***
Казалось, в семье наступил мир. Но не тут-то было. Беда пришла, откуда ее совсем не ждали. На горизонте замаячил Леонид Погожев. Когда-то он вместе с Юлией Уваровой покинул Санкт-Петербург, но почти сразу же вернулся. Его темная стона постепенно брала верх над светлой, и он, хотя и медленно, но все же превратился в нового преступного хозяина города. Ему было далеко до Гребня, но Леонид был хитрее, чем Борис Глушковский…
Давным-давно, еще до убийства Бориса, эти двое были неплохими товарищами, что помогло Леониду быстро разобраться во всех хитросплетениях дел покойного и скоро прибрать их к своим рукам. А все дело было в маленькой книжечке, которая почти два года без дела провалялась в его вещах, зато потом…
Потом этот предметик подарил ему власть и деньги, до которых он был большой охотник.
И вот, Леонид – новый «хозяин города», точнее, его дна, клоаки.
Лишь одно дело не давало ему покоя: Наденька Уварова, которую он так и не смог познать хотя бы раз, по-прежнему оставалась безнаказанной.
И вот шанс появился. Погожев сумел подмять под себя одного из владельцев ведущей конюшни с самой окраины города, и именно с помощью лошадей он и решил отомстить.
Наденька в тот день была радостна как, никогда. Она была у врача, который сообщил ей потрясающую новость: у них с Васенькой скоро будет ребенок. Счастье просто переполняло ее, и тут…
Прямо перед ней у самого края мостовой остановилась карета, дверца которой медленно открылась, и сердце Наденьки похолодело. Она увидела Леонида.
- Здравствуйте, Надежда Гавриловна, - сладко улыбаясь, пропел он.
- И Вам не хворать… Извините, но я тороплюсь.
- Так давайте, подвезу.
- Не стоит утруждаться.
- Право, какой труд…
- Я сама…
- Сядь, - жестко бросил Леонид, и Надя, как мартышка, загипнотизированная удавом, зашла, но не в пасть к змею, а в карету, но обе эти вещи были одинаково страшны.
Женщина осторожно села на мягкое сиденье и напряглась, как струна.
- Слышал, муж твой своего Рысака на скачках выставляет?
- Д-да…
- Скажи, чтоб повременил.
- Я не вмешиваюсь в его дела.
- Мне плевать, вмешиваешься или нет. Мне нужно, чтобы его Рысак пропустил скачки в этом месяце. Поняла? И в последующем тоже. Приз должна выиграть моя лошадка… Звездочка или Полумесяц, - мечтательно прошептал он, но тут же изменил тон.
– А не то, - и он приблизил свое лицо к Наде. – Я знаю, зачем ты ходила к доктору Фэду… смотри, а то так и не узнаешь, кого вынашиваешь…
Женщина похолодела. Руки ее, которые стали белее мрамора, тряслись мелкой дрожью. Страх сковал все ее тело, и стало катастрофически не хватать воздуха. Не помня себя, она вышла из кареты, когда та остановилась, и пулей влетела в дом.
- Васенька! Вася! – Крикнула Надя, и муж, будто чувствуя ее состояние, немедленно вышел из библиотеки.
- Родненькая моя, что с тобой? – обеспокоено спросил он.
- Ой, Вася, Васенька! – и Надя быстрым шепотом рассказала мужу все, что случилось с ней только что, опустив при  этом новость о своей беременности.
***
Сказать, что Кольцов разозлился, это не сказать ничего. Он был в ярости. Его кипучая натура никак не могла найти области, куда могла бы выплеснуть все то, что накопилось в душе. Мужчина был готов порвать Леонида на части, но не мог оставить жену одну в таком состоянии. Но вот через час откуда-то явились Ле с Платоном, веселые и счастливые. Теперь Василий мог быть спокоен за свою девочку. Громко объявив, что у него есть срочное дело, он откланялся и попросил Платона присмотреть за Наденькой.
- А то ей что-то нездоровится.
- Что с тобой сестренка? – обнял ее Амелин.
- Да, ничего особенного… Просто слабость… Вась, а ты далеко?
- Кое-какие бумаги оформлю и вернусь, - улыбнулся мужчина жене и ушел.
Все время его отсутствия Наденька сидела как на иголках. Ле не на шутку разволновалась за нее.
- Платон, я пойду ей чай успокаивающий заварю… Ты глянь на нее… Издергалась вся…
- Ладно.
Амелину тоже не нравилось, что сестра вздрагивает от любого шороха, постоянно с каким-то странным ожиданием смотрит на дверь, поэтому сел с ней рядом, взял ее за плечи, развернул лицом к себе и ласково спросил:
- Надюш, что с тобой происходит?
Губы молодой женщины задрожали. Она уже собралась, было, с силами для разговора с братом, как дверь открылась, и тут в гостиную вошел Василий, которого украшали воистину несколько героических деталей: разбитая губа, кровавый нос, свежий бланш под глазом, порванная рубаха…
- Васенька, милый, где же ты был? – вырвалось у побледневшей Наденьки.
- Гулял, - мрачно ответил Василий.
Платон внимательно посмотрел на него и подытожил:
- Да… Вижу, прогулка оказалась благотворной… В чем дело?
- Платон, он жене моей угрожает, понимаешь?
- Не ори, а объясни все толком, - и Амелин протянул шурину бокал с коньяком.
Тот сделал один большой глоток, без тени сомнения, и тут же закашлялся, будто по горлу прокатился поток расплавленного жидкого огня.
- Спасибо тебе большое от всего меня…, - прохрипел Кольцов.
Амелин постучал ему по спине и начал ждать рассказа, после которого спросил сестру:
- Почему ничего мне не сказала? Васька ведь этот мир не знает, а я, так сказать, был когда-то его составной частью…
Он помолчал.
- Значит, так… Надюха, Ваську лечи давай… Из дома дня три не выходите, оба… Лошадей со скачек пока снять, а то попортить могут, и никому пока ни слова… Я с этой проблемой разберусь… Слово даю: Леонид больше нас не потревожит… Найдем управу, не на тех напал… Ну-да ладно… Надежда, лечи мужа, а я пошел.
Через несколько часов мужчина сумел кое-что выяснить у своих прошлых знакомых «особо высокого ранга», и эта информация была весьма интересной. Ему нужен был совет, и он решил поговорить с Ле.
- Понимаешь, на васькиного Рысака поставил большие деньги тот, перед кем Леонид сам прогибается. Это очень серьезный человек – Салтан-царь. А Лёнечка хочет втихую его кинуть. Из воров никто не знает, что Звездочка и Полумесяц – его лошади. Я проверял. Он все свои связи с той конюшней скрыл. Не подкопаешься… Как Наденька-то имена лошадиные услыхала… Я думаю, что против Погожева надо его же оружием драться. Он пошел на шантаж, значит и я должен…
- Замечательно, только не ты, а мы, и кое-что необходимо добавить.
- Леш! Это риск большой и …
- И что? Или действуем МЫ вместе или никак! Пусть потом полиция разбирается… А если ты все-таки один пойдешь, я же все равно за тобой увяжусь.
Ле насупилась, а Платон, увидев ее взгляд, понял, что спорить с ней бесполезно – увяжется. Он обнял ее, вздохнул и обреченно спросил:
- Что за дополнение?
- Вот… Другое дело… Надо побольше узнать о людях этого Салтана, и кого-нибудь из них пригласить к Леониду. Только необходимо все рассчитать так, чтобы этот человек пришел прямо за нами и вмешался в разговор… Судя по твоим рассказам, Лёнечка этот тот еще трус… Это на него надавит и…
- Я знаю такого человека, - задумался Платон. – Бритый… Серьезный мужик, с принципами. Дотошный, и Леонид, кстати, его побаивается…
- И ты узнал это за несколько часов?
- Ну, долго ли, умеючи? – усмехнулся Платон.
- Я в тебе и не сомневалась, - обняла Ле мужа. – Завтра, значит?
- Завтра…
- Тогда не будем терять время. Пошли готовиться, подбирать костюмы, чтобы не выделяться в толпе.
- Костюмы…, - разочарованно протянул Платон.
Ле приподняла красиво изогнутые брови.
- Костюмы. А ты что подумал?
- Не подумал, а пожелал, - и Амелин, прижав жену к себе, легонько укусил ее за ушко…
Она немедленно отреагировала на это чувственное озорство и поймала взгляд мужа… Секунды две или три они смотрели друг на друга, а потом Ле сказала:
- Костюмы мы все равно выберем, а сейчас – догоняй!
И как девчонка, вприпрыжку она побежала в спальню.
Уже поздно ночью Платон уснул, обняв жену за талию. Крепко-крепко, чтобы утром приняться за не очень приятное Наденькино дельце.
***
Санкт-Петербург этой осенью был особенно чудесен. То ли потому, что величественные здания в лучах солнца казались сказочными дворцами… То ли потому, что земная и водная стихия города – серый камень и золотое море, которое окружает город с трех сторон, – создавали картину чего-то таинственного, миражного, призрачного и обманывали жителей, которые думали, что вода становится здесь вечной, а камень – призраком… То ли потому, что свирепые ветра, казалось, через мгновение могли поднять город вместе с туманом и унесли в далекие дали как дым из печных труб…
Платон и Ле шагали по улицам и вдыхали особый аромат Северной Пальмиры.
- Ты глянь, кофейни на Невском крохотные, а аромату на весь Петербург! – восхищался Амелин, обнимая жену.
- А мне это все Венецию напоминает, веселый карнавал, особенно Мойка… Или вот еще что - Китеж-град! Правда, как здорово: там невидимо то, что было и есть, а здесь видимо то, чего и в помине никогда не было…
- Пошли, итальянка моя, а то опоздаем, - смеялся мужчина и крепче прижал к себе любимую.

Смеющиеся муж и жена вышли из трактира на улицу, которую постепенно укутывал в холщовый серый плащ пасмурный вечер. Не успели они дойти до угла, как Платон схватил жену за локоть и замер. Из ближайшей подворотни вышли двое его бывших «хороших знакомых» - Осип и Маркел.
- Надо же, кто в наших краях объявился. Не зря когда-то Борис Осипыч нас упреждал: появится, грит, этот… Ждите, грит, дождетесь… А вот и ты, Платошенька, сподобился!
Тут Маркел, выдавший эту громкую речь, засунул руку в карман и вынул пистолет. Как только Платон увидел блестящую рукоятку, сердце его похолодело. Эти два обрубка были полными идиотами, но, ведь не зря же говорят, что дуракам везет. Вдруг по воле случая этот верзила попадет либо в него, либо (упаси Господи!) в Ле!
Оцепенение Амелина нарушила жена, которая, посмотрев куда-то за спины верзил, спросила, нарочито громко:
- А Борис Осипыч, это тот, который за вами, что ли стоит?
Мужики в панике отшатнулись от стены подворотни, боясь увидеть привидение, а Платон и Ле сорвались с места, юркнув в неприметный проход между серыми безликими домами.
Те злачные  местечки, по которым бежали Амелины, никогда не были объектом посещения заграничных гостей. Это были мрачные, перепутанные, узкие переулки и закутки, зловонный запах и темнота которых били в нос и резали глаза…
Платон уверенно петлял по этим больным внутренностям огромного организма города, но продолжал чувствовать за собой погоню. Он не был в Санкт-Петербурге почти шесть лет, а Маркел с Осипом никуда не отлучались.
Поворот… Еще один… Теперь резко вправо, наискосок и … Бежать, бежать! До исступления, до последней капли сил.
Ле довольно быстро сориентировалась в ситуации и наравне с мужем неслась по извилистым городским коридорам.
Но вот и то место, о котором хорошо помнил Платон: широкий проспект, крутой поворот и забор… Высокий забор, за которым спрятано их спасение.
- Ну, что? – озорно сверкая глазами, спросила Ле. – Перелезаем?
- Перемахиваем! – смеясь, подтвердил Платон и легко подсадил жену вверх.
Она ловко взобралась на забор и, как пушинка, опустилась на землю по ту его сторону. А Амелин, подтянувшись на руках, начал было повторять ее маневр, но в этот момент в тупик забежали запыхавшиеся бандиты. Маркел снова выхватил пистолет и, не целясь, как умел, выстрелил по мужчине… Но было уже поздно, так как Платон, при виде этого сосредоточения самого, что ни на есть дружелюбия, перекинул ногу через забор и спрыгнул вниз, в один миг оказавшись рядом с женой. За его спиной вскрикнуло дерево досок, в которое со всей силы вгрызлась пуля.
- Я ж говорю: дуракам везет! Если бы я не спрыгнул, плохо бы мне пришлось! Этот дурак мог попасть в мне голову, хотя и целил бы в ногу…
Ле припала к нему, тут же ощутив, как, совершенно не к месту, напряглось горячее тело мужа.
И все вокруг будто затихло, мир оказался опрокинутым, стряхнувшим с себя все лишнее. Ощущение опасности, неприятный осадок от встречи с Погожевым, эта дурацкая погоня, - все это раскололось на бесформенные куски и было заменено странным пряным удовольствием от тесного прикосновения двух любящих людей.
Тут из-за забора раздались странные кряхтение, ругань, скрип, и супруги, наконец-то, вернулись в реальность.
- Надо же... К нам, похоже, гости, - усмехнулся Платон и взял в руки довольно толстую палку.
- Ты только поаккуратнее, - предостерегла Ле мужа.
- Не волнуйся, ударю больно, но нежно, - подмигнул ей Амелин и стал ждать.
Ожидание не затянулось…
Осип, по примеру Платона, решил преодолеть высокую преграду, совершенно не думая о том, что по ту ее сторону его могут поджидать. Он старался изо всех сил, кряхтел и потел, пытаясь перекинуть свое слегка полноватое тело через доски. Это, к слову, выходило у него весьма неуклюже, но вот, наконец, что-то получается и…
…И Платон аккуратно кладет мужичка рядом с грязной облупленной стеной, в которую с одной стороны упирается забор. Как и обещал, он ударил совсем и несильно, а так, чтобы только оглушить.
Потерев руками, Амелин посмотрел наверх:
- А где же второй?
Ле, запрыгнув на стоящий неподалеку бочонок, выглянула за забор и ответила:
- Этот оказался поумнее… Пошел в обход.
- Значит, появится здесь минуты через две, - прикинул в уме Платон и, найдя глазами нужную им с Ле арочку, спрятанную в густых зарослях кустарника, указал на нее жене.
Та кивнула головой, прошла к ней и встала, вжавшись в стену. Тот же маневр повторил и Платон, не выпускавший из рук своего импровизированного орудия.
Как и предполагал Амелин, спустя две или три минуты по их сторону забора выскочил Маркел. Размахивая пистолетом, он бежал так, что его грациозности мог позавидовать разве что только бегемот или медведь, хотя и то, наверное, столетние. А дальше все было для Платона достаточно привычным. Он легко, почти играючи, ухватил головореза за руку, вывернул ее и дождался пока пистолет не упадет на землю, потом шибанул бандита по загривку и швырнул Маркела куда-то в сторону. Тот, будто пушинка, подхваченная ветром, метнулся к стене, и тут раздался дикий крик Ле:
- Платон! Он убьется!
Дело в том, что в стене торчал металлический штырь, так остро заточенный, что хватило бы легкого прикосновения к нему, чтобы порезаться, а уж о таком ударе, что получил Маркел, и говорить было нечего – еще миг и он будет пронзен им насквозь, как кусок мяса на шампуре…
Амелин внезапно увидел последствия своего удара: вот сейчас раздастся хруст разрываемых мышц и хруст костей, ржавое железо выйдет из тела наружу и кончится, хотя и бесполезная, пустая, в сущности, никому не нужная жизнь… Жизнь ЧЕЛОВЕКА.  Она будет выходить из растерзанного тела тяжело, толчками, выплескивая раз за разом новые порции темно-красной, почти черной тягучей крови… А сам Платон потом будет просыпаться в холодном поту от того, что это именно его удар, его рука стала причиной смерти другого человека, и боль эта будет безмерной, и приведет с собой мерзкое ощущение чего-то такого грязного и страшного, от чего он избавился только совсем недавно… Такую огромную боль, которая в душе после себя оставит только пепел…
Все это яркой вспышкой осенило сознание Амелина, обожгло и сковало льдом  его тело…
«Не хочу снова!!!» - крикнул кто-то в его голове, и тут сторонний наблюдатель, которому он был весьма не безразличен, изменил все в одно мгновение.
***
«Не могу! Нелепо! Несуразно! Неправильно! Не допущу!!! Не позволю снова!» - эти мысли быстрее звука пролетели в сознании Ле и она, сделав резкий прыжок ухватила Маркела за длинные полы его кафтана, сумев удержать его тело от острого штыря в каких-то двух или трех дюймах.
Все это произошло так быстро, что Платон сначала ничего не понял, а потом услышал:
- Ты не стой истуканом, а помоги, вдруг материя порвется, - задыхаясь, проговорила Ле, с трудом удерживая тяжелого мужика.
Побледневший Амелин кинулся жене на помощь, чувствуя, как от сердца отступает ужас и отчаяние. Он ухватил бесчувственное тело и, оттащив его немного в сторонку, привалил к первому гостю, который, придя в себя, мог наблюдать всю странную сцену спасения Маркела. Заметив это, Платон молча ухватил где-то на земле что-то, что когда-то, похоже, было веревкой, и связал обоих верзил. Осип в ответ на это не сказал ни слова, только пораженно глядел на двоих стоящих перед ним людей, у которых только что был шанс избавиться от одного из своих преследователей, но вместо этого, они спасли его.
- Непонятно, да, Сиплый, - усмехнулся все еще бледный Амелин, глядя мужику прямо в глаза, и от этого взгляда у Осипа волосы на затылке зашевелились как от чего-то такого жуткого, что оторопь взяла.
Платон обернулся к жене, которая понимающе смотрела на него и ждала. Ждала, когда он сделает первый шаг. И вот он осторожно подошел к ней и привлек к себе, зарываясь лицом в ее волосы.
- Ведь ты этого выродка не ради него самого спасла, так?
Ле молчала, а потом шепнула:
- Я не хочу, чтобы сияние твоих глаз погасло, сердце мое…
Они еще немного постояли молча, а потом, вернувшись на круги своя, оба повернулись к своим горе-преследователям. Платон обшарил их и вытащил нож из-за голенища маркеловского сапога.
- Ну, ты глянь! В кармане – пистоль, в сапоге – ножичек… Может, пришить их и дело с концом? – спросил он жену, сияя смеющимися глазами.
- Как знаешь, - подыграла мужу Ле, лениво зевнув.
- А какого лешего ты тогда меня спас! – выкрикнул пришедший в себя Маркел, не сводя глаз с блестящего лезвия своего же ножа.
- А блажь нашла… - вытаращил глаза Амелин и расхохотался. – Ты сам скажи, че это вы за нами побегли?
- Дак, не Борис Осипыч, а… другой приказали, как только ты в городе появишься – немедленно тебя изловить и к нему…
- А другой-то кто?
Мужики молчали, обиженно сопя, но Амелин ответил на свой вопрос сам.
- Погожев что ли?
Верзилы ошарашено переглянулись.
- Откуда ты…
- От верблюда! Животное есть такое, с горбом, а то и с двумя… Я все знаю, что положено… И не важно, что меня долго не было…
- Платош, а ты что ж теперь, к старому вернешься?
- Нет, - ответил Амелин, как отрезал, - но и вам спуску не дам. Слишком хорошо я всю эту мерзость знаю, чтобы допустить ее вмешательство в мою теперешнюю жизнь.
- А чего ж тогда по закоулкам шастаешь?
- Да вот с хозяином вашим разговор имел, - опасно сощурив глаза, ответил Амелин и добавил, - теперь мы с ним друг к другу никаких претензий не имеем… Да сам Салтан-царь мне руки развязал… Слыхали? И приказы все отменяются…
Платон еще раз окинул взглядом два связанных неуклюжих тела и хохотнул себе под нос.
- Так что, други мои, оставайтесь целы, пока… А мы, пожалуй пойдем…
- Эй, Платон! А развязать?
- Больно многого захотел, Маркел Севостьяныч! Сам в это дело влез – сам и выпутывайся!
И супруги быстро скрылись в зарослях, прикрывавших арку. Платон сразу нашел лишь ему известное углубление, нажал на что-то в нем, и внутрь стены ушла ее часть.
- Пошли, только предупреждаю, там темно и сыро. И выход в весьма странном месте.
- Я с тобой, а значит мне ничего не страшно, - уверенно ответила Ле и вложила свою маленькую ладонь в его большую руку.
Можно лишь добавить, что через час, освободившиеся от пут бандиты, решили, что Амелин стал колдуном или нашел маруху-ведьму, потому что они так и не поняли – куда исчезли эти двое.

Медленно и тихо каморку заполнила подруга-ночь, которая осторожно смешалась с рассеянным по полу лунным светом и заставила оплыть стоящую на столе свечу. Платон отчего-то проснулся, смотрел на ее маленький огонечек и слушал дыхание сладко спящей рядышком жены. Жены, которая одним своим существованием обжигала всю его сущность чем-то манящим и непонятным…
Забавная маленькая девочка, девушка, женщина… Его женщина… Любимая женщина…
Платон смотрел на спящую жену и, в который раз, поражался тому ощущению, которое рождалось от этого простого занятия, и приносило столько ни с чем не сравнимого удовольствия. До встречи с Лешиком Амелин даже не догадывался о том, что можно кого-то любить ТАК, как он любит ее, стараясь оградить ее от всех бед этого мира, неприятностей - больших и маленьких, любой боли – физической или душевной…
Сердце мужчины билось на удивление ровно и спокойно, а глубокая тишина комнаты позволяла услышать его мерные толчки. Когда-то на небосклоне его жизни погасла одна звезда, но почти сразу же зажглась другая, более яркая, теплая, необходимая. Но вот с манящих женских губ слетел легкий вздох, и спокойствие ушло моментально…Улетучилось, как утренний туман. Сердце билось все сильнее и сильнее, и не было силы, которая могла бы удержать его от движения к любимой. А надо было сдержаться, хотя это и причиняло почти физическую боль. В комнате было довольно прохладно, а в душе мужчины горело пламя. Хотелось тряхнуть головой, одурманенной этой удивительной женщиной и прогнать дурман хотя бы на час…
Просто лежать и смотреть на другого человека – это ли не счастье?
Его счастье почему-то насупило брови во сне, и все равно было самим совершенством.
Восхищение во взоре Платона было таким осязаемым, что Ле, будто почувствовав его силу, прогнулась и проворковала, открыв глаза:
- Кто-то мне что-то обещал вчера вечером на десерт, или я ошибаюсь?
Платон застыл в первый момент, но тут же услышал тихий вкрадчивый голос:
- Ну, почему ты ничего не делаешь? – а потом ее губы на его губах и сумасшествие, самое что ни на есть настоящее сумасшествие, горячее, как лава, тягучее, как нуга, сладкое, как мед… Сумасшествие в самую полночь…
***
Ночи будто и не было вовсе. Промелькнула махом, нет ее и все… В слегка приоткрытое утренним ветерком окно очень осторожно пробирался обычный серый питерский день. Вместе с ним с улицы проникали и уличные звуки, которые после вчерашней бури стали прозрачнее и, казалось, наполнились звоном хрусталя. Вот процокала лошадка своими копытцами; а вот кто-то ругается, несмотря на страшную рань; а вот еще чьи-то голоса – веселые и не очень…
Рассветное необычное золотисто-розовое небо снова становилось бледно-голубым, привычным.
Платон тихо рассмеялся и откинулся на свою подушку. Бурная и нежданная им полночная страсть  в этой старой и ветхой каморке еще раз доказала, что их любовь – не тяжелая работа каждого, а огонь, который не сжигает, а заставляет светиться и дарить тепло. Мужчина заложил руки за голову и, улыбаясь, смотрел на то, как жена, осторожно встав с кровати, закуталась в покрывало, чтобы спрятать от него свою, такую притягательную наготу.
От него! От Платона Амелина! Своего мужа! Маленькая дурочка… Скромница глупенькая…  В покрывало она укуталась! Ха! Ле даже не заметила, что, стянув его, она оставила Платона полностью обнаженным, и тот теперь с предвкушением ждал момента, когда его милая женушка посмотрит на дело рук своих.
Ле, ворча себе под нос что-то вроде: «Мог бы одежду не комом бросить, а как-нибудь поаккуратнее… Влажная все еще», собрала их почти «театральные» костюмы, разложила на стульях у камина, чтобы просушить, повернулась к порядком озябшему Амелину и тут же стала свекольно-красной.
- Бессовестный, - бросила она мужу, тут же отвернувшись.
Платон с удовольствием наблюдал за тем, как менялся внешний вид жены, а потом, резко потянув ее за руку, опрокинул на себя и обнял.
Он долго-долго смотрел в ее удивительные глаза, в которых все больше и больше проявлялась нежность, а потом поцеловал ее… А потом опять смотрел, но такими глазами! Такими глазами, что у того кота, который думает, как бы у хозяйки со стола шмат колбасы стянуть, да небитым при этом остаться…
- Чего смотришь? Другой бы давно к делу приступил.
- А как же твоя скромность? Где она?
- Забылась, прости, пожалуйста… Но, когда же ты будешь действовать?

***
Желание было просто непреодолимым. Его могущественная сила сметала со своего пути все… Казалось, они оба не думали в этот миг, а подчинялись древнему и старому как мир желанию – стать друг для друга единственными на свете.
- Желанный мой, - шептала Ле, а Платон таял от этого шепота.
- Только тобой живу, только ты – мой свет, мое счастье…, - отвечал он.
И снова мужчина сжал женщину в объятиях, будто страшась того, что она исчезнет. Она не почувствовала боли, но кожей ощутила прикосновение губ мужа к своей ладони. Только он дарил ей это непередаваемое ощущение женственности, самой жизни, счастья, в том смысле, о котором знают и мечтают все… Только с ним она чувствовала себя женщиной, желанной женщиной… Ле хотела быть со своим мужем не только ради него, но и ради самой себя, потому что не могла без Платона… Не могла… Она обвила его руками и почувствовала, как Платон накрыл ее рот своим.
О, Боже, как он ее целовал! Легкое прикосновение разгоряченными губами, нежное, трепетное, будто первое… Но это ощущение робости быстро пропало. Слишком велика была тяга друг к другу, слишком огромна и глубока была их страсть.  Мужчина просто потерял голову, забылся и перестал сдерживать себя, зная, чувствуя, что именно этой волны и хочет его любимая. С трудом оторвавшись от нее, Амелин почти простонал:
- Леш, посмотри на меня, - голос шел, будто из самого сердца. – Посмотри, прошу тебя, пожалуйста…
Как всегда, Ле его послушалась. Его удивительный голос имел над ней странную власть. Эта ее готовность подчиниться его воле окончательно выбивала из колеи и сводила с ума. Как под гипнозом она подчинилась, медленно открыла глаза и потеряла сама себя, утонув в двух карих омутах, которые в настоящий момент казались колдовски черными и сияли ярким пламенем. Женщина на мгновение замерла, вглядываясь в любимые черты мужественного лица.
- Лешик… Леш, я люблю тебя…
Сколько любви и нежности было в этих простых словах… Сколько любви и нежности было в нем самом, таком сильном, мощном и одновременно уязвимом.
- Больше никогда тебя от себя не отпущу, - прошептал Платон, пристально глядя жене в глаза, - даже если сама будешь говорить, что я тебе надоел, и будешь рваться от меня куда подальше.
- Никогда не скажу, и рваться никуда не буду, - улыбнулась женщина.
- Точно? – как можно жестче спросил он, но никак не мог спрятать улыбку, притаившуюся в уголках глаз.
- Да, - счастливо протянула Ле, затерявшись в потоке чувств, нахлынувших на нее мощной волной. -  Даже не надейся на это, - женщина обхватила его лицо ладонями и прошептала его чудесное, самое любимое на свете имя, а потом поцеловала сама, так страстно, как только могла, вернув ласку, подаренную мужем только что.
Амелин посмотрел на нее, обжигая ладонями нежную женскую кожу.
Только она. Только его. Только вместе…
- У тебя есть я, а все, что было раньше – ничто, хаос, - медленно проговорил Платон и обрушил на жену каскад безумных, пламенных, наполненных неудержимым желанием поцелуев, ни на мгновение не выпуская ее из своих крепких и жарких объятий.
Они прижимали друг друга к сердцу, шептали признания в любви, ласкали и целовали друг друга… Не было никаких преград и препятствий. Только ОН и ОНА…
***
Они лежали в убогой постели, согревая друг друга теплом своих тел, и на свете не было никого счастливее, чем эти двое. Уже наступал вечер, но ни Платон, ни Ле не спешили покидать каморку, которая, казалось, дала новый толчок для их чувства.
- Леш…
- М-м?
- Давай Мэтту напишем. Пусть приедет, посмотрит, как мы устроились.
- Ну, давай… Может, еще что-нибудь для себя приглядит…
- Или кого-нибудь, - хохотнул Платон.
- Точно-точно, - мурлыкнула женщина и провела рукой по груди мужа.
- Леш… Что ты со мной делаешь?
- Люблю… Просто люблю и все…
За окном кто-то громко и грязно выругался, и Платон решил, что из этого места пора уходить.
- Жалко, - говорила Ле, одеваясь. – Но с нами тут действительно произошло нечто чудесное, неповторимое, чего никогда не было…
Уже на пороге мужчина и женщина еще раз окинули взглядом каморку и, прижавшись друг к другу, вышли в коридор.
А дома все были в панике. Надя не сдержалась и рассказала все, что произошло.
- Господи! – стонала Любовь Евсеевна, испытывая страшные муки совести из-за того, что человек, жизнь которого она чуть было не уничтожила когда-то, рискует собой ради ее дочери. – Их же убить могут! Что же нам тогда делать? Если…
- Если что? – спросил вошедший под руку с Ле Платон и немедленно попал в тесное кольцо всеобщих объятий.
- Слава Богу! – раздавалось со всех сторон.
- Да что тут у вас происходит-то? – не выдержал Амелин.
- Я все рассказала, - всхлипнула Наденька и, вцепившись в брата, расплакалась.
- А, ну, перестань! Ты чего? Мы все живы-здоровы. Погожеву нос утерли, да так, что он к нам и близко не подойдет, да и вообще, думать про нас забудет.
Ле погладила золовку по волосам и, хитро улыбнувшись, спросила:
- Надь, а ты сама-то свою новость рассказала?
- Какую новость? Что еще случилось? – опять забеспокоилась Любовь Евсеевна, которая держала Платона за плечо, желая удостовериться в том, что с ним все в порядке.
Ле смотрела прямо в Надины глаза и загадочно улыбалась. Наденька засмущалась и перевела взгляд на мужа, который ничего не мог понять. Платон отпустил сестру и повернулся к Любовь Евсеевне.
- Вы-то что так переполошились? – робко улыбнулся он.
Женщина внезапно всхлипнула и крепко обняла его.
- Прости меня, дуру… За все прости.
- Забыто уж и прощено все, - прошептал он ей и добавил. – Давайте лучше Надюшку послушаем.
- Я уверяю вас, что это очень важно, - улыбнулась Ле и тоже обняла Любовь Евсеевну.
- Мы все во внимании, - улыбнулся облегченно Гавриил Макарыч, а Наденька, наконец, решилась.
- В апреле у нас с Васенькой родится маленький.
И тут гостиная взорвалась восторженными возгласами.
- Надя! Вася! Какие вы у нас молодцы!
Всеобщая радость была неизмеримой,  но в один прекрасный момент Гавриил Макарыч крикнул:
- А давайте-ка устроим маскарад!
- А по какому поводу?
- Да просто так! Будущие дети да внуки не повод для общественного обсуждения, но повеселиться надо бы… А то вон скоро Платошенька уедет…
- Бать, между нашими домами только сад.
- Все равно! Хочу маскарад!
- Тогда давайте устроим! – поставила точку в споре Любовь Евсеевна.
- Делайте, что хотите, - махнул рукой Амелин, - а мы спать… А то всю ночь по городу гонялись…
Никто кроме Ле, не заметил, как мужчина скрестил два пальца на руке, в знак того, что отводит от себя ложь, и женщина едва сдержалась от того, чтобы не рассмеяться.
Когда супруги поднялись к себе наверх, Гавриил Макарыч тоном заговорщика собрал всех вокруг себя и объяснил, зачем ему так нужен большой праздник.

Середина декабря того же года
***
Солнечный свет в их спальне был почти осязаем. Казалось, его мягкость и воздушность проникли в каждый уголок комнаты. В расшторенное окно прорывались маленькими сквознячками все новые и новые потоки холодного воздуха, дразнящие супругов запахами цветов и ягод, стоящих на ночном столике, и еще чего-то такого, чему Платон никак не мог найти названия, а вот Ле – знала точно. Это был запах их чувства… Их любви, который раскрывал свой букет только тогда, когда они были вместе. А еще пахло им, ее любимым, и вот без этого запаха женщина не могла представить себе дальнейшей жизни. Как объяснить, чем он пах, Ле не могла, но это было вкусно, пленительно и завораживающе… Так не пах никто из тех, кого она знала… Это был не одеколон или туалетная вода, которую они выбирали вместе в парфюмерных лавках, а только его аромат, родной и необходимый ей… Пахли его волосы, ресницы, губы, кожа, тело…
Ле погладила мужа по щеке и улыбнулась тому, что могла, казалось, вечность, вот так глядеть на это красивое лицо, гладить его по щеке, целовать, легонечко-легонечко, чтобы не потревожить сон любимого, или, наоборот, горячо и страстно, чтобы,  как раз таки, разбудить…
Платон Амелин в жизни Ле был самым ценным и дорогим сокровищем. Он был для нее целым миром. Он был для нее всем.
Она осторожно встала с постели и прошла в ванную.
Одной минуты хватило для того, чтобы Платон, почувствовав ее отсутствие, проснулся.
- Леш…, - горячо прошептал Платон, еще не открыв глаз. – Лешик…
В ответ ему прозвучало лишь молчание.
- Ле-еш, - это уже был не шепот, а приглушенный рык, едва скрывавший откровенное приглашение в объятия мужчины.
Глаз Платон все же не открыл, пытаясь, замерев, почувствовать жену, которая по его мыслям просто замерла, лежа на кровати.
- Ладно, ладно… молчи… Вот как сейчас глаза-то открою, как поймаю…
- А никто никуда бежать и не собирается, - прямо над ухом раздался веселый голос Ле, а потом  и сама его обладательница почти упала на мужа сверху.
Тот вскрикнул и быстро перевернулся на живот, подмяв под себя жену, и прошептал:
- Где же это мы были?
- Недалеко, в ванной,  - толкнула мужа Ле, высвобождаясь от его медвежьих объятий. – Не дави, а то, -  и тут ее лицо покрыла внезапная бледность.
- Леш, ты чего, - переполошился Платон и немедленно поднялся с постели.
- Ничего особенного, - ответила женщина, а глаза ее засияли каким-то новым светом.
- Как это ничего особенного? Побледнела, как привидение…
- А ты ведь не в первый раз меня за призрак принимаешь…
- Лешик! Я не шучу!
- И я тоже, просто… Я…
Ле замолчала, а потом на одном дыхании произнесла:
- Платон, у нас ребенок будет, совсем-совсем маленький... Как мы хотели…
Амелин не понял сразу ее слов, потом сел на кровать, а спустя еще секунд пятнадцать сполз на пол.
- Платон, родной, что с тобой? – опустилась Ле рядом с ним.
И тут Амелин дотронулся ладонью до ее живота. Медленно, осторожно, будто боясь причинить вред, он раздвинул пальцы так сильно как мог, для того, чтобы накрыть как можно больше тела жены, затянутого сорочкой. Он молчал, но его прерывистое, взволнованное дыхание говорило лучше всяких слов.
- Он…  уже… там?
Ле улыбнулась.
- Там, - подтвердила она и поправила мужа, - он или она.
Платон прижался щекой к ее животику.
- Лучше пусть будет она… Я хочу девочку… Маленькую и хорошенькую… Как ты…
Мужчина поднял лицо и посмотрел на жену. И тут Ле увидела в его глазах слезы.
- Милый, родной, - целовала она любимое лицо. –  Что с тобой такое? Ответь!
Тот замотал головой.
- Ничего… Ничего, это просто… Это счастье, Леш… Счастье…
Он прижался лицом к животу жены, а спустя минуту спросил:
- И когда?
- Почти сразу после Наденьки… У нее роды в апреле, а у меня в июле… Так что у тебя будет время кое-чему научиться у Василия, а то из Даниила плоховатый учитель – только родили Валерию с Валентиной – и сразу в Египет! – Ле улыбнулась, а Платон не отрывая глаз, одним только взглядом ласкал ее живот.
- В июле…, - повторил он. – Это, значит, тогда, в каморке…
- Как ты помнишь, там мы провели не только ту ночь, но и самую первую…
- А ты знаешь, что я уже тогда тебя хотел… Ну, ты…
- Уже тогда? Значит, я не ошиблась… А ты-то заливал: «Согреть хочу! Трясешься от холода!..». Ишь-ты, хитрец, какой!
Мужчина рассмеялся и, поднявшись с колен, подхватил жену на руки.
- Какой же я дурак был в свое время! Сокровище искал! А? Это ведь ты!... Ты мое сокровище! И даже не одно, а целых два!
- Поставь меня на пол! – смеялась Ле. – Ну, поставь, а то голова…
Платон тут же остановился и испуганно глянул на жену.
- Что, кружится?
- Нет, пока еще нет, но вот с такими выкрутасами придется тебе на время завязать.
- Да? А как быть с такими, - прошептал Платон и, обняв жену, привлек к себе.
Его глаза без слов сказали обо всех его желаниях. Ле сделала шаг назад и медленно опустилась с мужем на кровать. Его тело слегка напряглось, но женщина, правильно все поняв, успокоила любимого:
- Не бойся… Я говорила на эту тему с Фэдом, и он сказал, что в моем отдельно взятом случае, общество мужа мне будет очень даже полезно…
Она глянула в глаза своего суженого, смешав два серо-синих омута с двумя карими, и прошептала:
- Неужели ты думал, что мне так легко от тебя отказаться, даже на немного?
Платон замер.
- Ни-ког-да… Любовь это же еще и обмен душами… Ты во мне, я в тебе, мы – единое целое… Если мне хорошо, то и малышу… Я чувствую тебя, и он тоже… Платон, он еще там, а тебя уже знает, я чувствую…
- Он уже шевелится?
- Нет, еще рано.
- Тогда откуда ты…
- Знаю, и все… Сердечко-то у маленького уже есть, и оно, когда ты меня любишь, бьется чаще. Просто не может быть по-другому… Никак не может…
- Тогда пусть они бешено стучат, - прошептал Платон хрипло и страстно поцеловал жену.
- Люблю… Люблю обоих…
- Так и должно быть, хороший мой…
***
А потом начались «беременные» будни…
Все запахи и звуки Ле стала воспринимать острее, чем раньше, и, странное дело, те ароматы, которые прежде ей нравились, теперь она на дух не переносила. Платон был вынужден перестать пользоваться туалетной водой, которую жена же ему и подарила, каких-то два месяца назад, и сменил ее на другую, выбранную ею же. Повысилась эмоциональность Ле, из-за которой очень переживал Амелин.
- Она и так все близко к сердцу принимает, а теперь и вообще…
Потом у Ле начал расти животик… А спустя еще какое-то время ребенок зашевелся. А Ле с каждым днем все больше и больше убеждалась, что это девочка. За городом ее маленькое сокровище начинала пинать маму изнутри лениво и редко, тогда как в городе ее пинки были более чувствительны, активнее и чаще. А уж как она реагировала на приближение Платона! Когда он впервые почувствовал, как ребенок шевелится, то его рука просто застыла на животе жены, потому что он оцепенел от осознания происходящего с ними всеми такого обыкновенно чуда.
Со всей серьезностью, на которую он был способен, Платон готовился к своему будущему отцовству. Роды Наденьки, которая помогла появиться на свет крепкому мальчишке, были восприняты как генеральная репетиция. Василий с Надей умилялись тому, с какой нежностью и любовью дядя смотрел на племянника и играл с ним.
Платон действительно стал частью общей семьи, а потому никто не удивился тому, что Надежда, горячо любившая вновь обретенного брата, дала своему сыну его имя.
- Платон Васильевич Кольцов – очень звучит! – сказала она Амелину, когда тот подхватил ее и закружил по комнате от охватившей его радости.
- И учти, - хохотал Василий, - ты не только дядя, ты еще и крестный!
- Ну, уж тебя я на руках таскать не буду, - серьезно ответил Платон, и они оба расхохотались еще громче.
По ночам, лежа с Ле в кровати, мужчина благоговейно смотрел на спящую жену, боясь ее хоть как-то потревожить. Он поражался тому, как она – такая изученная им, такая знакомая, такая родная – смогла так измениться. Платон уже видел одно чудо: как из девушки она превратилась в женщину, а теперь сама готовилась к тому, чтобы явить свету новую жизнь.
А какой красавицей стала его жена! У него просто дух захватывало. Когда Ле хмурилась во сне, для Платона это было сигналом. Он осторожно и нежно клал ладонь на животик жены и начинал медленно гладить его, что-то напевая для маленькой.
Однажды именно в этот момент проснулась Ле. Из-под полуоткрытых ресниц она наблюдала за мужем и едва сдерживала улыбку. Как же она счастлива, что встретила этого человека! ЕЕ ЧЕЛОВЕКА! Женщина медленно открыла глаза и положила свою ладошку на широкую ладонь мужа. Тот вздрогнул и перевел взгляд с ее животика на лицо и страшно смутился.
- Платош, ты чего?
- Не знаю… Это как-то… Не по-мужски, что ли…
Ле тихонечко рассмеялась и прижалась к мужу.
- Ничего ты не понимаешь… Только самый мужественный из мужчин способен на то, что ты сейчас сделал.
Платон облегченно выдохнул и уткнулся носом в нежную и теплую шею жены.
- Люблю…
- Я тебя тоже…
***
А по утрам жизнь продолжалась по-прежнему: дела домашние, дела фирмы, дела конного завода, балы, приемы, спектакли, вечера… И везде Амелины были вместе, вдвоем, и всегда Ле блистала подобно звезде. Она оставалась весьма привлекательной даже в своем деликатном положении. Как и прежде, вся она, как говорится, «от шпильки до носочков туфелек» была воплощением истинного стиля. Ле прекрасно выглядела и по-прежнему блистала на различных светских приемах, которые хотя и редко, но все же посещала.
Вот и сегодня изящное бирюзовое платье с летящим силуэтом и слегка завышенной талией «играло» во всем своем блеске как нельзя больше подходило женщине. Глубокий вырез мысом, образующий  легкие, почти невесомые складки, выгодно подчеркивал слегка пополневшую грудь и восхитительно смотрелся в сочетании с обнаженными плечами. Рукава у платья отсутствовали и не скрывали изящных нежных рук. Подол платья с ассиметричными линиями давал возможность шелку легко струиться вдоль тела, а мягким складкам юбки изящно драпировать округлившийся животик. От каблуков она отказалась, заменив их легкими босоножками на невысокой танкетке. Шикарно смотрелся на ней и гарнитур из черненого серебра с персидской бирюзой. Подарок мужа выгодно подчеркивал необычный серо-синий цвет ее глаз. Шикарные волосы Ле с легким налетом античности были рассыпаны локонами по плечам, довершая всю полноту картины.
Ле несколько раз говорила огромное спасибо своей портнихе Лизавете за красивый и грамотный покрой ее платьев, который скрывал все возможные недостатки фигуры, подчеркивая ее достоинства. На Амелину всегда было легко шить, а с ее беременностью, это занятие вовсе не стало труднее, а, казалось, наоборот, легче.
Лизавета посмеивалась:
- Вот так, барыня, и сами-то Вы золото, а дитятко и вообще бриллиантовое будет.
Ле лишь нежно улыбалась, осторожно поглаживая свой животик. В ее фигуре и теперь не было явных недостатков, а уж свою нынешнюю полноту считать за недостаток ни она, ни Платон не считали возможным. Платон просто млел от состояния жены и ее милого животика. А еще он бешено ревновал свою красавицу-жену ко всем, кто смел задерживать на ней взгляд больше положенного. Причем, эту самую норму «положенного» также определял он сам. Вот и сегодня, Амелин уже недовольно бурчал Ле куда-то в макушку:
- Вот опять… Ну, ты только глянь, опять на тебя этот Мотылёв таращится… А Громов? А Богатыреву что надо?
И, правда, многие из присутствующих не могли отвести взгляда от четы Амелиных: мужчины завидовали Платону, представляя каково это – держать в объятиях эту богиню в бирюзовом; а женщины уже не в первый раз шептали между собой о том, что «Это просто неприлично, быть до такой степени влюбленным в свою жену!».
- Пусть смотрят… Я же ведь твоя, - с легкой улыбкой Ле повернулась к  мужу. – Вся только твоя.
Кто бы мог подумать, что всего лишь за четыре года брака она научится так одной фразой, улыбкой, жестом менять его настроение?
Платон облегченно вздохнул и прижал жену к себе, обняв за плечи и оставляя след своих губ на ее изящной шейке.
- Интересно, а когда будет уже можно сбежать отсюда?
- Потерпи еще немного, и пойдем. Ты же знаешь, твоему отцу надо помочь скоротать время. Он один с Любовь Евсеевной здесь не выдержит.
Платон еле слышно простонал, хотя его душу до сих пор грело осознание того, что Гавриил признал его своим сыном и представил в этом качестве высшему свету Санкт-Петербурга.
Лишь только он подумал об отце, как тот появился рука об руку с женой. Они улыбались направо и налево, и медленно, но верно приближались к своим детям.
- Прекрасно выглядите, Любовь Евсеевна, - приветствовал мачеху Платон.
- До твоей жены мне все равно далеко, - покраснела от приятного смущения Уварова.
- Это у нас семейное, - рассмеялся Гавриил Макарыч. – В смысле, жениться на красавицах.
- Это уж точно…
- А вам не кажется, молодые люди, - все также ослепительно улыбаясь окружающим, прошептала Любовь Евсеевна, - что на этом приеме уже прекрасно обойдутся и без нашего присутствия?
Гавриил удивленно посмотрел на жену.
- Неужели это говоришь ты?
- Представь себе. Все это так надоело. Очень домой хочется.
- Ну, тогда короткими перебежками, по разным направлениям, медленно начинаем двигаться к выходу… Встречаемся на улице у кареты… Вы ведь к нам сегодня?
Платон и Ле переглянулись и, едва сдерживая улыбки, ответили:
- Конечно!

За окном разгоралось веселое июльское утро, а солнце заполнило собой всю спальню веселым добрым светом своего сердца, когда доктор Фэд вошел к своей пациентке и выпроводил ее мужа из комнаты.
- Леш! Я тут! Я рядом! – крикнул он перед тем, как Зиновий Генрихович захлопнул перед ним дверь, но ответ все же услышал:
- Я знаю, хороший мой!
А потом он не помнил даже того, как зашел в гардеробную, оделся в новый белоснежный костюм, сошел вниз, послал кого-то за цветами и за своей семьей…
Платон очнулся только тогда, когда Гавриил подошел к нему и крепко обнял.
- Ну, еще раз дедом меня решил сделать?
И тут мужчина хрипло выдал:
- Отец… Я боюсь… Мне так страшно, как никогда в жизни…
Гавриил не стал улыбаться. Он еще раз крепко обнял сына и ответил:
- Знаю… И это, пожалуй, единственный страх, который ты потом будешь вспоминать с гордостью.
Взволнованный будущий папа (которым он должен был стать в любое мгновение) мерил беспокойными шагами полы в гостиной, наверное, уже в двухсотый раз. Одетый как английский лорд, услышав еще один крик жены, он сравнялся лицом с цветом рубашки и тут…
Откуда-то сверху раздался сначала дикий женский стон, а потом… Потом, возмущенный нарушением его драгоценного покоя, детский крик.
Казалось, бледнеть было некуда, но Платон стал просто белоснежным, когда этот звук достиг его ушей и запал в самое сердце.
«Все… У меня появился КТО-ТО… Кто-то маленький, розовый, теплый и с очень сильными легкими…».
Постепенно волна паники отходила от сердца, и мужчина возвращался в реальность, к окружающим его родным и близким.
- Погодите, я тут…, - и Платон выхватил откуда-то шикарный букет, в котором были перемешаны все известные ему цветы. – Ей, - пояснил он зачем-то, а улыбка не сходила с его лица. Поднимаясь в комнату к любимой, он с удовольствием принимал поздравления родных.
***
Ульяна улыбалась, глядя на Амелина, который прыжками через две-три ступеньки вихрем взвился на второй этаж с огромным букетом цветов в трясущихся от волнения руках.
- Ну, куда Вы так-то? – покачала она головой.
- К ней… К ним, то есть! – поправил сам себя Платон.
Его глаза сияли, как звезды, и сейчас на свете, наверное, не было никого, счастливее, чем он.
- Вот ведь торопыга! А кто ж родился, Вам не интересно?
- А я и так знаю – доченька… Маленькая, комочком…
Платон смотрел на дверь так, будто видел сквозь нее, и Ульяна в который раз поразилась чувству этих двоих связанных друг с другом людей. Женщина посторонилась и пропустила мужа к жене.
Ле, измученная, бледная, но до неизмеримости счастливая, лежала на постели. Аннушку, уложили в колыбельку, которая, как магнитом, притягивала к себе взоры Платона. Он разрывался между двумя самыми дорогими ему существами: женой и дочерью, желая разорваться надвое, чтобы одной своею половиной броситься к ногам Ле, а другой – кинуться к новому и уже любимому члену своей собственной семьи.
Ле, глядя на его мучения, улыбнулась и сказала:
- Иди к ней… Она такая милая!
И эта фраза решила все. Платон бросился к жене и, опустившись перед ней на колени, взял ее руки в свои, уронив при этом шикарный букет на пол.
- Это ты у меня самая милая, самая красивая, самая лучшая…
Он целовал ее куда придется и был готов плакать от счастья.
- Я тебя люблю, Леш… Если бы ты только знала, как я тебя люблю…
Ле заглянула в глаза мужа, словно в омут, и прошептала:
- Я знаю, хороший мой, - и женщина легко коснулась его губ своими губами.
Нежный, почти невесомый поцелуй, потом шутливый толчок и шепот:
- Иди, глянь на дочь… И цветы с пола подними, глупый…
***
И вот Амелин впервые посмотрел на свое сокровище. Малышка была крохотной, розовой, прелестной и требовательной. Платон понял это, как только его сокровище открыло сначала удивительной красоты глаза, а потом маленький ротик и коротко, но весьма внушающее, выдала:
- А-ам.
- Она чего? – растерялся мужчина, а Ле только рассмеялась.
- Мы просто кушать захотели, - пояснила женщина. – Подай ее мне.
Мужчина робко взял дочь из колыбели и на это мгновение даже забыл, как дышать. Его руки тряслись, но с задачей справились. Ле едва сдерживалась от улыбки, беря у мужа ребенка и устраивая девочку на своих руках так, чтобы ей было удобнее сосать молоко.
Это было самое прекрасное, что видел Платон за всю свою жизнь: его жена кормила грудью их крошку дочь.
***
А спустя несколько минут новоиспеченный папа бережно прижимал к груди кулек со своей драгоценной малюткой, на которую пришли посмотреть Уваровы, Дроновы и Кольцовы.
Все вокруг поздравляли родителей, светившихся счастьем,  и, заглядывая в крохотный сверток, напоминающий небольшой, но почему-то, продолговатый кочан, гадали, на кого  похожа  малышка.
- На Лешика, и спорить нечего! – очень серьезным тоном уверил всех Платон. – Я бы на другую и не согласился!
Чуть позже, когда из комнаты все вышли, он осторожно уложил девочку в кроватку, опустил воздушный полог и сел рядом.
Ле поднялась на постели, не сводя глаз с двоих самых любимых людей.
- Ты самая красивая молодая мама, - тихо сказал Платон и повернулся в ее сторону.
- Ты уже раздаешь комплименты… Как это прекрасно… А я уж думала, что как только опадет мой животик, я уже ничего похожего не услышу… Ты же просто влюблен в него был.
- В кого? – улыбаясь, Амелин оказался уже на постели, рядом с женой, медленно-медленно подбираясь ближе к ней.
- В мой животик, - тихо рассмеялась Ле и обняла мужа.
Она устало вздохнула и прижалась к нему теснее.
- Маленькая моя, - прошептал он. – Как же я волновался пока ты тут… Как больно, поди, было…
- Ну, да, вообще-то… Но это того стоило, правда?
- Истинная, - Амелин поцеловал жену.
Правда, через пару минут он с трудом оторвался от губ жены и сполз с кровати, восстанавливая дыхание.
- Подожди… Подожди мы должны выдержать время… Доктор сказал…
- Да, я знаю… В моем случае три-четыре недели…
Платон застонал.
- Три недели без тебя в спальне! Фэд хочет моей смерти!... Я не выдержу…
- Я буду спать рядом и все…
- Нет, лучше в соседней комнате! Я как кошмар вспоминаю те две ночи, которые мы провели вместе, но без…
Ле сияющими от смеха глазами с умилением смотрела на мужа.
- Неужели ты не мог сказать мне об этом тогда?
- Хватит, не дразни меня… Мне и так уже плохо… Боюсь, не протяну месяца…
- Протянешь… Аннушка поможет.
Платон снова подошел к колыбельке и укрыл дочь, чтобы не дай Бог, не простудилась.
- Правильно. Аннушка – моя помощница, она никогда не оставит папку одного в беде…
И месяц начался… Но как это ни было странно, Платон вскоре почти забыл о том, что его так заботило. Дочь заняла все его помыслы. Он не мог даже подумать о том, что кого-то можно полюбить так сразу  – всем сердцем и душой. Лишь только его маленький кулечек открыл глаза – мужчина оказался в их плену.
Его кроха, его кровинушка. Маленькая. Кажется, поместиться на ладони. ЕГО! Его ребенок! Его продолжение… Его и Лешика.

- Это просто удивительно, насколько сейчас изменились мои ценности! – баюкая на руках дочь, улыбался Амелин. – еще год назад, меня совершенно не интересовали такие вещи, без которых сейчас я не могу представить жизни. Например, для меня нет ничего важнее того, как покушала моя доча, сходила ли она в туалет и, если да, то, как сходила! Да, моя лапушка?
Ле всегда смеялась, когда муж внезапно переходил на этот елейный, сладкий тон, который, на первый взгляд, ему совершенно не подходил. Даже она не могла предположить, насколько идеальным будет Платон-отец.
- Девочка моя, - шептал дочери Амелин. – Маленькое мое чудо-чудное. Ягодка моя…
Все, кроме Ле, удивлялись тому, с каким умением и ловкой осторожностью этот бывший бандит ухаживал за ребенком.
- Ни одного мальчика я бы не любил больше, чем ее, - однажды сказал Платон, аккуратно меняя двухмесячной дочери пеленки.
- Посмотрим, что ты будешь говорить через год, когда я сыночка ждать буду, - тихо рассмеялась Ле, наблюдая эту живописную картину.
- А это не опасно для тебя, так скоро? – уже обеспокоено спросил Амелин.
- С чего ты взял?
- Ты же так мучалась…
- Через это проходят все, родной.
- И ты готова пережить это еще раз, ради…
- Ради нас, Платон. Ради тебя, ради меня, ради Аннушки… Ведь ей нужен братик. Да? Да, радость моя? Пусть он и младше будет, но он всегда будет тебя защищать, правда?
Ле прижалась к мужу, и они вместе склонились над лежащей в кроватке дочерью, которая, как только мокрые пеленки были заменены сухими, моментально заснула, так крепко, как это полагается младенцам.
- Представляешь, еще одно такое чудо, но только копия ты. Поистине – великий шедевр!
- Да, это будет зрелище то ещё, - рассмеялся Платон, нежно целуя жену за ушком.
- Ты думаешь, к написанию эскизов будущего шедевра уже нужно приступить? – хитро сощурив глаза, спросила мужа Ле.
- Думаю, что не «уже нужно», а просто «жизненно необходимо», - обманчиво спокойно протянул Платон и подхватил женщину на руки. – Ты – мой шедевр, мое сокровище, мое счастье.
- Меньше слов, господин хороший, давай приступим к делу, - прошептала Ле, запуская пальцы в его густую шевелюру.
- Вот за это, я люблю тебя больше всего, - как-то по-особенному, как умел только он, рассмеялся Платон и вышел из детской, направляясь в супружескую спальню.
- За что именно?
- За то, что ты не теряешь ни секунды времени, когда мы вдвоем, - и Амелин страстно поцеловал Ле, не забывая при этом расстегивать на ней платье и стягивать его вниз.
Женщина также не остановилась на одном только поцелуе: сюртук, жилет, галстук и рубашка Платона через каких-то полминуты были сброшены на пол, а его обнаженная кожа пылала под нежными женскими прикосновениями.
- Всегда… удивляюсь… тому, что ты раздеваешь меня… быстрее, чем я тебя, - горячо прошептал Платон, укладывая жену на постель.
- Это потому, что я всегда хочу тебя больше, - хрипло ответила та.
- Навряд ли, - усмехнулся Амелин и поцеловал впадинку над ключицей жены.
- Как же я тебя люблю, Платон, - простонала женщина.
Мужчина осторожно лег на нее сверху. Их тела, как две части единого целого, сомкнулись в тесном объятии.
- Так же, как и я люблю тебя, родная…
***
Платон был абсолютно счастлив и как сын, и как брат, и как муж, и как отец… Особенно – как муж и отец. Каждый его день был наполнен новыми приятными заботами, которые, казалось, прибавляли к жизни дополнительные годы. Амелин не хотел расставаться со своим хозяйством в Штатах. Hope Valley и  Hope Home, его лошади были очень дороги ему, но и покидать Санкт-Петербург он больше не хотел. Платон вернулся домой. НАВСЕГДА вернулся!
Амелин наладил постоянную переписку с Сэмом и Мэттом, которые держали его в курсе всех дел и отчитывались в своих сделках. Его хозяйская жилка не пожелала забывать о себе. Новый конный завод в России, открытый Платоном, становился одним из ведущих. Железная дорога, которую строили братья Уваровы, должна была вот-вот заработать – вклад Патона и наследство Ле немало поспособствовали этому. Дом Амелиных – полная чаша. Но самое главное для Платона сочеталось в двух особо дорогих ему особах женского пола.
Платон обнял Ле и привлек к себе. Две его любимые девочки. Большая и маленькая. Лешик и Анечка. Анечка и Лешик…
«Господи! Спасибо тебе за то, что простил все и подарил мне их», - думал он, чувствуя, что жена теснее прижимается к нему, а ее губы ласкают его шею.
- Леш, прекрати пожалуйста… Не сейчас… Анька еще не спит.
Ле с сожалением вздохнула, но от мужа не отодвинулась ни на сантиметр, а девочка, внимательно следившая за родителями, подползла к ним ближе.
Ни папа, ни мама не заметили ее маневров и, не отрываясь, смотрели друг другу в глаза. Платон опомнился только тогда, когда почувствовал около ног что-то теплое. Он посмотрел вниз, улыбнулся и тут…
И тут Анечка, ухватившись за штанину своего любимого папочки, улыбнулась ему и …встала на ноги.
Восторгу родителей не было предела: их красавица встала! Но дочь еще не закончила программу по их удивлению и самостоятельно сделала по направлению к маме три шага.
- Как же я вас люблю! Обоих! – рассмеялся Платон и подхватил своих девочек на руки.
- Люблю! Люблю! Люблю!
Радость родителей  еще больше увеличилась, когда Анечка заговорила, причем, достаточно рано, месяцев в десять. И первое слово, которое она сказала, а слышала она его очень часто из уст любимых родителей, было удивительное, яркое, нежное слово «люблю»…
***
Анечка менялась ежедневно. Первая улыбка, первый зуб, первый шаг, первое слово… Вот вроде бы она одна и та же, а приглядись, нет! – другая уже! Но одно оставалось неизменным: с каждым днем, к великой радости отца, она все больше и больше походила на мать. Девочка было копией матери даже в манере носить одежду. Родители со смехом вспоминали тот день, когда совсем недавно они одели свою любимицу в новый выходной костюмчик: розовый, мягкий, приятный на ощупь, украшенный бусинками, по которым девочка медленно провела пальчиком, а потом, гордо подняв головку, выдала с полным знанием дела:
- Касота…
Как ни странно – это гукающее и пускающее пузыри создание – стала любимицей Любови Евсеевны. Она баловала ее так, как ни одного из родных внуков.
- Принцесса, - часто шептала она, глядя на малютку, и многие с ней соглашались.
Вот и сейчас, в белом платье из тонкого гипюра с вышитым на нем орнаментом, да в белом атласном чепчике, да еще и в белоснежных пинетках с крохотными бутончиками-розочками Аннушка действительно была принцессой. Хотя особого повода наряжаться не было. Просто девочка с родителями пришла навестить старших двоюродных братика и сестричек.
Ольга с Даниилом, недавно вернувшиеся с раскопок в Сирии, были в полном восторге от племянницы.
- Платон, а ты ведь был прав, - сказала Ольга. – Анечка вылитая Ле.
Амелин гордо улыбнулся:
- Все по моему заказу, - и подхватил дочь на руки.
Та счастливо рассмеялась и чмокнула отца в щеку. Дронов с завистью смотрел на эту сцену.
- А мои девчонки, ты представляешь, пол дня прятались от меня, когда мы приехали!
- Ну, что же ты хочешь – отвыкли! Надо ведь каждый день с ними быть, - и Платон поднял дочь высоко над головой на вытянутых руках.
Девочка рассмеялась пуще прежнего и с восторгом смотрела на всех сверху, а потом выдала, увидев Любовь Евсеевну:
- Ба!
- Кого увидела? Бабулю? – Платон улыбнулся и просиял. – К ней пойдешь?
Аня энергично закивала головой и в туже секунду оказалась на руках у Любовь Евсеевны.
- Солнышко мое, - рассмеялась женщина. – Чудо, а не ребенок! Мне иногда кажется, что только она одна меня и понимает. Как никто понимает!
- Она же дама, Любовь Евсеевна. Да еще какая! – улыбаясь, сказал Амелин и подхватил на руки племянника.
- Друг мой, тезка, а ты уже кушал? – спросил Платон-большой Платона-маленького.
Мальчик отрицательно покачал головой, а Наденька всплеснула руками.
- Не знаю, что и делать! Не ест совсем! Одни глазюки скоро от него останутся.
И тут Анна Платоновна поразила всех: она нахмурила брови и зацокала языком, будто, осуждая поведение братца.
- Видишь? Даже сестричка говорит: «Очень плохо, что ты не кушаешь», - на полном серьезе пояснил племяннику Амелин. – Может, пойдем, каши навернем?
Мальчик неуверенно переводил взгляд с одного взрослого на другого, а Анька опять загукала и вдруг сказала, кивнув головой:
- Дём!
- Вот и я говорю, пойдем! – и Платон, подхватив одной рукой дочь, а другой племянника, изображая лошадку, прыжками направился в столовую.
Василий с Даниилом только и смогли, что пожать плечами.
- И как ему это удается?
- Талант, - просто и уверенно пояснила Любовь Евсеевна. – Платон – прирожденный отец! Я не удивлюсь, если сейчас наш маленький Платон съест все, что положили ему на тарелку,  даже кашу.
Так и вышло. Ульяна и Ле уже накрыли детский стол в столовой, и Аня, увидев дорогую мамочку, а рядом с ней красивую тарелочку с любимой кашкой, рванулась вперед.
- Вот маленькая обжорка! – восхищенно рассмеялась женщина и усадила дочь к себе на колени.
Надя опустилась на соседний стул и взяла сына на руки. Тот решил, было накукситься, но, увидев, как любимый дядя опускается на пол между его мамой и тетей Ле, передумал. Анечка, оценив папин маневр, рассмеялась и послала ему воздушный поцелуй. Тот ответил доченьке тем же и подмигнул племяннику:
- Ну-с, приступим!
Ле захватила немного каши и поднесла ее ко рту дочери. Девочка с аппетитом открыла ротик, лишь только увидела ложку, а маленький Платон тут же повторил ее действие, до невозможности удивив своих родителей.
- Надо же…
- Правду говорят, что девочки сообразительнее…
- А мне? – возмутился Платон.
- Вообще-то, мы, сударь, на Вас не рассчитывали, но…, - и тут Ле подвинула отдельную тарелку и ему.
- Захарьевская, с изюмом и цукатами, - улыбнулась женщина и переглянулась с мужем, который немедленно вспомнил свой первый вечер в Hope Valley в качестве муже Ле, тогда еще фиктивного.
- Обожаю, - выдохнул он.
- Кашу или меня?
- И ту, и другую.
Ле рассмеялась в голос, продолжая кормить дочь, которая подавала кузену пример в поедании манной каши.
Наденька была в восторге.
- Ну, хоть каждый день всех вас приглашай к завтраку, обеду и ужину!
- Мы не против, - поцеловал сестру Платон, забирая дочь у Ле. – Мы только «ЗА»!
И Анечка кивнула головой в знак согласия.

ЭПИЛОГ
31 Декабря, 1884 года - 1 января 1885 года
31 декабря в особняке Уваровых плавно перешел в 1 января Нового года, и постепенно все в доме укладывались спать после большого и шумного семейного праздника.
Как много всего произошло в этом доме, и как мало изменилось!
Гавриил Макарыч с Любовь Евсеевной за прошедшие десять лет прибавили немного седины в своих шевелюрах, но, слава Богу, не тревожили своих близких болезнями, сохраняя драгоценное здоровье. Это были самые счастливые родители и бабушка с дедушкой, которых можно было себе представить. Гавриил, Николай, Валерия, Валентина, Платон, Владимир, Ксения, Всеволод, Аннушка и Григорий радовали их своей непосредственностью и детскими выходками, которые прибавляли им годы жизни. Так получилось, что у всех детей Гавриила в свою очередь родилось по двое детей, и десять пар беспокойных ножек выкаблучивали такое, что иногда, даже видавшие виды взрослые просто диву давались.
У Александра и Лизы на подходе был еще один ребенок – они оба надеялись, что на этот раз будет девочка.
- Я тоже хочу, как Платон, - смеялся Саша, -  иметь еще одну любимую женщину, только в миниатюре! – и ласково поглаживал округлившийся животик Лизоньки.
Та только улыбалась и кивала головой. Она тоже хотела дочь и молила об этой милости Бога. В Петербурге они были наездами, так как Александр предпочитал сам следить за строительством сети железных дорог, которые за эти десять лет растянулись по всей России, а Лиза не хотела оставлять от мужа и переезжала  вместе с ним с места на место.
  От них не отставали и Ольга с Даниилом, которые объездили почти весь мир, принимая участие в самых громких экспедициях по изучению всевозможных древностей. Дронов стал знаменит в научном мире, как один из лучших специалистов по Древней истории, и тем самым, исполнил одно из своих детских мечтаний. Ольга не могла представить себе жизни без этого красавца-авантюриста, и их чувство, благодаря складу характера и неуёмному любопытству обоих, по-прежнему не утратило остроты и привлекательности.
Лерочка и Валечка – их дочки-близнецы, ко всеобщему удивлению, не были похожи на своих родителей совершенно. Они, казалось, вобрали  в себя все спокойствие мира и старались быть похожими на свою бабушку Любу, которой это их желание было елеем на раны после того, как им с Ольгой пришлось немало повоевать в свое время.
А еще девочки души не чаяли во всех своих тетях и дядях, но особенно в Платоне и Ле, которые учили их по-дамски благородно кататься в седле и тайно ото всех – стрелять из пистолета.
У Наденьки и Василия все было прекрасно. Платон и Ксения – их дети – были как две капли воды похожи на сестру и брата Кольцовых в детстве. Даже замашки иногда проскальзывали деревенские, и этому очень радовалась их мать.
- Значит здоровые и крепкие ребята будут. А научить их всему можно! Только бы это все было хорошим и светлым.
- Обязательно будет, - мягко улыбалась Кассандра, - любуясь на своих сыновей Владимира и Всеволода, которые были точной копией отца.
Гадалка полностью растворилась в своем муже, которому только этого и надо было. Павел мог замечать других женщин, часто ухаживал за ними, но любовь Кассандры для него была тем драгоценным даром, который можно получить в этой жизни только раз. И он очень не хотел его терять… Хотя во многом по-прежнему оставался большим ребенком…
Между Кассандрой и Ле за эти годы сложились дружественные отношения, и никогда ни одна, ни другая женщина не вспоминала причин, по которым этой удивительной дружбы могло бы и не быть.
А Платон и Ле…

***
Платон и Ле по-прежнему жили друг другом, и, действительно, не расставались, как пообещали когда-то, даже на день. Они оба были просто олицетворением идеальной любви, как между мужчиной и женщиной, так и любви родительской. Никто не возился со своими детьми больше, чем эти двое.
Вот и сегодня «укатали Сивку крутые горки» - то есть «укатали Платона Анка и Гришка со всей развеселой компанией».
- Черт меня дернул в этот раз пойти на поводу у Мак-Диллана и купить ковбойские костюмы для наших сорванцов! – чертыхался он себе под нос.
Дело было в том, что этой осенью Амелины вместе со старшими Уваровыми в очередной раз посетили Штаты. Гавриил Макарыч и Любовь Евсеевна были в полном восторге от того, как развернул свой бизнес за океаном Платон. Табак был одним из лучших на континенте, лошади находили признание уже и за океаном, точно так же как и лошади из конюшен России. Дома были великолепны, что Hope Valley, что Hope Home. Уваровы-старшие отдохнули там, как никогда, а Амелин с удовольствием вспомнил то время, когда объезжал свои владения и дышал воздухом свободы и нового счастья.
Дети переживали в поместье самые яркие впечатления и набирались новых игр. Яшка, который выдержал без своих хозяев в Америке только два года, а потом приехал обратно в Петербург, постоянно придумывал что-то новенькое – то игры в цыганский табор, то перегон лошадей с одно пастбища на другое, причем, лошадей должны были изображать домочадцы, то в ковбоев и индейцев. В общем, дом стоял на ушах, так как трое детей Сэма и Энджи  - Билл, Элен и Эмили, а также еще двое интересных детишек – Миро и Сабрина - не отставали от своих русских друзей. Интересные детишки были результатом еще одного совершенно неожиданного союза.
После ночи в каморке, которая подарила Ле и Платону Григория, супруги, как и задумали, написали письмо Кривому Мэтту, который нехотя, но все-таки приехал в Санкт-Петербург и… И пропал, так как в первый же день своего визита в Россию познакомился со случайно зашедшей на огонек в дом Амелиных Мариулой…
Судьба… Это была Судьба. Магнетический взгляд и экзотическая красота этой удивительной женщины с первой минуты привлекли Мэтта своей неповторимостью и глубиной. А Мэтт сразил цыганку тем, что точно также как и она, ценил свободу… Ведь если соединяются двое одинаковых людей, то они попадают не в клетку брака, а в теплое, семейное гнездо.
Такое гнездо они и свили в Америке, поселившись в Hope Home и наполнив его новыми чарующими звуками песен и романсов кочующего народа. Один за другим у них родились сын и дочь, которые и составляли компанию Амелиным-младшим.
Вообще, Анна и Григорий были очень самостоятельными и исполнили самые заветные желания родителей: дочь была похожа на маму – специально для папы, а сын был точной копией отца по маминому заказу. Но оба были самыми настоящими сорванцами, особенно если сходились вместе. Как и говорила когда-то Ле, Гришка защищал сестру не хуже старшего брата, хоть и был младше сестры на полтора года. Они оба очень любили родных, но тайно про себя решили, что ни у кого из двоюродных сестер и братьев нет таких замечательных родителей, как у них.
***
Вот и сегодня, получив кучу подарков, среди которых и была та пресловутая одежонка, младшее поколение затеяло довольно опасную, для нервов взрослых, конечно, игру в ковбоев и индейцев. Причем, мало того, что эти две больших группы враждующего между собой населения постоянно чем-то перекидывались, стараясь попасть друг в друга, утверждая, что канделябр, например, это томагавк, а кочерга – топор войны, они еще превратили родителей, дядей и тетей в лошадок, которых необходимо было перегнать из форта Самтер в форт Бойл.
- Между ними, между прочим, двадцать пять миль, - прокомментировал Амелин. – Это я так, к слову. Ведь наши детишечки так любят правду жизни!
И родители скакали, прыгали, улюлюкали, пока не выдохлись окончательно. Только Ле с Платоном, благодаря прошлой физической закалке, продолжали носиться по дому, ржать и «топать копытами», изображая диких мустангов.
Короче говоря, первыми в этой гонке не выдержали дети, когда увидели, как супруги Амелины, спрятавшись за портьерами, которые должны были изображать водопад, целуются, как влюбленные юнцы.
- Фу! – вырвалось у Володи.
- Это не «фу», а здорово, наверное, - выдала Лерочка. – Взрослые ведь все время прячут все здоровское!
- Ага, как подарки, например, - согласился с кузиной Всеволод, а Амелины под шумок разговоров о подарках, смылись из коридора.
  А когда на пушистой огромной зеленой елке, украшенной всевозможными игрушками, сладостями и мишурой, оплыли свечки прошедшего шумного праздника, все детишки, и Анечка с Гришей отправились спать. Причем, дочку на руках нес папа, а сын упорно шел сам, как и подобает настоящему мужчине.
Наденька попросила Ле зайти к Ксении, которой что-то нездоровилось, потому детей Платон укладывал сегодня сам, и совершенно не противился этому. Укрыв свою драгоценную девочку одеялом и поцеловав ее на ночь, он занялся не менее драгоценным сыном.
- Пап! – вдруг совершенно ясно посмотрел на него Гришка.
- Чего?
- А как ты маму встретил?
Платон не знал, что ответить. Не рассказывать же мальчику во всех подробностях все перипетии, что свели их с Лешиком.
- Ну, я ошибся домом, понимаешь, совершенно случайно, и нашел ее там… А потом… Потом увез ее оттуда…
- Ей, что там плохо было, да?
- Да, сынок… Очень плохо… Ну, вот… Я ее оттуда увез, а потом сам уехал… В Америку…
-  Это где дяди Сэм и Метт с тетями Энджи и Мариулой живут?
- Да, туда… Был я, Гришка не очень хорошим человеком, пока твоя мама второй раз не встала на моем пути… Точнее, к ней меня Яшка привез… Ну, вот как я в Hope Valley в тот раз приехал, так мы с мамой больше и не расставались… Почти…
- Ясно, - очень серьезно выдал мальчик. – Ты знаешь, пап, а у меня не получится случайно дома перепутать… Я хорошо все запоминаю… Даже в темноте! – добавил он гордо, совершенно не хвастая, а просто констатируя факт.
Платон рассмеялся и поцеловал сынишку.
- А что это ты так этим заинтересовался? А?
Мальчик покраснел.
- Я хочу себе жену точно такую же, как наша мама…
Амелин сдержался и даже не улыбнулся словам сына.
- Я тебя очень хорошо понимаю, но, видишь ли…
Гришка раскрыл свои сумашедше-красивые глаза, цвета горячего шоколада и замер, боясь пропустить хотя бы одно отцовское слово.
- У каждого мужчины своя женщина… Понимаешь, у каждого – своя… Кому-то не везёт, и он проходит мимо нее, не замечая своего счастья, а кто-то, как я, получив его всеми силами пытается удержать, но так, чтобы не силой, а любовью…
- Да, я знаю, как вы с мамой по углам целуетесь, а ведь давно взрослые.
Платон не сдержался и закашлялся, пытаясь спрятать смех, так и рвавшийся наружу.
- А я еще знаю, что потом от всего этого еще и дети заводятся, прям, как тараканы! – продолжал просвещать отца сын.
Амелин хрюкнул почти в голос.
- А что, не так что ли?
- Так-так, ты, главное успокойся, - похлопал он Гришку по плечику. – Ну, вот… У тебя будет тоже своя женщина. Может быть, даже не похожая на нашу маму, но она будет для тебя тем самым талисманом, который подарит тебе счастье. Светлое, тихое, сладкое…
- Как мороженное с карамелью?
- Как мороженное с карамелью, и даже лучше… Понятно, сынок?
- Понятно… Но я все равно буду ждать и искать такую, как мама, - сказал он твердо и… широко зевнул.
- Спи, давай. Ковбой Мальборо, - улыбнулся Платон и шепнул, - но я с тобой согласен. Лучше нашей мамы никого нет!
- Ага! Мы вот тут с Анькой подумали и решили: вам не надо нам там игрушки лишние дарить, конфеты покупать… - Гришка опять зевнул. – Вы нам лучше на будущий новый год сестричку подарите, а?
Платон застыл над кроватью сына.
- Ну, что вам стоит с мамой? Вы же в этот раз столько времени на водопаде проводили, когда  мы в Hope Home в этом году ездили, что точно на полребенка уже нацеловались.
- А ты откуда это знаешь?
Мальчик снова зевнул.
- А дядя Мэтт каждый раз, как вы с мамой уезжали, говорил «О, опять жениться поехали!», а на свадьбах же целуются, правда? А когда целуются, то потом дети появляются, - так Ульяна говорит. Правда, ведь?
- Правда, правда. Спи…
Гришка засопел буквально через тридцать секунд, а Платон, выйдя из детской, тихо рассмеялся.
- В следующий раз, я этого дядю Мэтта на самом деле глаза лишу, чтоб кличку свою оправдывал и детям мозги разной ерундой не забивал…
Мужчина прошел к себе в спальню, сел в кресло и стал ждать прихода жены.
***
Внезапно перед его мысленным взором встал он сам пятнадцатилетней давности… Злобный, отчаявшийся, заблудившийся человек, который совершенно не верил в искренность чувств, а особенно в любовь. А теперь… Теперь все было совершенно по-иному.
Любовь уже давно перестала быть для Амелина химерой, легендой, а превратилась в реальность. Точнее, проявилась в реальности в одном конкретном человеке, который вот уже десять лет шел с ним рука об руку по извилистому жизненному пути, согревая его тело, сердце и душу.
Лешик. Его маленькая девочка, ставшая его маленькой женщиной. ТОЛЬКО ЕГО…
Он знал это точно, а потому безгранично доверял ей.
Одно сердце, одно дыхание, одна душа на двоих.
Платон закрыл глаза и, напевая что-то себе под нос, улыбнулся, услышав приближение жены.
Его тихий вкрадчивый баритон будоражил все существо женщины также как и десять лет тому назад, и точно также,  как и будет будоражить лет через двадцать пять. Она была в этом уверена. Все потому что это был ОН. Ле тихо подошла к Платону, но в самый последний момент мужчина повернулся и поймал ее в объятия.
- За это время я уже научился угадывать тот момент, когда ты подкрадываешься. Вот только каждый раз думаю: «Зачем?».
Ле посмотрела на мужа, и глаза Платона, словно прочитав мысли жены, ответили на ее призыв тем, что вмиг наполнились нежностью, которая околдовывала и завораживала. Но через минуту эта нежность, подобно расплавленному металлу, раскалилась до немыслимого жара и превратилась в едва сдерживаемое желание.
Мужчина и женщина, глядя глаза в глаза, приблизили свои лица друг к другу. И тут Платон хохотнул.
- Ты чего?
- Да вот тут от наших отпрысков заявка поступила на подарок к следующему Новому году.
- А, ты про сестричку?
- А откуда ты-то знаешь?
- Мне еще вчера Анька список принесла, а в нем большими такими буквами написано, правда, красиво так, как вязь в Коране: «Нам не надо игрушек и конфет, подарите нам сестричку, красивей которой нет!».
- Как думаешь, реально мы с тобой к Новому году, следующему, успеем?
Ле слегка покраснела, а Платон удивился этому свойству жены – до сих пор смущаться до красных щек. Но тут выяснилось, что дело вовсе не в смущении.
- Я думаю, как раз к Пасхе этот подарок сделать…
Амелин замер.
- Да ты что?
- То… В апреле готовься…
- А это не опасно, ты ж уже…
- Платон Амелин! Как тебе не стыдно, так прямо напоминать любимой жене о ее, уже достаточно серьезном, возрасте!
- Леш, я, правда, за тебя боюсь…
Платон уткнулся лицом в грудь жены.
- Не бойся… Тридцать пять лет  - это еще не пятьдесят… Я только знаю, что это наш последний ребенок… Анастасия… Анастасия Платоновна Амелина…
- Точно?
- Точно… Ты же знаешь, насчет детей я никогда не ошибаюсь…
***
Женщина не ошиблась и на этот раз. Анастасия Платоновна Амелина родилась прямо в конце апреля, перед Пасхой, только увеличив счастье всей семьи.
А спустя какое-то время, когда муж и жена снова проводили ночи вместе, Платон сказал своей жене то, в чем признался сыну в новогоднюю ночь.
- Богатство… Власть… Слава… Все это у меня было… Книгу Судеб я держал в руках и многое изменил в своей жизни с ее помощью, но все это – не главное.. Талисман лежал в моем кармане, но любовь бежала от меня, а загадка так и осталась неразрешенной… И только когда я нашел в себе силы отказаться от всего этого, мне открылась самая главная истина и я вновь приобрел себя самого….
Платон замолчал на мгновение.
- Я просто нашел все, что мне нужно. Тебя, Лешик. Мою любовь, мою жизнь, мой свет, мою судьбу… Ты – мой талисман, талисман счастья.
- Нет… Мы оба талисманы, друг для друга…
- Согласен… Не хочешь меня осчастливить? – спросил Платон игриво, проведя по телу жены горячей ладонью.
Она задрожала и выдохнула:
- Только если ты осчастливишь в ответ меня…
- Слушаю и повинуюсь, моя королева…
И Платон поцеловал жену, подтверждая то, что они вдвоем навсегда стали единым целым… Стали даже не талисманом, а самой ЛЮБОВЬЮ…