Глава вторая,
в которой  герой, человек
много понимающий, не может понять самого себя.

   Откуда в его голове появилась эта мысль,  он и сам не понял. Да и каким образом можно связать воедино весну и взгляд серо-голубых, глубоких до умопомрачения глаз?
   Удивительный  взгляд  женщины,  стоявшей  перед  ним, заставил  Эраста  Петровича  ощутить  что-то необычное, чего с ним раньше не было. Он хотел в этот момент только одного – узнать  кто это.
    А с глазами этой удивительной дамы происходило нечто непонятное: внутри них  будто  бы  включился  свет  и  на  какую-то долю секунды  ее,  словно  поразило  все окружающее или  она  увидела  все  в  первый  раз, а потом  своим мелодичным голосом, все-таки удовлетворила его любопытство, назвав свое имя:
- Очень  приятно,  господин  Неймлес. Елена Павловна Михайлова, - и она протянула мужчине руку для поцелуя. Сказать, что тот был поражен, значит не сказать ничего. «Это она» - подумал Неймлес, но тут же выбросил все мысли из головы. Стало просто не до этого. Ее нежные пальцы легко легли  на  его  ладонь,  и  он  поразился   тому, какие они были ледяные. Эраст слегка прикоснулся к ним губами и вдруг почувствовал, как они начали теплеть. «Она  меня  заинтриговала.  Ей это удалось», -  подумал мужчина.
   Эта  женщина  порождала  кучу вопросов и  именно этим привлекала его внимание. 
   Как только  он успокоился относительно  причин  своего  интереса к  княгине, она вновь   поразила его, спросив:                                                                       
- Скажите, это Вы тот самый инженер Неймлес, который  где-то  полгода  назад принимал  участие в мотокроссе Москва-Париж?                                             
   Брови Эраста Петровича удивленно  поползли  вверх:
- Вот уж н-не думал, что такие  очаровательные женщины интересуются техникой.                                           
- Я много чем интересуюсь, и техникой в том числе. Ну, так это были Вы?
- Да, - коротко  ответил  Эраст  Петрович, продолжая смотреть на женщину.
- Как это должно быть интересно: своими собственными руками писать основы будущего, - задумчиво говорила Елена Павловна.
- Я всегда завидовала и жалела человека, который изобрел велосипед. Завидовала потому, что знаю, что мне никогда не сделать что-либо подобное, а жалела, потому что он не видел, во что превратилась его идея сейчас. Ведь велосипед уже  даже  внешне  не такой как был раньше. А теперь мы с вами говорим уже о двигателях и машинах! Прогресс - воистину  великая вещь!                                                                                                                                     
   Речь женщины, вначале  задумчивая  и  медленная,  превратилась  в  бурную  и эмоциональную.
    Эраст Петрович заметил еще и то, что она не притворялась, ей была действительно  интересна  эта  тема, и если Елена Павловна смотрела на него во время  своего  монолога, то он почему-то был уверен в том, что она хотела смотреть именно на него. Но тут раздался голос, из-за которого в маленькой   компании  чуть было, не разразился скандал:
- Да уж, велика важность, сидеть, вертеть колесо да сдвигать с места какую-то тарахтелку, пугая  всех  собравшихся ужасающим звуками и отравляя воздух едким дымом.
    Эраст Петрович не сумел ничего возразить, так  как   именно  после   этих  слов  в  княгине Михайловой произошла разительная перемена. Её  лицо  приняло  каменное  выражение, глаза превратились   в   какие – то     бесчувственные стекляшки,  а  в голосе явственно чувствовался металл, когда она ответила:                                                                                                                                                                       
- Вот уж, Федор Кузьмич, не знала, что доживу до того момента,  когда Вы будете хаять какую-то  вещь, при этом совершенно в ней не разбираясь.
   Полковник, стоящий справа от княгини, густо покраснел,  но  ответить  не решился, тогда как  защитница науки и техники продолжала:
- Вы действительно думаете, что эту «тарахтелку» так  легко сорвать с места? Вы очень ошибаетесь, потому что этому нужно специально учиться.  А уж если Вы отправляетесь в такое долгое путешествие, то вам не просто нужно управлять машиной, но еще и очень хорошо разбираться в ее устройстве. Я считаю, что далеко не всякому под  силу  освоить  такую   сложную,  особенно сейчас,  профессию как инженер. Общение с автомобилем требует не только знаний,  но  и  смелости и  необыкновенной  силы,  потому  как  путешествие  на  нем  по нашим дорогам,  которые   еще  Николая  Васильевича  Гоголя  ужасали   своим   состоянием,  занятие не из легких. Мне помнится, Федор  Кузьмич, в наших разговорах никто  и  никогда  не судит Ваши действия на  поле боя, так ведь? Так почему  же  Вы, в такой унизительной форме отзываетесь  о  достижениях Эраста Петровича? Вы  превзошли  его  в  этой   области?  Вы так прекрасно  разбираетесь  в  технике? До того прекрасно,  что  называете ее «тарахтелкой»?
   На  бедного  полковника нельзя было смотреть  без сожаления. Он стоял весь красный и потерянный,  а  княгиня   не   сводила   с  него своих  странно  остекленевших  глаз. Так продолжалось  до  тех  пор,  пока он не выдавил из себя одно единственное слово: «Виноват».
   В  тот   же  миг  Елена Павловна чуть наклонила   голову  и  легонько  ударила его веером по плечу:                                                                                                                                                                                                                      - Что  это  Вы,  мой  дорогой, надулись? Неужели  я  не  права   и   отчитала  Вас  напрасно? Ведь   вспомните-ка,   я  имею право спорить с Вами.  Его  я   заслужила после победы в споре об   ошибках     Наполеона  при  Ватерлоо  -  я нашла на одну больше! Вспомнили?
   Теперь лицо женщины имело совсем другое выражение, но Эрасту Петровичу показалось, что это уже  не  было вспышкой искренности, как  минуту  назад,  а  уже какая-то странная, заученная  роль.
   Полковник,  тем временем, вернул былое расположение духа и виновато посмотрел на Эраста Петровича:
- Вы уж простите, сударь. Сорвалось. Но как она меня ловко, а? Диво, а не женщина!
- Согласен,  а  насчет  обиды – забудьте. Я понимаю,  техника  слишком   быстро начала наступление. Да и много у нас ротозеев, которые  не только  под   машину,  но под лошадь попадали, да и п-попадают, - ответил    Эраст
Петрович, а потом обратился к Елене Павловне:
- А откуда Вы знаете, что я – инженер?
- Я помню, что это было написано  в  статье  о пробеге, а так как  хороших  инженеров  мало, то это и запомнилось. Да  и   фамилию  «Безымянный» так просто не забудешь.  Но   расскажите нам, пожалуйста,  о  Вашем  путешествии. Как это все происходило? Что Вы видели?
   - Да  знаете, цель  у меня  была одна – я хотел как можно скорее попасть в Париж, а поэтому окружающих к-красот как-то не заметил. Вот мой камердинер  Маса  много  наблюдал,  он и может что-то рассказать. Я же видел только дорогу и внутренности моего авто. В-видите, ничего интересного.
- Наоборот! Вы ведь добились своего и уложились в намеченные сроки. И я уверена, что скоро появиться еще более мощная модель. Ведь не  зря же говорят, что совершенству нет предела!
- Удивительно скучную беседу вы завели,   господа, - сказала стоящая рядом  Варвара Савина, женщина лет  двадцати  пяти - двадцати шести, весьма привлекательная  и  улыбчивая, державшая под руку прекрасного кавалера.     
   Княгиня озорно посмотрела на нее,  изобразив на своем лице  виноватое  выражение,  произнесла:                                                                                                 
- Ах,  господа, извините. Ведь, действительно, вокруг нас столько интересных тем: курс фунта  стерлингов,  вооружение   армии,     германская проблема, политика США, а  мы  все о каких-то   железных колесницах!                                                                         
    По мере того как Елена говорила, в компании нарастал смех, которым, в конце концов,  заразились все. Не смеялись лишь двое: Эраст Петрович и сама княгиня Михайлова. Какое-то шестое чувство заставило Неймлеса  посмотреть  на женщину, и он заметил, что она опять одела маску. 
   «Вот только зачем?» Он видел, что она существуют  одновременно  в  двух   мирах:  в том, где она  играет роль и в том,  где  она  живет.  Вот только настоящая жизнь наталкивается в  ней  на какую-то преграду и  тут  же  превращается в спектакль.  Откуда он знал это Эраст Петрович не смог бы сказать. Никакой неясности в этом вопросе для него просто не было. Он с интересом сыщика, как ему тогда казалось, смотрел на эту женщину и чего-то ждал.                       
    Почувствовав на себе его взгляд, Елена Павловна  обернулась и снова посмотрела ему в глаза.                                                         
  «Меня она не сможет обмануть», - почему-то промелькнуло  у  него  в  мыслях. А  княгиня продолжала  смотреть  на  Неймлеса, а потом вдруг  покраснела  и  отвела  глаза. Вспомнив, что  некоторые  из   его   знакомых  называли Михайлову «бесстыжей», Эраст подумал,  что «бесстыжие» уже разучились краснеть.
  «Да, черт возьми,  что  со  мною  происходит! Неужели   она   и  на   мне  испытывает   свои чары? Нашла мальчишку!».  Ему  так  не  хотелось  в это верить, и потому он решил сыграть  открыто, и спросить напрямик, чего раньше никогда не делал.
  «Но  ведь  когда-то начинать надо», - решил он  и  стал ждать удобного  случая, который, кстати говоря, скоро  подвернулся. Еще  несколько минут  компания  «сыпала» шутками, а потом в наступившей   после  смеха   тишине   стали слышны первые аккорды вальса. Сразу же несколько  мужчин  выпрямились и подобрались, и  вот  тут-то Эраст Петрович понял, что упустить  этот  шанс  нельзя, и, с легким наклоном головы,  пригласил   княгиню   Михайлову  на танец. Она также ответила ему чуть заметным кивком и тихо сказала, протянув руку:
-  Почту за честь, господин Неймлес.
  Они вместе отошли от притихшей компании и присоединились к танцующим. Руки мужчины нежно обняли женскую талию и чуть сильнее, чем было дозволено, сжали ее. Впрочем, если так оно и было, то княгиня никак не отреагировала на это, а только, согласно танцу, положила свои руки на плечи партнера, после чего они плавно закружились под музыку. Эраст удивлялся  своей   смелости,  так   как никогда не  был замечательным  танцором,  а тут…
  Он вообще сегодня чувствовал себя необычно. Почему-то ему было просто необходимо знать, отрабатывает  ли  на  нем княгиня Михайлова свои  приемы,  или он  действительно ей интересен, сейчас это было самым важным, и Эраст решил задать свой вопрос, но тут его опередила Елена.
- Вы прекрасно танцуете, Эраст Петрович.
- Да бросьте. Я в танцах весьма неуклюж.                                                                                                                                                                                                                                                                                             - А Вы не правы, и я Вам это докажу. Один мой знакомый говорил, что партнер по танцам прекрасен  тогда,  когда  с  ним   не чувствуешь, что танцуешь.  Скажите,  Вы  ощущаете,  как мы передвигаем ноги и тела в такт музыке? 
- Нет.
-Что и требовалось доказать. Мы  не  чувствуем что танцуем, а значит делаем это прекрасно, - и она улыбнулась приятно и открыто,  вот тогда Эраст и решился.
- Скажите, Елена  Павловна,  Вы  не обидитесь, если я з-задам Вам один вопрос?
  Женщина внимательно посмотрела ему в глаза и безо всякого жеманства ответила:
- Даю честное слово,  что  каким  бы  ни был этот вопрос, я не буду на него обижаться.
Эраст помолчал и, наконец, спросил:
- Скажите, зачем Вы, такая искренняя и открытая играете п-перед всеми какую-то странную роль? Зачем Вам это нужно?… Или я ошибаюсь, и Вы не играете вовсе, а просто начали новый завоевательный поход в моем направлении?
Елена Павловна не побледнела, не покраснела и не отвела глаз, а чуть улыбнулась и ответила:
- Знаете, только очень наблюдательный и чуткий человек мог сразу же раскрыть моё актерство и уличить меня в его использовании. Да, иногда я играю множество ролей. А вот ответить для чего, очень трудно. Если мы провальсируем в направлении балкона, то я –   попытаюсь… Мы сможем поговорить на воздухе, а я попытаюсь Вам все объяснить.
   И, вальсируя, они пробрались через толпу танцующих. Компания была далеко, теперь  им никто не мешал, но они все-таки вышли на застекленный балкон и закрыли за собой двери. Елена Павловна смотрела в сад через балконное стекло, а потом очень тихо начала говорить:
- За много лет никто и никогда не замечал моего   притворства.  Вы   -  первый, Эраст Петрович, что  говорит  о Вашем глубоком уме, внимании   и   удивительной проницательности, но для того,  чтобы ответить на ваш вопрос, я прошу,  ответьте  сначала на мой: что Вы слышали обо мне? - и она резко обернулась в сторону Эраста, оказавшись  с ним лицом к лицу.
- Ну же, что  Вы  знаете о княгине Михайловой?
   В глазах Елены Павловны  был  не  только вопрос, но и сам ответ. Неймлес покраснел, а княгиня мягко улыбнулась.
- По-моему, я догадываюсь. Я - роковая бесстыжая  женщина, пошедшая огонь, воду и медные трубы,  которая  ради интереса  к игре   сбивает   с   праведного   пути мужчин, встречающихся ей в жизни,  а  потом  равнодушно разбивает их сердца.  Ведь  так, Эраст Петрович? - не получив ответа, она все же продолжала:
- Когда мне пришлось  первый  раз  столкнуться   с   окружающей     действительностью, то очень скоро я поняла, что не смогу выжить в обществе, где над моей чувствительностью и ранимостью будут издеваться. С детства я очень любила театральные представления, и многие действительно замечали за мной актерский талант.  Именно  благодаря  ему я и научилась выживать. Это как в китайской опере: надеваешь маску, и все сразу видят хороший ты или плохой, злой или добрый, благородный   или подлый. Я хотела одного – независимости, и, в какой-то мере, я   ее   получила. Тот, кто не захочет со мной общаться, просто ко мне не подойдет, благодаря моей репутации, а тот, кому я покажусь интересной, перешагнет через стереотип и окажется рядом.                                                                 
- А Вы не думаете о том, что некоторые из тех, кто п-подойдут преследуют вполне ясные цели?                 
- Как это ни странно, но люди, которые добиваются именно   меня,  долго около моей персоны не задерживаются, потому что понимают безнадежность данной ситуации, так как я никогда не смогу удовлетворить их желания, и они  просто исчезают, уходят  к прежнему состоянию, еще более убеждаясь в том, насколько я жестока и безнравственна. Такие люди мне не интересны. Если кто-то мне действительно нужен, я исполняю  роль, которая этого человека задержит и превратит в моего товарища, вот как Николаша Зверев. Интересный, добрый малый, не смотри, что граф. Или Федор Кузьмич – великий стратег, знаток своего дела. С ним просто приятно поговорить,  потому  как  это такой рассказчик, что после его историй сам мнишь себя Кутузовым, Македонским, ну на худой конец, Дарием Персидским.   
– Так Вы используете этих людей?
- Нет, это слишком грубо. Они мои товарищи, но не  более.  Я никогда не принимаю подарков, Эраст  Петрович,  ни в каком виде: ни в драгоценностях, ни в деньгах, ни в меховых манто, а уж тем более в виде жизни, совести, чести, раз битой семьи, тех ужасов, в которых меня обвиняют. Скажите сами, разве я отбила, у кого мужа, отняла отца у детей, разорила целую фамилию или из-за меня кто-то застрелился или повесился? Нет! Я никогда не позволю делу зайти так далеко.
  Тут женщина замолчала, и вдруг в ней что-то изменилось, и она сказала фразу, заинтриговавшую Эраста Петровича:
- Я  должна играть, чтобы добиться своей цели. Ведь если думаешь, что хорошо знаешь врага, то  не готов  к  неожиданности от него.
   Сразу же после этих слов Елена Павловна вскинула глаза на Эраста, и он увидел, что в них кипела волна эмоций: страх, негодование, удивление и  еще  что-то,  чего мужчина никак не мог понять.     
   Женщина побледнела и вопросительно, с  какой-то  обидой,  скорее для себя, чем для него, начала говорить:
- Господи, ну почему я все это Вам рассказала?   Я вижу Вас в первый, раз, Я Вас не знаю, но все Вам рассказываю? Почему? Что Вы за человек,  что  так   влияете на меня?.. Можете быть спокойны  на  свой счет: я не играю с Вами да и не хочу этого… Почему? Какой силой Вы обладаете? Чем Вы пленили меня? Почему я не понимаю, что  происходит  со  мной? Почему я так чувствую Вас?..
  По мере того как  она  говорила,  ее  удивление возрастало, и, казалось, она уже ничего не замечала вокруг. Эраст в  эту  минуту был совершенно уверен в том, что княгиня не играет.
   Она действительно была   потеряна  и не понимала своих чувств. «Точно как я не понимаю своих»,- подумал мужчина.
    Ему тоже было неизвестно  для  чего  он вообще начал этот разговор, но то,  что  эта женщина влекла его к себе, было ясно как день. В ней было что-то такое, из-за чего он чувствовал ее, как самое себя, и знал, что она говорит ему правду. Сейчас она напоминала ему маленького потерявшегося ребенка, который крепится из последних сил, но, теряя их с каждой секундой, вот-вот заплачет.
   Стремясь утешить женщину, Эраст сделал шаг к ней навстречу и увидел, что она тоже шагнула к нему навстречу.   
   Глаза их встретились, а руки чуть соприкоснулись. Кончики пальцев будто ударило током, но они не отняли рук, по которым медленно и тягуче стало растекаться тепло.  Эраст    видел,  как  во взоре   Елены    Павловны растет удивление, граничащее с  неверием в то, что все, что происходит действительно правда.
  «Она как ребенок, которого в первый раз приласкали»,- промелькнула у него мысль, и тут же возникло желание ее поцеловать. Наверно, что-то изменилось в его взгляде, но он понял, что  женщина догадалась об этом, и смутился, но напрасно.   Елена Павловна потянулась к нему всем своим существом, а ее ладонь поднялась к его плечу. Эраст Петрович наклонился над женщиной, но тут из залы раздался крик:
- Климов стреляется! - и поцелуя не получилось.

Глава третья,
в которой срывается самоубийство и назначается свидание.
                                                                                                                                                                 
    Елена Павловна страшно побледнела  и, очнувшись   от какого-то наваждения, с шепотом: «Феденька», выбежала с балкона. Эраст Петрович, растерянный, последовал за ней и  наблюдал   еще   одну метаморфозу,  произошедшую  с  княгиней. 
     Ее лицо из растерянного, превратилось в серьезное, с легким   оттенком  оскорбленного  достоинства и   возмущения, как на каком-то старинном портрете.  В  одну  минуту  под взглядом  толпы женщина пересекла зал. Подошла к симпатичному, но смертельно бледному юноше, который под ее угрюмым взглядом стал еще бледнее, если такое было возможно, и вот тут только Эраст заметил в его руке пистолет, трясущийся в неуверенных пальцах.
   Елена Павловна еще несколько секунд смотрела на молодого человека, а потом, резко схватив его за руку, потянула в сторону холла.
- Ну-ка, господин хороший, пойдемте-ка, поговорим,- сказала она рассерженным   тоном, отобрав у юноши пистолет. 
   Когда они вышли из танцевального зала и прошли  по  коридору  в  буфетную, княгиня просто толкнула молодого человека в кресло,  и  начала  свою гневную речь:
- Что все это значит, сударь мой? Что это за комедию Вы тут ломаете?
– Это  не  комедия!  Я хотел уйти из жизни, - попытался  встать с кресла юноша, но Елена Павловна вновь толкнула его туда.
– Уйти из жизни? Это что еще за новости?
– Я, я не могу жить без Вас, не могу! А  Вы, Вы недоступны! Почему другие, почему  не я?  Чем  я  так  плох?  –  и бедный несостоявшийся самоубийца закрыл лицо руками.
   Княгиня вздохнула и легко опустилась на пол у ног юноши. Занятая  им, она совершенно не заметила, что в темном  углу  комнаты сидит… японец.  Он  не  успел  заявить о себе, когда эти  двое  ворвались   в  буфетную, а теперь…
«Чеперь  узе  поздна…,» -  думал   Маса  и как можно дальше вжался в тень.
  Княгиня  тем   временем  отняла  руки  от лица  юноши  и  легко, вкрадчиво,  но уверенно начала:
- Милый  Феденька,   я  хочу Вам сказать, что Вы во всем не правы и ошибаетесь. Вы говорите,  что  я  доступна  для  всех, кроме Вас,  но,  раз   уж  мы начали такой деликатный разговор, то смею Вам сообщить, что я никому  не  досталась.  У  меня никого нет в том  смысле,  о  котором  Вы  подумали. Это раз. До встречи со мной Вы прекрасно жили, а  значит,  то,  что  жизнь закончится, если я исчезну, тоже неправда. Это два. Вы удивительный   человек:   умный,   талантливый, добрый, чуткий, так   что совсем не плохой, для меня, по крайней мере. Это три.
- Тогда  почему  же  Вы  не  со мной, Елена Павловна? - простонал юноша, схватив ее за руку и с надеждой глядя в глаза.
   Она  не  стала  отнимать  у  него   руки, но своего материнского   и  в  то же время учительского тона не изменила.                                                                     
- Вы   хотите,   чтобы  я   стала   Вашей   без любви? Извольте, только, скажу Вам, это не принесет радости ни мне, ни Вам.
- Почему без любви?
- Да потому что, мой милый, я не люблю Вас так, как  Вы  этого  хотите. Да и никого я так не люблю… Ещё, - едва слышно сказала она последнее слово.
- А Вашей пламенной и чистой душе этого будет  мало.   Я   прекрасно  поняла, что Вы тогда  предложили  мне  роль жены, а не любовницы, но, Феденька, неужели Вам нужна жена,  которая  никогда  не полюбит Вас так, как Вы этого заслуживаете? Увы, я знаю себя. Сердце  и  душа моя до того опустошены, что я не хочу давать Вам какие-то надежды. Я не смогу полюбить Вас, и причина этого - я сама, а  не  Вы!  Понимаете?  Если   бы Вы сделали какую-то   глупость,  то  не  было бы человека несчастнее меня, но тосковала и грустила бы я совсем не о любимом, а, скорее, о младшем брате. Вы еще так молоды, и я уверена, что те чувства, которые Вы испытываете ко мне, не такие серьезные, как Вы сейчас думаете…
– Я люблю…
- Да, любите, но ощущаете себя скорее рыцарем Айвенго, чем Федором Климовым, так ведь?
    Минуту Федор молчал, а потом утвердительно качнул головой и заплакал, упав на подлокотник  лицом. Елена Павловна обняла его за плечи и гладила его по голове.
- Ну, хватит, хватит, хороший  мой. Это Ваш первый и последний неудачный любовный опыт.  Дальше все будет хорошо.
- А  Вы  любите  кого-то  из  тех,  кого я знаю? - всхлипывал Федор.
   Княгиня улыбнулась и отрицательно покачала головой.
- Нет, Феденька. Никого из своей компании и из тех людей кого ты знаешь, я не люблю и никого из них не полюблю никогда. Я знаю это, и уверена  в  этом, как  ни  в  чем другом.   Я   НЕ ЗНАЮ,  КАК  ЛЮБИТЬ, НЕ  УМЕЮ…
   Федор несколько минут смотрел на княгиню и ответил:
- Я достаточно хорошо знаю Вас и уверен, что Вы не лжете. Теперь я понимаю, какую глупость чуть было не совершил. Вы   правы,  сгоряча я чуть не наломал дров. Простите меня.
- Феденька, у меня есть еще кое-что. Вы человек чести и слова, так вот, пообещайте, мой мальчик, что Вы вообще забудете о том, что такое самоубийство.
   Климов вздрогнул, посмотрел  княгине в глаза и чуть улыбнулся:                                                                      - Вас не обмануть, Елена Павловна. Простите меня еще раз. А слово я даю. Больше на самом деле никаких глупостей.                                                       
- Ну, вот и хорошо, - сказала женщина и легко встала с пола. Потом, чуть задумавшись о чем-то, она снова посмотрела на юношу и сказала:                                                                                                    - Вы, Феденька, не у меня прощения просите, а у Зверева и его гостей, а особенно у Юлечки Рыбаковой. Когда я через зал к Вам летела, то  видела, как она в обмороке лежала. Вот сколько ты сегодня шуму наделал.                                                                     
   Федор покраснел.                                                                                                     
- Я совсем не хотел.                                               
- Ну  да  ладно.  А  теперь  иди,  извинись и всех успокой, а я позже подойду.                                                             
    Как    только     юноша     вышел,   лицо Елены  Павловны стало усталым и растерянным. Она хотела тишины, а потому прошла в угол буфетной и села в кресло. Но видно тишина к  ней  идти  не  хотела,  так  как  только  она опустилась, чтобы сесть, то  в  ту же минуту  вскочила, потому  что   в  кресле   уже кто-то был.                                                                                                               
- Господи! Извините  меня,  пожалуйста! Я совсем Вас не видела… Да и Вы хороши, нужно ведь было хоть как-то дать знать о себе… Интересно, много ли Вы слышали…                                                         
   Пока  она  все это говорила,  человек, сидящий в кресле поднялся и вышел на свет, и вот тут-то княгиня и увидела, что это японец. Мысли молнией пронеслись у нее в голове, и она улыбнулась, просто и открыто, догадавшись, кто перед ней.
- Вы ведь Маса, не так ли? Друг Эраста Петровича?  Да?
  Маса  поклонился  и  удивленно моргнул:
- А откуда знаес про гаспадзина?
- Значит угадала? Да?                   
   И тут в буфетную вошел еще один человек, который и ответил на ее вопрос:                                                   
- Угадали, Елена Павловна, это  и  есть мой друг и камердинер   Маса.  А  это, Маса, княгиня Михайлова.
   Маса поклонился женщине.     
- Отеня приятна. 
– А мне-то как, Вы   даже   представить себе   не   можете.   Маса – сан,  Эраст Петрович сказал там, в зале, что Вы как никто другой знаете все подробности   о  поездке  из  Москвы  в  Париж.   Я очень на это надеюсь, потому, как горю желанием узнать эту историю.
- О, боги! Неузери есе одзин покронник науки встречирся мне на пути?
- Я  не  знала,  что Вы такой её ненавистник, Маса - сан, с улыбкой сказала женщина.
  Эраст Петрович с радостью заметил, что это замечание она сделала совершенно по-иному, чем тому полковнику в зале.                                                     
- Да Вы даже представить себе не можете, какие горячие споры  мы  иногда  ведем с Масой. Я считаю, что п-прогресс – это великое  достижение,  благодаря   которому человек будет  не  только  удобнее  жить и экономить  свое  время,  но  и  развиваться сам. Это естественно: человек развивает науку, а наука - человека.
- Но тогда как зе бычь с дзиром?  Дзир  как зе? Вечь есри раньсе   теровек   ехар,   ехар, видер многа, то чеперь – едзет и спит, а дзир его дусит, дусит.
- Н-ничуть.  Ведь  жир - это   полезно.  Наш организм без него тоже не может. Это резерв наших  сил.
  Двое  мужчин    спорили, кстати,   уже не в первый раз, еще несколько минут, а княгиня, стоявшая в середине, поочередно смотрела то на одного, то  на  другого, а потом, взяв обоих под руки, сказала:
- А, по-моему, все зависит от самого человека. Если уж был он ограниченным, то, идя по дороге пешком, он не увидит ничего, кроме пути и для него ничего не изменится и тогда, когда он будет свершать этот путь на машине или поезде. А если человек, восприимчив, любознателен, открыт миру, то он, конечно, ничего не упустит, и если что-то не слишком внимательно рассмотрит или чего-то не успеет понять, то он найдет время, чтобы позже вернуться к этому. По-моему так.
   Елена Павловна опять посмотрела на одного, на другого и улыбнулась.
   Эраст Петрович молчал, удивленный тем, как легко и открыто высказала свое мнение по столь сложному вопросу, причем, далеко нелишенное здравого смысла.
- А теперь, может быть, пойдем в зал, а то о моем исчезновении, наверное, уже начали судачить, а Вы, Маса - сан, расскажите нам свою историю путешествия.
   Маса зарделся от удовольствия. Во-первых, ему нравилось  уважительное  обращение  к  нему со стороны княгини Михайловой. Во-вторых, Маса восхитился  тем,  как  ловко  она  успокоила того юношу  в  слезах,  а  для  этого  (и  он знал это из опыта хозяина)   нужно  было знание психологии. В-третьих, Елена Павловна чем-то  была  похожа на его господина, а  в-четвертых,  она  так же как его «Фандорин-сан» говорила: «Это раз, это два, это три». Но, несмотря на все это, пройти в залу Маса не захотел («И сево эта  мне  там  нада?»), но пообещал рассказать о путешествии в другой раз.
- Как, Вы, значит, уже уходите, Эраст Петрович?
- Да, дела с-срочные, но в удовольствии проводить Вас в зал, я себе не откажу, - ответил Эраст.
   Женщина взяла его под руку, и они  вошли   в зал. Краем глаза она заметила, как Федор Климов стоял   около   Юлии  Рыбаковой, и улыбнулась каким-то  своим  мыслям.  Непроизвольно, она чуть сильнее прижалась к руке  Эраста   Петровича, и он почувствовал это.
- Мне кажется, что мы не договорили на балконе, тихо сказал он.                                                                                                                                                                                                         - А мне кажется, что  мы  сказали  друг другу все, что могли, - так же тихо ответила княгиня.
   Неймлес почувствовал себя растерянным. Начинать разговор не имело смысла, так как  они уже подошли к старой компании, и вот тут-то язык Эраста Петровича сказал нечто, чего совсем не ожидал его хозяин.
- Елена Павловна, Вы не откажетесь  завтра прогуляться вместе со мной?
  «Боже мой! Что я такое говорю?», - подумал он, даже не надеясь   на  согласие и не понимая, зачем вообще он это сказал.
   Княгиня посмотрела ему в глаза, и опять в ее взгляде   спала пелена, и она уже не могла контролировать себя и свои действия  точно так же, как и он, а потому она ответила:
- С большим удовольствием, Эраст Петрович.   Заезжайте   за  мной на Поварскую, 28. Буду ждать.
   Потом она сдержанно поклонилась, он поцеловал ей руку, и, попрощавшись, вышел. Княгиня посмотрела на свою компанию и вдруг выдохнула:
- Господа,  никто   не   видел моего веера? Нет? Значит, я оставила его в буфетной.
   Сразу же нашлась масса желающих отыскать веер, но Елена Павловна прошла в буфетную сама. Пропажа нашлась через минуту, но дело было вовсе не в ней. Княгиня  искала  либо Масу, либо самого Неймлеса, и ей повезло: японец попался прямо на пути.
- Маса!  Дорогой,   как   хорошо,  что  я   Вас встретила. Передайте своему другу, чтобы он завтра приезжал не в одиннадцать, а в девять  часов,  иначе наша с ним прогулка превратится в парадное   шествие    под    контролем  соглядатаев. Передадите?
- Харасё,- согласился  Маса.
- Я обязатерьно все передзам гаспадзину.
- Спасибо,  Маса, -  и   княгиня стремительно вернулась в зал.
  Маса  слово  в слово передал   Эрасту   все, что  просили,  и позволил себе сделать замечание:
- Отеня хоресая зенсина, торько уз худзенькая отень.
  Эраст рассмеялся.
- Ну, знаешь, на тебя не угодишь, - потом он задумался  и тихо добавил, - интересно, что она сказала тому юноше с пистолетом, что он почти с-cразу же пришел в себя?
- Я срышар сево,- сказал Маса.
  Эраст посмотрел на него и сказал: «Расскажи».
- Отеня умная зенсина. Мородец!
  И тут   Маса  выдал свою версию произошедшего  в буфетной, после чего Эраст Петрович        понял,    что     образ    княгини в «свете» - это одно, а женщина по имени Елена – это совсем другое.
    Из-за своего природного любопытства  (как ему показалось тогда) он и решил найти причину этой разницы.

Глава пятая,
в которой невыносимая разлука порождает страшную тайну,
и начинается ее разгадка.

   Так начались их странные отношения. Странные потому, что сопровождались у обоих какой-то недосказанностью, боязнью превращения во что-то более серьезное, и вместе с тем, оба человека не могли прожить ни дня, чтобы не встретиться хотя бы на несколько минут. Отношения Масы и Глафиры были лишены такого «своеобразия», но обоих поражали какой-то основательностью. Маса решился даже на долгий период ухаживания, чего раньше с ним не случалось. Глафира пленяла его своей степенностью, величавостью и спокойствием.
- Ребёдуска! – часто называл он ее.
   Довольно скоро их отношения перешли в разряд, который стоит уже за ступенью платонических. Лежа в постели, они часто обсуждали дела господ.
- Елена Павловна-то моя, ведь и, правда, в твоего по самые уши втетёхалась. Я уж думаю, а вдруг нашла она своего суженого! Ведь сколько она, голубка моя, мытарств приняла, боли вытерпела. Жизнь-то мимо нее стороной прошла, а все только и чешут языками-то: «Вот, мол, княгиня-то все знает, все испытала», а ничегошеньки-то она и не испытала. Голову себе забила невесть чем, да и стремиться к этому будет. Уж как мне хочется, чтобы они с Эрастом Петровичем вместе остались. Он-то у тебя, тоже чую, человек несчастный.
- Несясный, несясный, Грасенька. Он как порюбит – знай, рибо зенсина умрет, рибо уйдет, рибо он сам ее бросит, рибо скусьна ему станет, а все не то. Торько одна дама ему пара быра, да торько в манастырь усра. Буду, - говорит, - Бога за твою дусу просичь. А как усра, так ни одна ему не подходира. А твоя Ерена-сан другая какая-то. Она дря него каздая раз – новая. Он тозе в нее врюбирся, торько сам себе пока не сознарся – баица, сьто опячь нисего не паруситься. А зря. Вот торько прохо, сьто они несмерые какие-то. С гаспадзином это тозе в первый раз. Ведь мусина дорзен… ну, как эта…
- Поняла, Маса, поняла. Вот и я про то. Как их поторопить, что ли? Ведь оба несчастные, а вместе как раз счастье-то и найдут! Моя-то, как только про твоего услышит, аж засветится вся! Впервые это у нее, верно мое слово!
- Гаспадзин тозе тясто-тясто про Ерену-сан думает, но вмесиваться нам нерьзя. Испорчичь все мозем, и тогда – поминай как звари. Я гаспадзина сриском харасё знаю.
- Ну, тогда пусть их делают, что хотят. Даст Бог, и так все получится.
- Да… А  все равно, Граса, до нас им дареко будзет! 
   И в конце разговора они, обнявшись, хохотали.
   А дела обстояли действительно так. Ни Елена Павловна, ни Эраст Петрович не решались сделать последний решающий шаг и признаться друг другу в своих чувствах. Неймлес переживал, что из этого опять ничего не получится, а княгиня вбила себе в голову, что не достойна его. Так бы и продолжалась вся эта волынка, если бы не третье лицо в образе Маши Мироновой.
   Дело в том, что за месяц Эраст Петрович появлялся у нее, дай Бог раза четыре. Девушка сначала недоумевала, потом волновалась, а когда до нее дошли слухи о княгине Михайловой, пришла в ярость. Поговорить с Неймлесом ей никак не удавалось: то его не было дома, то, чувствуя себя непонятно неловко в чужой квартире, она не могла начать разговора,  а то и у себя дома у нее просто отнимался язык. Маша понимала, что Эраст Петрович никак и ничем не подавал ей надежд, но обида все равно иссушала ее душу и сердце.
   Тогда  Коломбина решилась на последний шаг.
- Я – женщина, черт возьми, и напомню ему об этом, - шипела она себе под нос, когда готовилась к очередному визиту Неймлеса.
   Она приняла ароматизированную ванну, одела новый, специально купленный для этих целей, полупрозрачный пеньюар, распустила волосы и села ждать своего Ромео.
   Эраст Петрович не заставил себя долго ждать. Все было точно так же, как и всегда: Серафима помогла мужчине раздеться, он чуть задержался у зеркала, проведя рукой по волосам, и постучал в дверь к Маше.
   Коломбина набрала в грудь воздуха и громко, с театральным надрывом в голосе, сказала:
- Войдите.
   Эраст Петрович открыл дверь и, пораженный, застыл на пороге. Даже в свои зрелые годы он не потерял способности краснеть от стыда или от смущения. Вот и теперь его лицо залилось алым девичьим румянцем, и он поспешно отвернулся.
- Я подожду, пока Вы оденетесь, за дверью.
- Но я могу поговорить и так.
- Но я не могу «т-так» слушать. Приду лучше в другой раз.
   И не выслушав никаких возражений со стороны Маши, Эраст Петрович вышел.
- Он даже не посмотрел на меня так, как надо, - пораженно выдохнула Коломбина и, вдруг ударила по крышке туалетного столика.
- Со мной не все так просто! – крикнула она и, не думая о том, чтобы отказаться от своей идеи.
   Именно поэтому, когда девушка узнала о том, что Неймлес переписывался с ее родителями, и что скоро они приедут за ней, она превратилась в настоящее извержение вулкана.
- Да как Вы посмели! Кто Вам разрешил! Я – совершеннолетняя и самостоятельная женщина! Думаете, я не понимаю, зачем Вы от меня хотите избавиться? Понимаю! Вам с Вашей любовницей свободы захотелось, а я, как обуза – мешаю. Тогда, конечно же, вон ее от себя, обратно к маменьке с папенькой! Вон ее – эту нахлебницу! Она…
   И тут Маша внезапно замолчала, потому что увидела смертельную бледность Эраста Петровича. Степень его гнева доказало и то, что он перестал заикаться.
- Я никогда не думал, что Вы нахлебница. Мне всегда казалось, что я, по отношению к Вам, выполняю общечеловеческий долг, который велит не оставлять другого человека в беде. В отличие от меня, Вы, сударыня, имеете близких людей – родителей, которые не просто готовы принять Вас обратно, а поняли Вас и простили. Это великое счастье, когда Вас понимают. Я ни в коей мере не хочу, выражаясь Вашими словами, «избавиться» от Вас, хотя мне, признаюсь, тяжело и непривычно играть роль старшего брата, но я не противлюсь этому. Я всего лишь хочу, чтобы Вы нашли свое счастье…
   Тут Маша перебила его:
- С вами мое счастье, я Вас люблю.
- Вы ошибаетесь. Это не любовь, а дух соревнования, спортивного интереса и обида на меня за то, что я не поддался Вашим чарам. А этого, смею Вас уверить, для счастья очень мало. Если же говорить о княгине Михайловой, то Вы не смеете говорить о человеке, даже не зная его. Это удивительный человек и поразительная женщина, и …
- Да уж если на то пошло, я тоже женщина! – перебила его Маша, вскочив с места и пытаясь поймать руку мужчины. 
   Эраст Петрович покраснел, но сумел ответить:
- Не в том смысле слова, в каком Вы подумали, совсем не в том. И уж если наш разговор перешел в это русло, то необходимо его закончить. Насколько я вижу, Вы действительно самостоятельны для того, чтобы подумать, как нам быть дальше.
   После этих слов Неймлес поклонился и ушел. Маша решилась на авантюру.  Ее жгло любопытство: кого же все-таки выбрал инженер? Она быстро оделась и пошла следом за ним.
   Маша и представить себе не могла, какая буря бушевала в душе Эраста Петровича. Он сам не ожидал от себя такой реакции – силы, с какой он защищал княгиню, горячности, с какой он говорил, а поэтому ничего нет странного в том, что господин Неймлес испугался.
   В состоянии прострации он оказался у дверей княгини Михайловой и, решившись на что-то, постучал. Когда Глафира проводила его к Елене Павловне, то та, только посмотрев на мужчину, все поняла. Медленно подойдя к Эрасту Петровичу, она тихо сказала:
- Что-то смущает Вас?
   После недолгого молчания она добавила:
-  Если я причина этого, то… Может мне лучше уехать? Я не хочу доставлять Вам непокой. Не хочу, чтобы Ваша душа тревожилась по моей вине.
- Молчите, - перебил ее Эраст.
- Что?
- П-просто молчите. В моем смущении и тревоге Вы не виноваты.
- Тогда давайте помолчим вместе, и они все уйдут от Вас, - чуть улыбнулась княгиня.
- Я согласен.
   Мужчина посмотрел в ее глаза и подумал о том, до чего же она знает его, эта удивительная и прекрасная женщина, до какой степени чувствует. Они просто стояли и смотрели друг на друга. И молчали, потому что слова стали бы лишними, да и не смогли бы передать всего, что накопилось в их душах. Эраст смотрел на женщину, стоящую перед ним, и не верил в то, что она реальна. Желание развеять свой страх было настолько мучительным и необходимым, что он нежно провел ладонью и пальцами по щеке женщины, она улыбнулась и …
   Тут двери комнаты распахнулись, и на пороге возникла Коломбина. Девушка впилась глазами в лицо княгини, после чего на ее собственном отразилось разочарование.
- И это она? Вот на нее Вы обратили внимание, а на меня – нет? Да она же старше! – вырвался у нее самый весомый, как ей казалось, аргумент.
   Эраст снова побледнел, но Елена успокаивающе положила ему руку на плечо, и что-то тихо сказала ему. Это не ускользнуло от внимания Маши и еще больше подстегнуло ее.
- Да как вы можете! Да, что Вы о нем знаете! Я ведь слышала, что о Вас говорят, постыдились бы, ведь Эраст Петрович такой удивительный человек! А Вы, Вы-то, чем можете привлечь, кроме как…
- Достаточно, - тихо, но уверенно и твердо сказала княгиня. Ее слова, как каменная плита легли сверху на девушку. Какое-то непонятное чувство вызывала у нее эта женщина. Коломбина, вдруг увидела в ней величие, достоинство, покой и недосягаемость, и она поняла, что все говорят о Елене Павловне неправду, точнее, все просто не знают правды, которую увидел Эраст. Все слова ругани так и не слетели с Машиного языка.
   Тут заговорила сама княгиня.
- Знаете, я никогда не брала на себя ту роль, которую Вы только что сыграли. Я никогда не осуждала других за то, чего сама не видела. Вы не были свидетелем моих похождений и, тем более, как у нас говорят, свечку не держали. Вы правы только в одном: Эраст Петрович удивительный и неповторимый человек, и я менее всего хочу нарушить спокойствие. Именно поэтому сейчас я оставлю вас наедине. Вам нужно поговорить.
   И женщина вышла в другую комнату. Неймлес смотрел на Машу, не узнавая ее. Его ясный взгляд заставил ее покраснеть и понять все свои промахи.
- Никогда бы не подумал, что Вы можете быть такой жестокой, Маша. Я не знаю, о чем с Вами говорить сейчас, чтобы хоть как-то не обидеть или не оскорбить. Как Вы могли говорить такое, совсем ее не зная?
   То, что Эраст Петрович взбешен, было ясно. Маша подошла к нему ближе.
- Ну, чем я хуже?
- Боже мой! Да ничем! Дело в том, что она – это она! Она каждую секунду знает, что мне нужно, она подстегивает мой интерес и любопытство, ничего не делая специально. Маша, поймите! Чувства не зависят от человека, и, несмотря на то, что я еще не знаю, что именно испытываю к княгине, я никому не позволю оскорблять ее или подозревать в чем-то!
    Маша отшатнулась от Неймлеса. Она поняла, что потеряла его навсегда, и ничем нельзя вернуть не только его внимание к ней как к младшей сестре, но и интерес, как к человеку. Она разочаровала его своими словами, своим поведением.
   - Вы любите её… Как же сильно Вы ее любите, - прошептала она и выбежала вон.
   Маша не помнила, как оказалась дома. Всю дорогу она бежала и смеялась про себя: она приехала, чтобы покорить Москву и разрешить Арлекину-Пете разбить свое сердце. А что получилось? Подарила тело Просперо, чуть было не потеряла жизнь, а сердце… Сердце разбила сама, пытаясь впихнуть его в руки странного Пьеро, которому оно и вовсе оказалось не нужно.
   Маша зашла к себе в комнату и вдруг разразилась потоком слез. Ее дома ждали папенька и маменька. Их взгляды были такими понимающими, что девушка не выдержала и с ревом бросилась им в объятия. Родители как могли, утешали свое чадо, а сами смеялись и плакали вместе с ней. Наконец, девушка успокоилась и, подняв к родителям заплаканное лицо, попросила:
- Заберите меня домой, пожалуйста. Сейчас, сию минуту.
   Мать даже напугалась.
- Как же так? А Эраст Петрович? Ведь мы с ним даже не увиделись.
- И не надо! Вами кто дороже: я или какой-то там Эраст Петрович?
- Но как же так? Он ведь тебя опекал, заботился, а ты так просто возьмешь и уедешь.
   Маша поняла, что мать права, но встречаться с Неймлесом не хотела.
- Я ему письмо напишу и сейчас, и с дороги, и из дома. Ну, пожалуйста. Я так домой хочу. Правда.
   Родители переглянулись, улыбнулись друг другу и стали помогать дочери собирать вещи.
   А в это время у княгини Михайловой Эраст Петрович пытался дать хоть какое-то  объяснение. Он прошел к Елене Павловне и начал:
- Прошу прощения за Марию, я…
- Вы не должны извиняться за девочку. Да и она мало, в чем виновата. Она Вас любит.
- Но я не люблю ее.
- Это для нее сильный удар.
- А для Вас? – спросил инженер.
   Елена Павловна покраснела.
- Мог бы быть, если бы Вы не сказали, что… что только что сказали.
   Сердце мужчины забилось сильнее.
- Тогда, может, не стоит никуда уезжать?
- Вы так думаете?
- Я уверен.
   И опять эти двое надолго замолчали, глядя в глаза друг другу. Когда они решились заговорить, то тема беседы была далека от того, о чем они действительно думали. Все было как всегда. Решимости не хватало ни у одной, ни у другого.
   Наконец, мужчина нашел в себе силы и пошел домой, где на столе его ждала записка от Маши.
Эраст Петрович!
Простите меня за то, что я сделала сегодня, да и за все глупости, которые я натворила. Сейчас я снова Маша Миронова, которая прекрасно понимает то, что Вас не теряла, так как нельзя потерять то, что никогда тебе не принадлежало. Я уезжаю сразу же, так как точно знаю, что если увижу Вас, то место Маши снова займет Коломбина, а я этого не хочу. Я не знаю, как отблагодарить вас за то, что вы сделали для меня. Я только теперь поняла, какое это действительно счастье, когда тебя понимают. Вы  уже нашли такого человека, теперь не потеряйте его.
Маша Миронова.
Неймлес улыбнулся. Он знал, что девушка уедет домой, правда не думал, что она не попрощается, но все, чтобы не случилось – все к лучшему. Теперь для него начинался новый этап в жизни, но без Елены, пока без нее. Просто сначала необходимо было точно понять, что происходит с ними. Эраст Петрович еще верил в то, что сказал когда-то: «I can't love. – Я не могу любить», - а поэтому не хотел отдаваться во власть своим чувствам, а пытался проанализировать умом то, что с ним происходило.
  А разум ему действительно пришлось задействовать, причем, очень скоро. С тот же вечер к нему домой доставили нечто, что заставило статского советника в отставке вспомнить его любимое занятие.
   А дело было в листочке бумаги, на котором были написаны страшные слова.
Уважаемый господин Неймлес!
   Чувствуя по отношению к Вам искреннюю симпатию, хочу предупредить, что княгиня Михайлова совсем не тот человек, за которого ее принимают в обществе. Эта женщина скрывает многое, что представляет собой сплошные позор и грязь. Вы можете проверить это, а начать, советую, с фамилии. Она не ее, как и состояние, которым эта гарпия распоряжается, как своим собственным. Но самое главное заключается в том, что эта женщина – убийца.
   Господин Неймлес. Во имя Вашего спокойствия и благополучия, забудьте и покиньте эту лживую тварь.
Со всем уважением к Вам,
Ваш друг В.
«Этого не может быть», - подумал Эраст, но тут в его памяти одна за другой стали всплывать фразы: «Семья – это не для меня…»,  «Если кто-то действительно мне нужен…», « интересуюсь военным делом…», «Фехтование – единственное занятие…», «Играю роли…», «Дуэль…», и нахмурился. Он должен во всем разобраться и узнать правду, иначе не будет покоя ни ему самому, ни ей, Елене. Эрасту было страшно подумать о том, что все написанное правда, но оставить все как есть, он не мог. Маса долго уговаривал господина не вмешиваться, но это не помогло. Эраст Петрович уже все решил для себя, даже если полученный результат лишит его счастья. «Не в первый раз», - усмехнулся он и обратился к Масе.
- П-приготовь мой костюм. Сегодня нам грозит прогулка по самому донышку. Вспомним былые денечки, д-дружище.
   Так начался «сбор данных».

Глава седьмая,
в которой ведется расследование,
срывается арест, а Эраст Петрович снова начинает считать.

   Они снова были вместе, правда, ни о какой любви речи пока быть не могло. Теперь их целью было расследование. Такого ловкого помощника у Эраста Петровича еще не было. А чтобы никто не мешал с приглашениями и визитами, была придумана целая пьеса в лицах. Княгиня Михайлова громко во всеуслышание объявила, что уезжает в Лондон, куда, на самом деле, отправилась Глафира. Маса от этой разлуки даже похудел. Сама Елена поселилась в «Лоскутной» под чужим именем и с новой внешностью. Женщина действительно была хорошей актрисой. Мальчик-слуга на побегушках у своего господина, старая дева-горничная, студент, посыльный, престарелая матрона, хулиган, разносчик халвы, молоденький красавец-ширмач – все эти образы пригодились ей для того, чтобы участвовать в самой гуще событий наравне с Фандориным, который для пользы дела тоже устраивал маскарады с переодеванием.  Маса, вопреки ожиданиям хозяина, нисколько не расстроился, что теперь участвовал не во всех затеях.
   «Накопать» информации за это время удалось порядочно. Они выяснили, что письмо Фандорину принес какой-то бородатый старик – слуга, сказавший, что выполняет приказ господина. На этом поиски в Москве окончились, и парочка отправилась в Париж, где выяснилось, что Этьен Маришаль умер три года тому назад, у себя дома в Марселе. Следующим пунктом их назначения был этот город-порт. Там Елена увидела могилу своего товарища и узнала любопытную историю, которую пересказала Эрасту.
- Маленькая деталь привлекла мое внимание. Жена Этьена – Барабара Луаньет –Маришаль внезапно пропала сразу же после похорон мужа. Оказывается, Маришаль много пил и часто ругался с женой, прилюдно сравнивая ее с какой-то другой женщиной. Сама Барбара – очень красивая и горячая женщина, как мне сказали сплетницы из квартала. Сначала она терпела все упреки мужа, а потом перешла к громким скандалам. То, что он так внезапно умер, заставило кумушек квартала увериться в мысли о том, что женщина отравила мужа и сбежала. Надо Вам сказать, что мадмуазель Луаньет была дочерью аптекаря, так что может доля правды в этих слухах есть.
- Вскрытие не сделали?
- Нет. Эксгумации тем более не было. Полиции не нужно было еще одно нераскрытое преступление или громкий скандал, а тут не было ни одной улики, кроме внезапного исчезновения вдовы. Правда, это исчезновение можно и иначе объяснить.
- Чем же?
- Горем. Те же сплетницы говорят, что Барбара любила Этьена, как кошка.
- Как к-кошка, говорите? – задумчиво сказал Фандорин. – Если как кошка, то, значит, ревновала его к «неизвестной женщине», это раз. Если была дочерью аптекаря, то не исключено отравление, это два. Если Этьен часто сравнивал ее с Вами, то тогда получается, что Барбара знала что-то о Вас и могла этим воспользоваться. Это т-три. Нужно копать еще.
   И они «копали» дальше. Скоро выяснилось, что Этьен и в самом деле был убит. Дело в том, что Фандорину удалось найти свидетеля его смерти. Тот описал состояние друга: внезапная бледность, прерывистость дыхания, хрипение, неравномерное биение сердца. После детального разговора Эраст понял, что тут не обошлось без элементарной настойки белены – яда известного всем и каждому из аптекарей (а, следовательно, и их единственным дочерям, которые часто помогают своим отцам в приготовлении лекарств).
   С этой информацией Фандорин и княгиня прибыли в Лондон, где их ожидали не очень хорошие новости. В столице и пригороде были убиты двое: лорд Майнфорд (он же Викентий) и Франсуа Гийом, французский поданный, проживающий в Англии, род занятий которого установить не удалось. Оба они были заколоты клинком, что было определено по характеру ран, а на местах преступлений были найдены некие предметы, узнав о которых, Эраст сделал вывод о том, что кто-то методично и упорно, со знанием дела, подставляет княгиню.
- Слава Богу, что В-вы были со мной в моменты совершения убийств, и у Вас есть твердое и доказуемое алиби. Но все же, к-кто стоит за всем этим? Конечно, без женщины здесь не обошлось, это раз. Скорее всего – это жена Маришаля – это два. Мужа из-за ненависти к вам она свела в могилу – это три.
- Да, но есть еще и четыре, - добавила женщина. – Отравить и заколоть – это две разные вещи, и тогда получается, что у нашей героини есть еще и помощник, скорее всего – мужчина.
- Я тоже об этом подумал, а п-поэтому послал запрос в Милан насчет гибели Фронтенжака.
- Зачем?
- Я очень с-сильно сомневаюсь в его гибели, сударыня. Ведь запрос дошел до цели и ответ получен. Тело виконта тогда так и не нашли.
- Вы думаете…
- Я еще не уверен, н-но возможность есть… А как дела с подкинутыми уликами?
- С этим все в порядке. Скоро здесь будет Федор, курьер Айзенштайна, мэтр Рене. Вот с уликой номер три – сложнее… Она пропала у меня еще в Москве…
- П-почему Вы не сказали об этом раньше?
- А что это дало бы?
- Да то, что Ваш враг находится в Вашем ближайшем окружении. В-вот откуда ему известны все малейшие детали.
- Боже мой! Как же я сразу этого не поняла!
- Да уж, я тоже хорош. Мы как слепые котята т-тыкались рядом с блюдцем молока, но не смогли его найти. Давайте составим список тех, кто долгое время путешествует либо вместе с Вами, либо догоняет Вас в пути.
- Таких не так много, но на большинство из них нельзя подумать, что…
- А это н-необходимо. Начнем.
   И список в скором времени был составлен. Каждой его кандидатуре была примерена роль преступника, но всегда находилось что-то, что мешало построению логической цепочки, которая имела бы конечной целью виновность данного лица.
- Нет, - наконец сказал Эраст.
- Что нет?
- Так у нас с Вами дело не пойдет. Сначала нужно объясниться с полицией, а потом уже в-выстаивать схемы поиска убийц. Иначе Ваше положение просто лишает меня спокойствия.
- Вы так переживаете за меня? – тихо спросила Елена.
   Эраст посмотрел на нее и, волнуясь, ответил:
- Я очень беспокоюсь за В-вас. Вы удивительным образом заставили меня посмотреть на мою жизнь под другим углом, и я не хотел бы, чтобы этот взгляд был снова п-потерян из-за того, что Вы… Вам угрожает опасность или вас нет рядом.
   Лицо женщины осветилось таким счастьем, что у Эраста перехватило дыхание. Она взяла его руку в свои ладони и сжала ее, не в силах поверить, что все происходящее с ней – правда.
- Тогда нам просто необходим визит полиции, - сказала княгиня.
- Я думаю, что они не заставят себя долго ждать.
   И Фандорин снова оказался прав.  Вечером  того же дня Скотланд-Ярд, в лице нескольких своих сотрудников, нанес визит княгине Михайловой в ее лондонском особняке.
   Посетителей было трое: инспектор Хоук в сопровождении двух констеблей. Они прошли в гостиную и сразу же приступили к делу.
- Княгиня Михайлова? – спросил инспектор.
- Да, господа, - ответила Елена Павловна и, не дав ему говорить дальше, сказала:
- Вы пришли, чтобы задержать меня, инспектор? Так? Да вы присядьте, господа, если так, то Вы, скорее всего, задержитесь. Сейчас Вам принесут чай.
   Полицейские замерли. Хоук сумел задать вопрос:
- Откуда это Вам известно?
- Садитесь, инспектор. Все дело в том, что с недавних пор я стала объектом чьих-то преступных действий, направленных на то, чтобы разрушить мою жизнь. Я знаю, что Вы хотите обвинить меня в совершении двух убийств на основании того, что на местах преступлений были найдены некие предметы.
- Кто нарушил запрет на разглашение информации? – нахмурился Хоук.
- Есть много способов, чтобы получить то, что хочешь, - поднялся со своего места Фандорин.
- Кто Вы такой и что Вы тут делаете?
- Эраст Петрович Неймлес – частный сыщик, нанятый княгиней  для разбирательства данного дела.
   Елена Павловна не могла еще раз не удивиться тому, что, говоря по-английски или изображая кого-то, Фандорин переставал заикаться.
   «Ну, пьеса началась, - улыбнулась она. – Действие первое».
   Инспектор в это время вновь перешел к выполнению своей миссии.
- Да сударыня, вы обвиняетесь…
- Но я не совершала этих убийств, так как меня ни 29 июня, ни 2 июля просто не было в Англии и, спешу опередить Ваш вопрос, у меня есть этому свидетели.
- Во-первых, я – лицо независимое, - перехватил нить разговора Фандорин, - затем мой друг, подданный Японии – Масахиро Сибата, пассажиры поездов, на которых мы приехали сначала из Москвы в Париж, потом в Марсель, и только два дня тому назад, а именно 15 июля, в Лондон.  Вот соответствующие нашему маршруту билеты. Далее, парижский антиквар Огюст Морне, который помогал нам в поисках Этьена Маришаля. Этот человек засвидетельствует наш визит в Париж. Еще и жители улицы Гренель в Марселе, где мы вели расспросы, касающиеся смерти месье Маришаля, а также сторож центрального марсельского кладбища Поль Готье, друг покойного Маришаля Жан Жильбер. Все это подтверждает, что 29 июня княгиня была в Париже, а 2 июля -  в Марселе. Это и есть часть основания для отмены вашего визита.
- Требуется время для проверки,  данной информации.
- Разумеется. Но есть и еще одно обстоятельство, - сказала княгиня. – Дело в том, что все это передвижения по Европе были вызваны лишь одним: поиском людей, которые хотят погубить меня. Эраст Петрович может подробнее рассказать об этом, как специалист и как мужчина, так как слова мужчин имеют больший вес, чем слова женщин.
   И Фандорин, поигрывая своими четками, верными его соратниками в сложных ситуациях, начал рассказ, который закончил так:
- И получается, что некое лицо или лица, упорно стараются, что называется, «утопить» княгиню. Доказательством этого являются даже улики, найденные на местах преступлений. Это – бирюзовые четки с монограммой «Е» и сапфировая брошь-букет с алмазными вкраплениями. Косвенной же уликой является пока не найденное, но весьма странное орудие убийства. До вас уже, наверное, дошли слухи о том, как ловко госпожа княгиня орудует шпагой и клинком, о котором все знали. Он был весьма необычной формы, что и послужило третьей причиной вашего сегодняшнего визита.
- Откуда Вы про это знаете? – допытывался Хоук.
- Деньги, - улыбнулся Фандорин. – Есть люди, которые не могут перед ними устоять.
   Хоук, в конец расстроенный, внес предложение.
- Это получается целое дознание. Может нам лучше направиться в участок?
- Дело в том, что скоро именно здесь появятся люди, которые смогут помочь нашему делу, - сказала княгиня. – А вот следователю, ведущему это дело, не мешало бы оказаться здесь.
   Хоук вздохнул.
- Джонсон, идите за Питерсоном и вместе возвращайтесь сюда. Майкрофт, готовьтесь вести протокол. Скоро он очень понадобится.
- А пока мы находимся на стадии ожидания, давайте выпьем чаю, - встала со своего места княгиня, понимая, что действие первое подходит к концу.
   Следователь Питерсон  пришел очень скоро.
- Ну и с чем же здесь возникли сложности? – прямо с порога начал он.
   Хоук пересказал все то, что услышал, и чем дольше он говорил, тем больше хмурился следователь.
- Где же Ваши свидетельства? – спросил он княгиню, и тут в передней раздался звонок.
- Вот, похоже, первое, - сказала княгиня и, сразу же после ее слов в гостиную вошел офицер.
- Личный курьер Его Светлости герцога Айзенштайна Ферндинанд-Эдуард фон Оффенбах. Вот удостоверяющие мою личность документы.
   Питерсон автоматически протянул руку и, внимательно изучив бумаги, утверждающе кивнул головой. Курьер тут же продолжил.
- Его Светлость отвечает на Ваш запрос, - и он протянул княгине депешу, запечатанную в пяти местах сургучными печатями с изображением фамильного герба.
- Отдайте его следователю, чтобы потом никто не говорил, что здесь имела место подмена.
   Питерсон взял письмо в руки, но потом передал его Хоуку. Тот сломал печати, удостоверившись в их подлинности, и достал из большого конверта маленький, также запечатанный, с оттиском перстня герцога на сургуче. Внутри, завернутое в тончайшую бумагу, порвавшуюся при первом же неловком движении Хоука, лежало само письмо. Бумага была плотной, с водяными знаками, изображающими вензеля рода Айзенштайнов и, конечно же, герб их дома, который красовался и вверху листа.
- Да, тут приняты все меры предосторожности, - усмехнулся Питерсон.
- Это чтобы ни у кого не возникло ни доли сомнения в истинности этой депеши, - лениво ответил Фандорин и мысленно аплодировал сообразительности Елены, попросившей герцога, так запечатать письмо.
   Послание гласило: 
Я, Карл-Мария-Эрнст-Готфрид-Фридрих-Дитрих-Кауфман фон Айзенштайн, заявляю, что 5 августа 1894 года княгиня Елена Павловна Михайлова передала в мою коллекцию оружия клинок дамасской стали, сделанный по ее специальному заказу мастером Мари-Роже Гануром, эфес, которому заменяет полая трость. Изображение данного клинка и его лезвия прилагаются к письму. Данной депешей, я, вышеупомянутый герцог Айзенштайн, подтверждаю, что этот клинок хранится в моем замке вот уже седьмой год, и никогда не покидал его стен.  Аналогов данного оружия нет, так как  на его лезвии есть хитрость, известная лишь изготовителю, княгине и мне. Это потайная шестая грань, которая выступает, если попадает в тело. Если рана не шестиугольная, значит, удар был нанесен лишь неудачной копией настоящего клинка, что доказывает намерения врагов княгини.
Герцог Айзенштайн.
P.S. Элен! Я был счастлив оказать Вам посильную помощь и доказать Ваши честность и прямоту. Ангела нельзя обвинить ни в чем.   Ваш искренний друг,
Карл А.
- Господа, смею вас уверить, что тот клинок был единственным оружием подобного рода, сказала княгиня, как только письмо было прочитано. – Я готова к тому, что вы в доказательство моих слов, сами произведете обыск.
- Пока в этом нет необходимости, - сказал Питерсон. – Дом все равно находится под наблюдением.
- А еще характер раны вовсе не соответствует моему клинку.
- Да, у нашего шесть граней, а не пять, - неуверенно вставил Хоук.
- Ну, а другие предметы?
- Теперь поговорим о сапфировом букете, - согласилась Елена. – У меня действительно была такая брошь, которую десять лет назад по моему собственному эскизу сделал ювелир Мэтр Рене Клемансо. Это сапфиры с бриллиантовыми вкраплениями. Дело в том, что полгода назад я подарила ее Федору Климову, а значит, ее просто не могло быть здесь в Лондоне в момент совершения убийства.
- Но это только Ваши слова, - перебил княгиню Питерсон.
- Я смогу это доказать, - возразила женщина. – В прихожей после визита прозвучало два звонка. Если я не ошибаюсь, то один из вновь прибывших, и есть Федор Климов… Глаша, позови его!
   Глафира спокойно вышла из гостиной, а через минуту в нее просто влетел встревоженный и взъерошенный Феденька.
- Елена Павловна, как только я узнал, я…
- Феденька, - перебила его женщина, - погодите, я все поняла. Господа, - обратилась она к полицейским, - вы свидетели того, что я даже не прикоснулась к господину Климову.
- Да, мадам, - ответил за всех Хоук.
- Хорошо. Мистер Питерсон, найденная на месте преступления брошь сейчас находится у Вас? Если да, то прошу Вас сделать так, чтобы ее замена была исключена.
- Это и так невозможно, - высокомерно проговорил следователь. – Она со мной.
- Тогда просто превосходно. Феденька, покажите мой подарок господам.
   И Климов вынул из кармана футляр, на черном бархате которого сверкал драгоценный букет из ромашек и васильков.
- Черт побери! – воскликнул Питерсон и резким движением вынул из кармана точно такую же брошь, уложенную в коробочку.
- Это ничего не меняет! Их изначально было две! Одну Вы подарили, а другую сорвал с Вас лорд.
- Об этом я тоже подумала, сэр. Как вы помните, я говорила о двух звонках. Второй визитер – мэтр Рене, тот самый ювелир.
   И в комнату тут же просеменил маленький сухощавый старичок, аккуратно и модно одетый, с пенсне в золотой оправе на массивном греческом носу. Волосы его были абсолютно белыми, а глаза удивительно молодыми. Войдя в комнату, он первым делом подошел к княгине и поклонился ей.
- Мадам, - сказал он, - я счастлив, видеть вас, несмотря на печальные обстоятельства этой встречи. Я сделаю все возможное для Вашего оправдания.
   И, повернувшись к полицейским, сказал:
- Я готов к вашим вопросам господа.
- Имя? – спросил Питерсон.
- Рене-Огюст Клемансо, ювелир в шестом поколении, приехал в Англию шестьдесят лет тому назад в двенадцатилетнем возрасте, с коего и начал работать в ювелирном деле, и, скажу на чистоту, достиг в нем некоторых успехов. Имею свою лавку, где работаю вместе с сыновьями на улице Бредфорда в доме 118-в, где и живу этажом выше. Могу удостоверить свою личность данными документами, - он протянул Питерсону бумаги, - а также личным знакомством с лордом Арчибальдом, Алджероном, Арамом, Ашером,…
- Довольно, - кивнул Питерсон. - Известны ли Вам эти предметы? – спросил он и указал на броши, причем, Климов свою ни на миг не выпускал из рук.
   Ювелир едва взглянул на драгоценности и кивнул.
- Да. Вот эту брошь, - и он указал пальцем на украшение в руках Феденьки, - я сделал десять лет назад для княгини Михайловой и по ее собственным эскизам. Это было для меня большой честью, так как она спасла моего младшего сына от гибельной судьбы. Видите ли, мой бедный мальчик начитался всяких книг и возомнил себя, чуть ли не капитаном Флинтом, и если бы не княгиня, то…
- Рене, - улыбнулась женщина, - не отвлекайтесь, пожалуйста.
   Старичок покраснел, тоже слегка улыбнулся, и продолжил:
-  Ну, так вот, эту брошь я сделал по ее чертежам десять лет назад. В ней все камни уникальны по своей природе, да и сама конструкция подвижна. Из броши, простым нажатием пальцев на определенные участки камней, можно сделать браслет… А вот эту вещицу, - и он показал на драгоценность в руках Питерсона, - я сделал полгода назад.
- По заказу княгини? – быстро спросил Питерсон.
- О, нет! – нахмурился ювелир. – Это не было заказом Ее Светлости. Тот человек, который приходил ко мне, возбуждал массу подозрений. Поверьте моему опыту, у меня просто нюх на эти вещи! Помню, моя племянница Виктория, как-то…
- Рене, - опять мягко перебила его княгиня.
- Прошу прощения, господа. Все моя голова! Ну, так вот, что именно мне не понравилось. Во-первых, человек хотел сделать вид, что драгоценность его хозяйкой потеряна. Он принес эскиз, я, кстати, сохранил его, как и тот, который десять лет назад оставила мне княгиня. Даже человеку малопонимающему в живописи станет ясно, что эскизы делали совершенно разные люди. Если княгиня действительно потеряла бы брошь, она пришла бы ко мне сама или прислала бы мадмуазель Глафиру, но никого другого, да и не стала бы заново делать рисунки, так как знает, что у меня не только остались старые, но еще уникальная память на все столь тонкие в исполнении вещи. Во-вторых, когда я спросил визитера о том делать ли мне только брошь, подразумевая нужность деталей для превращения ее в браслет, он сказал: «Брошь как брошь. Чем она еще может быть?». Тогда я понял, что истинный заказчик, даже не подозревает о двойной функции украшения. Ну, а в-третьих, у того парня было, хоть и красивое, но какое-то отталкивающее и подлое лицо. Так что я, стремясь уберечь ее Светлость от обмана, а тогда я решил, что этот человек просто хочет заменить одну вещь на другую, вместо одного, самого крупного бриллианта, вставил в оправу обыкновенный стеклянный страз. Княгиня хорошо разбирается в драгоценностях, и сразу поняла бы, где подделка, так как знала бы, что нужно искать. Я сразу же написал ей в лондонский дом и знал, что как только она приедет сюда, то ей сразу же все откроется.
   Княгиня передала письмо Хоуку.
- Вот это письмо. Мои слуги подтвердят дату его получения. Они письменно фиксируют даты получения всей корреспонденции в мое отсутствие в специальной книге.
- А я могу дать образец моего почерка, - азартно сказал Клемансо.
   После этих слов Рене замолчал и осторожно сел на стул, предложенный ему княгиней.
- Да, но кто нам гарантирует, что подделку все-таки заказала не мадам Михайлова. Вдруг это всего лишь подставное лицо, тот, кто приходил делать заказ. Может это вообще слуга княгини.
- Нет. Это был господин и богатый, мистер инспектор. Я уж могу отличить слугу от хозяина. Да и слуг княгини я знаю хорошо. Это не мог быть ни один из них.
- Хорошо, - не унимался Питерсон, - тогда где же теперь здесь настоящая брошь, как это действительно выяснить?
- О, это элементарно, - встал со своего места ювелир, но драгоценностей в руки не взял. - Ну, во-первых, настоящая брошь превращается в браслет, а во-вторых, если хорошенько грохнуть подделку об пол, то страз раскрошится. Это же всего лишь стекло!
- А сапфиры и бриллианты? – встрепенулся следователь.
- Бриллиант почти вечен, а сапфир намного прочнее стекла, - спокойно проговорил Фандорин, не сводя глаз с Елены Павловны, а та, улыбнувшись, спросила Питерсона:
- Ну, что, рискнете? Если разобьется сердцевина ромашки броши, что в руках у господина Климова, то я спокойно ухожу с вами, а если треснет та, что у Вас в руках – то вы слушаете нас дальше.
   Следователь колебался, но, наконец, решительно сказал:
- Ну, что ж, давайте.
   Он вместе с Климовым сошел с ковра на паркет. Встали они оба в противоположных концах комнаты и подняли руки для броска.
- На счет три, - выдохнул Питерсон. – Раз, два, три!..
   И они шваркнули драгоценности об пол, но если Климов это сделал, что называется «со всей дури», то следователь только слегка, но и этого оказалось достаточно для того, чтобы середка центральной ромашки броши Питерсона дала трещину и вывалилась на пол.
- Вот черт, - пробормотал он, глядя на княгиню, - а ведь Вы были правы.
- Вы подтверждаете, что это не подмена? – спросила та.
   Следователь вздохнул и вынужден был согласиться.
- Вообще-то, можно было бы поступить проще и надеть брошь на руку как браслет, но раз уж Вы так хотели что-нибудь разбить, - улыбнулась княгиня, посмотрев на полицейских, и Фандорин еще раз отметил ту силу воздействия, которую она оказывала на других людей: английские «бобби» улыбнулись ей в ответ.
- Вот с четками, - продолжала Елена, - будет посложнее. Дело в том, что пропали она у меня еще в Москве, и в Лондон я их не привозила. Но Эраст Петрович подал сегодня простую и гениальную идею, что преступник, скорее всего, знаком со мной довольно близко. Тогда становится ясным, откуда он взял эти четки, да и брошь досталась Климову не  tet-a-tet, а при розыгрыше фантов на приеме, куда были приглашены только близкие мне люди.
   Пока она все это говорила, двоих мужчин в гостиной мучило непонятное чувство: одного – недосказанности, будто он о чем-то забыл рассказать, а второго – чувство ускользающей разгадки.
- Я вспомнил! – вдруг закричал Рене. – У того, кто приходил делать заказ, был небольшой шрам на левом запястье. Вот, Слава Богу, осенило. А то сижу, мучаюсь!
- Шрам… У виконта тоже… У Фронтенжака тоже был шрам на левом запястье! – вскрикнула княгиня  и тут заметила особое выражение лица у Фандорина.
- Что за виконт? – спросил Питерсон.
   Но княгиня, подошедшая к Эрасту Петровичу, сказала:
- Мэтр Рене Вам объяснит.
   И тут пробил звездный час Клемансо. Он с упоением рассказывал историю удивительной дуэли, пока княгиня слушала Фандорина.
- Скажите, - начал он, - общество, которое было на Ваших приемах, а именно, состав его, часто менялся?
- Нет, было почти постоянным.
- Прекрасно. Сколько из них присутствовали на розыгрыше фантов?
- Человек десять.
- Кто-нибудь из н-них сейчас находится в Лондоне?
- Да, четверо.
- Сделайте так, чтобы они все пришли сегодня к Вам на ужин. У меня есть план, который поможет убийце и его сообщнице раскрыть карты.
- Вы знаете, кто это? – с распахнутыми донельзя глазами спросила Елена.
- Думаю, что да.
- Господи, скажите же мне, чтобы знать с какой стороны ждать удара.
- Это оказалось так просто. Элементарно просто. Мы с Вами столько раз повторяли одно имя, совсем не вслушиваясь в него и забывая о его написании.
- О чем Вы, Эраст Петрович?
   Он протянул ей блокнот.
- Напишите здесь имя Барбара по-французски.
   Княгиня вывела своим четким почерком: «Barbara» и спросила:
- Что теперь?
- Прочтите написанное по-русски.
   И тут Елена Павловна смертельно побледнела.
- Но как?
- Этот человек был в Москве, это раз. Вот уже три года таскается за Вами по всему свету, оправдываясь своей неустроенной личной жизнью, это д-два. Этот человек был и на приеме с фантами, это три. Везде и всюду с ним ходит слуга, кстати, с маленьким шрамом на левом запястье, как я успел заметить, это четыре. И, наконец, они оба сейчас тоже в Лондоне. Это пять. Вам не кажется, что получилось слишком много простых совпадений?
   Елена молчала, а потом посмотрела на мужчину:
- Надо же, как Вы волнуетесь. Вы даже заикаться перестали.
- Это важно для меня, - тихо, но без запинки сказал Эраст.
   Княгиня, внезапно, толкнула Фандорина в бок и озорно подмигнула ему.
- Ну, что же. Под шары меня фараоны не отправили, к дяде тоже, за бугры жигана водить мне уже не грозит, тогда – играем дальше, - и княгиня повернулась к полицейским.
- Господа, на каком положении я нахожусь сейчас?
   Питерсон смутился.
- Арест отменяется. Но, как и где теперь искать преступника?
- Вот именно об этом я и хочу поговорить. Есть шанс сделать так, чтобы сегодня он сам себя выдал. Для этого нужно только сделать кое-что. Господин Неймлес, прошу Вас.
   И Фандорин, как бывало и раньше, начал объяснять причины и суть операции, то и дело, стуча бусинками четок, подчеркивая важность своих слов и ставя все точки над i.

Глава девятая,
в которой раскрывается старый, но чудесный заговор, и наступает счастливый и спокойный сон.

  Прошло три дня. Княгиня стала похожа на привидение. Несмотря на страшные угрозы Глафиры, она почти ничего не ела. Стоя у окна, Елена смотрела на улицу и не могла остановить сбегающие по щекам слезы. Ее мир в одно мгновение снова стал черным. Без удивительных глаз Эраста опять поблекли все краски. Без этого человека просто не хватало воздуха и не хотелось жить. Почему-то, княгине казалось, что эти же чувства теперь переживает и Фандорин, и она была права.
   Эраст не находил себе места. В его душе образовалась такая пустота, которую ничем не удавалось заполнить. Он, вновь было, вместе с Сенькой занялся машиной, но дело кончилось тем, что Скориков выгнал инженера из мастерской, с бурчанием себе под нос:
- Идите-ка Вы отсюда, Эраст Петрович, а то сегодня у Вас что-то все из рук валиться.
   У Фандорина не получалось даже медитировать,  чего раньше никогда не случалось. Это состояние не было похоже ни на что, будто от него оторвали половину. Никогда до этого, хотя вынес и пережил он немало, не было такой горечи и боли. Жизнь стала бесцельной. Ему нигде не было места. А еще… Еще горели пальцы на руке, которую ОНА обожгла поцелуем. Эраст не знал, что делать дальше. Вроде бы все должно было вернуться на старые места, но почему-то не возвращалось. Везде мерещился знакомый любимый образ. Потерянная и недосягаемая.
   «Ведь ты же сам отказался от нее!» - постоянно вертелось в мыслях. «Да, сам, потому что так было нужно». И вот в один прекрасный момент Эраст Петрович Фандорин задал себе еще один вопрос: «А КОМУ нужно?» Этот вопрос был столь очевиден, что мужчина стал рассуждать вслух.
- Это не нужно ей. Она действительно меня любит. Сейчас я чувствую это как никогда. Это раз. Это не нужно и мне, потому что в-выясняется, что я без нее не могу. Это два. И получается, что я непроходимый дурак, который сам отказался от возможности обрести счастье. Это три.
   Его монолог услышал верный Маса и, как настоящий друг, пришел на помощь.
- Но все зе есё мозна исправичь! Идиче к Ерене-сан, гаспадзин. Она Вас рюбит и простит. Ну, сево здёче?
- Ты думаешь, стоит?
- Обязатерьно!
- Ты п-прав, Маса. С самого начала был прав! Это она мне н-нужна! Именно эта женщина и никакая другая!
   Порыв был силен. Эраст схватил пиджак, шляпу, но у самого порога, вдруг, остановился.
- Ну, сево есё? – недовольно пробурчал Маса.
- А вдруг опять не получится?
- Пока не попробуече, но и не узнаече, - подтолкнул его японец.
   Эраст посмотрел на друга и, прошептав «будь что будет», вышел из дома.
   Маса довольно потер руки и, напевая себе под нос, подошел к телефону. На другом конце линии трубку сняли сразу же, будто ждали именно этого звонка.
- Аро! Грасенька? Это ты, дуса моя? Харасё. Он у меня высер. Да, торько сьта… Харасё. Зду, - и он положил трубку.
   Глафира, действительно дежурившая у телефона, довольно улыбнулась и, сделав кое-какие дела на улице, прошла к барыне. Та сидела в кресле гостиной, обняв себя за плечи, будто ей было зябко. За эти дни глаза ее сделались еще больше, чем раньше, а под ними пролегли темные тени. Ее маленькая фигурка в домашнем ситцевом платье напоминала крохотную замерзшую пичужку, спрятавшуюся на ветке от непогоды. «Ну, погоди, страдалица моя. Я сейчас тебя быстро вылечу», - подумала Глафира, а вслух сказала:
- Слышь, барыня, Маса звонил. Говорит, уж больно его хозяин плох и…
   Договорить она не успела, потому, как княгиня пулей вскочила с кресла и, в одно мгновение, оказавшись рядом с прислугой, вцепилась в нее.
- Что с ним? Что случилось?
   Такой быстроты реакции Глаша не ожидала, а потому просто повторила:
- Плох уж очень.
   Елена со стоном отпустила ее и выбежала из комнаты, едва накинув на плечи шаль. Она вылетела на улицу и увидела стоящий прямо перед домом кэб. «Деньги-то!» - вспомнила княгиня и стрелой кинулась обратно в дом. Глафира уже стояла в дверях и сунула ей кошель в руки.
- Уедет ведь кэб, уедет! Жди тогда другого или пешком!.. – бубнила княгиня, но кэб словно ждал именно ее. Заплатив гинею и пообещав еще соверен, она назвала адрес Фандорина в Лондоне: Риджентс-стрит, 218-В.
   Дорога казалась ей ужасно долгой из-за страшных мыслей, кружившихся в ее голове. Оказавшись на месте, женщина, как снежная лавина бросилась к дверям. Впустил ее на удивление спокойный Маса.
- Где он? Что с ним? – выпалила она с порога.
- Кто? – ответил японец вопросом на вопрос.
- Как кто? Эраст Петрович!
- А-а, к вратю посер. Говорит, отеня уз горову борьна накронячь. А сево?
   Княгиня выдохнула и вдруг разрыдалась в полный голос, закрыв лицо руками.
- Ерена-сан, Ерена-сан, он сейтас вернёца, здиче.
- Ой, нет… Пойду, а то скажет, навязываюсь, - зашмыгала она носом.
- Нисево подобнава. Нисево он такова не сказет. Идиче. Там ждиче, на диване. И срезы, срезы вытрече. Не красива!
   Княгиня выдохнула и прошла в гостиную. Немного успокоившись, она решила, что Маса прав. Надо дождаться Эраста и решить,  наконец, все окончательно. Сев на диван, Елена окунулась в атмосферу недавнего расследования, а потому, приятно расслабилась. Присутствие, пусть даже незримое, в комнате Эраста, вернуло ей утраченное спокойствие, вслед за которым пришла усталость. Она так плохо спала все эти дни, а то и не спала вовсе, что присев на диван, она скоро прилегла на него и уснула.
   Эраст Петрович, тем временем, разбитый и опустошенный, возвращался домой. «Я потерял все», - думал он, и у него перехватывало дыхание от ужаса произошедшего. А случилось вот что. Едва выйдя из дома, Эраст увидел свободный кэб и нанял его. До дома княгини он добрался быстро, но ее там уже не было. Еще издали Фандорин увидел, что шторы на окнах спущены, а его страшную догадку подтвердил дворецкий.
- Да, сэр. Княгиня покинула дом. Еще вчера.
- А Глафира? – с надеждой спросил Фандорин, зная, что без нее княгиня не покинет Англии.
- Уехала вместе с госпожой.
- К-куда? – начал заикаться мужчина и по-английски.
- Мне никто не докладывал, - высокомерно ответил слуга.
- А к-когда ее сиятельство вернется? – хотел ухватиться за ниточку сыщик, но и она была оборвана коротким и сухим: «Не знаю, сэр».
   Теперь действительно все было кончено.  «Я ее потерял и виноват в этом сам»,- корил себя мужчина. Он даже не заметил, как пешком добрался до своего дома.  «Ну, получи свою желанную свободу, господин Фандорин», - сказал он сам себе и вошел в дверь. Ничего не видя перед собой, Эраст прошел в гостиную и окаменел. Зрелище, явившееся ему, было слишком неожиданным. Он набрал полную грудь воздуха и медленно и тихо выдохнул, а потом несколько раз зажмурил глаза, но видение, к его огромной радости не исчезало.
   На диване, свернувшись калачиком, как котенок, лежала «Ерена-сан». Женщина, скорее почувствовав, нежели, услышав его приход, открыла глаза и поднялась. Посмотрев друг на друга, они одновременно заговорили:
- Вы здоровы?
- Вы не уехали?
   На мгновение повисла пауза, которую нарушил Фандорин.
- А кто сказал В-вам, что я болен?
   Княгиня подошла ближе и ответила:
- Маса позвонил Глафире и сказал, что Вам очень плохо, а когда я приехала, говорил, что Вы у врача. Он что же мне соврал?
   Эраст смотрел в эти прекрасные глаза и думал: «Она здесь, со мной!», а сам говорил:
- Не, он не соврал. Мне действительно было плохо. Очень плохо без Вас.
   Глаза Елены, и без того огромные, раскрылись еще больше.
- Не шутите так, Эраст Петрович. Если Вы действительно были больны, то это другое дело, но так шутить не надо…
- Я не шучу, - сказал он и подошел к женщине вплотную. Ей пришлось запрокинуть голову, чтобы смотреть ему в глаза.
- Не шутите так. Ведь я помню все, что Вы говорили в прошлый раз. Такое просто не забудешь и не выкинешь из памяти.
- А придется, - сказал Фандорин и наклонился к губам женщины, обнимая ее за талию и прижимая к себе.
- Эраст Петрович, что Вы хо…, - но Елена не договорила, потому что мужчина накрыл ее губы своими и поцеловал.
   Не в силах бороться с собой, она ответила на это полное страсти и нежности прикосновение и обняла своего любимого за шею, еще теснее прижавшись к нему. Эрасту было уже сорок пять, и по понятию многих особ  женского пола, он был уже стариком, да и судьба дарила ему встречи с большим количеством женщин, но ни одну из них он не целовал ТАК, ни в одной из них так не нуждался как в ЭТОЙ. Все было так просто, что теперь оставалось только удивляться тому, как трудно им досталось данное решение.
   Сколько времени длился их поцелуй, они и сами не смогли бы сказать, только в один прекрасный момент мужчина и женщина очень-очень медленно оторвались друг от друга, но объятий не разняли. Глаза в глаза, дыхание в унисон, как и биение сердец – это был их общий миг жизни.
   Елена погладила Эраста по щеке и решилась нарушить молчание:
- А кто сказал, что я уехала?
   Эраст нежным движением вынул из ее волос шпильки и распустил ее косы по плечам.
-  Один из твоих слуг. Он сказал, что вместе с Глафирой ты вчера уехала.
- Вчера? Какая глупость! – ответила женщина и нежно коснулась его седины на висках.
   И тут Эраст засмеялся безудержно и задорно, как ребенок. Он подхватил Елену на руки и закружил по комнате. Она же, ничего не понимая, крепко обняла его за плечи. Наконец, Эраст остановился.
- Т-так с нами и надо было поступить, только в самом начале. Да, сразу же!
- О чем ты?
- Это заговор, понимаешь? Самый настоящий заговор!
   Женщина вдруг поняла, о чем он говорит.
- Эти двое спелись между собой и заставили нас, не пересекаясь в пути, броситься друг к другу. Ну, Глафира! Ну, хороша!
- Конечно, хороша, если сразу поняла, что нам н-нужно.
   Елена зарылась лицом в рубашку на груди мужчины и вдыхала его запах, такой родной и необходимый, а Эраст утонул в ее распустившихся пышных волосах, пахнувших липовым свежесобранным медом.
- Господи, как же долго я тебя ждал, простонал он ей в волосы.
- Это я тебя долго искала, а теперь вот нашла…
   Женщина подняла к нему свое нежное и ясное лицо и добавила:
- Нашла и никуда не отпущу.
   Эраст ничего не ответил, а просто наклонился и припал губами к ее губам. Никто из женщин прежде не дарил ему ТАКОЙ ласки. Его первая любовь Лизанька, бедняжка, дарила ему украдкой стремительные, нежные поцелуи, но не разжигала в нем огня такой силы. Эсфирь Литвинова подчиняла его своему собственному желанию, которое в свою очередь разжигало и его, но не затрагивала глубоких чувств, к ее горестям и расстройству. Японские женщины удовлетворяли физические потребности… Аделаида – он был сражен ее красотой, а было ли еще что-нибудь, Фандорин уже не помнил. Был только холод от прикосновений ее жесткого и прекрасного рта, а больше… Большее память не сохранила, да и было ли оно, это большее?.. Ангелина Крашенинникова – вот она согревала душу и дарила покой, но только СМОГ он прожить без нее, когда та ушла в монастырь его грехи замаливать… СМОГ, а вот без Елены не дышалось даже. Великая княжна Ксения Георгиевна… В ней Эраста пленила наивность, сила порыва ее первого чувства. Чуть было не сдался господин Фандорин, да судьба распорядилась иначе, не захотелось ей видно…Да и к лучшему! Не было бы тогда у короля Олафа прекрасной королевы, что помогает ему покорять Северный полюс и дрессировать ездовых собак… Мидори… Мидори со своей любовной наукой дайдзёцу, ослепляла страстью, вечно неутоленным голодом тела, дарила ни с чем не сравнимое блаженство, но только, все-таки, не чистую радость. «Любовь по науке не приносит радости» - сказал кто-то однажды и был прав. Эраст понял тогда в объятиях Мидори, что нет души без тела, так же, как и тела без души. А теперь с Еленой он точно знал обратное: когда любовь истинна, то две души будут жить и отдельно от тел. Смерть… К Смерти он чувствовал какую-то странную жалость. Эраст хотел спасти ее, как князь Мышкин Настасью Филипповну у Достоевского, но только и здесь не вышло. Смерть забрала с собой его погибель. Он остался жить. Жить, чтобы встретить ЕЁ – Елену, Лёну.
   Эраст улыбнулся.
- Ну, Ерена-сан, что скажете?
- Удивительные мы с тобой дураки, Эраст Петрович.
- Да, д-другие оказались намного догадливее.
   Эраст опустился на диван и усадил женщину к себе на колени. Так легко, свободно и в то же время, по-детски, он не вел себя ни с одной дамой до этого.
- А с ней все просто, - подумал он.
- Почему? – вырвалось у него вслух.
- Что почему?
- Почему ты такая?
- Я самая обыкновенная. Я просто люблю тебя, и это чувство такое непонятное: в одно и то же время оно будто лишает воздуха и открывает дыхание. С ним легко и тяжело, ужасно и прекрасно, но я знаю только одно, Эраст: я живу только рядом с тобой.
- Ты все сказала за меня, - ответил Фандорин.
  Они еще долго сидели так, тихо разговаривая друг  с другом, доверяя самые страшные свои тайны.  И опять их руки были переплетены между собой, как когда-то на прогулке в Подмосковье. Скоро на них снизошел тот удивительный покой, которого они так долго ждали, хотя покоем в обычном смысле слова, это назвать было нельзя.
- Знаешь, чего я всегда боялась? Что не встречу своего принца: умного, доброго, нежного, понимающего, пусть даже не очень красивого, но с тонкой душой. Такие мечты были у меня девочки. Юность слишком быстро и резко кончилась. В ней не было места для мечтаний, а только для мести. Девочка внутри меня заснула, крепко и надолго, но тебе как-то удалось ее разбудить и даже возродить ее тайные желания. Мечта сбылась: принц был в точности таким, как она представляла, да к тому же еще таким красавцем, что просто дух захватывает!
- Ты так хвалишь меня, - рассмеялся Эраст.
- Ничуть! Просто отражаю реальность. Мед и то не такой, - прошептала женщина и легко и нежно коснулась губ мужчины своими. Прикосновение было коротким, но удивительно прекрасным. Эраст крепче прижал Елену к себе и выдохнул в ее пушистые волосы.
- Никогда больше не покидай меня. Милая моя. Никогда…  Никогда, даже если мой глупый язык п-повернется для того, чтобы сказать что-то обидное. Прости меня заранее, но только не уходи. Не уходи больше н-никогда.
- Эраст, чего ты боишься?
- Того, что происходило с другими…
- А я похожа на кого-нибудь из них?
- Ни на кого. Ты одна такая.
- Тогда тебе и бояться нечего. Со мной все будет совсем по-другому. Даю Вам, господин инженер, честное благородное слово.
- Я буду в-всегда тебе о нем напоминать, если забудешь, - сказал Фандорин, нежно дотронувшись до женского лица.
- Скажи, а какой ты была раньше?
   Елена чуть нахмурилась.
- Я должна была быть намного красивее, чем сейчас. Я же говорила, что Паре не захотел вернуть мне прежнее лицо. Вот поэтому-то я немного боюсь своей обыкновенности.
- Нет! – твердо ответил Эраст, нежно взяв ее лицо в ладони. – Ты даже не представляешь себе, как ты прекрасна. Этого не передать словами, но такой красивой женщины как ты, я еще не встречал.
- Правда?
- Тебе я никогда не лгу, ты же знаешь.
- Знаю, потому что тоже не могу обманывать тебя.
   Они вновь обнялись и склонились друг к другу, говоря отчего-то шепотом. Сколько они так сидели – неизвестно, только когда в гостиную вошли Маса и Глафира, чтобы узнать, как обстоят дела, то увидели, что их влюбленные спят в объятиях друг друга.
- Так. Доздарись, - протянул Маса.
- Умаялись голубки. А шуму-то, шуму-то было! Нет, чтобы сразу друг другу сказать, так, мол, и так, любим друг дружку, а то развели драму-тругедию, понимаешь!
- Сево дерачь-то? Спят вечь, будзить дзарко!
- А будить-то и незачем. Давай-ка, их здесь и оставим. Ты только со своего башмаки сними, да на диван уложи, а я уж со своей, как-нибудь, справлюсь.
   Так в несколько минут Елену и Эраста уложили на диван и укрыли легким одеялом. Они были так измучены вынужденной разлукой и опьянены присутствием друг друга, что даже не проснулись.
- Ну, дело сделано, - прошептала Глафира.
- И сево мы чеперь дзерачь будзем? – наивно прикрыв глаза, спросил Маса.
- Да я прямо и не знаю, - таким же тоном ответила Глаша.
- Ну, тагда у меня предрозение. Раз уз хозяева спят, то у меня в спарьне…
- Пошли, - коротко ответила Глафира, и они оба вышли из гостиной, оставив спящих одних.
   Мужчина и женщина спали, дыша друг другу в такт. Сердца их бились в едином ритме, и только однажды Эраст нарушил тишину, обняв женщину и сказав во сне: «Ангел мой!».

Глава одиннадцатая,
в которой события летят очень быстро, держат в постоянном
напряжении, но в итоге благополучно кончаются.
 
   - Итак, снова здорово, теперь снова в Москву едем, - ворчала Глафира, складывая хозяйские вещи.
   Делала она это по привычке, ведь разъездов в их жизни было больше, чем достаточно, да и ворчала она тоже по привычке. На сердце и душе ее было спокойно, и ее уверенность в будущем была такой же добротной и степенной, как и она сама.
- Как свадьбу-то играть собираетесь? – спросила она Елену.
   Та покраснела, как девчонка, и, бросив в чемодан какое-то платье, ответила:
- Душевную, тихую, сердечную: он, я,  Маса, ты в свидетелях.
- Ой, ты батюшки, а как же… Ведь Вы-то – княгиня! Он – статский советник, ну и что, что в отставке! Как же тихую-то, а?
- Глафира! Скажи, а зачем наоборот? Что, шум больше радости принесет? Счастья, покоя? Ответь.
   Глафира замолчала.
- Я же человек, и он тоже, - продолжила Елена Павловна. – Какая разница, что за свадьба у нас будет, если мы наконец-то будем вместе.
   Глаша вздохнула и закрыла чемодан. Тут снизу раздался звонок.
- А вот и Ваш благоверный, - проворчала она.
- И твой тоже, - улыбнулась Елена и, смеясь, побежала вниз.
   Лицо Глафиры тоже озарила улыбка. Японец глубоко затронул ее сердце.
- Вот басурман, всю душу вымотал, - часто говорила она, но расстаться с Масой даже и не помышляла.
- Ладно, уж, сойду вниз, потом с чемоданами докончу, - пробурчала она себе под нос, поправила платье, косу, обмотанную вокруг головы и «выплыла» из комнаты. Когда женщина сошла вниз, то там ее с распростертыми объятиями ждал только Маса. Ни Елены, ни Эраста в гостиной не было.
- Где? – коротко спросила и Глафира.
- В бибриотеке, - так же ответил Маса.
- Ну, тогда, можно, - милостиво согласилась дама и разрешила себя поцеловать.
   А в библиотеке в это время Елена сидела на коленях у Эраста и весело болтала ногами. Удивительно, как несколько дней изменили их жизни в лучшую сторону. Они оба словно помолодели, а лица светились счастьем изнутри. Утром Фандорин посмотрел на себя в зеркало и вдруг заметил на щеках румянец, причем точно такой же, как тот, который он не любил когда-то в свои двадцать лет. Тот же, который «расцветал на его ланитах, как розы», и делал его похожим на представительниц прекрасного пола. Тот же, который делал его почти тем самым Эрастом, ничего не знающим  ни об Азазеле, ни об Левиафане, ни об Анваре-эфенди и о многом другом, что сделало жизнь молодого человека мрачной и чересчур сдержанной.
- А в-все она, - улыбнулся мужчина, подумал о своей Лёне.
   Теперь иначе он ее не называл даже про себя. Эта женщина сделала невозможное – заставила его потерять голову. Как это ни нереально звучало: «Эраст Петрович Фандорин влюблён по уши», - но выражение сие было истинным. Самым большим счастьем и удовольствием было сейчас сидеть в удобном кресле тихой библиотеки и держать на коленях эту невозможную, озорную и в то же время невозмутимую, удивительную, неповторимую женщину.
- Я беспокоюсь только об одном – ты в Москве нежеланный гость, родной мой, как бы это нам не помешало. Не любит тебя за что-то губернатор Симеон Александрович, - ласково говорила Лёна.
- Не буду говорить з-за что именно, усмехнулся Фандорин.
- Но успокоить тебя попробую. В Москву с тобой поедет новый поклонник. Выбор за тобой. Кто тебе больше по вкусу: жгучий несдержанный испанец, таинственный индус (с этим образом д-даже некоторый опыт имеется), - Лёна рассмеялась, вспомнив Ахмад-хана и Момуса, а Эраст продолжал - флегматичный, но смертельно влюбленный немец, поэтичный и горячий француз или еще кто-то кого ты сама придумаешь.
   Женщина обняла его за шею.
- Никого не надо придумывать. Мне нужен только ты.
- Но это же д-для конспирации.
- Ну, раз для конспирации, то тогда… Кем же тебя назвать? Для японца ты у меня высок, для итальянца чересчур бледен, для англичанина, чересчур красив… А оставайтесь-ка, сударь, русским, только придумайте титул, скажем, князь, из новых, кому титул за заслуги присвоили, ну и фамилию неброскую, но благозвучную… Скажем, Ларин… Или Серов.
- Этакий благородный, сдержанный, немного скучноватый, растягивающий слова, - вошел в образ Эраст, причем, как это всегда бывало при обращении к актерству, заикание его моментально исчезло.
- Именно в такого бы и влюбилась княгиня Михайлова, да и замуж вышла бы, титул тот же!
   Эраст обнял Елену и спросил уже от своего имени:
-  А кого выберет княгиня Медведева?
- Только одного единственного человека, по имени Эраст Петрович Фандорин, который иногда еще и Неймлес.
- Даже если она п-потеряет титул?
- Даже если она потеряет титул.
- Даже если ей придется часто п-переезжать с места на место?
- Даже если ей придется часто переезжать с места на место.
- Даже если придется помогать м-мужу в разных подозрительных мероприятиях?
- Особенно если придется помогать любимому и умнейшему мужу в разных подозрительных, но в то же время, увлекательных мероприятиях?
   Эраст молча смотрел в глаза любимой женщины и вдруг сказал:
- Бог есть, т-теперь я это точно знаю. Иначе я бы никогда тебя н-не встретил. Надо было пройти через все муки, чтобы обрести…
   Лёна закрыла ему рот ладошкой.
- Не сглазь.
- Больше не буду.
- Тогда давай обговорим поездку.
- А что т-тут говорить? Сядем в поезд, а вот он н-нас и повезет. В Москве устроимся, ты решишь все вопросы с домом, а п-потом… Потом мы обвенчаемся.
- Как все просто, если всегда слушать тебя.
- А это и есть просто, если…
- Если что?
- Если любишь, как я…
- Тогда в нашей с тобой жизни с этого момента все должно быть элементарно, - тихо сказала Елена и положила голову Эрасту на плечо.
   Вечером в полном составе они уже ехали в Москву. В Лондоне остался только Скориков, для того, чтобы поддерживать на ходу и провести кое-какие переделки по проекту Фандорина. В точности с планом Эраста, поездка прошла без сучка, без задоринки. В Москве поселились рядышком на Поварской в меблированных комнатах. Сразу же по приезде Елена решила наведаться к дому. Эраст пытался возражать:
- Ну, скажи, куда ты пойдешь, на ночь глядя?
- Но ведь ты же пойдешь вместе со мной? – ответила вопросом на вопрос Лёна и ослепительно улыбнулась.
- И тем более, надо же показать всем твой новый образ.
   А образ действительно был замечательный. Эраст решил изобразить все новые черты своей роли, почти ничего не меняя в себе, разве только речь, манеру двигаться и волосы с усами. Теперь он говорил медленно, певуче, растягивая слова; двигался подобно речи – плавно, без резких движений; волосы и усы же стали совершенно седыми (благодаря целой галерее париков это было совершенно не сложно). Вот таким оказался князь Серов.
   Пара решила пройтись пешком и посмотреть на вечернюю Москву, которая никогда не была одинаковой, а заодно и поговорить, как они любили – обо всем и ни о чем сразу.
- Понимаешь, этот дом был для меня моим отражением, и страдал он точно так же, как и я. Когда  я увидела его в первый раз по возвращении из Парижа, эта похожесть сразу же бросилась мне в глаза. Он был мучеником, мой добрый, старый дом. Когда все дела с завещанием были завершены, я пришла с ним попрощаться. У меня было другое лицо, я иначе держалась, но один человек все-таки меня узнал. Это был дворник Мефтахудын, знавший меня с рождения. Он тогда сказал, что и под чужой личиной я была похожа на униженные и оскорбленные родные стены. Я была поражена так, что рассказала ему о своих планах. Он же остался следить за домом, который за долгое время стал и его тоже. Я знаю, что только этот добрый старый татарин мог видеть, как дом обрушился. Мне же это просто необходимо знать.
- Понимаю, если иду с-с тобой рядом, но у меня вопрос: почему ты ничего не  рассказала о Мефтахудыне, к-когда мы искали подозреваемых?
- Мефтахудын – очень верный человек. Он – вроде твоего Масы, а такие люди не предают, если ты сам не сделаешь не этом пути первый шаг, а я считаю его частичкой семьи, которую когда-то потеряла.
- П-понятно, хотя и немного обидно, что ты не рассказала мне этого раньше, - с легким укором сказал Фандорин.
   Княгиня рассмеялась.
- Даю тебе честное благородное слово, что теперь буду рассказывать тебе все и в таком количестве, что еще надоем!
- Ты никогда не сможешь этого сделать – надоесть. Просто не с-сумеешь, - улыбнулся Эраст, поднеся ее руки к своим губам.
- Ну, вот мы и пришли, - вдруг вздохнула она и остановилась перед запертыми воротами.
   За их витой оградой простирался прекрасный сад с лужайками и аллейками, который раньше, вероятнее всего, были ухоженными, а теперь поражали своей естественной и буйно-разросшейся дикой красотой. Самого дома, который стоял на этом фоне природного ландшафта, не было. Вместо него лежала груда обломков и разной рухляди, которая, и это было очень странно, самым гармоничным образом вписывалась в общую картину. Елена как-то тяжело сглотнула и крикнула вглубь сада:
- Мефтахудын! Открой! Это я!
   Татарин появился сразу же, будто вырос из-под земли, и загремел ключами. Ворота кованой изгороди открылись, и пара вошла в парк.
- Барынк, - затараторил дворник, - барынк, недел назад – сплу, вдруг слышу – дын-дын-дын, бал-бал-бал, а потом как треснт, шум, а потом тишь. Моя вышла, а дом нет. Ту ночь и стон не был, правд-правд, не был, а толка свет, тихо-тихо, бал-бал-бал. Успокоилась, значт, спит савсем.
- Спит? – встрепенулась княгиня, а потом спросила о доме, как о живом:
- Почему заснул, а вдруг умер?
- Мефтахудын – умная башка! Фундамента-то цела! Значит, не умерла дом, а спит!
   Глаза Елены сияли, и, подойдя ближе к развалинам, она увидела, что дворник прав: фундамент был цел.
   «Значит, и правда заснул», - подумалось ей. Потом она повернулась к татарину и спросила:
- А ты хоть вещей-то себе набрал?
- Так и сделала, - кивнул Мефтахудын. – Вот толка книг для барынк сохранял. Знал – надо будт. Там, у мене лежат.
   Женщина улыбнулась, сквозь набежавшие на глаза слезы.
- Спасибо, Мефтахудын. Но только без работы ты так и не останешься. Я хочу этот участок продать под дом. Солянка – улица популярная, так что сначала на стройке сторожем будешь, потом при новом доме, я этот пункт в договор внесу. Дом хотел, чтобы его разбудили, и его разбудят. Я постараюсь.
   Несколько минут все стояли молча, а потом Эраст обнял невесту и тихо сказал:
- П-пойдем. Ты узнала все что хотела.
- Да, ты прав. Теперь я окончательно успокоилась, как и мой дом. Надо думать о будущем. Нашем будущем.
   Они попрощались с Мефтахудыном и неспешно отправились по домам. Тихий июньский вечер обнимал их своим теплом и легким сумраком. Звездное небо светило над головами, даря мягкий прохладный свет луны и звезд.
- Слушай, - вдруг улыбнулся Эраст, - а ты знаешь, что твоя Глафира уже устраивает нам в-венчание?
- Вот так, прямо сразу? – растерялась Елена.
- А т-ты что же передумала? – остановился Эраст.
- Не говори глупостей, но я хотела сама этим заняться, а то, как бы моя любительница помпы не наломала дров.
- Насколько я знаю Глашу, могу точно сказать, что она сделает все именно так, как хочешь ты.
- Я вижу, ты очень хорошо узнал мою Глашеньку, - улыбнулась Елена.
- Не настолько хорошо как Маса, - и после этих слов Эраст получил маленьким кулачком шутливый, но надо сказать, весьма ощутимый удар в бок, и договорил, - но все ж таки немного т-таланта проявил, солнце мое.
- Как ты меня назвал? – улыбнулась женщина.
- Ерена-сан, Маса хорошо придумал. Солнце, солнышко, - тихо ответил Эраст и неожиданно рассмеялся, легко и беззаботно, чего с ним давно уже не было.
   Так, необычно для себя, шутя и перебраниваясь, они добрались до дома.
   Следующие три дня пролетели так быстро, что потом княгиня диву давалась, что за такой срок столько успели сделать. Платье свадебное переделали, причем Елена даже близко к нему не подходила («Приметы, приметы надоть уважать, матушка-барыня, так что не лезь!»), Глафира сделала все, да так шикарно, не чета парижским фасонам, потому как еще лучше будет. А самое главное, в Подмосковье нашлась-таки тихая часовенка, где батюшка Илларион обещал повенчать пару и без специального разрешения на брак, которое должна была получить княгиня Медведева. Все остальное – продажа участка, квартиры на поварской, оформление бумаг и переезд на квартиру к Эрасту – все это было не просто быстро, а даже стремительно. Глашка только ворчала:
-  Негоже это, когда жених с невестой в одном доме до свадьбы живут.
- А мы в разных комнатах спим, так что не считается! – бойко отвечала Лёна и смеялась, удивляясь своей наглости.
   Уставшие, но счастливые, 28 августа влюбленные тихо, мирно, обвенчались именно так, как и хотели. Отец Илларион, маленький, сухонький старичок, которому удивительно подходило слово «благообразный», от всего сердца и души дал им свое благословение и закрепил их союз «на небе и на земле». Все, казалось бы, было просто, но, сколько преград пришлось преодолеть, этим двоим, прежде чем соединиться.
   Да и жизнь не стоит на месте ни одну сотую секунды. Это только сказка может закончиться словами: «Сыграли они свадьбу и жили долго и счастливо», а как быть в жизни? Ведь иногда у некоторых не получается не только «счастливо», но даже и «долго»!
   Слава Богу, чаша сия миновала чету Фандорных, хотя не все было гладко, особенно поначалу, но они вместе прошли через ряд новых испытаний рука об руку, и честно выдержали их. Как и предсказывал Эраст Петрович, семья не могла долго сидеть на одном месте, колеся по миру и разрешая, казалось бы, неразрешимые загадки. Только несколько раз после свадьбы, Эраст, боясь чересчур рисковать, не брал жену с собой. Так было в 1905 году, с делом об Акробате, когда Фандорин опять был принят на государственную службу в России, в качестве инженера-контролера железных дорог. Это дело, и то, что произошло вслед за ним, заставило семейство, наконец-таки, купить дом, но не в полной волнениями Москве, а спокойном и уравновешенном Лондоне.
   Постоянно они теперь старались жить именно там, потому что с маленьким ребенком шататься по белу свету неизмеримо труднее, чем без него. Павел Эрастович Фандорин родился точной копией своего отца, сим фактом немало радуя свою матушку. Марина Эрастовна, вылитая мама в детстве, тоже не заставила себя долго ждать, и от братишки отстала всего лишь на год, появившись на свет в 1907. Личные и семейные дела значили теперь для Эраста намного больше, чем политические или государственные, а поэтому, он чуть легче перенес то, что принес России 1917 год, хотя «легче» - это не совсем правильное слово.                                                                                                                       
- Мы ничего не с-сможем изменить,  так что нужно держаться подальше от всего того, что Александр Сергеевич когда-то назвал «бунтом бессмысленным и беспощадным».
   Пряча переживания глубоко в душе, Фандорины занимались семейными делами. Их покой был потревожен лишь однажды, новостью весьма щекотливого характера.
   Оказалось, что у отца Эраста Петра Исаакиевича был роман на стороне, который имел серьезные последствия в лице Эрнеста Петровича Веревкина, которому отец так и не дал своей фамилии, но материально помог при рождении. Эрнест был моложе старшего брата на пятнадцать лет и похож на него чрезвычайно, чем особенно пользовался при общении с прекрасным полом. Нечего удивляться тому, что женщин у Эрнеста было в десятки раз больше, чем у его старшего брата, несмотря и на его популярность среди дам.
   Последней его страстью была Елизавета Анатольевна Свиридова, которая узнала всю правду о рождении любимого, и наладила связь с Фандориными в Лондоне, передав с оказией письмо. Семейство Эраста Петровича помогло новым родственникам перебраться в Крым, но дальнейшему развитию события помешала гражданская война. Разруха, бои, голод, болезни вершили свое черное  дело на просторах необъятной Руси.
   Эрнест Петрович, заболев тифом, умер  зимой 1919 года, оставив жену беременной. Лизанька очень любила этого беспутного человека, а потому в тот момент для нее будто померк весь белый свет. Если бы не ребенок, она не прожила бы долго. С близкими людьми – семьей Фандориных, ее связывала «шкатулка с реликвиями» - ценностями фамилии бывших Фон Дорнов: старинный будильник-луковица, автограф Екатерины II «Вечно признательна», брошь, запонка, какие-то старинные свитки, рукописи и даже нефритовые четки. Елена Павловна подарила мужу новые после поездки в Японию, которые были точной копией прежних, но отличались чувством, с которым были куплены. И все эти вещи, с трудом сохраненные и добытые, должны были доказать Лизе, что она и ее будущий ребенок – Фандорины.
   В 1920 году Елизавета Анатольевна, наконец, попала в Англию (не без помощи родных) и взяла с собой только эту шкатулку. В Лондоне она родила здорового мальчика, которого назвала Александром. Во избежание конфликтов с лондонскими властями и дипломатическими службами, Эраст Петрович зарегистрировал мальчика как своего сына Елизавета Анатольевна воспитала Сашу в ненависти к новой России и в благоговении перед старой. Самой ей было очень тяжело. Она не могла не жить прошлым, не видела настоящего. Похожий на ее покойного мужа Эраст Петрович только осложнял дело. Женщина полюбила его, но так робко, что об этом никто не догадывался.
   Все переживания, все страхи, ненависть закончились как-то сразу. Просто однажды утром Елизавета Анатольевна не проснулась, и шестилетний Александр остался сиротой, но не надолго. Отца и мать ему заменили дядя и тетя, которых он очень любил. Скоро его детская душа стала признавать и называть их отцом и матерью, не чувствуя и тени сомнения.
    Но его память не забыла родной матери и ее наставлений, а поэтому мальчик имел свои собственные суждения о такой сложной вещи, как политика, а особенно о такой стране, как СССР. Ничто в целом свете не могло поколебать его неприязни и нелюбви к ней, но это, пожалуй, было единственной темной страницей его жизни. Он стал последним, третьим ребенком Елены и Эраста, да и, наверное, самым любимым, так как они оба уже были в годах, но это обстоятельство не омрачало их счастья.
   Однажды зимой, сидя у камина, Эраст сказал жене:
- Мне сказали когда-то, что я женюсь в шестьдесят. Когда я впервые тебя увидел, я  д-действительно так себя и чувствовал, а сейчас… Я счастливый человек. Не каждый может похвалиться тем, что многое пережил и преодолел все преграды, а я могу просто спокойно констатировать этот факт не всякому п-повезет иметь хорошего доброго и  умного ребенка, а у меня их трое. Не все могут найти то дело, занимаясь которым, они увлекаются настолько, что забывают про всех и вся. Я же всегда занимался тем, что любил и не устал от этого даже теперь. И это еще не самое главное!
- А что же еще? – улыбнулась мужу Лёна.
- Главное т-то, что у меня есть два солнца. Одно – небесное и светит только днем, а другое – всегда со мной и его свет льется только на меня. Ты однажды заставила меня заметить, что на дворе стоит месяц май. Так вот, этот м-май длится для меня до сих пор, а я не маюсь, я счастлив, как тогда, так и теперь.
- Так значит на дворе уже весна? – села ему на колени женщина.
- В-весна, - ответил Эраст, обнимая ее. - Т-точнее, май месяц.