Платон медленно угасал, сидя в гостиной внизу. Его взгляд остекленел, а дыхания почти не было слышно. Он не замечал ничего, что происходило вокруг. Амелин не слышал слов утешения, которыми успокаивал его Мэтт, не заметил ухода Бейкера наверх, не обнаружил исчезновения Яшки вслед за ним – ничего этого для него не существовало. Было только одно – ОНА. Это не только Ле истекала кровью наверху, они умирали оба. Капля за каплей и из него уходила жизнь. Ему было неизвестно, сколько времени он просидел вот так, погружаясь в бездну отчаяния. Мужчина просто мысленно разговаривал с любимой, прося ее остаться вместе с ним. В его сознании одна за другой всплывали картины их совместного счастья, такого полного, такого неисчерпаемого и … такого короткого… Он не может его потерять, он не сможет жить по-другому!
«Не может быть, чтобы счастье было так скоротечно… Не может быть! Она не может покинуть меня сейчас, когда я только ее нашел! Не может! Лешик, Лешик, не уходи от меня, не покидай своего глупого мужа, не уходи!». Он не заметил, как скупые и горькие слезы отчаяния потекли по его щекам, и очнулся только тогда, когда получил увесистый шлепок по лицу.
Глаза его приняли более или менее осмысленное выражение, и Платон услышал громкий шепот того, кто отвесил ему оплеуху – шепот Яшки.
- Живая она, слышь, живая и дохтур молвит, что и жить будет, коль он ей пойлом каким-то поможет…
В эту секунду Амелин пришел в себя, схватив мальчишку за плечи.
- Что ты сказал? Повтори!
- Живая она, слышь, живая! Только шериф, козел, кое-что задумал, чтобы ее у тебя отнять.
И цыганенок выложил все, что слышал сидя на карнизе. К его великому удивлению, Платон как-то уж больно спокойно воспринял все эти нерадостные новости.
А Амелин просто думал о том, почему все так произошло. В его голове уже долго зрела одна мысль, и вот только теперь он понял то, что не давало ему покоя уже довольно долгое время.
«Вот о чем говорила тогда цыганка… Она не о Кассандре гадала, а о Лешике… Три раза терять и обрести… Только если будешь жить праведно… А я… Она ведь такая чистая, а я чуть не измазал ее грязью… Нельзя мне с Лешиком жить во грехе, нельзя… Ее жить оставили, чтобы я это исправил… И я сделаю… Господи, сделаю так как Ты велишь… Ты мне дал возможность все изменить… Простил, пожалел, счастье послал… Она будет моей женой не только по людскому, а и по Твоему Закону Высшему, Православному, а Ты ее сбережешь для меня,  я знаю… Теперь знаю… А Бейкер, Бейкер сам себя накажет тем, что хочет сотворить». И тут в душе мужчины наступил покой. Кто-то уверил его в том, что он пришел к верным выводам и правильному решению. Только действовать надо было немедленно.
Именно поэтому, когда вниз сошел Митчелл в сопровождении шерифа, Амелин был готов разыграть еще одну пьесу, ничем не хуже той, что когда-то устроили они вместе с Ле.
«Только ничем себя не выдать… Держи себя в руках. Не покажи, что что-то знаешь. Играй! Ради себя и нее, играй!»
И он сыграл. Сыграл так, что у двух обманщиков не возникло никакого сомнения в том, что Платон поверил в их ложь. Его вид говорил о том, что половина слов доктора прошла мимо ушей, после того, как Митчелл, то и дело, заикаясь и спотыкаясь на каждом слоге, выдавил из себя:
- Я сожалею, н-но мне н-ничего н-не удалось с-сделать и … я н-не смог с-спасти В-Вашу ж-жену… Она… Она…
- Она мертва, - грубо закончил за доктора Бейкер, внимательно вглядываясь в лицо Амелина, который заставил себя застыть как мраморное изваяние.
Яшка и Мэтт затихли, сообразив, что Амелин что-то задумал. Тот кивнул головой и еле слышно застонал, от осознания того, что будет вынужден расстаться с женой, пусть и ненадолго. Он уже точно знал, что выздоравливать женщина будет без него. «Прости меня, Лешик, но иначе нельзя… Надо сейчас расстаться, чтобы потом встретиться навсегда… Навечно…». Митчелл и Бейкер еще что-то говорили, а он не слушал, думая о том, как реализовать свою задумку.
Мужчина даже не подозревал, как выглядел в этот момент, а вот Митчелл, наблюдая за ним, решил, что не сможет промолчать, а потому, как только Амелин вышел из дома Бейкера в сопровождении товарищей, доктор тихонечко проследовал за ним. За углом салуна Бешенного Вилли, он окрикнул мужчину.
- Мистер Амелин, сэр, подождите!
Платон медленно повернулся к Митчеллу, меча молнии из глаз.
- Что Вы хотите мне сказать, - медленно, растягивая слова, спросил он.
- Я не могу обманывать Вас… Ваша жена жива, шансы на полное выздоровление очень велики, к моему глубокому удивлению. Это все Бейкер, он…
И тут Митчелл замолчал, увидев, как взгляд Платона смягчился.   Мужчина не дал врачу продолжить, остановив его нетерпеливым жестом.
- Я знаю…
- Что? Знаете и так легко реагируете?
- Подождите, мистер Митчелл. Выслушайте меня… Я понимаю, как выглядит со стороны мое теперешнее поведение, но вы должны понять, что дороже человека, чем та женщина, что лежит сейчас в доме шерифа для меня нет… Мы оба из России, и вам американцам нас никогда до конца не понять, хотя, вроде как мы и одинаковые… Она не жена мне по моей вере, мистер Митчелл, и все это – наказание за жизнь во грехе… Я это точно знаю… Мне такой подарок сделали, а я его в грязь сапогом… Вот и получили мы оба… Но теперь все будет по-другому. Ле будет моей женой… Будет. Она и так моя жена, МОЯ и больше никто ее не получит.
Доктор ничего не понимал, но спустя несколько минут, узнав от Платона все обстоятельства их весьма интересного брака с Ле, сделал правильные выводы, хотя и не вся картина возможного будущего влюбленных сложилась в его голове.
А Амелин продолжал сбивчиво говорить.
- Я сейчас могу ей только навредить. Если шериф решил драться за нее такими методами, мне сейчас лучше держаться подальше, но не бездействовать, а заняться тем, чтобы привязать ее еще крепче  к себе, так чтобы никто и ничем не мог нас разлучить… И я знаю, как это сделать, но на это нужно время… Я-то справлюсь сам, а вот Ле…  Ле нужна помощь… Ваша помощь, доктор… Не оставляйте ее одну, не подпускайте к ней  эту тварь, пока она не пришла в себя, а потом она и сама справится… Я знаю, она сильная… Вы даже не представляете, до какой степени она сильная, доктор… Она дождется меня, я знаю… Только помогите ей и мне тоже…
- Я сделаю все, что смогу… Должен Вам сказать, что Ваша жена уникум… Ей просто повезло, что пуля прошла по данной траектории… Я такого за всю свою жизнь не видел… Ее кто-то сохранил… И теперь я догадываюсь для кого и КТО. Я думаю, что она поправится достаточно быстро для такого ранения… Ориентировочно, месяц, полтора. А потом потихонечку можно возвращаться к нормальной жизни…
- Я прослежу за этим, доктор, – пообещал Платон и пожал врачу руку.
- А я, в свою очередь, сдержу свое слово… Он ничего не сможет сделать Вашей жене, пока я буду рядом. А я уж постараюсь быть рядом с ней как можно чаще.
Утром следующего дня Платона Амелина уже не было в Де-Монте. Он отбыл в неизвестном направлении, о чем незамедлительно узнал шериф Бейкер. Он был просто счастлив, совершенно не догадываясь о том, что это стало началом провала его тонко задуманной хитрой игры.
***
Октябрь был очень теплым. Иногда вечерами могло показаться, что за окном стоял август, так светило и дарило свое тепло солнышко. Только в душе одного человека уже давно наступила зима. Тело ее уже было излечено, а вот сердце… Сердце плакало и рыдало от одиночества, на которое ее саму и ее любимого вынудили обстоятельства…
Ле выздоравливала достаточно быстро, но это не приносило ей особой радости, потому что ЕГО не было рядом. Она плохо помнила те минуты, когда ее ранили. В памяти сохранилась только одна отчаянная мысль, что Платон не может, просто не должен пострадать. Именно поэтому женщина и закрыла его собой, спрятала, утаила от смерти…
Но где он сейчас? Что с ним? Неужели, действительно, прав шериф, рассказывающий ей о том, как Амелин сбежал из города почти сразу же, поняв, что теперь его некому будет защищать. Нет! Не мог поступить так ЕЕ Платон, не мог, что бы ей не говорили. А Бейкеру только на руку оболгать, очернить ее любимого, потому как с недавних пор Ле догадалась о его намерениях по отношению к ней. Она всегда ощущала определенные волны, исходившие от шерифа, и эти волны всегда отталкивали от него. Женщина поняла, кого именно напоминал ей этот человек с самой первой их встречи. Вот почему он был так неприятен, вот почему все, что он делал, вызывало в ней отвращение, несмотря на то, что, в общем-то, он был неплохим шерифом.
Николас Бейкер был похож на Феликса Александровича Воронцова – ее дядю… Причем, похож до такой степени, что точно также держал Ле в неволе. Вот уже четыре недели она не покидала его дома. Четыре недели по сравнению с четырьмя годами ее прошлого заточения были пустяком, если бы не одно важное обстоятельство. Тогда она еще не знала Платона, не любила его, а теперь… Теперь все было иначе.
Месяц казался Ле вечностью, потому что Платона не было рядом. Потому что он был где-то далеко, но она знала, чувствовала, что он помнит о ней и любит. Ей напоминало об этом всё и вся, а также те, кого она на самом деле могла назвать своими товарищами. Вездесущий Яшка и Кривой Мэтт. Многое девушка отдала бы за то, чтобы сегодняшний вечер провести в их компании, а не Бейкера.
***
Ле повезло в том, что ее организм решил бороться со своим ранением без участия ее сознания. Доктор Митчелл помог в этом, приготавливая специальные настойки, которые туманили разум и позволяли его пациентке как можно больше времени находиться в состоянии покоя. Это была прекрасная причина, чтобы запретить посещения Ле Бейкером и не тревожить ее. Шерифу было разрешено навестить ее лишь раз за две с половиной недели, да и то на несколько минут.
- Я уже говорил Вам, Бейкер, что ее состояние еще вызывает опасения, - упрямо и твердо стоял на своем доктор. – Женщина слаба и лежит без сознания. Незачем нарушать ее хрупкий покой. Позвольте организму самому решить, что и когда включить в активный процесс жизнедеятельности.
- Ну, хорошо… Но зачем Вы сидите возле нее по ночам? – возмущался шериф, на что получал вполне спокойный и вразумительный ответ:
- Ночь – время кризисов и обострений различных заболеваний. В моей практике, к сожалению, были случаи, когда я не мог спасти своего пациента только потому, что меня не было с ним рядом ночью. Пока я тихо-мирно спал в своей постели, у бедняги экстренно начинался рецидив, и все! Я терял своего клиента. В данном случае, я не хочу таких повторов.
И Митчелл с довольным видом закрывал перед носом хозяина дверь спальни, в которой лежала девушка. Он поражался тому, с какой быстротой затягивается рана. Резерв ее организма, как ему казалось, был неисчерпаем и сам знал, что необходимо предпринять.  Митчелл отметил тот момент, когда можно было говорить о почти полном восстановлении тканей и функций пораженных участков тела, и с сожалением понимал, что не сможет больше поить девушку сонными настойками. Ей необходимо было восстанавливать силы не только физические, но и моральные, а для этого надо было иметь светлую голову.
И вот прошло еще несколько дней, на протяжении которых пациентка мучила своего лечащего врача только двумя вопросами, смысл коих был одинаков: «Где мой муж? Где Платон?». Митчелл не мог ничего ответить вразумительно, но успокаивал Ле как мог, пока Бейкер, поняв, что девушка окончательно пришла в себя и больше ей ничего не угрожает, не попросил доктора покинуть его дом.
- Теперь  моя очередь заботиться о ней.
В его планы входило безграничное обожание и преклонение перед ней. Подарками он хотел добиться взаимности. Бейкер думал, что теперь, когда женщина еще слаба, он получит от нее все то, чего давно и бешено желал, но надеждам его не суждено было сбыться.

Вечер заявлял о своих правах все сильнее. Темнота укутывала сад, и Ле решила выйти на балкон, подышать свежим воздухом. Сил уже почти не было, так угнетало ее расстояние между ней и любимым. Красота вечернего сада была не замечена девушкой. Она вся погрузилась в свои невеселые мысли, а поэтому не заметила движения в зарослях кустарника. Ле сама себе напоминала оголенный провод – так напряжены были ее нервы. Она видела Бейкера за ужином, отметила его решительные взгляды, чувствовала, что сегодня ночью ей придется открыто воевать с шерифом и не собиралась сдаваться. Он не получит ее. Никогда! Она принадлежит Платону!
Платон… Любимый… Единственный… Боль от разлуки снова сковала сердце, а слезы подступили к глазам и закипели на кончиках ресниц.
- Родной мой, где же ты… Почему ты не идешь, - вырвался у нее отчаянный стон, и тут откуда-то снизу из темноты зелени сада послышался знакомый, самый любимый голос:
- Не иду, потому что уже пришел.
Сердце девушки на миг остановилось, а потом заплясало в бешеном ритме. Ле ни секунды не задумывалась над тем, как ей поступить и что делать. Ей любой ценой, немедленно надо было оказаться рядом с ним, с ее любимым, а поэтому (да плевать на всё!), она, ловко взобравшись на перила балкона, прыгнула вниз, к Платону.
Амелин, скорее почувствовав, какой фортель она выкинет, чем, увидев его, едва успел поймать жену и вместе с ней упал на густую высокую траву под балконом. Не успел он выдохнуть от сильного толчка, как губы Ле накрыли его рот, и мужчина со стоном-рыком ответил на ее горячий и страстный поцелуй.
Сколько он длился – ответа не было, но вот двое сумели-таки оторваться друг от друга и утонуть во взглядах.
Они по-прежнему лежали в траве.
- Платон, - наконец-то смогла выговорить Ле, нежно дотрагиваясь до любимого лица.
- Лешик, – прошептал мужчина и осторожно потерся щекой о ее ладонь.
- Колючий какой.
- Как же я по тебе соскучился, маленькая моя, - выдохнул Платон и нежно дотронулся до губ девушки.
Та с радостью ответила на его поцелуй, и вот, какое-то мгновение спустя, уже не она лежала на муже, а он, нависнув над ней, опирался о землю своими сильными руками. Забыв обо всем на свете, эти двое страстно обнимали и целовали друг друга, оставив всякую осторожность. Платону уже было мало одних губ любимой. Он начал покрывать горячими поцелуями ее лицо, шею, но спуститься ниже ему помешала нить жемчуга. Незнакомое украшение, вид которого слегка его отрезвил. Амелин, неимоверным усилием воли, заставил себя оторваться от Ле и, замутненными от страсти глазами, поймал ее взгляд, наполненный любовью. Словно поняв его состояние и прочитав в его мыслях обо всем, что ставило меж ними преграды, девушка резко рванула нить, которая немедленно порвалась, и жемчужины, словно на рассвете капельки росы с большого широкого листа, скатились в густую траву, затерявшись среди зеленых стебельков.
- Подожди, - прохрипел Платон. – Подожди, я… Я так хочу тебя, но не здесь, не так, не сейчас…
Мужчина повалился на спину, растянувшись рядом с Ле, которая, повернувшись на бок, просто смотрела на него, будто впитывая в себя каждую его черточку.
- Где ты был все это время?
- Лешик, я не мог появиться раньше, честное слово! Я решал один очень важный вопрос!
- Какой же это вопрос был до такой степени важен, что ты оставил меня на растерзание Бейкеру?
Лицо Платона стало серым.
- Приставал?
- А то, как же! Конечно… Но он плохо меня знает… Мэтт давал мне правильные уроки… Ему надо написать учебник для таких маленьких женщин как я, у которых такие же острые коленки.
И тут Амелин рассмеялся, представив себе лицо Бейкера, который неслабо получил ногой в пах от этой невероятной женщины. В том, что удар был меток и силен, мужчина не сомневался.
- Ох, Лешик… Как я тебя люблю… Как же я тебя люблю!
И он снова не удержался и поцеловал жену, уложив ее на себя.
- Ну почему ты так долго, - упрямо шептала Ле, уткнувшись мужу куда-то в грудь.
Ее слеза, как самая прекрасная в мире жемчужина, скатилась по нежной щеке, сорвавшись с уже мокрых ресниц…
- Я хотел к тебе вернуться светлым, Леш, светлым, а не тем, каким был…
- Мне все равно… Я ТЕБЯ люблю, а ты всегда был светлым для меня, Платон.
Мужчина медленно и осторожно, нежно, будто боясь, что она его оттолкнет, коснулся губами ее губ. В который раз ему приходилось сдерживаться с ней, Платон уже со счета сбился. Он снова ждал. Ждал, примет ли Ле его отъезд даже ради того, что он задумал.
И тут девушка ответила на его поцелуй и не отстранилась, а, наоборот, крепче прижалась к его телу. Это было настоящим волшебством, и он не мог против него устоять. Ее сладкие губы Ле почему-то передали ему легкий привкус яблоневого цвета, и это сводило его с ума.
Спустя несколько минут Амелин выругался и резко поднялся с земли, потянув за собой жену. До него внезапно дошло, ГДЕ они и что надо немедленно убираться как можно дальше от этого места. Как и в первую их встречу, мужчина взял девушку за руку и сказал:
- Пойдем со мной.
- Пойдем, - с улыбкой ответила Ле, и через минуту эта удивительная пара перелезала через ограду дома Бейкера, за которой их ждали лошади.
В саду наступили тишь и покой. Будто ничего и не было. Будто здесь только что и не пылала страсть. И только в темно-зеленой траве розовато-бежевые жемчужины, как перламутровые слезы, напоминали о воссоединении двух любящих сердец.
***
Уверенно взобравшись в седло, Ле поймала на себе обеспокоенный взгляд мужа.
- Ты как? – вырвалось у него.
- Хорошо… Доктор Митчелл не будет возражать против небольшой конной прогулки.
- В том-то и дело, что она большая, - помрачнел Платон.
- Да и против большой тоже, - улыбнулась девушка, а потом тихо добавила, наклонившись к нему, - если ты будешь рядом.
- Обязательно буду, - ответил Платон и легко запрыгнул в седло.
- А мы далеко собрались?
- В Шайен.
- Зачем?
- А это и есть то дело, о котором я говорил… В этом местечке остановились русские. Они направляются дальше в колонию Dream Valley, что в Круктауне, но по моей просьбе - нас дождутся.
- А для чего?
- Я же говорю, увидишь, когда приедем.
Четыре часа бешеной гонки, и они были на месте - у небольшого аккуратного домика, который гордо носил свое название, кривовато написанное на  вывеске, гласившей: «Два льва». Большая группа людей уже ждала их на улице, несмотря на поздний час.
Впервые почти за три года Ле видела такое количество русских. Человек тридцать приехали в Америку осуществляя свою мечту о новой жизни, как когда-то сама девушка. Русская речь, прекрасней которой нет на свете, окружила ее со всех сторон, и она купалась в родном говоре, таких знакомых до боли словах и интонациях, звуках, как в теплой и ласковой воде. Ле и подумать не могла, что ТАК соскучилась по всему этому. Из состояния легкой эйфории ее вывел Платон, дотронувшийся до ее плеча.
- Сейчас еще одна небольшая поездка и все… Там уже ВСЁ готово…
- Да что готово-то? – умирала от любопытства Ле.
Платон рассмеялся, нежно обняв ее.
- Ну, погоди, любопытная моя… Увидишь, как только мы приедем…
- Вот только и кормишь обещаниями, - насупилась девушка.
- Не только ими. Прямо сейчас – легкий ночной ужин и вперед.
***
На рассвете кавалькада из переселенцев наконец-то подъехала к месту, куда стремилась попасть уже несколько недель - Dream Valley – русское поселение, основанное почти десять лет тому назад. За этот сравнительно небольшой срок, русские сумели сделать почти невозможное: превратить эту чужую землю в родную.
Ле с замиранием сердца смотрела на родные бревенчатые срубы, расписные наличники, заборы и плетни. Оглушенная впечатлениями окончательно, она остановила лошадь напротив небольшой, словно игрушечной церквушки, и в душе ее что-то приятно заняло в ожидании какого-то необыкновенного чуда. И это ЧТО-ТО произошло…
Платон спустился на землю первым и помог слезть с лошади Ле. Как только она твердо встала на мостовую, то в изумлении застыла, так как Амелин, не отрывая от нее своего какого-то странного взгляда, наполненного ожиданием, и совершенно не стесняясь окружающих, занятых, правда, своими собственными делами, опустился перед ней на колени, не выпуская ее руки из своей теплой ладони, взмокшей от напряжения.
- Платон… Ты это, что? – только и смогла вымолвить девушка.
Платон, серьезный как никогда, ответил:
- Лешик, то есть…Владилена Владимировна Воронцова… Согласны ли Вы, стать моей женой?
Ле судорожно сглотнула.
- Я же уже и так…
- Нет! Ты не поняла, - мотнул головой мужчина. – Я взаправду тебя спрашиваю… Ты.… Вот именно ТЫ, согласна выйти за меня, вот такого?
Девушка молчала лишь секунду или две, а потом тихо ответила, мягко улыбнувшись:
- Если этот вопрос ко МНЕ, то ты слишком официально его задал, - и Ле потянула мужчину к себе, поднимая его с колен.
Тот встал, нежно обнял ее и спросил снова:
- Лешик, ты выйдешь за меня замуж?
Девушка подняла сияющие счастьем и любовью глаза, посмотрела на любимого и ответила такое долгожданное:
- Да…
- Тогда пойдем, - хрипло прошептал Амелин, почувствовав, как отпустило его странное напряжение последних дней, и они вошли в церковь.
Спустя час в их жизни кое-что изменилось навсегда. Пара вышла на улицу из святого места и принимала поздравления от чужих, но, почему-то, ставших такими близкими людей. Ле стоило закрыть глаза, и перед ее мысленным взором вставал небольшой, любовно устроенный добрыми руками аналой, освещенный сотнями свечей. Именно перед ним ее и Платона обвенчал отец Серафим, местный православный священник.
Когда за две недели до этого в их деревеньке его отыскал странный взъерошенный человек с горящими как уголья глазами, Серафим просто не мог отказать ему в его просьбе. В этой новом, совсем недавно, незнакомом краю, желание этого мужчины обвенчаться со своей любимой по православному обычаю было бальзамом на раны священника, до сих пор пораженного диким нравом страны, в которую занесла его судьба. Батюшка счел этот обряд добрым знаком и с легкими душой и сердцем соединил мужчину и женщину, бесконечно любящих друг друга. В его церковной книге была сделана соответствующая обряду  надпись, с которой нотариус, специально приглашенный женихом из самого Де-Монта, снял копию и заверил ее по всем законам штата.
Теперь по законам Божеским и человеческим Платон и Владилена стали супругами.

ЧАСТЬ 2
Апрель, 1874 год
***
Как-то совсем незаметно прошли три года… Три года наполненных светом и теплом настоящего счастья и любви. Это не правда, что нет абсолютно счастливых людей – Платон и Ле были ими. Их счастье становилось еще больше, когда они были только вдвоем, когда они ждали друг друга, когда веселились, когда ссорились… И особенно, когда ссорились, потому что знали, что еще чуть-чуть, еще немного и они будут мириться, нежно-нежно, еще раз доказывая свою любовь.
За три года многое изменилось. Для Hope Home наступил период расцвета. К нему вернулась былая роскошь, если не в большем размахе, чем раньше. Лошади Платона Амелина стали известными по всей стране, особенно после того, как Буян, тот самый, первый жеребенок от Буйного и Ясноглазой, которого так ждал Яшка, выиграл скачки в Балтиморе несколько раз подряд, а спустя год его успех повторил Вихрь, а потом еще один и еще…
Конный завод Амелина процветал, пастбища находились в прекрасном состоянии, как и все хозяйство в целом. Hope Valley, который Ле подарила друзьям, в руках Смитсонов не потерял своей прелести, но в добром старом домике все бывали набегами, предпочитая там отдыхать, а не работать. Hope Valley было тем самым местом, где начался совместный путь Амелиных, и они не могли просто так забыть о нем, хотя и в Hope Home они оба вложили немало сил своих душ и сердец.
Но больше всего за эти три года изменился Платон. Наверное, то, что его отец был выходцем из высшего света, наконец-то, проявилось не только на генетическом уровне, но и во внешних проявлениях. Платон Амелин стал настоящим Хозяином. Именно Хозяином с большой буквы, а не просто так. Он стал олицетворением  благополучия, благосостояния, благовоспитанности, здоровья и счастья в одном лице. Наемные работники почему-то никогда, вопреки американской традиции, не называли его по фамилии, а только, как принято у русских – по имени-отчеству и только с уважением: «Платоон Гаврииловитсч».
Амелин сам поражался некоторым из своих теперешних привычек и барских замашек: он стал тонким ценителем отборных сортов кофе, чая и матэ, да до такой степени, что в кладовой Hope Home было великое множество тюков с самыми разнообразными их сортами. Платон любил вечерами сидеть в любимом кресле, пить чай вместе с Ле, удобно устроившейся у него на коленях, и тихо беседовать с ней о чем угодно, прерываясь только для того, чтобы поцеловать ее.
Амелин открыл в себе тягу к искусству, и теперь стены Hope Home украшали чудесные картины, принадлежащие кистям известных мастеров. Он заделался самым настоящим франтом и всегда был «с иголочки» одет.
Это был новый Платон Амелин… Новый и в то же время старый, точнее, прежний, потому что для Ле муж всегда был таким. Под ее любящим взором этот человек просто раскрылся до конца, получив для этого самое элементарное – возможность сделать это в положительном ключе. Эта простая возможность изменила все и в нем самом и все рядом с ним.
***
Ле улыбалась, глядя на скачущего во весь опор к дому мужа. Он опаздывал на важную встречу, но понятия не имел о том, что сегодня жена не намерена отпускать его от себя ни на шаг. Слишком уж долгими оказались эти три дня разлуки, слишком тоскливыми были они…
- Нет уж, господин Амелин. Сегодня я Вас никуда не отпущу… Тем более, что на встречу отправился Сэм, а уж он-то не упустит выгоды и продаст лошадей так, как будет выгоднее нам, а не кому-то другому… Так что , господин Амелин, сегодня Вы только мой…  Только мой!
Так шептала женщина, когда выбежала навстречу мужу. Минута, другая и вот уже всадник останавливает лошадь, сильные мужские руки крепко обхватывают Ле за талию и легко и без усилий поднимают вверх, в седло, прижимают к большому мужскому телу, а сухие горячие губы накрывают ее рот.
Лошади остается только топтаться на месте, ожидая нового приказа, но хозяин совершенно не торопится – он целуется с женой. С женой, с которой он не виделся целых три дня! Мучительно долгих и томительных для него дня. С женой, которую до сих пор любит так, что немеют руки, ноги, а голова… В голове просто разрывается фейерверк!
Но вот, наконец, их губы размыкаются, и Платон утопает в глазах любимой.
- Леш… Лешик, маленькая моя, - только и смог прошептать он.
- Платон, милый … Как же ты долго, - так же шепотом ответила Ле и прижалась к нему.
- Леш, я такой грязный!
- Отмою, - многообещающим тоном сказала она, но муж, перехватив ее ладони, ласкающие его грудь через ткань рубашки, серьезно ответил:
- Нет, не сейчас… Ты же знаешь – у нас встреча, дорога не близкая, то да сё…
- Но Сэм уже выехал…
- Одного Сэма на этой встрече недостаточно… Леш, - предостерегающе глянул на жену Платон и тронул лошадь с места.
Через пять минут они остановились. Амелин осторожно спустил жену на землю и только потом спрыгнул с лошади сам, взял кобылку под уздцы и повел к конюшне.
- А как же ванна? – разочарованно спросила Ле.
- Я вымоюсь у колонки, - твердо, но с явным сожалением в голосе ответил Платон.
- Как работник?
- Да, как работник… Ведь ты все равно спокойно вымыться не дашь…
Ле рассмеялась и согласно кивнула головой.
- Ты прав, не дам… Я по тебе соскучилась… Очень…
Супруги застыли друг напротив друга, но Амелин нашел в себе силы прервать это гипнотическое воздействие жены на самого себя и направился к колонке.
Через десять минут он был готов. Осталось только одеться, и Платон, честно говоря, побаивался подниматься к себе, зная, что может произойти между ним и Ле прямо сейчас.
Господи! Если бы она только знала, как он сам по ней соскучился за эти три дня! Как ему хотелось сейчас быть с ней, обнять, прижаться всем телом так сильно, чтобы стать единым целым, а потом…
Платон шумно выдохнул… Вот дурак, боялся Ле, зато сам себя накрутил так, что лучше некуда.
Мужчина раскрыл свой гардероб и достал оттуда свой костюм. Когда ему осталось одеть жилет, галстук и пиджак, дверь бесшумно открылась, и в спальню вошла Ле. Она с большим удовольствием смотрела на отражение мужа в зеркале, а потом вдруг сказала:
- Как хорошо, что ты не волосатый!
- Это ты к чему? – ошарашено спросил Платон и тут же пожалел о своем вопросе, так как женщина расстегнула его рубашку и, раскрыв ее полы, начала рисовать различные фигуры на его, теперь уже обнаженной, гладкой загорелой груди. От ее легких прикосновений по всему его телу пробежала такая волна желания, что он на мгновение задохнулся.
- Леш, - простонал он.
- Что? – наивно спросила та, сменив пальцы на его груди на свои губы.
- Черт! Нам же пора… Нас ждут… Переговоры…, - а тело уже отказывалось ему подчиняться.
Руки обхватили миниатюрную фигуру жены и притянули к себе, лаская спину через тонкую ткань платья. Его сводила с ума ее манера не носить корсета, что позволяло, будто чувствовать кожу, нежную, шелковистую, зовущую….  «Хотя с ее тонюсенькой талией эта деталь  туалета ей и не нужна вовсе», - пронеслось у него в голове перед тем, как Ле совсем стянула с его плеч рубашку и припала губами к впадине у ключицы. Платон зарычал и подхватил жену на руки.
- У-у, к черту все!.. Сэм справится без нас…
- Минуту назад, для тебя так важны были эти переговоры, - медленно растягивая слова, шепотом проговорила Ле, зарывая свои изящные пальчики в густую шевелюру мужа, черную, как вороново крыло.
- Самое важное для меня – это ты, - серьезно прошептал Платон и осторожно, будто самую хрупкую вещь на свете, положил Ле на кровать…
Надо сказать, что Сэм в тот вечер все-таки заключил сделку, проведя блестящие переговоры.
***
Эта удивительная яркая жизнь бесила только одного человека – бывшего шерифа Бейкера. Он ничего не забыл, ничего не простил и не переставал желать того, чтобы союз Ле и Платона распался. Теперь Бейкер ненавидел женщину, которую когда-то страстно желал, и именно поэтому не прекращал копаться в ее прошлом, которое принесло ему немало интересной информации.
И вот однажды его затаенное желание приобрело реальные черты. Он сделал все для того, чтобы в один ничем не примечательный день кое-кто постучал в дверь Hope Home, чтобы перевернуть жизнь Владилены Владиславовны Амелиной, как тогда казалось мужчине, раз и навсегда…
Тот стук в дверь сразу же насторожил Ле. Это был чужой… Чужой, в смысле, не просто незнакомый, а по настоящему чужой…
Недобрые предчувствия охватили ее сразу, как только она сошла вниз к вошедшему. Высокий, сухощавый человек, державший спину настолько прямо, что, казалось, этого эффекта он достигал с помощью проглоченной жерди, холодно смотрел на нее сверху вниз.
«Англичанин», - промелькнуло в сознании Ле, и в душе прозвенел еще один тревожный звоночек.
- Я могу видеть Владилену Владиславовну Воронцову? - спросил наконец-таки странный посетитель.
- Это я, но моя теперешняя фамилия Амелина, - поправила мужчину Ле, но он не обратил на это никакого внимания.
- Меня прислала сюда ваша прабабушка герцогиня Лаунберри и велела привести Вас к ней в Лондон, - монотонно продолжил свою речь незнакомец.
- Для начала Вам, мне кажется, необходимо, хотя бы, назвать себя, - довольно холодно ответила ему Ле, ругнувшись про себя одним из любимых ругательств мужа.
Мужчина пожал плечами.
- Джордж Стоун, бывший агент с Боу-стрит. Сейчас возглавляю частное сыскное агентство и еще раз повторяю, что меня наняла герцогиня Лаунберри, для того, чтобы…
- Не надо повторять мне одно и то же по нескольку раз. Я не глупа и не глуха, как некоторые их тех людей, которым действительно это нужно, - теперь наступила очередь Ле перебить своего собеседника. – Скажите, а почему прабабушка, которой не было до меня дела почти восемь лет, только сейчас воспылала ко мне такой любовью, что хочет немедленно видеть меня рядом с собой и не абы где, а в самом Лондоне?
Она помнила свою английскую родню очень смутно. Ей было что-то около тринадцати, когда мать решила навестить свою бабушку в Лондоне. Ле помнила холодную встречу и изучающий взгляд довольно молодой и еще красивой женщины – герцогини, которая ни при каких обстоятельствах не разрешала называть ее бабушкой… Как же сильно она отличалась от Феофановых! От папиных родителей волной исходило тепло и забота, а здесь был только холод и цепкое изучение, постоянный контроль и, как это ни странно, ожидание того, что ты вот-вот сделаешь что-то не так. Тогда же Ле познакомилась со своим красавцем кузеном – Брендом, который поначалу ей очень понравился. Но после одной сцены в коридоре, весьма смутившей девочку, ей удалось разглядеть его истинное лицо, которое мало чем отличалось от лиц окружавших ее тогда английских родственников.
- Год назад умерла двоюродная сестра Вашей матери – графиня Аделаида-Лилиан-Эмилия-Фредерика Мак-Бейн, леди Своннет, а так как детей у нее нет, а муж умер еще раньше, в соответствии со средневековыми законами Шотландии, откуда берет начало род Мак-Бейнов, теперь именно Вы – очередная графиня Мак-Бейн.
- Погодите, я что-то ничего не понимаю…
Сыщик вздохнул и терпеливо пояснил.
- У герцогини от первого брака с графом Мак-Бейном было только две дочери – старшая Августа и младшая Элизабет – ваша бабушка...
- Елизавета Николаевна, - прошептала про себя Ле. – Мама мамы.
- Вот именно. Графский титул, за неимением мужчины-сына перешел к Августе – тете вашей матери. Ваша бабушка Элизабет, выйдя замуж за господина Феофанова, порвала почти все связи с Англией и связала свою жизнь с Россией…
- И, слава Богу, - прокомментировала Ле рассказ чужака, который был ей совершенно не интересен.
- Потом у Вашей бабушки родилась Ваша мать – Елена, а у Августы – единственная дочь Аделаида, которая стала следующей графиней Мак-Бейн. Детей у нее не было, она часто болела, три года назад похоронила мужа, а потом и сама отошла в мир иной, так что получается, что Вы единственная из прямых потомков графа Мак-Бейна, кто может примерить на себя его титул. Дети леди Даунслей от второго брака, к ее глубочайшему сожалению, не имеют никаких прав на него.
Наступило тягостное молчание, которое Ле не хотела прерывать. В ее душе кипело возмущение, и не было никакого дела до ее великосветской английской родни. Где были они все, когда погибли ее родители? Где они были, когда дядя издевался над ней, как только мог? Где была ее высокородная прабабушка, когда ей пришлось бежать в Штаты?
Молчание женщины говорило само за себя, пока она не выдала:
- Ерунда какая-то…
Стоун занервничал и опять начал что-то говорить.
- Ваша прабабушка считает, что Ваше место в Лондоне, рядом со своей семьей.
- Значит, как я понимаю, не прабабушке нужна правнучка, а графиня нужна герцогине, так?
Опять повисло молчание, но не надолго.
- Знаете-ка что, - задумчиво проговорила Ле, - идите-ка Вы отсюда, пока я добрая.
Стоун сначала не понял ее слов, а потом, растеряв все свое хладнокровие, сорвался на крик:
- Да вы хоть понимаете, от чего отказываетесь?
- Прекрасно, потому и прошу: уходите!
- Но…
- Никаких «но». Раз входили сюда, то, значит, знаете, где дверь, а если нет, то Мэри Вас проводит.
Позвонив в колокольчик и отдав приказание служанке, Ле пулей влетела наверх. Она едва дождалась прихода Платона, чтобы обо всем ему рассказать. Негодование просто выплескивалось из нее, его можно было даже ощутить физически, но Амелин не разделил ее эмоций, а как-то внутренне напрягся.
- Леш… А ты действительно не хочешь встретиться со своей семьей?
Женщина удивленно подняла на него глаза и внезапно обняла его. Крепко-крепко.
- Дурачок ты мой глупенький… Ведь это ты – моя семья. ТЫ, и только ТЫ ОДИН.
Платон прижал жену к себе еще сильнее, если это можно было представить, и застыл, наслаждаясь ее близостью.

Как и подозревали Яшка с Амелиным, бывший шериф кое-что знал обо все этой истории, и мужчина решил выбить из него информацию тем способом, о котором давно мечтал.
Платон действительно полностью восстановил свои силы: Бейкеру хватило всего трех ударов, чтобы он перестал быть похожим на сияющего красавчика. Амелин сломал ему нос, разбил губу и, похоже, помог выпасть зубу, который до этого плоховато держался у того во рту.
- Хорошо, я скажу тебе, как зовут ее родственников, где они живут… Все, что ты хочешь… Но скажу только для того, чтобы потом посмотреть, как тебя раздавят! Она никогда, слышишь, никогда не вернется к тебе!
- А это мы посмотрим, - спокойно улыбался Платон, забирая листок с именами людей, у которых ему предстояло искать жену.
Сказать прямо, звучали они весьма внушительно:
«Дядя – Генри-Марк-Уильям-Фицлерой Гендрик, барон Уолтерсмайн;
Тетя – Октавиана-Мария-Елизавета Гендрик, графиня Фолкман;
Кузен – Ричард-Брендон-Даглас Бернетс, герцог Глиммендейл;
И, наконец, прабабушка (заварившая всю эту кашу) – Анна-Хильда-Евгения-Глория Айриш-Мак-Бейн-Гендрик, герцогиня Лаунберри, леди Даунслей».
Список был небольшим, но громким, но и это не пугало Амелина. Он должен найти Лешика, и он ее найдет. Найдет, во что бы то ни стало.
Говорят, лето лондонские аристократы проводят в имениях… Вот с них и начнем. Сначала Глостер, потом Девон, потом Бат и, наконец, Лондон.
Ну, Туманный Альбион, встречай беспокойных гостей! Мы уже близко.
***
Жизнь Ле стала похожа на обморочный кошмар. Для ее здоровья оказалось не шуточным то одурманивание, с помощью которого ее удерживали на корабле, а потом и у бабушки. Женщина упрямо твердила, что ее должны вернуть домой к мужу. Даже в бреду с ее губ слетало одно единственное имя «Платон».
Но исполнители всего лишь делали свое дело: они должны были доставить женщину к своей клиентке и сделали это. Первая их встреча не отложилась в памяти Ле.
Герцогиня Лаунберри, леди Даунслей оценивающим взглядом посмотрела на правнучку, которую принесли в ее лондонский особняк еще без сознания, с удовлетворением отмечая благородство черт ее лица, и с огорчением видя, что молодая женщина совершенно не похожа на свою английскую родню.
- В ней победила русская варварская кровь, - подытожила леди, вспоминая присланные из России портреты зятя, его родни и внучки, подумав при этом: «Как бы не пришлось нанимать для нее учителей…».
Но никого нанимать не пришлось. Ле, придя в себя, просто покорила прабабушку своими воспитанием и манерой держаться. Неудовольствие герцогини вызвало то, что правнучка никак не отреагировала на то, что теперь она принадлежала  к одному из знатнейших семейств Англии, и что сама она стала графиней Мак-Бейн.
Ле все это было безразлично. Она настойчиво требовала отправить ее обратно в Америку, но прабабушка была подобна кремню.
- Наша фамильная честь и так была запятнана, когда ты … попала в ТУ историю, - намекала герцогиня на ее дядю, - а еще, когда совершила то, что совершила… Довольно! Даже письма не отправишь без моего разрешения! Члены нашей семьи не должны больше вляпываться во всякое такое… Ты начнешь жизнь с чистого листа!
- Но я замужем!
- Я слышала о незаконности этого союза, и…
Но леди Даунслей не смогла договорить, так как правнучка, вскочив с места, медленно и четко проговорила:
- Довольно! Я поняла! В Вашем доме я нахожусь отнюдь не как гостья, а как пленница. Но если Вы рассчитываете, что я, повинуясь Вашей воле, начну выезжать в свет и выйду замуж по Вашему же выбору, то Вы сильно ошибаетесь. Я ВЕНЧАНА с Платоном Амелиным по всем законам русской православной церкви, к которой я отношусь, и только ЭТОМУ человеку я принадлежу телом и душой! Только ОН будет моим мужем до конца дней! Вы слышали это? Так вот, запомните: я никогда не буду плясать под Вашу дудку в этом вопросе. НИ-КОГ-ДА!
Ле развернулась и ушла к себе, оставив герцогиню в состоянии готовящегося к извержению вулкана. Никто и никогда не позволял себе говорить с леди Даунслей так, как это только что сделала эта сопливая девчонка. Да как она посмела! Как смогла противоречить ЕЙ!
Герцогиня покрылась красными пятнами, и руки ее мелко дрожали, когда к ней вошел племянник - герцог Глиммендейл.
- Тетя! Что случилось?
И герцогиня рассказала Бренду все, что произошло между ней и правнучкой.
Бренд внимательно все выслушал и предложил тетушке свои план, который привел ту в неописуемый восторг. Мужчина преследовал свои цели, предлагая эту, самую, что ни на есть откровенную низость. Его тянуло к Ле, как магнитом. Как ни к одной женщине до этого.
Он помнил ее тринадцатилетней девочкой, которая вместе с родителями приезжала в Лондон больше десяти лет тому назад. Бренд помнил, что тогда даже понравился ей, но ему не было до нее никакого дела. Лишь однажды, он, двадцатилетний красавец, приобнял в темном коридоре смешную девчонку и заметил, как она сжалась от смущения. Тогда Бренд расхохотался ей вслед, когда она сбежала от него быстрее ветра, а теперь…
Теперь он жаждал ее объятий, но молодая женщина была холодна как лед. В его адрес она изредка посылала равнодушные взгляды и меткие колкости, которые не затрагивали ее души, зато заводили Бренда еще больше. Он не хотел давать понять девушке, что она нравится ему, как никакая другая женщина. Бренд хотел, чтобы она приползла к нему на коленях, поэтому постоянно подначивал ее на открытое противостояние, которое привело бы к эмоциональному взрыву, но Ле ловко избегала таких ситуаций.
Она жила в доме герцогини уже полтора месяца, а дело Бренда не сдвинулось  с места.
«Поистине, Ледяная Королева», - думал он, глядя на женщину. Такое прозвище графине Мак-Бейн дали в лондонском свете после первого же ее появления на одном из приемов.
Ле не блистала красотой, но принадлежала к тому типу женщин, которые чем-то таким, что в них есть, «цепляют» и все вокруг уже считают их красавицами. Ее женственность, мягкость, естественность, непривычная для высшего лондонского света простота в общении пленяли и не отпускали. В нее влюбились все кузины и старались никуда не отпускать от себя. Ни один мужчина не мог пройти мимо нее спокойно. Ее утонченность, изящность, хрупкость, обаяние, непохожесть на других привели к тому, что сам ученик великого Гейнсборо – маэстро Деннисон вызвался написать ее портрет. Его пленила  индивидуальность и нестандартность модели, ее интересное лицо, ее способность запоминаться и не быть спутанной ни с кем.
А ведь еще никто не видел ее счастливой, когда она часто улыбалась, напоминая собой солнышко. Хрупкий, нежный цветочек, лишенный поддержки – вот кого она напоминала теперь, и все равно, поклонников у Ле появилось  море. Но рассчитывать им было не на что. При первой же встрече она двумя-тремя суровыми и холодными взглядами пресекла все попытки ухаживаний с их стороны. Это и было причиной появления ее прозвища.
Ле будоражила сердца и умы многих, но никто из окружающих не волновал ее. Женщина снова жила ожиданием. Она ждала Платона, который должен был, просто обязан был отыскать ее и спасти от всего этого кошмара.
Женщина не хотела разочаровывать новых родственников, а потому поведение ее было очень корректно, так как она прекрасно понимала, как вести себя в зависимости от окружающих людей и места. Это давалось ей с большим трудом, но Ле с честью выносила все испытания, надеясь на скорую встречу с любимым, и не обращая никакого внимания на прозвища. Ледяная Королева, так королева…
«Именно королева», - думал Бренд, следя взглядом за Ле, с раздражением и ненавистью замечая, как она меняется при одном упоминании своего так называемого мужа. Ее глаза загорались необыкновенным светом, а лицо приобретало такое мечтательное выражение, что у него даже зубы начинали сводить от  того, что кто-то другой, владеет ее душой и помыслами. Кто-то другой, а не он.
Именно поэтому герцог и сделал тетушке такое подлое предложение, которое было тотчас принято. Бренд нашел человека, который должен был сыграть соответствующую роль, подготовил все необходимое и…
И вот настал час, когда должны были быть разрешены все проблемы.
Единственное, чего не учли тетушка и племянник, это реакция Ле на новость о том, что ее муж умер.
***
«Не может быть… Не может!» - кричал мозг женщины, когда Ле слушала сыщика, нанятого прабабушкой для сбора информации о Платоне.
- А после того, как Вы уехали…
- Как меня насильно увезли, - автоматически поправила мужчину Ле.
- В общем, он начал пить, и был застрелен в одном из салунов вашего городка.
- Что?.. – задохнулась женщина
- Он убит…
- Не может быть… не может. Я бы знала! Нет…
Ле выхватила из рук сыщика обрывок газеты, совсем не замечая, что бумага была не типографской, а чернила, из-за спешности заказа герцога, просто смывались от малейшего прикосновения пальцев и уже кое-где растеклись. В глаза женщине бросилась строчка:
«Платон Амелин был застрелен в пьяной потасовке».
И тут женщина закричала. В ее голосе было столько отчаяния и боли, что герцогиня, присутствовавшая при всем этом фарсе, на секунду испугалась за рассудок правнучки, а Бренд застыл в шоке.
Ле задрожала всем телом. Душа ее ныла, а сердце рыдало. «Я не хочу… Я не хочу без него… Я не хочу без него жить!» - билось в ее голове, и она, резко оттолкнув от себя кузена, который подошел к ней, чтобы поддержать, выбросилась в окно второго этажа.
***
Ее спасли густые заросли кустарника, которые росли прямо у стены. Она получила лишь глубокий порез от стекла, в окно которого прыгала.
Лондон шумел, перемалывая косточки семейству леди Даунслей, а та просто была на грани отчаяния. План Бренда не оправдал себя. Высшее общество не стихло, а наоборот, еще больше распалялось на их счет, особенно после дикой выходки новоявленной графини Мак-Бейн.
Что делать? Как заставить эту несносную девчонку жить по их правилам? Как? Хорошо еще, что жива осталась после этого дурацкого прыжка…
Да, Ле осталась жива телом, но вот душой… Душа ее заледенела. Теперь она не жила, а просто существовала, за короткий период, став какой-то потухшей, бледной, такой, как в период «дядюшкиного заточения». Теперь герцогиня могла крутить ей как угодно. Она возила правнучку с собой по приемам и балам, светским раутам и вечеринкам, музыкальным и театральным салонам, стремясь представить ее в выгодном свете и доказать, что она жива-невридима. Ле подчинялась: одевалась, укладывала волосы, слегка красилась и следовала за герцогиней. Сама себе она стала напоминать марионетку.
Ей было все равно, что происходит вокруг, но в одном она осталась верна себе. Прошел месяц с того момента, как Ле узнала о гибели Платона. За это время три знатных и богатых человека сделали ей предложение, но ответ для всех троих был одинаков: «Нет». Грубое и решительное «НЕТ!», которое порождало в душах женихов какой-то удивительный страх перед этой маленькой хрупкой женщиной.
Герцогиня была в ярости. Все попытки устроить брак правнучки рушились одна за другой, как домик из игральных карт.
- Чего тебе не хватает? – однажды не выдержала леди Даунслей.
- Платона, - спокойно, но как-то бесцветно ответила Ле. – Мне не хватает моего мужа… Ваша светлость, как-то я сказала Вам, что он будет моим супругом до конца дней… Моих или его не имеет значения. У меня не будет другого мужа…
- Но ты же должна жить дальше? – пробовала возражать леди Даунслей, но Ле только качала головой.
- А я чем занимаюсь? Разве я не живу по Вашим меркам? Вы должны быть довольны…
- Но я не довольна! – прогремела герцогиня.
- А мне все равно… Если Вам не нравится - отошлите меня домой.
- Никогда!
- Тогда смиритесь… Я уже не изменюсь… Меня уже ничто не волнует…

Он увидел ЕЁ сразу, как только вошел. Тоненькую, хрупкую, бледную… Его руки сами собой сжались в кулаки. Лешик опять стала похожей на привидение. Он уже понял свою ошибку. Его лялечка, девочка, малышка, сердечко - Лешик никогда бы сама не ушла от него, а значит теперь, все надо было возвращать. Возвращать  себе.
Платон смотрел на нее, лаская взглядом, и шептал про себя: «Моя! МОЯ!! ТОЛЬКО МОЯ!!!» Он ждал того мгновения, когда подхватит эту былиночку на руки, прижмет к себе и зацелует… Зацелует до беспамятства!.. Господи! Как же он прожил без нее это время?! Четыре месяца! Долгих, унылых, страшных месяца… 124 ужасных дня! Один, без нее! Да как он вообще выдержал!
Сердце его подпрыгнуло куда-то к горлу,  а потом и вовсе будто остановилось. «Нашла!..» - взорвалось у него в голове, и Платон взглядом, как канатом, стал притягивать к себе Ле. Шаг, другой, третий… На лице ее расцветает счастливая и радостная улыбка… Четвертый – щеки розовеют… И тут раздается крик: «Живой!», и она падает…
Какое-то мгновение, и его Лешик будет лежать на холодном полу… Мгновение для всех, но не для него, который в одну секунду поймал легкое почти бездыханное тело в каком-то дюйме от пола, удивив всех своей реакцией, которая как-то не соответствовала его сединам.
Ему было плевать на то, что и кто о нем подумает. В настоящий миг он жил только той, что сейчас держал на руках.
- Воздуха, господа! Воздуха! - закричал он, и понес девушку в сад, опередив ее строптивого кузена.
Сад дышал тишиной и спокойствием. Фруктовые деревья горстями бросали вниз свои ароматные лепестки. Они летели вниз, как большие снежинки… Белые, голубые, розовые, бежевые… Ветра не было, слышался только шелест листвы, трав и опьяняющее пение соловья, который выводил трель за трелью. Но самым громким звуком для него было сбивчивое дыхание Ле, которое постепенно стало приходить в норму.
- Любезный, - начал Бренд, - я благодарен вам за услугу, но теперь вполне и сам смогу позаботиться о своей родственнице.
В глазах у Платона потемнело, и он из последних сил сжал зубы. Сидящий в кустах Яшка поразился силе самообладания хозяина, который, повернувшись к графу, даже улыбнулся и старческим голосом сказал:
- Я не сомневаюсь, сэр, но позвольте помочь Вам еще кое-чем. Видите ли, я кое-что понимаю в процессе приведения таких нежных особ в чувство, а поэтому…
И Амелин, нежно приподняв голову девушки, влил ей в рот несколько капель из своей фляжки.
- Собственное лекарство, - поясняющим тоном объяснил он свои действия Бренду.
Тот кивнул в ответ, а Платону он был уже безразличен, потому что почувствовал, как открываются ее глаза. Самые обожаемые, прекрасные, самые любимые глаза… Серо-синие с зеленым ободком вокруг черных-пречерных зрачков… Глаза его жены…
***
Ле пришла в себя, но глаз не открывала. Ее тело отчего-то стало податливым, как теплый воск. По кончикам пальцев пробежала волна покалываний, губы начали гореть от предвкушения чего-то, чего давно не испытывали. Ей уже были знакомы эти ощущения. Так она чувствовала себя только в ЕГО объятиях. Женщина легонько  вздохнула. Сильные, но нежные руки дотронулись до ее лица, заставили приоткрыть рот, и тут же она почувствовала знакомый обжигающий вкус «Бальзама Амелина»: водка, мед и перец…
«Волнуешься?» - подумала Ле и медленно, тягуче открыла глаза.
Открыла свои, и тут же утонула в ЕГО. Любимых, родных, желанных, карих, бездонных глазах. Казалось, между ними наэлектризовалось пространство и время. Они не сводили друг с друга глаз, и почувствовали, как в унисон стали биться их сердца… Между ними опять возникло то странное ощущение, когда никто и ничто не могло помешать им наслаждаться присутствием друг друга.
- Пришла в себя? – откуда-то донесся голос Бренда, и Ле нахмурилась, почувствовав, как ЕЁ Платон отпускает ее руку. Она инстинктивно схватила его, и тут же ее ладонь обожгло его прикосновение. Амелин погладил ее кожу большим пальцем. Ле уловила шепот: «Я рядом… Я здесь…». Теперь ей был безразличен Бренд с его нравоучениями, прабабушка с ее осуждающими взглядами, кузины с их глупым щебетаньем. И все потому, что ОН рядом, ОН здесь, и совсем скоро они будут  вместе.
И все-таки, когда Платон, откланявшись, ушел старческой походкой куда-то вглубь сада, сердце Ле охватила паника – вдруг он снова пропадет? Женщина уже готова была крикнуть ему «Платон, не уходи!», как вдруг увидела торчащую из кустов голову Яшки, который подмигнул  ей и знаками объяснил, что позже приведет свою «хозяйку» к «хозяину». Ле с облегчением  закрыла глаза, потом открыла и повернулась к кузену.
- Теперь со мной все в порядке, и ты можешь оставить меня здесь.
- Оставить? – возмутился Бренд. – После того номера, что ты отколола?
- А что уж такого страшного произошло? Ну, упала в обморок, с кем не бывает…
- Ты считаешь, что ничего?
- Да, НИ-ЧЕ-ГО…, - четко проговорив это слово, Ле поднялась со скамьи  и тут же оказалась зажатой руками Бренда.
- Значит, ничего? – мужчина разъяренно смотрел на нее.
- Ровным счетом ничего, - попыталась вырваться из его цепких рук женщина, но безрезультатно.
В его глазах заблестело что-то незнакомое, и если бы Ле не была занята мыслями о Платоне, то она несомненно поняла бы, что это было самое откровенное и яростное желание. Бренд медленно притягивал кузину к себе, когда вдруг у той кончилось терпение. Она спокойно посмотрела ему в глаза и тихо сказала:
- Отпусти меня… Сейчас же…
- Когда-то тебе понравилась подобная сцена…
- Ошибаешься, просто тогда  у меня не было возможности с чем-то сравнивать.
- Ты хочешь сказать, что чему-то научилась с тех пор? – усмехнулся граф.
- Да, например, отшивать таких кавалеров как ты… Так отпустишь?
- Нет.
- Ну, что ж… У меня очень хорошо получается вот это…
И Ле резким и сильным ударом вонзила кузену в пах свое колено, как учил ее Кривой Мэтт. От неожиданности и страшной, оглушающей боли Бренд вскрикнул, выпустил женщину из рук и буквально сложился пополам. Ле равнодушно посмотрела на него и пошла в сторону освещенного особняка.
- Можете меня не ждать… На бал я не вернусь, да и вообще…, - бросила она через плечо и вышла из одной аллеи в другую.
Пройдя несколько метров, женщина резко нырнула в заросли кустов, совершенно не боясь порвать платье или растрепать сложную прическу, стоившую немалого труда ее горничной.
- Яшка, - прошипела она. – Ты где? Яш?!
- Тута я,- раздался за ее спиной озорной шепот, и мальчик крепко прижался к ней.
- Яшка, - рассмеялась Ле и обняла цыганенка, расцеловав мальчишку в обе щеки.
Тот, растроганный, вырвался, вытер следы поцелуев и потянул девушку за собой.
- Бежим… А то уж заждался.
И они побежали. Буквально, через пять минут, куролеся по лабиринту парка, они оказались на маленькой полянке, посредине которой стояла увитая плющом беседка, и из нее вышел…
- Платон…., - прошептали губы Ле, и она бросилась к мужу как стрела.
Тот буквально прыгнул навстречу, но тут девушка остановилась, глубоко вздохнула и… залепила мужу пощечину.
- Это за то, что не сообщил, что ты жив, - ответила она на его ошарашенный и вопросительный взгляд.
И тут же последовала вторая оплеуха.
- А это – за то, что подумал, что я ушла по доброй воле...  Ведь подумал, сознайся? Так?
Амелин был пристыжен.
- А это… Это тебе за то что мы потеряли почти четыре месяца, - сказала Ле и страстно впилась мужу в губы горячим пламенным поцелуем, опутывая его своими руками и попутно срывая седой парик, наклеенные усы и бороду.
Платон прижал ее так, будто хотел растворить в себе, и со всем пылом своей лихой натуры ответил на поцелуй.
Изголодавшиеся друг по другу, они не могли прекратить эту сладостную ласку и, чуть набрав в легкие воздуха, снова припадали к любимым устам. Руки ласкали тела, пальцы зарывались в шелковистые волосы, а ноги подгибались от тех чувств, что порождали души, которые у обоих были какими-то пронзительными до боли, обнаженными.
Они не надолго оторвались друг от друга. Ле нежно провела пальчиком по щеке мужа.
- Больно?
- Что? – не понял Платон.
- Ударила, говорю, больно?
Мужчина улыбнулся, схватил руку жены и поцеловал нежную, горячую, дрожащую ладонь.
- А ты как думаешь?.. Ты ведь бьешь так же как и любишь…
- Это как?
Амелин вспомнил ее же слова после их первой ночи любви.
- Любишь наотмашь. Наотмашь любишь.
Ле задрожала. Платон провел ладонью по ее спине, потом ниже и, приподняв, еще сильнее (если только это было возможно!) прижал к себе. И тут Ле вскрикнула и забилась в конвульсиях высочайшего наслаждения, вцепившись в плечи мужа.. Амелин пораженно подхватил ее на руки и внес в беседку.
- Господи, Лешик, ты что?
Ле, расслабленная и довольная, спрятала свое слегка покрасневшее лицо на груди у мужа, прижавшись к его теплому телу.
- Я?... Я взлетела до небес, любовь моя…
Она обхватила его лицо ладошками и стала покрывать легкими, нежными поцелуями. Платон, чувствуя на коже ее легкие прикосновения, словно как от крылышек бабочки, тихо застонал.
- Я так истосковалась по тебе… Так изголодалась, что одного поцелуя оказалось достаточно, чтобы…
- Молчи… Это только начало, - пообещал муж и, не выпуская жену из рук, вышел из беседки, направившись к выходу из парка.
Ле с гордостью и любовью  смотрела на него, обняв за шею.

Утро заглянуло в спальню супругов с помощью своего помощника – маленького солнечного зайчика – теплого и пушистого. Сквозь небольшой зазор между шторами он запрыгнул на легкое покрывало, которым вчера, буквально за минуту до того, как сон накрыл его с головой,  Платон накрыл сладко спящую жену и себя. Правда, сейчас оно почти лежало на полу и позволяло мужчине любоваться стройной ножкой Ле, тогда как другую она просто закинула на тело мужа.
Платон вспомнил, как вчера она объяснила этот свой жест: «Не отпущу никуда и никогда», и улыбнулся своим мыслям, зарываясь лицом в пушистые волосы женщины, разметавшиеся по подушке в художественном беспорядке. Амелин захотел уснуть снова, чтобы иметь возможность опять, подобно ребенку, засопеть в теплое родное плечо. Ле слегка повернула голову и оказалась лицом к лицу с мужем.
«Какая она красивая…», - подумал Платон.
Какое это блаженство – просто лежать и смотреть на нее. Смотреть на то, как она спит. Спит, закрыв свои удивительные глаза и улыбается, видя что-то приятное… Хотя нет. Была вещь еще более прекрасная – это целовать ее.
К этому моменту солнечный проказник пробежал уже довольно длинный маршрут: от угла подушки, на которой спала Ле, до ее прелестного личика. Она слегка нахмурилась во сне и, стремясь избавиться от непрошенного гостя, перевернулась на постели, придвигаясь к мужу вплотную.
Платон улыбнулся, едва качаясь нежной шелковистой кожи, провел пальцем по ее щеке. Ле улыбнулась во сне и прошептала его имя.
- Леш, - сказал Платон тихо-тихо, в одно и тоже время, желая и того, чтобы она проснулась, и, боясь потревожить ее отдых.
Он приподнялся, положил голову на согнутый локоть и, наверное, в три миллионный раз, начал исследовать ее черты, такие любимые и родные, но очень скоро просто наблюдать ему надоело…
Амелин нежно обнял жену и, не сдержавшись, поцеловал ее нежные розовые губы. Медленно, чтобы насладиться их вкусом и ароматом, чтобы попытаться вовремя уловить тот миг, когда Ле начнет отвечать ему и поглотить этот момент без остатка.
Ждать долго не пришлось. Ле приоткрыла свои губы и ответила мужу, еще не открыв глаз, а когда это произошло, Платон увидел, как желание уже затуманило ее взгляд.
- Что же ты со мной делаешь, родной мой? – выдохнула она, а мужчина почувствовал себя на седьмом небе от одного тембра ее голоса.
Ле гладила его лицо, чувствуя, как щетина щекочет ее нежные пальцы, и улыбалась от ощущения абсолютного счастья, которое разгоралось в ней сильнее и сильнее с каждой секундой. Она приблизила свое лицо к лицу мужа так, что кончики их носов соприкасались друг с другом, а дыхание смешалось.
- Я просто люблю тебя и все…
- Так просто… А в этом твоем «люблю» для меня весь мир…
- И для меня, Леш… Ты для меня – все…
Признался и снова поцеловал жену, а потом, словно кинулся в пучину с головой и сбросил покрывало на пол, чтобы убрать последнее препятствие между ними и дать возможность телам соединиться вновь.
Ле закрыла глаза, лишь иногда вздрагивая от смелых ласк и поцелуев Платона. Их общий восторг нарастал с каждым мгновением, и когда все уже случилось, то оба они не смогли сдержать крика. А потом, счастливые и обессиленные, супруги лежали в объятиях друг друга и тихо шептались между собой.
- Ты хоть представляешь себе, что мы из постели не вылезаем уже третий день? – шутливо задала вопрос Ле.
- Представляю, но что же я могу с собой поделать? – очень серьезно ответил Амелин и уложил жену на себя. – Мне что-то подсказывает, что еще не со всеми твоими частями тела я поздоровался после долгой разлуки…
- Да… Такими способами ты добьешься своего прощения просто немедленно, - рассмеялась Ле, и они снова обняли друг друга…
***
- Нет, вы можете себе это представить? - широко раскрыв глаза, громким шепотом сообщала служанка подружке на кухне. – До этого странного дома я служила в семи порядочных семьях, но… Но…
- Но что? – сгорала от любопытства кухарка.
Служанка покраснела.
- Но еще нигде до этого не слышала таких криков из… из спальни, да еще и посреди бела дня… А ведь миледи из благородных. Говорят, ее прабабка – это сама герцогиня Лаунберри.
***
Прошло три дня. Три дня, наполненных счастьем и любовью. Три дня, за которые мужчина и женщина вылечили свои душевные раны, нанесенные им разлукой. Три дня, которые были слаще, чем три предыдущих года.
Сплетни о бурной семенной жизни никому неизвестных хозяев старинного особняка в одном из самых богатых районов Мэйфера быстро долетели до дома леди Даунслей. И сразу же после этого у временного пристанища Амелиных остановилась роскошная карета с герцогским гербом, из которой выпрыгнул высокий красивый мужчина, а потом пожилая женщина, которую он осторожно поддерживал под локоток, ожидая, когда она твердо встанет на мостовую. Вся фигура женщины выражала негодование, а мужчина был олицетворением гнева и оскорбленной добродетели. Собравшись духом, герцогиня, а это была именно она, отдала племяннику приказание:
- Пусть немедленно открывают!
Бренд послушно исполнил приказ тетушки и что было мочи громыхнул рукоятью трости по двери.
Через несколько минут дверь дома открылась и парочка вошла внутрь.
- Где моя правнучка? – громыхнула герцогиня прямо с порога. – Немедленно пусть спускается вниз! Я сейчас же забираю ее отсюда!
- А с какой это стати, позвольте спросить? – раздался сверху спокойный холодный голос, и гости подняли глаза на лестницу, на самом верху которой стояла Ле.
Такой правнучка леди Даунслей не была еще никогда. Казалось, каждую ее клеточку переполняли сила, любовь и счастье. Женщина расцвела, и Бренд почувствовал, как сила его желания увеличилась в десятки раз.
- Боюсь вас обоих разочаровывать, но я никуда отсюда не уйду, - спокойно и ровно сказала Ле, в ответ на что герцогиня выкрикнула:
- Молчать! Это мы еще посмотрим!
- Ну, что ж… Давайте посмотрим, - раздался просто ледяной голос и …
Опасно красивый мужчина с хитрыми шоколадно-карими глазами и темной бородкой возник за спиной Ле как из ниоткуда. Герцогиня и ее племянник обомлели, разглядывая незнакомца. Его аристократические черты поражали изяществом. Тонкий (пусть и немного длинный) нос, строго очерченные скулы, золотистая, окрашенная солнечными лучами кожа, скорее всего, нежная и мягкая на ощупь, - все это дополняло его портрет, как показалось леди Даунслей, высокообразованного и утонченного дворянина.
Бренд, хотевший было, приблизиться к Ле и силой увести ее отсюда, невольно сделал несколько шагов назад. Мощь и сила, исходившие от одной только фигуры Платона подавляли его. Тем временем Амелин уверенно встал рядом с женой и жестом собственника обнял. Бренд сжал кулак и застыл в замешательстве, так как увидел, КАКИМИ глазами Ле смотрит на мужа, как она тает от его прикосновений, как сама льнет к нему, и в этот миг герцог понял, что никогда и ничто не сможет разлучить этих двоих. На него накатила волна  неловкости, он осязаемо чувствовал то презрение, которое пара супругов, глядящих сверху вниз, испытывает к ним обоим.
- Тетя… Пойдем, - Глиммендейлу не терпелось вырваться отсюда.
- Нет… Ну, уж нет, - сжала губы герцогиня.
- А что нет, мадам? Что «нет»? Неужели хоть кто-то в здравом уме захочет вернуться туда, где его так подло обманули и удерживали почти что силой? Неужели Вы действительно верите в это?
- Я хотела лучшего для тебя! – высокомерно ответила леди Даунслей.
- Не врите… Вы хотели лучшего для себя, а мое, как Вы говорите «лучшее» - это мой муж. И никакая сила в мире теперь не сможет меня от него оторвать!
- Ты – графиня, а он – неизвестно кто!
- Плевать!
- Что? – задохнулась от возмущения герцогиня.
- Не расслышали или не поняли? Ну, тогда я повторю: ПЛЕ-ВАТЬ!
Глаза Ле метали молнии, и леди Даунслей поняла, что проиграла и на этот раз. Ее гнев не знал, как выплеснуться наружу, а Амелина уже более спокойно продолжила:
- Я никогда не смогу стать такой как Вы, мадам. Никогда не стану членом Вашей семьи и, поверьте, нисколько не огорчусь из-за этого, потому что настоящей семьи у Вас и нет…
- А у тебя, значит, она есть? – ядовито выдохнула  герцогиня Лаунберри.
- Есть, - согласилась Ле. – Вот она, - и женщина нежно посмотрела на мужа, а потом, с искоркой озорства, глянула куда-то в направлении дверей.
- А вот еще одна ее частичка, - и леди Даунслей увидела за своей спиной цыганенка, который в одной руке держал спелое красно-желтое яблоко, надкушенное с одного боку, а в другой – пистолет.
- Э, а кольт зачем? – нахмурилась Ле.
- А вдруг тебя снова это… Как его… Во! Умыкнут!
- Не бойся, я не допущу, - улыбнулся одними губами Платон, не сводя холодных глаз с пары «родственников» внизу.
- Как ты можешь?.. Как ты можешь этих людей…, - герцогиня задыхалась от ярости.
- Каких людей?
- Вот этих и…
- Я их люблю, - четко и громко скала Ле, а потом повторила еще раз:
- Их – люблю, а Вас, увы, нет… Простите, мадам, но я никогда не смогу сделать этого…Никогда, после того, что Вы сделали, так искусно, так тонко и ужасно… У меня по отношению к Вам исчезла даже та капелька теплых чувств, которая была до этого… Но Вам это и не нужно… Вам нужен лишь титул… Кстати, о нем… Я узнала, что его достаточно легко можно передать мужу.
Платон внезапно закашлялся, Бренд вытаращил глаза, а остатки терпения герцогини приказали долго жить.
- Это неслыханно!.. Это…Передать титул графа Мак-Бейна… Нет! Бренд, мы уходим! Уходим! У меня больше нет правнучки!
Она гордо подняла голову, ожидая услышать из уст молодой женщины, что-то вроде: «Не очень-то и хотелось!» или «Вот нашли чем расстроить!», но вместо этого до ее ушей донеслось тихое и спокойное:
- А ее у Вас и не было никогда…
Сжав трость в руке до хруста в пальцах, леди Даунслей с племянником покинули этот дом, наполненный любовью и счастьем, в отличии от их собственного… Они уходили из жизни двух любящих друг друга людей навсегда.

В Hope Home Амелины прибыли вечером следующего дня. Счастливые, умиротворенные, полные любви…
Ле весь вечер рассказывала о том, как ужасно она не жила, а существовала в Лондоне до появления Платона… Муж лишь посмеивался, наслаждаясь ее голосом, эмоциями, переживаниями, а потом рассказал о том, как они с Яшкой искали Ле и, в конце концов, нашли.
- Если б вы только видели ее на том балу… Былинка… Я как ее увидел, так и обомлел, хоть и скрываться надо было…
- Да, уж! С конспирацией у них было все на высшем уровне… Если бы не глаза, - Ле повернулась и обожгла взглядом мужа. – Если бы не эти невозможные глаза – я бы его не узнала…
- А как же твои родственники? – спросила Энджи.
- Родственники? – нахмурилась Ле. – Пару-тройку таких родственников, и никаких врагов не надо… Нет у меня никаких родственников. Ни-ко-го! Договорились?
- Договорились, - согласился Сэм. – А теперь нам с Платоном нужно обсудить дела. Что-то может еще подождать, а бизнес - нет.
И Амелины с головой окунулись в свою обыкновенно-счастливую жизнь…
Но забыть о родственниках им не удалось. Правда, теперь о себе напомнил кое-кто со стороны Платона.
Зачем они тогда зашли в лавку к Мак-Диллану, ни Ле, ни Платон вспомнить не могли, но зашли. Перебирая новые товары и переговариваясь между собой, супруги пропустили тот момент, когда в лавку зашла молодая пара. Что они делали, Платона не интересовало до того момента, пока незнакомка весьма умело не стащила пистолет из-под ловко и бесшумно поднятого ею стекла прилавка. Амелин в одно мгновение оказался за ее спиной и слегка вывернул ей руку назад…
Самое удивительное, что пока он все это проделывал, что-то в облике молодой женщины показалось ему неуловимо знакомым…
Не успел Платон хоть что-то сказать воровке, как в его спину, аккурат между лопатками,  уперлось дуло пистолета, и знакомый голос прошипел:
- Убери руки от моей жены…
Очень-очень знакомый голос… Платон хотел посмотреть за спину, но тут до его ушей донеслась еще одна фраза, которая вызвала у него (ну, совершенно не к месту!) довольную улыбку на лице:
- А ты убери лапы и свою пукалку от моего мужа! Да поскорее, а то у меня терпение кончается!
Неизвестный опустил пистолет и ловко повернулся, намереваясь ударить стоящую за спиной женщину, но не на ту напал. Ле, а это была, конечно же, она, мгновенно пригнулась и резко и сильно сама первой ударила своего противника под дых, а когда тот согнулся от боли, добавила еще и по шее.
Платон же повернул воровку лицом к себе и … застыл. Перед ним стояла Ольга Гавриловна Дронова, в девичестве Уварова, то бишь – его сестра… Он ослабил хватку, но женщина так и осталась стоять, как изваяние. Она тоже была шокирована встречей и не знала, как поступить. Ольга даже не думала о том, что какая-то женщина, уложившая парой ударов ее мужа на пол, сейчас держит его на мушке. Дронова была в оторопелом состоянии от того, КАКИМ она сейчас видела своего сводного брата.
Так они стояли и смотрели друг на друга, пока в тишине лавки не раздался голос Ле:
- Прямо как у Гоголя… «Немая сцена».
Платон опомнился и посмотрел на жену.
- Леш… Это моя сводная старшая сестра – Ольга Гавриловна…
Теперь настала очередь Ле застыть и присоединиться в этом состоянии к своему поверженному противнику, который, лежа на полу, также узнал Амелина и был в шоке от того, как себя вел бывший бандит.
- А это, -  и Платон взглядом указал на лежащего мужчину, - ее муж, Даниил Дронов, следовательно, мой шурин.
- Ага, - сумела-таки выдавить из себя Ле. – Значит, так…
- Вот так… А это, - теперь Амелин говорил уже о Ле, - моя жена, Владилена Владиславовна Амелина.
- Очень п-приятно, - пришла в себя Ольга и кивнула головой.
- Взаимно, - очень серьезно ответила Ле и протянула руку Дронову. – Ну, вставайте, Неизвестно Кто.
- Почему это Неизвестно Кто? – оскорбился Даниил.
- Ну, тогда скажите, как Вас называть – муж сестры мужа. Со мной-то все понятно, я Ольге Гавриловне - свояченица, а вот с Вами проблема.
Дронов поднялся и встал рядом с женой. Ле уже давно стояла рядом с Платоном.
Две пары молодых людей смотрели друг на друга, и тут из подсобки вылез Мак-Диллан с ружьем.
- А что тут у вас происходит? – задал он вполне уместный вопрос.
- Да, к нам тут родственники приехали, - поспешно ответил Амелин, косясь на ремингтон в руках лавочника.
- Неожиданно, - добавила Ле, улыбаясь.
- В гости, - закончили Ольга с Даниилом хором, и тут вся четверка, переглянувшись между собой, так же хором рассмеялась.
***
Компания выкатилась из лавки Мак-Диллана под аккомпанемент хохота.
- Черт! Я с вами со всеми вещь одну забыла! – нахмурившись, хлопнула себя по бокам Ле. - Я же хотела иглы купить! Мак! Мак, доставай ящичек со всей швейной чушью, я возвращаюсь! – и женщина вошла обратно в магазинчик.
Перестав смеяться и отдышавшись, трое молодых людей посмотрели друг на друга, и каждый из них задавал себе вопрос: «Что дальше?».
- А вы тут вообще, как оказались? – спросил Платон.
- Долгая история… И не очень приятная, - нахмурилась Ольга.
- Опять что-нибудь ищете? – грустно улыбнулся Амелин.
- Скорее, это нас разыскивают…
- Да, что случилось-то?
- Вот что,  - вмешалась в разговор вышедшая из магазина Ле. – Такие вещи, по-моему, посреди улицы не обсуждаются. Поехали в Hope Home, а по дороге вы все и расскажете.
- Hope Home…  Hope Home  ваш? – удивленно спросил Даниил.
- Его, - поправила Дронова Ле, указав взглядом на мужа. – Это он сделал почти все то, что можно видеть сейчас в поместье.
Даниил и Ольга глянули на Амелина, будто видели впервые, а тот почувствовал себя неловко и буркнул себе под нос:
- Поехали, что ли…
- Едем уже, - как ни в чем не бывало, согласилась Ле, и все вчетвером подошли к открытому экипажу.
Путь в поместье начался.
- А Вы… Ты… Вы, - мялась Ольга Гавриловна, не зная, как обратится к Платону.
- Ты, - сразу перешел к делу тот.
- Хорошо, ты… Ты тут давно?
- Почти пять лет… Только благопристойным гражданином считаюсь лишь последние два года, да и то, только вот из-за нее, - и мужчина, открыто улыбаясь, кивнул в сторону жены.
- А до этого? – спросил Даниил.
- А до этого пару лет меня разыскивали все местные шерифы, потом меня чуть не повесили, потом год, или что-то около этого, приглядывались, и вот – перед вами знатный землевладелец и предприниматель Платон Амелин.
- Как это, чуть не повесили? – перебила брата Ольга.
- Очень просто – на веревке… Только один человек вспомнил о том, что можно спасти висельника весьма интересным способом… Взять его в мужья.
- А теперь только попробуй возразить, - хмыкнула, не сдержавшись, Ле, - что я прогадала, когда пошла на это.
- Не буду возражать, только я все равно выиграл больше… А вы как? Все…
- Потихоньку.
- А поподробнее? – осторожно спросил Амелин.
- Ну, у Нади с Василием все хорошо, они как большие дети, у которых все получается как надо.. Павел с Кассандрой, - тут Ольга замялась, но заметив, что Платон никак не отреагировал на имя когда-то любимой женщины, продолжила, - родилась девочка… А Лиза с Сашей подарили отцу первого внука, а потом еще одного…
Ле следила за реакцией мужа. Ревность к прошлой его любви то и дело просыпалась в ней, но, увидев его равнодушие, а она чувствовала, что оно было ничуть не показным, успокоилась. Теперь её тревожило только то, как Платон отреагирует на новости об отце.
А Ольга Гавриловна продолжала:
- Папа… Папа, слава Богу, здоров… Правда, года два назад у него были проблемы с сердцем, но они с Любовь Евсеевной ездили в Евпаторию, и все наладилось…
- Вот и хорошо…, - выдохнул Амелин. – А вы-то все же как, искатели приключений? Каким ветром вас сюда занесло?
- Наука привела, - яростно не сказал, а просто выплюнул Даниил. – А закончилось все как всегда.
- Поясни.
- Даниила пригласили разобрать тексты древней рукописи. Оказалось, что в ней португальцы описали местонахождение одного из кладов племени майя.
- Но они же жили в Южной Америке, - удивился Платон, а Дроновы переглянулись между собой, поразившись тому обстоятельству, что их общий знакомый знает, кто такие «майя».
- Да, но один из местных плантаторов – выходец из португальской семьи.
- Эверетт Линдон, что ли?
- Да…
- Премерзкий тип… Я рад, что его владения никаким боком не граничат с нашими… При встрече руки так и чешутся дать ему по морде.
- А его жене тем паче! – согласилась Ле.
- Ну, вот, - продолжил за жену Дронов, - я как дурак, ухватился за эту возможность посетить как Северную, так и Южную Америку, и мы с Олей приехали. Начали разбирать тексты, и тут два дня назад у миссис Линдон пропадает жемчужное ожерелье. Были опрошены и обысканы все слуги и служанки, причем, обыскано все, что можно. Результат нулевой! И тогда наша многоуважаемая хозяйка не нашла ничего лучше, чем обвинить в краже нас! А нас, между прочим, обыскивали наравне со всеми, против нашей воли, конечно же…
- Даниил ударил мистера Линдона, и мы ударились в бега, - подытожила Ольга Гавриловна.
- Молодца! Исполнил мою мечту! - не сдержал восторгов Платон. - Вот для чего вам оружие понадобилось… А я-то думаю, отчего это местная милиция рыщет по всем фермам? А оказалось – вас ищут…
- А как пропала эта вещица? – спросила Ле.
- С туалетного столика в будуаре хозяйки.
- Это такая длинная предлинная нитка круглого жемчуга с тяжелым рубиновым кулоном?
- Да… А откуда Вы знаете?
- Ужасный жемчуг, уродливый камень, но Рози им ужасно гордится!... А ожерелье это упало в один из не менее ужасных кувшинов, которые у нее стоят по обе стороны от туалетного столика. Помнишь, - обратилась женщина к мужу, - тот единственный раз, когда Линдоны заарканили нас к себе, Рози устроила мне целую экскурсию по своему будуару?  Даю голову на отсечение, что эти горшки с узкими горлышками никто и тронуть не посмел, потому как это «этрусские вазы», - и Ле передразнила манеру Рози Линдон гнусаво растягивать слова. – Скажу по секрету, эти «этрусские вазы» загнал ей Мак-Диллан, а сделал их года три тому назад местный пастух Скот Томас,  да и то по пьяни на спор. Такого ужаса я никогда не видела… Но Мак-Диллан молодец! Наврал ей с три короба, не поморщился, а эта, простите за выражение, дура – поверила! Она с них даже пыль сама сдувает, а тут надо было взять, да еще и перевернуть эти бесценные раритеты! Конечно, Рози и подумать об этом не могла. А ожерелье точно там, либо справа, либо слева.
- Да откуда…, - начал, было, Даниил, но Ле перебила его.
- Представьте, ожерелье лежит на краешке туалетного столика, лакированного, а, следовательно, скользкого… Тяжелый рубиновый кулон свесился вниз и постепенно перетягивает нить, которая и скатывается с поверхности, попадая внутрь одного из уродливых горшков. Вы сказали, что был обыскан весь дом, но, я еще раз повторю, потому что, увы, знаю Рози Линдон, вазы не трогали! Никакой кражи не было, дело всего лишь в ротозействе хозяйки, вот и все.
Даниил и Ольга потрясенно молчали на женщину, которая перевела взгляд с них обоих куда-то в сторону и тихо произнесла:
- Наши бегут…

В тот день все было самым обычным. Восхитительная погода вызывала ту самую безмятежную леность, которая привела к тому, что все вышли на террасу и, полулежа в плетеных креслах, тянули прохладный лимонад. В саду было тихо. Густые тени деревьев надежно прятали дружную компанию от зноя и дарили такую желанную прохладу.
- Какое небо изумительное! – не сдержала восхищенный возглас Ольга
- Как море в Крыму, - согласился Даниил.
- Ага, искрится точно также.
Платон нахмурился, вспомнив, как обошелся с сестрой на этом курорте. Его реакция на слово «Крым» не осталась без внимания Ольги.
- Платон, ты чего?
- Оль.., - сдавлено произнес Амелин. – Оль, прости меня  за Крым… Ладно? Я тогда совсем дурной был…
- Да ты чего вспомнил-то? Ну, было. Чего в нашей жизни не было. Было и прошло…
- Не знаю, Оль… Я тогда такого накуролесил, что…
- Хватит, братик… Это прошлое из категории того, что необходимо забыть. За-быть! Слышишь? А помнить только то, что я тебя очень люблю. Ведь ты мой брат!
Платон затих, глядя на сестру. Такие теплые слова он слышал от нее впервые. Мужчина взял ее руку в свою ладонь и сжал.
- Спасибо, - прошептал он, и почему-то вдруг почувствовал, что ему сейчас страшно необходима Лешик.
Лешик, которая уже давно говорила ему, что Ольга простила ему все прошлые прегрешения  и приняла в свое сердце… Лешик, которой он хотел рассказать, все то, что накопилось на душе с появлением сестры… Лешик, которой жаждал поведать о своих переживаниях и болезненных воспоминаниях об отце и всех Уваровых… Лешик, которую он просто до безумия хотел в данный момент.
Все эти эмоции горячей волной пробежали по его телу и, как это ни было удивительно, Ле почувствовала их.
И тут их руки соприкоснулись, и крыло жаркой неистовой ночи задело их обоих. Платон понял, что больше не выдержит, и  сказал:
- Черт! Совсем забыл! Леш, тут недалеко есть место, и я не знаю, как его использовать. Мне нужен только твой совет. Поехали…
- Прямо сейчас, Платон? – спросила Ольга.
- Да, прямо сейчас, - Ле глядя в глаза мужа, ответила за него.
- Пусть едут, если это так важно, - поддержал Амелина Даниил.
Ему было необходимо поговорить с женой, и отъезд Амелиных был ему на руку.
- Я только переоденусь, - скрылась в доме Ле.
- Я жду тебя у конюшен, - улыбаясь, бросил через плечо Платон и направился к своему верному Буйному.
***
Как только супруги встретились, Ле тотчас оказалась в жарких объятиях Платона, который нетерпеливо накрыл ее рот своим. Спустя несколько секунд он начал покрывать поцелуями ее лицо, а потом услышал прерывающийся от эмоций шепот:
- Мы действительно куда-то поедем, или ты придумал все для отвода глаз?
- Поедем, - улыбнулся Платон. – Ты увидишь, как это удивительно!
Это место Платон нашел совершенно случайно. Перед всей бешеной историей с английскими титулами и лондонскими родственниками Ле, которая только что закончилась, мужчине повезло наткнуться на этот оазис. Земли Хастингсов, купленные по случаю и положившие начало делу Амелиных, расстилались не только на равнинные пастбища, но также и на горный район, который за три истекших года не привлекал их внимания, но вот однажды это произошло. Платону кольнуло осмотреть свои и горные владения. Не пожалев сил, Амелин взобрался как можно выше и к своему удивлению после недолгой прогулки обнаружил тропу, спускавшуюся к поистине райской долине, в центре которой был маленький водопад.
- Какая красота! – вырвалось у Ле, - когда она увидела этот кусочек рая. – Я хочу туда! – и она указала на водопад, спрыгнув с лошади. – Идем со мной!
- Леш, вода холодная.
- Ну, и что? Мы же друг друга согреем!
- Знаешь, оказывается я не такой смелый, как ты.
- Трусишка! – рассмеялась женщина и начала раздеваться.
На нее иногда, как тогда, в Лондоне, находило что-то бесстыжее, и она переставала стесняться Платона, в отличие от всего другого времени, когда Ле куталась в одеяла, простыни, покрывала, пытаясь спрятать свою наготу.
Вот и сейчас ее тело ослепляло мужа своей, доступной лишь ему одному, красотой.
Ле вошла в воду и поежилась – заводь действительно была холодной, но женщина решительно пошла дальше и не пожалела об этом.
Острота ощущений от ледяной воды вопреки предположениям лишь обостряла желание, которое поселилось в ней еще в Hope Home.
***
Ле стояла под хрустальными струями воды и наслаждалась ее прохладой. Ее обнаженное тело выгибалось под каждым потоком и заставляло глаза мужа неотрывно следить за ней.
«Русалочка моя», - подумал Платон, завидуя водному потоку, который ласкал нежную кожу Ле и накрывал его прозрачным плащом водяных струек. А вот вода мириадами хрустальных капель сбежала по ее изящной шее, мраморным плечам, стройной спине… Амелин покрылся испариной, желая повторить судьбу нового водяного потока, который смело и нагло сбежал по прекрасной груди Ле, лаская ее белоснежную плоть, плоский живот, а потом стек вниз по стройным точеным ногам, смешиваясь с массой воды внизу…
Постепенно его охватывала, странная для настоящего момента, дикая, просто первобытная, ревность. Платон вскочил со своего места, рывком сорвал с себя одежды и резко вошел в воду, стремительно приближаясь к жене. Та, словно ждала его появления, и повернулась к нему лицом, открыв свои объятия.
Горячая кожа Платона резко контрастировала с ледяными струями воды, будто обжигая ладони Ле, но скоро девушка перестала чувствовать холод. Тела  влюбленных горели, будто в огне.
- Платошенька, - прошептала Ле, раскрывая свои удивительные глаза, в тот момент, когда муж, подхватив за бедра, приподнял ее тело и стремительно вошел в нее.
- Лешик, Лешик мой, - только и мог выдохнуть Платон, когда она оплела его своими ногами.
Никогда до этого они так не любили: страстно, жадно, несдержанно, сминая кожу друг друга, не признавая никаких преград и ограничений. Они не помнили, как выбрались на берег, но ни на миг не остановили своих ласк.
- Сумасшествие какое, -  прогнулась в руках Платона  Ле и припала к его губам в долгом страстном отчаянном поцелуе.
Мужчина, утопив в мокрых волосах девушки свою ладонь, положил ее на затылок жене и прижался к ней еще крепче.
- Моя, теперь моя навечно, навсегда, - твердил он, снова и снова погружаясь в нее, словно заявляя всему миру свои права собственника на эту женщину, ставя на нее свою печать, свое клеймо.
- Не отдам никому, - целовал Платон ее такое желанное тело, словно изголодавшись по нему, а Ле чувствовала, будто на ее коже и в правду остаются следы от его нетерпеливых, горячих, жадных и страстных губ.
Через мгновение девушка почувствовала, как он втягивает в себя кожу ее запястья, оставляя на нежной коже красный след. Она приподнялась на локтях, провела рукой по черным как смоль волосам Амелина и заставила мужа посмотреть на нее. Глаза ее горели неземным светом и заворожили мужчину в тот миг, когда она произнесла:
- Заклеймил… Ты меня заклеймил… Я только твоя… Только твоя, родной мой, счастье мое, радость моя… Единственный мой…, - и снова, в который раз прильнула к Платону всем телом.
Мужчина даже не удивился тому, что жена в который раз угадала его мысли.
Он улыбнулся и прошептал:
- Моя, - и тут же услышал в ответ тихое:
- Мой…
- Так и должно быть…
***
Как только хозяева уехали, Даниил сказал Ольге то, что хотел.
- Олюшка…Мне профессор Блейкли, тот, который из Оксфорда, прислал потрясающее письмо. Через полгода он едет в Египет на раскопки, прямо в Каир! Этим городом занимается в Петербурге Фрол Фомич Бессонов. Он мог бы очень выручить нас информацией. Такой дотошный старик!
- Ну, и что же ты предлагаешь? Уехать домой?
- Да, но не одним, а вместе с Платоном.
Ольга нахмурилась.
- Он не согласится.
- А мы попробуем его уговорить. Точнее, ты попробуешь.
- Вот хитрюшка, - Ольга поднесла к носу ароматную белую розу из сада брата.
Ее высказывание относилось к мужу, который, невинно состроив глаза, наклонился к ней.
- Это почему же? – он не сдержался и поцеловал жену в губы, смяв бедный душистый цветок.
- Варвар, - прошептала Ольга спустя несколько минут, поправляя свою кружевную кофточку, которая тоже слегка пострадала от страстного порыва Даниила Илларионовича: от изящной воздушной материи оторвалась пуговка и укатилась куда-то в траву.
- Ты мой самый прекрасный цветок, самая необычная, сильная, красивая женщина. Моя женщина, слышишь?
- Слышу… Только ты все равно хитрюшка…
- А ты вся такая… загадочная и жадная!
Веселые карие глаза не потеряли ни капли лукавства. Она уже не в первый раз наслаждалась игрой с мужем, а он, перехватив руку жены, Даниил притянул ее к себе, крепко сжал в объятиях и горячо поцеловал.
В который раз Ольга Гавриловна закрыла глаза и отдалась тому потоку ощущений, который в ней пробуждал муж.
- Оля…Ведь ты же понимаешь, что так будет лучше всем нам и, в первую очередь, ему самому.
- Я все понимаю, но… Это будет тяжело для него…
- Оль… Ты подумай сначала… подумай, а потом решай сама.
Дронов замолчал, а женщина задумалась. Когда-то, они с Даниилом договорились, что будут строить свою жизнь, как захотят, и пока их желания во всем совпадали.
- А помнишь, как ты просил моей руки, - задумчиво прошептала Ольга.
- Да, ты тогда еще сказала, что, во-первых, во-вторых, в-третьих и сто-тридцатьпятых хочешь провести со мной, всю оставшуюся жизнь, и отдала мне свою руку.
- А сердце мое тогда тебе уже принадлежало… И ты мне тогда обещал, что мы с тобой будем путешествовать на поезде, корабле, воздушном шаре, ездить на слонах, верблюдах, мулах, лошадях, собаках и даже кошках…
- Помню, но почему ты это вспомнила сейчас…
- Ну… Мы много видели… И я точно знаю, что еще многое увидим, но в ближайшее время, мне хотелось бы посидеть на одном месте… Ради общего блага…
- Оль… Я не понимаю…
- Данечка, родной… Я не знаю, как сказать, может ты не…
- Оля, - всерьез забеспокоился Дронов. – Что происходит?
- У нас будет ребенок, Данечка…
Наступила пауза и женщина напугалась.
- Ты… Ты не рад?
- Оля, Олечка, Оленька!!! – восторгу мужчины не было предела.
Он подхватил жену на руки и закружил по саду.
- Я люблю тебя, люблю, люблю! Родная! Единственная!
- Я люблю тебя, - прошептала женщина, и по ее щеке пробежала слеза.
- Не плачь, ну, пожалуйста… Оленька… Тогда нам точно надо возвращаться домой… Пусть даже и одним… Мне очень бы хотелось, чтобы наш малыш родился дома…
- Мне тоже, Дань… Но… Но и Платону тоже надо домой, к нам домой, чтобы мы все, как одна семья и…
- Оленька, - муж не давал жене сказать и слова. – Я понял, я все понял, любовь моя…
***
И тут семейную идиллию прервала Энджи.
- Дэн, тут какое-то странное письмо из дома Линдонов.
- Линдонов? Интересно, а что им нужно-то.
- Почитаем, - взяла у Энджи письмо Ольга, и через несколько минут побелела, как полотно.
Даниил подскочил к ней.
- Оль, тебе плохо?
- Данечка… Они переслали сюда письмо из дома… Там думают, что мы утонули на «Геркулесе»… Они не получили нашей второй телеграммы…  Они считают, что…
- Теперь точно придется возвращаться, - Даниил прижал жену к себе. – Даже, если Платон не захочет.
- Ты прав.
Дроновы еле дождались возвращения Платона с Ле и вывалили на них ворох не совсем приятных новостей.
Амелин был шокирован и теперь не имел ничего против отъезда сестры и Даниила.
- Надо телеграмму дать, - посоветовал, было, он.
- Бесполезно, - махнул рукой Дронов. – Мы как раз вместе  с ней и прибудем. Лучше сразу сами.
- Платон, а поехали с нами, а? – робко попросила Ольга.
Мужчина  застыл на мете.
- Куда?
- Домой. К нам домой… К отцу…
- Н-не знаю… Оль, я не знаю!
- Ну, поехали! Мы скажем, что гостили у тебя! Все не так влетит!
- Ну и скажите, а мне-то зачем туда?
- Ну, как зачем, ведь мы одна семья!
Мужчина молчал. Ольга глянула на Ле, в поисках поддержки, а та внезапно почувствовала, что им действительно необходимо вернуться в Санкт-Петербург и лицом к лицу встретиться со своим прошлым. Женщина знала, что Платон тоже поймет это, и подошла к нему.
- Платон, давай решим это позже… Вы ведь утром собираться будете?
- Да, - ответила Ольга.
- Вот тогда мы все и скажем.

Перрон вокзала поражал своими шумом и многолюдностью. Пассажиры никак не могли разбрестись в нужных им направлениях: кому-то надо было в поезд, кому-то в город… Все галдели, смеялись, громко переговаривались и образовывали живой гудящий поток, который шумел, как улей.
В этот поток и попали Амелины с Дроновыми. Но вот, наконец, они выбрались из толпы, поставили багаж на платформу и огляделись в поисках носильщика.
И тут Платон почувствовал, даже не физически, а интуитивно, что кто-то собирается залезть к нему в карман. Молниеносное, резкое движение – и вот он уже держит молоденького щипача за запястье – тонкое и гибкое, как у первоклассного карманника. Тяжелый взгляд карих глаз Платона ввинчивается в глаза, вроде, знакомого паренька, который бледнеет прямо по долям секунд, и тут у него вырывается:
- А-Амелин…, - и чувство страха увеличивается во сто крат.
- Платон, что тут? – спросила Ле, но, увидев всю мизансцену, только усмехнулась. – Да, не в тот карман ты парнишечка залез…
- Это уж точно, - медленно растягивая слова, протянул Амелин и обратился к молодому щипачу:
- Так, парень, слушай… У нас, ты только всех нас запомни, постарайся уж… Так вот, у нас в карманах никогда и ничего лишнего не бывает, да и не только в карманах… Раз уж узнал, то поймешь, что с тобой будет, если все, что я сказал, ты внезапно забудешь… Усек?
Тот кивнул Гловой, будто в судороге.
- Лады…Насчет чего-нибудь еще  - действует еще одно правило: сигарет и папирос у нас не бывает!  Предупреди… Всех предупреди… Больше повторять не буду. Первый и последний раз сказал. Мы не стрюки шатанные, чтобы в этих соплях разбираться… А теперь когти рви, пока не зацепил никто!
Повторять дважды парню не надо было. Как только Платон разомкнул свои сильные пальцы, он понесся, как заяц. Даниил и Ольга смеялись надо всей этой ситуацией, а Ле, внимательно посмотрев на мужа, переплела свои пальцы с его, и он немедленно сжал ее ладошку.
- Я с тобой, - шепнула она Платону. – Я тебя люблю.
Амелин, затуманенным своим прошлым взглядом, окунулся в ее глаза и улыбнулся. Прошлое – это прошлое. Оно было и прошло. А вот сейчас в его руке зажато его настоящее и будущее.
- Я тоже, - шепнул он жене и бросил через плечо:
- Ну, пошли, что ли?
- Двинули, - согласился Даниил и бросил вещи на тележку подбежавшего носильщика.
***
- Платон, поедем к нам прямо сейчас? – спросила брата Ольга.
- Н-нет…, - выдохнул Амелин. – Не сегодня. Давай завтра… Завтра лучше.
Мужчина в мгновение ока превратился в робкого напуганного мальчика, который, ища поддержки, вцепился в руку Ле, как в последнюю опору.
Она прижалась к плечу мужа щекой, а Ольга легко ответила:
- Завтра, так завтра… Как скажешь, так и будет…
Просить об этом Платон имел полное право. В Ревеле они случайно встретили приказчика Александра Гавриловича – Славтенина Илью Ильича, который сообщил им, что телеграмму Уваровы наконец-то получили и знают, что Ольга с Даниилом живы. Следовательно, с визитом можно было и подождать.
- А пока едем в мой старый дом, - подытожила Ле.
- Это который…, - скосил, было, глаза Платон.
- Нет, нет, не тот… Другой, успокойся.
- Ну, слава Богу,  - расслабленно рассмеялся Платон и обнял жену, которая сейчас для него была лучшим успокоительным.
Золотая осень раскрывала свою шаль над городом. Извозчик лениво подгонял кобылку, которая весело отстукивала свой ритм по мостовой. Коляска не ехала, а плыла по улицам Санкт-Петербурга, и Платон любовался всем окружающим, потому что, как оказалось, он страшно соскучился по всему этому: улицам, переулкам, домам, дворцам, паркам, оградам…
Удивительный город, родной город, даже, несмотря на то, что происходило с ним, с Платоном в его потайных закоулках…
И вот тот дом, в котором он проведет с женой и друзьями свой первый день на Родине…
***
Платон старался не думать о завтрашнем дне и не отпускал от себя жену ни на миг.
Незаметно наступил вечер, пошел сильный дождь. Ле вспомнила о прошлом, приготовив ужин для всех, а потом они с Платоном взяли да и легли на ворсистый ковер в гостиной.
- Обними меня, - тихо прошептала Ле мужу.
Тот, глядя на горящий в камине огонь, сильнее сомкнул руки вокруг тела жены.
- Скажи что-нибудь, - снова прошелестел голос женщины.
- Что именно?
- Все, что хочешь… Просто, когда ты говоришь – мне делается легко, и твои слова уносят меня далеко-далеко, в заоблачные дали счастья…
- Ну, хорошо… Знаешь, однажды в театре…
И супруги забыли о том, что за стенами воет ветер, что дождь барабанит в стекло и растекается по нему большими жирными каплями, что молния то и дело прорезает черно-синее небо, застланное грозовыми облаками...
Был только его голос. Бархатный, родной, любимый…
Ле так и заснула, лежа на полу у камина в крепких объятиях Амелина. Платон тихонечко поднялся и взял жену на руки.
- Легонькая, как пушинка, - прошептал он и пошел в спальню.
Ле даже не открыла глаз. Муж опустился рядом с ней на кровать и, вспомнив ту необыкновенную ночь в золотисто-алом солнечном купе, нежно раздел ее, скинул одежду с себя, обнял жену за талию и заснул.