то выключилось или застопорилось. Защитные реакции организма заблокировали в моей драгоценной девочке любые проявления эмоций. Дождавшись, когда шум более-менее стих, она почти равнодушно проговорила:
- Рома, пойдем вызовем тебе такси. Кино закончилось. Завязка, кульминация, развязка – всё уже было.
Я не посмел перечить. Мы ушли с ней в ее комнату, и там Катя расплакалась, уткнувшись лицом мне в грудь. Я ее обнимал, успокаивал поцелуями.
- Ну, всё, всё, хорошая моя. Папа твой скоро смирится.
- Я не на него злюсь – на себя. С чего меня так понесло? Теперь сама же буду переживать за его сердце.
- У тебя приключился бунт. С послушными дочками упрямых пап это рано или поздно случается. Но пожениться, Кать, нам придется. Ничего иного твой отец не примет.
- Не придется! – вспыхнула она. – Мы взрослые люди! Что хотим, то и делаем! А не хотим – не делаем!
- Тише, тише, взрослый человек, - смеясь и не прекращая поцелуев, шепнул я. – Что ж ты в такую проблему это возводишь? Ну, отнесись как к формальности, которая нужна, чтобы успокоить твоих родителей.
- Почему мы должны под кого-то подстраиваться? Почему ты должен делать то, что противоречит твоей природе?! – выпалила Катюша.
- Что противоречит моей природе? – изумился я. – Жить с любимой женщиной? То есть ты даже малейшего предположения не допускаешь, что я действительно этого хочу? Крест на мне ставишь? Или сама жить со мной не желаешь?..
- Не кричи, - попросила она беспомощно и снова спрятала лицо на моей груди. – И не дави на меня. Пожалуйста.
- Давить не буду, силу применю. На руках в загс унесу, - проворчал я. – Как Валерий Сергеевич советовал? Мешок на голову и через седло. Пойти, кстати, ему напомнить, что ли?.. Правда, он графином в меня запустит. Из-под наливки…
Катя фыркнула и вдруг произнесла, мастерски копируя мои интонации:
- «Ты хочешь, чтобы я, просыпаясь утром, видел каждый раз одну и ту же женщину?! Жданов, ты садист!»
- Это откуда? – растерялся я и тут же с ужасом начал припоминать, когда и при каких обстоятельствах данный спич был озвучен.
- Я не подслушивала. Просто вы так громко разговаривали с Андреем Палычем во время обеда в его кабинете…
- Так он на Вике женить меня собирался! Это мыслимо вообще?
- Рома, не лукавь. Ты говорил о женщинах в принципе. А тот день под «опиумным вином» напомнить? Твоим первым условием было – чтобы, не дай бог, жениться не пришлось. Это ты – такой, какой ты есть. Настоящий.
- Да почем ты знаешь? – я так рассердился, что даже за плечи ее легонько потряс. – Почем ты знаешь, какой я настоящий? Да я сам этого, может, толком еще не знаю! Но я чувствую, понимаешь, чувствую, что мне нужна ты, ты одна, дурочка ты такая!
- Сам дурачок! – дерзко ответила Катя и быстро прижалась губами к моим губам.
Она гениально, непревзойденно научилась затыкать мне рот.
Но в этот раз я был взведенным, как разбуженный в неурочный час Вельзевул. После долгого лихорадочного поцелуя, зажегшего все мои нервные окончания и буквально вскипятившего кровь, я яростно сказал:
- Ты разозлила меня, любимая. Это тебе даром не пройдет.
- Ты отправляешься за конем и мешком? – спросила она с веселым любопытством. – А верхом-то умеешь ездить? А то прискачет один конь, и ищи потом, за каким пригорком он тебя сбросил…
- Хорошо смеется тот, милая, кто смеется последним, - зловеще улыбнулся я и вылетел из ее комнаты.
Пересек прихожую, распахнул дверь в кухню. Там по-прежнему бурлило и клокотало, Пушкарев размахивал руками, азартно сцепившись в словесном поединке с Николаем, а Елена Александровна звенела пузырьком о кружку, отсчитывая сердечные капли.
- Извините, ради бога, - скрывая бушующий внутри лесной пожар, с глубокой задушевностью промолвил я. – Забыл сказать – до скорой встречи. До очень скорой. Я вам по-настоящему сочувствую, я признаю всё, в чем виноват, но вот одного факта изменить никак не могу – вы от меня не избавитесь.
Никто не нашелся, что мне ответить, и я направился к выходу из квартиры.
- Ром, такси, - растерянно окликнула меня Катюша.
- Мой конь, - громыхнул я, – ждет меня за углом!       

Дверью подъезда я грохнул от души. Подошел к лавочке, пнул как следует по деревяшке ботинком. Нащупал пачку сигарет в кармане. От желания что-нибудь расколотить тряслись пальцы, но я сдержался, только выругался полушепотом. Кончик сигареты занялся огоньком с третьей попытки.
Подъездная дверь опять грохнула – следом за мной на улицу выскочил Зорькин. Распаренный и всклокоченный, как из бани, в распахнутом пальто. Тоже бедолаге досталось, и вообще ни за что ни про что.
- Остываешь? – деловито осведомился он у меня. – Правильно, свежий воздух мозги прочищает. Не горюй, дядя Валера оклемается.
- Правда? Когда? – отрывисто поинтересовался я. – Через годик, через два?.. Театр абсурда какой-то!
- Да ладно, не бушуй, - примирительно сказал Николай. – Он хороший, добрый, просто зацикленный на Катьке. Всю жизнь с нее пылинки сдувает да правильные истины внушает. Всё ему кажется, что она маленькая, а вокруг одни похотливые козлы… Извини.
- Я сильно на похотливого козла похож? – мрачно задал я вопрос, в общем-то понимая, что он дурацкий.
- Ну, есть немного, - честно ответил Зорькин и нахально разулыбался. Но тут же поспешно добавил: - С другой стороны, ты же предложение сделал. А от похотливых козлов его фиг дождешься.
- Вот именно! – продолжил кипятиться я. – А такое ощущение, что я беременную девушку бросил. Пришел и заявил ее родителям: заберите, достала уже, липнет и липнет! Вот меня и приняли – соответственно!
- А че, Катька и правда беременная? – Коля вытаращил глаза.
- Да нет, я для примера… А лучше бы беременной была, - вырвалось у меня. – Вот тогда уже точно – путь только один! Не до философствований!
- Не, - поразмыслив, вздохнул Николай. – Тогда бы они думали, что ты просто как честный человек поступил. А им надо, чтобы ее любили-обожали…
- Незаметно, что я ее люблю? – рыкнул я свирепо. – Совсем незаметно?!
- Да заметно, заметно, - вздрогнул он от моей грозности. – Мне заметно. Думаю, и тете Лене тоже. А дядя Валера сейчас только одно видит – добрачное надругательство над непорочностью. Ну вот хоть кол теши ему, упрямцу! Это он еще не знает, что у Кати уже было с одним типом… Ой… - спохватился Коля и испуганно на меня зыркнул.
- Я в курсе, - жестко отозвался я. – Даже имел счастье лицезреть эту гниду.
- Да ты что? Дениса?! Где, когда?..
- В ресторане. Мы обедали с Катей, и тут он… с бутылкой шампанского, мать его. Ей-богу, убил бы, прямо этой бутылкой. Не знаю, как сдержался.
- Ну да, свинья он, - угрюмо согласился Зорькин и в недоумении пожал плечами. – Непонятно только, чего с шампанским полез. Наоборот, должен бы был свалить по-быстрому, на глаза не попадаться.
- Ну, тебе непонятно, зато мне понятно, - гневно усмехнулся я. – Такую девушку из-за кретинского спора потерял. Все локти себе изгрыз – по морде видно.
- Хочешь сказать, он ее любил?.. – пробормотал Коля озадаченно.
- Хочу сказать, что мне это по хрену, - рассердился я. – Пусть только помаячит еще перед ней. Пусть рискнет башкой.
- Ревнивый ты, - улыбнулся Николай и сел на лавочку.
Я признал эту истину кивком и сел рядом.
Мы сидели и почему-то таращились вверх, в черное небо. И молчали.
- Ко мне хоть не ревнуешь? – нарушил Зорькин затянувшуюся паузу.
- Да живи, покуда прилично себя ведешь, - разрешил я и потер виски подушечками пальцев. – Так, Коля. Всё это лирика, но надо что-то делать.
- Слушай… - в смущении промямлил он. – Ну, тут по-скорому точно не получится. Я-то дядю Валеру получше тебя знаю. Да и Катька расстроилась. Помириться им надо для начала друг с другом. Оттаять. Ты уж, это… зажмись как-то, не суйся пока, не береди раны. Потерпи.
- Не годится, - решительно отмел я. – Бред это в крайней степени, и не хочу я бреду потакать. Я, знаешь что… Я своим родителям позвоню.
- У тебя есть родители?.. – почему-то удивился Зорькин.
- Нет, блин! – насмешливо ответил я. – Из пены я возник, как бог морской! И сразу во взрослом состоянии! В смысле – в полной боевой готовности! Девки в испуге по всему берегу разбежались!
- Эээ… ну, в смысле, я же не знал, - Коля заёрзал на лавочке. – А они у тебя иногородние, да?
- В Ярославле живут.
- Ну, так близко совсем! Часто видитесь?
- Не очень. Бизнес там у них хлопотный, сеть ресторанов… - я отвечал машинально, а сам улыбался, выстраивая в сознании стратегию.
Мои родители! Надо знать моих родителей. Что ж я сразу-то не сообразил?..
Пока я размышлял, Зорькин ерзал рядом, тяжко вздыхая и не решаясь о чем-то заговорить. Наконец выдавил:
- Слушай… Что мне с Викой делать, а?..
- В смысле? – кое-как отвлекся я от своих дум.
- Ну… я хочу ее куда-нибудь пригласить. Как думаешь, уместно?
- Коля, определись с целями. Сейчас ты держишь Викторию в состоянии крайней заинтригованности, поскольку выступил в роли бескорыстного мецената. Как только ты пойдешь на сближение, как бескорыстный меценат рухнешь в ее глазах. Это не значит, что она тебе откажет куда-то пойти, но налет тайны испарится. И она станет думать, как тонко и изящно начать тебя доить, дразня туманными обещаниями и как можно дольше не подпуская к телу.
- Ну почему! – горестно проскулил Николай. – Почему ты исключаешь возможность, что она меня полюбит? Я что, урод? Бесперспективный кадр? Да у меня голова на плечах! У меня золотое будущее!
- Верно, - терпеливо согласился я. – Ты парень хоть куда. Но тобой, как выдающейся личностью, нельзя расплатиться в спортклубе, погасить счета за коммуналку и обновить гардероб. А для Вики это главное. Это настолько заполняет всё ее сознание, что на отношения с мужчинами она смотрит как на средство достижения материального благосостояния и по-иному смотреть не умеет. Мой тебе совет – не торопись брать своё. Потяни интригу. Организуй ей, например, годовой абонемент в самый крутой фитнес-центр Москвы. Положи ей на стол в ее отсутствие, вместе с цветами и со своей визиткой. И всё. И не надо выразительных взглядов в ее сторону, держись отстраненно.
- Да не умею я всех этих игр, - тоскливо произнес Коля. – И потом, если я всё время буду на расстоянии, как она узнает, какой я человек?
- Кажется, ты посчитал, что для счастья тебе достаточно доставлять ей радость милыми сюрпризами, - напомнил я.
- Ну да, - уныло подтвердил Николай. – Но что поделать. Я всё равно продолжаю мечтать о ней. Почему у тебя всё получается влет, сходу, а у меня – не получается? Разве ты ухаживал за Викой? Ну, прежде чем… - он угрюмо умолк.
- Нет, - со вздохом признался я.
- А за Катькой?.. Ну, тоже прежде чем…
- Нет, черт меня возьми.
- Вот видишь! А ведь это Пушкарева!
- У всего есть оборотная сторона медали, Коля. Зато теперь единственная девушка, чье доверие мне нужно, мне не доверяет.     

* * *

До дома я добрался на попутке к половине первого ночи. Но для моих родителей это еще не время отдыха, мы все хронические совы.
Несколько продолжительных гудков в трубке сменилось привычным:
- Кто обидел моего ребенка?.. Имена, явки, пароли, быстро! Приеду – порву.
…У мамули моей удивительно юный и певучий голос. Ей пятьдесят пять, а говорит, как задорная девчушка. Да и выглядит очень молодо для своих лет, и без особых усилий – природа, гены хорошие. Прелестная зеленоглазая шатенка, мужики до сих пор дохнут. Если бы не папино уникальное чувство юмора – сошел бы уже давно на нет от ревности.
- Твой ребенок, мам, сам кого хочешь обидит, - отозвался я. – И без всяких на то дурных помыслов. Невезучий я у тебя.
- Ты чего это заприбеднялся? – весело удивилась она. – Невезучий он у меня, ну как же! Баловень судьбы, весь в отца!
- Стереотип, - вздохнул я.
- На работе проблемы? – сразу деловито обеспокоилась мама.
- Нет. Ты сядь, - посоветовал я.
- Сижу, - тут же легко доложила она. – Одна на диване, смотрю концерт, ем персики. День был адский, а сна ни в одном глазу! Ну, так что случилось?
- Мам, я жениться собрался.
…Мертвая тишина в трубке. Я улыбнулся. Я так и знал.
- Так… - отрешенно проговорила наконец мамуля. – Она твой бизнес-партнер? Это стратегия такая? Взаимовыгодные условия?
- Нет.
- Хуже?.. Ты от нее зависишь?!
- Нет, мам.
- Беременная?
- Нет.
- Слушай, - рассердилась она. – Что за игры, я не понимаю!
- Никаких игр. Я просто ее люблю.
…Тишина не замедлила возобновиться. Еще более затяжная.
- Мам, ау, - позвал я.
- Что ты ее… прости? – спросила она глухо, как из глубокого колодца.
- Люблю, - отчетливо повторил я.
- Погоди, я за коньяком, - быстро проговорила мамуля. – Погоди, погоди. Где-то у меня был коньяк. Ага, вот он. Наливаю. Так. Давай с начала. У меня реально был кошмарный день. Общалась с оптовиками – непроходимые тупицы. Немудрено, что слуховые галлюцинации... Мне почудилось, что ты женишься.
- Я сказал – собрался.
- Собрался. Потому что ты ее…
- Люблю, - меня потряхивало от смеха. – Мам, ну приходи в себя уже. И закуси коньяк лимоном.
- А ты сам не пил? – поинтересовалась она с подозрением.
- Уже протрезвел.
- Ты… влюбился?..
- Да.
- Еще раз. Сын, ты влюбился?!
- Да, мама, да!
- Она модель? К вам наконец-то явилась самая сногсшибательная из всех сногсшибательных моделей, и ты решил, что сногсшибательнее уже не будет?
- Нет, она финансовый директор компании Зималетто.
- Эээ… дама в возрасте? Финансовый директор?.. Ты всё-таки попал на деньги? Признавайся!
- Мам, - я смеялся уже в открытую, - ей двадцать четыре года, и никуда я не попал. Ну, вот такая уникальная и талантливая девушка. Уже финансовый директор.
- М… москвичка? – пролепетала мама.
- Москвичка.
- И… из хорошей семьи?..
- О, из замечательной семьи военного.
- П… простая девушка, москвичка, из хорошей семьи, финансовый директор?..
- Именно так.
- Н… не крутится по подиумам, не использует тебя как денежный мешок?.. Может, она еще скромная?..
- Скромная и милая.
- Сон, - прошептала моя мамуля в трубку. – Это сон! Нет, я переработала. И твой отец, как назло, в бильярдной. Кто мне вызовет скорую?.. Так, погоди. Погоди! В чем подвох? В чем-то обязательно должен быть подвох, потому что я разговариваю со своим сыном! А он не может всего этого произносить! Вот того, что сейчас произносит! Я смотрю в окно, и там конца света не наблюдается. А значит, всё неправда!
- Светлана Алексеевна, - я старался унять хохот, – что ж вы такая трудная-то сегодня в плане умозаключений? Я люблю эту девушку. Я хочу на ней жениться.
- На простой девушке, москвичке, финансовом директоре, из хорошей семьи, скромной и милой?.. Не по залету, не по принуждению, не на спор, не для розыгрыша?..
- Сколько раз мне еще повторить, мам?
- Господи! – всхлипнула она потрясенно в трубку. – Господи, господи! Я должна позвонить твоему отцу. Я должна позвонить тете Соне! Еще Верке с Наташкой. Нет, мне надо в церковь! Меня услышал Господь! Он существует! Он снял с нас проклятье! А ведь я не верила. Даже когда свечки ставила, не верила! Так, думала, поставлю на всякий случай, хуже-то не будет… Но не верила! Потому что речь о моём сыне!
- Ну, про папу тоже все так думали, - напомнил я. – Но женился же на тебе.
- Сравнил! У него выбора не было! Я же собиралась уехать с тем моряком на Север, твой отец просто не мог этого допустить! Самолюбие!.. Погоди, или твоя тебе тоже моряком грозила?..
- Если бы моряком. Придушил бы я этого моряка и всё. Нет, проблема в том, что она мне не верит. А ее отец меня не желает видеть.
- Как?! – воскликнула мама возмущенно. – Почему?!
- Потому что речь о твоём сыне, мама. Ты сама только что назвала причину.
- Но ты же лучше всех на свете! – закричала она негодующе.
- Абсолютно с тобой согласен. Но все почти тридцать лет своей жизни я усердно доказывал обратное.
- Стоп, стоп. Твоя девушка не хочет за тебя выходить?
- Она опасается.
- Молодец! – возликовала мамуля. – Значит, умная девушка и порядочная, а не охотница за одним из самых завидных женихов Москвы. Ой, я ее уже обожаю!.. Так, сын, это нельзя пускать на самотек. Бог мне дал один шанс из миллиарда! Черт, раньше пятницы не получится. Но в пятницу мы с отцом у тебя! И даже не возражай!
…Я и не думал возражать, поскольку именно такого эффекта и добивался. Только счел своим долгом заметить:
- Мамуль, да неудобно вас беспокоить…
- С ума сошел! – немедленно взвилась она. – Беспокоить ему неудобно! Неудобно суп вилкой хлебать! Да я всю Москву на уши поставлю, если понадобится! Ты давай продержись эти несколько дней и не напортачь, не накосячь, ради бога!
- Да я уже. И напортачил, и накосячил.
- Больше не портачь! Сверх того, что уже натворил, шалопай! Поумерь темперамент, достойный сын своего отца! И жди нас в пятницу!
- Хорошо, - с удовлетворением улыбнулся я.
…Ну, вот как-то так, дорогие мои Пушкаревы. Придется вам принять стихию уровня торнадо под названием «семья Малиновских». И рад бы я вас пощадить, да вы мне сами выбора не оставляете.

6

Пятница.
Каким-то образом в моей голове, наполненной не слишком глубокими и в некоторых областях достаточно обрывочными знаниями, сохранилось, что этому дню покровительствует Венера и что он символизирует Женщину, Любовь и Красоту.
У меня скептичное отношение к астрологии и всевозможным символам и приметам. Но сегодня я готов был поверить в то, что сурок предсказывает весну, что если предъявишь растущей луне купюру – станешь миллионером и что если дорогу перебежит заяц и ты не прочитаешь «Отче наш», то тебе каюк.
Я ехал на работу и одержимо присматривался к знакам.
Девушка пересекает тротуар с угрюмым бультерьером на поводке и оглядывается у светофора на мою машину – это что-то зловещее?..
Парень на ходу достает из кармана сигареты и роняет перчатку – это к потере?..
Хмурый мужичок у афишной тумбы клеит плакат с рекламой какого-то эпатажного концерта под названием «Поцелуй черной мамбы» - это, надо понимать, полный трындец?..
В конце концов я дико на себя разозлился и приказал распоясавшемуся воображению прекратить паниковать.
Ну да, сегодня приезжают мои родители, и я не сказал об этом Кате. Не предупредил.
Ну да, я смутно представляю характер этой встречи и совсем не представляю ее итога.
Ну да, я совершил самоуправство, я нервничаю, и меня постыдно потряхивает перед неизвестностью.
Ну и ладно. Надо привычно настроиться на позитив и сконцентрироваться на том, что пятница – это символ Женщины, Любви и Красоты.
Сейчас я успокоюсь и разгляжу совсем другие, добрые знаки.
Вот приеду в Зималетто – и там меня встретит что-то хорошее, мирное и светлое. И на меня тут же снизойдет лучистая благодать.

В ожидании лучистой благодати я вошел в лифт и вышел из него на офисном этаже.
И первое, что увидел, - сцену из мексиканского триллера с помесью индийского боевика.
Виктория Клочкова лупила Николая Зорькина.
Букетом цветов.
По голове.
Делала она это с таким вдохновением и самозабвением, которым позавидовала бы группа воинствующих сектантов-фанатиков.
Цветы были простенькими, цыплячьего цвета, с мелкими лепестками. Они усыпали волосы несчастного Коли подобно диковинным хлопьям из сказочной страны нетающих желтых снегов.
- Что вам надо? – кричала Вика дрожащим, пронзительным голосом. – Что вам от меня надо?! Это что, новая забава для богатеньких буратин – издеваться над человеком, попавшим в трудное положение?.. Всё про меня знаете, да? Всё обо мне вычислили?.. Зачем?! С какой целью?! Кто вы такой?! Что замышляете?! Может, вы втайне занимаетесь работорговлей?.. Работаете на крупного турецкого сутенера?!
Застывший у ресепшена женсовет с открытыми ртами стоял на собственных нижних челюстях.
Привлеченные шумом сотрудники подтягивались к эпицентру событий, шепотом спрашивая друг у друга, что стряслось.
И только Зорькин внимал агрессивным выпадам в свою сторону с такой блаженной физиономией, словно его не хлестали букетом, а покрывали жаркими поцелуями.
- Вика, замри! – отчетливо скомандовал я. – Смирно. Руки по швам. Задержи дыхание. Сосчитай до пятидесяти. Хотя это сложно для тебя... Сосчитай до десяти.
- И ты тоже – сволочь! – выпалила она мне, всё-таки значительно умерив децибелы. – Но ты хотя бы сволочь понятная! А этот… этот…
Клочкова всхлипнула, отшвырнула от себя огрызок букета и умчалась прочь.
- Дамы и господа, - с улыбкой обратился я к собравшейся публике, - шоу закончилось. Предлагаю всем разойтись по рабочим местам.
Народ нехотя стал рассасываться, продолжая возбужденно перешептываться. Я отодрал Николая от точки, на которой он застыл, принимая удары с мужеством плененного диверсанта, и повлек его к бару.
- Садись, - мрачно велел я, подтолкнув Зорькина к табурету. И попросил бармена: - Газировку «Буратино» ему, пожалуйста. Холодную!
- Чего это – «Буратино»? – обиделся поверженный рыцарь. – Я могу и виски глотнуть.
- Потому что, Коля, твоя дама сердца тебе только что к «богатеньким буратинам» причислила. А виски ты будешь глотать тогда, когда эта же самая дама кинется к тебе на шею с воплем «Любимый!».
- Она не кинется, - скорбно признал Николай и стал покорно пить газировку. И тут же тихо и восторженно констатировал: - Сколько в ней темперамента. Сколько огня!..
- Объясни мне природу этого «огня», который от тебя чуть головешки не оставил. Что ты натворил, что вверг Викусю в такую ярость?
- Мобильник ей подарил.
- Мобильник?.. – озадачился я.
- Ага. Я услышал, как она жаловалась господину Вукановичу, что осталась без телефона. Вот и подарил. Положил ей на стол, как ты советовал, вместе с визиткой и букетом. На розы мне, правда, не хватило, все деньги ушли на сотовый. Купил цветы попроще. Но покинуть здание не успел – Вика меня догнала и…
- …и выразила нежную благодарность, - со вздохом закончил я. – Как старший товарищ, вынужден честно посоветовать тебе прекратить эксперименты.
- Почему?
- Потому что опасаюсь за твоё здоровье. А если в следующий раз она возьмет в руки более тяжеловесное оружие, чем букет?.. Викино недоумение по поводу твоего странного поведения ползет к опасной черте. Оно тебе надо? Я же тебе сразу сказал – цели пробудить ее душу ты не достигнешь, поскольку нельзя пробудить то, чего нет. А если согласен на цель заполучения тела в постель – то можешь переходить к традиционным мужским подкатам. С условием: ты будешь отдавать себе отчет, что отныне ты – дойный бык черно-пестрой породы, и это наряду с финансовым директором Никамоды твоя официальная должность.
…Зорькин вздернул голову, поджал губы и стал похож на забавного фавна, пронизанного лирикой и печалью.
- Я считаю, никому нельзя отказывать в наличии души! – заявил он пафосно, но проникновенно. – Ты-то сам давно эту субстанцию у себя обнаружил? Тоже, поди, демонстрировал полное ее отсутствие?..
Хм, я абсолютно не нашелся, что ответить этому усыпанному желтыми лепестками доморощенному философу. Воспользовавшись моей заминкой, Коля допил газировку, гордо за нее расплатился последними мятыми десятками и пошел к лифту.

В приемной президента Клочкова, шмыгая носом, подкрашивала тушью ресницы. Новенький телефон – виновник случившихся возле ресепшена боев без правил – лежал перед ней, посверкивая гладким корпусом.
- Отличное выступление, Викуля, - похвалил я. – Все великие и уже усопшие трагедийные актрисы мира перевернулись в своих гробах.
- Иди к черту, - ответила она ледяным тоном.
- Да я-то пойду. А вот ты почто достойного человека к пособникам турецких сутенеров причислила?
- Знаю я вас, «достойных человеков», - произнесла она с неожиданно довольно искренней скорбью. – Никто в этом мире ничего не делает просто так. Только подходцы разные. Этот Зорькин меня выбесил. Строит из себя загадочного и благородного. А на уме – всё то же самое!
- Что ж ты, красавица, подаренным мобильником в него не запустила? – поинтересовался я вкрадчиво. – Это добавило бы эффекта твоему пламенному монологу и молотьбе букетом по голове.
- Мне действительно необходим телефон! Я вынуждена его принять! И это так унизительно! – горестно признала она, швырнула на стол тушь и зарыдала по новой, с подвыванием.
Я задумчиво смотрел на воющую Вику, по лицу которой от ресниц опять потекли черные дорожки.
Вот черт возьми. А мне так нужны были сегодня добрые знаки.
Может, хоть Палыч не подкачает?..

В кабинете президента гулял аромат виски.
…Утро, которое мой друг встречает алкоголем, - это паршивое утро.
И слабозаметная щетина, покрывшая щеки Андрея, светлого оптимизма не внушала.
При всём при том он еще и рычал в трубку:
- А я виноват, что в Барнауле погода нелетная? В договоре ясно сказано – мы не несем ответственности за задержку продукции, если она уже покинула стены Зималетто! Звоните в небесную канцелярию, справляйтесь там, когда будет разрешен вылет!
- Тихо, тихо, Жданчик, - я присел с беспокойством напротив. – Не пугай покупателей, они души трепетные, а главное – деньги нам платят.
- Извините, - заставил он себя выдавить. – Да-да, будем надеяться, в ближайшие сутки всё разрешится. До свидания.
И брякнул трубку на рычаг.
- Мда, - осторожно сказал я. – Судя по всему, хеппи не случился.
- Какой еще хеппи? – Андрей отвинтил крышку на бутылке.
- Который «энд». Палыч, завинти обратно крышечку. Очень тебя прошу.
- У меня зуб болит, - он набрал в рот виски, пополоскал, подержал жидкость за щекой.
- Зуб? А к стоматологу обратиться не пробовал?
Жданов проглотил порцию, окинул меня тяжелым взором и саданул кулаком по стопке папок. Лежавший сверху степлер подпрыгнул и улетел на пол.
- Да вижу, вижу, - кивнул я сочувственно. – Плохо вы вчера с Кирой поговорили.
- Да почему, - он сдавил голову ладонями, словно ее тоже разрывало от боли. – Нормально поговорили. Цивилизованно. Кира сказала правильную вещь – нам надо успокоиться и во всём разобраться. Вдали друг от друга. А пару часов назад она села в самолет и улетела.
- Куда?
- Понятия не имею. Заявила, что это не моё дело. Точно знаю только, что не в Барнаул. Там сейчас погода нелетная.
- Но хоть какой-то контакт оставила? Номер телефона?
- Емейл, - невесело усмехнулся Жданчик, уставившись в одну точку, куда-то за моё плечо. – Емейл у нее прежний. Ну, еще сказала, что сама позвонит. Когда сочтет нужным.
- В смысле – когда родит?
- Надеюсь, что раньше.
- Жданов, - не выдержал я, - ну, хоть что-то позитивное ты ощущаешь? Согласен, нескладно всё вышло, не так, как в кино, которое любят домохозяйки. Но всё-таки ты папашей станешь. Помнишь, Романовичами меня дразнил?.. А Андреич раньше появится. Или Андреевна. Чем плохо?
- Ничем, - признал он. – Это хорошо, наверное. Видишь, я честен. Я не скачу от счастья. Я вообще не знаю, что чувствую. Вчера Кира просила, чтобы я не вмешивался в ее жизнь и в жизнь ребенка. А я даже не возмутился – что за фигня, да как же это так, да я отец! Понимаешь? Я даже этого не сделал, потому что не знаю, что с моей проклятой головой. Мне не хотелось изображать благородное негодование перед Кирой. Это за долгое-долгое время… был первый правдивый вечер в нашей жизни. Мы не кривлялись, не лгали, ничего не изображали. Нам было трудно, стыдно, больно, непонятно. Вокруг валялись наши фотографии – обрывки счастливого прошлого. У Киры были взрослые глаза. А больше я ничего не запомнил.
…Жданов смотрел в окно, освещенное каплей солнца, и глаза у него тоже были взрослыми. А потом он сморщился и схватился рукой за щеку.
- Палыч, - бодро сказал я, - начни со стоматолога.
- Чего-чего?
- Новую осмысленную жизнь – начни со стоматолога. Это вполне конструктивное начало – зуб даю… Ой, тысяча извинений за невольный каламбур.
- Малиновский, - он слабо улыбнулся, - иди к черту.
- Меня туда сегодня так и посылают, так и посылают. Тенденция, однако.
…Эх-эх, пятница, пятница. Символ Любви, Женщины и Красоты. Верилось в это всё меньше.
…Катя, Катюша. Ты – последняя надежда.

Голос Екатерины Спасительной я услышал, подойдя к дверям ее кабинета.
- Я выставлю тебя вон, к чертям! – воскликнула она звонко. – Ты этого добиваешься?!
…Я даже замер, не поверив ушам. И тут отправляют всё по тому же адресу? Еще даже меня не увидев, а только почуяв приближение?..
Кажется, это не Варфоломеевская ночь, а Варфоломеевское утро самого катастрофичного дня в моей жизни.
- Заходите, Роман Дмитрич, что вы вдруг застеснялись, - с лукавинкой во взгляде разрешила мне Локтева.
- С кем она там разговаривает?
- С мужчиной, - хихикнула Света. – Вы только не кидайтесь, пожалуйста, сразу в драку, всё-таки это офисное помещение.
- Сегодня это неактуальный совет. Сегодня дерутся все и со всеми, - заметил я мрачно и толкнул дверь.
Фантасмагория продолжилась – кабинет пустовал. Только мелкие пылинки летали над полом.
- Кать, - растерянно обратился я к неживому пространству.
- Я здесь, - раздалось из-под стола.
- Что ты там делаешь?
- Пытаюсь выудить этого негодника, а он забрался под тумбочку!
…Ну, по крайней мере неизвестный мне «негодник» мелкий и я с ним справлюсь по причине пребывания в другой весовой категории.
Я обошел стол и присел на корточки. Катюша расположилась на полу, перед ней валялся истерзанный лист бумаги.
- Он истрепал гарантийное письмо в «Макротекстиль»! – негодующе пожаловалась моя ненаглядная. – Стоило мне только отвлечься на телефонный разговор с «Ллойд Моррисом»!
- Кто – он?
- Петька!
- Как? Еще один Петька?..
- Да всё тот же! У внука Ирины Сергеевны обнаружилась аллергия на кошачью шерсть, а еще этот мелкий безобразник писал у них в тапочки. Вот она и сдала котенка обратно мне… Ой, вон он, показался!
Я углядел в узком подтумбочном пространстве кусочек рыжей морды с розовым носом и грозно скомандовал:
- А ну вылезай, подлый трус!
Петьке явно не по нраву пришлась попытка задавить его волю авторитетом, и он сиганул в глубину своего укрытия.
- Кать, что ты собираешься с ним делать?
- Домой заберу.
- А что скажет Валерий Сергеевич?
- Ничего не скажет. Он по-прежнему со мной не разговаривает. Ну и пусть, - Катюша горько и непримиримо повела плечами. – Сам мучается, меня, маму мучает – но не сдвинешь его и не заставишь признать меня взрослой и самостоятельно выбирающей, как мне жить!
…Кажется, тучи этого дня окончательно сгустились над невезучей моей головой. Я представил, как Петька писает в тапки Валерия Сергеевича, добавляя последнему «радужного» настроения, а потом появляются мои родители, и мне реально стало худо.
Меж тем котенок хитро покинул «бункер» с другой стороны тумбочки и ломанулся к дивану, провоцируя нас на игру под названием «Поймай меня, если сможешь». Всё опять закончилось возней вокруг диванчика, хохотом, пыльным Петькой, который в процессе операции по поимке успел укусить меня за палец и поцарапать Кате ладонь. Плюс у девочки моей выпала заколка из волос, пряди разметались, и она долго не могла вспомнить, где оставила очки – на столе, под столом, на тумбочке или на шкафу между папками.
- Финансовый директор Зималетто, ты еще дитя, - произнес я с нежностью. – Хотя и бесконечно умное.
- На себя посмотри, - засмеялась она. – Лохматый и глаза, как у Петьки!
- Ну и ладно, - я придвинулся к Кате, утонувшей в уголке дивана вместе с хулиганистой животинкой, и обнял их обоих. – Мы можем быть и дюже серьезными.
- Еще скажи – «зело серьезными».
- Ты в нас не веришь? – спросил я напрямик.
- Я нас обожаю, - шепнула она в ответ и потянулась ко мне.
…Я всё понял, отвечая на ее поцелуй. Обожала, но не верила. Не могла осознать, принять. Слишком быстро. Слишком стремительно. Разум подавал сигналы – это опрометчиво. Это легкомысленно. Это черт знает что такое, потому что это – Малиновский. Этот тип и сам растерян и ведется на порывы. Его надо угомонить и затормозить.
- Я тебя люблю! – горячо воскликнула Катюша, будто прочла мои мысли, и обхватила меня рукой за шею. – Очень-преочень! Но мне страшно. Почему ты торопишься?..
- Не знаю, - я сглотнул, стараясь не выдать смятения. – Во мне завелся барабашка и наяривает «Свадебный марш» круглыми сутками. Что я могу поделать?
- Громко петь другие песни, - живо предложила она. – Хочешь, пойдем завтра в караоке-бар? А хочешь, поедем к тебе и будем смотреть «Тома и Джерри», все сезоны? А хочешь – что-нибудь из Феллини? А еще я могу нажарить блинов. Хочешь блинов? А фруктовый салат с сахарной пудрой? А картошку с грибным соусом? Я умею! Хочешь?..
У меня закружилась голова от того, что меня всегда поражало в моей волшебнице, – сочетания несочетаемого. Караоке-бар, «Том и Джерри», Феллини, блины, грибной соус. Гений-финансист, покровитель зверят. Божественная женщина и ребенок.
- Хочу, - прошептал я, целуя ее. – Всё хочу.
- Мя-я-я-я! – пискляво напомнил о себе Петька, стиснутый между нами.
- «Макротекстиль»! – воскликнула, опомнившись, Катя, порозовевшая и растрепанная от моих ласк. – Надо восстановить письмо, его же ждут в срочном порядке! Ромка, хороший мой… Ну, всё, всё…
Через миг вырвавшийся на свободу котенок унесся опять под стол, задрав хвост трубой, а я был выставлен Катюшей из кабинета в состоянии наркотического опьянения.
Света Локтева уже никак моё обличье не прокомментировала. Только выразительно закатила глаза.
…Я шел по коридору и тыкал в кнопки мобильника.
Мне всё было ясно. Я тороплюсь. Я давлю на мою любимую. Я просто схожу с ума. И ее свожу. Переполошил коллег. Катиных родителей. Моих родителей. Несусь как бешеный, будто толкает меня кто, и мой разум в рабстве у этой гонки.
Я чертов эгоист, я стал стихийным бедствием, и имею ли право себя не обуздать?..
- Алло! – ударил мне в ухо голос мамы – я и не заметил, что уже жму на вызов. – Ребенок, принимаю только хорошие новости, с плохими – не ко мне, я глухая и ничего не слышу!
- Мамуль, такое дело… Я, наверное, погорячился.
- Что? – перепугалась она. – Что ты сделал?!
- Погорячился, что вас взбаламутил. Не надо вам никуда срываться.
- Ты передумал жениться?! – с ужасом вскричала мамуля.
- Да нет, господи. Не передумал я. Еще больше этого хочу.
- Уф! – выдохнула она с облегчением. – Ну, это главное. Про остальное потом доплачешь, а то на этом участке шоссе связь неважная!
- На каком участке шоссе? – встревожился я.
- Погоди, отец трубку вырывает…
- Ребенок! – тут же услышал я веселый тенорок папы. – Не знаю, что ты там лепечешь, да только мы уже в часе езды от Москвы.
- Как?..
- Как, как, на колесах моего «Рендж Ровера»! Я хоть и люблю разбрасываться купюрами, но бензин нынче дорог, так что обратно не поверну – не надейся!
- Пап, что ж вы в такую рань? – пробормотал я. – Я же на работе!
- Ну и работай себе на здоровье, кто против? Мы едем на твою квартиру. Ключи у консьержа?
- Д-да.
- Девчушек по шкафам попрятал или по домам разогнал?
- Каких, на фиг, девчушек?
- Чувство юмора проверяю! – захохотал он. – Хреновое! Это симптом! Короче, до вечера. Поближе созвонимся, договоримся, где встречаемся перед штурмом крепости.
- Пап, подожди…
- Ребенок, я за рулем, мне шестьдесят пять лет, рядом твоя мать – масса поводов для стрессов! Побереги ценного родителя. Пока.
…Как там на афишной тумбе было написано? «Поцелуй черной мамбы»?
Вспомнив, что черная мамба – это одна из самых ядовитых в мире змей и что знаки – это наше всё, я только в бессилии закрыл глаза.

* * *

Родители заехали за мной вечером в Зималетто, когда Катя уже убежала – ее утянули за собой подруги. Она усадила Петьку в кошачью переноску и успела только ласково мне улыбнуться, а я не успел ей признаться в самоуправстве.
Хотя, если честно, не был уверен, что признался бы. Мне было до чертиков страшно.
Начали мои дорогие предки, разумеется после объятий и восклицаний, с критического досмотра меня как человеческой единицы в пространстве.
- Похудел! – встревожилась мама.
- Зато мышцы наросли! – оценил папа. – Здоровый образ жизни ведешь? Хвалю! – и с удовольствием сунул в рот сигарету.
Отец старше матери на десять лет. Но моложав и красиво, ненавязчиво сед, поскольку исконные волосы – светлые. Глаза веселые и с огоньком, это непобедимо. Царственно галантен с женщинами. По нему томно вздыхают сорокалетние.
- Дима, у него неприкаянный вид! – страдальчески заявила мамуля. – Ты погляди, погляди!
- У него холостой вид, - засмеялся папа. – Привычный, несокрушимый холостой вид. Роман Дмитриевич, а ты нас, часом, за нос не водишь, а? Может, разыграть решил? Как-то уж больно всё стремительно.
- Нет, Дмитрий Викторович, я вас не разыгрываю. Я категорически пропал.
- Она прекрасна, как Мисс Вселенная? – полюбопытствовал он.
- Она лучше.
- Как Мисс Межгалактическое Пространство?!
- Куда масштабней.
- Ёлки, - впал в крайнее оживление папуля. – Значит, Мисс Межгалактическое Пространство И Даже Больше! Я хочу ее видеть! Кстати, где она? Вы ведь вместе работаете.
- Уже уехала.
- Хм. Ускользнула, значит.
- Угу. Это ее привычное состояние, па. Она всё время куда-то ускользает.
- Ну, так правильно делает! – обрадовался он. – Не с тобой же рядом постоянно сидеть и в глаза твои красивые глядеть. О, да я стихами заговорил! Короче, поехали знакомиться. У нас полный багажник еды и выпивки!
- Может, на завтра отложим? – занервничал я.
- Никаких завтра! – пламенно заявила мама. – Немедленно! У нас с собой лучшие дары нашего ресторана, и до завтра они не дотерпят. И я не дотерплю!
- Катя и ее родители не в курсе визита, - сознался я.
- И прекрасно, - еще пуще оживился отец. – Неожиданность вторжения – пятьдесят процентов гарантии успеха операции. Да ты не дрейфь, Роман Дмитрич, сейчас всех обаяем, всех в себя влюбим, не сомневайся.
- Валерий Сергеевич в тебя не влюбится, - сказал я с иронией. – Даже не рассчитывай. Ну, вот разве что в мамулю.
- Ради твоего счастья, ребенок, я согласен – пусть в нее влюбляется. Разумеется, только созерцательно. Ну, а как там мама твоей девушки? За ней можно поухаживать? Ну, в смысле - как из себя, ничего еще?..
- Малиновские, - рассвирепела мамуля, – вы меня достали оба. Что один, что второй! Старшего женили со страстями и скандалом, теперь с младшим какая-то фигня! Хватит чушь нести, поехали на дело. Тьфу!.. С греха с вами пропадешь. Я имею в виду – делать дело! И спрячьте куда подальше ваши казановские замашки. Не позорьте меня!

В дороге меня наперебой донимали вопросами о Кате и ее семье, и причинах конфликта. Я с предельной честностью ничего не утаивал.
- Основная вина, которую тебе инкриминируют? – деловито поинтересовался отец.
- Ну… я неправильно ухаживал за Катей.
- Это как?
- Это так, как ты, Дима! – колко ответила вместо меня мама. – Он же весь в тебя, он же сначала что-то вытворяет, а потом думать начинает – что это такое сейчас было? Вот и произвел на порядочных людей неизгладимое впечатление! Отец девушки – строгий, принципиальный, из военных. Так что давай там без смешочков дурацких, ладно? И вообще, больше помалкивай. Говорить буду я.
- Не собираюсь я молчать! – возмутился папа. – Я тебя обожаю, Светка, но я не бессловесное к тебе приложение. Мне тоже есть что сказать!
- Дима, ты не хохмить не умеешь в принципе, а сейчас это будет неуместно!
- Ничего, я буду хохмить с серьезным видом. Ребенок, не дергайся, прорвемся. Пусть увидят, что и у тебя есть семья, которая за тебя горой!
- О боже, - вырвалось у меня.
- А как ты хотел? – хихикнул отец. – Отхватил себе Мисс Межгалактическое Пространство И Все Его Окрестности – терпи! И желательно – со скромным и виноватым видом. Типа, ты осознал, раскаялся и больше так не будешь.
…Машина свернула в Катин двор, и мне совсем поплохело.
Выбравшись из салона, я полез в карман за мобильником, чтобы набрать мою ненаглядную. Родители тоже вышли из машины и стали с любопытством осматриваться.
- Хороший двор, - констатировала мама с удовлетворением в голосе, словно этот факт тоже имел значение в дальнейшей судьбе ее сына.
- Детвора птиц кормит, - добавил отец. – Прямо тимуровцы!
Я машинально бросил взгляд в сторону «тимуровцев», и меня обожгло. Я увидел, как ребятишки возраста от пяти до двенадцати облепили девочку постарше в шапочке с помпончиком. Задрав голову и высунув от усердия кончик языка, она увлеченно сыпала раскрошенную булку в кормушку.
Это была моя «Мисс Межгалактическое Пространство И Его Окрестности». Это была моя Катюша. Смешная и сострадательная старшеклассница-отличница. Любовь моя, погибель моя.
Окружившие ее дети жадно дергали Катю за старенькое пальто, видимо надетое специально для кормежки пернатых, и кричали наперебой:
- А снегири прилетят?
- А жаворонки прилетят?
- Не, воробьи всё сожрут!
- И голуби всё сожрут!
- А мы Зойку кормить будем?..
- Конечно, будем, - Катя поправила сползшую на лоб шапочку, и помпончик забавно свесился над левым ухом. – У нее же щенки! А где она?
Полезла в карман и достала два бутерброда с колбасой, завернутые в салфетку.
- Зойка, Зойка, Зойка! – азартно завопила ребятня.
И вмиг, как черт из табакерки, возникла типичная двортерьериха, правда достаточно внушительных размеров. Она мчалась через двор по аллее, свесив язык, отталкиваясь мощными лапами и едва не взлетая на реактивной скорости. И не подумав затормозить, обрушилась в прыжке на Катю.
Под таким напором моя девочка не удержалась на ногах и бухнулась в сугроб на спину. Шапочка с помпончиком слетела с ее головы.
Наглая псина, стоя передними лапами на Катюшиной груди, радостно хавала бутерброд.
Катя смеялась взахлеб. Детвора повизгивала от ликования.
Я умирал от нежности.
- Ма, па, - сказал я. – Это моя Катя.
- Как?.. – пролепетала мама.
- Ну, вот как-то так.
- Финансовый директор Зималетто?..
- Она самая.
- Действительно влюбился, - потрясенно произнес папа. – Не врал. Эта девочка не отсюда. Она из Туманности Андромеды.
- В точку, па.
- Гав! – первой обнаружила присутствие чужаков во дворе Зойка. – Гав, гав, гав!
Хвостатая негодница ревностно охраняла от нас бутерброд и Катюшу, как свою личную кормилицу. И угадала, что мы на ее достояние каким-то образом хотим посягнуть.
- Ой, - сказала Катя, увидев неожиданных визитеров и продолжая лежать на спине в сугробе.
Ну а что, надо хранить наши добрые традиции. Меня Валерий Сергеевич тоже впервые созерцал именно в такой позе и почти на том же самом месте.
Я попытался к ней подойти, но опять был остановлен ревнивой Зойкой.
- Гав, гав, гав, гав!
- Знаешь что, - рассердился я. – Это моя девушка!
- Гав, гав, гав, гав, гав! – выразила яростное несогласие псина.
Катюша села на почерневшем снегу, машинально комкая в ладони изгвазданную шапочку, и тихо велела:
- Зойка, фу.
Поразительно, но собака послушалась. Поворчав, взяла осторожно зубами второй бутерброд и отошла жевать его в сторону. Хотя и косилась на меня недовольным глазом.
Я протянул Кате руку, она поднялась, и я стал отряхивать ее пальтишко.
- Кать, - сказал я, маскируя виноватые интонации за обыкновенным, прозаичным тоном, - познакомься. Это мои родители.
- Здравствуйте, - ей почти совсем отказал голос, а щеки залило краской.
Я огорченно понял, что вверг ее в сильное смущение и наверняка очень расстроил. Свою несчастную шапочку она судорожно продолжала сминать-разминать, а глаза-вишенки подернулись смятенным блеском. Конечно, прилюдно Катюша не позволила себе никаких упреков, никакого возмущения. Только губу слегка прикусила.
Но как же дивно она была в этот момент хороша, моя маленькая инопланетянка, моя Мисс Всего На Свете.
И тут очнулась мама. Уж не знаю, что там она почувствовала, ощутила. Она моя мама, она в первую очередь всегда чувствует меня. Скорее всего, просто уловила глубину моего «погружения». Так или иначе, но моя эмоциональная мамуля расплакалась. Не шумно, а просто слезы потекли.
Потом она подошла к Кате, обняла ее и расцеловала в раскрасневшиеся щеки. И выдала потрясающую первую фразу:
- Только не бросай его, Катенька, умоляю!
Мы с отцом в обалдении переглянулись, изумляясь, как лихо мама одним махом сломала все барьеры, обратившись с такой прелестной просьбой и сразу на «ты».
Пораженная не меньше нашего Катюша от растерянности даже улыбнулась. И вдруг ответила не менее очаровательным вопросом:
- А если он меня бросит?
- Ага, бросит он! – захохотал папа. – Вы поглядите на него, люди, - парень пропащий совсем. Скорее нас с матерью бросит, эту страну и эту планету.
Он тоже приблизился и приложился губами к Катиной ладошке. Галантность в отце умрет только после него самого.
- Вот эта сентиментальная плакса, забывшая представиться, - моя жена Светлана Алексеевна, - объявил он. – А я Дмитрий Викторович. Ты нас извини, Катя, что мы вот так, по-простому и без предупреждения. Романа не ругай, это мы на него давили. Ну, ты уж попробуй нас понять. Он в последний раз собирался жениться в детском саду на девочке из группы, но через час уже передумал, как только понял, что ему придется делиться с ней игрушками и конфетами. И потом всё, как отрезало. Мы уже и крест поставили, и рукой махнули. И вдруг такое чудо. Ну, не могли мы не примчаться. Извиняешь?..
Она кивнула в легком испуге и тут же пробормотала:
- Но я думаю, не надо торопиться.
- В плане женитьбы? – догадался мой родитель.
- Ага.
- Катя, не совершай моей ошибки, - папуля широко улыбнулся. – Я вот точно так же Светке сказал – давай не будем торопиться. В результате мне пришлось влетать на ходу в поезд, на котором она с одним хмырём в далекую даль намылилась, и стоп-кран дергать. Я вывихнул плечо, ушиб бок, получил в морду сначала от проводника, потом от Светкиного хмыря, потом от пассажиров, потом от машиниста состава. Вот к чему могут привести попытки отодвинуть судьбоносные решения на потом.
- Беда в том, - сдерживая смех, скорбно произнес я, - что если я сяду в поезд с какой-нибудь хмырихой, Катя в уходящий вагон не ворвется. Помашет вслед платочком.
…Я специально ее поддразнил. Я знал, что она возмутится. И Катюша меня не подвела:
- Еще чего! Вы с хмырихой даже порог вокзала переступить не успеете, как я вцеплюсь!
- В кого? – засмеялся отец. – В него или в хмыриху?
- В обоих!
…Милая моя меня не отдавала. Она только никак не могла полностью доверить мне свою жизнь.
- Катенька, - проникновенно сказала мама, - по хмырихам эти Малиновские – большие спецы. Что один, что второй. Но есть нюанс. Если любовь пришла – это всё. Это на всю жизнь.
- Подтверждаю, - кивнул папуля и подмигнул Катюше.
Бедняжка моя совсем растерялась, моргала в замешательстве. Я отметил в ликовании – мои предки в нее втрескались стремительно и безоговорочно.
– Роман, доставай пакеты из багажника – и вперед! – решительно велел отец. - Да, мы наглые и непрошеные гости, но мы за мир во всём мире и за дружбу между народами. А еще у нас своя еда и выпивка. И это нас хоть немного, да оправдывает!
Поднимаясь по лестнице, мы с Катей пропустили моих родителей вперед, и она улучила возможность мне шепнуть:
- Ромка, убью.
- Знаю. Готов.
- Ну, почему не предупредил?
- Боялся, убьешь еще раньше.
- Не представляю, что сейчас будет. Папа ведь так и молчит!
- Что бы ни было, надо двигаться, а не топтаться на месте.
Катя беспомощно вздохнула. Я видел ее заострившиеся скулки и большущие встревоженные вишни и так остро хотел ее успокоить, утешить, прижать к себе. Но при этом я оставался непреклонен – лучше идти в огонь и пытаться что-то спасти, чем безвольно наблюдать за пожаром из кустов.
…На площадке четвертого этажа Катюша выронила ключи – пальцы не слушались. Может быть, это тоже был знак. Но я уже ничего ни в каких знаках распознать не пытался…

7

Катя открыла дверь ключом, и мы вошли в прихожую. И сразу наткнулись на Валерия Сергеевича. Он стоял у стены и вбивал в нее гвоздь. У его ног лежала отлетевшая полочка.
Пушкарев был в майке и растянутом трико. Хмурый, сосредоточенный. И с молотком в руке.
У прибывшей же группы из оружия были только набитые снедью пакеты. Ну и безмятежная улыбка моего отца, с которой он и начал приветствие:
- Вечер добрый! Тысяча извинений за вторжение!
Валерий Сергеевич, постукивая молотком по ладони, окинул незваных гостей взглядом, весьма далеким от ответной тирады: «Наконец-то, как же я вас заждался!» На мне задержался на полсекунды, на моих родителях – чуть подольше. Выдержка, достойная легендарных защитников Бреста. Ни один мускул на лице не дрогнул.
- Здравствуйте, - спокойно промолвил он.
Из кухни вышла Елена Александровна. Обомлев, похлопала ресницами и неуверенно улыбнулась. И тоже пролепетала:
- Здравствуйте…
- Мы – родители Романа, - певучим голоском сообщила моя мамуля.
- Несложно догадаться, - откликнулся Пушкарев и хорошенько саданул молотком по гвоздю.
- Раздевайтесь, проходите! – опомнилась Елена Александровна. – У нас не очень чисто, мы гостей не ждали, вы уж не обессудьте…
- Да-да, - невозмутимо подхватил Валерий Сергеевич. – Пыль по всем углам, пылесос сломался, кран в ванной еще не починил, полка оборвалась, шторы нестираные. На кухне я банку с вареньем опрокинул. Прямо на скатерть. Мой парадный смокинг в химчистке. Моя дочь притащила с работы рыжее шкодливое недоразумение. Я еще подумал – и к чему бы это?.. А оно вон к чему. К вечеру визитов. 
Это было произнесено самым мирным из всех возможных тонов. Но от которого – реальные мурашки по коже.
Катюша завелась. Я это физически ощутил.
- Родители мои, - звонко и с вызовом представила она. – Папа, Валерий Сергеевич. Мама, Елена Александровна.
Из кухни высунулся Николай с неизменным куском пирога в зубах. На плече у него висело «рыжее шкодливое недоразумение», вцепившись коготками в свитер.
- Ждрашти, - получилось у Зорькина выговорить сквозь пережевывание.
- Коля, мой друг, - не меняя интонации, продолжила Катя. – Петька, мой котенок. Зорькин, а ну быстро изобрази радость. Хоть ты не подкачай! Петька, а ты вежливо мяукни!
- Катенька, ну что ты, - забормотала Елена Александровна. – Мы рады, мы растерялись просто!
- А может, не будем ломать комедию? – Пушкарев с грохотом бросил молоток на тумбочку, развернулся и поглядел прямо в глаза моему отцу. – Вот, в частности, к вам предложение, как от отца семейства – к отцу семейства. Вас как по имени-отчеству?..
- Дмитрий Викторович! – живо откликнулся папа и горячо подхватил: - Согласен абсолютно! Обожаю комедии. Так зачем же их ломать? Пусть остаются целыми!
- Дима! – попыталась осадить его мама.
- Отлично, Дмитрий Викторович, - и бровью не повел Катин родитель. – Остроумие – хорошее качество, с ним жить легче. Так вот, как отец отцу: в чем цель вашего прихода? Только не подумайте, что я выставляю вас вон. Я реально хочу сразу всё понять.
- А можно с пафосом ответить? – спросил папа с потрясающе искренним проникновением.
- Попробуйте, - грозно разрешил Пушкарев.
- Цель нашего прихода, - торжественно произнес папуля, - счастье наших детей.
- Цель благородная, - не дрогнул Валерий Сергеевич. – А в чем, собственно, проблема? Кто мешает их счастью? Вы считаете, я? Вы ошибаетесь. Они взрослые люди. Хотят жениться – пусть женятся. Не хотят – пусть не женятся. Дочь моя вообще уверена, что с этим можно и не спешить. Что можно жить и в гражданском браке или просто жить как попало. Как это называется?.. Присматриваться друг к другу, прислушиваться и прочее. Это модно, это современно, а всякие там обычаи и устои безнадежно устарели. Вы, я так понимаю, прогрессивные люди, люди с достатком, все эти новые веяния вам близки. Ну и чудесно. Я никому своего мнения не навязываю. Я ни у кого на пути не стою. Я только душой кривить не умею. Вот за это – простите. Я человек военный. Я человек чести. Я не могу быть тем, кем не являюсь!
…Видимо, после этой речи всем полагалось почувствовать себя тем самым гвоздиком, вбитым Валерием Сергеевичем в стену почти по самую шляпку. Но никакие эмоции толком обозначиться не успели – этому вдруг помешала Елена Александровна.
- Ну слава богу, - у нее удивительным образом окреп голос, никакого невнятного лепетанья. – Высказался, человек чести! Красиво высказался! Теперь и к столу можно. Давайте-ка проходите на кухню, что ж вы всё в верхней одежде? Коля, помоги, поухаживай! У меня щи сварены, у меня пирог с рыбой. Кому руки помыть – вот сюда.
- А у нас угощений полные пакеты! – обрадовался папа. – Но я хочу щей. Я страшно хочу щей!
…И тут всхлипнула моя мама. Так прелестно всхлипнула.
- Боже, как это прекрасно, - сказала она глубоко, нежно и трогательно, взирая изумрудно-хрустальными глазами на Пушкарева. – Какие замечательные слова. Как вы мне напомнили моего отца, генерала Лукьянова! Ну просто один в один!
- Генерала Лукьянова?.. – Пушкарев слегка пошатнулся на своём недосягаемом пьедестале правоты и истины. – Алексея Степановича?.. Героя войны?..
- Да, да, - рассеянно подтвердила мамуля и достала из сумочки носовой платок. – Как я сожалею, что мой сын не пошел по его стопам! Вы правы – эти современные тенденции!.. Это поверхностное отношение к жизни!.. Как всё изменилось!.. Во имя чести люди были готовы на всё! Шли на любые жертвы, на подвиги!.. А теперь!..
Не успел я в обалдении уразуметь, что в моей маме погибла великая актриса, как в центр арены резво и неожиданно выскочил Зорькин, спустив на пол Петьку.
- Да ваш сын, - темпераментно заговорил он, помогая ей снять пальто, - начистил рыла пятерым придуркам только за то, что они вскользь о Катьке сказали плохое слово! Между прочим, впрямую не оскорбляли – она этого не слышала! И он перед ней не выставлялся и силой не хвастал! Просто взял и уложил, один – пятерых! Я сам видел! Случайно увидел! Вот так!
Коля сиял такой гордостью, словно это он всех победил, причем человек двадцать, причем одной левой, причем будучи смертельно раненным.
- Да ладно, - меня реально сковала неловкость. – Ерунда какая.
- Ерунда?! – вскричала моя мама. – Тебя могли убить!
- Эту заразу не убьешь, - папа хлопнул меня по плечу. – Живучий, как вирус гриппа! Катюша поцеловала меня в щеку и объявила:
- К столу!
- Да-да, к столу! – подхватила Елена Александровна и, подбоченившись, повернулась к мужу. – Ну, а если кто не желает – то была бы честь предложена. Ты вешай, вешай полочку, что-то она у тебя криво зафиксировалась!
…Мне стало жалко Валерия Сергеевича. Он стоял неподвижно, не находя слов в ответ, и снова балансировал на краю своего несокрушимого пьедестала. Известие о моём родстве с генералом Лукьяновым и о моих дворовых «подвигах» явно поколебало в Катином отце равновесие и внесло сумятицу в его строгий и правильный мир. Однако не настолько, чтобы капитулировать. Чуть сгорбившись, он повернулся к полочке и продолжил с ней возиться с достоинством стойкого воина, оставшегося в одиночестве нести свой дозор на вверенной ему боевой точке.
А остальные веселым табуном устремились на кухню.
Сначала мы с Зорькиным резво снимали со стола заляпанную вареньем скатерть.
Потом мама и Елена Александровна накрывали стол заново.
Потом мой папа, отвинчивая крышку на бутылке виски, опять кричал, что он страшно хочет щей, а мамуля пыталась заткнуть ему рот.
Потом Катя резала ресторанную колбаску пяти сортов, а я подошел и обнял ее за талию, и коснулся губами ее шеи, ничего не боясь и пьянея от вседозволенности. Правда, Катюша тут же приставила мне ножик к горлу, но это было невинной забавой, и Коля с удовольствием хихикал.
Петька путался у всех под ногами.
Наконец, сели и выпили по рюмочке за знакомство, и было так просто и тепло. Папуля мой, не умолкая, сыпал такими тонкими и одновременно забойными остротами, что у Елены Александровны от смеха дрожали слезы на ресницах.
Образовалось три милых тандема: мы с Катей сидели в полуобнимку, сплетая-расплетая пальцы рук; Зорькин галантно ухаживал за моей мамой, отец – за Еленой Александровной.
Но при этом все думали о Валерии Сергеевиче. Все без исключения, это ощущалось. И так получалось, что в море веселья и беспечности вливались волны печали и сожаления.
- Вы его извините, - сочла наконец своим долгом сказать Пушкарева-старшая. – У него золотое сердце. Сам страшно переживает, но ничего не может с собой поделать. Принципы.
- Да разве ж мы не понимаем! – в сильном волнении откликнулась моя мама. – Он редкий, особенный человек! И дочь ваша – особенная, чудесная девушка!.. А наш сын – свинтус.
- Приехали, - вздохнул я.
- Даже не возражай! – полыхнула в мою сторону взором-клинком мамуля. – Вот ничему сейчас не возражай, жуй и помалкивай! И желательно – голову повинно опусти и глаза нахальные спрячь! Особенно если сюда войдет Валерий Сергеевич.
- Кстати, да, - воодушевился отец. – Ромка, я тебя при нем тоже буду всячески крыть, типа, с воспитательными целями. Так надо, стратегия такая!
- Да говорите что хотите, - разрешил я. – Катю только за меня замуж отдайте.
- Она сама за тебя не торопится, - ехидно поддел меня папа.
Катюша вздрогнула, покраснела и пробормотала:
- Это потому, что я еще маленькая.
Я поймал взглядом ее глаза и подмигнул со всей силой своего нахальства, проявлять которое мне за этим столом только что запретили.
- Ничего, маленькая, - сказал я, плавно вплывая в самую убийственную из своих улыбок. – Выращу до взрослой. В рекордные сроки. Я знатный садовод.
- Угу. У него лейка хорошая, - добавил Зорькин. Получил щелчок по затылку от Елены Александровны и возмутился: - А че, я только садоводческую тему продолжил!
Через секунду подзатыльник заработал и мой отец – от мамы, потому что впал в приступ тихого хохота и никак не мог его побороть.
И тут в кухню ворвался Пушкарев. Пожалуй, с такой скоростью и прытью завоеватели Рейхстага стремились водрузить на нем Знамя Победы.
Знамени в руках подполковника не было, зато имелось кое-что другое. Груда каких-то папок и сверху квадратная коробочка. Всё это Валерий Сергеевич с размаху водрузил на стол, едва не снеся вазочку с грибами и кувшинчик с соусом.
- Вы можете считать меня старой облезлой калошей! – громыхнул он. – Вы можете смеяться надо мной, сидя за моим столом в моей квартире! Меня это не заденет нисколько – над чудаками ведь смеяться принято! Никто не обязан меня понимать, учитывать мои чувства. Моя дочка… она… она самая лучшая. Всегда была самой лучшей. И не потому, что отличница и умница! Даже не поэтому!..
Пушкарев горестно ткнул пальцем в гору папок. Выдернул одну из них, другую, раскрывал и укладывал рядом одну на другую в развернутом виде, приговаривая:

- Вот, вот и вот! Пятерки, сплошные пятерки!.. Красный диплом!.. Школьный, университетский!.. Грамоты!.. Да ими можно всю комнату обклеить!.. А тут, - раскрыл коробочку. – Золото! Золотая медаль!.. Но не в этом даже дело! Повторяю – не в этом! Она просто – самая лучшая, самая добрая. У нее сердце… у нее уникальное сердце! Она… вечно жалела слабых, она заботилась о других, она… была такой ранимой и чистой!.. Ее обижали, а она не ломалась, она у меня стойкая. И гордая. Всегда была…
Оратор быстро выдохся, сник. Тяжело осел на табуретку.
В наступившей тишине Катюша тихо всхлипнула, но не проронила ни слова.
- Вы правы, Валерий Сергеевич, - язык едва меня слушался. – Она лучшая. Вы считаете, я ее недостоин?..
- Конечно, недостоин! – бойко отозвался мой папуля, задавливая лукавую улыбку. – Голову мне только пеплом посыпать, даром что и так седая. Что я в ответ предъявить могу? Твой школьный дневник за десятый класс с замечанием, как ты практикантке сорвал урок, на спор спев под окном ее класса серенаду Пьеро?..
- Виноват, - смиренно признал я. – Просто она волосы синькой подкрашивала, и у нее прозвище было – Мальвина. Так я же и пострадавшим остался – завуч узнала, что у меня есть музыкальный слух, и заставила солировать в школьном ансамбле.
Катя улыбнулась сквозь набухшие на ресницах слезы. Зорькин прыснул, но смог молниеносно вернуть выражение смертельной серьезности на физиономию.
- Да-да, сынок, отец верно говорит, - блистательно включилась в игру мамуля. – Что мы можем предъявить? Ты всегда был безобразником! Ну, разве что являлся чемпионом школы по боксу. Тоже мне, заслуга – кулаками махать!
- А как директриса от его выходок стонала и валокардин глотала? – скорбно вздохнул папа. И тут же задумчиво добавил: - Правда, на выпускном она почему-то плакала и причитала – какой ужас, Малиновский уходит, свет померк.
- Это из-за того, что он был великолепным капитаном команды КВН! – напомнила мама. - Однажды во время конкурса капитанов он чего-то такого нашутил, что беременная учительница биологии от смеха начала рожать прямо на концерте. И сына, между прочим, назвала Романом!
- Но я тут ни при чем! – поспешно заверил я. – В смысле – я виноват только в том, что шутил. А вообще-то у нее муж был, наш физрук.
- Я бы всё-таки на месте физрука тест на отцовство сделал, - ввинтил Зорькин. – Ну, так, на всякий случай… Да че я такого сказал-то, теть Лен, что вы на меня салфеткой машете!
…Катя кусала губы – не помогало. На смену слезам из нее рвался смех. Мой папуля набил рот колбасой – тоже чтобы не покатиться. Блистательнее всех вела свою линию мама.
- Кстати, этого физрука, - живо продолжила она, - Рома тащил на себе из школьного сада пьяного, поскольку физрук рождение сына отмечал. И не выдал его директору!
- Более того! – подхватил папа. – Физрука спать положил в спортзале на матах, а сам с ребятами к биологичке в роддом рванул с цветами! Ну, чтобы ее успокоить и заверить, что мужа срочно на соревнования вызвали.
- Они там пели под окнами «К сожаленью, день рожденья только раз в году!» - добавила мама. – И роженицы в палате у биологички интересовались, откуда у нее столько юных и певучих мужей.
- А я потом нехилый штраф платил, - вздохнул отец. – За то, что наш певец всю клумбу в сквере оборвал!
- Ну, у него денег на цветы не было, - вступилась мамуля. – Он же вечно всех угощал – то в столовой каждому по пирожному, то в кино всех скопом!
- А однажды он был лишен карманных расходов на два месяца, - встрепенулся папа от еще одного приятного воспоминания. – За то, что сфотографировался в парке с мартышкой в сарафане. Ну, знаете, бывает – тащат фотографы в оживленные места всякую живность, чтобы ребятня с ними фоталась…
- А че тут криминального? – озадачился Коля.
- А то, - пряча огоньки в глазах за нахмуренными бровями, отозвался мой родитель, - что в школе у них было задание – сделать снимок на тему «Я и мой старший родственник»! И приложить к сочинению!
- И в чем я был не прав? – горестно задал я риторический вопрос. – Теорию Дарвина еще никто не отменял.
- Угу, а также никто не отменил кошмарную запись в дневнике об издевательстве над учительницей, - хмыкнул отец. – А больше всего ее взбесило, что в Ромкином сочинении о жизни древних обезьян не было ни одной орфографической ошибки.
Зорькин гоготал так, что закашлялся, а Катя вообще прикрыла лицо ладошкой.
- Да хватит, – проворчал Пушкарев и подавленно мотнул головой. – Что я, сам не вижу?.. Веселый парень, боевой. Всеобщий любимчик. Вот именно – всеобщий! Вечный центр внимания, публика, тусовки, мишура. Но моя дочка… С ней же нельзя было, как с кем-то там… Она… она…
Подполковник запнулся, смешался. Губы и руки затряслись.
…Он ведь ничего не мог знать – как, при каких обстоятельствах всё у нас с Катюшей случилось в первый раз. С чего всё завертелось и понеслось. Не мог! Но будто всё видел и понимал своим уникальным отцовским сердцем. И пропадал от скорби.
- Простите! – воскликнул я покаянно. – Я не сориентировался. Спутал очередность. Ну… что за чем должно происходить! Я не нарочно. Я больше не подведу. Теперь всё всегда будет правильно. Обещаю!
- Рома, что ты говоришь! – со всей искренностью испугалась Катя. – Ты не можешь быть кем-то другим! Каким-то там «правильным»! Это же будешь уже не ты!
Я замешкался с ответом, а прочие за столом притихли.
- Вот, - проговорил в этой тишине Валерий Сергеевич, подняв на меня глаза. – Вот, Роман, в чем закавыка – вы ведь сами с моей дочерью не можете договориться. Она желает видеть вас таким, какой вы есть, но при этом она не решается связывать с вами, с таким, свою жизнь. Не я перед вами – препятствие. Это вы друг для друга – препятствие.
- Пап, - у Катюши надломился голосок. – Мы встречаемся всего несколько месяцев.
- Я твоей матери сделал предложение на третий день знакомства, - величественно откликнулся Пушкарев. – И она согласилась.
- Валера, - Елена Александровна смутилась. – Не надо никого ни с кем сравнивать. У каждого – свой путь.
- Они разберутся, Валерий Сергеевич, - мягко добавила моя мама. – Но они любят друг друга, это же очевидно. 
Пушкарев заплакал и слабым голосом попросил:
- Налейте выпить.
- Это мы вмиг! – мой папа схватил бутылку виски.
- Не эту синтетическую дрянь! – отмахнулся подполковник. – А моё, натуральное!
- Сейчас! – Елена Александровна прытко вскочила, звякнув тарелкой о бокал. – Сию секунду, Валерочка!..
- Так, молодежь, - быстрым шепотом проговорил мой отец. – А ну в темпе свинтите с кухни, взрослые люди тут будут разговаривать.
- А можно мне остаться? – Зорькин с солидным видом поправил очки. – Как независимому эксперту?..
- Можно, - смерив его взглядом, разрешил папа. – Один представитель «поколения некст» нам не помешает.

…В прихожей Катя как-то стремительно и нервно ко мне прижалась и предложила:
- Пойдем погуляем?
- Пойдем, - согласился я, наблюдая за тем, как Петька, вытянувшись худым тельцем в длинную сосиску, пытается достать лапой свисающий с вешалки шарф.
Что-то со мной случилось, что-то накрыло. Нет, не темное и не тяжелое – это был звук, грохот цимбал.
Мы с Катюшей одевались, обувались, она что-то быстро и ласково произносила, Петька потешно охотился за шарфом, а во мне так и звенело – вибрация от удара не унималась.
И когда мы вышли во двор, наполненный дивными весенними запахами, я был всё тот же, оглушенный.
Я ничего принципиально нового не услышал, и тем не менее слова Валерия Сергеевича ввели меня в эту пронзительную, «цимбальную» звуковую частоту.
Мы шли по дорожке через двор, и Катя вложила ладонь мне в руку. Я сжал ее пальцы.
- У тебя замечательные родители! – сказала она нежно.
- Да.
- И, кажется, они вот-вот начнут нормально общаться с моими. Ну, с мамой – уже начали. А теперь и с папой!
- Да.
- А Коля там очень уместный – напряжение снимает. Он это умеет!
- Да, - в третий раз выразил я согласие.
- А я тебя люблю, - пробормотала Катюша почему-то с отчаянием. Шагнула вперед, развернулась, перегородив мне путь, потрясла меня цепкими кулачками за отвороты пальто. – Ромка, ну что ты такой, как замороженный! Ну хочешь, давай поженимся, хочешь?..
Я улыбнулся и сдвинул к ее уху упрямую прядь, забавно перекрывшую лицо по косой линии, через нос.
- Чудо моё, Екатерина Великодушная. А вы случайно в Сибирь за мной мужественно не рванете, если меня туда сошлют?
- Легко! – обрадовалась она моему привычно шутливому тону. – Тоже мне, напугал Сибирью. Я в Сибири родилась!.. Ром… Я на всё ради тебя готова.
- Боже ты мой, - я выразительно посмотрел в черные небеса. – Ты это слышишь, Вселенная? Она на всё ради меня готова. Даже в загс. Это самая самоотверженная девушка во всём мироздании.
- Ну правда, правда, правда! – веселясь, Катя легонько колотила кулачками по моей груди. – Давай, давай поедем в этот загс, если ты так хочешь. Давай! Хоть завтра!
- Безумству храбрых поём мы песню! – еще раз обратился я к космосу и легко подхватил мою девочку на руки.
- Что ты делаешь? Куда ты меня несешь?! – она беспечно смеялась.
Я водрузил ее на качели, сохранившиеся со старых времен, - с двумя сиденьями друг напротив друга, и сам в них забрался.
- Мы будем качаться? – поразилась Катюша. – Ой, это будет как в том фильме! Ну, где песня такая красивая звучит: «Мы долгое эхо друг друга». Знаешь?..
- Смутно припоминаю, - я встал на перекладину и принялся методично раскачивать проржавевшее скрипучее сооружение. – Песня там весьма романтическая, а мы с тобой хреновые романтики, милая. Ты вечно хихикаешь надо мной, я тоже хихикаю над собой, а для комедийного жанра больше подходит песенка про трын-траву. Которую зайцы в полночь косили.
- Да! Или хор бабок-ёжек! – зафонтанировала идеями Катя. – «Я была навеселе и каталась на метле, хоть сама не верю я в эти суеверия».
- Грандиозно, - одобрил я, усиливая темп раскачки. – Видишь, какое действие я оказал на твою светлую, умную, лирическую головку. Просто разрушительное.
- Ну и пусть, пусть, пусть! – она вцепилась в железные держатели и запрокинула голову. – Мне хорошо! Ром, давай сильнее!
…Удивительная моя. Смеялась взахлеб и опять напоминала птицу, рвущуюся в какие-то высокие просторы. Качели скрипели, стонали и ходили ходуном, а сырой весенний ветер перехватывал горло.
Мы хохотали, будто дурашливые малолетки, вспоминая потешные песни, и я был рад, что Катюше неведомо, как же меня кромсает изнутри.
Кромсало меня знатно. Вдоль, поперёк, сверху-вниз-наискосок – полноценная «резня бензопилой в Техасе».
Мне абсолютно не свойственно самобичевание, но я объемно осознавал, что захватил в плен Божью искорку, девушку-звезду, захватил варварским методом дерзкого, бездумного наглеца. Играючи, выпустил свою липкую паучью сеть – в тот самый момент, когда сел напротив Кати в каморке и уставился на ее губы, определяя возможность или невозможность контакта.
Мне тогда захотелось пошалить. И никакая праведная сила меня не остановила.
- Ой… - Катюша вдруг медленно съехала на сиденье, и личико ее стало белым.
- Что? – мгновенно испугался я, резко затормаживая качели. – Плохо?!
- Нет, нет… Голова немного… закружилась…
Я добрался до нее, обхватил ладонями щеки, в страхе заглянул в глаза:
- Кать! Ну вот зачем просила посильнее? И я тоже, дурак!
- Да ничего, ничего, - она бодро улыбалась, часто сглатывала и делала глубокие вдохи. – Сейчас пройдет. Уже проходит.
- Может, ты всё-таки беременная?
- Нет.
- Точно?
- Точно, точно, - Катюша погладила меня по волосам, нежно рассматривая мои пряди. И поддразнила: - Мы же с тобой бдительные-пребдительные.
- Ну и что? А пятьдесят процентов активноподвижных – нахальные-пренахальные. А вдруг?..
- Говорю же – нет, - она взглянула с всё той же очаровательной и почти укатавшей меня в блин недоверчивостью. – Ромка, неужели ты правда этого хочешь?..
Я не заорал «Да!!!», потому что мысленно двинул себе по губам, и строго ответил:
- Слушай мою команду, счастье моё. С этой минуты то, чего я хочу, не имеет никакого значения.
- Как это? – возмутилась Катя.
- Вот так. Будет иметь значение только то, чего мы оба хотим. Вместе. Понимаешь?
Она кивнула в легкой растерянности.
- Так что никаких самопожертвований «ради меня», - добавил я еще строже. – Не приму.
- Хорошо. Но это должно быть обоюдно! – славно озарившись, заявила Катюша. – Например, если я дико захочу рассказать тебе биографию Вильгельма Лейбница, а тебе эта биография до круглой лампочки, то ты честно об этом скажешь!
- Согласен, - смеясь, кивнул я. – И если я в очередной раз возжелаю на тебе жениться, а тебе это надо, как кузнечику – штангенциркуль, ты безоговорочно пошлешь меня подальше. Договорились?
- Ты лучший, - сияя вишенками, она приблизилась ко мне и стала согревать невесомыми поцелуями моё лицо. – Ром, ты самый лучший.
…Я закрыл глаза в безмерном блаженстве, забыв благородно возразить, что вообще-то я бессовестное чудовище.
Этот странный день. Пятница. Символ Женщины, Любви и Красоты. Всё верно. Со мной сейчас женщина, красивая и любимая. И мы плывем на уже тихо покачивающихся качелях, нам тепло, и пахнет весной.
И все глупые знаки этого дня, которые я выискивал – и бультерьер, и черная мамба, и Клочкова, вооруженная букетом, и Палычев больной зуб – всё разбилось и рассыпалось, как не имеющее смысла.
И пусть многое осталось запутанным и мы с Катей по-прежнему либо боимся своих желаний, либо желаем разного, либо вообще не понимаем, чего хотим, - мы с ней сейчас оголтело счастливы. А ржавые качели, скрипящие и дышащие на ладан, - это самое дивное место на земле.
- Кать, - я привел свои губы в движение, начав отвечать на ее тихие поцелуи. – Я дремучий валенок, я не помню, кто такой Вильгельм Лейбниц.
- Знаменитый математик, - шепнула она со смехом.
- Точно. А я забыл. Зачем тебе такой дремучий валенок сдался?
- Ну, зато тебе знаком такой важный предмет, как штангенциркуль.
- Какой-то слишком жалкий плюс в мою пользу. Нет-нет, хочу услышать от тебя биографию знаменитого математика.
- Врешь.
- Не вру. Но с условием – математик пойдет у нас… эээ… восьмым пунктом.
- Восьмым? А первые семь?..
- Сначала секс. Потом «Том и Джерри». Потом опять секс. Потом Феллини. Потом снова секс. Потом блины и фруктовый салат под сахарной пудрой. И еще секс. Ну и сразу после него – Лейбниц… Девушка, прекратите хихикать, когда с вами планами на жизнь делятся!
- Ромка, - Катя со стоном уронила голову мне на плечо, - ты невозможен!..
В моем кармане ожил мобильник. Звонил Зорькин.
- Докладываю, - произнес он таинственным, приглушенным голосом. – Дядя Валера размяк под наливкой, Катькины грамоты, дипломы и детские фотки пущены для просмотра по кругу на второй раз. Твой папа попросил третью тарелку щей и сказал тете Лене сорок восемь комплиментов, половину – по поводу щей, половину – по поводу самой тети Лены. Дядя Валера не ревнует, потому что размяк и потому что внимает рассказам твоей мамы о генерале Лукьянове. Петька сожрал целую миску куриных хрящиков, перевернул в прихожей всю обувь, но в туалет сходил правильно – в лоток. В общем, обстановка мирная, боевые действия приостановлены.
- Молодец, Коля, - посмеиваясь, похвалил я. – Спасибо за оперативный шпионаж.
- Да, самое главное! – спохватился он. – Поженитесь вы с Катькой летом, гулять будете два дня, день в Москве, день в Ярославле.
- Это что, всеобщее собрание постановило?
- Это постановил дядя Валера после пятой рюмки, и на лбу у него горит табло «Никаких гражданских браков!». Естественно, с ним никто не спорит – самоубийц нету. Ну и, понятное дело, все ночи до свадьбы Катька будет проводить исключительно в своей девичьей светелке. Данный пункт у дяди Валеры – на особом контроле.
- Боюсь, - я покосился на Катю, - с этим будут проблемы.
- Что? – встревожилась она. – Что он говорит?.. Дай мне трубку!
Катюша выхватила у меня телефон и некоторое время слушала, о чем вещает ей друг детства. Слушала и воспламенялась обворожительным негодованием.
- Ага, щас! – закричала она. – Мы не собираемся ничьим сценариям соответствовать! Мы свободные люди, а не овцы в стаде! Мы будем жить так, как захотим, ясно?!
- Тихо, тихо, - я забрал у нее мобильник. – Зорькин, ау, ты не оглох? У нас тут продолжается бунт на корабле, то есть на качелях.
- Я уже понял, - хмыкнул он. – Пушкарева записалась в революционЭрки. И ты терпишь?
- А у меня есть выбор?
- Вы, ребята, чокнутая парочка, - подвел итог Коля.
- Да, - легко признал я.
- Что сказал напоследок? – воинственно поинтересовалась Катюша, когда я сунул аппарат в карман.
- Что мы чокнутая парочка.
- Ну и пусть, - она обвила меня руками за шею, прижалась щекой к щеке. – Пусть, пусть, пусть! А зато мы с тобой свободные. Самые свободные на свете.
…Я подумал о том, что в жизни так не отстаивал свою вожделенную и проклятущую свободу, как это делала сейчас моя веселая бунтарка.
А еще я подумал, что мне всё равно. Вот вообще уже – всё равно. Лишь бы Катины слегка озябшие нос и губы ткнулись мне в ухо и шепнули то, что я хочу услышать.
Пожалуйста.
И я услышал:
- Люблю тебя, Роман Малиновский. Я тебя люблю.

* * *

…Понедельничное совещание с участием всех руководителей отделов грянуло как-то внезапно и к вящей моей досаде. Я все выходные провел с родителями и теперь изнемогал от нетерпения увидеться и пошептаться с Катей. Но на это не оказалось ни одной свободной минуточки. Когда я ворвался в конференц-зал, все уже заняли места, и Катюша сидела между Урядовым и Свистуновым, двумя бойкими ходоками по женской части, да чтоб им обоим не кашлять.
Пришлось мне занять кресло напротив. Моя ненаглядная мучительница посмотрела на меня с такой озорной и многообещающей ласковостью, что во мне вмиг полыхнула каждая клетка.
«Соскучился безумно и украду тебя», - сказал я ей глазами.
Ей-богу, она меня поняла и согласно кивнула, сдержав улыбку.
Я быстро набросал на листе блокнота тарелку и ложку и украдкой показал Кате, как знак: «Обедаем вместе».
В ответ она выразила сомнение, ткнув в наручные часики, - мол, неизвестно, сколько продлится совещание.
Тогда я сложил выразительную комбинацию из трех пальцев, означающую: война войной, а обед по расписанию.
Еще переброс взглядами.
«А вечером? Увидимся?..» - «Да, да, да!»
- Малиновский, - услышал я голос Андрея, - соблаговоли обратить внимание на меня.
Я честно обратил – с самым что ни на есть скромным и смиренным видом.
Жданов выглядел спокойным, как все сфинксы мира, запертым на двести замков и сосредоточенным.
- Итак, - начал он, - я собрал вас…
- Чтобы сообщить пренеприятное известие? – вырвалось у меня весело.
- Именно, - мой друг не дрогнул и даже не сделал мне замечание, что перебиваю. – В чем-то приятное, а в чем-то и пренеприятное. Наша упорная и методичная работа по выходу компании из кризиса идет хорошими темпами. Хорошими, но они могут быть еще лучше. В мае у нас запланирован показ новой коллекции, и к этому времени судебный процесс между Зималетто и Никамодой должен быть завершен, а значит – погашены все долги. По расчетам, сделанным Екатериной Валерьевной, выходит, что на конец апреля при очень благоприятных обстоятельствах мы долги закроем. Однако делать ставку только на обстоятельства я считаю недостаточным и намерен перестраховаться. Это означает, что я сдвигаю сроки намеченных на будущее командировок по продаже франшиз.
- Сдвигаешь? – я похолодел. – На какой месяц ты их сдвигаешь?
- На сейчас, - хладнокровно ответил Андрей. – Командировки начнутся сейчас. Планы утверждены, города распределены, секретари получили задание о заказе билетов и гостиниц. В командировки отправляемся я и Роман Дмитриевич. Протяженность поездки для каждого – примерно месяц.
…Месяц.
Мне показалось, что из конференц-зала через какое-то тайное отверстие мигом выкачали весь кислород.
Месяц!..
Я опять увидел Катины глаза. Темные, панические.
- Андрей Палыч, - подала она тихий голосок, - по моим расчетам, продажа франшиз – тоже не гарантия выплаты долгов непременно к концу апреля. Это тоже зависит от многих факторов. Нам необязательно стремиться именно к этому сроку.
- Необязательно, Катя, - мягко согласился Жданов. – Но желательно. Я намерен форсировать завершение судебного процесса не из-за прихоти, а из-за того, что дал обязательства банкам. Презентация новой коллекции должна стать нашим триумфом и началом новой эры компании Зималетто.
За столом все благоговейно и уважительно молчали, а мы с Катюшей глядели друг на друга и ничегошеньки не понимали.
…Расстаться сейчас. На долгую жизнь расстоянием в месяц.
Каждую горящую клетку – в кромешный лед и ад.
Немыслимо.
- За время моего отсутствия, - добавил после паузы Андрей, - исполнять обязанности президента компании будет Екатерина Валерьевна Пушкарева.
На меня с высоты подъемного крана как будто свалился бетонный блок.
Катя не поднимала глаз от своих сцепленных пальцев.
Часы на моей руке отсчитывали секунды мерно, насмешливо и безжалостно.