Плохие девочки – 2 / Если тебе будет плохо - приходи просто так
В Зималетто я попала случайно. Вот очень точно выразилась – попала, а еще можно сказать влетела. Я тогда здорово влетела и поэтому рыдала, наплевав на взгляды и презрение прохожих – плевать мне было на их презрение. Я выла и сморкалась, шлепая в разношенных кроссовках прямо по центру тротуара, и почти не виляя, а сдвинулась к центру и мешала прохожим не специально. Просто у обочины мне доматывали нервы психи, пролетающие мимо. Гады в дорогих тачках, я ненавидела их сейчас всех, вместе с их тачками, баблом, сытыми мордами и гудками, из-за этих уродов я и отгребла от края, мне пришлось – просто в реве меня пошатывало и смещало на бордюр, а гады сразу начинали клаксонить...
Я выла и не могла успокоиться.
Он не заплатил мне за пять дней. Пять вонючих, с обломанными ногтями и судорогой в пальцах ног, пять пыльных душных дней, он мне не заплатил... я пахала за бесплатно, причем на полной отдаче, как полная идиотка, простушка и дегенератка, и мне даже секса уже не хотелось. И сейчас не хочется... совсем. Когда я это осознала, мне стало плохо по-настоящему...
Нет, не просто плохо. Мысль о том, что мне неохота секса, просто взорвала, и слезы полезли горлом и выдавили еще кучу соплей, а руки были грязные! Очередной гудок выбесил, а близость пролетевшего с ветерком авто обдала ужасом – я опять сошла с тротуара... еще б сантиметр, даже на такой скорости – мозги бы мои по бордюру. И еще сигналит, урод!
— Да ехай мимо урод!! Жопа на колесах, придурок!!! Ехай, старпер сра...
Мой вопль перекрыл дорожный шум... деликатно визгнул тормоз...
Он остановил свой Седан всего за пяток метров от меня, у клятого бордюра. И открыл дверцу... ой.
Плевать. В следующий миг я уже взяла себя в руки... не ссать, Машка – старикашка один. Без охраны, если полезет с «извинись, дура», я знаю, что надо...
Надо просто заорать - «я тебя не знаю» и драпать, окружающие еще и поддержат!
Я знаю, какие слова надо орать, когда вот так выходят и идут к тебе из дорогой тачки со значением! Орать надо вот это – я тебя не знаю!!!!
— Яя-я-аа...
— Девочка, что случилось?
Он дал мне пачку салфеток и аккуратно перестроился в средний ряд. Здесь было свободнее, и двигаться можно было без нервов. Я смотрела на него не отрываясь, наверно от стресса, и еще потому, что хотела смотреть – у него был строгий профиль и мужские морщины. Мужские, а не старческие, как у папы, и потрясающий одеколон, совсем не резкий, но роскошный и основательный. Он уверенно вел свой Седан и спокойно поглядывал на меня в зеркало. На мои грязнущие руки, старательно изводящие его салфетки, и сморканье и....
И вдруг он улыбнулся мне. Прямо в это зеркало, не отрывая взгляд от тормозящего впереди джипа... Он улыбнулся. Это все и решило.
Я влюбилась с первого взгляда. То есть с этого взгляда, в зеркальце, и улыбки – мне. Мне, чумазой, зареванной и ненавидящей весь белый свет. Мне, в потной футболке и растоптанных кроссачах.
Я не заметила, как высохли мои слезы. А потом он припарковался на площадке у ряда магазинчиков, и еще там были прилавки с мороженым и холодильники с водой и соками. У меня сразу пересохло во рту, и я поняла, что жутко хочу пить... Впереди парень открыл стеклянную дверцу, подмигнувшую зеленым огоньком, и протянул девушке бутылку Липтона. Мятную, холодную. И себе взял. Я сглотнула комок, и стала отвечать на вопросы.
— Знаете, у меня... Да, среднюю школу закончила. Месяц назад. И...
Я рассказала ему все. Про Егорку. Про маму и папу, про баптиста, вернее, мужа баптистки. Или не баптистки, это я сама придумала, что они баптисты, может они просто иеговисты какие-нибудь. Я ничего не имела против, ни тех, ни других, меня это не интересовало, просто он... Я рассказывала дальше.
Он спокойно слушал. Потом сказал – подожди, посиди в машине. Вышел и.... принес мне мороженое в рожке, и минеральную воду. Сам...
Потом он рассказывал мне о своей работе. И о своем сыне, он очень гордился сыном, это было видно. Скоро у его сына свадьба, он и его невеста – великолепная пара и любят друг друга.
И она, эта великолепная невеста, уж точно не беременела в шестнадцать... Он так не думал, но я увидела у него в глазах то, что он мог бы подумать. И что мне терять...
— У меня по математике тройки были, а аттестат мне дали из жалости – мать-десятиклассница. — Он вежливо слушал. — А до этого – беременная школьница. А по-английски я знаю «ай вонт ту ит», и «дринк» еще.
— Никто не любит несчастненьких. — вдруг холодно и строго сказал он. Но при этом смотрел на меня так хорошо... Почти как папа, когда я еще была хорошей. Не беременной и не работающей на овощном рынке у метро.
И вот тут-то я и поняла...
Дошло вдруг, в один миг. Поняла, что именно во всей этой истории было непонятным и сказочным – не солнечная рябь с каплями бирюзы в отделке шоколадного салона, как будто вот сейчас я обернусь и увижу море, настоящее море, которого никогда в жизни не видела... и не холодная минералка с ее пузырьками, вкусно щиплющими в носу, доставшаяся мне просто так, вместе с мороженым в большом ореховом рожке. И даже не его улыбка и не пачка мятных нездешних салфеток, которую он достал для меня из потайного ящичка на панели.
Странным было то, что я и секунды не подумала, зачем он ни с того ни с сего усадил меня в свою машину и улыбался. Я не подумала, что у него на уме просто трахнуть дурочку за бутылку пива. Мне просто в голову такое не пришло, впервые в жизни... Я просто пошла с ним, потому-что он сказал – идем, поговорим спокойно. Не надо больше плакать... Он сказал, и я пошла.
Секретарем на ресепшен... Я?!
— Это очень ответственная работа. И нужно быстро реагировать, очень быстро соображать, быть хорошим психологом. Разбираться в людях... иметь интуицию и мгновенно перестраиваться.
Тут он прищурился со значением, и - улыбнулся мне еще... просто... как мальчишка...
Я бы влюбилась в него еще сильнее за эту улыбку, но просто влюбиться сильнее уже было невозможно!
Работа. Настоящая работа в светлом чистом здании.
В тот летний вечер, теплый и мягкий, я передумала очень о многом, и почему-то впервые вспоминала, как будто раньше я запрещала себе и вспоминать, и думать... и надеяться тоже. Уложив в девять часов спокойного и довольного Егорку, я не смогла уснуть. Вымылась под горячим душем и просто лежала в теплой темноте, вытянув руки вдоль тела. Поверх одеяла, как маленькая – редкая для меня позиция рук, обычно мои руки не для скуки, просто этим вечером внутри меня было чисто и странно, и хотелось вернуться в детство. Я смотрела в потолок, розоватый от ночника-кувшинки, и казалась себе очень маленькой, и странно чистой. Мне казалось, что моя кожа светится в темноте, и жалко было засыпать, теряя эти ощущения – сонных видений светлых коридоров, наполненных прозрачным воздухом и распахивающихся передо мной дверей. Высокие двустворчатые двери бесшумно распахивались, стоило мне только подойти к ним поближе, и становилось все светлее и прозрачнее…
Я тихо лежала, боролась со сном и слушала, как спит мой мужичок и как папа кашляет за стенкой. И боялась поверить в случившееся сегодня чудо, и думала, думала... думала.
Завтра мне назначили собеседование, но это формальность – так сказал он, Павел Олегович. Он сам встретит меня на ресепшн, и конечно, даст распоряжение охране, если его планы изменятся, тогда я должна буду подождать его в приемной.
Я поверила ему, поверила сразу и на всю жизнь. Раз он сказал – у меня будет работа, настоящая работа в светлом красивом здании, с людьми, которые не знают, что такое плевки на асфальте и мат за недостачу, и.... так и будет!
Плевки и капли на носу баптиста, или не баптиста, а всего лишь мужа баптистки. Мой работодатель, к которому я устроилась «на продукты» за полтинник в день - так называли на рынке мою «специализацию». Конечно, не только мою – таких девок, как я, было четыре ряда, и разбитных-прожженных, и дур, рыдающих после недостачи и последующего взаиморасчета с хозяином... Ну кто рыдал, а кто и чихать хотел на эти взаиморасчеты – подумаешь. Была еще ставка – на «тряпки», и там платили восемьдесят, и не было весов, но туда было не пробиться. Весы я осваивала полчаса, а через два дня мне не было равных в обвесе, и баптист это просек. В первый день, когда он взял меня на работу, забрав паспорт, он был доволен мной – к вечеру, а у меня подгибались ноги и дрожали руки, я развесила и продала за этот день двенадцать коробок яблок и почти столько же твердых неспелых груш, про которые должна была говорить, что они крымские. Я знала откуда эти груши, и все остальное тоже знала, и в каком холодильнике он держит свои фрукты, догадалась, но я так старалась пройти испытательный срок, что весь день улыбалась с готовностью и делала все, что он сказал. Вечером он настоял, чтобы отвезти меня домой и спросил, есть ли у меня мальчик. Само собой, я сказала – есть. Тогда он спросил, отдавая мне мой паспорт – ну что, до завтра, красавица? Целоваться будем? Он делал вид, что шутит, и на носу у него болталась мутная капля, свисала с ноздри. Он сказал, что простыл, пока работал в холодильнике. А до этого, пока выруливал в пробке, рассказал мне о том, что его жена баптистка и у нее... Пост. Нельзя сексом заниматься столько, сколько ему хочется. Я сделала вид, что не понимаю. Я просто не придумала ничего другого. Это раньше, до Егорки, я просто послала бы этого мужа баптистки, или кто он там, очень далеко, я знаю очень плохие слова и выражения. Но у моей мамы теперь работа – нянчить моего ребенка, а работать должна я. Отцовой зарплаты и здоровья на всех не хватит, сказали мне родители. А у мамы ноги не ходят после операции, и это невероятное счастье – спокойный наш малыш, на удивление спокойный. Тьфу-тьфу чтоб не сглазить – говорит мама, когда ахают соседки, и стучит по дереву, мол, не бывает таких чудесных детей, не слышно его, и что вы говорите, спит четыре часа днем? ...
Егорку я родила летом, после девятого класса. А после десятого устроилась на эту свою первую работу – к баптисту, без договора и трудовой. По трудовой у него числилась жена. Родители махнули рукой, и без того проблем куча, тем более, что баптист первые две недели платил честно. Папа, конечно, расстроился сильнее мамы, та только следила, чтобы я сразу с порога шла в ванную, отмываться от рыночной заразы. Да, я приходила взмыленная как лошадь, а первую неделю просто падала, едва отмывшись, и закрыв глаза, видела все то же – коробки, весы, яблоки… и еще я очень удивилась тому, как могут, оказывается, болеть ноги – по больному зубу в каждом пальце. Рабочий день у меня был с восьми утра и до сумерек, пока покупатель шел. Я приползала на подгибающихся ногах поздно вечером, мама следила за санитарией и гигиеной, папа сгорбившись уходил к себе в комнату. Он не хотел меня видеть.
До восьмого класса я была у папы хорошая девочка, отличница и единственная любимая дочка, а в восьмом забеременела от одноклассника, причем наверно с первого же раза. В этот первый раз все случилось на вечеринке у него дома и понравилось мне до визга. Мне очень давно этого хотелось. Он мне с пятого класса нравился, я даже не могла ничего скрыть. Да, мне исполнилось тринадцать, когда он пришел в наш класс, и учительница посадила его на свободное место за партой в соседнем ряду, и я смотрела на его вихрастый затылок и плечи в синей рубашке, и у меня понемногу становилось тепло в животе, а потом стало больно. А когда он засмеялся и тряхнул головой, чтобы отбросить с глаза светлую челку, я поняла, что не могу дышать и не понимаю, что говорит учительница про природу Камчатки, что-то про горячие гейзеры. Один из этих гейзеров непонятно как очутился прямо внутри меня, в животе. И на переменке я этом убедилась, забежав в туалет. Я сразу сообразила, что «это» и есть именно то, что называют «месячные». Но боль и кровь напугали меня всего на минутку, и все прошло, а светлая челка и серые глаза моего одноклассника с того самого дня мне снились, целых три года. Днем я смотрела на него и у меня приоткрывались губы, а ночью он мне снился. Надо мной не смеялись, я ведь могла и кулаком врезать и коленкой, да и смысла не было – я ведь и не хотела ничего скрывать, я бегала за ним как пришитая и даже добилась, чтобы меня и его соседа по парте поменяли местами!
Он очень заинтересовался мной, когда я стала рассказывать про папину работу и гоночные машины, еще бы! Еще через год мы вместе учились целоваться, а со следующих летних каникул в Крыму он приехал взрослый и пренебрежительный и ужасно уверенный, и наконец, на следующем его дне рождения, еще через один год мученья и счастья, я уже знала! Я знала, ликуя с дрожью внутри – сегодня все «это» между нами будет! Я ждала этого и готовилась, и прочитала все, что нашла про секс. И еще я чувствовала, что он только вид делает, что не обращает на меня внимания, и что ему всего лишь льстит мое обожание. Звучал финский селф-блюз, а я смотрела только на него и побежала за ним, как только он кивнул мне – пошли? Сразу, как только выключили верхний свет и пошли танцевать, легкие и взрослые после вина и шампанзе, которое притащили с собой. Мама именинника в тот вечер накрыла стол всего лишь с одной символической бутылкой пузырьков, зато пацаны приперли и вино в длинных бутылках, и коробку пива, и еще финскую водку, и через три часа в туалет было не зайти, тошнились все через одного. Класс оттянулся классно, в первый раз так классно, мы страстно корчили из себя опытных, и получалось, в общем, неплохо – так все и думали. Неплохо - ну это… как у кого. А я ничего не корчила, и ни о чем не думая побежала за своим любимым - я была уверена в том, что он мой любимый, с пятого класса!
Теперь-то я понимаю, что он врал мне, и был нисколько не опытней меня. Он сказал мне – не бойся, я знаю что делаю, и я в этом нисколечко не усомнилась. Он был такой уверенный и казался мне совсем взрослым. Наверно, забеременела я в тот же вечер, ну в первую неделю точно. И все изменилось. Я слишком долго скрывала, непонятно на что надеясь, и в итоге – летом, когда мама увидела мой живот, то чуть не умерла от горя. А папа запил. Музыкальную школу и бальные танцы я бросила еще до того, как этот живот стало видно, причем меня никогда не тошнило и вообще было незаметно. Я даже пыталась себя уговаривать, что просто поправляюсь. Возможно, я тогда сошла с ума, временно – все казалось таким нормальным, и было странно спокойно, как будто я вижу себя в кино, и заранее известно, что конец будет хороший. И ни о чем мне не хотелось думать. Вот и не думала, а по-страусиному прятала голову под подушку и целых четыре месяца на полном серьезе надеялась, что все как-нибудь обойдется, рассосется или девчонки и правда достанут те чудо-таблетки, после которых только потерпеть немного - и все... Не достали. Да и не стало их - подружек, если что и рассосалось, так это они.
Мой любимый бледнел от ужаса, что меня увидит с ним, в его комнате – его мама, государственная служащая. Эти гордые страшные слова про государственную маму я сама видела в его школьной анкете. Да еще «служащая» не просто, а отдела судебных приставов. И была она жутко строгая дама, как мне тогда казалось. Теперь-то я понимаю, что она была, да и сейчас есть, скорей всего – самая обычная мама. Мне снились тогда странные сны – мосты и куклы-манекены, которых я должна была сбрасывать вниз с этих мостов, в речку внизу, и они уплывали, равнодушно глядя на меня снизу, уплывали глазами вверх по этой речке, а рядом со мной появлялись все новые куклы из легкого пластика... эти сны начали сниться мне в то последнее лето в моей старой школе, сумасшедшее лето учебы и первой любви, я ведь совершенно серьезно думала, что у нас… что у меня и у него – любовь. А у него в комнате были бело-серые фотографии мостов, его хобби была вантовая архитектура.
Мосты, виадуки и удивительные иллюзии, все эти картинки он собирал и вешал их на стены, я помню их и сейчас… но откуда тогда взялись в моих снах манекены и их приветливые лица, я не знаю. Сны закончились в тот день, когда он сказал мне торопливо, что на лето его отправляют к родственникам отца в.... я даже не поняла название города, так смято он пробубнил, города недалеко от Белогорска в Крыму. Он сказал мне это возле школы в последний учебный день, переминаясь и оглядываясь на пацанов, и глядя то на свой мобильник, то на свои новенькие кроссовки. А я… я как будто спала. Мне все время хотелось спать в те дни, а вечером я поняла, чти ни этот город, ни его имя я не хочу держать в своей памяти, так же как лица и глаза приветливых манекенов из желтоватого пластика. Он так и остался для меня одноклассником, так я и называю его про себя - Одноклассник. Я отказалась назвать его имя отцу. Я забыла его имя, оно ему не подходило - красивое резкое имя, и я решила, что лучше ему не иметь во мне ни лица, ни имени. Может, я ненормальная, да, наверно – ненормальная, но я твердо уверена, что никакого отношения к моему мальчику мой одноклассник не имеет. Я сама его зачала, своего ребеныша, похожего на меня как капелька на воду. Отпочковалась просто. Бывает же партеногенез в природе, вот и со мной случился.
Мои родители родили меня после пяти лет законного брака, как долгожданного и крайне необходимого им, в полной мере выстраданного моей мамой ребенка. Я, в свою очередь, принесла своим родителям внука, что называется, в подоле. Причем в подоле школьной формы. Наверное, в виде природно-демографической компенсации. Глупостью было не рассказать бабушке, она помогла бы мне... но бабушка в тот год уже очень сильно болела, и врачи, к нашему ужасу, однозначно поставили нас троих, ее родных, перед фактом - скоро ее не станет. А я все-таки успела, моя бабушка увидела своего правнука. И недолго подержала его на руках, с улыбкой, которую я помню до сих пор. Эта ее улыбка служит для меня странным оправданием всему тому, что я натворила. Я не боялась ей рассказывать, не в этом было дело - бабушкиному сердцу моя новость ударом бы не стала, это я точно знаю. Нет, я просто почувствовала тогда, что нету смысла ей рассказывать - моя бабушка точно не будет варить мне две пачки лаврового листа в стакане воды! Девчонки очень важно сказали, что это средство стопроцентное! Правда, они, само собой, не пробовали, но у одной сестра, или нет, лучшая подруга сестры, так вот она таким лаврушечным способом решила все свои девичьи женские проблемы! Я слушала, слушала их всех… и мое приятное сонное состояние вместе с моим здоровым аппетитом ржали на пару, как только я представляла мою бабулечку в ее фартуке с горохами и в очках, размашисто крутящую ложку в жутко воняющем лаврушкой ведьминском отваре для внучки... непонятно почему, но лавровый лист я не люблю до сих пор.
Одноклассника родители после летних каникул забрали из нашей школы и больше я его не видела, да и не хотела, после него я недолго встречалась с парнем из технического лицея, старше меня на два года. Но он дико перепугался, когда выяснил, что школьница уже с довеском, и драпанул от меня так, что пыль летела из-под копыт. Как-то сразу забыл, что пел мне до того, как я в первый раз с ним легла – «я готов ради тебя на любые жертвы» ... правда, он пожертвовал парой стипендий, но это потому, что его неплохо обеспечивали родители. Я даже не плакала, когда он исчез, других проблем хватало.
Потом я помню свою жизнь, как цветные полосы. Все было цветное, как полосы из окна машины – мой второй парень лихо водил свой крузер, не хуже меня, и это последнее, что я о нем помню. Впечатлений о сексе с ним не осталось никаких, то, чего мне хотелось, я получить с ним не могла, и поняла это быстро. Мне проще было решать свои проблемки в ванной, чем пытаться понять, что не так с ним и со мной, и почему мне в постели с ним скучно. Вот все интересно – и разговаривать, и целоваться в машине и у него дома, и встречаться у школы, откуда он забирал меня к себе... все, кроме секса, а помочь себе сама я стеснялась. Но все это длилось недолго, месяца два с половиной.
Время пролетело, и в роддом меня отвезла скорая, которую я сама себе вызвала. Родители еще спали, а я проснулась на мокрых простынях и перепугалась, хотя боль еще не была сильной. Просто болел живот. А потом все оказалось довольно-таки легко и не так уж и страшно, как пугали в консультации, из которой я сбегала. Боль и свои вопли я сразу забыла, когда мне на живот положили моего мальчика – с тоненькими ручками и ножками, зато с огромными кулаками, и еще с забавно огромным хозяйством между этих тонких ножек. Я, увидев все это, слегка испугалась, меня пугали, что ребенок может быть... ненормальный, поскольку я три месяца стягивала живот колготками на два размера меньше. Но акушерка спокойно сказала – мужик, и я поняла, что все в порядке. И домой через неделю меня забрал отец, хмурый, очень серьезный и постаревший. Но сверток у медсестры взял, и так взглянул на личико еще безымянного моего парня, что у меня упало сердце.
Папа всегда играл и возился со мной, когда мама занималась только хозяйством и еще рукодельничала. Она вязала, плела и вышивала крестиком часами, все свое свободное от уборки квартиры время. Папа научил меня читать, когда мне еще не было шести лет, и брал меня к себе на работу, где было интересно и страшно – у них испытывали новые автомобили разными чудовищными способами, например, способом разбивания о бетонную стенку. Блестящие новенькие машины мне было жалко. Папа хвастался перед друзьями дочкой умницей-очаровашкой, и устраивал мне дни рождения в кафе и в зоопарке, и покупал книжки и мультики на дисках...
Последний школьный год я жила как во сне, разрываясь в странных чувствах - редких посещениях школы, и – бутылочки, прогулки, стирка, глажка... оказалось, рожающие школьницы не такая уж редкость, и зря я воображала себя оригиналкой. Хотя не так уж я и воображала, все так стремительно развивалось, что мне некогда было думать. В новой школе всю подноготную знали завучиха и директор, и конечно все учителя. К концу года узнали и одноклассники, оставшиеся чужими и незнакомыми, узнали, хотя и не верили, что такая глупость возможна. Считали меня идиоткой, скорее всего. Или недоразвитой, хотя я и сдала выпускные экзамены, всего пару раз открыв учебники – я с лету поняла намек классной руководительницы – действительно классной! она сощурила на меня густо накрашенный глаз и сказала: — Статистика отличная вещь! вот учишь, бывает, всего пару билетов из сотни, и нате вам – вытаскиваешь один из них!
Так все и было, один билет по русскому, один по физике… и так далее. Контрольные мне удалось написать на тройбаны, потому-что мне подсказывали. Мне просто повезло, ведь со следующего года уже сдавали единый экзамен, а по билетам... ерунда. И весь тот год прошел как сон, а аттестат мне и правда дали, с тройками. Я же пропустила почти три четверти года, а может и больше, а домашнее обучение было фикцией, они просто от меня отвязались. И ничего я не учила, мне просто не до этого было.
Я сама устроилась на рынок после десятого класса и выпускного, на который забежала по дороге из молочной кухни, забрать аттестат. Зато забежала в актовый школьный зал в новых купленных мамой плетеных босоножках. Пролетела по свободному проходу между кресел, как раз успев на фальшиво-радостное, провозглашенное толстухой завучихой – Тропинкина Мария! И ушла с серой книжечкой в руке сквозь строй тех же кресел, мысленно плюя на белесые овалы чужих лиц, поворачивающихся ко мне как ехидные подсолнухи. У меня дома был Егорка, и он ждал молочко и творожок.
А через четыре дня я уже устроилась на рынок, сама, потому-что не могла больше видеть папино хмурое лицо и мамино заискивание, да и денег не хватало даже на нормальные продукты. У папы пошли проблемы на работе, и зарплату им задерживали.
Все это было всего лишь месяц и одну неделю назад, – думала я. Но этим вечером мне вдруг показалось, что это было ужасно, ужасно давно. Давно, а вдруг все это было не со мной? Я хочу забыть все, и запоминать заново, с сегодняшнего дня... Заново, все заново – лихорадочно убеждала я себя в тот сказочный мягкий вечер, а еще думала о том, что мне надо спать, уже поздно. И опять о том, что в этот день случилось столько всего, даже не за день, а всего лишь за два часа этого летнего жаркого дня... случилось так много, что мне трудно уснуть.
Я вспоминала в последний раз, чтобы больше не вспоминать никогда.
Баптистский муж своей жены был доволен мной ровно месяц, и ни разу не напомнил о том, что у его жены пост, но сегодня вдруг придрался, что не хватает выручки. И сказал - не ври, я видел, как ты работаешь, и подвесы твои видел. Как будто не знает, для чего подвес на фруктах, когда целый день они на ветру и солнце! Да все он знал, гад. И не заплатил за пять дней, но главное – можно не думать об этом, больше никогда не думать!
Всего один день моей жизни, день, в которым я встретила его - мужчину, который изменил мою жизнь и меня. Мороженое с орешками... папа покупал мне мороженое, только очень давно. Еще до того, как я стала плохой.
Все в прошлом, все плохое - в прошлом, и впереди только хорошее!!
Не могу не думать о нем. Я восхищалась только моим отцом и не знала, что можно восхищаться другим мужчиной. Я… его внимательный теплый взгляд, длинные пальцы, его строгое лицо – я вижу, сильно зажмуривая веки… Он – строгий тонкий профиль и темные глаза, видящие меня насквозь. И не осуждающие. Красота четких морщин, зрелая сила и спокойствие уверенности, подлинной, а не показной, к какой я привыкла со своими недолгими дружками всех возрастов. Но он был совсем другим… он и летний полдень, изменивший мою жизнь.
Я проваливаюсь в сон и у меня путаются мысли. Он и я – на соседних сиденьях в салоне его чистого дорогущего автомобиля, в прохладе кондиционера после пахнущей пылью и асфальтом жары. Он изучает меня взглядом, и для меня у него всего лишь капелька мужского восхищения, совсем немножко мужской оценки. Быстрой, сбивающей мне дыханье, но вместо привычной грязи бурлеска вдруг улыбка светлым огнем – не бойся. Я не обижу. Мог бы, но не стану – и снова лишь тень усмешки, мягкий огонек в драгоценном камне прожитых лет. Все в нем, тем щедрым грузом знания людей и жизни, знанием, до которого мне, глупой, не дойти никогда. Я могу только чувствовать эту силу… Как только я вспоминаю его лицо и улыбку, я тут же успокаиваюсь и опять падаю в сонное тепло, но пока засыпаю, успеваю еще передумать столько всего, сладкого и горького...
Следующий взрыв мечты радостно выдергивает меня из теплого сна – теперь можно забыть о камуфляжных штанах с карманами на коленях и нарукавниках, и можно будет ходить на работу в платье, и вообще в чем хочется! и у меня же будет хорошая зарплата – ошалело понимаю я, снова засыпая под неслышное дыхание Егора. Я все равно слышу, как он дышит и услышу во сне, когда завозится в кроватке, а смесь готова и теплая в закутанной в пуховую шаль бутылочке... он требует ночной перекус все реже. Говорят - надо отучать, но мама сказала – пока ребенок хочет, пусть ест. Мама ночью спит, но один или два раза встать к Егорке я могу. Могу, я много чего могу, вот только уснуть сейчас я не смогу точно! Да и ладно, это не страшно. Все равно завтра я буду свеженькая, как зеленый огурец, так уж я устроена. Отчего так, не знаю, но у меня очень много сил. А сна мне хватает шести часов в разбежку, и еще! я же теперь буду делать прически! У меня блестящие и длинные волосы, я расчесываю их по двадцать минут утром и вечером, как учила бабушка. И я весь вечер отмокала в ванне, а потом расчесывала их, и достала с антресолей выпускные босоножки. И у меня красивые ноги, просто их никто не видел в камуфляжных штанах и фартуке. У меня все красивое, до сумасшествия. Когда я вижу себя голой в зеркале, мне хочется рыдать. После родов грудь стала на два размера больше, хотя прежних форм – увы... Егорка сосал два месяца, и молока было много, а потом вдруг оно закончилось. Как будто краник закрылся. Хотя мой ребенок и не переживал, похоже - он с восторгом перешел на смесь, правда еще месяцок побаловался грудью. Помучил меня мужик мой, сытый и улыбчивый, причем никаких аллергий. Да, оттянул мне чуток буфера мой парень, и все же до безумия красиво. И хочется рыдать, тоже безумно. Все мои парни придурки, я знаю это так же точно, как то, что у меня до сумасшествия красивое тело. Они – придурки, и тот мужик, что приглашал меня к себе домой, пока его жена была на курорте, псих и извращенец. И слабак. И тот, другой, тоже, хотя и без жены, тоже был придурок и слабак. Все, я не буду больше вспоминать. Никогда не буду вспоминать, они все остались там, за рынком у метро, гнилыми яблоками и грязью у бордюра.
Потрясающе, сколько всего можно передумать за секунды до того, как уснешь, особенно под тихое тиканье часов и неслышное дыханье малыша. И с надеждой на завтра.
В ту ночь мне снились белые легкие платья, которые я примеряла одно за другим – одно воздушнее другого, их нежные юбки ласкали кожу теплым ветерком, и почему-то были еще мотыльки, много-много искрящихся мотыльков.
* * *
Он не обманул. Он встретил меня на нулевом – на самом деле четвертом по высоте этаже стеклянной колонны, вернее, сияющего летними лучами дома, заметного издалека высотного дома недалеко от центра. Он был высокий и стройный, в строгом сером костюме, и красивый, как Принц. Ни один молодой принц не смог бы и близко сравниться с ним, уверенным и тонким, строгим и насмешливым – я подумала об этом сразу, как только он улыбнулся мне навстречу и снял весь мой страх одной фразой: — Первый тест пройден, Машенька. Пунктуальность – одно из главных достоинств, не так ли?
И все было как сказка. Меня приняли и завели на меня трудовую книжку, и лысый кадровый менеджер был вежливый, несмотря на прицельный взгляд в мое декольте – очень скромное, кстати, а с новыми обязанностями меня знакомила смуглая дамочка, обвешанная жутким количеством бус и цепочек, и выглядевшая в этом отстое потрясающе стильно. Я сразу позавидовала – не охапке ее бус, а гордой шее и бедовым глазам. И все вокруг тоже было потрясающее - стекло и блеск, стильная одежда длинноногих девиц, их законченная уверенность и шкодный флирт, и танцующий цокот каблуков - а у меня шумело в ушах и в голове звенело. Я откровенно висла и плавала... моя наставница прищурилась в мои косые глаза, сбегающие на затылок, и сказала, – не обращай внимания, просто рейтинговый кастинг, они все ужасные зазнайки. Бывают и тихие дни. А потом опять посмотрела на меня... и похоже, оценила – еще разок. Да, она осмотрела меня другим, быстреньким и непроницаемым взглядом, сверху вниз, и конечно, я от этой оценки почувствовала себя в своем платьице из индийской марлевки и с плетеной косой... если прилично выражаться, то деревенской Машкой с водокачки. И поражалась, что все еще что-то соображаю, болтая с этой Амурой.
Как бы там ни было, через полчаса знакомства мы с ней уже сплетничали, а через неделю стали не разлей вода. Мои школьные подружки не были и на палец такими интересными, как она и все эти дамочки из Дома Моды, поразившие меня та-а-аакими контрастами... И нюансами тоже. Разница была глобальная, во всем - и картинка и смысл, и до меня дошло – те, школьные интересы, оказались всего лишь букварем с туфтовыми картинками, а для меня, глупой, закончились пеленками и коляской. Хотя об чем-чем, а об этом я никогда не жалела и не пожалею.
Все было замечательно, эта работа была моя! Моя!! Я поняла это на второй же день, просто в первый мне было не до понимания, я была зажатая как первоклашка, ошалевшая от свалившегося на мою голову счастья, а на второй – поняла! И мой красный стол, и четыре телефона, и селекторная связь, и комп, все стало игрой и даже уставала я счастливая, с шипучими иголочками под кожей, как от газировки. Я танцевала со своей усталостью, неслась, летела – домой, к Егорке. И аванс мне выписали сразу, даже просить не пришлось, и строго намекнули: имидж, Мария! Ну насчет имиджа меня уговаривать не нужно было, и дамочек тоже. Было здорово. Меня тискали и таскали в мастерскую и в дорогущие бутики по распродажам, вертели как куклу, спорили и дрались за то, кто прав и что мне нужно – деловой мини-костюм с длинным пиджаком, или платья стиля Милано, или брючки Гавроша. Все было классно, так классно...