* * *

Катя спешила, летела с работы, как от края пропасти. На безопасное расстояние, быстрее же… и не думать, не нагонять слезы, она начнет думать об этом завтра, с утра. Завтра она сделает это! Все ему скажет! Ей просто нужно увидеть Кольку, и пусть он ее рассмешит, и успокоит, и обнимет, скорее… он не встречает ее сегодня, у него какие-то дела, таинственные.

И наконец дом, милый дом. И папочка милый до озверения, у Кати уже все терпение кончилось папочкины подначки терпеть.

- Катюха, где твой жених бродит? Не боишься одного отпускать? Не дай боже ветром унесет, а я ведь уже к студенту привык сильно. Дожил Пушкарев, дождался зятька…
Катя заранее настроила себя на спокойствие и выдержку. Но как только услышала папочкин голос – все спокойствие улетело в форточку.
- А ты кого хотел в зятья, может самого президента компании? Не выйдет, папочка – у него своя невеста есть!  А я выхожу замуж за кого хочу!
Ну вот, доченька, накаркала. Явился женишок, не запылился.

Колька выглядел как обычно – угловатый и растрепанный. Он причесывался регулярно, даже носил во внутреннем кармане пиджака расческу, за что получал не совсем приличные комплименты от Валерия Сергеича. Но вне зависимости от количества причесываний, растрепанным был всегда. И сегодня Колька был как Колька, но в то же время какой-то другой.

- И ты молчал!
- А чего говорить. Завтра приступаю, вот отработаю первый день, оценю перспективы, тогда и буду рассказывать.
- Не, ну молодца, Колян! Только я их все же не понимаю, они тебя видели вообще? Как ты умудрился фейс-контроль у них пройти?
- Они меня видели. И диплом мой видели, и результаты своих тестов. Кстати, ничего особенного. Поговорили.
- Так ты что, не заикался даже? И не стеснялся, и под стул не лез?

Катя убежала к мойке, помочь маме перемывать сервиз, а заодно, чтобы не было соблазна треснуть папочку чем-нибудь по голове. Протирала тарелки, большие и поменьше… и слушала, как ее Колька спокойно заявляет ее злобно пыхтящему папе…
- Я женюсь на красивой женщине. Да еще и умной. На дочери полковника! Какое к чертям стесняться.  Да, берут на перспективу, на отдел аудита. Мой диплом все читали. Тест я прошел в первой тройке. Я его первым прошел, но не побежал сдавать, незачем.  Они поняли.

Катя торжественно вытирала сервизное блюдо в фиалочках, папа не двигался, только краснел и раздувал ноздри. На Катю не смотрел.

* * *

Утро наступило слишком быстро, рассвет напугал Катю колючим серым холодом из окошка. Она только выглянула – и сразу юркнула под одеяло, за порцией тепла, к Кольке. Того не надо было уговаривать, а будильник он заводил сам, по собственным расчетам. И будильник зазвонил в свое время, как обычно, совершенно не вовремя. Это же был Катькин вредный будильник, чего удивляться.

Вчера Коля ни о чем ее не спрашивал. Только глазами – ты в порядке? Ничего не хочешь рассказать? Ладно, понял. И правильно, отвлекись. И они не говорили о Зималетто и его руководителях, оно того не стоило. Они строили планы и мечтали, и целовались. Потом Коля ушел домой, очень артистично и уверенно. Валерий Сергеич церемонно попрощался с будущим зятем за руку, чуть только не расшаркался. Но глядел весело, без обычного прищуренного сарказма. Колька казался выше ростом, увереннее. Костюм и рубашка с галстуком на завтра были готовы и тщательно запрятаны в Катином шкафу, на плечиках между Катиными платьями и блузками. 
Утром вышли из дому пораньше, все-таки сумели. Они оба гордились своей организованностью. Правда, выйти из дому на час раньше, как планировали, не получилось, но двадцать минут – тоже резерв. И расстались они у Зималетто. Катя вбежала в вертушку, крутнулась там, смеясь, и еще раз помахала Кольке варежкой. На душе у нее скребли злые кошки.

Она опять боялась увидеть Жданова! Боялась ласки в его взгляде, и его голоса, и себя… себя она боялась тоже.
Она понимала, что с каждым днем ей будет все труднее заставить себя сказать Андрею то, что сказать она была обязана. А может, подождать, пока он все узнает сам, ведь девчонки трещат громче сорок, а Ольга Вячеславна вчера всплеснула руками, прямо как мама, и первый вопрос, что задала Кате, конечно, был о платье… нет, нельзя тянуть, надо брать себя в руки. Внутри ее колотило, как от холода, хотя было так жарко, что пришлось снять жакет. У нее горели лицо и руки… И как только они остались одни…
Через полчаса он должен был уехать, на переговоры по поставкам дополнительного оборудования, один. У нее было двадцать минут. Она ругала себя последними словами, тихо удивляясь, что знает, оказывается, столько ужасных слов. Она не должна сейчас струсить. Она не имеет права молчать сейчас, когда он смотрит на нее с такой лаской…
- Андрей Палыч!  - Она шагнула к нему, и остановившись в одном шаге, на расстоянии вытянутой руки, сказала - громко и слишком четко, со злым отчаянием в голосе, сама не понимая отчего… Андрей Палыч. И уже тише, сглотнув и переведя дух, мягко произнесла. – Андрей. Я должна сказать тебе. Я должна сказать тебе, сейчас.

Жданов собирался уже покинуть кабинет, у него был разговор к Малиновскому. Он медленно обернулся к ней, с падающим куда-то сердцем… вот оно. Он понял, понял сразу. То, что мучило весь вчерашний день, вечер, дурманом забытого плохого сна не оставляло ночью, оно – уже здесь. – Я слушаю, Катенька. Слушаю тебя. – Он слышал себя как будто издали, и удивлялся бесстрастному тону своего голоса. Чужого голоса.

И она решилась. И бросилась в этот разговор, как в ледяную воду. Зажмурилась, и – прыгнула. Она сказала ему все, сразу. Выпалила, и, тяжело дыша, стала ждать, что он ответит. А он стоял напротив, опустив руки, ошарашенный.  И что думал, по лицу было не понять, но спокойствие на этом лице пугало. Задумчивое выражение было странно статичным, как у мраморной статуи. Вместе с тем, Аполлон, одетый в эксклюзив, был потрясающе хорош. Не хуже, чем Аполлон вообще без эксклюзива. Катя пришла в ужас, когда осознала, о чем она думает… как может она сейчас, в эту минуту, думать такое!!
Аполлон вдумчиво открыл рот. Но не успел ничего сказать, как дверь распахнулась, резко, будто от порыва ветра. - Андрюша! Ты только посмотри на это! Вот!
Освежающий вихрь из небольшого количества нежного шифона, на бедрах неизвестное обычным людям что-то с фалдами, блеск уверенности и полное погружение в себя и глянцевый каталог - Кира Юрьевна не заметила Катю. – В двух уровнях, как мы и хотели. Конечно, недостатки есть, вот кухня – она просто крошечная. Зато ванная… Андрей! Ты меня слушаешь?

Катя вышла из кабинета с колотящимся сердцем, облегчением и новой тяжестью. Сейчас нужно заставить себя не думать от этом. Работа – главное. Пусть он обдумает все сказанное ею и примет решение, она не будет ему мешать. Собственно, она не будет мешать ему с большой радостью… она не хочет его видеть. Думать о том, что она, Катя, не хочет видеть Андрея Жданова… эта мысль была тусклая и горькая, и внутри было пусто, как после сданного трудного экзамена. Да, Катя знала, что готовиться к экзамену и бояться его намного радостнее. Потом – пусто. Но это проходит.

И рабочий день прошел, непонятно быстро. Она вовсе не избегала Андрея, просто так получалось, само.  Как только они оставались наедине в кабинете, просыпались и трезвонили оба их мобильника, как будто сговорившись действовать заодно. И стационарный аппарат не отставал от дружной компании. А когда молчали телефоны, стучали каблуки у двери, изящная ручка Клочковой эту дверь распахивала…

За двадцать минут до конца рабочего дня он сдался. Сбросил на стол трубку телефона, положил рядом свой отключенный мобильник, все это время гипнотизируя взглядом Катю, замершую не дыша у стола президента. Катенька, нам нужно поговорить.

Скудость вашего словарного запаса просто поражает, Андрей Палыч.
Дышать ей было трудно, но соображать легко на удивление. Мысли в голове складывались в строчки и строфы, горели перед ней в замершем воздухе, нереальность накрыла бесшумным колпаком, и все стало легко и просто. Ее страх ушел. Она отчего-то твердо знала, что сейчас не войдет никто, они одни, и жизнь вокруг остановилась, и не пойдет своим чередом до тех пор, пока она не произнесет… единственные слова.
Слова были перед ней и в ней, но не все слова нужно произносить. Вот эти – не нужно… Единственное, что может соединить несоединимое, плюс – на минус. Соединить невозможное, иногда смешное и кажется, что и неестественное. Да, порой кажется именно так. Это единственное для нас с вами - невозможно, Андрей Палыч.
Какое счастье, что она это поняла, пока не стало слишком поздно. Спасибо тебе за все, Андрей.
Столько лет ее судьба была рядом, близко-близко, не надо даже руку протягивать. Может быть, поэтому она ее и не видела. И чуть не опоздала. И ей было легко говорить, единственное, что ее волновало, что заботило, это – чтобы ему было не так обидно. Чтобы ему не было больно, ведь вся вина – ее, он не заслужил, он ни в чем перед ней не виновен… она постаралась, она формулировала свои мысли как можно яснее, как можно проще – для него. Примерно вот так…
Ты ни при чем, ты не виноват. Так получилось, что это я встала перед выбором. И выбрала – не тебя. Но я осознала свой выбор - из-за тебя, и за это тебе благодарна. Тебе не нужно бояться, я никогда не сделаю тебе ничего плохого! Ты дорог мне, и так будет всегда! И все же – лучше урегулируем наши рабочие отношения, так, чтобы мы не зависели друг от друга, и ты ничего больше не боялся.

- Я могу работать с тобой, как раньше. Но если тебе трудно – я могу уйти. Решай.

- И ты вот так просто уйдешь?

-А ты мне ничего и не обещал. Так что вопросов нету!
А я тебе – тоже не обещала. Ничего! Мы квиты.

- Я не верю. И это – все? после всего, вот это – все, что между нами осталось?

- Андрюша! – Танцующие каблучки сверкающей невесты, они уже здесь, с ними, в полной гармонии со взглядом следователя. Стук, ритм, зрачки, прицел, и нельзя, нельзя послать ее к черту. Скрип Ждановских зубов прозвучал явственно, и заставил Катю нервно передернуть плечами. – Катя, еще не все. Все не так, Катя! Мы поговорим завтра. С утра, Катя, не опаздывайте. – Он все еще говорил, вяло подчиняясь, уже ведомый за руку улыбающейся Кирой Юрьевной…

Вот и все, что между нами осталось…
Что он сказал? Это когда же она опаздывала? Катя уже почти возмутилась. Но опомнилась, и снова удивилась своему спокойствию и усмешке на губах. Просто вокруг легкий туман…

Он ушел. Хорошо. Она собиралась домой, как обычно, одевалась, выключила компьютер. Но не могла не думать, инерция никак не хотела отпускать мысли, цеплялась, колола… недодуманным, непонятым.
А интересно, какой смысл он вкладывает в это – все. Инструкцию по укрощению страшилки? Методику манипуляции, которая обеспечит ему наименьшие издержки – пара коротких встреч, дешевая открытка? На Малиновского она даже не злилась – он тоже в чем-то игрушка. Только она – страшилка, а этот – игрушечный клоун. А инструкция… так это закон рынка, именно спрос родил предложение. Андрею нужно было вот это – манипуляция, игра, а интрижка – просто дополнительное мелкое развлечение. Ему было нужно – ему обеспечили, как всегда предоставляли все желаемое. И она, Катя, не подкачала. Работать надо весело! Бр-р-р…

Конечно, Андрей никогда не узнает о том, что она читала их инструкцию, как она ее читала, и к чему это в итоге привело… не было бы счастья, вот верно сказано. Она изменилась так сильно, что еще не осознала эту силу, это перерождение. Ей стало плевать, как на нее смотрят те, кто так железно уверен в важности степени гламура для общения людей. И для дружбы и любви тоже. Ну если и не совсем плевать, то уж спокойнее относиться к ним она стала точно. И даже дружелюбнее, как ни странно, это же такой труд – постоянно следить за модой, такой сложный макияж, подбор аксессуаров, прически эти, а денег сколько надо… как же ей хорошо и легко живется такой, как есть. Причем каждую секундочку зная, что именно такую ее и любят.
Андрей никогда не узнает о том, что ей известно – все. И у него не будет причин бояться, что она из мести или ревности попытается создать для него проблемки. И еще – она познакомит их, и как можно скорее. Ничего, включит свое чувство юмора на полную мощность и переживет этот производственный декамерон, они с Колькой переживут, вместе. Зачем пилить опилки, что было, уже не вернешь… а каяться она не собирается.

А вот откровенно поговорить с господином Ждановым ей придется, иначе он не успокоится… и хватит уже ей стесняться. Как это говорят – не рубите хвост частями? Да, лучше сразу – одним махом.

* * *

Колька выключил комп, он по утрам как штык мониторил биржу, это было святое. Хотя и не играл больше, временно. Повернулся, изловил снующую по комнате с утренними делами Катю, зафиксировал ее, слабо фыркающую, и деловито заявил обычным тоном… они уже привыкли разговаривать тихо, одним дыханием, и как отвыкать будут, непонятно. До свадьбы этой еще три недели, ужас.
- Я тебя ревновать буду теперь как старый муж. Старый муж, грозный муж. Катька, я жутко ревнивый, просто удачно скрывал.
Катя торжественно произнесла, подавив странный вздох.
- А со Ждановым у нас все порвато, Жданов спокойненько принял информацию и ведет себя корректно, я же еще вчера сказала тебе, Коля! можешь смеяться, но мне даже обидно немножко, а у тебя-то поводов для ревности и нету, выходит…
- А я тебя не к Жданову ревную. Незачем, он отработанный элемент. Ты, Катька, роковая женщина, его, по-хорошему, пожалеть надо, вашего Жданова.
Она хохотала так, что чуть не наступила на упавшие очки. И разозлилась. Как роковая и ужасная женщина.
- Коля, умоляю. Прошу, умоляю, убью к чертям, сама придушу! Не надо. Мы – это мы, а эти…

Она не могла подобрать слов, чтобы сказать ему то, что чувствовала. Раньше ей было приятно, когда Колька дрался из-за нее во дворе. За себя он никогда не лез в драку, зачем лишние фингалы. А фингалы он имел всегда, в количестве, и шишки, и ссадины. Руками махал, да без толку.  Очкарик в драке – шутка забитая. Валерий Сергеич рукой давно махнул – ты если защищаться, Коля, носи с собой лопату, что ли. Против лома, как известно… если нет другого лома. Влетало Коле из-за Пушкаревой, раньше часто, теперь уже успокоились, надоело, да и выросли. Пацаны во дворе, с кем росли вместе, разошлись по жизни да по интересам, и если сам не лез, то не трогали.
Раньше – это было раньше. - Разборок не будет, это отстой! – Твердо заявила Катя. Жданов сильнее ее Кольки в несколько раз, Жданов может из Кольки котлету сделать в пять секунд, и что с того? Тоже мне, мужское достоинство.
- Коля, мы цивилизованные люди! Никаких разборок и замышлять не смей, или я разберусь – с тобой!  Работаем спокойно, личные отношения выясним как современные люди, по-честному. Мы их вытащим, Коля, и я уйду из Зималетто. Еще полгода до выхода из кризиса, и пока все более-менее укладывается в план, все нормально.

Она одевалась, крутилась у зеркальной дверцы шкафа, размашисто причесывалась и выступала, выступала. Цивилизованная такая, вся из себя. А кто грозился Клочкову в унитаз головой сунуть, если та еще хоть раз наберет Колькин мобильный. Чуть не спалились вчера из-за этого звонка, чистое везение, что Валерий Сергеич как раз на момент звонка в воду в душе включил. Вчера был первый Колькин рабочий день, зачетный в общем, и коллектив тоже. Разговор об этом их здорово отвлек, и он забыл отключить свой мобильник. Его косяк.
Коля наблюдал процесс Катиного одевания, но думал о другом процессе, обратном. Да не отдаст он Катьку, сдохнуть ему на этом месте.  Нет, сдохнуть – несерьезно, пусть компьютер взорвется и резервные файлы убьются - не отдаст. Если его вынудят – у него есть, чем ответить. И это будет для них похуже, чем банкротство.
- Мы цивилизованные люди. – Очень спокойно бурчал Колька. Слишком спокойно. -  Думаешь, за тебя будет дуэль, что ли.
И прятал глаза.

* * *
Катька - будет смеяться! Он все сделает для этого, если надо – он станет для нее клоуном. Он умеет, столько лет был ей проволочным Джеком, он будет смешить и тормошить ее, и отвлекать. Он знает, чем можно отвлечь Катьку, они читали одни книги и обсуждали одни темы, и столько спорили… и есть еще столько вопросов, по которым они не пришли к согласию. Последний раз на его заявление, что Ницше был психопатом, Катька запустила в него «Сумерками…», которые читала перед сном, не боясь свихнуться. Коля отнюдь не считал Ницше психопатом, но Катька так увлеклась… он ревновал ее ко всем философам и мыслителям, всех времен и народов, неважно, являлись они мизантропами или нет.

Катька вчера вскользь улыбнулась, когда они обсуждали перспективы Никамоды. Перспективы? Никаких. С Зималетто они расстаются однозначно. Их дорожки разошлись, и неважно, разразится скандал или нет, Катьку он там не оставит. Скорее всего разразится, и так им и надо. Колька спокойно будет сидеть на бережке и смотреть, как мимо плывет труп врага. Конечно, он с огромным восторгом пошел бы туда, к ним, как герой-терминатор, и набил бы морды этим двоим. Но это из области фантастики, причем для подростков. В реальности он не успеет размахнуться, даже очки снять не успеет. Так было всегда, во всех дворовых драках он снимал очки, а потом сразу был звон в ушах, и небо, цветом по сезону.
Следующим вариантом страшной мести, который он обдумал и отмел, как вредную и никчемную затею, было разорение Зималетто. Там даже несколько было вариантов, самый тривиальный - огласка перед акционерами, после которой они забегают, как тараканы, и утопят себя сами. И был еще вариант… он долго обдумывал его. Акции. Акционерное общество открытого типа, они сами подставились под удар. Он мог ударить их в это слабое. Мат в три хода. Они доверяли Катерине, явно они ей доверяли – сначала.  Но доверие их оказалось таким же подлым, как они сами.
Нет, он не будет им мстить. Нельзя, это ударит по Катьке. Он две ночи просидел над антикризисным планом, еще тогда, до того злополучного Нового Года, и сейчас держит руку на пульсе. Мониторинг не отнимает у него много времени. А с биржевыми играми он завязал, сейчас нельзя, он дорожит своей должностью и зарплатой. Между прочим, официальной зарплатой, и перспективами роста он дорожит тоже. Он сделает все, чтобы помочь Катьке, они вместе сделают все, чтобы вытащить этих деятелей из ямы, в которую те радостно залезли. А потом пусть бизнесмены топят себя сами, его совесть будет чиста.
 
Она улыбнулась вчера, при упоминании об инструкции, в первый раз! И он сделает все, чтобы через год она при этих воспоминаниях смеялась.
Он встречал ее вечером у Зималетто, и будет встречать, каждый вечер. Она просила не приходить за ней в кабинет, а встречать ее внизу, и он делал так, как хочет она. Ей и так трудно сейчас, нельзя на нее давить. Никакой ревности, никаких подозрений, он знает все ее мысли, даже те, которые она еще не подумала. Он слишком хорошо ее знает, и боится только одного – за нее. Что она запутается и замучается, она ведь не умеет обманывать… она, доверчивая и такая нежная под своими колючками. И она там, рядом с этим, целый день. Никакой ревности. Он сжимал зубы и ждал.
Она выскочила к нему, как сжатая пружинка, со смятением во взгляде, с сухими губами. И сразу успокоилась, как только ее холодная ладошка оказалась крепко зажатой в его руке. Впервые в жизни ему было досадно, что он – вот такой, не сильный и не спортивный. Не герой девичьих грез, уж точно. Ради Катьки он хотел бы быть широкоплечим и уверенным, а не тощим очкариком. Ну и что, взять ее на руки у него сил хватит! А сразу после свадьбы они возьмут машину, кредит теперь не проблема.

* * *

- Катя, о вашем увольнении и речи быть не может. Работайте спокойно, ничего не бойтесь. Неужели вы думаете, что я… из личных причин…  - Он так хорошо начал, так спокойно и размеренно. А кончил тем, что сломал ручку, которую крутил в пальцах, бросил обломки на стол, вскочил и отвернулся от нее, глядя в окно. Как будто там, в окне, было что-то нужное, не увиденное им ранее. Она помолчала, потом ровным тоном, уважительно ответила. – Я рада, Андрей Палыч. Нам нужно работать в команде. Нужно исправлять ошибки, да? – От ровного голосочка, от ее тихого уважения он чуть не взорвался. Равнодушное уважение! Это невозможно, еще ни одна женщина не отказывалась от него, да еще…  с уважением! Он не заметил, как сделал это, а уже подошел к ней, близко, заглянул в глаза. Не касался, только склонился над ней, сжав пальцами спинку стула у ее плеча, и смотрел в ее глаза. Она спокойно сидела у президентского стола, держала руки на коленках, на коричневой юбочке, как школьница. Смотрела на него, подняв головку, не отстранялась, и не боялась… а чего ей бояться, действительно?
- Катя. Все это правда? То, что ты мне вчера сказала? О тебе и… этом Зорькине. Правда? – Он все еще на что-то надеялся. На что? Она не из тех истеричек, что мотают нервы, пытаясь вызвать ревность. Ей же ничего не надо от него, ничего… она согласна уйти, согласна подписать любые документы, согласна помогать ему во всем, как будто ничего между ними не было… почему? Как могло произойти это, с ним? Все нелогично, неправильно… разгадка близка, как та игла, что спрятана в яйце. Дебильный из него Иванушка. Иголка колет разгадкой, да не дается…
- Конечно, правда. И я… правда виновата перед тобой. Ты можешь думать обо мне самое плохое, я понимаю… понимаю тебя. Спасибо, что ты так… вежлив со мной. Что понял.
Он молча оторвался, отошел. Вышел из кабинета, через конференц-зал. Из приемной звенел Кирин смех, надвигаясь, как газонокосилка. Видеть ее сейчас он не мог.

Он ушел. Отлично. Катя занялась текущими делами, одновременно радуясь разрубленному ею узелку, надеясь на скорое урегулирование конфликта… то есть надеясь вылезти из всей этой ситуации, в которую засунула себя сама, не очень помятой, и… жалея Андрея. Почему он так переживает? Ведь не только из-за заклада Зималетто, она уверена, точно – нет. Мужское самолюбие так фатально действует на мужской мозг? Бедный, весь на эмоциях. Ну может, немного и по поводу заклада переживает. Срочно знакомить их с Колей. И если Андрей не поверит твердо в их лояльность, то – уходить. Требовать передачи Никамоды и уходить. Вот только возможно ли это в данной ситуации, когда идет судебный процесс? Колька сказал – нет. Слишком сложно с юридической стороны, и слишком рискованно в контексте огласки. А доверенность на управление – ее ведь можно и отозвать.
Она обдумывала все это и одновременно, и по очереди. И работала. Пальцы уверенно вводили данные, глаза следили за ячейками программы. Она занималась своим делом, и… и еще посмеивалась, она прекрасно поняла, куда рванул за утешением ее расстроенный герой – к лучшему другу, куда же еще. Уже небось обсуждают, как им теперь быть с обезьянкой и ее дружком. Ситуация-то побыла, побыла стабильной, да и вышла из-под контроля, причем резко. Ох уж эти обезьянки ученые. Меры будут адекватны, надеялась Катя. До криминала они не додумаются, не их с Малиновским стиль.

* * *

- Что с вами, Катя? Что-то случилось? – Долго жить будете, Роман Дмитрич. Только что вас вспоминала… подумала Катя, закусив губу. Губы дрожали от смеха, но наиболее вероятно, что от приближающейся истерики. Все-таки трудный сегодня у нее день, она и от меньшего стресса, бывало, приходила в расстройство нервов. Она, задумавшись, выскочила из приемной, не глядя, и с размаху врезалась в вице-президента. – Простите…
- Ну что вы, Катя. Меня этим не убьешь. Так что случилось, на вас лица нет. Я могу помочь?
Кате стало еще хуже. Еще противней. Все понятненько, уже поговорили… пообсуждали. Ее тошнило при одном воспоминании об их разговорах, которые она, глупая, подслушивала. Что они решили, разведку боем? Или все-таки начнут с допроса?
- Да, я хотела бы сказать. Рассказать Андрею Палычу… но он уехал, он на переговоры… - Дрожащим от злости голоском мямлила Катя, стараясь не отводить взгляда от фальшиво-участливой физиономии. Озаботился ее настроением, еще один внимательный. Везет же ей.
- Так расскажите мне. Что вас мучает, Катенька? Идемте, идемте. – И Малиновский радушно и преувеличенно вежливо повлек Катю по коридору и открыл перед ней дверь своего кабинета.
- Катя, кофе будете? – Чашечка на его столе дымилась. Видимо, услужливая Шурка обслуживает любимого шефа по его телепатической команде. Правда, что ли, влюблена? Вот в этого – неискреннего, вечно фиглярствующего, снобистски самоуверенного нарцисса не первой свежести? Бедняжка. 
- Нет-нет, спасибо, Роман Дмитрич.

Нет, Малиновский не должен ни о чем догадаться. Нельзя дать ему что-то заподозрить. Одна-единственная тень сомнения в его извращенном сознании плейбоя, и этот закулисный суфлер окончательно все испортит. Будет скулить и ныть Андрею об опасности захвата Зималетто коалицией Пушкаревых-Зорькиных, трезвому и пьяному, днем и ночью капать на мозги, и затравленный Жданов не выдержит. Начнет метаться, наделает глупостей… Катя набрала побольше воздуха, решительно положила на стол папку с договорами, и села сама, не сводя глаз с Малиновского. Очень искренних и благодарных глаз! Она так рада поделиться с ним своей тревогой, действительно, с кем же еще ей делиться!
- Андрей Палыч – самый, самый лучший… - Она сделала длинную паузу, задохнувшись… - Руководитель! Я бы хотела работать с ним и дальше, конечно! Но мне так страшно сейчас, ведь мы на волоске висим. Как хорошо, что вы в курсе всего, Роман Дмитрич, и можно вот так, откровенно, с вами говорить. – Она ела его глазами, чуть ли не восторженно. Она была в панике и делилась с человеком, которому могла доверять, с другом Андрея Палыча, кстати, не пожалевшим для него собственной квартиры на пару часов, в целях предотвращения производственного конфликта.  -  Мне страшно. Я ужасно боюсь, Роман Дмитрич, я всего боюсь, и что акционеры узнают о закладе раньше, чем мы сможем предоставить реальные данные о выходе из кризиса, и еще… я ужасно, ужасно боюсь за Андрея Палыча! Ему так трудно сейчас, такая страшная ответственность. Я так рада, что у него есть друг, настоящий друг.

Малиновский с непроницаемой физиономией взирал на нее, прохладно и благосклонно. Попивал кофеек. Ах, уродливая умная птичка-секретарь, как логично излагает, и взволнованно дыша. Что не так? Не так что, а? Не так уж и уродлива птичка, прямо скажем.  И с чего бы ей меняться, любопытненько. Пара интимных встреч с Палычем ее явно не преобразила. Или замедленный эффект? Нет, женщины не тормозят, если они расцветают, то сразу. Вот как сейчас.

- Я… я виновата перед ним, я… - Она сглотнула, отвела глаза, потом резко повернулась к собеседнику, как будто решившись на крайнюю откровенность. – Я очень виновата. Моя работа, мой долг был - убедить его, и вас, еще тогда, с узбекскими тканями… я чувствую себя таким ничтожеством, когда думаю об этом. Вы оба не хотели слушать, а я позволила себе разобидеться, устранилась, вместо того, чтобы доказывать, бороться! Я знаю, что такое прощать нельзя. А Андрей Палыч, он такой… он благородный, он всю вину на себя взял. И вы тоже… - Отлично! Лучшая ложь – это полуправда! Она сможет, у нее получилось взять верный тон. Он поверит! Она смотрела, как он держит чашку, дышала взволнованно, но уже немножко успокаивалась. Вот, поделилась тревогой с понимающим, верным человеком – и на душе легче.

Малиновский допил кофе, важно отодвинул чашечку с блюдцем. Он ей верил. И не верил абсолютно, черт побери! Эта чертова кукла сидела напротив, комкая платочек, смотрела влажными огромными глазами, и как она может, как ей удается – это? Смотрела на него с симпатией, с восторгом, чуть только не влюбленно…

- Я виновата. Я все сделаю для Андрея Палыча. Для Зималетто. – Она опустила глаза, затем подняла и посмотрела на него еще раз, в упор, как будто клялась в верности. Она чувствовала, как загораются ее щеки, от лжи и фальши, и от непонятного, невозможного внутреннего смеха. Смех был у нее внутри, но не злобный, а… она поймала себя на мысли, что ей… жаль Малиновского. Возможно, нам всегда жаль тех, с кем мы неискренни.
И в результате этой жалости мы начинаем ненавидеть их еще сильнее. С этой ноткой философской грусти она и простилась, и выскочила за дверь. Фу, вроде ни на чем не прокололась.  – Шурка! Пойдем покурим!

Курили все, кроме Кати и беременного Пончика.

* * *
Рубить, рубить этот узел… дорубать! Вперед, Пушкарева, папа бы гордился тобой! Непонятное Катино веселье продолжало истерить, подсказывать следующие действия, погоняло, как ездовую собачку… нет, ослика, морковкой! Колька вчера скачал мультик и смешил Катю морковкой, за которой бежал ослик. Мысли были смешными, но ясными и логичными.  И все получалось!
Коля при первых Катиных словах все понял, сорвался с работы, и примчался. Знакомиться. Тощий, взъерошенный и глубоко серьезный. Легонько чмокнул Катю при всех, затем они еще немножко поцеловались в лифте, пока ехали.

- Добрый день, Виктория! Чудесно выглядите! - Бодро и громко вякнул жених Пушкаревой, перемещаясь по приемной с висящей на нем Пушкаревой. Та взглянула на красавицу Вику зверюгой.  Викин ответный взгляд был с кислинкой, а улыбочка чрезмерно радостной. Дохляк заумный. Она убила столько нервов, она – старалась, думала, готовилась… ради чего? Как могла она поверить в то, что у Пушкаревой возможен богатый жених! И кому поверить – бабсоветским непроверенным сплетням, ух… Подлый обманщик со своей невестой закрыли за собой дверь президентского кабинета, а Вика все улыбалась, улыбалась. Пока не вспомнила, что улыбка уже не нужна… какие же сволочи эти мужчины.
 

Андрей Палыч медленно поднял голову от документа… медленно стянул очки. Катя скромно представила своего жениха.
Худенький высокий Колька и феерически великолепный Жданов. Катя кляла себя, незаметно кусала губы, но так и не могла сдержать глупую улыбку. Как петухи, ох уж эти мужчины…
Сцена знакомства Катиного жениха с ее невероятно элегантным сегодня шефом превзошла все ее ожидания. Они будто соревновались за приз – кто будет выглядеть смешнее. Преувеличенно вежливый, сыплющий электрическими искрами сарказма, гордый прищуренный Андрей Палыч и Колька. Тот тоже не отставал.
 
* * *

А феминистки кое в чем правы, мужчины – шовинисты. Андрей Палыч был возмущен. Он был обижен, нет – он был оскорблен в лучших чувствах!
Катя вернулась с обеда минутка в минутку, чтобы не раздражать дорогого шефа опозданием и не давать лишнего повода для истерики. Но истерику все же получила. Шеф ждал ее. Обиженный Андрей Палыч не был жалок, и точно не был смешон. Он был скорее страшен. Он рычал и сыпал искрами. Он встретил ее глазами Торквемады. Да, такие глаза вполне могли быть у знаменитого инквизитора на заре его карьеры. Андрей Палыч осудил Катю, высказал ей свое осуждение прямо и откровенно, и потребовал незамедлительно отменить свадьбу, упразднить жениха и вернуть все как было.

Потрясающе! Оказывается, любить можно исключительно атлетов, и предпочтительно с греческим профилем. Так принято – любить брутальных и элегантных. Умора, это ж Тарзан получается, как такое совместить вообще – чтобы дикарь с горой мышц, и одновременно аристократ! Нет, ну это кино…
Ну и ладно, она ненормальная, с тем ее и берите. А не нравится – не берите.

-Катя. Ты – и этот твой… Зорькин. Это же несерьезно, Катя!  Ты же врешь мне, ты все врешь!

-Ты не понимаешь. У нас все – серьезно. Много лет серьезно.

-У меня к тебе серьезно. Я просто не понимал. Я докажу. Я все сделаю!

Она молча вырвалась и убежала, и спряталась с девчонками в туалете. Сказала, что Жданов сам попутал процент удорожания по лизингу с процентной ставкой, а злой на нее. И вернулась только после того, как шеф вышел из кабинета. Девочки сочувствовали, сетовали на беспредел начальства и гоняли Шурку проверять, когда Андрей Палыч прекратит раздувать ноздри и свалит. 

* * *

Все, о чем она мечтала после обеда – это о конце рабочего дня. Но высокие, а может, глубокие, чувства начальства… она уже не находила адекватных сравнений, и опасалась, что ее чувство юмора не выдержит, плюнет, обзовет ее дурой и сбежит…  Андрей Палыч сегодня судорожно-активно предавался труду, а заодно старательно делал все возможное, чтоб довести ее до психоза. Он был опытный мужчина, и умел – все.

Очередная злая игра. Для него это главная и любимая роль?
Два часа назад он был весь в патетике. Такие слова знает, оказывается. Так, а с чего это она опять злится? Да просто на себя злится. Могла бы и уши зажать, и не слушать, а еще лучше – вышла бы к ним и прекратила все это… всю эту мерзость очередную. И она еще его жалела, оправдывала. Себя распутной женой провозглашала. А уже через полчаса, сразу после обеда… кусая пальцы, сидела и слушала милый разговор из-за стеночки. Отличная слышимость, хотя и говорят негромко.
- Наша неверная красавица за твоей широкой гордой спиной, друг мой?
- Да. Остри потише. Насчет гордой спины жестоко. Чувствую себя рогатым оленем, вот самому смешно.
- И как чувство?
- Ничего хорошего.
- А ты чего ждал, какого развития ситуации?  Она молодая, ей же, пардон, хочется. Я вот почему-то уверен, глядя на нее, что хочется. И не раз в месяц, было б странно. Обедать едем?
- Не хочется.
- А вот Катенька не страдает, сходила покушала. С женихом. В ресторан небось водил, а ты не в курсе опять. М-да… совсем не следишь за персоналом.
- Она привела мне жениха, познакомила нас. И ушла с ним.
-  А Катька с Колькой в кабаке, у ей керенки есть в чулке?
- Да не в ресторане они были, что им там делать. В чебуречную небось бегали, за угол. А мне вот - отчет по Никамоде представили, по всей форме. Честные ребята пионеры.
- Вожатый, а ты чего нос повесил, не рано отступаешь? Уведи ее, и все.  Да ты разглядел этого…
- Я уже это слышал в других склонениях - ты разглядел эту. Разглядел. Лучше б не видеть никогда.

Катя наконец справилась с собой и зажала ладонями уши. И долго так сидела. А потом работала до вечера, отвлеклась и время пролетело. Вот и вечер, очень хорошо.

* * *

Катенька тихо сидела у себя, он прислушивался к еле слышным щелчкам клавиатуры. Так, вот выключила компьютер. Сейчас убежит, к этому своему женишку. За что? Как это все получилось? Вот шебуршится у дверей, надевает свое пальтишко. Сейчас открыть двери, ласково взять за воротник, душевно так все объяснить, еще и еще раз… они должны быть вместе…
Нет. Она сказала все так определенно, так… навсегда. Так твердо, что у него душа заледенела. Душа… так где она была у него? Когда он планировал все это… и что из этого вышло. Первым шок получило тело, или все же… да. Для души. Отдушина, тайная, милая, верная. Неверная.
Она была для души. Маленькая отдушинка, в которую его затянуло, как в аэродинамическую трубу. Он не ожидал такого, и не успел еще понять, что ему со всем этим делать… как все опять изменилось. Он опять был один, свободен, но свобода эта - ужасала.

Нет, это невозможно, он не смирится с этим. Он не позволит, он будет бороться. Она, возможно, обиделась, он был невнимателен, часто груб, позволял себе… как тогда, с Кирой. У Киры чутье, как у овчарки, этого у нее не отнимешь. Да, у Киры отнять что-либо – лучше и не пытаться. А он, Жданов, струсил тогда, отводил глаза и что-то мямлил, когда Кира Катюшку строила у него в кабинете, наутро, после той ночи, у Ромки в квартире. Именно Катя должна, немедленно, срочно, все дела свои бросить и заняться подготовкой Кириной свадьбы! Странно он думает все же – как будто свадьба будет только Кирина. А что тут странного, так оно и есть, Кира выходит замуж. А Катя… он ведь и попытки не сделал защитить ее, предпочел отвернуться и забыть. Он обижал ее, да, он не был внимательным… глупые открытки с шоколадками не в счет…

Ну не может же она на самом деле любить этого… очкарика!

Андрей Палыч метался по кабинету, совершенно не замечая своих метаний, слишком уж напряженными были процессы мозговой деятельности. Метался и думал, думал…
Он не верит! Он – ей не верит, кто он – и кто этот Зорькин, тощий ботаник. Она врет, играет, жестокое кокетство проснувшейся хищницы – вот что это. Все женщины одинаковы, когда хотят захватить мужчину, присвоить, и она ничем не отличается от других, она тоже хищница… его маленький сладкий звереныш. Неопытная, робкая и такая манящая. Но мы еще посмотрим, кошечка, кто кого… присвоит первым.
Он скажет ей все, он объяснит. Сейчас же. Пришло время для откровенности, Катя ему необходима, она теплый человечек, его радость, его смешная умненькая девочка, без нее все не так. Он зажмет свою ревность зубами, загрызет, он справится, он сам допустил все это! Катя… она нужна ему, она ему необходима. Она выходит! Вот она!

- Андрей Палыч.

Куда ж вы, благие намерения. Он не успел подумать, как уже рычал на нее, наступая, загоняя в угол, еле сдерживая бешенство. Сдерживало только то, что в кабинет могут войти.
- Андрей! Катя, мы одни в этом кабинете! Тебе доставляет удовольствие издеваться надо мной? Катя, чем я заслужил такое отношение от тебя?
- Я обратилась официально, чтобы подчеркнуть… кое-что. Андрей, мне прекрасно слышно все, что вы говорите. Я слышала ваш сегодняшний разговор с Романом Дмитричем, но не решилась выйти и сказать… не сориентировалась в ситуации, неловко было… вот сейчас говорю. Мне неприятно это слушать, пожалуйста, не делай так больше. Вы ведь можете обсудить меня и в его кабинете.
- Катя… Катенька, прости меня… у меня нет слов, я идиот… просто глупые шутки, Катя… что мне сделать, чтобы ты…
Но она торопилась домой, и не была уж очень рассержена… может, она и не все слышала. Да, не все, или бы не была такой спокойной… он слишком растерялся от неожиданной отповеди, и не успел понять, чем удержать ее. Не знал, как остановить, а Кирин голос уже звенел из приемной, она там смеялась над чем-то с Викой.

Катя…  А Катя вежливо с ним попрощалась.
И ушла, оставив его в надежде, в вихре радости – она обижена… просто обижена, она слышала их с Ромкой шуточки, так вот в чем все дело… завтра. Он все исправит.
Сейчас догнать ее, не дать уйти… нет, пусть она успокоится. Там, с этим… спокойно, Жданов. Ты сам виноват, терпи. Так, она успокоится, а он подумает, как убедить ее. Завтра. У него вся ночь впереди.
Для того, чтобы думать о завтрашнем дне.

* * *

Они не смогли встретиться в обед, как планировали. Анжеле перенесли съемку, какая-то ерунда со студийными импульсниками, Катя недопоняла, что это и зачем. И еще у Воронцовой были какие-то новости. Встретились вечером, Анжелка заехала за Катей. Колька сегодня задерживался. Междусобойчик у них, Колька проставляется, так положено. А молодой у них коллектив, и что-то слишком веселый… надо бы Кате познакомиться… она что, опять ревнует?

Анжелка припарковалась далековато. Кате пришлось набрать ее по мобильному. Где ты, я тебя не вижу? И пока бежала к машине, садилась, не видела… Анжелка откинулась на спинку водительского сиденья. Как будто хотела стать ниже ростом, спрятаться. Так не похоже на нее … Побледнела, смотрела вперед остановившимся взглядом. Катя перевела глаза… впереди Жданов садился в свою машину. 
- Ты все еще любишь его? – Вылетело, вырвалось. Катя прокляла себя тут же, немедленно. Она не хотела говорить это, просто сам открылся рот и …
Анжелка отвернулась. Она всегда глядела ей в лицо, когда говорила, весело и дружелюбно… а тут отвернулась. И проронила глухо, глядя в сторону…  - Я не хочу его любить… так, все, хватит страданий! Долой мои страдания и разочарования!
- И сразу наступает хорошая погода! – Залебезила Катя, кляня себя гадиной и предательницей. - А Винни-Пух идет за медом. А нам почему бы не сходить и не поесть мороженого? Или ты, как всегда, опять на диете?
- Вот язва. Прекрасно ведь знаешь, что я никогда ни на диете.  И всегда хочу есть, мне даже во сне еда снится.
И рванула с места, гонщица. Да еще и подъела.
– Пристегнись, вечно ты нарушаешь. А с виду такая правильная.

Поехали в любимое кафе. Новости были потрясающие. И ужасно грустные, Анжелка через две недели уезжает. Ей сделали предложение, отказаться от которого немыслимо. Италия! Конечно, можно сказать маме. Елена Александровна не колдунья, часом? Добрая ведьмочка. Это ведь она все разговоры переводила на Итальянский полдень и жгучие глаза Стефании-Анджелы. Вот и наколдовала!
- Нет, мама не колдунья. Это ты сама наколдовала, на тебя смотреть страшно. Гоголевская Панночка лопает крем-брюле. А как твои родители отреагировали? Отпустят тебя?
- Ха! Отпустят, ну ты сказанула. Спокойно отреагировали. Мама спокойно, папа воздержался от комментариев, справки наводит, видимо. Он всегда волнуется за меня больше, чем мама и бабушка. Бабушка вообще не волнуется, она сейчас сидит с младшим внуком. А что им переживать? Я же никуда не денусь. Ой, я так боюсь, Катька!
Катя понимала, что речь не о страхе уехать из дома. Хотя Анжелка уезжала из дома всего два раза, в девятом и десятом классе. В Евпаторию и в Сочи, у них были сборы по художественной гимнастике. Понимала, но все же сказала. - Вы были в группе, а сейчас ты одна. Конечно, одной страшно. Я бы тоже боялась. Я была на стажировке на пятом курсе, но тоже не одна, и нас курировали. 
- Ах, в группе. Знаешь, не все было так мило. Я маме далеко не все рассказывала. И дело не в маме, конечно, просто она бы рассказала папе, и вся художественная гимнастика закончилась бы для меня на два года раньше, чем я себе запланировала. Коллектив милым не бывает, Кать, ты не знала?
- А я бы все равно рассказала все маме.
- Твоя мама очень хороший человек. Знаешь, не всякая мама… я в первый раз у вас волновалась и ляпнула, про иммунитет. Вообще-то это не шутка, а правда. Что главное для фотомодели – помимо прочего, иметь хороший иммунитет.
- Ну и что?
- Ничего. В том-то и дело, что ничего. Твоя мама всплеснула руками и сказала, без всякой паузы – ах, ужасно! значит, нужно предусмотреть все варианты. С собой салфеточки и спонжики, и крем обязательно свой, и молочко!
Катя опять не поняла, а после объяснений возмутилась. С кем ты общалась вообще в жизни… ужас. – С нормальными людьми, ты у меня первая выпускница Смольного! Нет, неудачное сравнение - насчет Смольного, вероятно, тоже не все было мило, как думаешь?

Они болтали как обычно, обо всем, но Катя немножко плыла, на автомате. И не только от шокирующих новостей, от которых непонятно, радоваться за подругу или бояться… она делала над собой усилие, она старалась не вспоминать. Не думать, выбросить из головы Анжелкины тихие слова…  эти слова…

Я не хочу его любить.

Хотя бы сейчас не думать об этом. А лучше забыть навсегда… но Катя уже знала, что забыть - не в ее власти. А Анжелка болтала и смеялась, как ни в чем ни бывало, не забывая про мороженое в своей вазочке. Артистка… -  Я поняла, твой папа считает косметику одним из зол нашего времени. Но как правило, исключительно на твоей физиономии. А твоя мама слишком умна, чтобы с ним спорить.
- Ну конечно, мамочка же считает меня чуть ли не первой красавицей. Действительно, зачем мне косметика?
- Твоя мама права. Ты перевертыш, Катька. У тебя сознание перевернутое, все видишь наизнанку.
- Будешь спорить, да? Внешние данные – это… - Если бы не только что всунутая в жадный рот ложечка с горкой шоколадного пломбира, Катя бы ей сказала…
- Да, можешь не продолжать. Объективная реальность, данная нам в ощущениях! Меня бабушка раз напугала, показала чей-то конспект, она много чего хранит, у нее свой музей истории. Как нам повезло в жизни, Катька, нас не заставляли труды теоретиков коммунизма конспектировать.
- И не факт, что повезло. Ты просто эти труды не читала. – Огрызнулась Катя. Она не терпела, когда наезжали на первоисточники, и очень уважала Энгельса.
- А ты и это читала? Я тебя боюсь… так вот, насчет внешних данных – они у тебя замечательные. Отличные внешние данные! Любая девушка позавидует. Поэтому тебя с таким удовольствием и шпыняли всю юность, скорей всего. А ты и скуксилась, зажалась, превратила себя черт знает во что. А надо было просто влюбиться, Катька!
Катя только пыхтела. Последний аргумент был убойный. А самое ужасное – она и сама временами так думала, ну почти так.

Вечер, дом, милый дом, и папа уже не сердится. Но все еще невеселый и обиженный… и пусть, у Кати своих проблем хватает. Прячутся от папы с Колькой, скрываются, декамерон тут устроили… ужасно, да они уже во вкус вошли. Оказывается, стыд уходит так быстро, если его пнуть. Вот если бы еще не эта мельница в голове…
Катя, ты слишком много думаешь – твердит она сама себе. Просто попробуй забыть, ты же не вычислительная машина, и никто не заставляет тебя… просто выплюнь эту перфокарту. Но она не может, она все время думает об этом, что она сделала не так, где ошиблась…

Ты не должен любить меня только потому, что я этого очень хочу… 
Дальше что? Мысль не выговорена до завершения, но ясна. Ты не должен меня любить по этой именно причине, но все же должен – по другой? Казуистика ее обиды и неуверенности, мучение непонимания себя, но при чем тут он, в чем он оказался виноват перед ней?

Синдром Золушки, который она в итоге сбросила, как чешуйки кокона.

Влюбленность Золушки. Дневник? Какая чушь. Крутясь в смятом жару простынь, одинокими ночами… что угодно настрочишь, да лучше бы стихи писала, чем это. Люблю тебя клеточками! Что это за любовь такая, когда желаешь возлюбленному подохнуть под забором, разориться или спрыгнуть с катушек от финансовой ревности… это же не любовь, наверно. Любовь - она чистая, она отдает, и если ты любишь, то сделай для любимого все, возможное и невозможное, а потом уйди, чтобы не мешать. Только Золушкам все это невдомек, вот поэтому-то для Золушек и существуют правила. Первое правило… почему она думает об этом все время…

Я не хочу его любить… не хочу!!!

И повторила Анжелкино…    я не хочу его любить. Видимо, ломка еще не закончилась. А она думала, что – все, свободна… но нет, нельзя так просто перейти из одних рук в другие, если ты не кукла.

Колькины руки были удивительными. В них хотелось жить.  В ее жизни не так давно были другие руки, в которых ей хотелось умереть, как она была уверена, от счастья… проблема выбора, вот же смешно. Выбирай, жить – или…
Я не хочу его любить… она сказала это вслух. Совсем с ума сошла… но Колька и ухом не повел. Он сидел к ней спиной и заканчивал просматривать последние биржевые сводки, смотрел в монитор и не услышал ее. Он ее не слышал, но закрыл окошко браузера, повернулся к ней и…
Не хочешь не люби. В чем проблема. В том, что ты любовь спутала с чем-то другим… сама?
Она похолодела, так жутко стало, будто ушло все тепло из жизни, и не вернется уже никогда. Вот оно… Вот сейчас. Чуть не потеряли друг друга. Страшно? Очень…
И услышала тихое…

Глупая, ты никогда меня не потеряешь.  Я с тобой.

* * *

Утром столько дел, проснуться, продрать глаза, обеспечить безопасность выполнения ежеутреннего регламента, то есть появления жениха Зорькина в доме Пушкаревых в восемь ноль-ноль… папа подозревает, конечно, что молодежь дорвалась до бесплатного, но кипит про себя, и он слишком гордый, чтоб их ловить… а мама уже целиком за них. Обошлось малой кровью!
Где мои очки!!! Колька…  ну все. Тебе не жить!!!
- Да целы, я их под диван успел, вместе со своими. Когда ты на меня как вампириха накинулась. В шею прямо, а руками сразу за ремень… Напугала до чертиков!
- А я не поняла, что напугала. Без очков не видно было. Да и на ощупь на испуг не похоже … Коля, все, отстань! Скоро на работу!
- Сегодня же праздник.
- Ты каждый день это говоришь!
Замучил… нарисованная Бритни как-то не то… прощения попросить?
- Не надо!!!

* * *

Трудно только в первый раз! Катя изо всех сил делала серьезное лицо, и сжимала губы, чтоб не фыркнуть смехом. Она поняла, что сейчас будет! До чего же они предсказуемы, оба…

Следующий номер нашей программы – раскаяние грешницы, ну дела… ладно, хорошо, сейчас она исповедуется, готовьте уши.
А Малиновский входит во вкус, видимо. Опять тащит ее к себе, для дружеского общения. Они же теперь друзья, не удивляйся так, Шурка. Судя по всему, Андрей снова нажаловался на ее плохое поведение, и вице-суфлер посчитал долгом прозондировать ситуацию поглубже. Ах, ну надо так надо… 

В кабинете у него уютно, тихо тикают часы на стене. Кофе сегодня нет, вице-президент балуется карандашиком. Вертит в пальцах, оглаживает. Катя слегка испуганно смотрит на карандашик, затем на вице-президента… Кате страшно неудобно об этом говорить, но она должна! Она не может допустить, чтобы Роман Дмитрич думал о ней такие ужасные вещи! Да, она выходит замуж. Жениха зовут Николай, фамилия Зорькин. Он тоже, как и Катя, экономист, они учились вместе и знают друг друга с детства. Николай во всем Кате помогает, антикризисный план – его разработка.  И это замечательный план! И Катя прекрасно понимает тревогу Романа Дмитрича, ведь он не может не волноваться за судьбу Зималетто!
- Вы что же, допускаете мысль, что мы с Николаем Зорькиным можем строить коварные планы по захвату Зималетто? Я вас считала здравомыслящим человеком, Роман Дмитрич. – Она произнесла это, моргнула пару раз… и напыщенный ее тон сломался, она сломалась, чуть не заплакала… вскочила со стула, снова села… и пролилась, как весенним дождиком – кап, кап!
- Я никогда не сделаю ничего, что может повредить Андрею… Андрею Палычу! Я все, все для него сделаю, а Коля… Николай, он помогает мне. Помогает – во всем. У нас прекрасные отношения и доверие – полное. Но это совсем другое! Понимаете? – Она нервно сглотнула и продолжила, начав с благоговейного… Андрей… Андрей Палыч…
- Он дорогой для меня человек! Вряд ли вы поймете. Но это так! Я очень виновата перед ним, и я еще не до конца все осмыслила, не все поняла… но я не отрицаю, что сделала очень плохую вещь. Я пошла на интрижку со своим начальником, без пяти минут женатым человеком, просто потому, что… что он мне очень нравится, и мы так много времени проводили вместе, по работе. 
Просто он такой…такой… я не успела ничего понять, а уже ответила ему, тогда, перед новым годом. Я хочу все забыть, и чтобы он тоже забыл. Мне обидно и неприятно, что вы знаете! Я думала, что никто не знает. – Она посмотрела на тонкую улыбочку Малиновского, гордо и обиженно. Тот заулыбался еще тоньше и в несколько раз душевнее. И заговорил, чуть ли не с лаской в голосе, но и строго. Сценка - католический священник и юная свеже-раскаявшаяся грешница.
- Катя, не переживайте так. Вам нечего стесняться. Вы так молоды еще, наивны. А в рабочей среде случаются и не такие курьезы, поверьте мне. Поверьте, я – могила. Я ничего не знаю, а то, что знал, уже забыл.

Малиновский еще что-то говорил, о том, что, оказывается, всегда уважал Катю, а сейчас стал уважать еще больше, ведь умная, честная и искренняя женщина не может не вызывать уважения. Что Катя очень изменилась, расцвела, и это не только его мнение, это заметили многие сотрудники.  И он бы хотел, чтобы она считала его своим другом, а Андрей Палыч взрослый мужчина, и не нужно ей так мучиться, право. Андрей Палыч переживет. Все забудется, все случается и проходит, она еще поймет эту простую истину. Нужно всегда поступать по велению сердца, она согласна? 
Она согласна, конечно. Веления некоторых сердец, это что-то с чем-то. Было уютно. Рокотал приглушенный практически до интима ласковый баритон, пальцы собеседника гипнотически ласково поглаживали карандашик, вертели его, нежно любили… а на полочке прямо перед Катиным взором стыдливо розовел знакомый, уже весьма потасканный пакет. Тот самый, из которого она всего каких-то десять дней назад вытащила инструкцию. Четыре дня назад пакетика тут не стояло, однако… надо полагать, он здесь не просто так, а именно для нее. Катя равнодушно скользила глазами по полочке, пакету, кабинету… опускала глаза, вновь поднимала их и прямо, честно, благодарно смотрела на хозяина кабинета. Благодарно и смущенно.

Ах, какой пассаж. Катя Пушкарева – плохая девочка. И никаких розовых пакетов она и в глаза не видела.
Она попрощалась и пошла работать. А на пороге кабинета даже оглянулась и улыбнулась этому… тоже еще, психолог. Бедненький. Она улыбнулась ясно и абсолютно искренне. Она сожалела, она не любила обманывать, да еще тех, кого обмануть так легко. Колька бы ее просчитал в подобной ситуации на счет три, и вовсе не оттого, что знает ее всю жизнь. Так это же Колька, чего тут сравнивать.

* * *

Ах, девочки. И вы еще говорите, что я вас не люблю, что я вас бросила ради бабочки-изменницы.  Если б вы только знали, сколько мне приходиться выкручиваться и дипломатничать… и не только ради себя. Еще и ради вас все это, ради вашего… нашего Зималетто! И ни при чем тут фонды, и зарплата, и чужие капиталы. Зималетто – наш второй дом, так уж получилось.

Вот ни одно доброе дело не обходится без немедленной благодарности!  Девочки сегодня все сделали, чтобы Катю достать. Она похорошела! Конфетка! Сладенькая, так бы и съели!  Теперь ее надо завернуть поярче, чтоб засверкала. Бренды-тренды, вот мало было ей печали! Катя присутствовала при перекуре, и закипала все сильнее. Тоже, что ли, курить начать?

- Ты должна выглядеть! Ты невеста! Ты занимаешь ответственную должность!
- А разве я у вас занимала? – ну как смогла, так и отшутилась. В конце концов, они же не со зла. И здорово, что отношения простые, можно общаться на откровенность! Но зло иногда такое внутри вспыхивает…
Ах вот как. Я должна выглядеть, а для этого одеваться в супердорогое модное и оставлять кучу денег в салонах, а для того чтобы было что оставлять, я должна играть в навязанные мне игры – из кожи вон лезть, чтобы кое-кто с наименьшими затратами манипулировал другими несчастными…
Нашли дуру. Не всех удается обдурить и обмаркетить, некоторые живут так и в таком виде, какой считают приемлемым лично для себя. И таких людей, к счастью, не так уж мало! И основные ценности – не во внешней привлекательности, она бывает и изнутри. Вот нравится человек – и все тут! Душевная чистота – это словосочетание все, кому не лень, осмеивали, и вы, если хотите, можете его хоть в унитаз окунать, а грязь останется только в одном месте – на ваших руках.

Ух, выдохнула.
Такое нельзя говорить тем, кто не поймет. Зачем их обижать? Она не революционерка, вот уж нет, да ей трудно свой собственный отчет на совете зачитать, когда все на нее смотрят.
Почему, почему она так разозлилась? Девушки веселились, и дразнили ее, и только!

* * *

Вечером Колька сидел в компе, а Катя поближе на диване, под настольной лампой, с томиком Сартра на коленях. Дверь комнаты они демонстративно открыли, потому что скрывать им нечего. И пусть папа это видит.  И скорее бы мама его спать увела.

Катя умела обдумывать несколько вещей одновременно, но сейчас это ее совсем не радовало.

Я докажу… Я все сделаю… Зачем он говорит все это? Слишком много слов, у нее уже все есть, доказано и сделано.  И ей ничего больше не нужно.
Колька - ботаник, моя логика абсурда. Катя помнила все, все свои чувства и ощущения всех последних лет, и недоумевала. Как могла она быть такой слепой? Ей было хорошо, только когда рядом был он. Ей радостно дышалось, и хотелось болтать языком без остановки, когда рядом был проволочный Колька. Он был неопасный и свой в доску. И можно было смеяться над ним и бить его подушкой по голове. И не заморачиваться глупостями. Он же Колька, и не денется никуда, он будет приходить и лопать у них в кухне, а потом сидеть в ее комнате, за компом или на любимом диванчике. Он даже этот диванчик ей разложит, по-дружески, потому-что у нее глаза слипаются. И уйдет.
Колька – вечный атрибут, он у ней как предмет мебели в комнате. Джойстик. Сидят часами, а родителям, похоже, и в голову не придет, что они все-таки девчонка и парень. Привыкли все.
Зачем было столько ждать, и чего ждать? На кого смотреть, зачем другие? И что значит – зрение в таких вещах… да просто то, что так близко-близко, трудно увидеть, как же ты увидишь, если это часть тебя, если это - в тебе самой…
Даже близорукость не помогла… не смешно! Ты ведь мой человек, который не смеялся, единственный. И человек, который смеется – тоже ты. Я вижу тебя через очки, но острее и ближе - ладонями. Ты можешь быть любым, каким захочешь. Я люблю твоего дохлого кривого жирафа и твой растянутый свитер, потому-что он пахнет тобой.

* * *

Колька явно наглел. Он, казалось, стал даже выше ростом, немного, и шире в плечах. И все больше – брал моду с папочки, да? – все чаще Кате приходило на ум, что скоро-скоро, может, сразу после свадьбы, придется ей вступать в борьбу за самоопределение и права женщин!
Не страшно. Мамочкин пример перед глазами. До чего же умная ее мама, оказывается.  Ах, прямо профессор кухонной дипломатии. Отлично, Катя тоже не совсем дурочка. Пусть Колька видит ее насквозь, ну и что. Папа тоже маму знает всю жизнь, а вон как ведется.

Потихоньку-полегоньку, с ласковой мамочкиной подачи, после вкусного ужина и стопочки фирменной дачной настойки… капля камень точит – потихонечку папа принял все. И смирился. И что жить Зорькины будут не в соседней комнате, а в соседнем подъезде. В лучшем случае, а то и квартиру снимут, и об ипотеке уже подумывают. Они считать умеют, оба, что есть, то есть. И что дочь его в загс поедет не в белом пышном платье с фатой по пола, а в чем там она собралась? Только посмеялась над отцом, разбойница – нет, папочка, это не то, о чем ты подумал! И не в джинсах, конечно!

Дни были длинные – предлинные, а недели пролетали. Вполне удобный временной парадокс, то, что надо - думала Катя. Скорее бы, скорее эта свадьба, и скорее бы рассчитаться с Никамодой. Грядущие проблемы от Никамоды – грустная реальность, от которой им не уйти. Что ж, она ведь сама наделала всю эту кучу ошибок, никто не заставлял. Колька прикрикнул на нее позавчера вечером, когда ей пришла идея разныться под одеялом насчет своих ошибок, и страшненькой перспективки - после провала Никамодской операции попасть в черные списки… Колька обсмеял ее, назвал глупышкой – ее! Ну что ж, если кто и имеет право называть ее, Катю Пушкареву, глупенькой, то это Колька. Называть так, что она сразу чувствует себя умной, смелой, нахальной и неуязвимой… Ей просто было хорошо, и все.

Ее проволочный тигр, он тоже из них, хозяев каменных джунглей. Худенький серьезный тигр из стальной проволоки. Его взгляд, который она видит, просыпаясь. Она знает, о чем он думает, выпуская ее из рук, провожая взглядом по утрам. Она машет ему рукой из вертушки своего милого, любимого Модного Дома, с которым ей скоро придется расстаться. Вечером, через бесконечные часы и годы рабочего дня, Колька наконец набирает ее мобильный, ровно в семь вечера, от ресепшен. И спокойно спрашивает, хочет ли она, чтобы он поднялся за ней в ее кабинет. И делает так, как хочет она. И никогда не спрашивает о том, о чем ей трудно говорить. О том, что происходит с ней, о чем она все еще боится думать, чего не понимает. Его руки, наверное, не очень сильные. Но они сильнее ее рук.

Некрасивый, угловатый, родной. Вот еще глупость. Кто некрасивый? Они с Колькой некрасивые, вполне возможно. Смотря что брать за эталон красоты. А в темноте не видно. Да и не в темноте дело, им хорошо при любом освещении, во всех возможных и невозможных смыслах – классно. А с лица – не воду пить, и не с красотой детей растить, сказала мама. Были б кости, еще сказала мама – для папы.
Мама удивительно быстро приняла Кольку. Хотя, как подозревала Катя, не о таком зяте мечтала ее мама. Но мечты мечтами, а жить-то с человеком. Вздыхала мама, качала головой, но помогала им во всем. Скрывала, защищала перед папой и Кольку, и Катю. Нахваливала, вот смотри, парень на какую работу устроился. Зарплата какая, и перспективы есть… ой, постучать по дереву скорее. И у Катеньки все хорошо, и работа, и начальник ее вон как ценит, каждый день звонит. И оклад хороший. А коллектив какой… ой, про Катин коллектив зря. Не надо было.
Но странным образом Валерий Сергеич тезис о коллективе поддержал. Колян наш, может, и не Шварценеггер, зато мужик. Не то что эти там, одухотворенные. Видел он, знает, что у них там за мужики в этом Зималетто. А зятем он лично займется. Теперь все по-другому будет. Курс молодого бойца, пробежки у них будут, силовые упражнения, само собой. Дай срок, мать, были бы кости, а остальное мы заставим.
Все потихоньку налаживалось, или, как говорил папа, устаканивалось. Все, кроме одного. Этот один устаканиваться никак не желал.

* * *

Демонстративный стакан с желтыми каплями на дне, опять перед ним этот стакан. Фу, гадость. Катя протянула руку, чтобы забрать у Андрея Палыча стакан, отнять, хватит ему пить сегодня. Она чувствовала себя за него ответственной вот в такие минуты – под его холодным прощальным взглядом, со злющей тоской за стеклами очков. Она, трезво ругая себя идиоткой, чувствовала себя виноватой – перед ним, и злилась на него и на себя тоже. Обиделся, прямо как ребенок. Игрушку отняли – язвительно комментировал Катин внутренний голос.
Но требовательность к себе и ответственное отношение к жизни родились вместе с Катей, поэтому она руку за стаканом и протянула.  И тут же пожалела о своем обостренном чувстве ответственности. Шеф явно воодушевился ее вниманием, а в следующий момент и злоупотребил.

- Катя, останься. Поговорим.
И ей пришлось остаться. Нельзя же было повернуться и трусливо сбежать.  И Кира Юрьевна, как назло, сегодня уехала сразу после обеда, с Малиновским по торговым точкам, и они до сих пор не вернулись. Катя вздохнула… и хмуро сказала. - Только у меня буквально десять минут.
Он кивнул. Достаточно.  И огорошил ее на первой минуте. 
- Подождет твой Николя, никуда не денется! Катя, мне есть что тебе сказать.

Она спокойно выслушала Андрея, твердо предупредив его, что это – последний такой разговор.
Да, вот только разговор опять простым не получился. Хотя, казалось бы, чего уж проще… Вот это да.

Она нисколько не удивилась, оказывается. Уже от одного этого можно было раскрыть рот. Она приняла как должное то, от чего всего две недели назад сошла бы с ума от счастья! От чего отказалась, отбросила, как ненужное, мимолетно накатившее и закончившееся желание. Будто мечтала о слишком дорогом платье, выставленном в витрине, а когда прибежала с деньгами за покупкой – рассмотрела получше, разочаровалась и ушла. Тогда… а когда это было, если вспоминать точнее? месяц, неделю, две назад?  неловко до дрожи вспоминать эти метанья, этот бред…  но это правда, тогда она сошла б с ума от счастья, а теперь… ей неловко. Неудобно от его откровенности, уже чужой, лишней, ненужной… нескромной.
Благодарю вас, очень польщена. Уже не надо… Катя вздохнула… и немного подосадовала на чрезмерно эмоциональное общение, нехорошо в рабочей обстановке вот такое.
Этот взгляд, эти движения. Да, впечатляет. Еще и парфюм, такой будоражащий, это называется феромоны.  И как называется все остальное, все – от собственного взгляда, который ей непросто отвести от его горящих глаз, и до реакций ее тела, она тоже знает. Она очень эрудированна, хотя больше в теории, пока.
И она уйдет, как уходила и вчера, и позавчера. И будет так же спокойно уходить с работы домой и завтра, и послезавтра!
Да хоть неделю! Я буду вежливо отстранять твои руки и уходить, уходить каждый день, до тех пор, пока ты не поймешь. А если ты не способен понять – твои проблемы! Любят потому, что дано, потому, что она приходит – любовь, вот такая странная и непонятная, приходит сама незваная. И любят не только красавцев, представляете? Но факт, что не только, раз этот мир еще не вымер, а он и не собирается. А я - иду к тому, кто меня ждет, всегда, к тому, кому я нужна, и кто нужен мне. С кем я хочу просто жить, есть и пить, и спорить, и ругаться, и дуться, и мириться, и засыпать, и просыпаться вместе - в негламурном виде! И смеяться, и плакать, и быть такой как есть – некрасивой и немодной, и не пытаться стать иной. Потому что ему это не нужно, а значит, и мне – не нужно! Я иду к нему, ничего не скрывая, потому, что скрывать мне нечего. И у нас будет – все, чего мы хотим. И пусть годы летят или тянутся, да как хотят, нам – по барабану.
Ты? А ты можешь быть счастлив, а не хочешь – так и не будь. Твое дело, меня не касается! Я с тобой слабела, на землю падала, по краешку пропасти ползла, от жажды умирала. За ботинок твой хвататься впору было и умолять… а ты не знал, что слезы соленые, тем от воды и отличаются? Нам в разные стороны, Андрей Палыч.

Эта злость, эти колючки в душе – обида? Не думать об этом, не надо… я могла бы полюбить тебя, так близко было, уже дрогнула в сердце дверца… ты не искал к ней ключик, я протянула тебе его сама – на ладони. Но у тебя тогда были другие планы… не сбылось. Значит, и не было. Время хотели вернуть? Не выйдет, потому что есть законы и правила. Первое правило Золушки - знаете? Оно очень простое, но вам непонятное. Я нарушила, я знаю это, а вы -  не поняли. В переводе на ваш язык, Андрей Палыч – примерно вот так будет, простенько если, вы же слов настоящих не знаете пока, не доросли…

Все выплеснула в мыслях, всю обиду и горечь, вот только почему так хочется заплакать…

* * *
Дома сегодня было тихо и необычно, по-особенному уютно, папа был веселый, мама добрая, из кухни доносились вкусные запахи… на ужин вареники с картошкой? Катя была тихая и грустная. Грусть ее была легкая, как паутинка, серенькая и с блестками. Грусть летала вокруг, а Катя уютно устроилась с книжкой, но не читала.
Она размышляла, обняв коленки, на своем мягком диванчике. В любимом уголке, с ямкой. Думала, все еще думала… и смотрела, как Колька стучит по клавиатуре, не сводя очков с монитора. Вот увлекся…
А Андрей, он что, увлекся ею только из… самолюбия? Все непонятно. Нелогично.

Попробуй тут разберись, когда кругом – замена. Красоту меняют на гламур, дружбу – на зависимость, любовь… 
Золушка увидела принца.

Ты не должна меня любить только оттого, что я мечтаю об этом всю мою жизнь. Колька ей такого не говорил никогда и не скажет ни за что. Он вообще больше молчит и смотрит. Но она знает…