Архив Фан-арта

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » Архив Фан-арта » Амалия » Боинг для Снеговика


Боинг для Снеговика

Сообщений 1 страница 7 из 7

1

Автор: Амалия
Название: Боинг для Снеговика
Пейринг: Катя/Андрей
Рейтинг: PG-13 или PG
Жанр: лирическая комедия с грустинкой
Примечание: Катя вернулась из Египта. Чемодан не теряла, новые очки не разбивала.

1. «Не хуже других»

- Знаешь, я там была… Я там была не хуже других, Коля.
А Зорькина и не надо было убеждать. Зорькин верил. Вернее – видел. Не слепой же он, в самом деле. За пару часов в десятый раз очки протер. Картинка не менялась. Золотистый нежный загар на щеках подруги, коралловый отблеск на губах. В темных глазах – что-то от мадонны. Хоть и без младенца, и даже не в положении, но как будто с некой тайной внутри, с чем-то зреющим, расширяющимся, как пламя от ветра. И плечи распрямленные. И волосы по ним – не понять откуда взявшимися волнами. И словно посверкивают на кончиках. И кончики ресниц туда же – как звездами микроскопическими усеяны. С вызовом с таким. Здрасьте, мол, мы тут посверкаем, вы не против?..
Вот такие дела-делёшеньки.
- Пушкарева, - пробормотал Николай осторожно, - надеюсь, обошлось без черной магии? Без варева в котле зелья из тринадцати трав под глухой бой барабанов?
- Еще чего надумаешь? – она с улыбкой склонила голову набок, и это движение тоже было новым в своей грациозной плавности.
- Ну, не знаю. Ты же из Африки вернулась. Всем известно, что в Африке… эээ…
- …реки вот такой ширины, - подсказала Катя, - и горы вот такой вышины.
- И хитрые живут колдуны, - ловко присочинил Зорькин.
- И толстые шагают слоны, - Катерина развеселилась, включившись в стихоплетство.
- И парни вот такой крутизны, - Николай насупился. – Один в аэропорту возле тебя стоял как приклеенный. Нет. Как козел на привязи. Кажется, Михаилом звать?
- Ага. Миша.
- Ну, значит, как медведь на аркане. Сядет скоро тут, у тебя на кухне…
- Коль, ты кого ревнуешь – меня или мамины пирожки?
- В совокупности. Этот представитель фауны явно имеет виды и на то, и на другое. Говоришь, он кулинар по профессии? Вот-вот. Смотрел на тебя, как на блюдо, которое надо срочно продегустировать.
- Фу, Колька…
- А че «фу», говорю как есть. Вот какой ты друг после этого? Подставила мою шею под клыки саблезубых тигров из Зималетто, а сама – под бой африканских барабанов…
- Ну, прости, прости, - Катя посерьезнела и погрустнела. – Я была не права. Надо было позвонить Павлу Олеговичу.
- Я восхищен твоим поздним зажиганием, - буркнул Зорькин. – Не успели мне перегрызть глотку, как верная боевая подруга тут же пришла на помощь. Ура, товарищи!
- Коль, не преувеличивай степень перенесенных тобой страданий. Я всё исправлю. Завтра же пойду в Зималетто, подпишу их проклятые бумажки. Поставлю вот такую жирную точку во всей этой гнусной истории!
Катя ладонями обозначила «жирность» точки – внушительная такая получилась, размером с декоративную подушку. Николай волей-неволей залюбовался вдохновленным решимостью лицом подруги и тем, как кончики ее волос и ресниц еще пуще заискрились с воинственностью Орлеанской Девы. Следующая пришедшая в голову мысль несказанно его воодушевила:
- Слушай, Пушкарева, я с тобой пойду! Я хочу видеть эти физиономии, когда ты явишься перед ними – вся такая-растакая, из-под африканских барабанов, с мечом… то есть с улыбкой победительницы наперевес! Да-да, и в одной из умопомрачительных шмоток, которыми набит твой чемодан! Дитя Нила, вышедшее из его вод, сияя чешуей! Я хочу, хочу услышать панихидный стук их челюстей о паркет! Это с лихвой возместит все мучения и унижения, через которые я прошел в том каземате для пыток!
Зорькин аж заерзал на диване в счастливом предвкушении триумфа, как ребенок, перед которым соблазняюще повертели игрушкой в яркой упаковке. Но Катя энтузиазма друга не разделила – выстрелила испепеляющим взглядом исподлобья. О, она это умела.
- Я понимаю, Коля, ты настроился на захватывающее действо, на шоу с жонглированием человеческими черепами. Прости, но ничего такого не состоится – цирк отменил гастроли. Я встречусь со Ждановым-старшим наедине, с глазу на глаз. Ну, пусть еще там будет его юрист. И всё. Никаких других членов совета директоров.
- Ты им такое условие, что ли, ставишь? – опешил Зорькин.
- Они не в том положении, чтобы не идти на мои условия. И я не в книге актов гражданского состояния во Дворце бракосочетаний собираюсь ставить подпись. Скопление публики, вспышки фотоаппаратов, цветы и рукоплескания  тут вовсе ни к чему.
Теперь Коленька заслушался металлическими с примесью платины нотками в голосе подруги. Вот так Пушкарева, дубль два, усовершенствованная модель. С новенькой супернадежной микросхемой взамен прежней, сгоревшей начисто.
- А в чем ты пойдешь? – ляпнул Зорькин и тут же понял, что глупость сморозил. Несущественно это – для вот такой новой Катьки.
- В чем-нибудь пойду, - подтвердив его ощущения, равнодушно ответила она. Пнула носком тапка по замку чемодана, лежащего тут же, у ее ног. Крышка приоткрылась, и выглянуло что-то пронзительно-белое, кусочек рукава из мягкой ткани отменного качества – невооруженным глазом было видно.
Она никогда не вернется к себе прежней – уверовал Николай. Лягушачья шкурка дотлевает в глубине черной пасти камина. Катя будет блистать – но не для тех, других, чужих, с кем рвет последние связи. Для себя.
- Одна пойдешь? – удрученно вздохнул Зорькин.
- Одна.
Всё верно. Это ее персональный последний бой.
Коля жевал пирожок с картошкой и чувствовал почему-то смутную печаль. А Катерина, напротив, вдруг оживилась – вдохновенно рассказывала про Африку. Про то, как по вечерам, на закате, огромное красное солнце лежало на серо-синей глади моря. Какие причудливые рисунки рисовали тени от пальм на раскаленном асфальте.
- Там есть что-то от первозданной, исконной свободы, Колька…
- Ну да, - хмуро подтвердил он, проглотив сдобу. – Вернулась с югов первозданно-свободная знойная женщина… мечта поэта. И плевать ей, что за окном – склизкая московская весна.
- Действительно плевать, - задорно подтвердила Катя. – Важно не то, что снаружи, а то, что внутри.
- Какой свежий постулат! Погоди, я сейчас запишу, где-то у меня ручка была…
- Вот что ты злишься и ерничаешь, а? – смеясь, с шутливым упреком воскликнула она. – Чем господин Зорькин недоволен? Начинается новая жизнь…
- …с новым медведем на привязи.
- Да оставь ты медведя… тьфу, с греха с тобой пропадешь! Оставь Мишу в покое. Он хороший.
Коля сморщился так, словно зажевал кусок хозяйственного мыла, а думал – что пирожок.
- Лучше бы ты, Пушкарева, шимпанзе привезла…
Катерина смеялась от души. Как это здорово, когда переполнена, как кипящим волшебным снадобьем, веселой решимостью. И зудит под лопатками – вот ей-богу, крылья прорезаются! И Колька, милый Колька с нахмуренным челом и набитым ртом – ну такой забавный, такой милый! АААААААА!!! – очень захотелось закричать Кате. Как там, в Африке, на берегу моря. Взорвав изнутри легкие.
- Снег сыплет, - поглядев в окно, задумчиво отметил Николай. – По фигу ему твоя Африка. Никак нынче зима не угомонится.
Хлопья были крупными, тяжелыми, водянистыми. Наверное, последний привет от ушедшего в небытие плачущего, стылого, убийственного февраля.
Катя подошла к окну и с треском задернула шторы.

Ночью ей снилось что-то неспешное, переливчатое, перекатывающееся, как волны. Следы от босых ног на медово-бежевом песке, уходящие далеко за горизонт.  А еще почему-то шимпанзе в красных штанишках и полосатой майке. Ох, Зорькин, Зорькин… 
В целом выспалась отлично, шторы отдергивала, с удовольствием зевая и потягиваясь. За окном на газонах куце белели островки снега. Хмурое небо обнаруживало явственную тенденцию к прояснению.
Катя провела пальцами по спутанным волосам и оглянулась на полуоткрытый чемодан, проведший эту ночь там, где его оставили, - в центре комнаты.
В бой, Пушкарева. Ты закончишь его быстро. Раз, два – и точка. Вот такой жирности.

2. «Вас там ненавидят»         

«Она согласится, - с удовлетворением думал Александр Воропаев, мягко притормаживая машину возле дома на улице Авдеенко. – Она обязательно согласится. Слишком убойные у меня аргументы».
От нетерпения и возбуждения покалывало в кончиках пальцев. Саркастически-уничижительная речь, призванная сломить волю противника, проехаться по ней танковыми гусеницами, отрепетирована. Александр оглядел промозглый дворик с покосившимися качелями, хмыкнул, посмотрел на часы и не торопясь, с удовольствием закурил.
«Садитесь в машину, Екатерина Валерьевна. Не бойтесь, я вас не съем».
Он представил ее панический взгляд из-под круглых очков снизу вверх, как поднимет она ладошку, то ли защищаясь от него, господина Воропаева, то ли заслоняясь от пробивающегося сквозь тучи весеннего солнца. Картинка настолько воодушевила, что табак показался Саше ароматным и будоражащим как никогда.
Это определенно счастливый день. Приятно ощущать себя двойником Наполеона из антимира, никогда не знавшим поражений.
Стрелки на циферблате отшагали пять минут. Александр взглянул на подъездную дверь, и будто бы подчинившись его гипнотическому взору, она открылась. Однако тут же пришло разочарование – вышедшая в коричневом узком пальто, из-под которого виднелись белые брючки, девушка озарила мир легкой улыбкой и осияла его матовой позолотой русых вьющихся волос.
Не она. Воропаев отвернулся, вновь вперил нетерпеливый взгляд в циферблат. «Опаздываете, Екатерина Валерьевна. Замечание вам в дневник».
- Катя! – позвучал женский голос сверху, с уровня четвертого этажа. – Застегни верхнюю пуговицу! Свежо!
- Мам! – откликнулась девушка в коричневом пальто укоризненно, задрав голову. – Мне нормально!
- Тут тебе не Африка!
- Я в курсе, в курсе!
- Ка-тя!
- Господи… Ну, хорошо, хорошо…
Пока девушка возилась с пуговицей и тугой петлей, закинув за плечо сумку, чтобы не мешала, Александр прикручивал на место голову. Фигурально выражаясь. Проморгался, поправил галстук. Кашлянул в кулак. Разозлился на собственное замешательство. В три широких шага догнал девушку, пустившуюся было в свой, отдельный от Саши Воропаева, путь.
- Екатерина Валерьевна!.. 
Она обернулась, и он снова ослеп секунд на пять. Гнев на так некстати подкачавшее зрение обернулся холодным, прямо-таки ледяным тоном приветствия:
- Доброе утро.
- Вы… зачем?..
Вот ведь! Как будто спрашивала, не зачем он тут торчит, а зачем вообще на белый свет народился.
- Я к вам. По делу, - никак не удавалось вернуть голосу нужные, величаво-пренебрежительно-насмешливые интонации.
Надо забыть, как она выглядит этим очень странным весенним утром. Как она посмела так выглядеть. Он подумает о данном факте позже. Это чертовски отвлекает!
- Слушаю вас, - девушка уже не казалась ни удивленной, ни сбитой с толку, ручку сумки на плече поправила, прядку со лба убрала. Словно это в порядке вещей – болтаться Воропаеву в ее дворе и подметать полами роскошного пальто грязные бордюры.
- Садитесь в машину, - отрывисто предложил он, стараясь справиться с вышедшими из-под контроля мышцами лица, над которыми потерял обладание так же, как и над голосом.
- Зачем? – повторила она только что взбесивший его вопрос.
- Нам по пути. Я тоже еду в Зималетто. Есть о чем потолковать.
Не получалось. Не получалось у него держаться кумом королю, сватом министру! Что, черт возьми, эта самая Пушкарева себе позволяет? Где-то взяла новое лицо, новую прическу. Белые брюки, вон, под пальто. Прямо Остапша Бендерша. В Рио-де-Жанейро, что ли, отдыхала, где все поголовно – в белых штанах? Стоп. Ее мать что-то про Африку кричала в форточку. Там добрый доктор Айболит мартышек лечит. Всё сходится!
- Спасибо, я на автобусе, - вежливо отказалась Катя и повернулась, намереваясь зацокать каблучками по влажному от тающего снега тротуару, как резвая гнедая лошадка, прочь от Александра Воропаева. От кума королю и свата министру!
- Стойте! – окликнул он от обалдения слишком громко и резко.
Пациентка Айболита притормозила, полуобернулась:
- Извините, я спешу. Меня ждет Павел Олегович. А с вами нам говорить не о чем.
- Что значит – вас ждет Павел Олегович? – Воропаев стремительно обогнул фигурку в коричневом пальто и утвердился перед ней грозным монолитом. – Вас ждет совет директоров, все акционеры! А я, как вам известно, в их числе. И мне есть что вам сказать перед собранием.
- У вас  устаревшая информация, - мирно сообщила Катя. – Я только что звонила Павлу Олеговичу, просила отменить собрание. Мы пообщаемся с ним лично, с глазу на глаз. Он пошел мне навстречу. Не задерживайте меня, ладно?
Земля зашаталась у Александра под ногами. Вожделенная доверенность на управление Никамодой нахально уплывала из рук. А ведь в воображении он уже цедил из бокала дорогущее «Макаччо» и хохотал прямо в бледное вытянувшееся лицо Андрюши Жданова!
- Подождите! – почти прорычал Саша. – Черт с ним, с собранием. Мне всё равно есть что вам сказать. У меня к вам предложение. Ручаюсь – оно вас заинтересует. Выслушайте меня! – и с усилием добавил: - Пожалуйста.
Катя заколебалась, с досадой посмотрела на наручные часики.
- Времени в обрез, - пробормотала она.
- Ну а я вам о чем толкую? Садитесь в машину, поговорим по дороге. Не бойтесь, я вас не съем.
Хоть одну из заготовленных реплик удалось ввернуть. Правда, Катя на нее отреагировала не слишком для него приятственно – окинула насмешливым взглядом с ног до головы. Как будто прикидывала, тянет ли он по способностям на Робина Бобина Барабека.

Всё шло не так, и Воропаев наполнялся тяжелым, не перевариваемым раздражением. Он планировал пригласить Пушкареву в кафе на завтрак – она отказалась наотрез. На его сообщение о том, что он голоден, пожала плечами – мол, не ее трудности. Если хочет – может высадить ее высочество на ближайшей автобусной остановке и отправляться набивать утробу.
Нет, она не так выражалась, конечно, а весьма любезно. Но от этой любезности создавалось ощущение, что она хлещет его по щекам своими тонкими, без перчаток, ладошками, и звонко так у нее получается, с соблюдением музыкального ритма! Принцесса африканская!
Наконец Саша заговорил о главном – о доверенности. Сумел включить вкрадчиво-внушающие интонации.
- Подумайте, Екатерина Валерьевна, вам придется общаться с людьми, которые вас ненавидят…
- Зачем? – в третий раз пришпилила она его этим вопросом.
- Что – зачем? Вы же останетесь хозяйкой Никамоды.
- А если я подпишу доверенность на вас – разве я ею не останусь?
- Нууу… я бы свел это общение к минимуму. Вы бы получали отчеты по электронной почте…
- Думаю, мы договоримся с Павлом Олеговичем насчет минимума. К тому же у меня есть финансовый директор, который уполномочен говорить и действовать от моего имени. Вы забыли?
- Вам так хочется появиться сейчас в Зималетто? Там, где вас…
- …унижали, смеялись, опять же ненавидели? – с готовностью подсказала она. – Вам снова напомнить, что я встречаюсь исключительно с Павлом Олеговичем? Он ничего подобного себе не позволял.
- Вы собираетесь проползти в его кабинет по-пластунски?
- Нет, - ответила Катя весело. – Я собираюсь воспользоваться тем, что меня никто не узнает. Как вы, например, не узнали. Если бы мама не позвала меня в форточку…
- Я вовсе не…
- Александр Юрьевич, вы хотите власти? От меня вы ее не получите. Уж простите великодушно.
- Неужели вы по-прежнему радеете за Андрея? – ярость захлестывала Воропаева, подстегивала не сдаваться, продолжать атаку. – После того, что он сотворил с компанией? Павел Олегович всё равно назначит выборы президента, и акционеры проголосуют за меня, а не за Андрюшу-неудачника, можете не сомневаться. Так или эдак – итог один, я вам просто предлагаю сократить эту канитель во времени и пространстве. Подписать вам прямо сейчас доверенность и пойти по весеннему городу свободной и не обремененной призраками прошлого.
- Как же вы не понимаете, - Катя посмотрела на него с сожалением, как на глупого школьника, у которого пятью пять упорно равнялось семидесяти трем, - я хочу спать спокойно. Крепкий сон – очень важная вещь для здоровья.  Я не могу ею пожертвовать. Поэтому я подпишу доверенность на имя Павла Олеговича, как подсказывает мне совесть, и пусть он делает с компанией всё, что захочет.
- Вас узнАют, - заявил Александр запальчиво, понимая, что ему совсем мало осталось чем крыть. – И не надейтесь, что не узнают. Не так уж вы изменились, как вам того хочется! Вас узнают, и будут тыкать пальцами, и шептаться по углам – ваше скандальное увольнение стало притчей во языцех в компании, эхом бродит по коридорам! Дурная слава обрушится на вас по полной! Я повторяю – вас там ненавидят. Неужто вам не  ясно, что Зималетто – ваше проклятье?..
Саша произносил слова и машинально сильнее давил на газ – таким образом выплескивалось из него булькающее варево негодования. Эта дерзкая девчонка-перевертыш с африканских берегов его достала! Она рушила с легкостью силача-амбала весь блистательный план, а еще сидела, поигрывая, как ни в чем не бывало, брелоком на сумочке – дурацкой головой дельфинчика, вынырнувшего из пены морской, а еще искрилась извилистыми прядками, как будто электричеством была начинена! Воропаеву очень не хотелось быть тем самым Наполеоном, который познал сожженную Москву, и это нехотение выливалось в то, что он непроизвольно увеличивал скорость автомобиля и плохо стал следить за дорогой. Он только видел, что здание Делового центра приближается, и осознавал, что вместе с этим приближением тают его надежды на победу в поединке.
Катя на последние хлесткие фразы Воропаева не отвечала – лишь плотнее сжимала губы. Она смотрела в боковое окно, отвернувшись от водителя, и, конечно же, заметила, что стремительность летящих к ним навстречу деревьев возросла. Только собиралась прервать очередную едкую тираду Александра просьбой-требованием поумерить прыть на дороге, как тут всё и случилось.
Катерина уловила мелькание в лобовом стекле – вроде как взмах детской ладони, как взлет птичьего крылышка. Но этот кто-то маленький, в отличие от птицы, явно не умел летать, поэтому сразу сгинул, ухнул куда-то – девушке показалось, что вниз, под колеса. Она отчаянно вскрикнула, и в ту же секунду Воропаев резко надавил на педаль тормоза. Под оглушительный механический визг Катя стукнулась лбом о холодное стекло, инстинктивно перед этим зажмурившись. Почувствовала боль в переносице и услышала хруст дужки…
Но всё это было неважно. Едва машина замерла на месте, Катя содрала с лица нечто покореженное, бывшее совсем недавно новехонькими очками из Египта, отцепила дрожащей рукой ремень безопасности, рванула дверцу и выскочила наружу. В панике вглядывалась под колеса, напрягая близорукие глаза.
Там никого не было. Боковое зрение срисовало чью-то фигурку на тротуаре.
Мальчик лет семи сидел на бордюрчике, как-то по-стариковски сгорбившись, опустив голову с черными как смоль спутанными волосами и потирая сквозь дырку на джинсах голую коленку. Катя рванула к нему слишком поспешно – так мгновенно и безоглядно проснулась в ней фронтовая сестра милосердия. А подобная пламенная поспешность часто наказывается всяческими конфузами, и Катерину сия участь не миновала. Она зацепилась каблуком за выбоину на асфальте и со звонким девчоночьим «ой» приземлилась плашмя на грязно-мокрую от подтаявшего снега поверхность. Сумка отлетела в сторону, как и пара пуговиц от пальто. Острые коленки в белых брючках оказались аккурат в центре лужи.  Ладонями девушка проехалась по бордюру, ободрав с них кожу, но успела в последний момент зафиксироваться. Лицо ее оказалось почти вровень с личиком ребенка, и, еще не ощутив боли в содранных ладонях, Катя в страхе выдохнула:
- Ты как? Ты цел?

3. «Что же я такая невезучая?»

- Ты цел? Цел?!
- Да я его не задел даже! – прогромыхал злой как черт Воропаев, выбравшийся из-за руля. – Между прочим, здесь нет пешеходного перехода!
- Это ребенок! – в ярости крикнула ему Катя. – А вы неслись как сумасшедший, скорость превысили!
- Я ехал  нормально! А этот мелкий кинулся под колеса с прытью самоубийцы! Я ему жизнь спас – вовремя затормозил, а вы на меня набрасываетесь!
- А по-моему, вы перепутали улицы Москвы с трассой «Формулы-1»!
- Может, хватит на меня орать, стоя на четвереньках? – неожиданно спокойно осведомился Александр. – Давайте руку.
- Обойдусь! – сердито ответила Катя и, морщась, не без труда переместила себя на карачки. – Мальчик, где у тебя болит? Нога? Рука?
- Голова, - буркнул Саша. – Мозгов в ней явно не хватает. Куда только его родители смотрят?
- Замолчите! – у девушки от негодования задрожали губы. – Вам мало, что вы напугали ребенка до полусмерти? Он даже слова произнести не может!
- А по мне, это вы его пугаете своим криком, - хмыкнул Воропаев. – Что вы панику развели? На нем даже царапины нет. В отличие от вас…
- Да вот же, джинсы у него порванные!
- Ну и что? Может, он их порвал еще в пошлом году в сентябре. Да этот везунчик живее всех живых!
- Вы слепой? Я даже без очков вижу – вот ссадина и вот. Мальчик, скажи что-нибудь, - ласково обратилась Катя к ребенку. – Ты что-нибудь поранил, кроме коленки? Как тебя зовут? Где твоя мама?
Маленький виновник переполоха безмолвствовал – только переводил какой-то не по-детски задумчивый взгляд с одного взрослого на другого. У него были большие темные глаза в тон волосам и чересчур бледное, но очень симпатичное личико. На густых ресницах повисла пара непросохших слезинок.
- Он глухонемой, - мрачно подытожил Александр. – Сбежал из интерната. Ну что, Екатерина Валерьевна, сердобольная вы наша, оставим дитя природы здесь или прокатимся до детской комнаты милиции? Павел Олегович терпеливый – подождет. К тому же вид у вас, прямо скажем… Может, это судьба, а? Может, это знак, что вам не стоит торопиться, а стоит хорошенько обдумать мое предложение?
- Я в судьбу не верю, - девушка попыталась уничтожить его взглядом, но это у нее плохо получилось из-за закипающих слез – от досады и от нестерпимого жжения в содранных ладонях. – Спасибо вам, подвезли так подвезли! Можете ехать, я доберусь сама. Тут ходьбы пять минут.
- Хозяин барин, - топя бешенство в насмешливой улыбке, холодно отозвался Воропаев. – Увидимся в Зималетто, госпожа Пушкарева. Даже не надейтесь, что не увидимся. Если вы, конечно, дерзнете туда явиться… хм… сейчас.
Он сел в машину, выразительно хлопнул дверцей и отчалил.
Катя опустилась на бордюр рядом с мальчиком и тихо расплакалась.
- Что же я такая невезучая, - пробормотала она вслух – вырвалось помимо воли.
Появиться в Зималетто незамеченной теперь не удастся – Александр постарается. Зол, как дракон огнедышащий. Да и как идти туда таким пугалом? Пальто, белый костюм, даже волосы – и те в грязи. Очки разбиты, на переносице вспухла болючая царапина, ладони изранены. Королева красоты!
Переносить встречу? Вот Воропаев возрадуется. «Я же вам говорил, господа акционеры, что Пушкарева упорно водит нас за нос…» Она так хотела покончить с этой историей немедленно, сегодня же! Справиться за полчаса.
- Эцио, - неожиданно произнес ребенок.
- Что? – встрепенулась Катерина.
- Меня зовут Эцио.
Прямо-таки с царским достоинством это прозвучало, даром что голосишко тоненький.
- Эцио? – девушка улыбнулась, торопливо вытирая слезы. – Это у тебя прозвище такое?
- Имя.
- Похоже на испанское.
- Испанское и есть, - важно кивнуло черноволосое чадо. – Эцио Аудиторе.
- Хорошо, - Катя постаралась скрыть растерянность. – Ты как себя чувствуешь?
- Нормально.
- Голова не кружится?
- Нет.
- Надо промыть твои ссадины и смазать чем-нибудь, - Катя озабоченно наклонилась над его коленкой. – Давай я тебя домой отведу. Сможешь дорогу показать?
- Мой дом далеко, - сообщил ребенок, сияя чистыми черными глазами-алмазами. – В Константинополе. Это жемчужина Оттоманской империи. Там, где крепость Масиафа – оплот Ассасинов. Там моя армия рыцарей-крестоносцев.
Катерине удалось скрыть улыбку и, вздохнув, ответить со всей серьезностью:
- Действительно далеко. Вот ведь беда – не могу я с тобой сейчас отправиться в Константинополь. Но наверняка здесь, в Москве, поблизости, у тебя есть какие-то родственники. Да?
- Есть, - нехотя признал маленький воин, отведя взгляд.
- Ну так веди меня к ним.
- Там сейчас никого. Все на работе. А ключ… вот, - мальчуган достал из-под куртки оборванную веревку. – Потерялся.
- Сейчас? Здесь? – девушка огляделась по сторонам. – Так давай искать.
- Не сейчас и не здесь. На подходе к Константинополю, - ребенок снова вскинул на Катю свои лучезарные и самые честные в мире глаза. – Был ужасный бой! Тамплиеров было полторы тысячи, а нас – вдвое меньше…
- Стоп, - Катерина сжала подушечками пальцев виски, чувствуя, что голова начинает вскипать. – Телефоны своих родных знаешь? Московских родных, - тут же торопливо уточнила она. – Не константинопольских.
- В мобильнике, - быстро перекочевал ребенок из одного века в другой. – Только он умер.
- Ясно, - обреченно вздохнула девушка. – Умер. На подходе к Константинополю.
- Нееет, - весело протянул Эцио Аудиторе. – Без подзарядки умер. Отключился.
- Просто беда за бедой, - Катя снова оглядела коленку маленького фантазера. – Без промывки и антисептика никак нельзя. А мой дом тоже далеко. Не в Константинополе, конечно, но…
Она замолчала, посмотрев на вытянувшееся неподалеку здание Делового центра. «Ваше проклятье» - меткое определение Воропаева.
- А вас как зовут? – спросил мальчик.
- Катя. Извини, что так просто. Можно на «ты».
- А куда ты смотришь? – легко отказался он от субординации.
- Вон… видишь? Длинное-длинное здание из стекла.
- Ага, - ребенок оценивающе сощурился. – Тоже бастион. Почти такой же мощный, как крепость Масиафа.
- Бастион, это точно. Я как раз сегодня собиралась брать его на приступ, - она невесело усмехнулась.
- Здорово, - глаза-алмазы Эцио Аудиторе вновь загорелись азартным темным пламенем.
- Ничего здорового. Вон я какая… потрепанная. Попали мы с тобой в переделку. В цирке нас только показывать.
- Почему? – неподдельно изумился он. – Ты классно выглядишь. Как после боя с Дантале Третьим Громоподобным. Его нелегко было победить, но необходимо. Он ведь похитил священную книгу Оттоманской империи... Почему ты боишься туда идти? Там злой хозяин, да?
- Хозяин?.. Да нет, в общем-то… - Катя вдруг фыркнула совсем по-детски от пришедшей ей в голову забавной мысли. – В общем-то, в каком-то смысле я и есть хозяйка.
- Ты?! – мальчик распахнул свои удивительные глаза и рот приоткрыл. – Хозяйка?.. Вот этого?..
…Огромное стеклянное здание отражало солнечные лучи, мощно пробившиеся сквозь тучи, и действительно выглядело внушительным оплотом некого королевства, призванным защищать его от врагов.
- Ты хозяйка – и ты боишься идти? – ребенок никак не мог усвоить нечто для него совершенно немыслимое. – Там засели чужие? Их много? А думаешь легко было – против тамплиеров, когда их в два раза больше? У них оружие мощнее, а еще они хитрые и подлые. Ведь это самая большая подлость – забрать священную книгу империи. За нее знаешь как дрались? Даже голыми руками. Например, Винченцо, мой напарник. У него выбили меч, а он всё равно шел в атаку…
- Я поняла, поняла, - Катерина провела по его волосам с роскошным черным отливом. – Это была минутная слабость с моей стороны. Мне действительно нечего бояться. И откладывать я ничего не хочу. К тому же твои боевые раны нуждаются в обработке. Идем?
- Да! – воскликнул он в безмерном восторге.
Эх… Надо бы объяснить мальцу, что вот так легко идти за незнакомым взрослым ни в коем случае нельзя, даже если он производит очень благоприятное впечатление. Раз уж этого не сделали его родители, или с кем он там живет. Такое печальное время тотального вынужденного недоверия.
- Послушай… А ты знаешь, что с незнакомыми дядями и тетями куда-то идти опасно?
- Знаю, - серьезно кивнул ребенок. – Я не хожу. Только с тобой.
- Почему?
- Ты хорошая, и ты мне поверила. Что я – Эцио Аудиторе. Никто не верит. А я никогда не вру.
Всё та же пронзительная честность во взгляде.
- Ладно. Давай я тебе помогу, - предложила Катя. – Кажется, у тебя рюкзачок расстегнулся.
Мальчик с готовностью повернулся к ней спиной. Прежде чем застегнуть молнию, девушка ухватила пальцем одну из тетрадок в прозрачной обложке. 1 «А» класс, Ваня Федотов…
…Что ж, наверное, ты и в самом деле не врешь, Ваня Федотов из 1 «А» класса. Просто твоя правда переместилась туда, за экран компьютерной игры, а то, что вокруг, для тебя не соответствует действительности. Эцио Аудиторе – правда, а Ваня Федотов – ложь.  Можно много говорить о том, что это плохо. А можно попытаться понять, почему так произошло.
- Пойдем, - Катя поднялась и потянула мальчугану руку. Он доверчиво вложил холодные, влажные пальцы в ее ладонь.
Оба чумазые, перепачканные с ног до головы, оба в ссадинах.  Оба – с поля брани, и как-то неважно, с кем, собственно, у кого из них шла война.
Дошагали быстро, за несколько минут. Катерина приказала себе ни о чем не думать – как отключилась. Пока не очнулась от сурового голоса Сергея Сергеевича Потапкина:
- Здравствуйте. Предъявите пропуск, пожалуйста.

4. «Это компьютерная игра»

Вика Клочкова пропадала от любопытства и досады. От любопытства – потому что дела в Зималетто с самого утра творились воистину чудесатые. От досады – потому что опять ей никто ничего не объяснял!
Сначала Павел Олегович объявил о совещании и велел Виктории расставить на столе в конференц-зале  бутылки с минеральной водой и разложить блокноты. Она всё это проделала, бурча под нос о непосильной ноше своих профессиональных обязанностей. Только справилась – появилась новая информация: совещание отменяется. Из-за чего, почему – ничегошеньки неясно. Сам Жданов-старший удалился с непроницаемым лицом в президентский кабинет. Кира и Маргарита шептались о чем-то в баре за чашками с кофе, все из себя такие таинственные и интригующие, а ее, Клочкову, не подпускали («Вика, иди займись чем-нибудь»). А чем ей заниматься? Жонглировать никому не нужными бутылками и блокнотами?..
Прибывшая Кристина никак не могла понять, почему ей обломилась перспектива скакать по конференц-залу и раздавать всем воздушные шарики, которых она с собой приволокла целую тучу. С этими шариками она моталась по Зималетто и приставала ко всем с вопросами, и ей тоже никто ничего толком ответить не мог. В конце концов Кристина разобиделась и подалась к Милко в мастерскую, едва втиснувшись сквозь портьеру со своим разноцветным воздушным богатством. («Чпок, чпок!» - раздалось уже оттуда: два шарика лопнули, на что-то напоровшись).
Женсовет раздражал до зубовного скрежета. Дамочки сгрудились у ресепшена и с шумным, оживленным трендежом ожидали появления своей подружки Пушкаревой, змеюки подколодной. Когда прошел слух, что совещание отменилось, пираньи приуныли, а Виктория радостно устремилась к ресепшену, чтобы сплясать по поводу их скорби лезгинку. Но сделать этого она не успела – из лифта вышел Воропаев, мрачный, как грозовой фронт, и выражение его лица парализовало в Клочковой способность совершать танцевальные па.
- Принеси мне кофе! – рыкнул он на ходу, скользнув по секретарше далеким от ласкового взглядом.
Его тон настолько возмутил Вику, что она позволила себе выпалить в ответ:
- Вам? Куда – вам? У вас тут нет персонального кабинета!
- Пока нет, - он чуть не подпалил ее взором. – ПОКА нет, Виктория! Я буду у Павла Олеговича. Побыстрее, пожалуйста, и чтобы кофе был горячий!
Александр стремительно удалился, Клочкова осталась хватать ртом воздух, а женсоветчицы, эти мелкие сошки, эти овцы на выпасе, хихикали и перешептывались!
Справившись с кофе, униженная и красная от гнева Вика пару раз всхлипнула в приемной над своей горькой судьбой. Затем в ее всклокоченной от беготни головке созрел план. Раз никто не желает ей растолковать, что происходит, надо выведать самой проверенным путем подслушивания. Установить «аудиошпионаж» можно: а) над Кирой и Маргаритой в баре, но это весьма проблематично – у Вики же нет шапки-невидимки; б) над Павлом и Александром, но это опасно – есть вероятность быть застуканной высоким начальством; в) над Андреем и Романом, которые сразу после того, как стало известно об отмене совещания, уединились в бывшем кабинете Малиновского. Последний пункт был самым предпочтительным – бравы молодцы после разгромного совета здесь не ахти какие шишки, пшик, от жилетки рукава, и опасаться их – себя не уважать.
Приняв решение, Клочкова направилась к кабинету вице-президента. Бывшего вице-президента! – с торжеством уточнила про себя Виктория и приложилась зудящим от любопытства ухом к двери.

- Сашка прибыл. Настроение – гаже некуда. Мне Шурочка доложила. Она мне всё докладывает по старой памяти.
- Нет.
- Что – нет? Думаешь – не по старой памяти, а по большой любви?
- Нет, как она могла?..
- Кто? Шурочка?
- Да при чем здесь!.. Шурочка твоя… Катя. Я о Кате.
- А, ты всё о ней и о ней. Ну и что она такого страшного сотворила? Отменила совещание. Желает говорить лично с твоим отцом. И что? Тебе странно, что она не захотела общаться с нами, молодыми-красивыми? Тортик с шампанским – отметить встречу – не притаранила? А вот я почему-то не удивлен.
- Это непрофессионально. А Катя – профессионал. Созван совет директоров. Юриста пригласили. Кристина притащилась со своими дурацкими шариками и теперь ходит с ними, как по пустой ярмарочной площади – клоуны уехали, а она осталась! Со стороны Катерины это… это…
- Плевок, хочешь сказать? Палыч, я фигею от твоей логики. Какой, к черту, профессионализм? У Пушкаревой иммунодефицит на всех, кроме Павла Олеговича. Аллергический кашель, насморк, крапивница и прочее. Пощади ее здоровье. И наше с тобой – тоже, заодно. Лично я перекрестился, когда узнал, что она не будет строчить в меня из-под круглых очков пулеметными очередями за столом в конференц-зале. Отсидимся с тобой тут, в бункере, а потом твой отец нам расскажет, до чего они там договорились. Меня вот больше Воропаев занимает. Его-то что из себя вывело? Ну, не игнор же Катенькой его превосходительства?.. Ясно, что он метит в президентское кресло. Для того, чтобы выборы прошли в его пользу, Сашке надо заручиться поддержкой Киры. Может, не удалось с ней договориться?..
- Она всегда была смелой…
- Кто? Кира?
- Да при чем здесь!..
- Прости, прости. Господи, о чем это я, убогий. Катя. Андрюх... Хочешь правду? Неприятную. Озвучу, а то ты всё никак не решаешься. Она не боится. Она брезгует. Ей противно. Понимаешь? Надо смириться.
- Брезгует.
- Ага.
- Смириться.
- Угу.
- Я уже тебе говорил. Взгляни на всё философски. Со стороны. Это не по-настоящему. Это компьютерная игра.
- Компьютерная игра.
- Именно.
- Отлично.
- Ты куда?..

Заслушавшись захватывающим разговором, из которого более-менее уяснила, что Пушкарева всё равно придет, Воропаеву нужна поддержка Киры и каким-то боком ко всему этому – компьютерные игры, Клочкова не среагировала на вопрос «Ты куда?». А ведь если один задает такой вопрос, это означает, что второй куда-то отправился – ежу же ясно. Вот только Вика так конкретно протормозила, пытаясь связать одну фразу с другой в какую-то мало-мальски цельную картину, что и шагов не услышала. И не отскочила, когда Жданов толкнул изнутри дверь.
Мамочки родные, как же он ее толкнул! С какой гневной, безжалостной силой! Так толкать могут только с одной целью – когда хотят убить. Или сильно покалечить.
Удар пришелся Виктории по лбу. Точнее – в самую середину лба. Как будто тот, кто толкал, тщательно прицеливался.
- Оууууу! – взвыла «аудиошпионка», хватаясь за лоб руками. – Ууууооооииииээээ!
- Что там такое? – перепугался Роман и тоже устремился к двери.
- Ничего, - хладнокровно и жестко ответствовал Андрей, окинув секретаршу утрамбовывающим в пол взглядом. – У госпожи Клочковой производственная травма. Перетрудилась на своем посту.
- Я не подслушивала! – отчаянно закричала Виктория, хотя вроде как напрямую ее в этом никто не обвинял.
- Ну разумеется, - Жданов метнул в нее еще пару взоров-молний. – Ты просто мимо проходила!
- Тихо, тихо, - с беспокойством попытался утихомирить друга Малиновский, похлопав его по руке. – Не надо шуметь. День сегодня… и без того нервный. Давайте все расслабимся, улыбнемся и будем жить дружно.
- Я шла спросить, не надо ли принести кофе! – решила состроить из себя жертву собственной доброты Клочкова. – А ты меня – дверью по лицу!
- Надо же, тебя одолел приступ человеколюбия, - понимающе кивнул Андрей. – А совсем недавно ты кричала на весь офис, что я тебе больше не начальник.
- Друзья мои, не будем ссориться, - снова попытался возложить на себя миссию кота Леопольда Роман. – Палыч, может, пораньше поедем пообедаем? Совещание отменили – вполне уважительная причина, чтобы выйти на свежий воздух. Пока тут то да сё…
- Не хочу, - отмахнулся Жданов с таким отвращением, как будто ему предложили нечто очень гадостное. – Я на производство.
Малиновскому и Виктории ничего не оставалось, кроме как лицезреть удаляющуюся спину бывшего президента Зималетто.
- Звук работающих швейных машин его успокаивает, - пробормотал Рома озадаченно.
- Ага, пусть послушает любимую музыку, - с обидой буркнула Вика, всё еще потирающая пострадавший лоб. – А то совсем бешеный стал…

«Она не желает меня видеть».
Андрей вошел в лифт, нажал на кнопку. Кто-то еще забегал вслед за ним, кто-то издалека просил придержать дверцы.
«Она настолько не желает меня видеть, что пошла на отмену собрания. Это так не похоже на нее прежнюю. Ее прежней больше нет».
- Не скажете, который час? – спросил у него кто-то безликий сбоку.
Он сказал. Не сразу. Несколько секунд смотрел на стрелки и циферки и не понимал, что они означают.
«А разве я ожидал чего-то иного? Разве я вообще чего-то ожидал?»
На производственном этаже – совсем другая атмосфера, другие запахи. Мерный, жизнеутверждающий, многоголосый гул.
- Рабочее место пустует? – отрывисто спросил Жданов, остановившись где-то посередине крайнего ряда первого пошивочного цеха.
- Алиса н-на больничном, Андрей Палыч… - принялась с испугом объяснять девушка в светленькой косынке.
С испугом – это она по инерции. Забыв, что он уже не президент компании.
- Понятно, - Андрей смягчил тон, улыбнулся даже. – Это у нее заготовки для карманов?
- Д-да.
- А машина на ходу?
- Конечно, на ходу. Так-то у нас простоев нету…
- Замечательно. Долой простои.
Скоро весь производственный этаж облетел слух – Андрей Палыч сидит в цехе и шьет карманы. Так сосредоточенно, упоенно и самозабвенно – ну будто песню выводит. «Степь да степь кругоооом, путь далек лежииит…»
- Может, вам стульчик подкрутить пониже? – пролепетала девушка в светленькой косынке. – Чтобы спина не уставала.
«Она не желает меня видеть».
- Вас как зовут? – спросил Жданов.
- Соня.
- Спасибо, Сонечка, за заботу. Подкрутим стульчик, конечно же. Отчего не подкрутить.
«В той степии глухоой уумираал ямщииик…»
Из-под иголки, пронзающей ткань, разве что искры не вылетали.

5. «Привет, чучело»

Катя была раздосадована ностальгической радостью, которую испытала при созерцании строгого чела Потапкина. Это совершенно не те ощущения, которые ей сейчас нужны. Радоваться она будет потом, дома. Вместе с Колькой, за маминым борщом и оладьями. А сейчас следует крепко завинтить краник, чтобы эмоции не просачивались. Желательно – вообще никакие, ни положительные, ни отрицательные.
У Сергея Сергеевича на суровом, с отпечатком важности миссии верного стража лице было написано: «Извините, нищим не подаем». Ну, правильно. Дамочка с ребенком, оба чумазые с ног до головы, расцарапанные в разных местах. Ребенок в рваных джинсах, у дамочки пальто без пуговиц, на голове прическа «разбомбили станицу родную».
- Вот, - Катерина протянула Потапкину свой старый пропуск. Хотела заговорить со спокойным достоинством, а получилось – пискнула почти по-мышиному. Что-то сделалось с голосом.
- Нехорошо обманывать, - охранник насупился. – С Екатериной Валерьевной Пушкаревой я лично знаком, можно сказать – я ее друг! Вы – не она.
- Она! – бойко вмешался Эцио Аудиторе, записанный в школьный журнал 1 «А» класса как Ваня Федотов. – Просто был бой под Константинополем. Знаете какой кровавый? Почти всех наших уложили. Вам бы в такой бой – вас бы тоже не узнать было.
- Чево? – от изумления Потапкин икнул.
- Сергей Сергеич, это я, - нервно сказала Катя. – Я очки сменила. То есть… я их разбила.
- Катенька? – в ужасе пробормотал он. – Катенька, что с вами случилось? Какая война? Где война?
- С тамплиерами, - с готовностью сообщил мальчуган.
- А это кто такие?
- Вы не знаете? В тысяча пятьсот шестьдесят восьмом году…
- Погоди, - подрезала вдохновенный рассказ на самом его взлете девушка. – Сергей Сергеич, мне туда надо. Меня ждет Павел Олегович.
- Эээ… - сбитый с толку охранник вытер рукавом вспотевшую лысину. – Простите, Катенька, я обязан позвонить… уточнить… А то Кира Юрьевна велела и на пушечный выстрел вас не подпускать…
- Да-да, я понимаю. Звоните, уточняйте.
Пока растерянный Потапкин тыкал в кнопки, Эцио Аудиторе приложил его следующим вопросом:
- А вы знаете дальность полета ядра, выпущенного из пушки?
- Эээ… не понял?
- Вам велели не подпускать на пушечный выстрел. Значит, вы должны знать допустимое расстояние с точностью до сантиметра. Иначе как защищать крепость?
Сергей Сергеич покраснел от стыда, Катерина – от смущения.
- Эцио, не отвлекай человека от выполнения его обязанностей, - мягко пожурила она ребенка.
- Эцио? – переспросил охранник обескураженно.
- Эцио Аудиторе, - лихо представился маленький проказник и протянул руку. – Я потомок великого Альтаира, ищу следы утерянной библиотеки ордена Ассасинов.
Катя тихо одернула его, с беспокойством отметив, что мальчик не в меру развеселился. Это тоже никак не входило в ее планы.
В этот момент в трубке у Потапкина наконец-то отозвались, и тому волей-неволей пришлось побороть обалдение и доложить:
- К Павлу Олеговичу – Пушкарева Екатерина Валерьевна!.. Ага… Ага… Понял. Велено вас пропустить, Катенька!
- Спасибо, - она быстро подхватила за ладошку Эцио Аудиторе, у которого прямо-таки фонтанировали лучиками смеха темные глаза, и повела его к вертушке.

- Послушай, - прошептала Катя мальчугану, склонившись над ним, едва съехались дверцы лифта. – Я тут по делу. По очень серьезному. Мы сейчас обработаем твои ссадины, и ты тихо подождешь меня где-нибудь, ладно? Найдем зарядник для твоего мобильника, подключим, позвоним твоим родным. Ты не будешь шуметь и привлекать внимание. План ясен?
- Ага, - скромненько согласился потомок Альтаира, опустив ресницы и скрыв за ними смешливые огоньки глаз. – А почему они не хотели тебя пускать, если ты тут хозяйка? Они враги, да? Оккупанты?
- Нет. Этот бастион был моим только временно. Теперь я его отдаю законным владельцам. Это ведь будет честно, ты согласен?
- Да, - понурившись, признал он. – Ты – честная. А они?
- Они? – Катя замешкалась с ответом на пару секунд. – Они – разные. Все разные, Эцио. И мы не на войне.
- Война – везде, - неожиданно спокойно и уверенно произнес ребенок. На миг его глаза стали такими взрослыми, что Катерина испугалась.
Однако развивать тему было некогда – лифт неумолимо подошел к нужному этажу, и дверцы разъехались.
И почему их не заклинило намертво!
В поле зрения Кати возник мило улыбающийся, источающий тонкий призывный парфюм Малиновский.
Улыбался он не кому-то конкретному, а обреченному обожать его миру, всему человечеству в комплекте. Галантно посторонившись, пропускал выходящих из лифта людей, чтобы потом шагнуть внутрь и поехать по каким-то одному ему ведомым делам и целям.
Катерине не следовало паниковать и дергаться. Ни в коем случае. Она ведь настраивалась. Готовилась. Ей ровным счетом ничего не угрожало! Роман обратил на нее внимания не больше, чем на облупленную скульптурку в парке, одну из сотен таких же, по две у каждой скамейки. Всего и надо было – опустить ресницы и быстро, деловито, с отстраненным видом пройти мимо.
Но нет, она отчего-то постыдно, унизительно занервничала.  Как будто вместе с «африканскими» элегантностью и лоском, слетевшими с нее после торможения в весенней грязной луже, из Кати испарилась вся «царственная» в себе уверенность. В результате она взяла мальчика за ладошку той рукой, в которой держала сумку, и повлекла его за собой слишком неловко и торопливо. Сумка, разумеется, предательски выскользнула из пальцев и шмякнулась – вот ужас – прямо под ноги бывшему вице-президенту Зималетто.
Да как шмякнулась! Связка ключей возле одного ботинка, косметичка возле другого. Массивный блокнот – между. Из него выпала и улеглась на обозрение всех желающих фотография, на фоне солнечного пейзажа – Катерина и Михаил с лицами из серии «А ну скажите чиииз…».
Мысленно выстреливая в собственную неуклюжесть из снайперской винтовки, она нагнулась за вещами, постаравшись как можно ниже склонить голову. К несчастью, помогать ей бросился не только ребенок, но и так не вовремя вспомнивший о том, как поступают настоящие тимуровцы, Малиновский. Так получилось, что за снимок взялись одновременно Роман и Эцио Аудиторе.
- Держи, держи, - мельком взглянув на фото, улыбнулся Рома. – Мама с папой твои? Симпатичные.
Катя стиснула зубы и пожелала немедленного провала пола под ногами. А мальчуган почему-то не стал опровергать предположение чужого дяденьки, выдержал крохотную, но весомую паузу и спокойненько выдал:
- Когда мою маму взяли в плен, мой папа так взбесился, что свернул шею великану Хедре. А вообще-то великана Хедре пять стражников едва на цепях удерживали.
- Ничего себе, - пробормотал озадаченный Малиновский. – Похоже, лучше не становиться на пути у твоего папы. Я, пожалуй, не стану брать в плен твою маму… Хотя, честно говоря, как раз собирался.
Последнюю фразу он произнес игривым тоном – проснулся инстинктивный интерес. Незнакомка вела себя странно – молчала, суетливо возилась с сумкой, не благодарила за помощь и упорно прятала лицо. Роман видел только ее рассыпавшиеся по плечам спутанные волосы, местами намокшие, с явными следами укладки, погибшей при неведомых обстоятельствах. Заметил он и  пятна грязи на пальто. Как будто эти двое – большая и маленький – и впрямь явились из сказки про великанов и отважных рыцарей. Бежали сквозь глухой дремучий лес, спасаясь от злых преследователей…
- Славный у вас сынок, - решил подлить елея заинтригованный Малиновский, услужливо подняв отлетевшую в сторону расческу и протянув ее неведомой фемине.
К замужним дамам с детишками у него были особые подходы. Ну какая мать не растает от похвалы в адрес своего дитяти! Обязана хотя бы беглое «спасибо» сказать. Улыбнуться и – уж непременно – показать личико, как порядочная Гюльчетай. Ну вот же он перед ней, Рома Великолепный, смиренно ищет ответного взгляда… Желательно – ласкового и благодарного.
- Дядя, - торжественным голосом отвлек его внимание мальчик. – Отгадайте загадку. По потолку ползет, лампочку грызет.
- Что? – не слишком поверил своему слуху Малиновский. Уж больно резкая смена лексикона была у мальца.
- По потолку ползет, лампочку грызет, - повторил с милой улыбкой ребенок. В черных большущих глазах его прыгали крохотные золотистые точки-всполохи.
- Господи… что же это такое может быть?
- Сдаетесь?
- Сдаюсь.
- Потолковый лампогрыз.
- Пошли быстро! – скомандовала почти беззвучно, одними губами Катерина, бросив безуспешные попытки застегнуть непослушными пальцами заклинившую молнию на сумке, схватила мальчика за руку и повела его куда-то налево по коридору, оставив незадачливого Романа Дмитрича переваривать «потололкового лампогрыза».

- Так, - Катя заволокла Эцио Аудиторе в туалет и захлопнула дверь. – Так, так, так… Да всё не так, господи, не так!
Расклеиться при ребенке она не могла, а хотелось. Понавесили тут зеркал на всю стену! Вон она, красота неземная всклокоченная, во всем своем царствии и блеске отражается!
Надо было отменить встречу с Павлом Олеговичем, раз всё пошло наперекосяк. Нет – потащилась!
- Кааатя… - тихо и жалобно протянул мальчуган, совсем недавно извергавший бойкость и остроумие. – Ну, ты что? Ты расстроилась? Рассердилась на меня?
- Нет, нет, - торопливо уверила его Катерина. – Что ты! Всё в порядке!
И как-то так получилось, что они обнялись. Совсем нечаянно и очень искренне. Мальчик уткнулся  лицом в пальто девушки, аккурат в то место, где вместо пуговицы торчала оборванная нитка, и понимающе вздохнул:
- Ты не хочешь, чтобы они тебя узнавали?
- Кто? – вздрогнув, она смятенно погладила его по волосам.
- Они, - опять перед ней два чистых черных глаза-алмаза. – Тамплиеры. Тот, черный, из машины. И этот, хитренький, у лифта. Они враги. А вот стражник у ворот… ну, лысый… Он вроде как безобидный. Он не похож на наемника, на раба похож. Его купили еще в детстве, да?
- Боже мой, - пробормотала Катерина, - что в твоей голове делается…
- Что делается? – спросил он невинно.
- Так, - она решительно вытерла всё-таки просочившуюся предательски на ресницы соленую влагу, окончательно похоронив тем самым жалкие остатки макияжа. – Нам с тобой нужна помощь.
- Надежного человека! – воодушевился Эцио Аудиторе. – Тут есть надежные? Я видел каких-то разноцветных тетенек у красного стола.
- Разноцветных?
- Ну, одежки яркие так-сяк, в разные стороны, камушки блестящие, висюльки туда-сюда…
- Да-да, поняла, о ком ты.
- Они надежные?
- Надежные, - Катя нервно потерла лоб. – В общем-то. Только… шумные очень.
- Болтают много? – буквально на лету схватывал этот Ваня Федотов, не желающий признавать себя таковым.
- Ага. Впрочем… Есть идея.
Катя набрала номер на мобильнике.     
- Ольга Вячеславовна? Это Катя Пушкарева. Пожалуйста, зайдите в туалет… В зималеттовский, конечно, в какой же еще. Только, ради бога, одна, и никому ни слова. Нужна перекись водорода или йод, бактерицидный пластырь… Жива, цела, не паникуйте. Спасибо. Жду…
Нет, на себя в зеркало смотреть просто невозможно. Это ж самая настоящая третья мировая война началась, и кое-кто ползком успел добраться до укрытия!
Катя отвернула кран с водой и ожесточенно стала смывать с себя грязь вперемешку с косметикой. Зубья расчески с трудом продирались сквозь спутанные пряди, но всё же удалось расчесать волосы, ставшие опять уныло-гладкими, более-менее ровно.
- Очки… - вспомнила девушка.
Ну, конечно же. Вот они, старые ее окулярчики, на дне сумки. Как засунула, так и лежат. На всякий случай.
Вот твоя главная беда, Катька! Не умеешь ты избавляться окончательно, с треском, от атрибутов прошлого, оставляешь «на всякий случай», и вот он, случай, тут как тут, в гости пожаловал – здрасьте!
Но лучше так, чем видеть перед собой размытую картинку.
Она надела очки, поморщившись (саднила царапина на переносице), выдохнула и уставилась на свое отражение. Беззвучно и обреченно рассмеялась.
- Я думала, что никогда тебя больше не увижу, - сказала Катя зазеркальной «птице Феникс», шибко пощипанной. – А ты тут как тут, и стала еще прекраснее. Привет, чучело…

0

2

6. «Иголки надо менять!»

А Малиновский, собственно, ехал на производственный этаж. Слух о том, что Андрей Палыч сидит в пошивочном цехе  и строчит карманы, дошел и до бывшего вице-президента компании, и он жаждал убедиться в этом самолично.
- Дааа, Палыч… А я думал – врут злые языки. Наговаривают. Ан нет. У нас новая симпатичная швея-мотористка. Чего-то не хватает… Ааа! Платочка голубенького. Тебе пойдет! Слышишь, Жданчик?
Андрей никак не реагировал на шуточки друга – был сосредоточен, как, кажется, еще никогда в своей жизни. Словно от ровности строчек, ложившихся на светло-бежевую ткань, зависела судьба всего предприятия и его собственная жизнь.
- Граждане, вернее гражданки, обратите внимание! – не унимался Роман, присев на край стола и скрестив руки на груди. – Сегодня исторический день! Перед нами человек, наконец-то нашедший свое призвание. Взгляните на отблески на его лице. Это отблески вдохновения! Человек и машина слились в экс… нет, не совсем то слово… в гармонии, чтобы вместе создать нечто изумительное и совершенное. Вы посмотрите только на этот карман. Это же шедевр. Это песня, это поэма, это романс… нет, это целая симфония! И создана она вот этими простыми рабочими руками простого рабочего парня Андрюши Жданова. Скромного труженика, чей мужественный анфас достоин того, чтобы украсить доску почета нашей прославленной фирмы!
Малиновский разливался соловьем под прысканье и хохоточки девушек в косынках, а Андрей продолжал шить  с заведенностью робота и со спокойным, непроницаемым лицом.
- Эх, Палыч, - вздохнул Малиновский, поняв, что его цирковые репризы проходят мимо цели. – Я уяснил – ты ушел в трудовой запой. Лечишь им свою израненную душу. Сшиваешь параллельно с карманами изодранные нервы. Место-то ты верное выбрал, - он с удовольствием скользнул взглядом по фигурке прошедшей мимо работницы. – Такой цветник! Вот только внимание концентрируешь не на том… Ну не на том, Андрюх!.. Женщины! Блондинки, брюнетки, шатенки, рыженькие, полненькие, худенькие, высокие, миниатюрные… на любой вкус. И в каждой, буквально в каждой, если это настоящая женщина, мерцает и манит… что? Правильно – загадка. Тайна! Вот я, например, сейчас… ну, буквально пять минут назад, столкнулся с такой тайной, с неразгаданной вселенной, возле лифта.
Увлекшись, Роман устремил взор куда-то в пространство, уже не обращая внимания на то, что друг на его сентенции не отвечает и говорит он всё равно что со стенкой. Остапа понесло.
- Вот так – банально, примитивно, несказочно, у лифта. Дверцы разъехались – и она вышла. Молодая женщина с ребенком, мальчишкой. Выронила сумку, я стал помогать собирать вещи… Но это всё неважно. Понимаешь, я даже лица ее толком не увидел. Она вроде как смущалась и опускала голову, я лицезрел только ее волосы, причем в совершеннейшем беспорядке. Там явно были следы какой-то катастрофы – и с прической, и с одеждой, леди явно попала в передрягу. Всё это несущественно, Палыч. Ты когда-нибудь ощущал женщину на интуитивном уровне? Ну, это когда включается что-то древнее, первобытное, на уровне обоняния, импульсов… нечто исконное, наше естество, природа, суть?.. Я ее чувствовал! Что-то такое тревожное, сосредоточенное на том, чтобы не раскрыться, остаться незамеченной, отдельной. Мельком – запястье, узкая полоска кожи, и всё! И запах такой… с горчинкой. И ускользнула. Она, она… вот не знаю, как объяснить, нутром чую – не она, а ОНА! Большими буквами. Я даже растерялся как-то. Тормознул, упустил. Только с сынишкой ее маленько пообщался – бойкий парнюга. Судя по всему, пересидел за компьютерными играми, дитя нового века. Загадку мне загадал… убил просто!.. Вот отгадай – по потолку ползет, лампочку грызет?
Малиновский захихикал, ожидая реакции. Не дождался, смирился, продолжил:
- Ответ прост до гениальности. Потолковый лампогрыз! Пока я выходил из мозгового паралича, мать и дитя исчезли в пространстве. Андрюх, это было явление… вот как будто из другого века. Пацан болтал про рыцарей и тамплиеров, а она… она молчала. Так изумительно молчала! Палыч, я, оказывается, питаю слабость к молчащим женщинам. Такие женщины ревностно оберегают свою тайну. Это так зажигает кровь. Фантазия расцветает пышным цветом. Почему молчит? От кого и куда бежит? А?.. Вдруг ей одиноко и холодно в этой жизни, муж давно постыл и ненавистен? Вдруг ей нужны в этом шатком, ледяном, равнодушном  мире чьи-то добрые сильные руки… мои, например?
- Она пришла? – спросил Жданов, не отрываясь от производственного процесса.
Роман удивился – он уже как-то и не рассчитывал услышать голос друга.
- Она не пришла, она приехала на лифте, с пацаненком, - терпеливо принялся он растолковывать по новой. - Я ж тебе рассказываю…
Андрей прошил его взглядом, как машинной иглой – строчку на ткани.
- Катя. Я спрашиваю о Кате Пушкаревой. Она пришла?
- Тьфу ты ёш… - Малиновский недоозвучил фразу, поскольку перспектива ее цензурности была весьма сомнительной, быстро огляделся по сторонам и зашипел обиженно и рассерженно: - Зашибись – денек у меня сегодня! О ком бы и о чем бы я ни заговорил со своим фронтовым товарищем, в ответ слышу одно – Катя Пушкарева! Докладываю. Понятия не имею, пришла она или нет. Пойди спроси у своего отца, вместо того чтобы сидеть тут с гранитной физиономией и выполнять пятилетний план по карманам. Сашка, между прочим, плотно засел в президентском кабинете – наверное, давит на мозги Павлу Олеговичу. Может, и Пушкарева уже там, втроем чирикают, кромсают Зималетто вдоль и поперек, как холодец с хреном! Собрание отменили, акционеров побоку, обтирают там что-то втихаря – ну и по флажку им в белые ручки. Я не собираюсь мяться там в дверях в очереди за куском пирога и подобострастно блеять: «Можно я тут с краешку постою?..» Так или иначе всё разрешится, без нас – так без нас…
Малиновский еще разглагольствовал, размахивая руками, а Андрей, обращая на него внимания не больше, чем на обрезки ткани в мусорном ведре, достал из кармана мобильный телефон.
- Потапкин! Пушкарева пришла?
Ответ он выслушал за секунду и вырубил мобильник, хотя Сергей Сергеич продолжал что-то бубнить в трубку. Жданов уяснил главное, всю прочую информацию его сознание вместить отказалось.
- Она приехала. Она здесь.
- Хвала Всевышнему, - буркнул Малиновский. – Музыка, туш. «Оркестр гремит басами, трубач выдувает медь». А за букетиком дохлых померанцев кто-нибудь сгонял?.. Ой-ей-ей…
Эти самые «ой» вырвались у Ромы, потому что как-то очень уж нехорошо поднялся с места новоиспеченный «швей-моторист». Нехорошо – в смысле резко. Стремительно. Как будто собрался ударить ни в чем не повинного (разумеется) друга в челюсть. Недостроченный карман остался одиноко торчать под иглой, катушка с нитками упала со стола и медленно и печально покатилась по проходу куда-то в неведомые дали.
Но Андрей не рвался ни на ком отрабатывать удары, вообще не проявлял никакой агрессии, а проявлял совсем иное, по-простому, минуя специальные медицинские термины, называемое неадекватом.
Сначала он сделал несколько быстрых шагов по направлению к выходу из цеха. Затем остановился как вкопанный, постоял и вернулся на исходную точку. Глаза у него были черными, сверкающими и затравленными, как у оленя, загнанного дюжиной свирепых охотников в глухую чащу, из которой не было пути для отступления.
- Обедать, - произнес он решительным тоном, но при этом как-то потусторонне. – Мы едем обедать. Да?
- Да, - с опаской подтвердил Роман. – Хорошая мысль. Едем. Прямо сейчас.
- В «Ришелье».
- В «Ришелье»! Прекрасный выбор.
- А может, в этот, как его, - глаза у Андрея еще пуще разгорелись. – Ну, в новый. На Кутузовском…
- Да! – Малиновский не спускал с него настороженного взгляда. – Точно. Туда. Идем. На парковку. Хотя лучше пешком, по холодку. А сначала – к лифту. Па-лыч. К лифту.
- Да! – энергично согласился Жданов и вновь круто развернулся и зашагал к дверям.
Спустя секунду шедший следом Малиновский натолкнулся на его окаменевшую памятником спину.
- Андрюха, ты чего?.. Мы идем или нет?
- Идем! – уверенно откликнулся тот и сделал прямо противоположное – устремился назад, к швейной машинке, сел на место и ожесточенно застрочил.
- Эээ… - запутался в благом намерении что-то внятное произнести Рома. – Я не понял…
- Иголки надо менять! - яростно процедил Андрей. – Это черт знает что за иголки. Закладываем в смету всё что угодно, включая коврики для вытирания ног, а про такую важную вещь в нашем деле, как новые иголки, забываем! Это же позапрошлый век! Где начальник производства?!
- Спокойно, девушки, - оптимистично разулыбался перепуганным от крика бывшего шефа швеям Малиновский. – Всё хорошо, всё замечательно! Нормальная рабочая обстановка!.. Палыч. Давай выйдем. На свежий воздух. А?.. Не торопясь, за обедом, дела наши обсудим. Иголки, нитки, шпульки и всё такое прочее. Пойдем, а?.. Ну пожалуйста.
Сникший как-то вмиг Жданов ссутулился, поднялся, пошел за другом к выходу.
- Молодец, - радовался Роман, втолкнувший его в лифт. – Умница. Нервы, нервы. Ничего. Сейчас выйдем на улочку. Весеннее солнце – оно, знаешь, чудеса творит… Черт! Ты на какую кнопку нажал? Ты на нее зачем нажал? Нам туда не нужно. Нам вниз нужно!
- У меня пальто наверху, - глухо сказал Андрей.
- Да фиг с ним, с пальто! На машине доедем. В машине тепло!
- Мы пешком собирались.
- Не мне врешь – себе врешь! – потерял терпение Малиновский. – Зачем ты туда рвешься? Она плевать на тебя хотела. Собрание отменила – только чтобы с тобой не пересечься. Приехала и приехала. Надеюсь – не с папой и не на танке. А всё остальное нас не касается! Ну что ты будешь, как прилипчивый попрошайка – тебя кочергой по загривку в дверь, а ты в окно? Скандала давно не было? Там, наверху, Павел, Маргарита, Кристина… Кира! Ты же только что с ней помирился!
- Я помню!
- Ну и зачем тогда?..
- Я за пальто, - отчеканил Андрей. – Я всего лишь – за пальто. Холодно. На улице.
Хлестанул двумя последними словами без усиления голоса, внутренним натиском – словно форточка грохнула, впустив не по-весеннему студеный, неласковый снежный вихрь. Роман поежился, как будто и впрямь замерз, и вздохнул обреченно:
- Ладно. За пальто так за пальто…

Путь к пальто лежал мимо бара, где – вот не было печали – сидел в полном одиночестве Воропаев. Перед ним на стойке дымилось в чашке кофе, янтарно поблескивал коньяк на дне бокала, и смотрел на всё это Александр с ожесточенным отвращением. Как ни молил мысленно Рома, чтобы боковое зрение на сей раз у Сашеньки не сработало, Господь его молитвы не услышал. Воропаев обернулся и улыбнулся так, как курок возвел.
- Кого я вижу. Два Герострата, развалившие мощную махину под названием Зималетто. Пьеска такая есть – «Убить Герострата». Не читали?
- Мы тоже рады видеть тебя, Саша, - как можно веселее и непринужденней постарался ответить за двоих Малиновский. – Скучаешь? Тебя что, к высокому собранию не допустили? Выставили за дверь, едва госпожа Пушкарева прибыла? Ай-яй-яй.
- Она пришла? – неожиданно серьезно, ничуть не ерничая, спросил Воропаев и нахмурился. – В самом деле – пришла?
- Говорят, да, - удивился Роман такому его тону. – А что?
- Ничего, - Воропаев коротко, колюче рассмеялся и взялся за коньяк. – Значит, вы ее не видели. 
- И не жаждем, - небрежно заверил его Малиновский. – Мы обедать собираемся. Да, Андрюх?
- Ну-ну. Стало быть, не видели. Мнооого потеряли, - протянул Александр, цедя высокоградусную жидкость. – Ой как мнооого…
- Палыч, пойдем, - ощутив беспокойство, Рома потянул друга за рукав, но тот отстранил его и быстро подошел к Воропаеву.
- Послушай, Сашка, - гнев был глубоко сокрыт в убийственно спокойном, только слегка надламывающемся голосе Андрея. – Ты же интеллигентный человек, ты же величина в министерстве. Мнишь себя книголюбом, знатоком искусства. Что ж ты распускаешь себя так по-базарному пошло – я никак не пойму… И не в первый раз спрашиваю – как же ты себе позволяешь… мерзкие смешочки по поводу внешности девушки, женщины… какой бы она ни была?
- Жданчик, не надо, - пробормотал Малиновский, которому показалось, что его поджаривают, как ужа на сковородке, и что все меткие слова обвинения именно в его сейчас летят адрес. – Не надо, не заводись, люди кругом…
- Вчерашний день какой-то, - Воропаев пожал плечами и быстро обрисовал Андрея насмешливым взглядом. – Репертуар из прошлой жизни – как я смею оскорблять твою помощницу. Во-первых, уже нет никакой помощницы. Во-вторых – разве я оскорбляю? Ты вообще слышишь, что я говорю? Вы оба – многое потеряли. Не врал сказочник-то. По весне гадкие утята превращаются в белых лебедей. В упрямых таких. В упертых, я бы сказал. А самое паскудное – их трудно смутить и трудно запачкать. Даже если бросить в грязь всеми их белыми перышками.
- Ты коньяку перебрал? – Жданова мелко затрясло от странной тревоги и непонимания. – Что ты несешь?..

7. «Иди смело»

Катя Пушкарева обнимала Ольгу Вячеславовну. И уже как-то и не винила себя за ностальгическую радость, которую испытывает, как внизу, с Потапкиным. Ну испытывает и испытывает! Что теперь поделать…
- Олечка Вячеславовна…
- Ну-ну, - Уютова мягко улыбнулась и погладила ее по плечу. – Пришла, блудная дочь. Девчонки тебя на ресепшене встречали. А ты, значит, мимо них в новом обличье…
- Обличье-то – видите какое. Кошмар и ужас. Эти пятна так просто не оттереть.
- Конечно, не оттереть. А костюмчик замечательный! Давай я его в нашу прачечную отнесу. Реанимируем – будет как новенький. Даже лучше!
- Да, да, - Катерина нервно улыбнулась. – Но на это время нужно. А у меня встреча с Павлом Олеговичем… прямо сейчас. Я не хочу откладывать, это и без того… - сглотнула. – …тяжело. Понимаете?
- Понимаю, - тактично кивнула Ольга Вячеславовна. – Я принесу тебе что-нибудь из одежки. Только… вот некстати... Там у Милко Кристина сидит, модели щебечут. Шум, гам, хохот, кофе с ликером и сигаретный дым. Но я постараюсь…
- Я вам беспокойство доставляю…
- Перестань. Ну а для чего нужны друзья?..
- У меня был друг, - раздался неожиданно из-за спины Кати торжественный, гордый и печальный голос Эцио Аудиторе. – Наикласснейший друг. Винченцо, мой напарник. Мы с ним бежали под обстрелами лучников через поле. У него – сорок процентов жизни, а у меня – всего десять. Там через ров надо было сигать. Он прыгнул первым – и все стрелы в него. А я выжил, - мальчуган вздохнул и шмыгнул носом. – Дружба – это клёво.
- Ох господи, - изумилась Уютова. – Кто это?
- Эцио, - лучезарно разулыбался ребенок, вмиг отринув скорбь по погибшему товарищу. – Эцио Аудиторе! Командир головного отряда рыцарей-крестоносцев.
- Мы вместе попали в происшествие. Небольшое. Дорожно-транспортное, - торопливо объяснила Катерина. – Видите, с коленкой у него беда, надо обработать. И еще, воин, давай-ка свой мобильник. Мы его подключим и родным твоим позвоним.
Мальчик как-то померк, поник было, но тут же вздернул голову и скорчил уморительную рожицу – одновременно смертельно серьезную и хитрую-прехитрую, как у чернобурого лисенка. Глаза-алмазы зафонтанировали искрами.
- Катя, - тихо и скорбно произнес он, - в степях под Константинополем отсутствует сотовая связь. Увы!
- Послушай… - чтобы не прыснуть от хохота, она напустила на себя строгий и почти рассерженный вид, но тут охнула приглядевшаяся к мальчугану Ольга Вячеславовна:
- Надо же… фантастика! Как на Андрея-то нашего Палыча похож! Я ж его ребенком помню…
У Катерины выпала из руки расческа и «ускакала» под умывальник. Девушка суетливо полезла ее поднимать, проклиная мучительный, стыдный жар, заливший не только лицо и шею, но и кончики ушей.
- В смысле… черненький такой же, будто уголек, - растерянно добавила Уютова, почуяв, что сморозила что-то не то, и быстро сменила тему. – Катюша! Не волнуйся. Сейчас всё сделаем. Жди тут!
- Олечка Вячеславовна, только пожалуйста…
- Никому-никому.
- Я не потому что боюсь или что, просто мне надо сосредоточиться. У меня дело, у меня этот долг, последний. Я его отдам, и тогда… всё! Мы напьемся в клубе. Да сегодня же вечером, с девочками, все вместе, честно-честно!
- Вот что ты оправдываешься, а? – ласково и укоризненно спросила Уютова. – Поступай так, как считаешь нужным.
- Да, - величаво выразил свое согласие Эцио. – Отдай им эту башню, Катя. В ней всё равно трубы менять пора.
И сковырнул ноготком из-под раковины кусочек отошедшей краски.
Уходя, Ольга Вячеславовна посмеивалась в изумлении и всё оборачивалась на мальчугана.

Она вернулась очень быстро, и глаза ее были виноватыми.
- Катюша, прости. Не было ни времени, ни возможности. Милко вцепился в меня сразу, я еле выкрутилась и вырвалась. Смогла принести только вот это… Но зато и примерять не надо, верно?
Катя посмотрела на то, что было у Уютовой в руках, и залилась безмолвными слезами.
Ах, как ей не хотелось быть такой глупой и сентиментальной, до ярости, до остервенения не хотелось!
А это отвратительное бабское «рёвство» (слово новое изобрела!) рвалось из нее с того самого момента, как в лобовом стекле воропаевской машины возникло и стало неумолимо приближаться огромное здание из стекла и бетона, «бастион тамплиеров».
Но что же делать, если она с вызывающей дрожь дурацкой, никчемной нежностью проводит даже вот по этим вентилям для холодной и горячей воды!
Что делать, если во всём, что ее окружило, что подступило к ней опять вплотную, остались и живут до сих пор крохи ее разбившегося сердца?
Катя-Катерина, принцесса африканская. Нимфа, вышедшая из Нила, сияя чешуей. Куда делось твое взращенное, выпестованное мужество? Выпало вместе с тобой из машины в весеннюю лужу да там и осталось?..
- Ох я трусиха, - вырвалось у нее. – Трусиха, трусиха!
- Нет! – горячо воскликнул Эцио Аудиторе.
- Трусиха. Не то что ты и твой Винченцо…
- Ты не трусиха! – ребенок рассердился, и в этой своей рассерженности был очарователен, как маленький разбушевавшийся полководец, воинственно гремящий доспехами. – Ты же пришла. Ты не сбежала! Вот если бы сбежала…
- Катенька, ты что так расстроилась? – огорчилась и Ольга Вячеславовна. – Из-за этого, да? Ну так я унесу, поищу другое…
- Не надо, что вы, - Катя решительно вытерла ладонью мокрое лицо. – Что я как купчиха, которой наряды подносят, а она носик морщит. Я звонила Павлу Олеговичу, сказала, что задерживаюсь буквально на пять минут. Он меня ждет. Ему всё равно, в чем я, ему нужна моя подпись. Спасибо вам большое за помощь.
- Оно чистое, - Уютова протянула ей платье. – Глаженое.
Чистое, глаженое. Коричневое. В горошек. Цветочка за ухом только не хватает.
Теперь Катя смеялась – тоже до слез, а Эцио Аудиторе смотрел на нее почему-то с восторгом.
- Отличный наряд, - Катя весело ему подмигнула. – Мне в нем привычно… важные документы подписывать.
- Иди смело, - напевно, с материнскими нотками в голосе сказала ей Ольга Вячеславовна, мало что понимающая, но интуитивно угадавшая, как и что надо говорить. – Девчонки в «Ромашку» убежали, да и вообще обеденное время, все рассасываются кто куда. Иди мимо ресепшена – и сразу в дверь. Никто тебя не увидит. А мы с молодым человеком найдем чем заняться. Да, молодой человек?..  Я тебя в бывший кабинет финансового директора отведу, он всё равно пустует. Поесть принесу чего-нибудь вкусного из бара. Родителям твоим позвоним. Зарядник нужен… А у тебя телефон какой?
- Черный.
- Фирмы какой? «Самсунг», «Нокиа»?
- «Тутанхамон», - лицо мальчишки вновь осиялось самой лучезарной в мире улыбкой. – Очень редкая марка. У нас и не встретишь. Мне из Египта привезли.
- Неужели? – Катя склонилась над ним, ловя его взгляд. – Какое совпадение, я только что оттуда. Покажешь чудо техники?
- Да ладно, - сыпавшиеся из-под ресниц Эцио искорки погасли. – Я пошутил. «Нокиа» у меня… 

* * *
                 
- Что ты не несешь? – Жданов подступил к Воропаеву настолько вплотную, что даже парок из чашки с кофе скользнул по его лицу. – Ненавижу твою манеру изъясняться метафорами!
- Ненавидь сколько влезет, - Александр холодно, неприязненно от него отодвинулся. – Подальше только отсюда, ладно? Малиновский, уведи этого психа.
- Точно, псих! – Клочкова материализовалась откуда-то из небытия и уперла руки в бока. – Андрей, посмотри, что ты сделал с моим лицом!
В центре Викиного лба цвел пышным цветом лиловый синячище.
- Красавица, - расплылся в довольной улыбке Сашка.
- Кукусики, дядьки и тетьки! – Кристина тоже нарисовалась возле бара с внезапностью тайфуна, заполнив пространство тьмой воздушных шариков. – Наконец-то я вас всех нашла! Что за день – все как сквозь землю проваливаются… Так, все становимся в очередь, получаем подарки!
- Викуся, не плачь, возьми шарик. Вон тот, лиловый, - съехидничал Воропаев, и Клочкова взвыла от обиды.
- Что тут за шум? – к бару подошли Кира и Маргарита.
Как будто все пчелы мира на цветник слетелись!
Жданов отступил. Вид у него был такой, словно он сейчас застонет или закричит.
- Ну я же тебе талдычу – пошли от греха, - прошипел Роман, подхватывая друга за локоть. – Надо выбираться на свет белый. Пока не поздно…
- Мальчики, стоять! Немедленно получили по шарику! – распорядилась Кристина. – Вот вам – два синеньких!
- Спасибо, что не голубеньких, - пробормотал Малиновский.
- Андрей, вы куда? – у Киры в глазах острая тревога.
- Мы за пальто, - торопливо ответил Рома. – За пальто – и обедать. Сегодня он мой, Кирюша, ладно? Только сегодня. Палыч. Быстро бери у тети шарик, и клеим ласты.
- Что происходит? – спросила Маргарита озабоченно.
- Ничего! – Роман улыбнулся детской и светлой улыбкой. – Всё в порядке, всё замечательно! Жданчик, за мной.
Выдохнул Малиновский, только когда ему удалось наконец отодрать Жданова от пола и увлечь прочь от пестрой громкоголосой группы.
- Ой, беда-беда-беда… - бубнил себе под нос Малиновский, когда они шагали по коридору с синими шариками в руках. – Беда в том, что я знаю это твое состояние, Палыч. В этом твоем состоянии надо вставать в спринтерскую стойку и стартовать вон со скоростью револьверной пули. Ты зачем к Сашке полез с разговорами?
- Что он нес? Про каких-то белых лебедей… Что он имел в виду?
- Ох ты боже мой! Да какая разница? Всё, что ни несет Воропаев, он несет для того, чтобы тебя разозлить. А ты и ведешься! Я тебе беруши куплю, Палыч, специально для визитов Сашеньки, и никаких проблем не будет. Так, мы у цели. У промежуточной. Вот твое пальто, вот мое пальто. Надели и пошли.
Андрей послушно накинул пальто на плечи, но руки в рукава не вдел. Что-то мешало ему это сделать, а он – такое ощущение – даже не понимал, что. А мешала ему веревочка, зажатая между пальцев, к которой был привязан синий, в форме сердечка, шарик.
Рома посмотрел на друга, как на тяжелобольного, с острой жалостью. Вздохнул, развернул его на сто восемьдесят градусов и подтолкнул в нужном направлении. Жданов двинулся в путь, но как-то странно, неровно – как слепой без трости.
Через несколько шагов, в коридоре у кадки с пальмой, Малиновский спохватился:
- Я сигареты на столе оставил. Подождешь минуту?
Андрей задумчиво кивнул. Хотя по его лицу явственно читалось, что смысл слова «сигареты» до него не дошел. И что если бы Рома произнес: «Я забыл зарубить топором Урядова, подождешь?» - Жданов бы кивнул в ответ столь же задумчиво.
Роман вернулся спустя минуту, как и обещал. Пальто Андрея валялось на полу. Синий шарик в форме сердечка торчал над раскидистыми ветвями пальмы, зацепившись за них концом веревки.

8.  «Та, которая в горошек»

Андрей честно ждал Ромку. Не помнил, зачем и для чего, но ждал. Попутно он думал о том, что добровольно загнал себя в «цик с гвоздями» с печатью на крышке «пожизненно» и теперь не знает, как оттуда выбраться, а главное – не приобрел вожделенной уверенности, что выбраться оттуда он желает.
Катя здесь. Надо бежать прочь, покрывая олимпийский рекорд, - твердили ему дни унижений, боли и адского алкогольного забытья. Надо бежать – твердил ему друг Рома и жалобный взгляд Киры. Надо бежать, бежать, бежать без оглядки – твердила ему не поданная накануне на приветствие рука Валерия Сергеевича и темный гнев в его глазах.
Катя здесь. Но это уже не Катя. Эта, пришедшая – уже не может быть прежней Катей!
Где-то она была – все эти дни, все эти ночи. «За границей» - сказал Пушкарев. За какой границей? Звучит как «за гранью». За чертой между прошлым и настоящим.
Про какую такую белую лебедь говорил Воропаев? Жутким холодом повеяло от его слов. Большая, вальяжная, породистая птица, медленно и отрешенно покачивающаяся на волнах. Таких рисуют на открытках, такими иллюстрируют яркие детские книжки. Что-то эталонное, для любованья. Катя?..
Если он, Жданов, чуть не дал себя убить, глуша болью физической боль душевную, то что сотворила с собой она, чтобы выжить?..
А пальма, диваны, картины на стенах, причудливо изогнутые коридоры – всё прежнее, как будто ничего не случилось. И часы вон висят – отсчитывают секунды, как ни в чем не бывало, и ничто не заставит стрелки крутиться в обратном направлении. До того самого мига, когда был открыт люк над пропастью, и можно было еще затормозиться, можно было в него не шагать.
Мысли в голове тоже неслись, как олимпийские чемпионы к своему золоту. Быстро-быстро. Не успел Малиновский дойти до стола, где забыл (сигареты? спички? коробок? топор? мыло и веревку?), как Андрей вдруг погрузился в тот самый миг перед открытием люка. Увидел шагающую по коридору Катю – с папочками в руках, серьезную, сосредоточенную. Ее доверчивые, любящие глаза.
Что это был за день, что за час? Их так много в его памяти-копилке. Можно открывать и перебирать, как бусины или драгоценные камушки. Сыпать из ладони в ладонь, а потом запирать всё в том же составе и количестве, ведь копилка больше не пополнится… ведь нет?..
Жданов торчал где-то между небом и землей в одиночестве и не осознавал, что выглядит глупо в накинутом на плечи пальто и с синим шариком в руке. Вроде какие-то люди сновали мимо него – он будто выключился из пространства и времени, он видел Катю – ту, светлую, с улыбкой, с папочками, с поблескивающими от иллюминации стеклами в круглых очках. Она была, она тоже бесконечное количество раз проходила мимо, то слева направо, то справа налево, меняя кофточку с рюшечками на кофточку с бантиком, синий пиджачок на рыжий, одну косичку на две, заколку с хвостиками на валик под шпильками. Вот так – повсюду ее облик, гас и исчезал, видоизменялся, двигался и уплывал в небытие, и возникал вновь, и это было уже так похоже на сдвиг по фазе, что Андрей остервенело встряхнул головой. Подумав при этом – может, если с размаху о стену, то будет вернее?
Наверное, о стену всё же было бы вернее, поскольку встряхивание не помогло – Жданов снова увидел Катю. На этот раз – в коричневом платьице в горошек, в котором она ездила с ним подписывать договор у Краевича. А потом голосовала у дороги с вытянутой, застывшей в ночном осеннем воздухе тонкой белой рукой. А он ехал к Кире после облома с Нестеровой, злой почему-то и на ту, и на другую. Остановился и подобрал одинокую птаху на тротуаре, неуверенно балансировавшую на каблучках. С рукой этой – как с намокшим пером, не способным к взлету…
С усилием проглотив болючий сгусток в горле, Андрей отвернулся от видения, кляня Романа за то, что тот так долго возится, и тут его посетило осмысление некоей странности: последний «призрак» сильно отличался от всех предыдущих. Какой-то он был более четкий, контурный и рельефный.
Жданов медленно повернул голову в прежнем направлении. Вон лифт, вон люди входят и выходят, Федька коробку с корреспонденцией на плечо водрузил, идет-пыхтит, сосредоточенный такой. Стайка моделей – хи-хи, ха-ха, сумочки на острых локотках, на ходу засунули носики в яркий глянцевый журнал – шумно что-то обсуждают. Два электрика в черных комбинезонах. Спорят, жестикулируют. Провода какие-то на плечах намотаны…
И среди всего этого живого «натюрморта» крохотной веткой – даже не веткой, листом на порывистом ветру – коричневое платье в горошек. Фигурка, движущаяся очень быстро и целенаправленно. Гладкие волосы, полукружия оправы на носу – вид сбоку.
- Цветочка за ухом не хватает…
Вслух Андрей этого не сказал. А может, и сказал. Он не знал, поскольку не выбрался из обморока. Он только знал, что так не бывает. Вон они, стрелки на часах, всё в том же, в правильном направлении ползут, и весна не перетекает в зиму, а зима не переваливается в осень. Такое явление бытия, как это платье в горошек, не повторяется, не возвращается, как невозможно вернуться в детство и обнаружить себя шагающим в строю командиром третьего звена с красным пионерским галстуком на шее!
Но листик летел по живому «натюрморту», Катя шла по направлению к президентскому кабинету в коричневом в горошек платье, и за ухом у нее не было оранжевого цветочка. И вот эта последняя деталь, вернее ее отсутствие, мешало уверовать в то, что это глюк или «горячий, совсем белый» привет от недавнего постыдного запоя. Без цветочка цельность видения разрушилась и всё происходящее стало до дрожи напоминать реальность.     
Пока Жданов обретал почву под ногами после невесомости от неверия собственным зрительным нервам, в которой проболтался невесть сколько времени (по часам – всего минуту), платье в горошек достигло приемной кабинета президента и благополучно в ней исчезло.
А дальше началась фантасмагория. То есть вроде как ничего сверхъестественного с неба на землю не обрушилось, не смешалось в хаосе и на молекулы не разобралось, но при этом Жданов ощутил, что мирно дремавшая вселенная, толком не проснувшись, пустилась в очумелый галоп.
За один миг, без пальто и без воздушного шарика, невесть куда девшихся, Андрей преодолел приличное расстояние, отделявшее его от приемной. При этом он не запомнил, чтобы шел или бежал – нет, он просто взял и оказался у дверей. И рванул прямо в нее.
И наступил конец света.
А как еще назвать последовавшую затем какофонию из грохота, звона разбитого стекла и взвизга, плавно перешедшего в вой?..
Есть люди, которых жизнь ничему не учит. Виктория Клочкова состоит в этом невеселом отряде. Возможно, она даже является его командиром.
Ибо накопленный человечеством опыт гласит – беда одна не приходит. День не задался – будь осторожен, это не твой день, он тебе еще готовит сюрпризы. Если тебя, например, с утра звезданули дверью по лбу – берегись дверей, они на тебя сегодня за что-то осерчали и не простят малейшей неосмотрительности.
- Убилиии! – выла Вика, сидя на полу между подносом и перевернутым кофейником. – Убили, насмерть убилиии!
Можно было, конечно, задать ей резонный вопрос – а как, собственно, можно убить не насмерть и почему она вопит, если она мертвая, но Жданову было не до этого. Он сам был не в лучшем положении после трагического столкновения – тоже на полу, потому что поскользнулся на чем-то склизком, не сразу опознанном как вишневый джем, костюм – весь в белых липких пятнах, не сразу опознанных как остатки сливок.
- Ты не просто псих! – заорала Клочкова, едва осознала, кто стал виновником ее несчастья второй раз за день. – Ты опасен для общества! Тебя надо в клетку запереть! Ооо, моя рука! Что с моей рукой?!
- Жаль, не с языком… - едва слышно пробормотал Андрей. Он стремился как можно быстрее подняться на ноги, во что бы то ни стало – быстрее… но не получалось, уж больно сложная и заковыристая у него была позиция, как у упавшей с верхней полки пластмассовой игрушки. Когда все конечности – в разные стороны, да еще и исчадье ада, принятое когда-то в тяжком бреду секретаршей в его приемную, восседало аккурат на его ботинке и не прерывало  «плач Ярославны» ни на секунду:
- Покалечииил! Ты меня покалечииил!
- Да замолчи ты! – прошипел Жданов.
- Что тут происходит? – раздался сверху негромкий, сдержанный голос Павла Олеговича. – Андрей, что это за акробатика?
-  Какая акробатика! – завела громкий поминальный плач по новой Виктория. – Он мне руку сломал! Я выносила посуду после вашей беседы с Робертом Генриховичем и с… Александром! А он, ОН… уууиииэээ…
- Слезь с моей ноги!
- Не могу!.. Моя рука!..
- Да не руку приподними, а совсем другое место!
- Я прошу вас обоих прекратить этот балаган, - суровый голос Павла стал еще более сух и отстранен, - у меня сейчас важная встреча. Будьте добры, покиньте приемную. А сначала всё тут приберите.
После данного краткого исчерпывающего указания он спокойно вернулся в президентский кабинет и плотно прикрыл за собой дверь.
- «Важная встреча», - сердито фыркнув, проворчала красная, вспотевшая Клочкова. – С Пушкаревой! Явилась не запылилась! Проплыла мимо меня как королева, а чему там плыть! Всё такая же…
- Заткнись… - почти беззвучно выдохнул Андрей.
У него так и не было сил подняться. Стряхнув с пальцев капли сливок, он равнодушно обнаружил глубокую царапину через всю ладонь. Ну да, чашки же разбились…
Господи, о чем он думает?.. Какие чашки?..
Как позорно всё. Как бездарно.
Катя – там, за стеной, за наглухо закрытыми дверями кабинета. Наверное, слышала весь этот шум-грохот, дурацкую возню, перебранку его с Клочковой...
Надо бы хуже, да некуда.
- Что опять случилось? – в приемной нарисовался испуганный Малиновский со ждановским пальто под мышкой. Узрел парочку на полу и присвистнул. – Ёлки ободранные, Палыч. Я же на минуту тебя оставил. На одну минуту!
- Рома, помоги мне встать! – взмолилась Виктория. – Псих сломал мне руку! Несся сюда, как… как… как носорог наэлектризованный!
- Викуся, дорогая, где ты видела наэлектризованных носорогов? – Роман, кряхтя, постарался вернуть ее в вертикальное положение. – Жданчик, родной, ты куда несся? Ты зачем несся? Я тебе где велел стоять? Я тебе на месте в коридоре велел стоять, а ты чего?.. Поднимайся давай. Или тебе тоже подсобить?
- Почему он сказал про лебедь?.. – Андрей отстранил его руку, сел, оперся локтями о колени и взъерошил пальцами шевелюру. В нем верховодил поток сознания, говорил он исключительно сам с собой, но этого не разумел. – Она не лебедь, она в горошек. Она та, которая в горошек, понимаешь?..
Роман и Вика встревоженно переглянулись. Клочкова даже поскуливать перестала.
- Понимаю, - поборов кашлем перехватившее горло, ответил Малиновский голосом человека, который ни черта не понимает вообще. – Прекрасно понимаю, Андрюх. Ты, может, всё-таки поднимешься?.. Мы обедать собирались. Давай пойдем, а? А то такими темпами скоро и ужинать пора будет, а там, глядишь, и завтракать… Интересно, я выведу тебя сегодня из этих треклятых стен или нет?..         
- Моя рука! – завела в пятисотый раз свою жалостливую шарманку Вика. – Она опухла! Вот здесь и здесь! Мне нужна помощь!
- Ром, помоги ей, - опустошенно попросил Жданов. – Отведи куда-нибудь. К доктору, в медпункт, на гильотину... Куда угодно. Пожалуйста.
Роман посмотрел на него очень внимательно. Он конечно, ничегошеньки не понял, кроме одной маленькой четкой детали – ЭТОТ никуда отсюда не двинется. Хоть потоп залей сейчас пространство с четырех сторон, хоть огонь займись с четырех углов. Он никуда не пойдет, потому что… ОНА - ТА, КОТОРАЯ В ГОРОШЕК.
Любопытно, а можно в этом абсурде попробовать не свихнуться?..
- Рома, - завсхлипывала по шестисотому заезду Клочкова. – Мне плохо!
- Пошли, горе горькое, - вздохнул Малиновский, сдавшись. – Держись за меня...

Оставшись наконец в одиночестве, Андрей всё же сумел встать. С его костюма что-то посыпалось – засахаренные кусочки мармелада, пара конфетных фантиков…
Хорош. Красавец просто. Ладони липкие, повсюду пятна. На полу бардак, как после классической попойки с мордобоем и битьем посуды.
Надо банально пойти за веником и совком, а потом в туалет, привести себя в порядок – пришла в голову трезвая мысль. Как пришла, так и ушла.
Он останется здесь, никуда не пойдет, прирастет к этой двери, вот и всё. Ага, вот такой, смешной, заляпанный, никчемный – останется и будет стоять, не покинет это помещение ни на миг, даже под дулом. Катя ведь – там. За дверями.
Это ведь только уйди. Только отступи на минуту, только сделай шаг за порог – и она исчезнет, опять исчезнет, так безоглядно и безжалостно, как только она одна и умеет исчезать.
«Нет уж, дудки, Катенька. Все пути перекрыты. Либо прямо на меня тебе шагать, либо – вниз головой с двадцатого этажа».
Сколько же ты там будешь бумажки подписывать, с папой разговоры разговаривать, пять минут или сто двадцать пять – подумал Андрей то ли с ликованием, то ли с ужасом.
Да без разницы – сколько.
- Ох, боже мой!
Испуганно-удивленный возглас заставил Жданова очнуться. Исходило восклицание от вошедшей в приемную Ольги Вячеславовны. Под подошвами ее туфель захрустели осколки кофейных чашек.
- Что здесь произошло?..
И тут же перебила саму себя – задала следующий вопрос нервно и озабоченно:
- Катя там?
И, похоже, абсолютно не нуждаясь в ответе, решительно подошла к двери кабинета и дернула за ручку.
Запросто подошла – и дернула! А он… топтался в покорном ожидании, паралитик несчастный...
- Катя!.. Простите, Павел Олегович, это срочно… Катюша, ребенок пропал!

9. «Я настоящий»

Так часто бывает – мужчины застывают столбами в ступоре, а женщины быстро, горячо совещаются и энергично начинают действовать.
- Как пропал? – воскликнула Катя, поравнявшись с дверным проемом президентского кабинета. – Куда пропал?
- Я его оставила… на пять минут! – горестно-извиняющимся тоном объяснила Уютова. – Хотела поесть принести и попить… а он взял и исчез! Тут тонкость такая, насчет мобильника… пойдем, я тебе по дороге объясню. Простите ради бога, Павел Олегович! Но уж такое дело – ребенок пропал… найти надо!
- Идемте, - Катерина скупо кивнула и первой устремилась прочь из приемной. Ольга Вячеславовна засеменила за ней, на ходу взахлеб объясняя что-то вполголоса.
И всё.
Были и сплыли. Всё действо заняло, по ощущениям Андрея, половину микросекунды.
Он даже распрямиться толком не успел.
Руку к лицу не успел поднести, чтобы поправить съехавшие на кончик носа очки.
Выдохнуть не успел – так и заглох на вдохе.
Вот в эту жалкую половину микросекунды только успел сфотографировать зрительной камерой Катино бледненькое лицо. Снимок получился дрожащим и размытым, поскольку очки были набекрень. И это было всё, что он получил за свои фигурные кульбиты на щедро сдобренном вишневым джемом полу. За свое ярко выраженное, пугающее окружающих многодневное сумасшествие.
Нет, был еще взгляд Кати. Беглый, скользящий, не задержавшийся на Жданове даже на ту несчастную половину микросекунды. Так скользят взором по пустой стенке или по вешалке для шляп. Тоже пустой.
- Не понял, - очнулся Павел, сыгравший роль второго «столба». – Какой ребенок пропал? Чей ребенок?
- Катин, - хрипло ответил Андрей.
Ну а чей еще, в самом-то деле. Конечно, Катин. Раз Ольга Вячеславовна примчалась именно к ней. Раз сама Катерина побежала стремглав его разыскивать.
«У Кати Пушкаревой есть ребенок. Она пришла с ним в Зималетто, и он пропал. Что тут удивительного, папа?» - мог бы спросить Жданов, если бы был способен произнести такую длинную фразу.
У Кати ребенок. Он пропал. Как только подобие мыслительной деятельности со скрипом возобновилось, Андрей сумел обессиленно обрадоваться. Нет, не пропаже ребенка, а тому, что нашел (читай – притянул за уши) смутную причину, объяснение, почему девушка, по которой он по-прежнему (хватит себя обманывать!) сходит с ума, не обратила на него ни малейшего внимания.
Ну а как же иначе – ведь у нее пропал ребенок! Естественно, ни до чего другого ей не было никакого дела! Это же элементарно!
- Андрей, - с плохо скрытой тревогой проговорил Павел Олегович. – С тобой всё в порядке?
- Да, - лихорадочно блестя глазами, ответил тот. – То есть нет. Ребенок пропал! Надо найти. Я должен помочь…
- Погоди…
- Потом, па. Я потом… Ах да, мусор. Я вымою. Я вытру. Я всё уберу… потом, па!
Договаривал он уже в коридоре, быстренько захлопнув дверь и отрезав себя тем самым от отца.
Ошалело огляделся по сторонам. Голова кругом – как только что из центрифуги.
Катя, Катенька, платьице в горошек. Живая, настоящая. Куда делась?..
Ребенок! У нее ребенок пропал! Его непременно надо найти!
Жданов рванул по направлению к лифту. Его раздирала масса вопросов, среди которых почему-то не было, казалось бы, самого насущного и естественного: откуда у Кати Пушкаревой взялся ребенок?..
Нет, это Андрея нисколько не волновало. Только конкретика: сколько лет ребенку? Мальчик или девочка? Как выглядит, во что одет?.. Ведь по каким-то приметам его надо искать!
Конечно, тут по этажам не так много ребятишек гуляет, хотя и приводят порой сотрудники, которым девать мелюзгу некуда... Но всё-таки!
Жданов затормозил возле пальмы, зацепившись взглядом за одиноко болтающийся на ней синий шарик в форме сердечка.
Шарик, шарик…
Если ребенок маленький, если заблудился в этих бесконечных лабиринтах и испугался, то шарик может его успокоить и даже развеселить. Отличная идея!
- Андрюша, ты куда? – окликнула его издалека изумленная Маргарита.
Но он ее не слышал – с шариком в руке с разбегу ввинтился в кабину лифта, едва успев проскользнуть между съезжавшимися дверцами.

* * *

- Это я, я виновата, - расстроенно повторяла Ольга Вячеславовна. – Я привела его в кабинет финдиректора и велела подключить телефон и сразу же позвонить отцу или матери. То есть я хотела позвонить сама… а он не дал, сказал, что справится самостоятельно. Понимаешь, я видела, что он не хотел звонить. Тянул, медлил. И всё равно настаивала!
- Почему он не хотел звонить? – Катя терла подушечками пальцев налившиеся свинцовой болью виски.
- Откуда же мне знать! Может, боялся, что ругать его будут. Мы же не в курсе, что там у него в семье… Но не хотел звонить – определенно. Попросил меня сок принести и пирожное… Схитрил – теперь это очевидно. Чтобы удрать! И портфель прихватил!
- Но из здания не выходил, - озабоченно добавила Катерина. – Потапкин клянется…
- Этот Потапкин с клятвами с его! – Уютова в сердцах махнула рукой. – Мог и не заметить. Мальчишка шустрый такой…
- Ольга Вячеславовна, не паникуйте. И не казните себя. Он наверняка где-то неподалеку… воин-путешественник. Я его найду. Я привела его сюда, и я за него отвечаю…
- Вместе найдем, Катюша! Я девчонок подключу… ох! Они еще в «Ромашке» наверняка, бла-бла-бла, трещотки!
- Ничего, сами отыщем. Давайте так – вы тут по кабинетам посмотрите, а я по этажам поезжу. Всё, не будем терять времени.
Катя улыбнулась ей бегло и ободряюще и побежала к лифту, вертя на ходу головой в надежде выхватить в толпе маленькую фигурку в черной курточке и джинсах с дырой на коленке.
А лицо полыхало – как поджаривал кто. А в сознании этот же «некто» проматывал кадры с бешеной скоростью, один за другим, сумасшедшие кадры сегодняшней свистопляски.
Эх, Катя-Катерина, принцесса африканская. Какая ты, к черту, принцесса. Ты заяц-русак с пометкой «вульгарис». Тебя затрясло, как этого самого «вульгариса», от лапок до хвоста, как только ты услышала ругань Андрея и Виктории за дверью.
Павел Олегович завел какой-то оооочень серьезный разговор, сидя в солидной позе напротив тебя, а ты хлопала ресницами и не разбирала не то что слов – даже звуков.
А бедный Павел Олегович, не догадываясь, что имеет дело не с Екатериной Валерьевной Пушкаревой, а с зайцем-русаком с пометкой «вульгарис», продолжал и продолжал, а ты видела только его шевелящиеся губы и оооочень серьезные глаза. И сил у тебя хватало на то, чтобы делать в ответ умный вид. Оооочень умный.
А потом возникла Ольга Вячеславовна и сообщила, что исчез Эцио.
И ты, принцесса африканская из племени хохма-уморохма, поднялась и двинулась на негнущихся ногах в приемную.
…И там бы Андрей.
«Ребенок! Я ищу ребенка!»
…Там был Андрей. Какой-то дикий, неопрятный и прекрасный.
«Я ищу Эцио Аудиторе! Я привела в уже чужое для меня здание чужого мальчика, и я обязана его найти!»
…Помятый какой-то. С него что-то то ли стекало, то ли сыпалось. И очки кое-как. Веяло гибелью Помпеи. Или еще чем-то апокалиптическим.
«Дура! О чем ты думаешь!»
…Невообразимо, крышесрывающе прекрасный.
«Идиотка!!!»
Катя ворвалась в лифт красная, как маковое поле, злая и готовая защищаться, как африканское племя, на которое напала банда людоедов из соседней саванны.
И все, кто был в лифте, как-то посторонились с опаской. Отступили к стеночкам…

* * *   

Малиновский сдал охающую и скулящую Клочкову на руки Кире и мрачно посмотрел на часы. Черти сколько набежало, так и не пообедал и лучшего друга, похоже, безвозвратно потерял. По крайней мере, на ближайшее время, пока тут торчит, чтоб ей здоровьица не занимать, Пушкарева в какой-то непонятный ГОРОШЕК. Если, конечно, всерьез прислушиваться к тому бреду, который нес Жданчик. С головой-то у него совсем плохо. Завис, бедолага, как вышедший из строя компьютер, там, под дверями «примадонны», и,  ясен перец,  не отвиснет, пока не получит от нее очередной отлуп, мазохист.
А обычный, голодный, особыми заморочками не обремененный парень Рома почему от этого должен страдать?..
Перекусывать в баре – как-то не комильфо, в ресторан одному тащиться не хочется. Значит, надо найти себе спутника, а точнее – конечно же, симпатичную спутницу. День сегодня нервный, странный какой-то, одна стенающая, повисшая на его плече Виктория чего стоит. Значит, пора вознаградить себя приятной трапезой, может быть, даже – почему бы и нет? – с плавным переходом в ООО «Мотель»…
Значительно повеселев, Роман отправился в мастерскую Милко.
Там было на удивление тихо, все разбрелись куда-то, включая гениального дизайнера всех времен и народов. Одна-единственная девушка разглядывала себя сразу в три зеркала, изящно склонив голову с рыжей копной волос набок.
Кристиночка. Третий день как из Милана. Ох как он удачно зашел!
- Слепы, - негромко и проникновенно произнес Малиновский, включая одну из самых чарующих своих улыбок, - все три зеркала – слепы. Они не в состоянии передать твою неземную красоту, солнце мое незакатное.
Девушка не спеша, величаво обернулась и улыбнулась ему в ответ вполне многообещающе. В богатом воображении Романа уже заиграли красками картинки их предварительных ласк, но тут его тумкнула по темечку удивленно-веселая реплика Кристины:
- Эй, ты чего это меня фотографируешь?
- Я? – изумился Рома и тут же обнаружил, что смотрит она не на него, а куда-то ему за спину.
Обернувшись, Малиновский узрел того, кого меньше всего ожидал увидеть, - черноволосого мальчишку, с которым недавно свел знакомство у лифта.
Пацанчик держал в руках фотоаппарат и выглядел таким серьезным и торжественным, словно собрался читать доклад ученому совету Оксфордского университета.
- Простите, - промолвил он смиренно и учтиво, обращаясь к модели (ни дать ни взять маленький лорд, сиротинушка, воспитанный нянюшкой в духе классического аристократизма, наследник титула и престола). – Вы были  удачно освещены. У вас зеленое платье, а ширма – серого цвета. Это очень красиво. Можно еще снимок?
- Можно, - растерянно кивнула заинтригованная девица. – А ты откуда взялся, папарацци?
Ребенок не ответил – сделал кадр и залюбовался им в режиме просмотра.
- Вы хорошо получитесь на фоне зеленых листьев, - изрек он с сознанием дела, переместив аппарат из горизонтали в вертикаль, поизучав его и вновь вернув в прежнюю позицию. – В естественном освещении.
- Ну ты… вообще… - слов у Кристины, чьи щеки от удовольствия заалели, не подбиралось. – Ты чей, мальчик?
На это Эцио Аудиторе только философски-снисходительно пожал плечами. Мол, что это за вопрос – «ты чей?». На этот вопрос будет уместным гордый ответ: «Я свободен, я ничей». Или еще поэтичнее: «Нет, я не Байрон, я другой…» - и далее, про свободолюбивого странника.
- Можно посмотреть, что получилось? – рыжеволосая «рыбка» с любопытством  потянулась к фотоаппарату, отстранив со своего пути Романа. – Ух ты! Здорово. Классно фотографируешь!
- Спасибо, - с достоинством ответил мальчуган. – Но это вы классная, а я только щелкнул.
- Ох…
Кристина взрыхлила ему черные волосы, чмокнула в бледную щечку и удалилась, задернув за собой штору, крайне довольная.
Обалдевшему Малиновскому оставалось только проводить ее взглядом.
- Парень, - задумчиво и угрюмо побормотал он.
- Что? – невинно спросил Эцио, пряча фотоаппарат в школьный рюкзак.
- Ничего. Похоже, ты у меня только что девушку отбил.
- Да? – ребенок сосредоточенно, с невозмутимым личиком воевал с неподдающейся молнией. – Вашу девушку? А я думал, вам моя мама нравится.
Рома постарался приклеить нижнюю челюсть к верхней, глядя на мальчика во все глаза.
- Пацан… ты кто?
- Эцио, - продемонстрировал мальчик идеальную улыбку, сверкнув озорно черными алмазами. – Эцио Аудиторе.
- Это что… компьютерный персонаж, да?
- Я настоящий, - с тихим, металлическим вызовом ответил мальчуган.
- Ну да, - Малиновский испытал жгучий, не понять на чем основанный стыд. – Да, конечно. Прости. А… что ты тут делаешь? Где твоя мама?
- У нее дела, - Эцио быстро отвел взгляд.
- Хм. Дела, говоришь. А ты, значит, пока у нее дела, гуляешь на свободе и девочек фотографируешь?
- Я изучаю обстановку, - спокойно сообщил ребенок. – План местности. Пути для отступления. Выгодные позиции для обстрела противника. ЧуднО тут у вас всё. Много-много людей, ходят туда-сюда, друг на друга не смотрят. Заходи кто хочешь, делай что вздумается. А стражник только один. На такую-то махину! И тот – безоружный.
- Вы бы с Потапкиным друг друга поняли, - усиленно подавив смех, кивнул Роман. – Извини, если тебя разочарую, но у нас мирная компания. Мы ни с кем не воюем. Спорные вопросы решаем путем переговоров. Разве это не лучше – без кровопролития?
- Великий Альтаир тоже так говорил, - мальчуган нахмурился, глянул исподлобья. – Его обманули. Перемирие было ложным. На лагерь напали. Почти всех мужчин перебили, а женщин и детей забрали в плен.
- Да-да, - Малиновский постарался добавить скорби и сочувствия в голос. – И твою маму – тоже.
- Это было позже, - Эцио посмотрел на него снисходительно, как на несмышленыша, и накинул рюкзачок на плечи. – Намного позже. Века проходят, а ничего не меняется. Война – везде. Я хочу подняться на крышу.
- Ч-чего ты хочешь? – не врубился вследствие слишком резкой смены темы Рома.
- На крышу. На самую высокую точку башни.
- Э, э, приятель, я бы не советовал, - забеспокоился Малиновский. – Это опасно, и вообще… что скажет твоя мама?
- Она будет очень рассержена, - вздохнул ребенок.
- Вот! – обрадовался Роман. – Видишь!
- В самой настоящей ярости. Она спросит вас: как вы могли отпустить меня одного и не сопровождать при подъеме?
- Здрасьте, - забормотал Рома. – А я-то при чем? У меня совсем другие планы, я хотел…
- До свидания, - вежливо попрощался с ним Эцио и бодро зашагал к выходу из мастерской.
- Вот чертенок… - Малиновский употребил еще несколько крепких словечек про себя и устремился следом. – Стой! Ладно, упрямец, идем вместе, только не отступай от меня ни на шаг! - и добавил уже другим, мечтательным тоном: - Надеюсь, твоя мама оценит… по достоинству…

0

3

10. «Особые приметы»

Воропаев хихикал. Мрачно и беззвучно, про себя. Всё-таки вокруг были люди – человек семь или восемь в лифте. Он шагнул в кабину, намереваясь покинуть здание, и наткнулся взором на Катю Пушкареву, которая тоже ехала вниз.
Пока лифт спускался, Александр не мог, разумеется, заговорить с девушкой, только сардонически посмеивался. Она глянула в его сторону только один раз – абсолютно равнодушно, нахмуренная, явно озабоченная чем-то другим. И это отнюдь не прибавило ему настроения. Что может быть хуже игнора? Вот гнев или ненависть – другое дело. Подобными эмоциями по отношению к себе Саша с удовольствием подпитывался.
- Екатерина Валерьевна! – окликнул Воропаев, едва они достигли первого этажа, дверцы разъехались и Катя куда-то устремилась. – Уделите мне одну минуточку вашего драгоценного времени!
- Я не могу, - бросила она на ходу отрывисто. – У меня ребенок пропал!
Сбила этой фразой его напрочь с язвительного настроя. Он так хотел от души поздравить ее с возвращением былого облика! С этим платьицем в горошек «а ля пятидесятые», с привычными окулярами. Сказать, что она – самый страшный оборотень, которого ему приходилось встречать в Зималетто. И что, оказывается, по весне не только гадкие утята превращаются в белых лебедей, но и наоборот – лебеди в утят, этот процесс обратим и бесконечен, вот такие в природе случаются нетривиальные явления.
- Ребенок? – растерянно переспросил Александр. – Какой ребенок?
- Мальчик, которого вы сбили.
- Во-первых, я никого не сбивал. Во-вторых – зачем вы притащили его сюда?
- Вам не понять, - Катерина беспомощно оглядывалась по сторонам. – Господи! Ну куда он подевался? Я всё уже обежала!
- Послушайте, он же не грудной младенец, - хмыкнул Саша. – Решил пойти домой – и пошел себе. Вы-то тут при чем? Лучше скажите – вы подписали доверенность на Жданова-старшего?
- Я не успела. Мальчик пропал…
- Какая прелесть, - разулыбался Воропаев. – Ну я же говорил! Это судьба, Екатерина Валерьевна. Это знак! Я приверженец теории, что знаки – они повсюду. Не надо было вам сюда идти. Надо было обдумать мое предложение. И еще, оказывается, не поздно!
- Вы… - голос у Кати дрогнул, но взгляд – нет, она смотрела в упор и с вызовом. – Вы абсолютно ничего не понимаете, а самое страшное – не чувствуете. Не мешайте мне, пожалуйста!
- Да погодите вы, - он с досадой преградил ей путь. – Дался вам этот мальчишка! Что с ним могло стрястись такого, по-вашему, ужасного? Что у нас тут – маньяки-насильники бродят?
- Он мог заблудиться в таком огромном здании. Неужели не ясно?
- Говорить-то он умеет или нет – вы выяснили?
- Умеет. Еще как…
- Ну так включите разум! Если бы парень заблудился – он бы спросил, как куда пройти и где вас найти. Люди кругом! Он сбежал – это же очевидно. Видимо, вы напугали его… хм… еще больше, чем колеса моего автомобиля. Шучу, не обижайтесь!
Катя и не думала обижаться – она хотела только избавиться от его общества и возобновить поиски.
- Пропустите меня.
Воропаев быстренько обошел ее с другого боку – непобежденный внутри него Наполеон не желал сдаваться.
- Ну хорошо, а если я отыщу мальчишку, раз это, черт побери, так важно, вы согласитесь обсудить… гхм… наши с вами дела? – спросил он вкрадчиво.
- Вы мне сделку предлагаете? - разозлилась Катерина.
- Да, - расцвел Воропаев – он любил деловые подходы.
- Знаете что…
Девушка даже воздуху запустила побольше в легкие, чтобы высказаться от души длинной, непрерываемой тирадой. Но ее оборвали на вдохе – возбужденным возгласом издалека:
- Катерина Валерьевна! Катенька!
К ним спешил чуть запыхавшийся Потапкин с телефоном наперевес – прямо как с саблей.
- Катенька! – повторил он радостно, когда приблизился, взирая на нее с умилением, как на кондитерское изделие в соблазнительной упаковке. – Какая вы… Катенька!
Видимо, таким неуклюжим способом Сергей Сергеич выражал восторг, что снова видит прежнюю, привычную его глазу  Пушкареву.
- Катенька, Андрей Палыч сейчас звонил! Просил вас задержать, если вы тут! А я вас увидел издали и сообщил ему, что вы как раз тут и есть! Он нашел ребенка! Он едет с ним сюда! – выпалил охранник причину своего взбудораженного состояния.
- Нашел… - Катя задохнулась.
У нее в классическом смысле слова подкосились ноги. Возникло непреодолимое желание схватиться за какую-нибудь опору. И даже было неважно, что ближайшей к ней опорой являлась рука Александра. Который не преминул пробурчать себе под нос:
- Ну вот… Прыткий наш пострел и здесь поспел…
А Катя смотрела на дверцы лифта, обоих лифтов сразу, и не понимала – леденеет в ней кровь или разливается жаром. Но с температурой тела явно что-то делалось – кажется, она каталась по ртутному столбику. От плюса к минусу. И сердце. Оно билось везде. В каждой клетке, в каждом атоме – по крохотному колотящемуся сердцу.
И вот дверцы одного из лифтов разъехались, Катерине показалось – плавно и заторможенно, как в замедленном кино, и появился Андрей.
На руках у него был ребенок. Возрастом тянул годика на два, а то и меньше. В розовом комбинезончике. Кудрявенький, волосы светло-русые. В пухлой ручке – синий шарик в форме сердечка. Круглая мордашка – такая восторженная, как будто он отправился в самое веселое и захватывающее в мире путешествие и еще никогда ему не было так комфортно, как на руках у этого большого дяди.
Жданов тоже выглядел счастливым до одури. Глаза полыхающие, смятенные.
- Вот, Кать, - выдохнул он. – Бегал по производственному этажу. Потерялся.
- Патияйся, - радостно подтвердил малыш.
- Вы не волнуйтесь, - торопливо добавил Андрей. – Он не плакал. Я ему шарик дал.
- Салик! – ребенок ликующе подергал за веревочку.
- Вы… вы с ума сошли? – пролепетала Катя, едва смогла реанимировать речевую функцию.
- В смы… в каком смысле? – растерялся Жданов.
- Где вы ЭТО взяли?! – почти прокричала она в панике.
И тут захохотал Воропаев. Наконец-то он мог это сделать с удовольствием, от души и в голос.
- Ой, держите меня, - он буквально захлебывался, заходился в смехе. – Только сегодня и только в Зималетто – бесплатный клоун на манеже. Маньяков-насильников у нас не наблюдается, зато кое-кто занимается киднеппингом… просто профессионально!
- Замолчите! – яростно осадила его Катерина. – Андрей Палыч, это не тот мальчик. Это… это…
- Это вообще девочка! – совершил открытие Потапкин. – Костюмчик-то – розовый!
- Дееевоська! – самозабвенно протянула малышка.
- Жданов, тебе на пенсию пора, - Саша застонал от хохота. – Ты уже мальчика от девочки отличить не можешь – всё, финита!
На Андрея было больно смотреть – ужас и разочарование запечатлелись на его бледном лице в равной пропорции.
- Так я не знал… - пробормотал он. – Я не знал – мальчик или девочка, я искал потерявшегося ребенка…
- Правильно, берите этого, Екатерина Валерьевна, - не унимался не в меру развеселившийся Александр. – Какая, собственно, разница? Андрей Палыч так старался!
- Давайте скорее его вернем, - Катя взяла себя в руки. – Ее, то есть. Скорее, пока сюда милиция не нагрянула!
Жданова не надо было уговаривать – он развернулся и почти бегом устремился к лифту, Катерина – следом за ним.
- Ииииии! – заверещала девчушка, пребывающая в полнейшем восторге от такой быстрой «езды».

…Опять лифт, опять чужой народ вокруг, и у Кати голова – как будто в ней карусель бешеная вращается. Радовался только ребенок на руках у Андрея, лопотал что-то, теребил шарик, а двое оцепеневших взрослых смотрели куда угодно, только не друг на друга. И было в этом что-то запредельно невыносимое, напоминающее острый обоюдный приступ клаустрофобии. А кабина тащилась, по ощущениям, так медленно, как девяностолетний старец с полиартритом.
На производственном этаже, слава богу, никто не метался с воплями «Караул, ребенка украли!» и не бегали кинологи с собаками. Зато попавшаяся им навстречу девушка Соня, та самая соседка Жданова по «швеизму-моторизму», ахнула в изумлении, уставившись на ребенка в руках бывшего президента:
- Ой… Это же Инкина!
- Что значит – Инкина? – мрачно, отрывисто поинтересовался Андрей. – Это фамилия такая?
- Инны Павленко дочка, Машка. Ой… а где сама Инка?..
- Вот и я интересуюсь! – прогромыхал он угрожающе. – Просто ужас как интересуюсь – что за бедлам, почему тут бесхозные маленькие дети по коридорам ходят! Тут швейное производство или детская площадка?!
- Пласядка! – возликовала кроха. – Деськая!
- П-простите, - щеки Сони стали густо-малиновыми, словно именно она была виновата в произошедшем, а заодно и во всех остальных человеческих грехах. – Инка за отпускными собиралась в бухгалтерию, а Татьяна Павловна не любит, когда к ним в кабинет с мелюзгой заходят…
- И что – это повод, чтобы отправлять эту самую мелюзгу гулять на все четыре стороны?!
- Андрей Палыч, тише, - попыталась утихомирить его Катя, по инерции, как пыталась утихомиривать прежде его взрывной, громоподобный нрав. – Напугаете ребенка…
Ребенок, правда, и не думал пугаться – увлеченно пытался прицепить шарик за веревочку к дужке ждановских очков.
А горе-мамаша уже спешила к ним, и вот она-то как раз была перепуганной вусмерть:
- Простите, ради бога, Андрей Палыч! Я… я… вот на секундочку, на минуточку буквально… честное слово! Она у меня обычно на месте сидит, никуда не уходит!.. Детка, иди сюда, иди к маме на ручки… Отпусти дядино ухо!
- Дядя! – заупрямилась Машка, вцепившись мертвой хваткой в лацкан его пиджака. – Хацю к дяде!
Соня и еще одна подоспевшая на шум швея пришли нерадивой матери на помощь, и втроем они кое-как отодрали девчушку от Жданова, сыпля наперебой пламенными извинениями за причиненное беспокойство. Ребенок заливался горючими слезами и рвался назад к большому дяденьке.
- Женщина растет, - хихикнула на это Соня и вновь стала пунцовой.
Андрей имел вид еще более потешный, помятый и взъерошенный, чем после фатальной «стыковки» с Клочковой в дверях приемной.
Наконец страсти подзатихли, и три кумушки увели ревущую в три ручья Машку, в кулачке которой была прочно зажата веревка с болтающимся на другом конце синим шариком в форме сердечка.
И это был ужасный миг. По наступившей резко тишине, по отсутствию вблизи других людей, по напряженному, неловкому молчанию.
Жданов достал из кармана платок и стал дрожащими пальцами вытирать стекла очков, тоже не понять чем заляпанные.
- Извините меня, Катя, - выдавил он наконец непослушным, чужим, даже ему самому незнакомым голосом. – Я хотел как лучше. Хотел помочь. Увидел – ребенок без присмотра. Спрашиваю, не потерялся ли – кивает утвердительно. Ну я и… Конечно, надо было выяснить всё сначала… А я, как идиот… И где только голова была. Простите.
- Ничего страшного, - она тоже выдала какую-то чужеродную, хрипловатую тональность. – Всё же обошлось. Спасибо… что пытались помочь…
И снова мучительная пауза, и уже невыносимо прятаться за протиркой стекол – сколько же их тереть, до дыр, что ли?.. Андрею захотелось исчезнуть, превратиться в дым и рассеяться в пространстве – настолько он казался себе убогим и жалким.
И при этом он не мог отступить, отойти. Даже на полшага. Привязанный, приклеенный к этому шелку в горошек – намертво. И когда Катя тихо произнесла: «Мне надо идти» - и медленно направилась к лифту, Жданов пошел за ней. Как будто она вела его за поводок и двигаться в каком-либо ином направлении у него не было никакой возможности.
А в лифт (приговорены они сегодня к этому лифту?), кроме них двоих, желающих садиться не было, словно все разом повымирали или умчались стремглав подальше, как от очага опасной инфекции. И чтобы новый, еще более безжалостный прилив клаустрофобии его не раздавил, Андрей собрал в кулак ошметки мужества и, откашлявшись, заговорил  быстро и по-деловому:
- Катя, я помогу вам найти ребенка. Вы только сориентируйте меня поточнее – кого мы ищем? Знаете, как в угрозыске. Рост, вес, цвет волос, одежда. Особые приметы… Родинки, там…
Девушка молчала, не поднимая головы, и Жданову вдруг показалось, что она улыбается. Чуть сердце у него от счастья, в которое не смел поверить, не взорвалось – она улыбалась! Нет, не губами – чуть-чуть только ожило в их уголках, и еще из-под опущенных ресниц – золотистые, светлые блики.
Или он слишком хотел в это верить? Или очки недостаточно хорошо протер, как ни старался?..
Наверное, это всё же был оптический обман, поскольку заговорила Катя вполне серьезно, без намека на шутливость, ответив после паузы на вопрос:
- Мальчик семи лет. Черноволосый. Особые приметы… На вас похож, Андрей Палыч.

11. «Потолковый лампогрыз»

- Похож на меня? – Жданов в замешательстве помотал головой, он уже пытался таким образом в этот фантасмагорический день избавиться от наваждения. Правда, безуспешно. И глупо добавил: - В каком смысле?
- В прямом, - Катя пожала плечами, и опять тень улыбки (обман оптики?) скользнула по ее лицу. – Ольга Вячеславовна говорит – вылитый. Как ей не верить? Она ведь помнит вас ребенком.
Вот тут самое время было Андрею разозлиться. И спросить хмуро и требовательно: «Какого черта?»
Ну в самом деле – издеваются над ним сегодня, что ли? Сговорились – свести с ума? Это что – наказание за все его прегрешения? Кем-то с блеском срежиссированный спектакль? В котором участвуют все, все поголовно, и только он один, жертва розыгрыша, бегает по Зималетто с круглыми глазами и ничегошеньки не понимает?
И вот это платье в горошек – всего лишь костюм для исполнительницы главной роли? (А где цветочек за ухом? Цветочка за ухом не хватает!..). А треп про белую лебедь – это всего лишь текст для исполнителя мужской роли второго плана: чуть в отдалении – Сашка Воропаев с ухмылкой через всю физиономию. А разноцветные шарики, разбитая посуда – реквизит, бутафория. И синяк у Клочковой на лбу – ненастоящий. Нарисованный!
Вот такой бред пронесся в голове Жданова, когда он собирал хоть какие-то слова для внятного ответа. Вернее, для вопроса, того самого сакраментального, животрепещущего вопроса: какого черта?! Что происходит вообще? О каком мальчике речь? Кто на кого похож, кто кого разыскивает, кто за кем гонится, при чем тут белая лебедь, куда она улетела, если вообще была, и не тяжкий ли это сон с примесью сюрреализма и абсурда?..
Пока Андрей собирал звуки в кучу, чтобы выстроить из них хоть какую-то мало-мальски внятную изобличительную  фразу, лифт мягко дрогнул и остановился на родном офисном этаже, и утомленные дверцы опять лениво разъехались.
- Катяаааааа!!!
Многоголосый хор оглушил, вверг Жданова в оторопь и усилил ощущение апокалипсиса. А вопил всего-навсего женсовет, успевший вернуться из «Ромашки» и узнать от Уютовой потрясающие новости: пришла Пушкарева! Не одна – с ребенком! Который пропал! Ооооо! Это же надо срочно, срочно, СРОЧНО обсудить!!!
Жадные руки выдернули Катю из кабины лифта, как репку из грядки, и вмиг светлый горошек на коричневом фоне утонул в пестром, переливчатом, полыхающем многоцветье, снабженном мощным звуковым сопровождением.
Дамочки верещали на высоких нотах, перебивая друг друга, как будто участвовали в соревновании, чей голос пронзительнее. Вопросы «зачем», «когда», «отчего», «почему», сыпались как конфетки «Эм энд Эмс» на головы осчастливленных любителей сладкого. Если не побояться оглохнуть и добросовестно прислушаться, то в сорочьем галдеже можно было вычленить нотки смысла. А именно:
А) Дружный женсовет безумно рад Катиному приходу, «мы так ждали, так ждали, так ждали, ой, а почему ты в этом платье???!!!»
Б) Катя немедленно обязана рассказать, где она была, с кем была, зачем была и для чего была – с поминутным отчетом.
В) У Кати есть ребенок, а Ольга Вячеславовна ничего не объясняет, как интересно, как безумно интересно!!! (Варианты «родила давно и скрывала» и «только что взяла сиротку на усыновление» выкрикивались по очереди и боролись друг с другом с равными шансами победить).
Г) Ребенок немедленно будет найден, поскольку женсовет – это страшная сила, сейчас здание будет перевернуто, поставлено с ног на голову, разобрано по плиточкам, кирпичикам, щепочкам (нужное подчеркнуть)…
Андрей тоскливо отступил в сторону. Он чувствовал себя бессильным перед этим трещащим сообществом, подобным разрушительному урагану. Он даже не мог гаркнуть им, чтобы замолчали и тотчас же рассосались по рабочим местам, поскольку больше не являлся их непосредственным начальником. А Катя… Катя утонула во всем этом «оперении» и гвалте, обернулась только на миг и посмотрела так непонятно, так коротко. И он потянулся за этим взглядом, чтобы почитать его и отчаянно постараться понять…
Но тут на него обрушилась Кира. Неожиданно, сбоку, порвав и развеяв по ветру «пакт о ненападении» и установленное между ними зыбкое перемирие.
- Жданов, ты издеваешься?!
Прошипела вопрос на ухо, обдав горячим дыханием.
- Кир…
- Ты ведешь себя… как идиот! Об этом уже гудит всё Зималетто. Как ты носишься по коридорам, невменяемый. Как ты людей калечишь. Как ты детей воруешь!
Источники информации сразу стали ясны. «Людей калечишь»: пламенный привет от Викуси. «Детей воруешь»: столь же пламенный - от Воропаева.
- Это из-за Пушкаревой, - Кира продемонстрировала недюжинное логическое мышление. – Из-за нее ты себя в юродивого превратил! Я для тебя… А ты… Не-на-ви-жу!
Она толкнула его острыми кулачками в грудь с невиданной силой – так, что он о стену спиной ударился. И умчалась, сверкнув безупречно уложенным налакированным локоном.
Андрей принял этот выпад смиренно. Он бы обязательно покаялся и попросил прощения, если бы ему дали такую возможность. А если бы захотели напялить на него смирительную рубашку – сам протянул бы руки, чтоб удобнее было надевать и затягивать за спиной узел.
Он виноват – он любит Катю Пушкареву. Вяжите его, вяжите.
Жданов обернулся и посмотрел в сторону лифта, разыскивая взглядом родной светлый горошек на коричневом фоне. Но там никого уже не было – стая зималеттовских гарпий увлекла Катерину в неизвестном направлении.
Кажется, опять проигрыш. По всем фронтам.
Только пришел к такому выводу – и разлился трелью мобильный телефон в нагрудном кармане.
«Катя», - подумал он с глупой, волнительной надеждой.
«Кира», - подсказал насмешливый разум. 
Но оказалось – оба варианта мимо. «Роман» - отобразил черные буковки экранчик.
- Палыч… ты где?..
Ну и голос у Малиновского. Как будто его догнали злобные демоны, окружили и уже достали острые трезубцы. И позволили сделать последний звонок.
- В Караганде, - осторожно ответил Андрей. – А ты?
- Палыч… Я не знал, - выдала ему панически трубка в ухо. – Я правда не знал, что так ее боюсь!
- Секундочку, - Жданов отделил себя от стены, на которую его швырнула Кира, и попытался сделать глубокий вдох, чтобы прояснилось в голове. – Внятно, Ром. Кого ты боишься?
- Высоты.
- Выс… Какой, к дьяволу, высоты, ты о чем?
- Нет, я знал, - торопливо и нервно, проглатывая окончания у слов, заговорил Рома. – В какой-то степени знал – мне всегда было дискомфортно, даже когда с гор катался на лыжах… ну, ты помнишь! Но одно дело – горы, склон, плавный спуск, почва под ногами. А другое – когда высотень и… обрыв!
- Какой еще обрыв? – оторопело пробормотал Андрей. – Ромка, ты пьешь, что ли? Или так по-дурацки шутишь? Мне не до шуток сейчас – честно.
- Мне тоже! – вскричал Малиновский. – Я на крыше! Точнее – под крышей! Сижу тут на лестнице, как… как потолковый лампогрыз!
- Под какой… крышей?..
- Под какой! Центра! Делового! Где мы с тобой работаем! Работали… Да не, всё еще, типа, работаем… Под родной, короче! Чтоб ей…
- Вот именно - короче, - рассердившись, Жданов шумно выдохнул. – Ты потом дорасскажешь, куда тебя понесло и зачем, «скалолазка моя», ладно? Мне не до этого. Пока.
- Подожди! – оглушил его друг зашкаливающими децибелами. – Подожди, не бросай трубку! Послушай. Такое дело… Помнишь, я тебе про женщину рассказывал, которая мне сегодня понравилась… у лифта? Когда ты стахановца в пошивочном цехе изображал. Помнишь?.. Таинственная незнакомка со следами катастрофы.
- Ну, - нетерпеливо поторопил его Андрей, смутно что-то такое невнятное припомнив и борясь с сильным желанием надавить на кнопку отбоя и избавиться тем самым от ненужных ему бредовых подробностей.
- Ну вот. Она с сынишкой была, с бойким таким пацаненком. И я тут случайно на этого пацаненка набрел. То есть он на меня набрел… То есть… Тьфу! В общем, не суть важно. Я не знаю – то ли этот малявка гипнотизер, то ли его мамочка меня так заинтересовала… Не представляю, что на меня нашло, Андрюх, клянусь! Но мальчишка меня раскрутил подняться на крышу. Ловко так раскрутил – я и глазом не успел моргнуть! Не, я соображал, конечно. Думал – там закрыто и заварено всё на фиг – поднимемся, упремся в потолок и спустимся обратно. Ан нет! Там люк, блин, открыт! Засадить надо того, кто в этом здании за крышу отвечает. Открыто там – лезь не хочу!
- Ну, открыто, - Жданов по-прежнему ничего не понимал и раздражался всё больше от пустой и бессмысленной, на его взгляд, болтовни. – И что? Найди виновного и отдай под суд за несоблюдение техники безопасности. Проблема-то в чем?
- В мальчишке! – возопил Рома. – Он туда забрался – за здорово живешь, а я не могу. Ну реально не могу, Палыч! Голова кругом и состояние полнейшей паники. Натуральная фобия. А эта мелкота меня не слушается – хихикает оттуда, сверху, и не спускается! Я же как бы этот… ответственный, раз с ним потащился. Жданчик, умоляю! Поднимайся сюда, помоги этого стервеца с крыши достать. Ну прочухает его мать – что она со мной сделает, а?.. Пожалуйста!  Ты же, это… альпинизмом занимался…
- Ром, если честно, мне сейчас некогда твои косяки исправлять, - Андрей всё оглядывался по сторонам в поисках Кати. - Может, лучше в МЧС позвонить?
- Да какое МЧС! Не надо шума, ради бога! Надо, чтобы мать пацана ничего не узнала!
- Странный ты выбрал способ понравиться женщине, Малиновский. Они ведь просто обожают, когда их детей на крыши затаскивают…
Жданов осекся. Сперва его прошило с ног до головы, как электрическим ударом, затем разлившийся по телу жар сменился ледяным ознобом.
- Погоди, - сдавленным голосом произнес он. – Сколько мальчику лет?
- Лет? Да откуда я знаю. Семь-восемь. А по мозгам – все восемнадцать, вот не вру! Уникальный кадр! Говорит мне, например…
- Ром, - перебил Андрей. – Он на меня похож?
- Чево? – опешил Малиновский.
- На меня он похож, спрашиваю?.. 
- Палыч, - Роман ухмыльнулся, - ты, конечно, известный московский ловелас, никто не спорит, но вот так в каждом ребятенке искать следы своих шалостей… Гхм… А ведь и правда – есть что-то. Чернявенький такой пацанчик, симпатичный, шустрый. Блин, а я еще подумал – кого он мне напоминает!
- Сиди там, - распорядился Жданов. – Не двигайся. Я иду.

* * *

Эцио Аудиторе печально смотрел на Москву с невиданной высоты. У него был взгляд Маленького Принца, не нашедшего свою планету. Почему-то именно так определил для себя Андрей, когда поравнялся с мальчиком и встал рядом.
Ребенок совсем не удивился его появлению. Глянул внимательно, пристально, серьезно. И продолжил сосредоточенное изучение мира, распростертого у его ног.
- Не боишься? – выдержав паузу, спросил Жданов.
- Я ничего не боюсь, - спокойно ответил мальчуган.
- Но ты ведь сбежал. Разве сбегает тот, кто ничего не боится? – мягко, осторожно спросил Андрей.
- Я не сбежал. Я только немножко попутешествовал. Совсем чуть-чуть.
- За тебя очень волнуется… - Андрей запнулся. Не мог же он сказать – «мама». Она ведь не мама ему. А кто?..
- Катя? – ребенок явственно расстроился. – Но у нее ведь важное дело.
- Видишь ли… твое исчезновение вызвало серьезный переполох. Дело пришлось отложить.
- Из-за меня?..
- Ну да. Чему ты удивляешься? Взрослым свойственно волноваться за детей. Ты разве не в курсе?
Эцио опустил голову. Заметно было, что он переживает.
- Я извинюсь перед Катей, - твердо сказал он. -  Она очень хорошая. Я колено поранил на улице – дорогу перед машиной перебегал… И Катя привела меня сюда. Только я не думал, что она будет волноваться. Когда есть важные дела – про детей забывают.
«Неправда», - хотел возразить Жданов, но слово застряло в нем, так и не претворившись в звук. Что он знает про взаимоотношения детей и взрослых? С позиции ребенка – уже не помнит. С позиции родителя… не довелось. По крайней мере, пока.
- Красивый вид, правда? – решил переменить Андрей тему.
- Так себе графика, - огорошил его ответом мальчуган. – Слабовата.
- Ну… в общем, где-то ты прав. Не слишком выразительные краски. Зато это – жизнь, а не экран на мониторе. Настоящая жизнь, какая есть.
- А откуда вы знаете? – опять вверг его в ступор ребенок.
- Что… знаю?
- Что это – жизнь? Настоящая?
- Ну как же… Мы ведь ходим по этим улицам. Живем в этих домах. Едим, спим…
Аргументы вдруг показались Жданову крайне неубедительными. Не то он говорит.
- Любим реальных людей, - продолжил он. – Реальных, понимаешь? Не нарисованных.
- А если эти люди – предают, а нарисованные – нет? – Эцио посмотрел на него снизу вверх ясными темными глазами с отсверком какого-то драгоценного камня. – Разве тот, кто предает, - настоящий?..
Андрей понял, что не знает, как ответить. Любая фраза, самая логичная, заведомо показалась фальшивой.
- Вы здесь главный? – неожиданно спросил мальчик.
- Я? – очнулся Жданов. – Нет. Уже нет.
- Уже опять да, - со знанием дела сообщил Эцио. – Катя возвращает вам бастион. Она мне сама сказала.
- Не мне. Моему отцу.
- Значит, вы – сын главного?
- Да. Получается, так. Я всего лишь сын главного.
- Неплохой статус, - важно изрек мальчуган. – Перспективный.
- Думаешь?
- А то. Кровные узы. Мне вот, например, вряд ли доверили бы войско, не будь я потомком великого Альтаира. Бастион будет ваш – точно вам говорю.
- Спасибо, друг, ты меня утешил, - Андрей развеселился. – Только ты не знаешь моего отца. Одних кровных уз тут будет недостаточно. Надо еще потрудиться.
- Это само собой. Выиграйте пару битв хотя бы. Пленных берите побольше. Совсем хорошо, если найдете священную книгу империи. Народ будет вам доверять.
- Что ж, дельные советы, - улыбнулся как-то странно растроганный, растревоженный Жданов.
Ребенок тоже ему улыбнулся – не слишком уверенно, но тепло. Протянул ладошку:
- Эцио Аудиторе.
- Андрей Жданов. Очень приятно. Можно на «ты».
- Пойдем к Кате, - предложил паренек, легко приняв это «ты» второй раз за день.
- Люди, - раздался от люка жалобный голос Малиновского, - мы спускаемся или нет? Я уже примерз к этой лестнице! Я холодный и голодный! По потолку ползу, лампочку грызу! Лампогрыз потолковый, зималеттовский…

12. «Так себе графика»

На ресепшене сидел понурый Коротков. Женсовет отсутствовал как класс, даже отголосков галдежа не было слышно.
- Мне надо в туалет, - сообщил Эцио, едва они вышли из лифта.
- Ром, сходи с ним, - попросил Андрей. – Только не окажитесь в результате, ради бога, на этот раз в каком-нибудь подвале.
- Не могу гарантировать, - покосившись на мальчика, пробурчал Малиновский. – Этот рыцарь без доспехов меня с ума сведет.
- Я гарантирую, - солидно кивнул ребенок. – В подвал не полезем.
- А куда полезем? – хмыкнул недоверчиво Рома.
- Я вас догоню, - Жданов подмигнул ребенку и пошел к столу.
При его приближении Федя встрепенулся, выпрямился – по привычке, как перед начальством.
- Федор, ты видел Катю?
- Пушкареву? Она с девчонками. Бегают… туда-сюда. Пацана какого-то ищут.
- Если опять будут пробегать – скажи, что нашлась пропажа.
- Аааа, так это вот этот? – Коротков уставился вслед удаляющимся Роману и Эцио. – Это Катин родственник, да? Племянник… эээ… двоюродный? Или братишка?.. Этот…
- Троюродный, - подсказал Андрей. – А почему сразу родственник?
- Так, это… переживает она шибко. За чужого-то так не переживают, - озадаченно побормотал Федя.
Жданов промолчал. Отвечать ему, собственно, было нечего. Он сам ничегошеньки не понимал. За чужого вроде как и впрямь так не переживают. Вот и ему этот пацанчик – никто. А уже тревожно – не придумает ли опять какую-нибудь каверзу. Нянька из «потолкового лампогрыза» - та еще…
Малиновский мялся возле дверей в туалет. Добросовестно стерег подопечного.
- Слушай, Палыч, - взбудораженно зашептал он, едва появился Андрей. – А мальчишка и правда на тебя похож! Давай спросим, как его маму зовут. Может, это какая-нибудь твоя бывшая?..  Пришла в Зималетто алименты требовать?.. Хотя стоп – с кем она тогда сейчас встречается? С твоим отцом, что ли? Слушааай! А может, это не твой сын, а твой брат?.. Незаконнорожденный?.. Может, Павел Олегович… того?..
- Еще что твое богатое воображение подскажет? – мрачно осведомился Жданов. – Ах, ну да, ты же у нас любитель индийских мелодрам. В конце оказывается, что они – брат с сестрой, и далее – зажигательные танцы.
- Жданчик, ну а факты-то куда девать? Он похож на тебя! Павел Олегович всё же вряд ли замешан… Давай вспоминай, с кем ты крутил семь… восемь лет назад. Ооо! Разве ж ты упомнишь! Ты был юн и горяч, и вокруг было столько девиц… И как вычислить ту самую? Ух, потрясающая история. Готовый сценарий к фильму. Семь лет назад в городе Москве родился один мальчик… 
- Я родился в Бразилии, - прозвучал за спинами мужчин спокойный голос Эцио. Он стоял в дверях и напяливал на себя рюкзачок.
Жданов и Малиновский растерянно переглянулись.
- В Бразилии? – икнув, переспросил Рома. – Где много-много диких обезьян?
- Мои родители там работали, - мальчуган шутку не поддержал. – Целых три года. Я родился – и вскоре меня увезли в Москву. Девятимесячным.
Паренек обнаружил шнурок на одном из ботинок развязанным и присел, чтобы устранить «неисправность».
- Палыч, - шепнул другу на ухо Роман, - ты был лет восемь назад в Бразилии?
Андрей отрицательно покачал головой. Он не был в Бразилии. Вообще никогда. Да ясно было сразу, что это бред полный – насчет их родства. Поэтому и изумило, что кольнуло острое, жгучее, ни на чем не основанное разочарование.
Когда они шагали все втроем по коридору (Эцио чуть впереди), Малиновский возобновил свой тихий, настойчивый бубнеж – прямо Жданову по темечку:
- Палыч, по-моему, это очередная буйная фантазия – насчет Бразилии.
- Не похоже, Ром.
- Да этот маленький амиго сочиняет, как дышит! То он с тамплиерами воюет, то у него маму в плен забирают… Кстати, насчет мамы. Жданчик, умоляю, не говори ей по крышу.
- Хочешь сохранить хорошую мину при плохой игре?
- Я хочу понравиться интересной женщине, как ты сам заметил. Что тут противоестественного?
- Ничего, что у этой женщины, по идее, муж есть?
- «Муж», «муж»… Муж, как известно, объелся груш. Если он, конечно, не волшебник – вот тут предупреждать надо.
- Говоришь – интересная женщина… А в чем она была одета?
- Эээ… Что-то очень белое под пальто. Правда, в пятнах… Да я не помню. Я ж ее не разглядел. Я ее ПОЧУВСТВОВАЛ! А почему ты спрашиваешь?
Андрей, посмеиваясь, сомкнул ресницы. Нет, Ромка, ответа  ты не дождешься. Уж сюрприз – так сюрприз.
А Малиновский уже и не нуждался ни в каких ответах. Он оторопело пролепетал:
- Палыч, ущипни меня. У меня дежавю…
Катя бежала к ним навстречу. За ней шумной пестрой стаей несся женсовет.
- Ну что же ты, - Катерина опустилась перед мальчиком на корточки. – Ну что же ты так, что же ты…
Внятно говорить у нее не получалось, а глаза под стеклами очков были огромными и влажными. Она эту влагу торопливо попыталась стереть, и в результате очки сначала съехали, а потом упали ей на колени. Девушка их поймала, зажала в руке и почему-то засмеялась.
- Прости, - сказал Эцио негромко и уткнулся лбом в ее волосы.
И даже женсовет как-то сразу затих, притормозив на деликатном расстоянии.
- Так вот ты какой горошек имел в виду, - пробормотал Роман в состоянии частичного коллапса мыслительной деятельности. – А почему Пушкарева пацана обнимает?.. А почему…
Тут он замолк, ибо коллапс из частичного перешел в обширный, и Рома Малиновский превратился в Изваяние Ромы Малиновского.
- Прости, - покаянно повторил ребенок. – У тебя были дела. Я просто попутешествовал. Вот этот дядя, - кивок в сторону «изваяния», - проводил меня на крышу. Но ты его не ругай, он такой смешной. И он меня не бросил.
- Я не буду ругать, - заверила Катя торопливо.
- А Андрей меня с крыши увел, - добавил мальчуган.
Расставил приоритеты – про одного «этот дядя», а другого – по имени. Такой очевидный выбор маленького сердца.
- Спасибо, - произнесла Катерина беззвучно, одними губами, посмотрев на Жданова и вновь вернувшись взглядом к Эцио. – Ну и как там, на крыше? Красивый вид?
- Серый. Так себе графика.
- Ох ты господи… - она вздохнула с понимающей улыбкой и поправила ему чубчик.
Ей хотелось сказать – весна, тает снег, превращаясь в тусклое с чернотой серебро, оттого и серые краски. Но ведь они случаются и другими, когда мир цветет всеми оттенками радуги и солнце заливает лужайки…
Только вот какая-то явная беда случилась у нее с формулированием мыслей вслух. Наверное, оттого, что вся она была наполнена растерянностью и изумлением – что с ней происходит? До глубинной боли ей дорог этот почти незнакомый мальчик. Ей даже кажется, что она носила его под сердцем и укачивала, крошечного, на своих руках. Разве так бывает?..
- Проголодался, путешественник? – пожурила мальца по-доброму Ольга Вячеславовна.
- Ага.
- Ну что ж, пойдем бар опустошать. Кааать. Костюмчик твой готов. Просто идеален. Наденешь?
- Потом…
- Что за стихийный митинг? – к группе людей незаметно приблизился Павел Олегович. – У нас в компании сегодня какой-то день катастроф.
Женсовет, узрев хоть и спокойное, но строгое лицо начальника, конфузливо попятился. Цепочкой потянулся к ресепшену, что-то бормоча с преувеличенной озабоченностью про неразобранную корреспонденцию.
- Надеюсь, все нашлись, все целы? – поинтересовался Жданов-старший.
- Да… всё в порядке, - ответила Катя, поднявшись.
- Значит, мы можем продолжить, Екатерина Валерьевна?
- Конечно.
- Я жду вас в своем кабинете.
Уходя, Павел обогнул скульптурное изваяние имени Романа Малиновского, так и не пошевелившееся. Оглянулся, посмотрел с удивлением, пожал плечами. День катастроф – иначе и не скажешь.
- Вот, - Эцио достал из кармана мобильник, глянул печально и протянул его Кате. – Звони.
- Катя, у вас встреча, - прорезался глухой голос у Жданова. – Давайте я позвоню. Ты не возражаешь? – спросил он у мальчика.
Тот помотал головой. Не возражал. Андрей взял телефон.
- Кого лучше набрать?
- Там забито, - не поднимая головы, сообщил ребенок тихо, как будто не слишком желал, чтобы его расслышали. – «Виолетта». Это моя мама. Если она будет недоступна – тогда «Вадим». Это мой отчим.

Толпа рассосалась, и про Малиновского все забыли. К тому моменту, когда он наконец отмер, вокруг уже никого не было. Пустовал и бар – набрав всяких вкусностей, Ольга Вячеславовна увела мальчишку куда-то на пиршество. За ними увязался и женсовет, вмиг забывший про неразобранную корреспонденцию, – Амура прихватила бутылку вина, а Пончева, раз пошла такая пьянка - коробку зефира в шоколаде, а диета никуда не убежит, диета будет завтра.
Именно к бару направил свои одинокие стопы Роман. Сел и убитым голосом попросил водки. Потому что мир свихнулся, мир перевернулся, и этот факт надо было запить чем-то крепостью не ниже сорока градусов.
Таинственная и прекрасная незнакомка превратилась в Катю Пушкареву.
Но пил Ромка не из-за этого и в потрясении был – не из-за этого.
А из-за того, что, перестав быть незнакомкой, Катя Пушкарева не перестала быть таинственной и прекрасной. Вот в чем был свих мира, и вот в чем была его перевернутость.
Когда очки соскользнули с ее лица и она зажала их в кулачке и засмеялась, Малиновский ослеп, оглох, наполнился вакуумом и повис, по ощущениям, над пропастью, подцепленный крюком за воротник. Вот так болтался без всякой страховки и моргал.
Потому что – ну так же не должно быть. Кате Пушкаревой не полагается быть прекрасной и таинственной, как не полагается летом сыпать снегу, а незабудкам расцветать в декабре. В жизни должно быть что-то устоявшееся, незыблемое – уклад, порядок. Яблоко – круглое, морковка – продолговатая, а никак не наоборот. Если всё примется на глазах деформироваться, видоизменяться, вставать с ног на голову – это что же такое начнется? Это же хаос начнется, кутерьма и сумятица. В магазинах расхватают спиртное и будут повально глушить собственную ошалелость и задаваться дурацкими, неразрешимыми вопросами. Например, откуда у Кати Пушкаревой взялись эти бездонные глаза, наполненные темным золотом, когда она смотрела на ребенка?.. Или почему идиотское платье в горошек, над которым он ржал всего лишь несколько месяцев назад, сидит на ней сегодня по-королевски, подчеркивая мягкую, теплую женственность фигуры?..
Караул, тоскливо подумал Рома и залпом осушил рюмку.
- Кукусики, дядька, - рядом с ним на табурет взгромоздилась Кристина с красным шариком в руке, также в форме сердечка, видимо последним оставшимся после раздачи. – Чем балуешься?
- Водкой.
- Мне тоже. Пятьдесят, - отдала она распоряжение бармену. – Где твой друг? Где этот негодный дядька? Я хочу развеять его по ветру одним древним филиппинским ритуалом!
- Ооо, - с философским пониманием кивнул Малиновский. – Развей и меня заодно. Вдруг полегчает. Летать – это же так прекрасно.
- Там Кира – вся в слезах! – продолжила кипеть негодованием Кристина. – А Вика – вся в синяках! Ходят ужасные слухи! Будто бы Жданов… - она понизила голос и, быстро оглядевшись по сторонам, склонилась к Роману. - …нежданно-негаданно обзавелся дитем. То ли похитил, то ли на стороне нагулял. Одни говорят – что девочка, другие – что мальчик. А Капитолина Парамоновна из планового отдела утверждает, что детей у него двое, от разных мам. Правда, насчет мам она не уверена. Может, говорит, и от одной, но от иностранки. То ли из Эфиопии дамочка, то ли из Индонезии. Это что же  такое в мире делается?!
- Да ужас, - скорбно согласился Малиновский. – Давай выпьем, Кристиночка. Еще нам по пятьдесят, пожалуйста.
- Я не могу успокоиться! Я вся на нервах! Дай мне сигарету. Выйдем на улицу, там подымим.
- Да ладно. Сегодня и здесь можно. Такой день. Дети появляются как грибы после дождя. Уйдем – не дай бог рождение третьего пропустим. Чего там интересного, на улице? Так себе графика…

Андрей, сидя на диване за пальмой, нашел в списке контактов мобильника Эцио Виолетту. Номер набрал со своего телефона. Выслушал гудков десять, прежде чем ему ответил женский голос:
- Слушаю вас!
Красивый голос, глубокий, сочный. Порывистый такой. Хотя так чаще всего говорят о натуре человека. Но тут по голосу возникла ассоциация – порывистость.
- Добрый день. Меня зовут Андрей Жданов. Я звоню по поводу вашего сына.
- Ивана? – ее тон не дрогнул, не выдал испуга.
- Ивана?.. Ну да. Видимо, Ивана. Он называет себя Эцио. Вы не волнуйтесь, с ним всё в порядке.
- Раз вы звоните – значит не в порядке, - произнесла женщина после крохотной паузы. – С Иваном не бывает – в порядке. Что случилось?
- Небольшое происшествие, он поранил коленку. Ничего серьезного, ему оказали помощь. Сейчас он у нас в офисе, это компания Зималетто. Знаете такую?
- О да, - нотки уважения прозвучали в ее голосе. – Мы живем неподалеку. Но знаю я вас не поэтому. Образцы вашей новой коллекции – в моем гардеробе.
- Приятно это слышать, - вежливо сказал Жданов. Хотя ему совсем не было приятно. Росло глухое, непонятное то ли раздражение, то ли отторжение. – Так вы приедете за сыном?
- Я смогу… - Виолетта несколько секунд что-то прикидывала. – Смогу приехать через два часа. Вас не обременит его присутствие?
- Совсем нет.
- Благодарю.
И она отсоединилась первой…

13. «А при чем тут Снеговик?»

- Ты да я да мы с тобой, ты да я да мы с тобой. Здорово, когда на свете есть друзья… - почти слаженно, почти в унисон, а главное – самозабвенно пел разогретый вином женсовет. И радовался тому, что в Зималетто так много коридоров и закутков, в которых стоят уютные мягкие диванчики, на которых можно с таким душевным комфортом расположиться.
Нет, они слегонца обнаглели, эти дамочки – разумеется, и прекрасно это осознавали. Но как же не воспользоваться случаем, когда выдался такой странный, такой нестандартный и головокружительный день? Как же не обсудить офигенные, обалденные, крышесрывающие новости?
Когда первый куплет был пропет, женсоветчицы смолкли в задумчивости, и посыпался, как град о крышу, бойкий обмен мнениями.
- Катька родила ребенка в семнадцать лет. От Жданова. Он ее бросил, конечно. И спустя годы она пришла и устроилась в Зималетто. Специально. И придумала ему какую-то каверзу. Помните скандальный совет директоров? Там Жданова сняли с треском. Это была Катина мстя за то, что бросил ее беременную! Железно – всё сходится!
- Неа, не всё. Жданов что, Катю не узнал, когда на работу принимал?
- Именно. Она маскировалась! В балахоны свои и в очки! Ольга Вячеславовна говорит – Катька сегодня явилась как королева. Хорошенькая, говорит, вся с ног до головы! Только в лужу маленько упала. Переодеться пришлось.
- Она имя с фамилией свои тоже маскировала?
- Зачем? Жданов что, у всех, с кем спит, фамилию спрашивает? Я тебя умоляю!
- Допустим. Но где она ребенка прятала? Мы же были у нее дома!
- Господи. Да какая разница – где. У бабушки в Сокольниках. У тетки в Марьино. Тыща вариантов! Естественно – она не хотела, чтобы мы его видели. Мы ведь сразу заметили бы! Что он… ммм… нашего Андрюши – копия.
- Ой, ну, похож, конечно. Но я бы не сказала, что копия. Красивый мальчик, темненький, выразительные черты лица… Но не копия же.
- Ну разумеется, не клон! Но ведь похож! И Катя с таким ребенком приходит в Зималетто! Да тут всё ясно – как дважды два четыре!
- Я вот только не понимаю, откуда эти разговоры, что у них еще и дочка есть? Маленькая, годика полтора…
- Да это сочинил воспаленный мозг Капитолины Парамоновны из планового отдела! Это ж главная зималеттовская сплетница, у нее на языке, наверно, живого места нет от мозолей!
- Я не от нее слышала! Я от Люськи Гулькиной слышала! Она своими собственными глазами их видела в лифте – Катю и Жданова с девчушкой на руках!
- Да как это возможно?! Он что… еще раз с ней переспал – и опять не узнал?!
- Так Катька, наверно, снова переоделась! У нее, видать, так ловко это выходит – прямо иллюзионистка!
- А дочку она тоже у тетки в Сокольниках прятала?
- В Сокольниках – бабка! Тетка – в Марьино!
- Да какая разница!
- Блииин!
- Надо еще раз Ольгу Вячеславовну порасспросить. Насесть на нее. Она знает больше, чем мы. И молчит!
- Это Катька ее настропалила не болтать. Однозначно!
- Эххх…
После новой задумчивой, выразительной паузы плавно потек второй куплет:
- Ты да я да мы с тобой, ты да я да мы с тобой. Землю обойдем, потом махнем на Марс…
- Я тоже хОчу мАхнуть на Марс! – Милко нарисовался из-за угла неожиданно и стремительно, как всегда – очаровательно недовольный всем белым светом, и нарушил относительную гармонию слегка фальшивящего хора. – Прямо сЕйчас – на Марс! Подальше отсюда! В этой компании все сОшли с Ума! Никто не рАботает, кроме мЕня и лифта, но это бы ничЕго – это как всЕгда! Но все носЯтся, как обЕзьяны по джунглям, с безумными лицАми, кого-то тЕряют, кого-то нАходят, без кОнца что-то падАет и рушИтся! В одном кОнце плачут, в дрУгом хохочут, тут – прОсти господи – пОют! А в баре сИдят Кристина с Ромио и пьют водку. Это не модный дом, это дУрдом! Что я тут делаю?
- Да ладно вам, Милко, - Шурочка подняла бутылку на просвет, потрясла ее. – Тут еще осталось с полбокала. Будете?
- Ооо! – он страдальчески возвел очи к небу, то есть глаза к потолку. – А ну раздвиньтесь, нЕгодные!
И бухнулся аккурат между Пончевой и Амурой.
- Объясняйте мне немедлЕнно, что проИсходит, иначе я пОвешусь вон на тех жалЮзи! – пригрозил Вуканович.
- Это секрет, - пролепетала Танюша.
- Какой сЕкрет? Где сЕкрет?
- Что у Жданова с Пушкаревой – дети, - тут же убила «секрет» на корню Татьяна и с опозданием прикусила язык.
- Да? – дизайнер не упал в обморок, а взял из рук Кривенцовой бутылку и отпил из горлышка. – И много?
- Двое! - выпалила Тропинкина и получила тычок в бок от Светы.
- Ага, - кивнул он. – У Жданова с ПушкАревой – дети, а Милко шьет теплые шарОвары для китОбойцев.
Вуканович захохотал так, что заикал. Приступ икоты ему пришлось запивать остатками вина из бутылки.
- Девочки мОи, - выдавил он, борясь со смешанным с кашлем смехом, - лучше пойте. А то в сумАсшедший дом поедете первыми. Я сам вызОву брИгаду. Вы что, коллЕктивно балУетесь галлюциногенами?
- Какие галлюциногены! – вскричала с негодованием Пончева. – Факты! Фак…
Вместо повторения слова «факты» у Тани получилось коротенькое англоязычное ругательство, поскольку Амура успела зажать ей ладонью рот. Остроглазая гадалка первой узрела вынырнувшего из того же угла, из которого возник несколько минут назад Милко, Андрея Жданова.
Он скользнул коротким взглядом по живописной группе и спокойно спросил:
- Где ребенок?
- Который именно? – ляпнула Тропинкина.
Это она не подумавши, конечно. Ляпнула, получила второй тычок от Локтевой и лицом стала «с нашим знаменем цвета одного».
- То есть… я хотела сказать…
- Она хотела сказать, что мальчик в бывшем кабинете Ветрова, - бойко закончила за нее Шура. – Ему Ольга Вячеславовна там компьютер включила. Он сытый, поел, попил… вы не беспокойтесь!
- Спасибо, - столь же невозмутимо поблагодарил Жданов и отошел от диванчика.
Женсовет и Милко приковались взорами к его удаляющейся спине.
- Как мальчик? – несчастным голосом с нотками суеверного ужаса пробормотал Вуканович. – У нЕго и правда есть мальчик?.. И втОрой – тоже? Мальчик и мальчик?..
- Мальчик и мальчик – это у Новосельцева, - нервно хихикнула Татьяна. – А у нашего – мальчик и девочка!
- Ну погодите, мы же ничего не знаем толком! – что-то похожее на проблеск разума обнаружилось в Светлане. – Надо всё выведать у Кати. Надо припереть ее к стенке!
Остальные дамочки согласно оживились:
- Ооо, мы узнаем!
- Мы выведаем!
- До последнего фактика!
- Катька сознается!
- Она же наша подрууугааа!
И вскоре возобновилось почти слаженное, почти не фальшивое и мечтательное:
- Ты да я да мы с тобой. Ты да я да мы с тобой. Нас не разлучит никто и никогда…
А так и не вышедший из фрустрации Милко машинально поднес опустевшую бутылку к губам и подсвистывал  в горлышко в унисон мелодии.

* * *
   
Эцио сидел в бывшем кабинете финдиректора на подоконнике и чертил в задумчивости что-то пальцем на стекле. Какие-то линии, овалы и квадраты. Четкий профиль на фоне серого неба – пышный черный чуб, довольно крупный носик и пухлые губы.
- А я думал, ты за компьютером сидишь, - приблизившись к окну, Андрей до упора отодвинул жалюзи.
- Там ничего нет. Только пасьянсы, - вздохнул мальчуган. – Пасьянсы – это скучно. В них нет живых людей.
- Послушай, - осторожно произнес Жданов, присев рядом, - ведь во всяких там бродилках, стрелялках и прочих… там же тоже живых людей нету. Нет, я тебя понимаю – это увлекательно очень. Я сам, знаешь, люблю выпускать обоймы во всяких компьютерных чудищ. Особенно когда злюсь. Агрессию таким образом выплескиваю. Но это ведь…
- Ненастоящее?
Ирония прозвучала в голосе ребенка, и мало было в этой иронии детского. И без того темные глаза Эцио Аудиторе как будто стали еще темнее и уже без алмазного сверканья.
- Мы уже говорили с тобой про настоящее, - добавил он. – Там, на крыше.
- Я тебя не убедил, да?
Мальчик неопределенно повел плечами. Похоже, не слишком хотел продолжать этот разговор. Чертил и чертил себе пальцем с увлеченностью работающего над сложным проектом архитектора.
- Скоро приедет твоя мама.
Эцио кивнул. Без каких-либо явственно определившихся эмоций на лице.
- Я попрошу ее, чтобы она тебя не ругала, - поколебавшись, добавил Жданов. – Всякий может попасть в неприятную ситуацию на дороге.
- Она не будет меня ругать, - уверенно откликнулся паренек. Поразмыслил, склонив голову перед незримым рисунком, и добавил сбоку что-то волнообразное. Довольно улыбнулся, как будто видел воочию «начертанное на холсте».
- Что ты рисуешь? – Андрей никак не мог избавиться от тягостного ощущения, что не может настроиться на одну волну с этим необычным ребенком. И от удивления, что ему почему-то так важно на нее настроиться.
- Наброски для нового уровня, - сообщил Эцио, не теряя ни грамма сосредоточенности. – Подход к бастиону перекрывают два рва. Вот тут и тут – каменные ловушки. Всё поле под прицелом, пробраться почти невозможно. Надо еще усложнить. Чтобы было совсем невозможно. Только я всё равно проберусь.
- Так ты сам сочиняешь новый уровень в игре?
- Ага. Те, что были, я уже прошел.
- А можно еще спросить… Ты Снеговика когда-нибудь лепил?
Мальчик не сразу, но оторвал взгляд от стекла. Глянул настороженно, сумрачно.
- А при чем тут Снеговик?
- Да это весело. Мы всем двором лепили, с пацанами. Ну, и девочки тоже крутились. А мы перед ними важничали. Кто круче шар скатает. Такой коллективный Снеговик получался. Украшали тоже все вместе. Кто морковку тащил из дома, кто ведро на голову. А один мальчишка что учудил – парадный пиджак своего отца приволок и галстук. Правда, таким раскрасавцем наш Снеговик недолго простоял – отец мальчишки выскочил из подъезда с криком, а мы все – врассыпную, с хохотом. Тут же нашего Снеговика и раздели. А бабушка одной девочки сама шарфик старый вынесла. Никто, сказала, не носит, так пусть хоть польза будет. Такой и стоял Снеговик – в шарфе клетчатом. Вот были в войну сыны полка, в у нас был – Снеговик двора. Общий. Все его оберегали…
- До весны, - сказал Эцио.
- Что? – увлекшийся воспоминаниями Андрей не сразу заметил перемену в мальчугане. Что слушает тот его, отвернувшись и уже не чертя пальцем по стеклу, а скребя по нему ногтем – как будто уничтожая какие-то лишние штрихи.
- До весны стоял Снеговик ваш, - пояснил ребенок, выговаривая слова слишком отчетливо, словно говорил с кем-то слабослышащим или плохо владеющим русским языком. – А потом растаял – и нет Снеговика. И все забыли.
- Да нет же, - Жданов растерялся, - это…
- Это настоящее? – перебил его мальчик с внезапным отчаянием. – Когда был, а потом взял и исчез – это, по-твоему, настоящее?..
Он плакал, мужественный воин Эцио Аудиторе, потомок великого Альтаира. Нет, конечно же, не ревел громко, и даже бледное лицо не исказилось гримасой. Пара слез вытекла из-под ресниц, и он тут же ожесточенно вытер их рукавом.
Огорченный и плохо соображающий, чем обидел или расстроил ребенка, Жданов машинально и искренне потянулся к нему, взял его ладошку, мучительно ища какие-то верные слова, но его опередил мягкий голос:
- Эцио…
Катя. Сколько же она находилась необнаруженной тут, в кабинете, что услышала, что успела понять?.. Стояла она совсем близко – и всего лишь окликнула, всего лишь позвала, но как-то так тепло и тихо, что маленький рыцарь стремительно прижался влажной щекой к коричневому в светлый горошек платью.
И ладонь свою из руки Андрея при этом не выдернул.
Продлилась эта странная, трогательная сцепка троих совсем недолго. Паренек высвободился и продемонстрировал взрослым сухое лицо и задорные темные глаза-алмазы. Какие слезы – говорил его лихой цветущий вид. Какие сантименты? Он же не девчонка сопливая.
- В Антарктиде хорошо Снеговиков лепить, - выдал с важным видом креативную идею Эцио. – Они там не тают. Никогда…

* * *

Кристина закусывала водку тонкими французскими крекерами. Тонкие французские крекеры почему-то закончились раньше, чем водка. Сделав очередной глоток, Воропаева потянулась пальчиками к блюдцу, обнаружила его пустым, удивилась, подумала секунду и занюхала жесткий русский напиток воздушным красным шариком.
- Ммм, - протянула она блаженно. – Французские духи, мои любимые. Я надушила ими шарики, чтобы доставить людям радость. Доставлять людям радость – это так прекрасно. Ты согласен, Ромио?
- Ага, - откликнулся с умилением Малиновский. И тоже понюхал шарик.
Бармен покосился на нетрезвую парочку с испугом и продолжил с удвоенным рвением натирать бокалы.
- Ромио, - проникновенно продолжила Кристина после паузы, - ты бы поехал со мной в Синелезию?
- К-куда? – Роман закашлялся, поперхнувшись последней крекерной крошкой.
- В Синелезию.
- Может, ты хотела сказать… в эту… как ее… Силезию?
- Я вами удивлена, мужчина, - надулась Воропаева. – Если бы я хотела сказать – в Силезию, я бы так и сказала – в Силезию. А я сказала – в Синелезию!
- Прости, дорогая, - покаялся Малиновский. – У меня по географии был трояк. Я слабо себе представляю, где эта самая волшебная точка на карте, обозначающая… вот то, что ты сейчас произнесла.
- Карта! – Кристина закатила глаза. – При чем тут эта скучная карта! Она давно меня не удовлетворяет. Там больше нет мест, которые по-настоящему взволновали бы мою душу! Синелезия – это страна моих грез, я выдумала ее сама. Там, ты знаешь… сплошная синь. Куда ни глянь – синь, синь, синь! И беззвучие. То есть там нет иных звуков, кроме дивной музыки волн и одной-единственной скрипки. Ты поехал бы со мной… туда?
- Хоть сию секунду, - поклялся Роман, допил водку из своей рюмки и снова нюхнул шарика. Подумал и уточнил: – Хотя нет, не сию секунду. Сегодня вечером футбол по телеку, Лига чемпионов. Вот завтра, прямо с утра…
- Ооо, - разочарованно простонала она. – Как же мне не хватает одного краткого, пламенного, безрассудного «да»! Увы… я не та, кому говорят такое безоговорочное «да». Ваш вкус, золотые ребятки, испорчен этим длинноногим и волооким глянцем с журналов… Вот таким, например!
Обернувшись, Воропаева с горестным укором кивнула в сторону лифта, откуда только что вышла молодая женщина в интенсивно-бордовом, цвета подсохшей крови, пальто. Высокая, статная, в черных сапогах-ботфортах и с черной замшевой сумкой наперевес. Волосы у нее тоже были смоляными, длинными, сияющими. Немного утяжеленные, но безупречные черты идеально и ненавязчиво подкорректированного косметикой лица.
- Опа, - пробормотал Малиновский, уставившись на незнакомую диву.
- Что и требовалось доказать, - скорбной гримаской Кристина отразила обиду и боль уязвленного сердца.
- Да  не, - отмахнулся Рома. – Она же, это… - тут его пробило на нервический смех. – Вот ёлки оборванные… Смотри, она на Палыча похожа. Ой, я всё понял! Все новички, являющиеся сегодня в Зималетто, сговорились быть похожими на Палыча. Просто карнавал однотипных масок какой-то. А эта фемина, кстати… Красивая, да. Очень. Но ты понимаешь, Кристиночка, какой ужас со мной приключился… Я ее НЕ ЧУВСТВУЮ…
- Простите, - женщина меж тем остановила Федора, попавшегося ей навстречу. – Где я могу найти Андрея Жданова?..

Отредактировано Амалия (2015-11-27 16:21:44)

0

4

14. «Только самолетом можно долететь»         
         
- Здравствуйте. Я – Виолетта.
Черноволосая красотка в бордовом пальто вошла в бывший кабинет финдиректора в тот момент, когда Жданов, Катерина и мальчуган хохотали. Это был пик приступа мало на чем, с точки здравого рассудка, основанного веселья, виновником которого явился Эцио. То ли для того, чтобы доказать, что ничуточки он не расклеился и по-прежнему всё тот же задорный и бравый парень, то ли действительно увлекшись возникшей идеей, ребенок принялся вдохновенно развивать тему «Снеговик в Антарктиде». При этом он обнаружил склонность к актерству – даже не в плане способностей, а в плане потребности во внимании и одобрении «публики». Словно разыгрывал мини-спектакль, пряча под ресницами озорные огоньки до тех пор, пока у него получалось сдерживать сперва улыбку, а потом и смех. А начал он очень серьезно, даже трагично:
- Вот бывает же такая болезнь, когда человек не может жить без горного воздуха? Или без морского? Ну, кашляет, задыхается… умереть может! Такая болезнь, такая… называется… эээ…
- Туберкулез? – неуверенно предположил Андрей.
- Туберкулез! – обрадовался подсказке ребенок. – И его тогда везут в горы или к морю, этого человека. Чтобы он жил. Правильно?
- Правильно, - подтвердила железную логику Катя.
- Или вот еще – у человека аллергия на… на… - Эцио лихорадочно поискал пример. – На тополиный пух! Вот прямо страшеннейшая аллергия. Он сразу весь раздувается и опухает… вот так!
Мальчик надул щеки и вытаращил глаза. А потом и язык высунул, изображая припадок.
- Ужас, - констатировал Жданов, пока еще не позволяя себе разулыбаться, хотя и с трудом.
- А вокруг… - Эцио выразительно раскинул руки. – Сплошные тополя. На каждом шагу –  тополь, как назло! И что тогда остается делать?
- Уезжать туда, где нет тополей, - ответила на «пятерку» Катерина.
- Никаких тополей! – возликовал паренек. – Ни одного самого жалкого, самого задохлого тополька. И пожалуйста – живи!.. Но это для примера, а вообще-то я про Снеговика. Вот слепил ты Снеговика. День лепил, два лепил, упарился. Классного слепил! Шарф, ведро, морковка – все дела. Стоит, все радуются, скачут вокруг него. Играют с ним. А по весне он взял и начал таять. Ну, как будто у него аллергия на весну, болезнь такая… И что?
Ребенок перевел с одного взрослого на другого хитренький, выжидательный взгляд.
- Спасать надо, - пробормотала Катя.
- Увозить, - подхватил озадаченно Андрей.
- Да! – бурно одобрил ход их мыслей Эцио. – Увозить! В Антарктиду. Он там сохранится до новой зимы. И вернется – такой же, прежний. С тем же ведром и шарфом!
- Гениально, - задумчиво заключил Жданов. – А везти-то как? На оленьей упряжке?
- Мы че, древние? – фыркнул пренебрежительно мальчик. – Боинг зафрахтуем, морозильную камеру в него погрузим – и вперед.
Андрей и Катерина быстро переглянулись. Нет, они не собирались смеяться – ни в коем случае. А вдруг обидят этим маленького зараженного буйной бациллой сочинительства фантазера?
- Боинг, - повторил Жданов. – Это… это очень верное решение.
- Конечно, - подтвердила Катя. – Антарктида – она же… так далеко. В тот край… То есть «в этот край далекий…»
- «…только самолетом можно долететь», - закончил цитату из песни Андрей.
- Проблемка, - Эцио с важным видом поднял палец вверх. – Куда там садиться боингу? Там же льды сплошные. И пингвины.
- Корабль, - быстро перестроился Андрей. – Примажемся к научной экспедиции.
- Это долго, - отверг мальчик.
- Вертолет, - предложила Катерина.
- Кабина мелкая, - опять забраковал ребенок. – Нужен боинг. Нужна взлетно-посадочная полоса. Надо связаться с правительством Антарктиды.
- Опять неувязка, - вздохнул Жданов. – В Антарктиде нет правительства.
- Она ничья? – удивился потомок Альтаира. – Никому не принадлежит?
- Свободная территория, - Катя кивнула. – Разные страны ведут там свои исследования.
- Класс, - воодушевился ребенок. – И кто нам помешает построить там аэродром?
- Никто, - оптимистично заключил Андрей. – Разве что пингвины. Но с ними, думаю, можно договориться.
Сдерживаться, оставаться с такими серьезными, почти торжественными и проникнутыми темой спасения Снеговика физиономиями было уже совершенно невыносимо. Выручил опять-таки Эцио – он покатился со смеху первым. А уж взрослых не надо было упрашивать. Через секунду все трое стонали от хохота.
Так хохочут, когда долго-долго было очень больно. И вдруг отпустило. Как будто намертво заклиненный вентиль кто-то адским усилием повернул – и потекла сначала робкой, а потом уже уверенной, напористой струйкой вода. По ржавым, пересохшим трубам.
- Здравствуйте. Я – Виолетта.
Дружный смех забуксовал, захлебнулся. Несмотря на то, что женщина держала себя вежливо и почтительно и улыбнулась вполне приветливо. Даже добавила:
- Как тут у вас весело. Я не помешала?
Эцио слез с подоконника, на котором до этого момента восседал, строя грандиозные планы по наведению собственных порядков в Антарктиде. Оглянулся на Катю и Андрея и пошел к столу собирать свой рюкзачок.
- Вы уж его извините, - Виолетта зачем-то вытащила из правого кармана кожаные перчатки, повертела их в руках бессмысленно, сворачивая-разворачивая, и засунула в левый. – Внес тут вам сумятицу в рабочий процесс.
- Ничего страшного, - отозвался, очнувшись не без труда, Жданов. – Нам было очень приятно пообщаться. У вас…
Он хотел сказать «замечательный сын». Но почему-то не смог.
- Можно я попрощаюсь с тетей Олей? – спросил Эцио у матери.
- Можно, - она не стала уточнять, кто такая тетя Оля. – Только недолго, Иван. Мне еще на работу возвращаться.
- Я отведу его, - тихо предложила Катя.

Оставшись один на один с Виолеттой, Андрей вежливо предложил ей присесть.
- Нет, спасибо.
У нее было очень подвижное лицо – самые разные, трудноопределимые эмоции пробегали по нему волнами, создавая ощущение постоянной напряженной работы мыслей. А на какие-то секунды оно вдруг абсолютно застывало. Женщина подошла к окну, машинально расстегнула сумочку. Заколебалась:
- Тут, наверное, нельзя курить?
- Курите.
- Спасибо, - повторила она.
Лак на ее ногтях тоже был насыщенно-бордовым. Длинная тонкая коричневая сигарета красиво смотрелась в холеных пальцах. Когда на кончике ее вспыхнул огонек, потянуло ароматным ментоловым дымком. Курила Виолетта своеобразно – короткая затяжка, как молния, и интенсивный, мощный выдох.
- Давно я не слышала, чтобы он смеялся, - произнесла она после паузы. – Иван очень сложный ребенок.
- Сложный? Я не заметил.
Жданов искренне старался говорить и держаться почтительно. Но как-то неважно у него это получалось. Плескалось в душе муторное, необъяснимое сопротивление. Чему, кому?
- Зато заметила его учительница, - женщина чуть усмехнулась, что выразилось в почти незаметном подъеме краешка губ. – И преподаватель английского. А прежде замечали няни. У Ивана их было три. А еще наш семейный психолог.
- Семейный психолог? Это очень по-современному.
- Говорят, это лучший семейный психолог Москвы.
- Только говорят, или он в самом деле вам помогает?
И эту фразу Андрей не хотел снабжать ироничной интонацией. Проскользнуло – помимо воли. Виолетта отвернулась от окна, в котором рассеянно что-то разглядывала, и посмотрела Жданову прямо в глаза. Самообладания не потеряла – наоборот, улыбнулась. После очередной затяжки-молнии спокойно осведомилась:
- Иван тут весь коллектив в себя влюбил или только половину? Удивлять и поражать незнакомых взрослых, вызывать у них восторг и умиление – это он умеет. Мучает он только самых близких. Но это, наверное, закономерно.
- Мучает?
- Ну а как вы еще назовете поведение ребенка, у которого главный девиз «выслушай и сделай наоборот»? Во всем так – и в серьезном, и в мелочах. До смешного. Если его попросить, например, выбросить шкурки от апельсинов в мусорное ведро, он пойдет на лестничную площадку и выкинет их в мусоропровод. Зачем? Для чего? Где логика? А нет ее. Логика одна – делай не так, как тебе говорят. И обязательно – с милой улыбкой и большими невинными глазами.
Женщина нетерпеливо поискала глазами пепельницу. Андрей нашел ее на столе под бумагами и поставил на подоконник. Молчком, не позволяя себе комментариев. Но Виолетту это не устроило.
- Что вы молчите? Возразите мне, не стесняйтесь.
- А что я могу сказать и уж тем более возразить? Я не лучший психолог Москвы, вообще не психолог. И детей у меня нет, а значит, и опыта – тоже.
- Но вы меня осуждаете, верно?
- По-моему, у меня нет такого права.
- Скажите как чувствуете, - неожиданно устало, почти жалобно попросила она. В ней будто зашатался некий стальной и доселе стоявший намертво вкопанным стерженек.
- Мне жаль… - Жданов поколебался. – Жаль, что у вас проблемы с сыном. Эцио… то есть Иван… действительно необычный ребенок. Вряд ли он протестует просто так, ради протеста. Наверное, на это есть причины, и вы не можете их не знать, в отличие от меня. Может, ему не хватает внимания, или он слишком предоставлен самому себе? Из школы вот один возвращается. Не рано ли? Конечно, вы работаете и всё такое, но…
Женщина коротко рассмеялась. Табачный дым перехватил ей горло, она ожесточенно прогнала его, откашлявшись, и резко затушила сигарету о пепельницу.
- Его возит шофер, - отрывисто проговорила Виолетта. – Каждый день, в школу и из школы. Это уже третий шофер за год, потому что Иван от них сбегает. Он проделывает это с потрясающей ловкостью. Иван сбегает, а я увольняю шоферов, потому что – виноваты, не уследили. Я сегодня была на совещании, недоступна, и шофер не смог мне дозвониться. Вы пробились первым, и я поняла – снова сбежал. Зачем? Опять бесполезные поиски логики. А еще он срывает ключи от дома с веревки на шее и выбрасывает их. Сперва я верила, что он их теряет. Растеряша такой. А однажды соседка увидела. Сорвал и выбросил в снег. Для чего? Ноль смысла. Побег репетирует? Хочет довести меня до исступления? За что? У него всё есть. Отдыхать ездим в лучшие уголки мира. Мой муж делает для него то, что иной отец для родного не сделает… Всё мимо. Надевает наушники – и в экран. И живет там.
Женщина замолчала. Полезла в сумочку за новой сигаретой. Глянула на Жданова исподлобья, слегка досадуя на себя за горячность.
- Простите.
- Ничего.
- У вас вопрос на лбу написан, - она боролась с заевшей зажигалкой, которая заупрямилась и не выдавала огня. – Ну разумеется! Я знала, что буду нести этот крест вины на себе, но что он будет настолько тяжел… Да, я развелась с отцом Ивана. И сделала бы так еще и еще раз, если бы довелось. Так случилось, люди расстаются, когда их ничего больше не связывает. Он неплохой человек. Как изучал своего карликового бразильского муравьеда, так и изучает. Пишет по нему труды, которые никому не нужны. Подругу себе завел, аспирантку, как раз по душе – тоже вся в муравьедах... Пусть! Они встречаются с Иваном, общаются – пожалуйста! Миллионы семей так живут, и нет тут никакой трагедии. Только знаете… Иван и с отцом своим сейчас такой же, как со мной. Милые большие невинные глаза – и стена глухая! Ох, простите. Я опять увлеклась.
Женщина просыпала пепел на пол, не успев донести его до пепельницы.
- А раньше? – спросил Жданов. – Как было раньше, когда вы были вместе?
- Ужасно, - ответила она быстро, решительно и горячо. – Я, конечно, знала всё о карликовых бразильских муравьедах и о том, что не в деньгах счастье, а в науке. В познании мира. О боже! Это для туристов Бразилия – рай, а для тех, кто занимается карликовыми бразильскими муравьедами… лучше не вспоминать. Иван там болел едва ли не с первого дня, ему не шел климат, и мы вернулись. В тоску и безденежье, с целым чемоданом записей про муравьедов. И я пошла в бизнес. С полного нуля. Всё сделала сама, одна, а не выскочила замуж за богатого, как вы могли подумать. Это уж потом… когда с отцом Ивана мы стали настолько чужими людьми, что кроме как «передай соль» за столом во время ужина нам сказать друг другу было нечего... Ну да, было и хорошее… раньше… дурачились. «Мама, папа и Иван-лапа». Это он стишок такой сочинил… господи, года в три. Смышленый был… всегда.
Виолетта произносила слова всё неуверенней, каким-то угасающим голосом. В конце концов снова на себя разозлилась:
- Да о чем я вам толкую. Было весело, да, пока юные – всё это прелестно, но ведь всю жизнь весельем сыт не будешь, верно?  Ивана никто не бросил, не разлюбил. Изменились обстоятельства. И разве всё, что я делала – не для него? А для кого?.. Мне говорят – возраст. Со временем поймет, и всё сгладится. Зря я вам всё это...
- Не мое дело, конечно… - теперь у Андрея почему-то искренне получалось говорить мягко и осторожно. - Вы у него в мобильнике записаны как Виолетта. Я знаю, что в некоторых семьях это принято и кое-кто считает модным, но…
- Но «ужас, ужас, ужас», да? – ирония в ее голосе была не просто холодной – она была ледяной, но лед при этом – уязвимый, с трещинами, поскольку ровной интонация не была - вибрировала. – О времена, о нравы! «Мать – великое слово», молвил Тургенев в пьесе!.. – и тут же сникла, рассыпался лед в мелкие осколки. Пояснила: – Как-то так случилось. Первый муж меня «Виля» звал, и для Ивана я была – «мама Виля». А отца он «папа Тиля» величал, хотя тот Анатолий, Толя. «Мама Виля», «папа Тиля». Так любил крохой всё рифмовать! Потом перестал. Однажды… Господи, был ужин с очень важными людьми. Я – вся на нервах. Ждали партнера из Дании. Контракт срывался. И Иван тут – с «мамой Вилей»… А для меня – ну настолько в прошлом всё это! И вообще не к месту! Перенервничала, напомнила сгоряча. Что Виолеттой меня зовут… С тех пор – Виолетта.
- А он – Иван? Не Ваня? Почему?
Женщина явно устала от разговора, от вопросов. Несчастные свои перчатки опять вынула, опять потеребила и переложила из кармана в карман. Отчужденно ответила:
- Иван, Ваня. Какая разница. Ни то ни другое не признает. «Эцио я», и всё. Аудиторе…   
- Последний вопрос можно?
- Пожалуйста.
- Вы когда-нибудь лепили Снеговика? Втроем… давно?
- Снеговика? – Виолетта сначала удивилась, потом нахмурилась. Потом улыбнулась бегло воспоминанию и нахмурилась снова. – Ну, допустим, а при чем тут…
- Да я так просто спросил. Извините за любопытство.
Женщина пожала плечами. Она снова стала невозмутимой, превратилась в безупречное фото с обложки. Взглянула на циферблат наручных часов.
- Что-то они долго. У меня через сорок минут еще одно совещание. Вы… почему на меня так смотрите?
Жданов действительно смотрел. Очень внимательно. Изучал ее вот именно с этого жеста – взгляд на часы, сдвинутые брови. Волосы назад откинула, лицо четко освещено.
- Сын похож на вас.
- Знаю.
- А вы – на меня.
- Что? – женщина легко рассмеялась, потом пригляделась к нему. – Хм, действительно. Мы случаем не родственники?
- Не думаю. Мы просто похожи.
- Ну да, - Виолетта задумчиво кивнула. – Постулат о том, что все люди братья, тоже никто не отменял. Кто знает. Может, и есть у нас общие родственники. Гены тасуются, бродят. Кто-то где-то когда-то с кем-то... От одного к другому... Обычный взаимообмен в природе. Вы ведете генеалогическое древо?
- Нет.
- Я тоже. Так что если линии и пересекаются, установить это не удастся. Да и зачем?..
- Он похож на вас, - Андрей медленно провел ладонью по лицу, как делал всегда, когда стирал какое-то наваждение. – Всего лишь похож на вас. А мне тут дорогие коллеги… отцовство приписали.
- Да что вы? – она приподняла брови, сдержанно улыбнулась. – Надеюсь, у вас не было неприятностей?
Жданов отрицательно покачал головой. Неприязнь к этой женщине лопнула, обратившись облачком сочувствия, и он мог бы сказать ей какие-то подбадривающие слова. Но ему больше не хотелось с ней говорить. Так переполняло, что и дышать получалось поверхностно. Он смотрел в окно, туда, где далеко внизу мальчишки в парке лупили друг друга снежками. Тугими шариками из последнего снега, который вот-вот растает, ведь Антарктида… она так далеко.

Прощались в вестибюле, у вертушки.
- Иван, я жду тебя в машине, - держа на лице идеально-уверенную маску, сказала Виолетта. – А вам, Катя, и вам, Андрей, спасибо за участие. Всего хорошего.
Она удалилась легкой и гордой походкой, застегнув на все пуговицы бордового пальто и свою силу, и свою слабость, и свою боль.
Эцио улыбался. Одной ладошкой он ухватился за большой палец Жданова, другой – за указательный Катерины.
- Мы еще увидимся? – спросил он. Черные глаза-алмазы расщедрились на тонкие солнечные лучи.
- Какой разговор, - ответил Андрей. – У нас столько дел. Договор с пингвинами. Строительство аэродрома. Работы – поле непаханое. Так что заходи – обсудим план действий.
Паренек перевел лукавый взгляд с него на девушку.
- Катя, ты ведь отдала им бастион. Значит, ты больше сюда не придешь?
- Обязательно придет, - не дал ей Жданов рта открыть. – Штаб-квартира-то здесь. Кто с пингвинами договариваться будет? Вот ты – говоришь на пингвиньем?
- Неа.
- И я не говорю. А Катя…
- Андрей Палыч, - укоризненно пробормотала она.
Эцио рассмеялся. Он был в восторге от условий этой игры.
- Мальчик, - умильным голоском, с подозрительной растяжкой гласных произнесла Кристина, выросшая невесть откуда, как волшебный грибок на двух ножках. – Возьми шарик, мальчик. Крааасненький…
- Спасибо, - весело отозвался он.
Воропаева кивнула с величавым видом и пошла почти ровно, почти без отклонений влево-вправо, к выходу, думая о том, что водки было больше, чем крекеров, что никто не желает с ней ехать в Синелезию и что дети – это так прекрасно. Понять бы еще – откуда они порой берутся?..
- До свидания, - сказал Эцио.
Он уходил от Катерины и Жданова пятясь и всё размахивал красным шаром. И солнечные лучи от черных алмазов растягивались, удлинялись и как будто становились устойчивее и ярче.
Катя зажмурилась, когда ребенка «поглотила» вертушка. Девушка будто стремительно перемещалась куда-то, вот только не разбирала – падает или взлетает.
- Поговорим, Кать? – тихо спросил Андрей.

- Дядя, отгадайте загадку, - предложил Эцио Аудиторе на выходе Потапкину. – Голова большая, лысая, пустая.
Сергей Сергеич крепко задумался, погрустнел-пригорюнился и со вздохом ответил:
- Я.
- Неа. Воздушный шар. Только этот – совсем не в форме головы.
И отпустил веревочку. Вдвоем с охранником они самозабвенно смотрели, как уплывает в серое небо полыхающее красное сердце.
А следом вертушка выпустила наружу получившую отпускные представительницу отряда швей Инну Павленко, которая вела за руку слегка упирающуюся, полную богатых впечатлений о веселых приключениях русоволосую Машку. В пухлом кулачке девчушка тоже сжимала шарик на веревочке, только синий.
- Доча, быстрее! – подгоняла ее мать. – Ну что ты еле-еле по асфальту ногами царапаешь! Нам в магазин еще с тобой…
Какое там. Машка увидела уплывающий в небеса красный шар и застыла в восторженном изумлении.
- Салик… - пролепетала она. – Салик… летит! Иииииии!
И разжала кулачок.
И синее сердечко взмыло ввысь – догонять красное.

15. «Привет из космоса»

«Поговорим, Кать?» - спросил Андрей. Хотя по интонации это мало походило на вопрос. Он просто сообщил ей, что им надо поговорить, и она кивнула. И даже произнесла в ответ что-то разумное, будничное, хотя глаза были при этом – как будто находится в странном то ли сне, то ли обмороке, без смыкания ресниц:
- Да, пойдемте обратно, в кабинет Ветрова. В бывший, в смысле. Только я очень хочу пить.
- Я возьму сок в баре. Вам какой?
- Просто воды.
Жданов побежал к барной стойке и там несколько мгновений не мог выговорить слово «вода» - как заклинило, не соображал, зачем он сюда примчался. Глупо смотрел на юношу, а юноша – с испугом на него.
- Водки? – подсказал он осторожно.
- Нет, нет, - пришел в себя Андрей. – Минеральной без газа.
Парень за стойкой вздохнул с облегчением.
В кабинете финдиректора Катерина принялась пить воду прямо из горлышка – зря Жданов метался и искал стакан, она не дождалась. Пила жадно, мелкими и частыми глотками, а в перерывах говорила, всё так же – как из сна, из забытья:
- Андрей Палыч, я подписала доверенность на вашего отца. При этом мы побеседовали с ним – я сама начала, потому что… - глоток. - …мне очень не понравился разговор с Александром. Он ждал меня у подъезда моего дома и очень надеялся, что доверенность я выпишу на него. Я сделала вывод… - еще глоток. - …что Воропаев задался целью стать президентом Зималетто, получив власть в Никамоде. Этого нельзя допустить – я знаю, поэтому я и заговорила с Павлом Олеговичем. Я сказала ему… - еще пара глотков. - …что если он хоть сколько-то доверяет моему мнению, ему надо подумать о том, чтобы дать вам шанс. Хотя бы потому, что вы знаете антикризисный план и будете его придерживаться. Я спросила его… - еще глубокий глоток. - …читал ли он вообще этот план. А он признался, что только просмотрел поверхностно, потому что был зол… ну, на нас. И стал читать при мне – я попросила, и… и отвечала на его вопросы по ходу. И понимаете – его заинтересовало, я это видела… Он сказал, что кое-что его смущает, но в целом… Я думаю, он поддержит вас на совете директоров…
Андрей стоял с уже ненужным стаканом в руках, смотрел и слушал, как она пьет воду и говорит, и пытался вникнуть в смысл этих диковинных слов: доверенность, антикризисный план, совет директоров. О чем речь вообще? Слишком стремительно и смятенно Катерина захватила «право первого слова» и начала свой поток фраз. Жданов ощущал себя школяром, только-только начинающим осваивать китайские иероглифы, в то время как преподаватель бегло шпарил перед ним Конфуция в подлиннике, не останавливаясь ни на секунду.
- Павел Олегович удивил меня – предложил снова войти в команду… Сказал, раз я автор этого плана, то он бы хотел, чтобы я приняла участие… в общем, ведь и я виновата в развале…
В пустыне она сутки провела, что ли, раз практически не могла оторваться от этого горлышка?..
– Но я ответила, что не могу. Не потому, что не желаю работать, просто у меня… всё уже складывается по-иному, другие планы… Но я буду помогать, буду консультировать, и Коля… Николай Зорькин – он всегда подскажет, он светлая голова…
Андрей так бы и слушал зачарованно музыку ее голоса, как мудрые изречения Конфуция на китайском, в которых не разбирал ни единого слова. Не запнулся даже на Николае Зорькине – это имя тоже прозвучало всего лишь набором букв. Типа, «Николай Зорькин» - это по-китайски «шарик для пинг-понга».
Но Катя внезапно замолчала сама. Нагнулась и подняла с пола обычную деревянную школьную линейку. Очевидно, выскользнула из рюкзачка, когда Эцио собирал свои вещи.
- Вы… говорили с ней? – Катя подняла на Жданова глаза, вмиг потемневшие, как океан при налетевшем шторме.
Что-то в них было, в этих глазах, очень сильное, да и в мгновенно изменившейся тональности, что Андрей сразу понял, с кем – «с ней», что не о деревянной линейке речь. И вообще китайский язык моментально превратился в русский.
- Говорил, Кать. Немного.
- Она меня напугала. Похожа на манекен.
- А больше она вам никого не напомнила?
- Больше? Нет… Кого вы имеете в виду?
- Ну, поглядите на меня.
Катерина, наоборот, отвела взгляд.
- На вас похожа, вы хотите сказать?
- Ага.
- Не родственница случайно?
- На том уровне, что все люди – братья. Зато я теперь – отец, из тайного ставший явным, по глубокому убеждению дорогих коллег. Давно у них так плодотворно и интересно не проходил рабочий день.
- Нет, я не разглядела ее внешность, - торопливо заверила Катя, - меня напугали ее глаза. Она посмотрела на своего ребенка – и в них ничего не изменилось!
- Кать… я думаю, это защитная реакция.
- Она защищается от собственного сына? От маленького мальчика?!     
- Кать…
- Я не понимаю, как это возможно! Не понимаю!
Катерина горячилась и так очевидно и жестко приказывала себе не расплакаться. Она отдавала себе эти приказы несколько раз в течение дня, то с успехом, то нет, и сейчас явно была «на грани провала». Совсем отвернулась от Жданова и вцепилась в линейку побелевшими пальцами, как царь-государь - в скипетр и державу, когда страна под угрозой.
- Кать. Виолетта – жертва собственных благих намерений. Потеряла связь с сыном. Так бывает. Хотела как лучше… получилось – всем известно что. Мне ее жаль.
- А мне – нет! – с напором выдохнула Катя.
- Неправда, - тихо сказал Андрей.
Она стояла к нему спиной. Совсем близко – светлый горошек на коричневом фоне, и волосы по острым лопаткам, и цветочка не было за ухом. Зато было жгучее желание сгрести в охапку, прижать – вот так, обхватив сзади руками за плечи, оставив возможность только дышать, но не шевелиться. Такое сильное желание, что от боязни пойти у него на поводу Жданов с болью проглотил шершавый, дрожащий, раскаленный комок в горле.
- Кать. Ты ревнуешь, да?
Она смятенно покачала головой. Даже не заметила, проскочила это «ты», внезапно нарушившее многодневную глухую и черную границу между ними, – настолько была ошеломлена вопросом.
- Ревную? Кого к кому?
- Эцио к его матери.
- Да как я… - начала было Катерина беспомощно и протестующее, но не закончила. На «смею» ее уже не хватило.
- Кать.
Это проникновенное «Кать» из уст Жданова всегда обладало магической силой воздействия, не меньшей, чем классическое «сезам, откройся».
Девушка повернулась и заговорила горячо и открыто, не опуская глаз. А через пару мгновений и очки с лица содрала – мешали, раздражали, терзали царапину на переносице и являлись преградой для тех нескольких слезинок, которые все-таки прорвались.
- Андрей Палыч, я не знаю, что произошло. Мне этот ребенок – как родной. Понимаю, это глупо. Но с самой первой минуты, там, на дороге… И потом, у лифта, когда Роман Дмитрич предположил, что на фото – мама и папа мальчика, а Эцио не возражал…
- Стоп-стоп. На каком фото?
- Ну, фотография из сумки у меня выпала, а на ней – я и… и один мой знакомый. Роман Дмитрич ее поднял и высказал предположение, что это – мама и папа Эцио, а тот не стал возражать… понимаете? Как будто тоже что-то чувствовал! Я знаю, это безумие, может… у меня элементарно что-то с головой?
- А можно на фото взглянуть? – хмуро спросил Андрей.
- А… при чем тут фото? – искренне не поняла она. – Вы не слышите, что я вам говорю?
- Слышу, слышу, - кивнул он с самым серьезным в мире видом. – Мы ведь пытаемся разобраться, что происходит, верно? А в таком деле важны все детали. Так можно взглянуть или нет?
- Ох… я не понимаю, какое это имеет отношение… Да пожалуйста, - Катя порылась в сумке, достала фотографию.
Жданов взял ее с непроницаемым лицом и впился глазами в изображение.
- Ну, маму-то я вижу, - произнес он хладнокровно спустя несколько секунд, - а это что за кокос с пальмы?
- Андрей Палыч, - Катя побледнела. – Вы смеетесь надо мной?
- Господь с вами, я даже не улыбаюсь.
- Верните фотографию!
- Одну минуточку. Вопрос-то крайне серьезный. Постарайтесь припомнить – ребенок вообще смотрел на этот снимок? Или его лицезрел только Малиновский?
- Да какое это имеет значение! – она так рассердилась, что раскраснелась. – Отдайте фотографию немедленно!
- Какое значение? Огромное! – тоже повысил Жданов голос, пряча фото за спину от Катиных цепких пальцев. – С Малиновским всё ясно, у него редкая глазная болезнь – искривление хрусталиков. А ребенок не мог признать кокос с пальмы своим отцом. Даже в шутку, даже в игре. Дети всегда называют вещи своими именами. Кокос с пальмы – он и есть кокос с пальмы, ничем иным являться не может!
- Вы просто издеваетесь, – процедила Катерина негодующе сквозь зубы, отчаянно пытаясь добраться до снимка за его спиной, - я вам серьезно… а вы!
- А я? – с глуховатой хрипотцой уточнил Жданов. – Что – я, Кать?
И прижал к себе свободной рукой фигурку в шелковый светлый горошек на коричневом поле. И тут же вторая рука присоединилась, выронив фото, которое бесславно шмякнулось на пол к его ботинкам. Прижал так безоговорочно, настолько без шансов вырваться, что она и не пыталась, видимо заранее приняв как аксиому – не удастся. Только расплакалась, наконец, тихо и безудержно, уже не стараясь соответствовать здравому рассудку, диктовавшему: «Держи себя в руках», нудно бубнившему: «Будь сильной» и совсем уж фамильно-заунывное: «Ты же Пушкарёёёва…».
«Плачь, - хотел сказать ей Андрей, шепнуть вот в это ухо, над которым не было рыжего цветочка, - плачь, плачь, маленькая, храбрая и слабая. Плачь, пусть вытекает, пусть».
Но не сказал – она плакала и так.
А еще он мог заговорить о том, о чем недоговорил в каморке в день рокового совета директоров. Когда держал ее – вот так же, а она билась, как в сети - задыхающаяся обезумевшая рыба. А внешний мир грубо врывался и рушил те стеклянные, хрупкие, на ладан дышащие, наполненные болью объятия.
А еще про то, как выплевывал снег изо рта вперемешку с грязью и кровью.
И о том, как кричал в черный проем окна: «Катяаааа!», а  ответом была насмешливая, колючая, ледяная тишина. Хоть бы собака какая издалека, снизу, гавкнула или подвыла – проявила сострадание, пожалела. Не пожалела…
Про вину свою, раковой опухолью засевшую, набухшую во всех органах сразу.
Нет, про все про это Жданов не стал, отторг напрочь. Потому что сейчас, в данную минуту, существовало иное. Более важное.
- Кать. Ты веришь в знаки?
- Какие еще знаки? – она не вырывалась из его рук, но и не расслаблялась – сжатая, настороженная, хотя и явственно обессиленная свалившимися на нее эмоциями этого странного, фантасмагорического дня. – Дорожные, что ли? «Проезд запрещен» или «Осторожно, стройка»? Я в них не верю – я их соблюдаю. Стараюсь, по крайней мере…
- Нет, - Андрей улыбнулся, не смея погрузиться лицом в ее волосы – только вздыбившиеся их кончики щекотали кожу, а он вбирал их, золотистых и легких, дыханием. – Другие знаки. Кошка, там, черная…
- А. Баба с пустым ведром?.. Это не ко мне. Это к Александру Юрьевичу. Он недавно толковал мне про знаки – что они повсюду. Нет, я не верю. И не понимаю, при чем тут…
- Да не в кошке дело. И не в бабе. Но что-то есть, Кать, определенно. С чего к нам сегодня пришли дети?
- Дети?..
- Ну да. Эцио-Иван. И та кроха русоволосая. Машка, кажется? Вцепилась в меня… как в родного.
- Это просто дети. Чужие дети!
- Угу. Я никогда не задумывался. Не приглядывался. Дети и дети. Маленькие. Под ногами путаются. Но они же… Кать, они совершеннейшие инопланетяне. Существа из далеких миров. Как будто знают что-то такое, о чем мы давно позабыли. Как будто им открыт некий канал в космос, в вечность, а нам – уже нет…
- Да что с вами, Андрей Палыч? - пробормотала Катя, у которой даже слезы высохли от изумления. – Это просто… просто…
- Бред напоминает? – он опять улыбнулся, благословляя ее оцепенение, мешающее ей прийти в себя и вспомнить, что полагается немедленно высвободиться из его объятий. – И в то, что кирпич просто так на голову не сваливается, вы тоже не верите. Просто какой-то мальчик, похожий на меня, вдруг стал вам так близок, словно вы… качали его на руках.
- Это… - прошептала Катерина, пораженная совпадением ощущений.
- Бред, - мягко подсказал Андрей. – А есть научное выражение – область непознанного. Когда люди не могут что-то объяснить – они начинают фантазировать. Вот и мне нафантазировалось. Что мы получили привет из космоса. От наших собственных детей.
…Он боялся произносить последнюю фразу. Боялся, что Катины глаза нальются холодом и возмущением. Отторжением. Что вся она превратится в ту самую закаленную сталь и рванет прочь. А если он не отпустит – изогнется упруго, заколотит кулачками по плечам, закричит что-то негодующе и яростно. Что-то очень разумное и справедливое.
Но Катя не стала делать никаких резких движений – даже не шевельнулась. Что-то сосредоточенно обдумывала, не поднимая головы. И это почему-то напугало Жданова больше, чем любое пламенное сопротивление.
- Андрей Палыч, - наконец произнесла она. А он от страха даже в интонациях ее голоса не разобрался.
- Что? – спросил, охрипнув.
- Ничего не выйдет.
Ну вот. Сердце у него оборвалось.
- Почему?..
А сам клял себя – неправильно себя вел. Не то сказал. Какие-то знаки… Идиот! Надо было не так, не с того начинать, надо было по-серьезному, душу навыворот, всё ей сказать, как хотел, всё, что сумел вынести из ада и не расплескать, надо было…
- С пингвинами договориться не выйдет, - прервала Катерина его мысленный поток самобичевания. – Я не знаю их языка. Я не была в Антарктиде. Я была в Африке.
- В Африке, – одним только выдохом повторил Андрей, мало что соображающий, но уже до головокружения захмелевший. – В Африке. Там… это… горы вот такой ширины?
- Вышины.
- Ну да. А реки вот такой глубины?
- Ширины.
- Да, да…
«И хитрые живут колдуны, - сочинил еще утром этого невероятного дня Николай Зорькин. - И толстые шагают слоны…»
- В Африке, - в третий раз повторил Жданов. – Ну, теперь хотя бы понятно, откуда кокос с пальмы.
- Может, вернете фотографию?
- Не получится. Я на ней стою…
В Катиных глазах мерцали и переливались звезды. Вернее, их отблеск – сверху, с приветом из космоса.
Наконец получилось зарыться лицом в ее волосы. И повторить то, на чем их когда-то прервали:
- Я тебя никуда не отпущу, ты слышишь? Я люблю тебя, Катя.
- Я догадалась.
- Когда?
- Когда ты мне из лифта… - она спрятала смеющееся лицо в его плече. - …Машку вынес…
- Кать. Возьмешь меня в штат Никамоды?
- Кем?
- Кем, кем. Аистом…
Шелк коричневого в светлый горошек платья был горячим. Жданов наклонился, чтобы поцеловать Катю, но она остановила его подушечками пальцев.
- Андрей. Мне кажется, там, за дверями, кто-то есть…

… - Нет, это нормально вообще? Пончита, ты одна приклеилась к щелочке, и тебя, прости, ни обойти, ни объехать! Дай нам тоже глянуть!
- Да тихо ты! Если мы все на дверь навалимся – спалимся тут же!
- Ну, а что они там делают? Я же умру от любопытства!
- Что делают… Разговаривают!
- А про что, про что разговаривают? Слышно хоть что-нибудь?
- Тихо! Только тебя слышно! Можешь помолчать?
- Тогда докладывай, что видишь и слышишь! А то загородила весь обзор, а мы тут изнываем в неведении!
- Докладываю. Разговаривают. То есть Катя говорит, а Жданов слушает. Ну и вид у него. Как с луны свалился…
- Еще бы! Свалишься тут с луны, когда тебе в один день сразу двух детей предъявляют. Правильно, Катька, припечатай его как следует!
- Цыц! Ни слова разобрать не могу!
- Молчу, молчу…
- Эээ… Что-то про Павла Олеговича она говорит… Про совет директоров…
- Странно…
- Что странного? Правильно говорит – что поднимет вопрос о моральном облике Андрея на совете директоров. И что Павел Олегович уже в курсе.
- Суровая Катька женщина…
- А с этими бабниками так и надо! Слишком вольготно им живется, я вам скажу!
- Ты опять?
- Да молчу я, молчу!
- Ой… Катя линейку в руки взяла.
- Линейку?.. А… что она измерять-то собралась?..
- Да не измерять, маньячка! Сейчас она этой линейкой – Жданова по мордасам…
- Ну дай, дай же мне посмотреть!
- Не напирай, говорю!.. Не, драки нету. Она вообще от него отвернулась. Теперь он говорит…
- Раскаивается? Прощения просит?
- Эээ… Что-то про благие намерения говорит…
- У кого благие намерения? У него были благие намерения, когда он с ней… того? Обалдеть!
- Ти-хо! Они опять лицом к лицу. Катька очки сняла…
- Зачем?
- А видеть его ей, наверно, невыносимо! Ой, в сумку полезла. Ищет чего-то…
- Пистолет?!
- Тьфу на тебя! Что-то достала… Бумажку, что ли, какую?..
- Повестка в суд.
- Да не! Наверно, уже постановление суда – о взыскании алиментов. Придется теперь ему раскошелиться!
- А может, это анализ на ДНК?
- Ой, он эту бумажку взял и не отдает!
- Порвать хочет?
- Вот ведь! В постель нырнуть – за милую душу, а как расплачиваться за удовольствие – так в кусты…
- На пол бросил! Погодите, это не бумажка, это фотка какая-то.
- Фотка детей? И бросил?!
- Не признает. Не мои, говорит, и всё тут. Очевидного не признает – сходство-то один в один!
- Да замолчите вы! Они… это… обнимаются…
- Как обнимаются? В каком смысле – обнимаются?
- А что, обниматься в разных смыслах можно?! Жданов Катьку обнимает.
- Это он ее в сторону пытается увести, лишь бы не платить! Ничего, сейчас она вырвется и даст-таки ему линейкой по голове.
- Что-то она долго собирается. Стоят, обнявшись, и опять разговаривают.
- Катька не даст себя уболтать. Она не такая дурочка!
- Сколько можно просить заткнуться?!
- Я молчу, вообще молчу! Немая как могила. Умоляю – расслышь, о чем они там говорят…
- Про космос что-то.
- Про космос?!
- Ага. «Привет из космоса»…
- Приехали. Космос-то тут при чем?
- Может, Жданов отцовство на инопланетян спихнуть пытается?
- Ты вообще думаешь, что несешь?
- А че, я в журнале читала…

- Тааак, - разоблачительно протянула подоспевшая к животрепещущему очагу жарких дебатов Клочкова. – Я гляжу – живописная группа в сборе. Может, мне за Урядовым сбегать – пусть тоже полюбуется, чем вы тут в рабочее время занимаетесь?
Женсовет дружно отпрянул от двери и уставился на Викторию. Вид у той тоже был весьма живописный – на лбу пластырь, запястье правой руки перемотано эластичным бинтом.
- Викуся, ты с фронта или на фронт? – участливо поинтересовалась Шурочка. – Ты солдат из боя вытаскивала, или это тебя… вынесли?
- Не твое дело,  - процедила сквозь зубы Клочкова. – Сейчас я войду в кабинет, и кто бы там ни был – они узнают, что их подло подслушивают и за ними подло подглядывают!
Не успели дамочки не то что пискнуть – выдохнуть, как Вика решительно подошла к двери и взялась за ручку…
Ох, судьба-судьбинушка. Ты порой бываешь жестокой, но весьма последовательной.
Дверь стремительно открылась навстречу поборнице за справедливое возмездие. Удар на этот раз пришелся в левое плечо, да такой, что Вику перед падением крутануло волчком, и свое коронное «ооооооооооууууууууииииииииээээээээ» она провыла еще во «вращательном» полете.
- Опять? –  Павел Олегович, привлеченный шумом, возвышался над поверженной. – Что происходит сегодня, мне кто-нибудь объяснит?
Он оглянулся на женсоветчиц, но те были абсолютно ни при чем – в мгновение ока окружили близстоящий фикус в кадке и изучали его с увлеченностью селекционеров-фанатиков.
- Всё в порядке, па. Викуля всего лишь хотела предложить кофе. Вставай, несравненная, - Андрей, смеясь, подал руку несчастной. – Бог троицу любит, так что всё закончилось, жертва служебного рвения…
- Ооооооооуууууууииииииэээээээ…
- У меня такое ощущение, что я воспитатель в детском саду, - Павел нахмурился. – Или дрессировщик в цирке. Катя, прошу вас, подумайте над моим предложением. В команде должен работать хоть один серьезный, здравомыслящий человек.
- А можно нам с Катей одну должность на двоих, па? – в глазах Андрея был яркий, открытый, как в камине, счастливый огонь. – А то у нас будут еще другие дела…

…А задремавшему в холле на диванчике Малиновскому снилась дивная страна Синелезия. Синь, синь, синь, шум волн и одна-единственная скрипка. И когда он приоткрыл один глаз и увидел в облаке сладкого дрема идущую мимо прекрасную, таинственную незнакомку в белом костюме и накинутом сверху пальто, то подумал – всё верно, она оттуда, из той удивительной страны. Мелькнула и осветила его мимоходом светлым лучом.
Правда, рядом с прекрасной, таинственной незнакомкой почему-то шел Андрей Жданов и обнимал  ее за плечо, и сам светился, и даже выглядел в мерцании этого луча тоже местами таинственным и прекрасным.
Но это уже издержки сновидения, решил Рома, ведь чего только во сне не привидится.       

Эпилог

Кто-то умеет передавать приветы из космоса – по крайней мере, иногда так хочется в это верить. Тогда почему бы заодно не поверить, что этот КТО-ТО умеет и заглядывать в будущее? В самом деле – если зрение этого всемогущего… НЕИЗВЕСТНО КОГО обладает способностью пронзать миллионы галактических парсек, то вполне логично предположить, что оно с легкостью пронзает и время тоже. Настраивает свою удивительную по своим свойствам камеру, наводит резкость, четкость, усиливает яркость (любит насыщенные цвета) – и пожалуйста, видит всё, как на экране кинотеатра под названием Жизнь.
…Он видит, как через неизменную вертушку легкой походкой в здание Делового центра входит стройный красивый черноглазый паренек-подросток с сумкой через плечо, прыгает в лифт и привычно нажимает на кнопку. Его уши зажаты наушниками, а губы слегка шевелятся, повторяя слова песни. А обрывок куплета он даже произносит шепотом, и в переводе с английского это означает что-то вроде «солнце - моё, облака - мои», а дальше –  «весь этот мир будет мой»…
На этаже парнишка выскакивает, здороваясь направо и налево, и спешит к бару. Бармен улыбается и машет ему издалека, и спрашивает, поддразнивая, на английский манер:
- Джюс, сэр?
- Ноу! – парень делает большие веселые глаза и подносит ладони к горлу – комический жест самоудушения. – Ноу, айм сорри! Кола иц ауэ эврисин!
И повторяет уже в русском варианте, со смехом:
- Кола – наше всё!
Он пьет колу со льдом, юный властелин двадцать первого века, и болтает с барменом, и показывает ему на мобильнике, ловко скользя пальцем по сенсорному экрану, новый скачанный ролик – «обалдеть какой ролик!»
- Какие люди в Голливуде, - его приветствует подошедший вице-президент Зималетто господин Малиновский – вот точно господин, иначе и не скажешь: костюм-галстук-запонки-парфюм. – Редко забегать стал, амиго!
- Некогда, дядя Роман.
- Понимаю, понимаю. Ученье – свет, неученье – тьма.
- Ученье – шахматный поединок.
- Маты ставишь преподавателям?
- Договариваемся о ничьей, дядя Роман! Погодка сегодня – блеск. Прогуляемся до крыши, поглядим с небес на землю орлиными взорами?
- Еще раз подколешь – выпорю.
- Что я слышу? Насилие над ребенком?
- Ты уже почти басом говоришь, ребенок!
- «Почти» не считается. Это вам любой омбудсмен скажет!
Малиновский смеется. Он симпатизирует этому пареньку, и вообще – всем детям от мала до велика. И стряслась с ним эта оказия, с тех пор как полюбил без памяти свою дочь – хрупкого зеленоглазого и светловолосого эльфа. Так полюбил, что пребывает в стойком, непреходящем состоянии изумления и трепета. И даже на красивых женщин глаз как-то не сразу загорается. Нет, загорается, конечно, но больше созерцательно, как на произведения искусства.
- На рыбалку-то едешь с нами в воскресенье?
- Вот как раз заскочил к Андрею договориться. Что-то он по мобильному недоступен.
- Сегодня показ, они с Катей будут позже. Что недоступен – неудивительно. Где у него мобильники только не побывали. И в супе, и в чайнике. В ванной, по-моему, тоже плавали.
- Что поделать, дядя Роман, дети – это самое прекрасное, что есть в жизни.
- Ну да. И взрослые читают эту мантру каждое утро, перед тем как встать…
Иван хохочет и с удовольствием разгрызает крепкими зубами льдинку с привкусом колы.
Он уже давным-давно Иван, Ваня, а порой и Ванька. А еще – Ваня-большой. Многое понял, многое простил. Маму и отчима уважает – бизнес-то у них расцвел и расширился, столько хлопот на их плечах. Иван улыбается им за завтраком и сообщает на их беглые вопросы, что в школе у него всё хорошо.
И отцу говорит, что всё хорошо. И даже спрашивает, как там его муравьеды. И смеясь, передает им привет.
А еще он любит Катю и Андрея. Он им вроде как никто, «Ваня-большой» - и только. Но они крепко дружат и природу этой дружбы не препарируют, не пытаются объяснить, привести к какому-то знаменателю. Катя и Андрей – тоже бизнесмены, но какие-то немножко неправильные. В их жизни присутствует веселая чехарда, и эту чехарду Иван обожает, как интуитивно дети и подростки обожают всё подлинное, нефальшивое и светлое, да еще и с эдакой сумасшедшинкой.
Храбрый воин Эцио Аудиторе, потомок великого Альтаира, ушел в прошлое, уступил место другим играм и увлечениям. И всё-таки маленький Эцио жив, стоит только повнимательней, поглубже заглянуть в сверкающие черные глаза-алмазы. Он жив, никуда не исчез, разве что спрятался в своем бастионе и обдумывает план поиска священной книги империи. А может, он сидит на вершине очень высокой горы и смотрит на мир задумчивыми черными глазами, и видит тропы, поля и перелески, и вечернее солнце, играющее перед уходом розовыми лучами.

Зрительная камера медленно отъезжает от бара в Зималетто, захватывает в объектив сидящий на диване и что-то бурно перетирающий женсовет, но долго на нем не задерживается (ничего принципиально нового там не увидишь и не услышишь), а перемещается в другую точку Москвы. Там, в просторной квартире, обычное утро, обычные сборы  двух взрослых людей на работу.
- Кать, ты мой мобильник не видела?
- Я положила его тебе в карман пиджака. Ты опять оставил его на видном месте. Как будто не знаешь, чем это заканчивается.
- Пиджака? Какого пиджака?
- Белого. Ты же в белом костюме идешь на показ?
- Уже нет. Он был весь в пирожном. Я его отложил… на край ванны… Погоди. А как он в стиральной машине оказался?.. Хотя чего тут гадать…
- О боже. Надеюсь, ты ее не включил случайно? Мобильник – в кармане!
- Не включил…
- Слава богу.
- …но она всё равно работает.
- Когда они успели?!
- Кать, спокойно. Подумаешь, мобильник.
- Который по счету?
- Двадцатый. Юбилейный. Отметим?
- Андрей… прекрати…
- У нас замечательная няня. В магазин пошла – и Ивана-да-Марью с собой прихватила. У нас с тобой восхитительные полчаса свободы…
- Какие полчаса? Магазин – в нашем доме.
- Ну и что? Раньше чем через тридцать минут Иван-да-Марья от витрин не отлипнут. Иди ко мне, моя красивая, без платья, жена.
- Вот именно – без платья. Оно не в пирожном. Оно в масляной краске! Как они добрались до краски? Банка была закрыта. Наглухо!
- Тоже мне препятствие – банка закрыта. Ты что, Ивана-да-Марью недооцениваешь?
- Ох… Что же мне надеть? Посоветуй.
- Вот это. Мое любимое! Ммм… коричневое… в горошек…
- Не трогай реликвию и свидетельство своего преступления.
- Почему это – преступления?
- Ну, ты же украл его наглым образом из мастерской Милко.
- Ты права – нельзя в нем показываться. А то наш гений полицию вызовет…
- Господи… что это?
- Где?
- Вон, в шкафу.
- Эээ… Два бутерброда с колбасой и термос.
- Мне нравится твой спокойный голос. Ну правильно, это же самое обычное дело: в шкафу для одежды – два бутерброда с колбасой и термос!
- Шкаф для одежды? Тебе только кажется, что это шкаф для одежды. А на самом деле это туристическая палатка. Или шалаш в лесу. А в лесу без термоса и бутербродов ой как скверно. Иван-да-Марья у нас не промах - всё продумали…
Андрей подхватывает на руки смеющуюся Катю, и она, подняв глаза к потолку, с шутливой укоризной восклицает:
- Боже всемогущий! Кого мне принес этот, с позволения сказать, аист? Мой дом – сущее светопреставление, Боже! Сегодня в шкафу у меня шалаш с бутербродами, а завтра на кухне у меня будет бассейн с морскими коньками! Только не спрашивай, откуда Иван-да-Марья возьмут морских коньков. Они – возьмут!
- Ну, прости, любимая, - Жданов с комическим покаянием протяжно вздыхает. – Кого заказывали… то есть кто нас заказал, того и принес. Неужто слова доброго не заслужил? Мы, аисты, существа нежные, ранимые, в Красную книгу занесенные. Нас беречь нужно…
- Андрей… - проблеск разума просыпается в Кате, хотя и слабый из-за поцелуев. – Может, сим-карту спасти можно? Тебе же тьма народа сегодня будет названивать…
- Спасти? Вряд ли. Черт… Иван-большой будет звонить насчет рыбалки. Так сами его с твоего телефона наберем. А «тьма» - ну, получается, на сегодня обломится… Кать… время тает катастрофически. Пара витрин только осталась.
- Плюс гонки за соседской собакой во дворе…

А дальше камера деликатно отдаляется, и в объективе остается светлое окно. Поворот влево, затем наверх, к небу, где только что оставила белый след стальная птица – могучий боинг. Похоже, летит спецрейсом в Антарктиду. Со Снеговиком на борту.

Конец.

0

5

Ура! Вот и Боинг прилетел!
Завтра на Боинге лечу в Москву.✈

Отредактировано розалия (2015-11-27 18:15:23)

0

6

розалия написал(а):

Завтра на Боинге лечу в Москву.

:D  :flag:

0

7

Спасибо Амалия!  :flag:  Отдохнула душой, читая ваше произведение "Боинг для Снеговика". http://sh.uploads.ru/t/ukg6C.gif
Посмеялась от души, мальчик Эцоэ прелесть. Юмор фантанирует.
Оригинальный сюжет. http://s7.uploads.ru/t/RtyBA.gif
Благодарю за доставленное удовольствие. http://sg.uploads.ru/t/yE5w7.gif
Желаю удачи и творческих успехов. http://sd.uploads.ru/t/Ab9hv.png

Отредактировано РусаК (2019-01-27 20:25:49)

0


Вы здесь » Архив Фан-арта » Амалия » Боинг для Снеговика