5

Западное Дегунино. Улица Весенняя. Съемная квартира

Коля натянул на себя трико и старую футболку, нахлобучил на голову шляпу, сделанную из газеты, наподобие наполеоновской треуголки. Потирая руки, оглядел пространство.
Ну и что, что никогда прежде не занимался ремонтом? Если в голове есть мозги, то любое дело по плечу. А чего нет в мозгах – то легко можно найти в Интернете. Стоит вбить, например, в поисковик: «Побелка потолка» - и пожалуйста, всё разложено по пунктам. Или, например: «Клей для обоев». И изучай, на здоровье, отзывы. И беги в магазин с готовым названием.
Обои Зорькин купил. Так радовался, что нашел именно такие, как Катька хотела. Зеленые распускающиеся листики и бежево-золотистые ветки. Вот шторы в мелкий горошек пока не попались. Неактуальная расцветка. Немодная. Что поделать, невеста его – тоже девушка, от моды не зависящая. Сама по себе – Катька Пушкарева. Найдет он ей ее горошек, землю будет рыть – а найдет.
Коля принялся мурлыкать под нос песенку, возясь с известкой. У него было превосходное настроение. Давно он не казался самому себе таким значимым. Это совсем не то, что окружающим девушкам лапшу вешать на уши, якобы трепясь по мобильнику о том, почему до сих пор ему номер не заказан в лучшем отеле Парижа. Или перед Викой кривляться, что он завсегдатай ресторана «Ришелье». Послевкусие от всего этого было мерзким и унизительным.
А теперь он, без всяких дураков, кое-что да из себя представляет. Он принял на себя ответственность за близкого человека. И не надо ничего выдумывать, не надо никого из себя корчить, и врать не надо. Это же здорово!
- Не смотри, не смотри ты по сторонам, - напевал Николай. – Оставайся такой как есть, оставайся сама собой…
Песня выходила неважно по причине отсутствия музыкального слуха. Да к тому же она всё-таки от женского имени, несолидно. Коля кашлянул и попытался по новой, в «омужиченном» варианте:
- Оставайся таким как есть, оставайся самим собой…
Но тут у него засвербило в носу, и он расчихался. Может, от известки?..
Душа по-прежнему отчаянно просила музыки.
Зорькин полез в сумку, в которой волок обои, возрадовавшись, что захватил с собой несколько дисков, а музыкальный центр тут, хоть и старенький, но в рабочем состоянии. Итак, есть сборник рока, сборник попсы и собрание сочинений Шнитке.
Коля сделал выбор в пользу Шнитке. Шнитке – гений.
Комнату наполнили божественные скрипки, и сердце Николая восторженно запело им в унисон.
Боже, как он хорошо себя чувствует. Он никогда в жизни так хорошо себя не чувствовал!
- Ла-ла-ла, - вторил Коля скрипкам. – Тра-та-та. Кра-со-тааааа…
Что-то нарушало богатейшую звуковую гармонию, и он не сразу сообразил – что. Потом дошло – трели мобильного телефона. А телефон-то – в пальто.
Зорькин заметался в поисках чего-нибудь, чем можно вытереть выляпанные в известке руки. Не нашел и, чертыхаясь, кое-как вытер ладони о трико. Запнулся о рулон обоев, когда спешил в прихожую, и чуть не растянулся в дверном проеме. Наконец, изловчившись, двумя пальцами выудил мобильник из кармана.
- Алло! Это ты, невеста?
- Невеста без места, - невесело пошутила Катя.
- Почему это – без места? Место у тебя теперь по-любому! Давай дуй сюда, помогать будешь. Я тут уже вовсю развернулся!
- Коль, я разболелась. Напрыгалась вчера с мокрой ногой. И мне отчет надо делать. Так что…
- Ясно, - огорчился он. – Ну конечно, лечись тогда. Слушай, послала бы ты Жданова с этим отчетом куда подальше. Ничего ты ему больше не должна! Пиши заявление на увольнение, и пусть выкручиваются как хотят. Это что, несправедливо?
- Может, и справедливо. Но я обещала – и я сделаю.
- Принципиальная, - вздохнул Зорькин. – Вся в меня. Вот и будет теперь тебя шеф с этим отчетом долбать, пока не закончишь.
- Не будет. Он меня отпустил.
- Что? – Николаю показалось, он не расслышал. – Что он тебя?
- Колька, что у тебя так громко там орет?
- Ну ты сказала – «орет». Это Шнитке. Шнитке – гений!
- Понятно, что гений. Только ты бы всё равно потише сделал, а то соседи возмутиться могут.
- Вот еще. Я тишину обязан соблюдать только после двадцати трех нуль-нуль! Так что там Жданов, я не понял?
- Он меня отпустил. Не будет настаивать, не будет преследовать. Ничего не будет.
- Это он тебе так сказал?
- Нет, я сама догадалась. Он был здесь вчера…
- Ёлки! Зря я ушел.
- Ты, Коль, не ушел, - Катя явственно улыбнулась в трубку. – Тебя папа выставил.
- А этот, значит, явился?
- Ага. Цветы принес. Счастья пожелал. Выглядело и звучало убедительно.
- Тьфу ты, - рассердился Николай. – Катька! Ну как ты можешь ему верить после всего? Наверняка какую-нибудь новую пакость задумал!
- А зачем? Всё ясно, всё сказано. Вопросов больше не осталось.
- Затем, что отчета у него еще нету, и ни в чем он не может быть уверен! А ты и уши развесила. Счастья он пожелал. Ах, ах! Сейчас заплачу от умиления.
- Зорькин, ты меня ревнуешь, что ли? – изумилась она.
- Конечно! – невольно приосанился он. – Я тебе жених или кто? Ты что, до сих пор его…
- Колька, успокойся, - перебила Катя. – Ты мне доверяешь? Я просто чувствую, что ни вредить, ни мешать мне Андрей Жданов больше не будет.
- Ну ладно, - неохотно согласился Николай. – Если так, то слава богу. Видишь, это был гениальный ход – со свадьбой, назойливый преследователь сразу от тебя отстал! Но я, разумеется, не поэтому на тебе женюсь, - тут же спохватился он. – А потому что я этого хочу. Вот!
Катя рассмеялась. В ее смехе были нежность и грусть. И что-то еще, болезненное. Наверное, простуда…
- Ладно, Коль. Не перетрудись там. Я, как получше себя буду чувствовать – приду на подмогу.
- Справлюсь и сам, - солидно заверил он. – Я ж мужчина!
- Мужчина ты, мужчина, - согласилась она мягко. – Пока, мой герой.
Зорькин постоял в задумчивости, почесал мобильником затылок, размышляя о том, не было ли в словах невесты о герое определенной доли иронии. А потом решил, что для размышлений не время, его ждут великие дела, и бодро потрусил обратно в комнату.

Зималетто. Разгар рабочего дня

Александр Воропаев открыл дверь в президентский кабинет едва ли не пинком. По крайней мере, хлопок вышел оглушительным.
- Жданов, - произнес он нехорошим тоном, - ты вообще страх потерял?
- Заходи, Сашенька, - спокойно отозвался Андрей, деловитый, собранный, только на секунду оторвавшись от бумаг. – Присаживайся.
- Пожалуй, это не я присяду, - Воропаев подошел к столу вплотную. – Это ты сейчас привстанешь! Вот мне интересно – чем я так Всевышнего прогневал? Ты косячишь, а я потом своей сестре слезы утираю! Ты решил в могилу ее свести?
- Сядь, - без улыбки повторил Жданов.
Александр, помедлив, сел, швырнув на стол тонкий кожаный портфель. Поправил галстук, продолжая нещадно жечь собеседника взглядом. Мрачно осведомился:
- Ну и насколько серьезна на этот раз ссора? Я могу надеяться?
- Смотря на что.
- На то, что помолвка разорвана окончательно и бесповоротно.
- А разве сестра тебе не сказала, что мы расстались?
- Я в восхищении, - помолчав, ухмыльнулся Саша. – Браво, Жданов. Ты наконец-то произнес эти сакраментальные слова. А я-то грешным делом подумал, что за ночь ты остыл и вспомнил, что дележ Зималетто не входит в твои планы. И, как всегда, поплелся на попятную. Ан нет. Ну что ж, тем лучше. Значит, на Совете я и объявлю, что нашим семьям дальше не по пути, и мы поделим капиталы.
- Не получится, Сашенька, - ни на йоту не дрогнул Андрей. – По крайней мере, в ближайшее время. Зималетто заложено.
Воропаев осмысливал информацию примерно с минуту.
- Что?..
- Зималетто заложено за долги. Пока они не будут погашены, ты не сможешь прикоснуться к своим деньгам.
- Это шутка такая тупая? Сегодня первое апреля?
- Нет, дорогой. Всё еще стылый и промозглый февраль. Но весна наступит, - Жданов уверенно кивнул. – Я тебе обещаю.
- Что ты несешь? – зловеще-тихо спросил Александр. – Какая, на хрен, весна?
- Обычная. Фильм «Весна» видел? Журчат ручьи. Звенят ручьи. И тает лед, и сердце тает.
- Ты соображаешь вообще? – заорал Воропаев и, вскочив, рванул Андрея к себе за лацканы пиджака. – Ты с видом юродивого сообщаешь мне, что компания в залоге, и хочешь, чтобы я оценил твое хладнокровие и остроумие?!
- Да, - согласился Жданов, и не подумав сопротивляться. Он был так спокоен, что Саша опять застыл в остолбенении на несколько секунд, только дышал тяжело противнику в лицо и пиджак его не выпускал. Затем хрипло заговорил:
- То есть если бы я не зашел сюда совсем по-другому вопросу, ты не посчитал бы нужным известить меня о том, что происходит? Как и других акционеров? Да я немедленно, слышишь… немедленно звоню Павлу Олеговичу!
- Не старайся, Сашенька. Отец в курсе, он скоро приедет. И всех остальных, включая тебя, я бы обязательно поставил в известность. Я просто не успел – ты сам осветил двери моего кабинета ясным солнышком.
- Прекрати! – в бешенстве выдохнул Воропаев и изо всех сил тряхнул Жданова за воротник. – Прекрати говорить со мной в таком тоне и прекрати называть этот кабинет своим! Ты вылетишь отсюда с грохотом максимум к вечеру, а то и раньше! Ты ответишь по полной за то, что отдал компанию наших родителей черт знает кому, какой-то вшивой фирме, чужим людям, потому что оказался самым бездарным на свете руководителем!
Саша опять сорвался на крик и тряс Андрея за костюм уже так основательно, что тот готов был треснуть по швам.
- Тихо, тихо! – встрял возникший как черт из табакерки Малиновский и торопливо перехватил руку Александра. – Друзья мои, давайте обойдемся без кровопролития.
- Ты еще не вмешивался! – попытался отшвырнуть его разъяренный Воропаев. – Соратничек! Ты-то во всем этом раскладе кто такой? От жилетки рукава!
- Ну почему же? – бодро улыбнулся Роман. – Я как раз и руковожу той самой вшивой, как ты выразился, фирмой, у которой Зималетто в залоге. Так что ты поосторожнее, Сашенька. Я ведь могу и рассердиться.
Накрытый новой волной изумления и растерянности Александр заморгал.
- Что за чертовщина? – пробормотал он. – Что за махинации вы тут проворачиваете за спиной у акционеров?
- Потерпи, милый. Скоро приедут отец с матерью, и мы соберемся в конференц-зале, - сердечно посоветовал ему Жданов. – Выпей чего-нибудь в баре. А?
Несколько мгновений Воропаев старался воспламенить его на расстоянии, силой гнева.
- Мне надо позвонить. Отменить встречу, - процедил он наконец и вышел, изо всех сил брякнув за собой дверью.
- Уффф… - Малиновский как подкошенный повалился в кресло. – Началось. Скоро они нас раскатают так, как ни одному асфальтоукладчику не снилось. Палыч... Ты уверен, что всё правильно делаешь? Ну что на тебя нашло? Еще вчера было так хорошо!
- Уверен, - Андрей сильно тер ладонь о ладонь, глаза его сверкали чем-то жестким, несгибаемым. И сам он был стальной, натянутый как струна. – А хорошо, Ром, не было. Хорошо – только будет.
- Да какая муха тебя укусила – не пойму! Хоть бы позвонил вчера, чтобы я за ночь в себя пришел!
- Извини, - Жданов быстро подошел к окну, приоткрыл фрамугу, вдохнул сырого воздуха. – Я не думал, что приду к этому. Еще вчера – не думал. Всё внезапно случилось. Как кувалдой по голове. Слушай меня внимательно. Ты – президент Ника-моды не по доверенности, а по факту, изначально. Отец в бумаги не полезет, ему будет не до этого. По сути мы не солжем – ты ведь уполномочен сейчас вести все дела фирмы-залогодателя. Вот и прекрасно. Капиталы Зималетто принадлежат Ника-моде, Ника-мода принадлежит тебе, а ты – один из акционеров, заинтересованный в отдаче долгов и счастливом исходе судебного процесса. Круг замкнулся. Мы представим антикризисный план, и всё будет звучать очень убедительно. И не надо будет больше никакого вранья!
- Ты… хочешь скрыть участие Пушкаревой в этом деле? – проявил чудеса догадливости Роман. – Типа, посторонних мы не привлекали? Слушай… гениально! Получается, мы должны сами себе, и план по выплате долгов у нас – безупречный!
- Да, - напряженно кивнул Андрей. – Катя к этой истории не имеет отношения. Никакого. Уясни и не проболтайся.
- Да уяснил я, уяснил. Ты о ней, что ли, печешься?
- И о ней тоже, - медленно ответил Жданов, прикрыв глаза и не отворачивая лица от потока свежего воздуха. – Чтобы пересуды всякие ее не коснулись и никто ядовитых фразочек в ее  адрес не бросал. Незачем ей это. Особенно сейчас.
Малиновский озадаченно уставился на друга.
- Офигеть. Жданчик, ты что, предсвадебное настроение ей испортить боишься?
- А она мало  для нас сделала? По-твоему, не заслужила?
- Ну ладно, - не нашел слов для возражения Рома и пожал плечами. – Пусть остается чистой и невинной, мне не жалко. Хотя фальшивые отчеты-то она для тебя делала. Это ж факт. Его не скроешь.
- А цифры ей кто предоставлял? Разве не мы с тобой?
- То есть, по твоей версии, мы ее использовали втемную?
- Именно так.
- Не, не выйдет. Директора банков в курсе. Они ж напрямую с Пушкаревой контактировали.
- Если Шнайдеров пошел мне навстречу, когда надо было скрыть от отца залог, то пойдет и сейчас. И с директором «Ллойд-Морриса» я договорюсь. Не сомневайся.   
- Ну, ты… вообще… - Малиновский заерзал на месте. – Ты Катерину подчистую выгородить хочешь, от всего отмазать?
- Да, да, Ромка. Было бы здорово, если б ты начал соображать побыстрее. Соберись! У нас всё должно получиться. Покаяться – это уже половина дела.
- Раньше ты и слышать об этом не хотел!
- Раньше, раньше, - отмахнулся Жданов и с глухим стуком захлопнул фрамугу, оторвался от окна, заходил взад-вперед по кабинету. – Много чего было раньше. Теперь всё по-другому. Так. Что-то я еще хотел тебе сказать… А! Позвони Кате. Сообщи о том, что липовый отчет ей писать не нужно. И вообще… Если хочет отпуск – пусть берет отпуск. Мы тут на первых порах сами справимся.
- Ну, здрасьте. А почему сам не позвонишь, не сообщишь?
- Нет, - Андрей остановился как вкопанный посреди кабинета и повторил с нажимом: – Теперь по-другому. Теперь ты держишь связь и с ней, и с Зорькиным, поскольку Ника-мода – в твоем ведении.
- Палыч, - изумился Рома, - причем тут Ника-мода? Катя – твоя помощница!
Жданов не ответил. То ли пропустил реплику, то ли не удостоил вниманием. Вместо этого отдал еще одно распоряжение:
- На собрание захвати отчеты по продажам. Пусть видят, как они выросли. Реально выросли – это никакая не липа. Нам надо как можно больше аргументов в пользу нашего плана.
- Всё это хорошо, - вздохнул Малиновский. – Но, Андрюх… Президентство ты по-любому потеряешь. Тут без вариантов.
- Я знаю, - Жданов вернулся к окну, уперся в стекло ладонями, всматриваясь вдаль. – Время такое. Время потерь. Но это не самое паршивое время, Ромка, вот что я тебе скажу. Я толком не спал уже черт знает сколько времени. А сегодня я засну. Сто процентов. Уже – позитив.
- Угу. И тебе приснится рай, - невесело пошутил Роман и поднялся. – Ладно, пойду подготовлю документы.
- Иди.
Малиновский удалился, а Андрей всё не отрывался от окна. Всё всматривался в какие-то далекие горизонты, всё повторял мысленно: иди, Ромка, иди. Подготовь документы. Всё будет хорошо. А потом я засну, и мне приснится рай.
Смешные мысли. Странные ощущения. Героем себя не чувствовал, побежденным – тоже. Чувствовал холод в ладонях – от стекла и  легкость внутри, словно весь был наполнен кислородом, которого наглотался из окна.

6

Вечер. Квартира Пушкаревых

- Катюша…
Ласковый мамин голос. Так хотелось ей ответить, отозваться, но сон – такой крепкий, такой коварный, буквально одолел.
- Катенька. Ты подушку уронила. Дай я тебе подушечку под голову подложу. А то шея затечет. Болеть будет…
Катя не сразу сообразила – какая подушка, что куда затечет или вытечет? И наконец осознала – она полулежит на тахте, съежившись и упершись головой в острый край тумбочки.
- Ох, мам… Я что, заснула? Я же сидела работала…
- Сидела-сидела да и прилегла. Что ж ты и больная-то никак от компьютера не оторвешься?
- Не такая уж я и больная, - Катя спустила ноги на пол, выпрямилась. – Немножко простудилась. Который час?
- Семь, восьмой.
- А Коля не появлялся?
- Звонил, - Елена Александровна тихонько вздохнула, теребя в руках подушку. – Он там, на квартире вашей… ну, на съемной. Сказал, там сегодня заночует, будет ремонтом заниматься допоздна. Еще вот, - она полезла в карман халата, достала бумажку, - звонили из Зималетто. Я записала. Малиновский Роман Дмитриевич.
- Что? – Катя нахмурилась. – Зачем? Что ему было нужно?
- Не передавал ничего. Лично хотел поговорить. Очень любезный молодой человек, так вежливо изъяснялся, прямо как песню пел. Я сказала, что ты приболела, спишь, что будить не стану. Или… что? Зря не разбудила? – огорчилась мама, заметив, как напряглась дочь. – Думаешь, важное что-то?
- Всё в порядке, - Катя нагнулась за тапками. – Важное – перезвонит. Я пойду умоюсь.
В ванной открыла кран с холодной водой, добавила тонкую струйку горячей, набрала полные пригоршни, погрузила в них лицо.
…Что-то важное? Ясно – что. Отчет.
И с чего она так непоколебимо уверовала, что Андрей от нее отстанет?
Ей показалось – она увидела в его лице нечто пронзительно-правдивое. Опять – «невозможно так притворяться»? Опять – поверила?
Счастья пожелал. Да это же… это какая-то третьесортная мелодрама. А она – за чистую монету…
Значит, просто сменили тактику? Теперь на разведку будет ходить Малиновский?..
Вода из крана текла теплая, а Кате стало очень холодно. Она взяла полотенце и принялась тщательно вытирать лицо, с грустной иронией глядя на себя в зеркало.
…Красавица неземная, похоже, теперь у тебя целых два «великосветских кавалера». Еще один «любезный» нарисовался, говорит – как песню поет. Метко мамочка выразилась.
Когда же всё это закончится?..
Постояв в невеселом раздумье, Катя решительно повесила полотенце на крючок, вернулась в свою комнату и полезла в шкаф за одеждой. Елена Александровна, которая тут же складывала в стопочку выглаженные простыни, обеспокоилась:
- Катюша, ты что? Собралась куда-то?
- Я к Коле поеду.
- На ночь глядя? – в дверях возник отец и сурово скрестил на груди руки. – Это что еще за новости?
- Пап, еще совсем не поздно, - Катя сдернула с вешалки юбку. – Мне надоело сидеть дома, я поеду и помогу с ремонтом. А то Коля там один пашет, как раб на галерах.
Валерий Сергеевич раздул ноздри и шумно выдохнул. Грозный признак.
- Ничего, не развалится твой галерный… тьфу, благоверный! – рубанул он. – Ты хворая, никуда ты не поедешь!
- Папа, - Катерина упрямо сжала губы. – Я нормально себя чувствую. Я хочу помочь Коле, что тут такого?
- Катенька, так ведь пока туда доберешься – уже обратно надо будет ехать, - робко вставила мама.
- Ну, не поеду обратно. Там останусь! – в сердцах ответила дочь.
Именно что в сердцах, в порыве протеста, порожденного чрезмерной опекой родителей. Мысли ночевать на новой квартире не было ни малейшей, существует же такси, всегда можно сесть и приехать домой… Но растолковать это, остыв, Катя не успела. Пушкарев стал интенсивно-багровым и закричал:
- Ты послушай ее, мать, послушай внимательно! До чего дошла! Поеду, говорит, и там останусь! Как в порядке вещей, а! Ты, моя милая, пока еще не замужем, чтобы ездить, понимаешь, и… и… оставаться! Штамп в паспорт поставь – и вот тогда оставайся на здоровье!
- Господи, - голос у Кати дрогнул, она горько рассмеялась. – Ты лучше себя послушай, папа. Штамп в паспорте. Печать на бумажке. Это главное, да? Гарант от всех несчастий?
- Ты мне зубы не заговаривай! – кипятился, как забытый на плите суп, Валерий Сергеевич. – Как ты себя ведешь? Что ты себе позволяешь? Значит, как работу пропускать – так больная, а как к женишку новоявленному под ночь бежать – так здоровая! Ты как вообще начальнику своему, Андрею Палычу, в глаза-то смотреть собираешься? Он к тебе слишком добр, я погляжу! Пришел, внимание проявил, цветы принес захворавшей помощнице… А ты?.. Пушкаревы никогда от своих обязанностей не отлынивали! И под предлогом болезни не неслись… по своим личным делам!
…И вот эти слова стали последней каплей.
Конечно, папа, глупый папочка, не понимал, что он говорит. Ничегошеньки, несчастный, не знал. Он был ужасно расстроен, выбит из колеи. И ему страшно не хотелось отпускать любимую дочь в темное время суток к парню, с какого-то перепугу резко, как обухом по голове, ставшему официальным женихом.
Но и у Кати нервы были не просто не железными - разорванными.
- Слишком добр, значит, ко мне Андрей Палыч, - Катя улыбнулась, проведя ладонью по лбу, а губы при этом прыгали. – Просто ангел небесный. А я, негодяйка, работу саботирую. Да еще посмела к Коле захотеть поехать, а это же враг номер один, все беды у нас – от него. Какая же я плохая.
Она, не глядя, выдернула из шкафа первую попавшуюся кофту.
- Катенька! – умоляюще воскликнула Елена Александровна.
- Мам, пап, - Катерина сдерживалась из последних сил, - я вас очень люблю, правда. Но не останавливайте меня сейчас, ладно? Пожалуйста. Мамочка, к тебе просьба. Если господин Малиновский еще раз позвонит, то скажи ему, что я работаю над отчетом и меня лучше не беспокоить. Все вопросы по Ника-моде пусть решает с господином Зорькиным. Продиктуй ему номер Колькиного мобильного. А теперь мне надо одеться. Простите.
…И выразительно посмотрела на дверь.   

Ночь. Западное Дегунино. Улица Весенняя. Съемная квартира

- Ижевск.
- Киренск.
- Красноярск.
- Да что ж всё на «к» и на «к». Ладно. Киев.
- Воркута.
- Алматы.
- Теперь на «ы», да?
- На «т» давай.
- Трускавец.
- Царицыно.
- Это не город.
- Не будь формалисткой. Маленький город в большом городе. И такой красивый…
- Так и быть, в порядке исключения. Теперь на «о». Орел.
- Л, л… Лиссабон.
- Брр. Жуткий город.
- Чем тебе столица Португалии не угодила? Ты что, была в Лиссабоне?
- В каком-то смысле. Есть такой ресторан в Москве…
- Понял. Больная мозоль. Ладно, давай на «н».
- Нарьян-Мар.
- Ростов-на-Дону.
- Учкудук…
- Чего-чего?
- А помнишь песню? «Учкудук, три колодца…»
- Не помню. В этом городе всего три колодца?
- Он так переводится, «учкудук» - «три колодца». Защити нас от солнца. Ты пустыни спасительный круг – Учкудук…
- Откуда ты знаешь эту песню? Она же явно древняя.
- У нас в доме патефон и пластинки. Ты забыл?
- Такое забудешь, пожалуй.
- Коль, - Катя тихонько рассмеялась, - тебе не кажется, что мы с тобой самые странные жених с невестой на свете?..
…Темнота в квартире скрывала учиненный в ней вследствие ремонта погром. Только далекие блики фонарей из окна зыбкими бледными пятнами ютились на сдвинутой мебели, рулонах с обоями, ведрах, щетках, обрывках газет. Коля и Катя лежали на диване, перемещенном от стены в самый центр комнаты, одетые, поделив одну-единственную подушку (второй не нашлось) , под одним шерстяным одеялом (тоже имевшемся в единственном экземпляре).
- Ничего не странные, - не согласился Зорькин. – Нормальные. Поработали и теперь отдыхаем.
- Ну да. Играем под одеялом в города. Как Ленин с Крупской из анекдота. Только они там «Вихри враждебные» разучивали.
- Так всё правильно, - уверенно изрек Николай. – Мы друг к другу привыкаем. Это очень важный этап. Я же для тебя… ну… пока еще просто друг. Нужен постепенный переход. Или ты хочешь резкий?..
- Резкий, - она закрыла омытые влагой глаза, - не надо. От резкого бывают такие перепады.
- Перепады чего? Давления?
- Перепады всего, Колька…
Катя повернулась к нему, улеглась щекой на его руку, и получилось – носом уткнулась в футболку.
- Ты пахнешь известкой.
- Вообще-то я душ принимал.
- Всё равно пахнешь.
- Тебе неприятно?
- Ну что ты. Всё хорошо. Коль… А вроде известкой сейчас никто потолки не белит. Водоэмульсионкой. Или натяжные…
- Что поделать. Хозяйка Лидия Михайловна – консерватор.
- А ты – мужественный человек.
- А у тебя - рука ледяная, - сдавленным голосом заметил Зорькин, нащупав ее ладошку.
- Ты знаешь, я всё никак не могу согреться. Греюсь, греюсь – и не могу. У меня внутри – вечная мерзлота. Ты прости меня. Потерпи меня. Такую…
Коля сглотнул и осторожно ее обнял. Дернул на ее сторону одеяло, чтоб больше ей досталось. Она благодарно улыбнулась. Помолчав, шепотом спросила:
- У нас правда будут две дочки?
- А куда они денутся.
- Тонька и Сонька?
- Антонина и Софья.
- Ладно. Буду сейчас представлять их на лужайке возле большого дома. В розовых платьицах и белых носочках. Как они бегают по зеленой траве под солнцем. Может быть, согреюсь и усну.
- Переживаешь, что домой не поехала?
- Я за папу с мамой переживаю. Но им пора привыкать. Мне двадцать четыре года. Я сама зарабатываю, я выплачиваю кредит за машину. В конце концов, я замуж выхожу. Ну, это уже даже не смешно – так меня контролировать.
- Кстати, о машине. Ну… о  машине Ника-моды. Мы ее вернем?
- Обязательно. Но ты не расстраивайся. Мы потом купим свою, не хуже. Ты сам сказал – мы умные. Мы ум превратим в деньги. И ничего никому не будем должны.
- Классно звучит.
- А то.
Замолчали, погруженные в думы. Диван в центре комнаты, посреди хаоса, напоминал плот в открытом океане. Когда вокруг – только волны и не на кого рассчитывать, кроме как друг на друга.
- Прорвемся, - шепнул Зорькин.
- Угу, - поддержала его оптимизм Катя.
…Засыпали очень медленно. Дрема то наплывала, то уплывала. В таком расслабленном, неопределенном состоянии окунулись в нежность. Как это хорошо. Как это верно. Особенно когда охватывает ощущение, что они одни – против всего мира.
Кате уже не казалось странным, что Колька так близко. Совсем-совсем близко – реальный, живой, теплый. Пахнущий известкой. Это очень хороший запах. Уютный. Гораздо лучше всяких там дорогих, изысканных парфюмов. В этих парфюмах – ложь. Яд. Равнодушие. Предательство…
А потом ей и правда приснились Тонька и Сонька. Две девчушки, одна повыше, другая пониже. Вот только лиц не увидела – крохи были к ней спиной. Убегали, взявшись за руки, по дорожке через лужайку – к маленькому озерцу. Катя их звала – проказницы не оборачивались, только темные локоны у обеих бойко прыгали по плечам. Упорно бежали и смеялись – звонко-звонко.
А так хотелось разглядеть их мордашки…
Катя что-то пробормотала во сне и прижалась к Коле. Может, хотела, чтобы он помог ей остановить маленьких непосед. Проявил отцовскую строгость и твердость.
А Зорькину вообще снилось нечто диковинное. Как будто он белит потолок в огромном зале, на сцене, под музыку Шнитке. И публика взирает на него с благоговением и восторгом. Словно он исполняет что-то чрезвычайно гениальное…

- Кааать.
Молчание в ответ. Крепкий, самозабвенный сон.
- Пушкарева.
Ноль реакции.
- Невеста!
Слово, к которому еще не привыкла, подействовало. Катя, медленно, с удовольствием потянувшись, открыла глаза.
- Ммм. Коля. А что, уже утро?
- Утро, утро, - Зорькин стоял над ней, смешной, взлохмаченный, в трико, с голым торсом и зубной щеткой в руке. – Слушай… я ничего не понял. Сейчас мне звонил этот… ну, Малиновский. Тебя разыскивал.
- Ох ты господи, - то ли простонала, то ли вздохнула она. – Ты, похоже, был прав. Не отстанут они от меня с этим проклятым отчетом.
- Да не, - Николай озадаченно покачал головой. – Он просил передать, что отчета не нужно.
- Как не нужно?..
- Ну, вот так.
- Коль, - Катя села на постели. – Ты ничего не перепутал?
- Не перепутал. Я переспросил. Не надо, говорит, никаких отчетов к Совету. Совет уже был.
- Чертовщина какая-то, - пробормотала она. – Совет должен быть после показа новой коллекции. А показ – сегодня!
- Ну, - Коля пожал плечами, - за что купил, за то и продаю. Что-то непонятное там начальники твои химичат.
- Значит, пора мне выйти на работу, - задумчиво сказала Катя. – И разобраться во всём.
- Поехать с тобой? – тут же выразил готовность подставить плечо Николай.
- По Вике соскучился? – поддела она.
- А ты ревнуешь, да? – обрадовался Зорькин.
- Естественно. Невеста я тебе или кто? – Катя подмигнула ему и тут же стала серьезной. – Нет, Коль, я поеду одна. Не волнуйся. Никто меня там уже ничем обидеть не сможет.

8

Ранний вечер. Квартира Пушкаревых. Комната Кати

- Коля. Неужели они какую-то новую игру со мной затеяли?
Зорькин вбил пару цифр в табличку на экране компьютера и развернулся вместе с креслом. Вздохнул.
- Пушкарева, ну что ты как ребенок? Ты не подарила им Ника-моду, а всего лишь доверенность выписала. Тебя удивляет, что они с тобой любезны? А что еще-то им остается?
- Да, неверное, - устало согласилась она. – В этом всё дело. Знаешь, так странно. Жданов настолько гениально делал вид, что ничего между нами никогда не было, кроме делового сотрудничества, что я ему почти поверила. Такой… энергичный, простой, веселый. А ведь он всё потерял. Вообще всё. Причем – сам. Добровольно.
- Ничего, наверстает, - Николай насупился. – Такие, как он, всегда выплывают. Вон, и ты уже опять расклеилась по отношению к нему. Да?
- Я не расклеилась.
- Ну что я, не вижу? Третий листок бумаги в трубочку сворачиваешь.
- Какой листок?..
- Который у тебя в руках.
Катя посмотрела на свои руки. Правда, в них листок. Наполовину свернутый.
Скомкала его, отбросила, рассердилась:
- Я же машинально. Я думаю.
- О нем? Удивил тебя, верно?  Ах, ах, выгородил тебя перед Павлом Олеговичем. Всё взял на себя. Какое благородство! Да ты им элементарно нужна – чистой и незапятнанной. Ты им такая – выгодна! Не понимаешь?
- Всё я понимаю. Я одного не понимаю – как можно так блистательно держаться. Так играть и не фальшивить.
- Да пусть играют на здоровье, пьеры ришары. Нам-то что? Нам по фиг.
- Коль, я не представляю, как буду работать… в этой команде… как ни в чем не бывало. У меня в голове амнезии не случилось. Увы…
- Ну так и бросай их тогда с легкой душой. Одним росчерком пера на заявлении!
- Значит, как разрушали, так вместе, а как всплывать со дна – так я ручки умою?
- Ты меня извини, конечно… - помрачнел Зорькин. - Но после того, что они с тобой сделали… тебя действительно этот момент волнует?..
- Коль, выключи эмоции. Я должна помочь компании выйти из кризиса. Потому что я добровольно принимала участие в махинациях. Я на кого свою вину сейчас спихнуть должна? Целиком?
- Как на кого? На Жданова.
- Он надо мной с пистолетом стоял?
- Ты его любила! – повысил голос Николай. – И он это использовал!
- Я могла любить хоть предводителя племени мумбо-юмбо, - не дрогнула Катерина. – Но это не оправдало бы моего участия в каннибализме.
- Ну и примерчик, - содрогнулся Зорькин.
- Жуткий, согласна. Зато исчерпывающий.
- Ладно, – вздохнул Коля. – Замяли тему. Мы с тобой сильные, смелые и умелые. И всё преодолеем. Нас на показ пригласили? Отлично. Мы с тобой пойдем на показ.
- С ума сошел? Никуда я не пойду.
- Катькааа! Я тебе страусом не дам прикинуться, даже не надейся, - Зорькин вскочил и ринулся к шкафу. Распахнул дверцы. – Нам с тобой, знаешь, скрывать нечего и прятаться не от кого! И с совестью у нас с тобой – всё в порядке. Так что мы пойдем и будем веселиться.
- Это что, хитрый способ увидеться с Викой?
- Плевать на Вику! – пламенно заявил он. – Плевать! Я свое слово держу. У меня только одна дама сердца – ты. А эта дама, интересно, свое слово держит?
- Держит, держит, - Катя подавила улыбку. – А вот что, скажи на милость, ты ищешь в моем шкафу?
- Как что? Твое вечернее платье от Версаче. Где оно?
- Ты прекрасно знаешь, что у меня нет никакого Версаче.
- Вот то-то и оно! Тут, Пушкарева, нет не только от Версаче. Тут даже от Марьи Петровны ничего нету!
- От какой Марьи Петровны?
- Директора Ухрюпинской текстильной фабрики. Тут даже не китайский рынок, тут бабушкино наследство, уж прости… Так, всё, собирайся. Мы едем в магазин. Твое платье должно соответствовать моему костюму.
- Ты, Коль, лучше носки новые себе купи, - смеясь, посоветовала Катя. – Без дырок. Чтобы они твоему костюму соответствовали.
- Носки тоже купим. И туфли тебе. Давай, пошевеливайся!
- Не хочу, - она упрямо мотнула головой и удобно расположилась на диване. – Это глупость какая-то.  Что ты собрался демонстрировать? Перед кем? А главное – зачем?
Зорькин вдруг не на шутку разозлился. Хлопнул дверцей шкафа, вышел на середину комнаты, скрестил руки на груди.
- Демонстрировать? – с нажимом переспросил он. – Я ничего не собираюсь демонстрировать. Я собираюсь пойти на мероприятие со своей девушкой. Это вообще нормальная практика, ты не в курсе? Или мне продолжать думать, что ты меня стесняешься и не готова впустить в свою квартиру при посторонних? Как тогда, на дне рождения?
- Пристыдил, - смиренно признала Катя. – У тебя получилось, Колька. Давай я девочек к себе позову, и ты им весь вечер будешь рассказывать анекдоты. Давай? И никакого Версаче не надо. Ну какое вечернее платье? На мне? Ты в цирке давно не был, соскучился? Так давай сходим. Я цирк люблю. Когда он там – на арене. В специально отведенном помещении.
- Встань, пожалуйста, - серьезно попросил Николай.
- Зачем?
- Ну встань, я прошу.
- Садист.
Она нехотя поднялась.
- Ну?
- Кофту снимай.
- Что?
- Снимай, говорю, кофту.
- Ничего себе заявочки, - Катя полыхнула на него гневным взглядом. – Ты уж тогда музыку включи – буду плавно под нее раздеваться!
- Невеста, а, невеста, - Зорькин под ее возмущением нисколько не дрогнул. – У нас свадьба в конце марта. Может, пора уже? Или слабо? Или выходить за меня передумала?
- Нет, не передумала.
- Тогда – вперед.
- Хорошо, - с вызовом кивнула она. Расстегнула пуговицы, стянула через голову кофту в оборочках, отбросила ее на тахту. Осталась в бюстгальтере. С достоинством сдула выбившуюся прядь со лба. – Юбку тоже снимать?
- Юбку можешь оставить, - Коля отступил на шаг и пристально на Катерину уставился, подперев пальцами подбородок. Так посетители в галерее картины изучают.
- Если папа сейчас заглянет – будет в восторге, - хмыкнула Катя.
- Не заглянет. У него новая тактика – молчаливый игнор будущего зятя.
- И долго ты собираешься на меня пялиться?
- Сколько хочу – столько и буду пялиться. Я жених, мне можно. В общем, Пушкарева, ты дурочка. Тебе очень пойдет вечернее платье. Ну хорошо, не вечернее, не смотри на меня, как гринписовец  на нефтяную платформу! Просто – платье, но силуэтное. Не панцирь, у черепахи одолженный…
Катя обернулась, чтобы взять кофту с тахты, а заодно прихватить декоративную подушку, чтобы запустить ею в Зорькина. Но он правильно просек ее намерения – метнулся к шкафу и прикрылся дверцей.
- Да, я забыл предупредить, - добавил он оттуда, высунув наружу лишь кончик носа. – Я придерживаюсь патриархальных взглядов на брак. Муж велел – жена послушалась.
- Боже мой, - обреченно рассмеялась Катя, спрятав лицо в кофту. – С кем я связалась…

Поздний вечер. Отель. Зал для показов

- Улыбайся гостям, Марго, - попросил супругу Павел Олегович, подав ей бокал с шампанским. – Успех коллекции – грандиозный. Погляди на ажиотаж. Наш сын кругом виноват, но надо быть справедливыми. Это под его руководством Милко в рекордно короткие сроки создал, кажется, лучшую из своих серий. Знаешь, я сегодня поверил, что компания выберется из кризиса. Ты посмотри, сколько потенциальных покупателей окружили Андрея и Романа. Они едва успевают руки пожимать да визитки принимать.
- Я вижу, - грустно откликнулась Маргарита. – Как бы я радовалась в других обстоятельствах! Если бы не этот кризис. И я даже не о долгах говорю. Ведь это впервые на показе нет никого из Воропаевых, Паш. Конечно, Кристина бы пришла, она специально прилетела с другого конца света, но ее наверняка Сашка накрутил. Кирочка… ну, Кирочка понятно, что не могла появиться. Этот их внезапный, ужасный разрыв с Андреем! Я прямо в себя прийти не могу. У нас кризис – в отношениях семей, основателей компании. Вот что скверно. И это непременно будет отмечено прессой. Нет Воропаевых, зато полно рядовых сотрудников. Даже женсовет – в полном составе!
- Я не думаю, что это плохо, - спокойно рассудил Павел. – Насчет рядовых сотрудников. Почему нет? Компания всегда славилась сплоченностью коллектива. Что касается Воропаевых… давай будем честными. По-настоящему Зималетто любила и много делала для фирмы только Кира. Кристина – не от мира сего, Александр получал дивиденды и участвовал в петушиных боях с Андреем. Всё.
- Если они будут настаивать на разделении капиталов – это катастрофа, - горестно пробормотала Маргарита и оглянулась машинально. Не слышит ли их кто.
- Марго, это всё эмоции и дележ шкуры неубитого медведя. Я верю в здравый смысл. Что он непременно победит, когда обиды схлынут и компания встанет на ноги. Ты посмотри… - он обвел взглядом нарядную толпу, журналистов с фотокамерами, осыпанный цветами подиум, множество известных лиц. – Всё это создавалось в течение пятнадцати лет, репутация, имя, бренд. Известность. Отказываться от сопричастности ко всему этому – весьма недальновидно. И это еще очень мягкое определение…
Маргарита не нашла что возразить. Слова мужа ее немного согрели и успокоили, она улыбнулась.
- Отлично, - одобрил изменение ее настроения супруг.
- Ладно. Пойду пообщаюсь с гостями.
- Вот это – правильное решение. И не забывай про улыбку.

…Катя тоже не забывала про улыбку. Улыбка была ее спасательным кругом, поскольку внутри всё плакало от грусти. Как некстати накатило – вспомнился тот первый показ в отеле, на котором она побывала. Когда Жданов держал ее за руку и глубоким, проникновенным, почти нежным голосом говорил ей восхитительные глупости.
«Что я могу для вас сделать?» - спрашивал.
Надо было ему тогда ответить: «Никогда не играйте со мной в игры, Андрей Палыч. Вот что вы можете сделать для меня. Это будет самым ценным».
А она, дуреха, ничего не попросила. Ничего ей было не нужно, уже всё у нее имелось – теплота его ладони и голоса. Такой богатой себя ощущала.
Смехота.
- Катька, какая ты хорошенькая! – восхитилась Танюша Пончева, с аппетитом жуя, наверное, десятое по счету канапе.
Восхищались Катей все по кругу, весь женсовет, и даже Юлиана, пробегая мимо, подняла брови и сделала комплимент. И это было немножко странно. Ну да, новое платье, так ведь скромное, цвета темного винограда. Наверное, это была та самая «дорогая» скромность, на которой всегда останавливается глаз. Волосы ей в парикмахерской просто убрали в аккуратный валик на затылке. Но это же всё равно она, Катя, глядит на мир через свои окулярчики. Ничего не изменилось…
- Ты – супер! – твердили подруги. А Зорькин стоял рядом и горделиво покашливал.
Это он выбрал платье. Он был большой молодец и держался очень достойно. Мило беседовал с Катиными подругами. Спрашивал, кому что из напитков принести. Кому шампанское, кому коктейль, кому фреш. Ни разу не перепутал.
- Ну что ж ты его так долго прятала? – шепнула Светлана, когда Коля в очередной раз отошел «выполнить заказ». – Он прелесть!
- Потому и прятала, - хихикнула Машка.
Дамочки были искренне рады за свою подругу. Воистину – красота в глазах смотрящего. Милый, славный, услужливый и явно очень умный Николай казался им тем самым «мачо» и «суперменом», которого описывала Катя. Ведь не в росте же, в самом деле, суть. Не в литых мускулах, не в чертах лица, как у Алена Делона.
- У меня сейчас интересный образ жизни, - разглагольствовал Зорькин, поправляя очки на переносице (все видели роскошную запонку на его рукаве). – Можно сказать, одной рукой я белю потолок в нашей будущей квартире, а другой щелкаю мышкой по экрану, просматривая биржевые сводки. Надо быть в курсе малейших изменений! А Катя у меня больше отдыхает, она перенесла простуду. Тут главное – чтобы не было осложнений.
…И женсовет млел от восторга. Ну, и от легкой зависти, что уж тут отрицать.
Катя в основном помалкивала. Она видела, что Колька рисуется, но чуть-чуть, без перебора, и получается у него вполне симпатично.
Ей очень хотелось расслабиться и получать от всего удовольствие. Но глупое сердце плакало и плакало. Что-то на него нашло. И схлынуть не желало.

- Это успех, Палыч, - Малиновский приподнял бокал с виски. – Я бы сказал – разгромный для Воропаева успех. Он, наверное, злорадно желал провала, несмотря на то, что это пока еще, как ни крути, и его компания. А мы не тонем, мы плывем на пароходе и даем протяжные победные гудки. У меня органайзер распух от визиток. Будет море новых контрактов. Ты видел выражение лица Павла Олеговича? Оно красноречивее всяких слов. Ау, Палыч! Куда ты смотришь?
- Никуда, - ответил Андрей и чокнулся с ним бокалом. – За успех.
- Никуда? – Роман проследил за траекторией его взгляда и вздохнул. – А, понятно. «Никуда» - это на Пушкареву. Слушай… А чего ты чморил этого Зорькина? Не вижу я козявку на ножках, которого ты мне обрисовывал. Вполне прыткий, бойкий, тонкий и звонкий юноша. Кажется, он влюбил в себя весь женсовет. Ой… Жданчик, прости. Я, честно, не всегда могу теперь ориентироваться – что можно говорить, а что нельзя. Ты меня по голове бей. Если что. Только не больно.
- Молоти языком на здоровье, - разрешил Жданов, сохраняя абсолютно спокойное выражение лица. – Ни в чем себе не отказывай.
- Да? Ну тогда скажу, что Пушкарева меня удивила. Нет, не то. Она меня смутила. Представляешь – меня. А ведь казалось – меня и стриптиз в Кремле не смутит. И ведь всего лишь – одно приличное платье. Всего лишь! И я уже отвожу глаза, как школьник. Это ж Копперфильд какой-то, а не Екатерина Валерьевна…
- Да, он положительно на нее влияет, - согласился Андрей.
- Кто? Копперфильд?
- Зорькин. У него определенно хороший вкус.
- Ты про платье?
- Я про всё. Парень далеко пойдет. Ты счета Ника-моды изучал?
- Изучал.
- Сколько денег на них, помнишь?
- Помню.
- А было?
- А было сто тысяч долларов.
- И кто их столь солидно приумножил за такой короткий срок, по-твоему? Копперфильд?
- Мда, - Малиновский почесал затылок. – Финансовый гений с хорошим вкусом. На «просто друга» не тянет изначально. На отъемщика чужой собственности – тоже. Зачем чужие деньги, когда умеешь зарабатывать свои?.. Палыч. Так что это было со стороны Кати? По отношению к тебе? Обман? Зачем?
- Почему обман? Она поняла, что любит его, а не меня. А в том, что поняла не сразу, нет ничего криминального. Я бы на ее месте тоже выбрал его. А не себя.
Роман с подозрением уставился на друга, поражаясь его хладнокровию. И алкоголь не хлещет – цедит по капле.
- Ну, не знаю, - Малиновский пожал плечами. – Мне казалось, у нее так глаза на тебя светились…
- Да ну? Две ночи в чужих местах, с постоянной оглядкой, враньем, пустыми завереньями и звонками Киры – просто невиданное счастье. От такого свет в глазах потухает очень быстро. Всё правильно. Всё закономерно.
Жданов снова посмотрел в сторону Кати. Увидел, как Николай протянул ей бокал с соком и заботливо убрал со лба тонкую прядь. И света вокруг – так много. Сияние сотен ламп в люстрах и плафонах. Антипод «темноты с бутылкой виски».
«С одним я сплю при свете…»
…Нажраться, что ли? Вусмерть? Но нет, не здесь. Здесь он – герой, и им останется. Для публики.

…Кому в этот вечер было плевать на публику и на то, что напиваться в публичном месте не комильфо – так это Виктории Клочковой. Она сидела в баре и роняла в бокал тяжелые горячие слезы.
- Моя жизнь кончена, - бормотала она, смазывая вместе с влагой со щек тушь. – Всё рухнуло. Одни обломки.
Юноша-бармен слушал ее с терпеливым сочувствием, не отрываясь от протирки бокалов и смешивания коктейлей. Других слушателей не находилось.
- Меня все бросили, - продолжала Вика свое заунывное безответное соло. – Все, даже лучшая подруга. Она не отвечает на мои звонки. Ей всё равно, что со мной. У нее, видите ли, горе – порвала с женихом. Тоже мне, горе! Когда ни жениха, ни денег – вот это горе. И в компании я теперь осталась одна-одинешенька. Как рыба в океане с хищниками. Они теперь меня сожрут и косточки выплюнут. Ооооооо! Налейте мне еще водки с апельсиновым соком.
Бармен вздохнул, положил на стойку новую сухую салфеточку, наполнил бокал.
- Вы так добры, - умилилась сквозь слезы Клочкова. – Есть еще на свете добрые люди. Как жаль, что мне одни козлы попадаются. Они проводят со мной время, а потом находят себе каких-нибудь невзрачных фрось из подворотни и женятся на них. Жизнь так несправедлива!
Горестно всхлипнув, Виктория принялась за очередную порцию и чуть не захлебнулась – туманный ее взгляд зафиксировал вошедшего в бар Зорькина.
Коля явился за пирожным в форме корзиночки с шоколадным кремом – попросила Таня Пончева. И тут, у стойки, его поджидал сюрприз в виде накачавшейся спиртным «мечты всей его жизни».
Но алкоголь сотворил с Клочковой странную метаморфозу. Вместо того чтобы накинуться с обвинениями на обманувшего ее чаяния негодяя и подлеца, она вдруг жалобно простонала:
- Николааай! Выпей со мной, прошу тебя! Я совсем одна! Умоляю!
Зорькин ощутил страшную неловкость. И жалость. По щекам всегда прекрасной, холеной Вики текли черные от туши слезы. Прямо-таки женщина-апокалипсис. Трагический персонаж из фильма-катастрофы.
- Я не могу, - мягко ответил он. – Я за рулем.
- Ну, просто посиди со мной пять минут, - проявила она страдальческую покорность. – Пять минуточек! Что тебе стоит?..
- Ладно, - смирился Коля и сел на табурет. – Мне, пожалуйста, минеральной воды без газа.

Катя огляделась по сторонам. Зорькин где-то запропал, а девочки устремились поближе к подиуму - вот-вот должен был начаться концерт какой-то очередной знаменитости. Кажется, была заявлена группа «Премьер-министр».
Вдалеке Катя увидела Жданова – он тоже был в одиночестве, отдельный от всех. Стоял у окна и смотрел куда-то вдаль, в непроглядную ночь.

9

Ночь. Отель. Зал для показов

С подиума лилась популярная песня.

Подойди ко мне поближе,
Стань девушкой мечты моей прекрасной.
Заключу в объятья я твой стан
И своей тебя согрею лаской…

- Жданов! – Рома прорвался к Андрею, стоявшему у окна, сквозь толпу. – Ты чего тут, отшельником заделался? Тебя родители искали, хотели попрощаться. Они домой собрались.
- А? – рассеянно переспросил Андрей. Он слушал песню. Многократно повторялся припев:

Подойди ко мне поближе,
Стань девушкой мечты моей прекрасной…

- Я говорю – родители тебя… - Малиновский оборвал фразу, почувствовав ее невосприимчивость слухом друга. – Ладно, проехали. Хочешь, я, как последняя старуха-сплетница у подъезда, донесу до тебя некие пикантные подробности из жизни окружающих?
- Ты о чем?
-  В частности, о Клочковой. За ней никто не следил, и она нагрузилась в баре под завязку. Пьяна в хлам, рыдает над своей погубленной судьбой. И угадай, кто сидит рядом и вытирает ей горькие слезы? Наш бравый финансовый директор Ника-моды. А Катенька, вон, пребывает в одиночестве, вбирает в себя музыку. Как и ты. О, она в нашу сторону посмотрела. То есть в твою. Можешь к ней подойти. Пользуйся моментом.
- Что ты несешь? – Жданов нахмурился. – Хоть немного соображаешь?
- Ну а что? Не вижу я, что ли, как тебя корежит? Хоть ты и прикидываешься памятником самому себе. Может, еще не всё потеряно?
- Из-за того, что Зорькин Клочкову утешает? Малиновский, по-моему, ты сам перебрал с виски. Чушь какую-то городишь. Ну, утешает. Сочувствие выражает. И что?
- Ты забыл, кто такая Клочкова? – ухмыльнулся Роман. – Она без мыла залезет… ну, сам понимаешь, куда. В самое труднодоступное место. Она же долгое время к Зорькину клинья подбивала. И он, между прочим, не больно-то и сопротивлялся. А вдруг у них рецидив?
- Да не может быть, - неуверенно произнес Андрей. – Ну, не идиот же он!
- Ой, Палыч. Все мы немного идиоты. Когда дело касается женщин. Может, надо использовать эту Коленькину промашку?
- Не собираюсь я ничего использовать, - решительно отверг идею Жданов. – Меня это не касается!
А сам смотрел на Катю. Она уже не оглядывалась, с задумчивым видом слушала песню.

…Заключу в объятья я твой стан
И своей тебя согрею лаской…

А в рядах женсовета меж тем зрела буря. Татьяна, не дождавшись пирожного, самолично наведалась в бар и лицезрела там картину, красочно описанную Романом Андрею. Женсовет, тревожно посовещавшись, ринулся в атаку на Катерину. Это была целая симфония в стиле авангардизма, состоящая из хора перебиваемых друг друга голосов:
- Катька! Стоишь тут и ушами хлопаешь!
- А эта стерва опять за старое принялась!
- Ну разве можно так легкомысленно всё пускать на самотек!
- В наше-то жестокое время!
- Глазом моргнуть не успеешь – уведут и фамилию не спросят!
- Такие мужики на дороге не валяются!
- Их подбирают! Тут же! Стоит только отвернуться на секунду!
- Надо немедленно брать ситуацию в свои руки!
- Девочки, - Катя улыбнулась с недоумением, - вы чего? Что на вас нашло?
- Это не на нас нашло! – взвилась Тропинкина. – Это на Колю твоего нашло! То есть – нашла! Клочкова!
- В смысле? – продолжала Катерина демонстрировать удивительную недогадливость.
- Ну я же толкую! – воздела руки вверх Пончева. – Сидят в баре! Вдвоем! Рядом! Плечом к плечу! Клочкова мелет языком без остановки, а Николай… слушает!
Катя рассмеялась над ее крайней степенью разгневанности, выраженной в алом румянце на круглых щеках.
- Ну и что, Танюш?
Дамочки застыли в изумлении. Только воздух ртами хватали.
В следующее мгновение Зорькин вышел из бара и направился к ним. Вид у него был хмурый и озабоченный.
- Слушай, Кать… - он взял ее за локоть и отвел на шаг в сторону. – Ты не сердись, пожалуйста, но там с Викторией истерика. Она много выпила, на ногах не держится. Я предлагал ей вызвать такси, но она отказалась наотрез. Цепляется за меня, просит, чтоб я ее домой отвез. Может, Жданову сообщить? Она ведь в таком виде может и в зале, среди гостей нарисоваться. Пусть решают, что с ней делать. А?
- Коль, лучше отвези ее сам, по-тихому. Не привлекая внимания, - поразмыслив, предложила Катя. – А я на такси доеду. Поздно уже, всем по домам пора. Отвези, пока она не учинила тут прилюдно скандал.
- Да ты что! – пламенно воспротивился Зорькин. - Не хочу я ее везти. И не собирался даже!
- Я знаю, что не собирался. Но так будет лучше.
- Ты… думаешь?
- Я уверена.
- Ты что – не ревнуешь нисколько?
- Я тебе доверяю, - она чмокнула его в щеку. – Забыл? Мы же договорились. Мы верим друг другу. И никогда не предадим. Давай, доставь по назначению жертву бесплатных алкогольных напитков. А за меня не волнуйся.
- Ну, если ты настаиваешь… - он вздохнул.
Женсовет, слышавший каждое слово, оцепенел от ужаса. Екатерина Пушкарева в их глазах выглядела самой настоящей самоубийцей.

Жданов надевал пальто в гардеробе, когда перед ним опять вырос, как грибок-боровичок из сказки, Малиновский.
- Палыч, - торжественно проговорил он. – Хочешь последние вести с полей?
- Ром, ты меня достал. Отвяжись. Я еду домой.
- Окей. Домой так домой. А последние сведения такие – Зорькин посадил невменяемую Клочкову в свою шикарную машину и увез ее в неизвестном направлении, - упрямо доложил «вести с полей» Роман.
Андрей пытался вдеть руку в рукав и промахнулся. Пальто повисло на одном плече.
- Что за бред! - рассердился он. – Куда увез, зачем увез?
- Вот этого не знаю, - Малиновский развел руками. – Зато какой простор для воображения…
- А Катя где?
- Вон, у выхода. Звонит куда-то по мобильнику.
Катя действительно стояла у стеклянных дверей, через которые публика постепенно покидала отель, и сосредоточенно тыкала в кнопки телефона. Пальто распахнуто, из-под него виднелось восхитительное платье цвета темного винограда.
Одна-одинешенька.
Андрей натянул наконец пальто и пошел прямо к ней.
Она не поднимала глаз от мобильника. Не чувствовала его приближения.
А раньше всегда чувствовала.
Хотя и это, может, неправда. Всего лишь игра его самолюбия. Правды, наверное, вообще не было. Ничего не было.
- Катя, какие-то проблемы?
Она посмотрела на него, кажется, с удивлением.
- Почему проблемы? Нет проблем. С чего вы взяли?
- Ну, вы тут одна стоите. Где Николай?
- Ему пришлось уехать. По делу, - буднично ответила Катя.
- По делу, - кивнул Жданов. – Ага. В час ночи.
- Он повез домой Викторию, Андрей Палыч. Она переборщила с коктейлями.
До чего же доброжелательное и мирное лицо у нее было при этих словах.
- По-вашему, это нормально? – не удержал Жданов ироничных ноток в голосе.
- Конечно, - похоже, она удивилась еще больше. – Не бросать же человека в бедственном положении.
- Ну, можно было отправить Клочкову на такси.
- Она не хотела на такси.
- Ах, не хотела. Ну, это всё объясняет.
- Вы зря иронизируете. А если ей плохо станет в дороге? Будет таксист с ней возиться?
От Катиного прямого, ясного взгляда Андрею почему-то даже стало стыдно.
- Ну, - выдавил он, - в логике вам не откажешь. Вы что же, такси для себя пытаетесь вызвать?
- Пытаюсь. Всё время занято…
- Я вас довезу.
Что-то в ней дрогнуло. Как короткая волна прошла по всему телу. Явно не позитивного характера.
- Спасибо, Андрей Палыч, не беспокойтесь. Я сейчас еще по одному номеру попробую…
- Катя.
Он произнес ее имя тихо, но с напором. С упреком. И с горечью.
- Я просто вас довезу. Мне же по пути. Почему – нет? Вы меня боитесь, что ли?
Она раздумывала несколько мгновений, покусывая губу. Потом спокойно кивнула:
- Хорошо, поехали.

Ночь. Машина Жданова на полупустом шоссе

…Андрей думал о том, что он точно мазохист. Прав Малиновский.
Это ведь пытка – он, она, салон автомобиля. Снег за окнами. Горько-сладкое, совсем недавнее прошлое, которого  - раз – и не стало. Как будто и не было никогда.
Молчание лежало на плечах гирями.
Жданов откашлялся и решил его прорвать:
- Как вам показ?
- Понравился. Очень красивая коллекция.
- Да. Появилась надежда на новые контракты, на возможность расплатиться с долгами.
- У Зималетто всё будет хорошо, - подытожила Катя.
- Конечно, - согласился Жданов.
Господи, как тяжело. Этот светский разговор. Хотелось резко, с визгом тормозов, остановить машину и закричать на весь белый свет: «Катя, что ты со мной сделала?!»
От нее шел слабый аромат. Цветочный. Но не герани, нет. Какого-то другого цветка. Дорогого.
- Вы замечательно сегодня выглядите, - ляпнул Андрей. И тут же пожалел об этом. Катя съежилась. Ей фраза явно не понравилась.
- Спасибо, - скупо поблагодарила она. – Но я не люблю комплименты.
- Я помню, - вырвалось у него. И подавленно добавил: - Простите.
И опять немота. Проклятье.
- Андрей Палыч, - произнесла вдруг Катя, - хорошо бы, Кира Юрьевна вернулась в компанию. В кризисной ситуации лучше не менять начальника самого организованного отдела. От работы магазинов зависит восемьдесят процентов успеха.
- Боюсь, Кира Юрьевна не вернется, - сухо отозвался Жданов.
- Но ведь это… это эмоции. Они пройдут. Должны пройти. Ведь вы сами признались в обмане. И объяснили акционерам, почему скрывали правду. Она должна понять.
- Вы считаете, Кира из-за этого уволилась? Из-за моего обмана акционеров?..
…Вот уж точно, бывает, когда не знаешь, смеяться или рыдать.
- А из-за чего еще? – насторожилась Катя.
- Да, в общем, Катюш… какое это теперь имеет значение.
Она явно не поняла, почему не имеет значения. Но расспрашивать не стала.
…Еще пара километров тишины и мягкого скольжения шин.
- Так что вы решили? – с трудом включился Андрей. – Уходите в отпуск или… как?
- Нет, я не пойду в отпуск. Это ведь и моя работа над ошибками. Просто чаще буду работать дома. Если вы не возражаете.
- Я вам больше не начальник. Но, думаю, мой отец пойдет вам навстречу. Учитывая обстоятельства вашего… ваших планов.
…Ну вот, и до «планов» разговор дошел. Что уже терять-то, кроме своих цепей. Хотя и цепей никаких не осталось.
- Где жить собираетесь, Катя? Если не секрет?
- В Западном Дегунино.
- Надо же. Никогда там не был.
- Я тоже. Раньше - никогда.
…Раньше, раньше. За чертой, отрезавшей одну жизнь от другой.
- Это что же, съемная квартира?
- Да.
- Сколько комнат?
- Одна.
…Ну да. С милым рай и в одной комнате.
Интересно, он уже дошел до предела мазохизма или нет?
- А когда свадьба, Кать?
Оказывается, нет, еще не дошел.
- В конце марта.
- Угу. А женсовету уже шьют одинаковые платья для подружек невесты?
Опять брякнул и пожалел, что сорвался на не очень добрую иронию. Сейчас Катя рассердится и будет права. В чем она виновата-то?..
Но Катя, вопреки ожиданиям, не рассердилась, а улыбнулась. Даже фыркнула тихонько.
- Что я смешного спросил?
- Я просто представила женсовет в одинаковых платьях.
- Ну да, - Андрей невольно представил тоже. – Какого-нибудь ярко-розового цвета. Зрелище не для слабонервных.
- Угу, - согласилась она. – И белые искусственные цветочки. Их к груди прикалывают, как брошку.
- Господи Боже. А крахмальные платочки в кармашках?
- Зачем платочки?
- Для трогательных девичьих слез. Вроде так полагается.
Жданову показалось, что Катя сдержала смех. Затаила его в себе. А может, только показалось. Может, он всё еще ждал какого-то чуда. Переворота. Отката назад. Злая Снежная королева снимет проклятье – и Катя вмиг станет прежней. Его Катей…
- Вон уже мой дом, - совсем не прежним тоном проговорила она. - Как мы быстро доехали.
…Да, быстро, садистски быстро. Или, наоборот, слава богу, что так быстро?
Так и не разрешив этот вопрос, Жданов остановил машину у подъезда.
- Спасибо, что подвезли, - Катя открыла дверцу, стала выбираться из салона.
Андрей тут же выскочил из автомобиля со своей стороны.
- Погодите!
Глупее действия придумать просто нереально. Зачем остановил? Чтобы что? Еще какой-нибудь вопрос задать? В каком ресторане бракосочетание будет праздноваться? А свадебные голуби будут в штанишках или без?..
Ни единого внятного повода, чтобы задержать. Еще хоть на минуточку. Потому что она уходила. Навсегда уходила – из его машины, из его жизни, исчезала, несмотря на то, что оставалась сотрудником Зималетто. Это был конец, точка, которая вызывала ледяной ужас и отчаяние.
И он просто шел к ней и всё повторял, как болван:
- Погодите, Кать. Погодите. Погодите.
И понимал, какой это кошмар – не только вести себя, как болван, но и понимать, что ведешь себя, как болван.
А она вдруг отчетливо попросила:
- Тихо.
Жданов замер в изумлении в шаге от нее. «Тихо»? Что это значит – «тихо»?
- Кать, вы…
- Тише! – взмолилась она.
Он умолк в полной растерянности.
- Вы слышите? – Катя огляделась по сторонам. – Как будто плачет кто-то.
- Плачет? – Андрей прислушался. – Нет, не слышу. Да кто ж тут может плакать в ночи? Нет ни души. Вам показалось, наверно.
Она сердито взмахнула ресницами и приложила палец к губам. Жданов послушно замолчал. И вдруг действительно уловил невнятный жалобный звук. Он шел от ближайшего куста.
Катя тоже на звук обернулась и двинулась к его источнику. Андрей придержал ее за рукав пальто и пошел первым.
- Странно, - пробормотал он, исследуя пространство. – Тут пусто. Никого.
В самом деле – черные ветви кустарника, белый снег. Никаких признаков жизни.
- Привидение, - неуверенно попытался пошутить Жданов. – Пожаловалось нам на свою привиденческую жизнь и растаяло.
- Я не верю в привидения, - отвергла версию Катя и наклонилась, отогнув в сторону нижнюю ветвь.
- А в сказки?
- А в сказки – тем более.
И тут оба одновременно увидели, как на белом снегу что-то шевельнулось. Что-то тоже белое, поэтому и не было замечено сразу.
- Что это? – обескураженно спросил Андрей. – Крыс-мутант какой-то. Альбинос. Катя, не трогайте его. Катя!
И не подумав внять совету, она нагнулась и взяла на руки белёсого «мутанта». И ахнула:
- Собака. Еще щенок, похоже. Подросток.
- Ну и уродец, - вырвалось у Жданова.
Собственно, нисколько он не преувеличил. Найденыш был страшненьким. Абсолютно непропорциональным. Длинное, очень худое тельце, короткие ножки, голова с приплюснутой мордочкой и смешно торчащими, как рожки, ушами. Короткий хвост свисал сосулькой. Одна лапка, передняя, тоже болталась плетью. Возможно, была сломана. В уголках круглых черных глаз скопился гной. Они выражали крайнюю степень тоски.
Пес слабо поскулил и вяло обнюхал Катину ладонь.
- Его что, выбросили? – ее голос задрожал. – Взяли и выбросили, как мусор?
- Он дворовый, наверно, - предположил Андрей.
- Тогда где его мать?
- Не знаю, Кать. Мало ли. Попал бедолага в передрягу. Может, мальчишки камнем лапу подбили.
- А может, именно потому и выбросили, что уродец, - прошептала Катя.
И заплакала.
Она плакала почти безмолвно, но так горько и от души, как о чем-то своем потаенном и наболевшем, что пораженный Жданов торопливо принялся ее утешать:
- Катюша, да что вы! Не расстраивайтесь! Мы же не знаем, что на самом деле случилось, ведь что угодно могло…
- Люди, - горячо перебила его она. – Люди бывают такими жестокими. Такими жестокими, что непонятно, как вообще они могут с этим жить!
…Это было сказано в самое сердце. Так, что Андрею стало муторно и совестно. И страшно. Как будто крохотная пламенная речь касалась именно его.
- Я возьму его домой, - заявила Катя и вытерла слезы рукавом. Она была такой решительной. Такой милой.
- А как воспримут ваши родители?
- Разберусь.
- Кать… вы испачкали свое красивое платье. Грязь, снег…
Жданов умолк, натолкнувшись на ее взгляд. Ну да. Какую-то совершеннейшую чепуху он городит. Платье, грязь, снег. Какие пустяки.
Щенок дрожал крупной дрожью и безучастно смотрел куда-то в сторону. Неизвестно кто и неизвестно за что поступил с ним жестоко. Похоже, ни во что хорошее он больше не верил.
- Тельце у него такое худое и длинное, - вздохнул Андрей. – Как нитка.
- Похож на нитку, ага, - тихо согласилась Катя. – Ну, я пойду.
…Это был ад какой-то. Он любил ее. Любил так, что готов был взвыть еще отчаяннее и смертельнее, чем этот щенок.
Но она уходила, оставляя после себя пустоту. И ни малейшего жалкого права – ее остановить.
- Кать, погодите. Пожалуйста.
Всё-таки остановил. Без всяких на то прав.
- Что?
- Кать. А как вы его назовете?
- Кого?
- Щенка.
…Молодец, Жданов. Нашел-таки, что спросить. Самый животрепещущий вопрос в твоей жизни. Бестолочь.
- Андрей Палыч, - она смотрела на него с настороженным смятением. – Вы очень странный. Вы не заболели?..
И не дождавшись ответа, быстро пошла к подъездной двери.
И он шел за ней до этой двери. И она защелкнулась на замок прямо у него перед носом. И можно было о холодную железную поверхность от души побиться головой.
Но Жданов просто стоял в неподвижности. И вот этой наглухо закрытой двери он задал беззвучно, почти не шевеля онемевшими губами, еще один, наконец единственно верный вопрос:
- Кать. Ты читала инструкцию?..

…А найденыш оказался девочкой. И когда Катя входила в квартиру, у найденыша уже было имя – Нитка.

12

Два часа спустя. Офис Зималетто. Кабинет финансового директора

Катя ворвалась в свою «обитель», захлопнула дверь, прислонилась к ней спиной и перевела дыхание.
Уфф. Дурдом какой-то.
Вот уж не думала, что когда-либо ей придется продвигаться по коридорам офиса едва ли не перебежками и по стеночке. Как через линию фронта пробиралась. Тоже мне, разведчик в тылу врага.
Уж очень не хотелось столкнуться с Андреем.
От себя-то не скроешь. Он напугал ее сегодня. Был похож на скрытый пожар. Как будто помещение усердно заливают водой, а дыма только больше становится. Потому что очаг возгорания не найден.
К черту, к черту. Она об этом не думает!
Всё хорошо. Ветеринар обнадежил – лапа у Нитки заживет, и глазки тоже. Выписал мазь. Посоветовал определенное питание. Коля всё добросовестно записал и пообещал купить. Поехал вместе со щенком на улицу Весеннюю готовить свой сюрприз.
Всё не просто хорошо, всё замечательно.
Катя сняла пальто и устремилась к столу, включила компьютер. Документы. Там доделать – всего ничего. Быстренько справится.
…Пальцы с привычной проворностью бегали по клавиатуре. Увлеклась процессом – вся ушла в экран монитора. Поэтому когда над ухом раздался хитровато-вкрадчивый полушепот: «Пушкарянчик!», Катерина вздрогнула и по экрану поехала абракадабра: «кадтиовраен» вместо слова «кредитование».
- Амура, господи! Чуть заикой не оставила. Ты что, на цыпочках подкрадывалась?
- Я нормально шла, - хихикнув, офисная гадалка присела на край стола. – Это ты, как обычно, оглохла за своей работой. Слушааай, Пушкаризде! Тут без тебя такое…
- Амурчик, - взмолилась Катя. – Мне, правда-правда, интересно то, что ты сказать хочешь, но очень срочно надо закончить.
- Пять минут ты можешь послушать? – возмутилась Амура. – Пять!
Что такое пять минут в понимании женсовета, Катерина знала, поэтому открыла рот для возражений. Но даже звука произнести не успела, как на нее обрушился поток информации:
- Короче!  Началось всё с того, что Шуруп стала какая-то странная. Как в коматозе. Заявила, что у нее голова болит. И я уверена – соврала. Ты же знаешь, у меня тонкая, чувствительная аура! Если у кого-то болит голова, я это ощущаю. А с ней что-то непонятное случилось. Как будто переживала о чем-то... Ну да ладно, не о ней речь. Отпросилась Шурка у Малиновского, под предлогом этой самой головной боли,  и я осталась одна на всю приемную. Сижу, на все звонки отвечаю. Андрей Палыч с Романом Дмитричем – у себя в кабинете. И тут нарисовывается Кира Юрьевна…
- Амур… - сделала Катя еще одну безнадежную попытку.
- Тихо! Нарисовывается Кира Юрьевна! – усилила Амура интонации. – Вся такая стремительная – как в атаку, во главе конницы. И чуть ли не с разбегу – в кабинет! И оттуда через секунду Малиновский вылетел. Как ошпаренный. Еще так посмотрел на меня и сказал: «Тяжелые сегодня метеоусловия. Наверное, повышенная солнечная активность. Пойду выпью». Ну вот, попорхал он себе в бар, а я, разумеется…
- Разумеется. Превратилась в слух, - Катя хмурилась всё больше, но воодушевленная повествованием Амура ничего не замечала:
- Естественно! Я превратилась в слух. Ну, сначала из кабинета «бу-бу-бу» раздавалось, сплошной нечленораздельный бубнеж, хоть и нервный, но вполне в рамках. Даже скучно стало. И вдруг Кира крикнула… «Это неправда! Скажи, что это неправда!» Жданов что-то ответил, но тихо, зараза. А она опять: «Ты врешь! Этого не может быть! Зачем ты мне врешь? Ведь мы всё равно уже расстались!» Жданов снова что-то ответил – я снова не расслышала. И тут Кира стала хохотать. Это было что-то жуткое. Такой хохот… ну, который страшнее крика. И сквозь этот хохот: «Она тебя заколдовала, да? Заколдовала?» Ну, тут я, Пушкарян, не вытерпела. Вскочила – и к двери. Наплевала даже, что меня разоблачить могут. Ведь речь пошла о колдовстве! Понимаешь? Это же моя тема! В смысле – мне близкая! В общем, приклеилась я к щелочке и наконец-то услышала голос Андрея Палыча… Щас, щас, я дословно передам… Эээ… Вот: «Кирочка, если колдовство состоит в том, что она самая прекрасная девушка на Земле – то да. Она меня заколдовала». Ты представляешь, Пушкаридзе?! Так сказал – своей невесте! Да пусть сто раз бывшей! Нет, ты представляешь?.. Ау. Кать. У тебя мышка упала.
- Мышка? – растерянно переспросила Катя и посмотрела направо.
Компьютерная мышь действительно соскользнула со стола и болталась, раскачиваясь, на проводе.
- Правда, упала…
Катя потянулась к проводку и зацепила степлер. Он тоже полетел вниз и, поскольку, в отличие от мыши, не был прикреплен ни к какому основанию, закончил полет на полу.
Катя съехала с кресла за степлером.
Амуру же было не унять:
- …А потом наступила тишина. Такая, знаешь, напряженная! Я даже слышала, как где-то далеко Урядов Таньку отчитывает! А потом – всхлипы. Ну, из кабинета. Кирины. Теперь уже тихие-тихие. Человеческие. И слова. Я с трудом разобрала: «А мне ведь и вправду хотелось ей – ножом в глаз. Вот до чего я дошла… Мне так стыдно! Стыдно!» А он ее утешал. «Воду, - говорит, - Кира. Выпей…» Ты прикинь, какие страсти – ножом в глаз! Ну, Кира! Ну, Жданов! И главное – хоть бы имя этой коварной разлучницы назвали, хоть бы слог от имени! Кааать…
Амура наконец сообразила, что съехавшая с кресла Катерина наружу так и не выбралась.
Гадалка в недоумении присела на корточки.
- Ка-тя. Ты что там делаешь-то?
Катерина сидела под столом, обхватив руками прижатые к груди колени. Смотрела как-то непонятно.
- Степлер ищу, - шепотом ответила она.
- Пушкарянчик, ты чего? Вот он, степлер, перед твоим носом лежит.
- Да? А я не заметила. Искала, искала…
- Что с тобой? – встревожилась Амура. – Ты здорова?
- Я? Да. То есть нет. Я домой хочу, - вдруг жалобно заявила Катя и закрыла лицо ладонями.
- Домой?
- Я отсюда уйти хочу. Если можно – через окно.
- С двадцатого этажа? – окончательно перепугалась Амура. – Кааать! У тебя что-то случилось? Или у Коли?
- Я устала. Я так устала, Амурчик. У меня с головой… что-то… не то…
- Ой, господи. Это, наверное, предсвадебная лихорадка, - торопливо предположила подруга. – Так бывает! Вот моя соседка – так она перед свадьбой на три часа заперлась в ванной и рыдала. И никого не впускала… Ты давай, ты успокойся как-то. Вылезай оттуда, а я пока девчонкам «девять-один-один» забью. Мы тебя от лихорадки вылечим!
Катя не успела на это предложение ужаснуться – услышала звук открываемой двери.
Амура уловила его тоже и машинально выпрямилась.
В кабинет вошел Жданов. Быстро окинул взглядом пространство.
- Катя не возвращалась?
- Нет, - брякнула гадалка.
Это, скорее, от растерянности. Или от того, что физически ощутила, как Катерина там, в своем «закутке», съежилась в комок и затаила дыхание.
- Хм… - Андрей смотрел в упор. – Не возвращалась, значит. А вы что здесь делаете?
- Я?
- Вы.
- Я… это… я степлер уронила. Вот, ищу. Я, Андрей Палыч, за степлером зашла, мой куда-то запропастился. И вот… он… он…
- Никак не хочет отыскиваться, - понимающе кивнул Жданов. – И на уговоры не реагирует. Это ведь с ним вы сейчас разговаривали?
- Я… - Амура неумолимо становилась свекольного цвета. – Ну, я часто говорю с неодушевленными предметами. Помогает. Об этом даже научная теория есть. Что предметы… тоже могут… эээ…
- Чувствовать, - подсказал он. – И передвигаться без помощи хозяев. Как Катино пальто, например.
И кивнул на кресло, на котором пальто, небрежно брошенное, лежало, раскинув рукава. И сумка сверху.
- Что тут происходит? – сурово задал Андрей вопрос. Не дождавшись ответа, подошел к столу и, отстранив Амуру, заглянул под него.
- Так, - вздохнул он.
- Мы в прятки играли, - пролепетала гадалка что-то совсем уж несуразное.
- Я так и понял. Между прочим, в понедельник собеседование на должность начальника отдела продаж. А у вас там в приемной полный бардак. Не пора ли навести порядок?
- Пора, - обрадовалась она. – Я как раз собиралась этим заняться!
- Очень хорошо.
- Так я пойду?
- Идите. И перво-наперво отыщите Светлану, которая почему-то отсутствует на рабочем месте, и передайте – если кто-то сюда сейчас войдет, она будет играть в прятки на бирже труда, ища себе новую должность в новой организации. Это понятно?
- Более чем, - выдавила Амура, прежде чем спастись бегством.

- Кать, - Жданов толкнул кресло, и оно отъехало, освободив пространство, - вылезай.
Она не отзывалась. И ни малейшего шороха.
- Хорошо, - согласился он с данным молчаливым ответом и сел прямо на пол. – Здесь поговорим.
Катя совершенно утонула в своей крохотной «темнице», вжавшись в угол. Как-то умудрялась занимать очень маленькую площадь. Только ребенок бы и уместился. Который обычно прячется под столом, когда большие дяди и тети там, «наверху», звенят бокалами и лакомятся закусками.
Но смотрела она уже спокойно. Лицо за ладонями не прятала. Очень взрослые, строгие глаза.
- Вы разговариваете с сотрудниками таким тоном, как будто они все - до сих пор ваши подчиненные, - тихо сказала она. – А это не так.
- Упрек справедливый, - признал Андрей. – Расстаться с привычками непросто.
- Но всё же нужно расставаться. С привычками. И идти дальше.
- Это ты о чем?
- Мы на «вы», Андрей Палыч, а не на «ты». С этой привычкой тоже пора расстаться.
- Катя, Катя… - только и произнес он полушепотом. И принял почти такую же позу, как она. Руки упер в приподнятые колени, ладонями сжал виски.
Он выглядел измученным, действительно очень похудевшим. Весь какой-то угловатый. Вроде как ни красоты былой, ни лоска. Особенно тут, на полу, в полутьме, в пыли.
- Ты прочла один неофициальный документ, - помолчав, заговорил Андрей. – Под названием «Спасти рядового Жданова». Паршивая литература. Читать лучше Толстого, Достоевского. Хемингуэя. Я думал, ты это знаешь.
- Кто вам сказал? – она не удивилась. Уже ничему не удивлялась.
- Никто. Сам догадался.
…Это было правдой. Сначала догадался, потом допросил Шурочку.
- Вы правы, - согласилась Катя. – Хемингуэй лучше. Он добрый писатель. Хоть и грустный.
- И правдивый, - добавил Андрей. – А в бумажке из пакета – всё ложь. Начиная с названия. Какой рядовой Жданов? Не существует никакого рядового Жданова. Это воинское звание. А я в армии не служил. Всё ложь, Катя, дурацкий стёб. Мужчины – где-то животные. Хорошо, не все. Некоторые. Они вот так иногда изъясняются. Чудовищно. И не придают этому значения. Тебе, может, покажется странным, но я хочу оправдать не себя, а Романа. Ты его пожалей. Он никогда никого не любил. Сейчас-то я знаю, как это скверно. Какая это пустота. Пустота всегда себя прикрывает. Неосознанно. Форма защиты. Роман – не злой человек, Катюша, он где-то убогий. Может, и к лучшему, что он это не осознаёт. А может, и ужасно. Я не знаю. Я не судья. Сужу только себя. Поверь, жестоко сужу. Я остался в обломках, и буду теперь карабкаться по жизни заново. Практически с нуля. Но я люблю тебя, давно люблю. Это единственное, что у меня есть сейчас.
Жданов замолчал, снял очки. Бессмысленно вертел их в руках. Складывал-раскладывал дужки.
- Андрей Палыч, это же я, - ее голос из полутьмы «блиндажа» под столом звучал не потрясенно, а устало. – Катя Пушкарева. Девочка с железными зубами. Вы что, опять перепутали?..
- Ты мне не веришь?
- Я не хочу. Ни верить, ни не верить. Я вообще думать об этом не хочу. Как же вы не понимаете?..
Ему захотелось разнести стол, под которым она спряталась. Голыми руками. Но он совладал с собой.
- Катя, Катя. Это ты ничегошеньки не понимаешь, девочка моя родная. С железными зубами. Хоть с каменными. Полжизни – за то, чтобы тебя сейчас поцеловать.
Она не пошевелилась - темное, съежившееся изваяньице в глубине «пещерки». Но вдруг резко сменила тему:
- Вы просите меня простить Малиновского?..
- Его – да. Прошу. Он ни при чем. По большому счету. Празднослов и жертва глобальной недооценки ситуации.
- А вы?
- А я виноват. Я один.
- Значит, вам прощения не нужно?
- Конечно, нужно. Я только просить за себя не могу. И выискивать себе оправдания не могу. Я каюсь перед тобой. Ты всё теперь знаешь. Если чего-то еще не знаешь или в чем-то не уверена – спроси меня. Я отвечу. На любой вопрос. Могу рассказать всю эпопею. В подробностях. С чего всё начиналось…           
- Не надо. Я понимаю. С чего и почему.
- Как хочешь. Я об одном тебя умоляю, - он поднял на нее темные, с глубинными огоньками глаза. – Не выходи замуж мне назло. Это же глупо. Нет, даже не глупо. Преступно. По отношению к самой себе.
- Назло? – переспросила Катя. – Вы сказали – назло? О нет. Вот тут вы ошибаетесь. Никакого зла. Ни к вам. Ни к Малиновскому. Ни к себе. Я никакого зла вообще больше не вынесу. Ни капли. Только добро. Понимаете? Я смертельно устала от зла – и я выбрала добро. Совершенно осознанно. А вас я простила. И вас, и Романа Дмитриевича. И Киру Юрьевну.  Я всех простила и с чистой совестью выйду замуж за Колю. И у нас родятся две дочки. Вот так.
Про дочек сказала с небывалой нежностью. Как с уже принятым, обязательным грядущим счастьем. В которое поверила.
Андрей попытался глубоко вдохнуть, но воздух застрял в горле.
- Ты его любишь? – получилось спросить практически одними губами.
Но она расслышала. Помедлив, покачала головой:
- Я стала осторожной с этим словом. Слишком разный смысл в него вкладывают.
- Вложи свой смысл. Тот, который тебе близок. Ты любишь Николая?
- В том смысле, который мне близок… да, люблю. Он теперь – моя жизнь, моя семья. Он и Нитка.
И тут что-то случилось со Ждановым. Всё, что держало его в статике, в относительном равновесии, делало голос ровным, беседу – трудной, болезненной, но спокойной, - всё куда-то улетучилось. Андрей резко подался вперед, к Кате. Но что он мог, со своим коломенским ростом и ширью в плечах, поделать с этим узким закутком под столом, между тумбочками, где обосновалась, как мышка в норушке, его, похоже, окончательно потерянная любимая? Только дотянуться до нее кончиками горячих пальцев и сдавленно, лихорадочно проговорить:
- Это неправда. Этого не может быть. И Нитку – мы нашли! Мы с тобой! И это я ее так назвал!
- И что? Вы теперь в суд предъявите права на отцовство? – Катя в стремлении избежать его прикосновений чуть не впечаталась в заднюю стенку стола. – Перестаньте! Это же смешно!
- Кать, - он всё же достал ее ладонь, которую она почему-то пыталась спрятать в рукав шерстяной кофты. – Ну, выбирайся уже, наконец, из этой берлоги для карликовых мишек. Не заставляй меня применять силу.
- Только попробуйте! - рассердилась она. – Я закричу!
- О чем закричишь? О том, насчет чего уже весь офис, кажется, догадался? Включая явно прозревшую Амуру, а значит, и женсовет в полном составе?..
Катя притихла.
- Выпустите меня, пожалуйста.
- Пожалуйста, - Андрей чуть отодвинулся.
- Нет, совсем отойдите.
- Я тебя не трогаю, - он отодвинулся еще. – Выбирайся.
Она неуверенно двинулась наружу. Смешно, неуклюже. Почти на четвереньках. Как тогда, на подиуме. В ее первый рабочий день.
…Ему бы сейчас в тот день. Вот с этим, теперешним, сердцем. Он бы ее на руках с того подиума вынес. И не отпустил бы больше. И ботинком заехал бы какому-нибудь папарацци с фотокамерой в его ржущую физиономию. И плевать на последствия. Он ведь нашел женщину всей своей жизни. А всё остальное – всего лишь декорации.
- Катя…
Даже не прикоснулся – только имя произнес. Но она тут же нервно дернулась и слишком рано попыталась выпрямиться. Ударилась головой о крышку стола и с тихим стоном опустилась опять на корточки.
- Больно? – испугался Жданов и обнял ее. Губами приложился к ушибленному месту.
Почему-то она не вырвалась. Такими осторожными, почти невесомыми, смиренными и целомудренными получились эти объятия. Человеку больно – его утешают. Пытаются снять боль. Это естественно.
…Смешные они, наверно, со стороны. Прямо папа и дочка.
- Андрей Палыч, у вас всё будет хорошо, - дрожащим шепотом произнесла Катя.
- Ты думаешь? – тоже тихо отозвался он.
- Я уверена. Все совершают ошибки. Но ведь всегда можно исправить. Вы же сильный человек.
- Ты сейчас про что? Про Зималетто?
- И про Зималетто. И про жизнь.
- Моя жизнь зависит от тебя.
- Нет, Андрей Палыч. У нас не сложилось. И не могло сложиться. Всё с самого начала было не так. Всё было неправильно. Это называется «не суждено». Не судьба. Разные пути. «Не садись не в свои сани» - знаете такую поговорку? Она очень верная. Если сядешь – будешь выглядеть глупо. Будешь мучиться. И обязательно всё в конце концов разрушится…
…Она всё говорила и говорила свои умные слова, а Андрей слушал, с трудом вникая в их смысл, и абсолютно парадоксально, по-идиотски был счастлив. Что вот так сидит на полу, вдыхает запах ее кожи, и ворсинки от кофты щекочут щеку. И никто ни на кого не кричит, никто ни за кем не гонится, не бросается злыми фразами, не бьется головой о стену непонимания. Ни зимы, ни лютого холода, ни одиночества.
…Милая моя, любимая. Что ты там говоришь? Я ничего не соображаю…
- Я не могу больше, когда так страшно и больно. Когда падаешь всё время куда-то. Или ждешь, что тебя столкнут. Я устала. Поймите меня, пожалуйста.
Ее ноздри трепетали – как будто тоже ловили его запах. Машинально, неосознанно. Ловили, забирали, прятали в тайники клеток. С жадностью.
- Мы будем работать вместе, Андрей Палыч. Мы должны закончить работу над ошибками. Вот это у нас получится. Всегда получалось. А сейчас мне надо документ доделать для Павла Олеговича. Я обещала.
…Она защищалась. Хваталась за привычное, за беспроигрышное. Даже сейчас, в этом тихом откровении. Похоже, это стало ее условным рефлексом.
- Павел Олегович уехал на срочную встречу, - вспомнил Жданов. - Документ может подождать до завтра.
- Завтра суббота.
- Значит, до понедельника.
…Еще вобрал в себя ее аромат. Еще, еще, еще. Как наркоман.
- Да, Андрей Палыч. Я совсем забыла. Кира Юрьевна…
- Что?
- Она уверена, что я участвовала в махинациях с подставной фирмой.
- Я в курсе.
- Она может рассказать. Александру. Вашему отцу…
- О нет, Кать. Она не расскажет. Я ведь с ней говорил.
- Но она…
- Она хотела сделать больно тебе. Ничего она больше не хотела. Поверь. И не переживай из-за этого.
- Тогда я пойду.
Последние три слова Катя произнесла твердо и настороженно, внутренне приготовившись к жесткому отпору, если он попытается ее остановить.
Андрей это ощутил очень четко. Хрупкий мир, который можно сбить одним напористым дыханием. Одним резким движением. И покорно ослабил объятия.
Катя встала, захватила пальто и сумку и быстро покинула кабинет.
Жданов так и остался сидеть на полу. Взял в руки всеми забытый степлер. Щелкнул им пару раз.
…Ей надо идти. Салат «Вальдорф», роллы «Калифорния», чизкейк. И всё такое прочее. Западное Дегунино, улица Весенняя, дом сорок четыре, квартира восемнадцать.
Вот ведь въелось в память. Как будто видел дом, на нем табличку: «Весенняя, 44». И дверь квартиры с цифрой «18».
Катя не поедет туда.
Катя не может – сейчас – туда – поехать!
Может, он цепляется за воздух, может, выдает желаемое за действительное. Но показалось - она отрывалась от него с безотчетным мучением. И унесла с собой бОльшую его часть.
…Жданов, ты сумасшедший. Нет, хуже. Ты сумасшедший, который знает адрес.

…Локтева приоткрыла дверь в кабинет и тут же поспешно ее захлопнула.
- Сидит, - сообщила она сгоравшей от любопытства Амуре. – На полу. Со степлером в руке.
- А лицо, лицо какое? Ну, выражение?
- Ой, не знаю! Я толком не успела разглядеть. Зато успела испугаться. Наверно, там жуть что за выражение!
- Надо было подольше посмотреть.
- Ага, подольше! Он бы в меня запустил этим степлером. Это вообще как будто не степлер был, а…
- А что?
- Граната, вот что.
- Надо было Катьку остановить, расспросить.
- Куда там! Пронеслась мимо как смерч!
- Что делается, мамочки мои… Что делается!
- Это надо срочно обсудить. Звони девчонкам. Общий сбор в курилке через пять минут…

13

Западное Дегунино. Улица Весенняя. Съемная квартира             
   
Целый час Зорькин отмывал от известки пол. Так угваздался и взмок, что следом отмывал самого себя под душем. Попшикался «Орифлеймом», подаренным Катей, принюхался – хороший аромат. Тщательно причесал мокрые волосы, облачился в костюм и побежал украшать стол.
Цветы – в центр. Крупные бордовые розы. Посуда, бокалы – всё намыто, всё сияет. Салфетки с бордовыми узорами – в тон цветам. Свечи. Длинные, тонкие, аристократичные. Ляпота.
Чего-то не хватает? Правильно. Музыки не хватает.
Коля вставил диск в музыкальный центр, нажал на кнопочку. Шнитке. Первый концерт. Мощная вещь. Шнитке – гений.
- Ваф, - подала тоненький голосок Нитка. Среагировала на музыку. А до этого лежала на диване и упоенно грызла старую газету.
- Тебе нравится? – горделиво спросил Коля и еще раз критически оглядел комнату. И чертыхнулся. Про пакет-то с мусором забыл. Стоит в самом центе и портит антураж.
Николай схватил пакет и потащил его к мусоропроводу.       
Спустился на один лестничный пролет, открыл крышку, приподнял пакет, и тут он, предатель, лопнул. Мусор посыпался во все стороны.
Пришлось собирать его руками и впихивать в черную «глотку» мусоропровода. Потом еще брюки отряхивать и пиджак. Слишком рано вырядился. Как будто себя не знает – обязательно ведь устряпается!
Коля вздохнул и пошел назад, в квартиру. И остолбенел в дверях комнаты.
У окна стояла незнакомая девушка и тихо плакала, закрыв лицо ладонью. А другой рукой теребила штору. Наматывала ее на тонкий палец.
И вся она была тонкой и светлой. Белый узкий свитерок, длинные белые волосы. В окно прямо над головой девушки светила луна, и создавалось впечатление, что незнакомка – как раз этой луны продолжение. Один из ее лучей, проникший в помещение.
- Здравствуйте, - растерянно пробормотал Зорькин.
Девушка вздрогнула и отняла ладонь от лица.
У нее были синие глаза и никакой косметики. Поскольку тушь с мокрых ресниц не текла.
- Здравствуйте, - почти шепотом ответила она.
- Вы ко мне?
Уместнее, конечно, было спросить, почему она запросто вошла в чужую квартиру, стоит у чужого окна и наматывает на палец чужую штору. Но незнакомка была в слезах, и ее было неизвестно за что жалко.
- Я не к вам, - виновато сказала девушка, - я к себе.
- В каком смысле? – озадачился Коля.
- В том смысле, что это моя квартира.
- Как?
- Ну… вот так, - еще более виновато кивнула она.
- Но мне эту квартиру сдала Лидия Михайловна. Я заплатил за полгода вперед. У меня ее расписка есть!
- Я знаю, - девушка слабо улыбнулась. – Лидия Михайловна – это моя мама.
- А. Так вы и есть хозяйка? Но вы же в Англии…
- Ну, как видите, я уже не в Англии, - тень печали легла на ее лицо. – Вы не волнуйтесь, я пришла только забрать кое-какие свои вещи. Мама говорила, что сдала квартиру очень симпатичной молодой паре. Красивая сервировка, - она скользнула грустным взглядом по столу. – А где ваша жена?
- Невеста, - уточнил Коля. – Она скоро придет.
- Я вам не помешаю. Сейчас всё быстро соберу и уйду.
- Не торопитесь, - смутился Зорькин. – Вы же хозяйка.
Девушка еще раз улыбнулась, стерла слезы с лица и представилась:
- Нина.
- Хорошее имя.
- Старомодное немножко, - она тихонько вздохнула. – Из добрых советских кинокомедий. Помните, про товарища Саахова?
- Помню, конечно. А я – Николай.
- Очень приятно. Вы меня извините, я расплакалась так, по-дурацки. Это всё Шнитке. Я не ожидала…
- Не ожидали… чего?
- Что войду, а тут Шнитке. Мой любимый Первый концерт. У меня с ним связаны кое-какие воспоминания. Нахлынуло…
- Давайте я выключу, - засуетился Зорькин.
- Нет-нет, что вы. Пусть будет. Шнитке – гений.
Нина наклонилась к тумбочке, открыла дверцу и стала вытаскивать какие-то альбомы и тетрадки, а Коля молча присел на стул.
Как-то очень странно он себя чувствовал. Разнервничался вдруг. И не в Шнитке, конечно, дело. Многие любят Шнитке, многие считают его гением. Совсем не удивительное совпадение.
Но всё было каким-то странным, необычным. Тихие слезы, синие глаза. Лунный цвет волос. И сам лунный диск в окне – величественный, нежно-грустный. Наваждение.
- Ваф, - бодро обнаружила себя Нитка.
Девушка от неожиданности выронила альбом из рук, расцвела и сразу сказочно похорошела:
- Господи! Собачка! Какая миленькая!
- Ну, миленькая – это сильно сказано, - хмыкнул Николай. – Она у нас вся какая-то… хм… непропорциональная. Дитя улицы.
- Она милая как раз в этой своей непропорциональности, - заметила Нина. – Мне нравятся странные вещи, странные люди, странные собаки. Однажды я целый час простояла у очень странного дома. Он был старый, и всё в нем было из разных эпох. Балкончики, окна, перила. Набор несуразностей. А я приклеилась к нему, будто меня приворожили.
…Ну вот, она тоже заговорила о странном. В этом состоянии Зорькин пребывал и не понимал, что ему делать и как себя вести.
- Вы ее подобрали? – спросила девушка.
- Что?
- Собаку.
- А. Да, - очнулся Коля. – То есть… Катя, моя невеста. Это она нашла Нитку.
- Нитку?
- Ага. Имя ей такое придумала.
- У вашей невесты доброе сердце, - Нина улыбнулась, а глаза ее оставались печальными. Удивительные глаза. Аквамарин.
Николай ослабил узел галстука. Ему было душно. Хотелось пить и хотелось успокоиться. Последнее не получалось, и он решил хотя бы утолить жажду - налил из графинчика в бокал вишневый сок.
- Хотите пить?
- Нет, спасибо, - отказалась девушка. Она складывала в большой пакет какие-то книги.
Коля потянулся к бокалу. И опрокинул его. Вишневая жидкость выплеснулась на белоснежную скатерть.
- Черт… - вырвалось у него огорченно.
- Не расстраивайтесь, - утешила Нина. – Тут, в шкафу, есть еще скатерть.
- Неудобно. Это ваша скатерть. Вы не виноваты, что у меня руки-крюки.
- Да что вы! С каждым может случиться, – она уже проворно перебирала  в шкафу вещи. – Вот, нашла. Возьмите. Свежая, чистая.
- Мне неудобно…
- Держите! – она настойчиво протягивала ему скатерть. – У вас такой красивый стол, и всё должно быть идеально. Это ведь романтический вечер, да?
- Да, - ответил Зорькин и покраснел.
Похоже, девушке это понравилось. Она смотрела на него с уважением. Почти с восхищением.
- Вы молодец, - голос ее был мягким, ласковым. – Это так важно – забота, внимание, желание радовать. Вашей невесте очень повезло.
Николай попытался сглотнуть, но что-то в горле прочно заглохло и пересохло. Сока-то он так и не выпил. Растяпа…
- И такой ремонт развернули, - продолжила  Нина. – Мне нравится цвет обоев. Весенний.
- Улица В-весенняя, - выдавил Коля. – И цвет в-весенний. Глупо, конечно…
- Мне нравятся глупости, - она легко рассмеялась. – Я устаю быть серьезной. Я в школе была прилежной отличницей, которая раз в весну забрасывала учебники и шла считать лужи. От дома до магазина. Или до сквера.
- А зачем считать лужи?
- В том-то и дело, что незачем. Просто так. А знаете, к таким обоям и шторы нужны соответствующие.
- Да, моя невеста хочет в мелкий зеленый горошек. Но я пока не нашел…
- Зеленый горошек? Какая прелесть. И что, нигде нету?
- Нету. Я пол-Москвы обегал.
- Рядом с маминым домом есть магазин штор, называется «Ламбрекен». Там очень большой ассортимент. Я посмотрю, если хотите.
- Да что вы. Не беспокойтесь…
- Ну какое беспокойство. Это же нетрудно, - Нина вложила ему в руки скатерть. – Давайте быстро всё поменяем. Я вам помогу.
Не успел Зорькин опомниться, как она освободила стол от посуды и свечей, сняла испорченную скатерть и постелила чистую.
- Смотрите, как славно. Эта даже больше подходит.
- Да, - машинально согласился Коля. – Нина, а вы… получается, вы вернулись в Москву раньше времени… а квартира занята?
- Я пока с мамой поживу. Мама болеет. Ей помочь нужно.
- А… Так вы поэтому вернулись? Мама болеет?
- Нет, не поэтому, - девушка аккуратно расставляла бокалы, тарелки и свечи, и тени грусти вернулись на ее лицо. – У меня там, знаете, не сложились отношения.
- С кем?
- С лондонскими туманами, - ответила она задорно.
Прятала печаль. Только в синих глазах она и таилась – едва уловимая, как призрак того самого лондонского тумана.
А потом Нина привела стол в идеальный порядок, зажгла одну из свечей, которая погасла, и сказала:
- Мне пора.
…Показалось, что она исчезнет, как и появилась – через окно, обратно к луне.

Вечер. Рейсовый автобус

Катя сидела у окна, полуприкрыв глаза. Огни, огни, огни. И пробки. Автобус двигался медленно, дергано. И люди в салоне были уставшими и сердитыми. Всем хотелось поскорее домой. К горячему чаю и телевизору.
…Я тоже еду домой, думала Катя. К Коле и к Нитке.
Она мысленно окуналась в их тепло. Остров. Обетованный берег.
А в темном окне проступало лицо Андрея Жданова. Это не огни, это его глаза.
Катю постепенно стало трясти. Противно, мелко. Руки – ходуном, и даже зубы постукивали.
Как начинающийся грипп. Или тропическая лихорадка.
Но от всех этих болезней с подъемом температуры не страшно, а просто муторно, мерзко.
А сейчас было страшно. Очень страшно и непонятно.
Кажется, она окончательно перестала ориентироваться, где правда, где ложь. Она заплутала в них, как в проклятом лесу, в котором все тропинки замыкаются друг на друга и никуда не выводят.
И этот автобус, как древний кашляющий старик, всё пилит и пилит в какую-то зыбкую неизвестность!
…Спокойно, отчаянно приказала себе Катя. А ну – прекратить панику. Немедленно!
Она полезла в сумку со смутным желанием ухватиться за привычные вещички. Платок, блокнотик. Кошелек. Пара шпилек для волос. Шариковая ручка. Пуговица.
Это была пуговица от Колиного пальто. Оторвалась сегодня в метро. И Катя забрала ее себе. «А то потеряешь», - сказала, смеясь. И еще сказала: «Вечером пришью».
Зажала пуговицу в кулачке и снова стала смотреть в окно. Глубокий вдох, долгий выдох. Глубокий вдох, долгий выдох. Дыхательная гимнастика.
…Пуговица в руке была теплой. И словно большая энергетическая пилюля, странным образом успокаивала. Замедляла пульс. Тормозила мыслительные процессы. Рисовала образы.
…Большой дом, лужайка, озерцо. Две девочки в розовых платьицах. Тонька и Сонька. Бегут, взявшись за руки, и заливисто смеются. Темные волосы прыгают по плечам.
И не оборачиваются, проказницы...
Ах, этот автобус, старый ворчун, что ж он тащится так медленно?..
…Наконец, Западное Дегунино. Нужная остановка.
Катя соскочила с подножки и устремилась по направлению к дому.
Совсем тепло было этим вечером. Предвестники весны плыли по темным улицам.

Всё тот же вечер. Офис Зималетто. Бар.

Малиновскому было комфортно. Он цедил виски и пел павлинью песнь свеженькой рыженькой модели-хохотушке, пристроившейся рядом с бокалом коктейля.
- Жизнь, - разглагольствовал Роман, - была бы серой и скучной без рыжих красок. Рыжий – цвет Солнца. Цвет Галактики, в которой зародилось человечество. В рыжих волосах – огонь, добытый Прометеем. Искра, Божий дар. Это ведь ваш естественный цвет, милая Настенька?
- Конечно, - горделиво хихикнула она.
…Врала, разумеется. Выкрашена каким-нибудь «Гарньер-колором», сходу определил Малиновский. Но какая, на фиг, по большому счету разница?
Приятный расслабон оборвал Жданов. Он резко откуда-то вырулил, черный, сосредоточенный, нервный,  и коротко велел:
- Пошли.
- Ты просишь о невозможном, - возразил Рома. – Не могу я сейчас пошлить, тут всё-таки дама, ты не заметил?
- Пойдем со мной, каламбурист!
- Вот так всегда, несравненная Анастасия, - пожаловался девушке на свою тяжкую долю Роман, красиво откланялся и нехотя поплелся вслед за другом.
- Эй, - окликнул он его в спину. – Остановись и, будь добр, объясни, куда ты меня ведешь. Может, я не хочу туда идти?
Андрей развернулся, подошел к нему вплотную.
- Ты, кажется, желал прокатиться на «Инфинити»? Держи ключи.
- Блин, Жданов, у тебя настроение меняется, как погода в Саргассовом море. То отдай ключи, то держи ключи! Поздно, батенька, я уже выпил! Я такси собирался вызвать.
- Ладно, я поведу. Но ты поедешь со мной.
- На «Инфинити»? – оживился Малиновский. – На дискотеку, девчонок кадрить? А мы сойдем за шестнадцатилетних тинейджеров, одолживших машину у папы-олигарха?
- Мы поедем и вернем машину и ключи, - на Андрея остроты не действовали. – Ее законному владельцу.
- Угу. Что-то мне подсказывает, что ты имеешь в виду Николая Зорькина. Только я не врубаюсь – с чего это мы, как лохи, потащимся на ночь глядя вручать ему ключи от рая? Может, еще бантик к брелоку привяжем и скажем, что это свадебный подарок?
- Ром, ты мне друг или нет?
- Вот ничего нет опаснее этой фразы, Палыч, - испугался Роман. – После нее обязательно последует обрисовка какой-нибудь мутной идеи, из-за которой я непременно попаду в дурацкое положение! Что ты задумал?
- Понимаешь, она… Катя… Она отправилась сейчас к Зорькину, туда, по их новому адресу. А может, не отправилась. Я не знаю. Но меня это сводит с ума. Я не могу поверить. Умом могу, а… в общем и целом, не могу и всё! Ты войдешь, чтобы передать ключи, и… просто посмотришь, правда это или нет. Их отношения. Их свадьба. Правда или спектакль? Ты всё поймешь, у тебя глаз алмаз. Я мог бы сам, но я за себя не ручаюсь. Я боюсь что-нибудь натворить. Пожалуйста, Ром.
Малиновский безмолвно переваривал услышанное.
- То есть, - задумчиво заговорил он, - если я правильно уразумел… Мы сейчас отправимся в гнездышко двух почти новобрачных, я позвоню в дверь и с радостной улыбкой законченного идиота вручу голубкам ключи от машины. Потом я с видом умирающего от жажды попрошу стакан воды. И пока сердобольная Катюша будет мне ее наливать из крана, я опытным глазом сыщика, в который у меня встроен фотоаппарат, зафиксирую покадрово обстановку: дорожку из лепестков роз, ведущую в спальню, и милый пеньюар из итальянского шелка, висящий на дверях ванной?.. Андрей Палыч. А, Андрей Палыч? Это седьмой класс средней школы. Даже не восьмой. Для восьмого – уже смешно. Ты спятил?
- Я люблю ее, - четко сказал Жданов.
- Это я понял. Это я как раз давно уже понял! – обозлился Роман. – Я не понял, как ты всерьез можешь предлагать мне такое! И почему в твою замечательную и местами здравую голову вообще пришла мысль, что там у них – спектакль?
- Да потому что!..
Он оборвал себя. Не мог выдать Шуру. История злосчастного розового пакета – под грифом «Секретно». Сухо закончил:
- Нипочему. Нет логики. Мне очень плохо. Ты мне поможешь?
- Андрюх, но это безумие.
- Я знаю.
- Этот вечер закончится в милиции.
- Не исключено.   
- У меня есть хоть какой-нибудь жалкий шанс тебя отговорить?
- Нету.
Малиновский принял вид, которому позавидовали бы все мученики мира, и скорбно поприветствовал сам себя:
- Добро пожаловать в клуб самоубийц, Роман Дмитрич. Поехали…

16

Ночь. Бар «Лав стори»

Жданов, помедлив пару секунд, взял телефон.
- Алло… Да, Кать… Конечно… Еще нет, но доставлю обязательно. В пути, да. Всё в порядке… Что?.. До самой квартиры? Разумеется. Доведу до самой квартиры. Никому в обиду не дам. Я всё, Кать, сделаю, как ты хочешь. Я же понимаю. Поздний час, выпивший человек. Опасно. Не переживай. Спокойной ночи.
Он бросил мобильник на стол. Поднял глаза на Николая.
Тот не дрогнул и взгляда не отвел. Только очень сильно сжимал чашку – всей пятерней, сверху.
- Ни одному слову, - тихо, с паническим упорством повторил Коля. – Ни одному. Не верю. Слышишь, ты?..
Жданов молчал, и это совсем выбивало у Коли почву из-под ног. Заставляло повторять снова и снова:
- Ты всё врешь. Ты меня не обманешь. И ее – больше не обманешь. Никогда. У тебя ничего не выйдет. Мы с ней поженимся и будем жить долго и счастливо. Ясно?!
- Ясно, - ответил вместо Андрея Малиновский. – Лично мне одно ясно – надо взять еще виски. Хотя оно тут дрянное, и забегаловка паршивая. Да всё равно уже…
- Что ты из себя благородного мачо изображаешь? – накинулся меж тем на Жданова Коля. – До квартиры он меня доведет! В обиду никому не даст! Ну с ума сойти! Я не старшеклассница, я от таких слов не сомлею. И Катя – тоже. Только посмей про… - он мучительно сглотнул. - … про любовь запеть! Когда любят – не сочиняют планов соблазнения. И не следуют гнусной инструкции. Это взаимоисключающие понятия! Однозначно!
- Юноша Зорькин, - опять вмешался Роман, поскольку Андрей хранил упорное молчание, - прими третий совет. Никогда не скачи на дохлой лошаденке впереди быстрого паровоза.
- Иди к черту со своими советами! – разъярился Николай.
- Это означает, - невозмутимо продолжил Рома, - никогда не суди с налету о том, чего не знаешь. Ты лучше глянь повнимательней на моего друга. От него же ровно половина осталась. Это всё, по-твоему, переживания за Зималетто? Нет, милый. Это что-то совсем из другой области. Вот я, например, всей своей пылкой душой на твоей стороне. В том плане, что тоже готов кричать: «Жданов, не смей мне вешать лапшу на уши! Жданов, опомнись, какая любовь! Мы же вместе план придумали! Мы же вместе всё это осуществляли! Жданов, ты белены объелся?» И так далее. Но что толку, что я буду так кричать? Биться головой об стену? Рвать рубаху на груди? Никакого толку. Он влюбился. Я ведь это чувствовал. Я ведь этого боялся. Моя инструкция – это знаешь что такое? Это ревность. Банальная дружеская ревность. Где мой былой боевой товарищ? Нету моего боевого товарища. Был – и весь вышел. А сидит кто-то худой и угловатый, с горящим страдательным взором. Ты думаешь, мне это нравится? Вообще не нравится. А ему по фигу, что мне это не нравится. Что тебе это не нравится. Что Пушкаревой, в конце концов, это не нравится! Ему всё по фигу. Он сам себя наказал, сам себя всего лишил – президентского кресла, невесты, положения в обществе. Это всё пыль, по-твоему?..
Задвинув речь, которой сам от себя не ожидал, Малиновский вознаградил себя большим глотком виски. И добавил, поскольку оба его собеседника были скованы угнетенным безмолвием:
- Между прочим, чувство было взаимным, пока Катя не прочла инструкцию, как я теперь понимаю. Николя, а ты уверен, что она не с отчаяния за тебя выходит?..
Зорькина как будто пригнуло к столу – какая-то непоколебимая сила. Сделала его меньше. Ничтожнее.
- Перестань, Ром, - сказал вдруг Андрей. – Я затеял этот разговор совсем не для того, чтобы показать свое превосходство. Я получил то, что заслужил. И мучить Катю я не собираюсь. Просто я хотел, Коля, чтобы ты всё понимал. Всё как есть. А теперь нам пора. Поздно уже.
- Я сейчас, - каким-то обморочным голосом отозвался Коля и встал. – Мне надо отойти. Я на минуту.
Он двинулся неуверенной походкой в сторону туалета.
Проводив его глазами, Малиновский недоуменно уставился на друга.
- Палыч, я сейчас такую душераздирающую песнь пропел, что чуть сам не прослезился. А ты промямлил что-то типа: «Благословляю вас, дети мои»? Мда. Дайте Сирано пистолет. Он пойдет и застрелится. Смоет твой позор своей кровью. Я-то, наивный, думал, ты за любовь борешься. А я тебе героически помогаю.
- Дай сигарету, герой.
- Тьфу ты! Опять двадцать пять. Ты чего? Ты погляди – наш жених уже сдулся. Он уже протух, очки набекрень, шарф навыворот. Ну куда ему против тебя, а? – никак не мог Рома уразуметь. – Да не соперник он тебе, ну это же просто смешно!
- Конечно, не соперник, - Жданов крутанул кофейную чашку, и она, повертевшись в дребезжащем пируэте, уперлась в пепельницу. – Мы же не на родео и не на ринге. Не бицепсами меряемся. Я – сам себе соперник, и я самого себя положил. Сам всё испортил. Она там не спит и переживает за своего Колю. Как бы мы не бросили его в одиночестве на каком-нибудь глухом шоссе. Такой голос… как мать за ребенка просит. Только этот ребенок уже сам способен ребенка заделать. Так что ты меня лучше не доставай сейчас бравыми речами про борьбу за любовь. Я тебя очень прошу – для твоей же безопасности!
- Ну разумеется! Всё закончилось угрозами в адрес Малиновского, - рассердился Роман. – Зорькину морду набить не можешь – так, может, мне набьешь? Пар-то выпустить надо, а какой идиот всегда под рукой? Конечно же, я! Давай, врежь мне. Вместо благодарности!
Андрей зажал зубами кончик сигареты и закрыл глаза.
- Хороший ты человек, Ромка. Но неужели до тебя не доходит? Нельзя переть напролом. Как будто у меня есть какие-то права! После всего! После того как у них… всё так далеко зашло!
- Угу. Напролом нельзя. А как можно? Ползком, огородами? И к чему ты приползешь? К их серебряной свадьбе?
Сгорбленный знак вопроса повис в воздухе.

А Коля мыл в туалете лицо холодной водой из-под крана. Очки лежали на мыльнице, свешиваясь одной дужкой с раковины.
Пальцы уже ледяными стали, а всё зачерпывал и зачерпывал, погружался и погружался, как в бассейне при заплыве кролем.
Наконец прервал процесс и, не вытираясь, нацепил очки и посмотрел на себя в мутное зеркало. Капли стекали со щек, с подбородка. Волосы взъерошены, кое-где примялись, а кое-где торчком стояли. Кожа серая с зеленоватым оттенком. Шарф намок, галстук забился куда-то под лацкан пиджака. Хоть сейчас на обложку журнала «Топ-10 самых сексуальных мужчин мира».
Зорькину хотелось плакать, хотелось уйти от всех и долго-долго брести по какой-нибудь бесконечной тропе сквозь лес. Там, где тоскливо воют на луну волки.
Голова разрывалась от боли похмелья и боли непонимания.
Вся его лихо выстроенная уверенность рушилась, что наглядно изображало в данный момент зеркало.
- Слышь… - раздалось сбоку.
От неожиданности Коля резко отшатнулся и повернул голову. К нему обращался крепкий накачанный парень в кожаной куртке. Судя по всему, в приличном подпитии. Глаза – как пленкой подернуты.
- Закурить есть? – лениво осведомился он.
- Не курю, - буркнул Николай.
- Так и думал, - поморщился незнакомец. – И че ты тут тогда делаешь, ботан?
Зорькину бы молча пройти мимо, не вступая ни в какие разговоры с подозрительным типом. Но он был выбитым из колеи и потерявшим все ориентиры. Поэтому, вспыхнув как спичка, запальчиво ответил:
- А что, на вывеске написано «Некурящим не входить»? Наверное, очень мелкими буквами – я не разглядел. Зрение слабое! Но ничего, дурное зрение лучше дурной головы.
- Чего? – парень явно не усвоил и половины из услышанного, но сообразил замутненным сознанием, что ему, похоже, дерзят. – Ботан, ты как ботаешь, а? Тут вышибала - мой кореш, а ты кто?  Фенька залетный? Да я тебя в толчке вот в этом утоплю – никто следов не найдет, ты туда весь, целиком сольешься, только окуляры всплывут. Усёк, убогий?
- О великий и могучий русский язык, - вздохнул Коля и, с вызовом поправив галстук, собрался наконец выйти из туалета.
Но не тут-то было. Разозленный громила схватил его за шею и с размаху прижал к дверце кабинки. Зорькин захрипел, пытаясь вобрать воздух. Очки съехали на кончик носа и едва держались, в глазах потемнело.
- Язык, говоришь, - ласково произнес парень. – Великий, говоришь. Да это гонево, что великий. Я его щас двумя пальцами вырву – и нету языка. А то больно он у тебя бойкий.
По-настоящему испугался Николай только на несколько секунд – мертвая хватка на его горле внезапно ослабла. Он услышал звук удара – только один, сильный и четкий, потом короткий сдавленный матерок и стон. Коля поспешно выпрямился, поправил очки и обнаружил, что его обидчик лежит, скорченный, схватившись за живот, в углу, а над ним стоит Жданов.
- Неинтеллигентно, профессор, - спокойно сказал Андрей громиле. – Тебе слова никто не давал, а ты на трибуну вылез. Я тебя вычеркиваю из списка участвующих в прениях. Как понял? Приём?
- Ммм… - выдал мученически скрюченный. Ничего другого он произнести не мог.
- Пошли, - мрачно велел Жданов Зорькину.
Коля двинулся, как в каком-то густом тумане. Всё через этот туман – и лица, и голоса. Возник встревоженный Малиновский, что-то спрашивал – типа, что случилось. Потом еще люди, официанты, бармен, наконец хозяин заведения – ему что-то жестко выговаривал Андрей, а тот извинялся и разводил руками. Всё твердил, что больше такого не повторится, нипочем не повторится. На что Роман ему насмешливо ответил: «Это мы тут больше не повторимся – гарантируем. И такое сарафанное радио запустим про вашу тошниловку, что завсегдатаями только тараканы останутся».
…Наконец, улица, свежий воздух, ночь, огни.
- Садись, - Жданов открыл перед Николаем дверцу машины.
- Послушай… - с трудом выдавил из себя Зорькин.
- Не надо, - оборвал Андрей. – И Кате – ни слова. Категорически. Обещаешь?
- Да…
- Молодец.
«Ифинити» тронулась с места. Последнее путешествие этого бесконечного дня. Оно прошло в полном молчании. Даже Малиновский песенки не насвистывал.
Жданов довез Колю до дома, довел до квартиры и сухо сказал:
- Машина будет в гараже Зималетто, ключи – у охранника, можешь забрать в любой момент. А нет – так пусть там и ржавеет. Мне всё равно.
Развернулся и сбежал по ступеням вниз.

Субботнее утро. Западное Дегунино. Съемная квартира

Катя проснулась от звонка в дверь. Ошарашено подскочила, посмотрела на мобильник – одиннадцать часов, двенадцатый. Вот это поспала – как в глубоком обмороке побывала. Ни одного сновидения, глухой провал.
Кто же пришел – Колька? Так у него ключи есть…
…В дверях стояла незнакомая девушка и смущенно улыбалась.
Хотя… Где-то Катя видела это лицо. Где и когда?
- Здравствуйте, - сказала незнакомка. – Вы – Катя.
Не спросила, а утвердила, как само собой разумеющееся.
- Да, я Катя.
- А я – Нина.
Словно это о чем-то должно ей говорить.
- Простите?..
- Ой. А вам Николай про меня не сказал разве? – удивилась девушка, видя Катино недоумение.
- Нет.
- А… - Нина почему-то немного опечалилась. – Ну, ладно. Я – хозяйка квартиры, я была здесь вчера. Вещи свои забирала.
- Проходите, - спохватилась Катя, придя в себя.
- Я на минуточку. Я шторы принесла, - девушка шагнула в прихожую.
- Какие шторы?
- В мелкий зеленый горошек. Вы ведь такие хотели? Я зашла в магазин и сразу увидела, - Нина разулыбалась, как будто отыскала что-то для самой себя заветное и дорогое, и достала из пакета свернутый рулон ткани милой веселой расцветки. – Вот, смотрите. Такие?
- Да, такие, - растерянно согласилась Катя. – Точно такие. Как в детстве у меня были.
- Здорово! – обрадовалась девушка. – Значит, я угадала.
И посмотрела в сторону комнаты, будто ожидала, что кто-то выйдет. Вышла Нитка, присела и широко зевнула.
- Коли нет, - правильно угадала Нинин взгляд Катерина.
- Понятно, - девушка тактично кивнула, не задавая вопросов. – Передайте ему, пожалуйста, привет. А я побегу.
- Подождите. Я вам деньги отдам за шторы.
- Нет! – ужаснулась Нина. – Ради бога, нет, не надо. Это подарок, прошу вас. Мне очень приятно, что здесь поселилась такая славная пара. Не надо денег – они ничего не значат. Пыль, пустота.
Как-то странно она это произнесла. Слишком горячо и горько. Синие глаза подернулись дымкой грусти.
- Ну, в общем-то да, - не смогла не согласиться Катя. – Не значат, по большому счету. Но всё равно мне неудобно.
- Никаких неудобств. Считайте это свадебным подарком.
- Что ж. Спасибо вам большое…
- Не за что. Ну, мне пора.
- Ваф! – решила напомнить о себе Нитка. – Ваф! Ваф!
- Маленькая, - умилилась Нина и присела на корточки. – Ты проснулась, да? Голодная, да?
- Иуиуиуа, - выдала свое «фирменное» звукосочетание собаченция и завиляла хвостиком-сосулькой.
- Снимайте куртку, - решительно сказала Кате девушке. – И пойдемте пить чай. В холодильнике полно вкусностей. Должна же я вас хоть как-то отблагодарить.
- Ну что вы, - смутилась Нина. – Вы ничего не должны.
- Я неправильно выразилась. Мне не хочется завтракать в одиночестве. Составите компанию?
- Против этого действительно возразить трудно…

…Через полчаса они лакомились чизкейком и перешли на «ты». И говорили взахлеб. Нина забавно держала чайную чашку – двумя пальцами, оттопырив мизинец. У нее было удивительно подвижное лицо и синие глаза, по которым пробегали туманы. Она была миловидной и умной, с каким-то неведомым багажом печали, хотя говорила совсем не о грустном. А о том, как вела в Лондоне свободный и полубродячий образ жизни – без конца ходила по улицам, приглядывалась к каждодневному человеческому бытию, щелкала фотоаппаратом и делала записи в дневнике на английском. Просто – короткие зарисовки о жизни, о людях. Их даже потом печатали в студенческом журнале и хвалили за образность и самобытность. Ее специальность – филология, и она писала объемную работу по Бернарду Шоу, только не закончила. Она говорила, что любит быть в толпе и при этом отдельной, что она наблюдатель по свойству натуры и отчасти – вынужденная одиночка.
- А почему вынужденная? – спросила Катя.
- Я так защищаюсь, наверное.
- От чего? От кого?
- От предательства.
Катя не решилась задавать дальше вопросы, но Нина продолжила сама:
- Меня предал мой лучший друг. Самый близкий.
- Друг? Или…
- И то, и другое. И друг, и любимый. Редкое сочетание. Он просто был всем. Половиной души, половиной тела. Знаешь, это страшно. После предательства любимого остается, как правило, лучший друг или подруга. А у меня никого не осталось. Только половина меня.
- Господи, - Катя ощутила холодок и непонятную тревогу. – Что он сделал?.. Прости. Если не хочешь – не отвечай.
- Да почему же не хочу. Со мной всё в порядке, не волнуйся, я сильная. Иначе бы не выжила. Мы познакомились с Мэттом по Интернету. И я всё сделала, чтобы поехать учиться в Лондон. Расшиблась в лепешку – но поехала. Всех здесь оставила, всех растеряла. Друзей, приятелей… Мэтт учится бизнесу, параллельно работает, большой трудяга и умный. Я его называла «колодцем знаний». А я сама - немного сумасбродка, он так и говорил - что я свожу его с ума. Отрываю от земли. А мне это нравилось. Я водила его на концерты, мы слушали Шнитке, и у меня сердце болело. В хорошем смысле слова. От музыки, от любви…
Девушка замолчала, как погрузилась куда-то.
- Он встретил другую? – осторожно спросила Катя.
- Что? – очнулась Нина, выбираясь из дум. – А. Ну, разве это предательство – встретил другую, полюбил… Это не предательство. Но вот от дочери директора фирмы многое зависело. Карьера, взлет, деньги, наконец. Это полезное знакомство, полезный флирт, а потом и не только флирт. Мэтт так и не понял – что тут такого, это же его будущее, наше с ним будущее. Понимаешь, это человек, в котором, как оказалось, поразительно сочетаются для меня несочетаемые вещи. С ним было интереснее всех на свете, лучше всех на свете. И страшнее всех на свете. Да банальная, в общем-то, история. Но Лондон для меня умер. Превратился в иллюстрацию, картинку в книжке. И я уехала.
- Но у тебя же там были успехи в учебе…
- Мне не нужны успехи в мертвом городе, - спокойно ответила Нина и отпила еще чаю. – Я доучусь здесь.
Внезапно она отставила чашку и легко рассмеялась. С каким-то изумлением.
- Ты знаешь, Катя, я ведь никому об этом не говорила. Даже маме. Сказала, что мою работу по Бернарду Шоу там завернули, вот я обиделась и уехала. Это, наверное, шторки в горошек виноваты. Я их увидела – и так обрадовалась, как ребенок игрушке. Как будто мне пять лет, и ничего плохого в жизни еще не было. Слушай... А давай их повесим? Николаю твоему сюрприз будет.
- Давай, - почему-то абсолютно не удивилась предложению Катерина.
…Нина стояла на подоконнике, Катя – внизу, поддерживая ткань, они перешучивались и хихикали, когда в прихожей заскрежетал ключ в замке. Нитка встрепенулась и резво поковыляла к двери – встречать хозяина.

17

Западное Дегунино. Улица Весенняя. Съемная квартира
 
- Коля… - пробормотала Катя, увидев в дверях жениха. – Колька.
Ей стало его так жалко – пронзительно и при этом светло. Он стоял в своем пальто нараспашку и взъерошенными волосами, какой-то весь потерянный и заблудившийся. Причем в очень масштабном смысле заблудившийся – как будто путешествовал по галактике, в туманностях и созвездиях, и споткнулся ненароком о грешную Землю. И теперь застыл и не знает, что делать, куда двигаться. Он был бледен и казался взрослее, чем вчера. Словно бег времени за ночь ускорился.
- Коль, - мягко и ласково повторила Катя, - ты вовремя. Там, на кухне, столько вкусного. Всё сохранилось. А это Нина. Ты ведь знаешь Нину?
- Здравствуйте, Нина, - произнес Зорькин именно таким голосом – заплутавшего в мирах. 
- Нина принесла нам шторы в горошек, - сообщила Катерина. – И мы их пытаемся повесить.
- Уже повесили, - уточнила девушка, нацепила последний крючок и проворно соскочила с подоконника. – Здравствуйте, Николай. Простите меня за непрошеную инициативу. Но я, как только увидела этот зеленый горошек…
Нина запнулась и неуверенно замолчала. Наверное, что-то почувствовала. Что-то ее напрягло. Эта Колина странность, и неподвижность, и слишком пристальный взгляд.
- Ой, - довольно-таки убедительно спохватилась она. – Мне же давно бежать надо. Который час? Ужас! У меня еще столько дел.
Девушка устремилась в прихожую, на бегу погладила вертящуюся под ногами Нитку и схватила куртку. Катя пошла ее проводить.
- Ты заходи, - искренне предложила она. – В любой момент. Это вообще твоя квартира, так что…
- Согласно договору – по крайней мере на полгода ваша, - весело возразила Нина. – Но я зайду, конечно. Очень рада была с вами познакомиться!
- Я тоже рада. То есть мы тоже рады, - уточнила Катерина и оглянулась на Колю, ожидая подтверждения.
Но он промолчал.
- Спасибо за шторы, - добавила Катя уже в открытую дверь – Нина успела выскочить на площадку и беспечно отмахнулась от благодарностей:
- Пока, пока!
Одновременно загудел лифт и щелкнул дверной замок.
Катя обернулась.
- Коль, - у нее задрожал голос. – Колька…
Рванула к нему и крепко обняла. Стиснула.
- Колька, прости меня. Прости, я не знаю, что на меня нашло. Этот виски, и те двое, и темнота. Какой-то дешевый фарс! Я рассердилась… так глупо… прости меня!
Его теплые руки ожили, мягко скользнули по ее спине, замкнули кольцо из объятий.
- Это ты прости, Кать. Я вел себя… как полный лох.
- Нет, нет. Это всего лишь дурацкая случайность. Наверное, мы переволновались. Оба.
- Да. Наверное…
- Давай забудем об этом, - горячо предложила она. – Знаешь, я подумала… Не надо никаких торжеств, свечей, там… музыки, блюд изысканных… всей этой мишуры. Зачем? Мы же родные люди, самые близкие, мы столько пережили… вдвоем… Давай просто будем вместе. Мы же этого хотим… правда? Коль?
- Да… - выдохнул он, утыкаясь лицом в ее волосы… в щеку… в шею… И повторил: - Да, да…
- Всё будет хорошо, - Катя закрыла глаза и улыбнулась, пребывая в неком ирреальном лихорадочном состоянии то ли ликования, то ли испуга. – И Тонька с Сонькой тоже будут, потому что… куда они денутся, верно?.. Ты прости меня… Я так по-идиотски себя повела… Мне показалось – ты пил это виски, потому что… я не нравлюсь тебе… как женщина…
Зорькин собрался что-то на это ответить – она ладошкой стремительно закрыла ему рот и вроде как усмехнулась, а может, и всхлипнула:
- Не надо, не говори ничего! Ты же знаешь, с чем для меня связано это чертово виски. Разве удивительно, что такая мысль пришла мне в голову?..
Ее пальцы всё еще были на его губах, и Коля их поцеловал. А потом взял ее руку в свою ладонь.
- Такая мысль не должна приходить в твою умную голову, - тихо и твердо, и вместе с тем как-то надломлено произнес он. – Никогда. Ты не можешь не нравиться. Тебя нельзя не любить.
Странность его голоса Катю насторожила. Даже чуть отрезвила.
- Колька. Ты мне в любви признаешься, что ли? Вот так… своеобразно? Или ты… кого-то еще имеешь в виду?
- Ты знаешь – кого.
- Нет, - она вспыхнула лицом, губы дрогнули укоризненно. – Нет. Как ты можешь? Ну зачем ты? Ну при чем тут…
- Катя.
- Что – Катя? Ну что – Катя?! – закричала она. – Ты, ты, ты единственный знаешь обо всем, что со мной случилось! И именно ты смеешь мне упоминать о нем! Я, ей-богу… я побью тебя сейчас!
- Побей, - наконец-то Николай смог улыбнуться, хотя и вымученно. – Я – идеальный объект для вымещения на мне эмоций. Хотя эмоции эти – совсем не я вызвал.
- Что ты говоришь? – испугалась Катя. – Я тебя абсолютно не понимаю. Что он с тобой сделал?
- Кто?
- Ты знаешь – кто!
- Жданов? – спокойно уточнил Коля. И вздохнул: - Да ничего он со мной не сделал. Он нормальный мужик, хотя виноват страшно. И он любит тебя. Можешь начинать бить.
Секунду она пребывала в неподвижности, а потом резко постаралась вырваться из его рук. Но Зорькин объятий не ослабил.
- Пусти! – вскричала Катя отчаянно. – Что ты меня держишь? Ты же меня предаешь сейчас! А сам говорил – никогда друг друга не предадим! Только мы и есть настоящие! Всё это говорил! А теперь…
Она расплакалась. Коля гладил ее по волосам, а удерживал крепко другой рукой, с откуда-то взявшейся твердостью и силой.
- Я не предаю, Кать.
- А что ты делаешь?!
- Я говорю как есть. Что ты прячешься от правды, как окунь за подводным камнем? Ну давай шторы задернем, двери запрем, уши зажмем, глаза закроем… Ничего не будем видеть, ничего не будем слышать. Так проще, так легче. Только надолго ли? Сколько ты вот так сможешь – ходить слепой и глухой? А мне как быть – каждый день бояться? Каждый день ждать, что у тебя пелена с глаз спадет? Ты ведь сама говорила… нет, ты клялась. Что он не мог так притворяться. Твоё чутьё тебе кричало – не мог. Он виноват. Он поступил как сволочь. Но он действительно – не мог. Притворяться…
- Я даже… - Катя захлебывалась слезами. - …даже не буду спрашивать, что он там тебе наплел, в чем убедил – это неважно. Вообще неважно! Да пойми ты! Дело не в том, что я его никогда не прощу. Я уже, уже его простила. Я просто ничего с ним не хочу. Я ни во что с ним не верю. Это тебе – понятно?!
- Не кричи, - шепнул Зорькин, целуя ее мокрые щеки.
- Понятно или нет?!
- Не кричи, Кать.
- Я не кричу. Не бросай меня, - неожиданно жалобно попросила она.
У нее были детские, смятенные, растерянные глаза.
И он ее понимал. Вот если, например, получишь сильный ожог от горячего утюга, то потом непроизвольно будешь отдергивать от него руку. Даже зная на сто процентов, что утюг – холодный.
- Ох ты боже мой, - Коля глубоко вдохнул, прижал ее влажное лицо к своей груди. – Куда ж я тебя брошу, Пушкарева. Никуда я тебя не брошу. И никогда. Придумала тоже. А ты-то меня не бросишь?..
- Нет, нет! Просто нужно время. Правда же?
…Время, невольно подумал Зорькин. Как люди любят за него цепляться, как за панацею от всего. Время вылечит. Время сгладит. Время расставит по местам. Время подскажет, время научит. И всё это оно действительно делает, но при этом уходит. Такой вот побочный эффект.
- Поцелуй меня, - попросила Катя лихорадочно.
Он склонился к ее лицу и уже ожег ее губы дыханием. Но она, словно опомнившись, крепко обняла его за шею, и получилось – щека скользнула по щеке и вышла спаянность, слитность вместо поцелуя.
Сердца стучали. Быстро, но как-то механически. Как маятники на ходиках. Тик-так. Бим-бом.
А потом была долгая, неподвижная пауза.
Катя затихла в Колиных объятиях. Наконец  чуть повернула голову и вдруг хихикнула:
- Коль. На Нитку посмотри.
Он обернулся. Собаченция аккуратненько сидела возле ножки стола, изумленно взирая на людей. С уха у нее витиеватой змейкой свисал обрывок серпантина.
- Что это она на себя нацепила? – не понял Николай.
- Серпантин. Она, видимо, стенной шкаф обследовала. Там много обрывков от новогодней мишуры.
- Ну вот. Новый год к нам пожаловал. И по фиг, что по календарю – уже весна.
- Нитке-то – точно по фиг.
- Ваф.
Собака сердито чихнула и мотнула головой. Серпантин щекотал ей нос.
…И неожиданно стало весело. Очень весело и очень легко, как будто голова устала болеть от неразрешенных вопросов. Вообще ничего не хотелось разрешать и ни о чем не хотелось думать. Спустя полчаса Зорькин лежал на диване в трико и майке и доедал роллы «Калифорния». А на Катю напал вирус хозяйственности – она собрала волосы в лихой хвостик на затылке, натянула резиновые перчатки и с пламенным азартом отскребала в комнате плинтуса. И, конечно, они занимались любимой игрой – переброской шутливыми репликами.
- Смотреть, лежа на диване, на то, как женщина работает, - разглагольствовал Коля, активно пережевывая роллы, - это наивысший кайф!
- Я набиваю себе цену, - смеялась она. – Ты что, не сечешь? Я расту в твоих глазах. У меня получается?
- Растешь, растешь. Уже выше плинтуса – это точно. Но всегда есть куда еще тянуться.
- Негодяй! Намекаешь, что мне надо шевелиться еще резвее?
- Именно!
- Слушаюсь, мой господин. Тогда включи музыку. Она меня подстегнет.
- Не вопрос!
Зорькин резво потянулся к музыкальному центру, но пальцы замерли у кнопки.
- Ну? – поторопила его Катя.
- Сейчас.
Он вытащил диск со Шнитке, убрал его в коробочку. И поставил другой – с попсовыми песенками.
И Катя стала этим песенкам подпевать. Подпевала очень задорно и очень мило – в отличие от Кольки, у нее был музыкальный слух. И трудилась со всем вдохновением, на какое только была способна. И песни, даже очень глупые, выходили очень вдохновенно:
- Но за столиком любимой кафешки разреши поцеловать тебя в щечку! Я раскрою сразу все свои фишки, подарю все штучки!
…Зорькин вслух буйно фантазировал насчет «фишек» и «штучек», перебивая ритмичное течение песни. Катя то сердилась, то хохотала, а Нитка самозабвенно драла в клочья снятый, наконец, с уха серпантин.
И всё было так хорошо, как, кажется, хорошо быть и не может. Усовестившийся своим нахальным бездельем и лежачим состоянием Николай встрепенулся и заклеил целую стену обоями с нежными распускающимися листиками. А потом вдвоем наводили порядок на антресолях и в шкафу, в котором ранее уже успела порезвиться Нитка. Выгребли массу ненужного барахла, Зорькин прибил оборвавшуюся полку для головных уборов, а Катерина напоследок до блеска отмыла кухню, включая холодильник, раковину и плиту.
Темнота в окнах наползла стремительно – таким коротким показался день. Жених с невестой умотались, устряпались, по очереди ополоснулись в ванной  и без сил, сонные, рухнули на диван.
- Коль. Я завтра поеду домой. Ну, к родителям. Жалко их.
- Да, конечно. Это правильно.
- Всё хорошо? – прошептала она.
- Всё хорошо, - отозвался он.
И смотрел при этом на луну, торжественно сиявшую а проеме между штор в мелкий зеленый горошек. И вертелось в растревоженной голове откуда-то из классики: «Кто ты?» - «Я – лунный луч. Вольна мне всякая дорога…»
Строки хотелось гнать. Мысли тоже хотелось гнать. Хотелось очень жестко, по-мужски, разобраться с самим собой. А еще хотелось потянуться к Кате и поцеловать ее, наконец. Родную, единственную. И – как в омут головой…
Но пока бурлило в Николае это варево принятия решения, он ощутил, как Катя зашевелилась под одеялом и вяло, утомленно перевернулась на правый бок, лицом к стене.
Глаза ее слипались. Вспоминались слова Нины: «С ним было лучше всех на свете. И страшнее всех на свете».
В чем ужас предательства этого ее Мэтта? В том, что он даже не понял, что предал.
А Андрей истаял, почернел и всё потерял.
Господи…
Испуганное сознание защитилось привычным крепким сном.

Утро понедельника. Офис Зималетто

«Весело» началось для Кати рабочее утро. С появления Киры.
Только и успела – включить компьютер, отыскать нужный файл. Повинуясь щелканью мыши, на экране послушно вспыхнула таблица с расчетами. И вот тут открылась дверь и появилась Воропаева.
Она была бледна и красива, по-новому причесана и в новой тончайшей шубке из норки.
Весна пришла – зачем новая шубка, успела подумать Катя, прежде чем Кира поздоровалась:
- Доброе утро.
Прошла прямо к столу, положила на край серую папку, деловым тоном произнесла:
- Отчеты по пражским магазинам.
Как мило. Самолично занесла отчеты. В этом не было никакой необходимости – вполне могла оставить у Светы и избежать «личного контакта».
То, что данная естественная мысль неизбежно придет Кате в голову, Воропаева, разумеется, не понимать не могла. Поэтому тут же добавила:
- А вообще, я зашла извиниться. За тот обед. Простите меня. Я вела себя недостойно. Сдали нервы. С каждым может случиться.
С этим можно было поспорить. В том смысле, что не каждый, у кого сдают нервы, позволит себе высказаться так, как высказалась Кира Юрьевна.
Но Катя, конечно, промолчала. Не выдав никакого удивления, коротко кивнула, что означало – извинения приняты. Она бы предпочла, чтобы Воропаева тут же покинула ее кабинет. Однако Кира не двигалась, теребила холеными пальцами ремешок изящной замшевой сумочки.
- Еду отдохнуть, - сообщила она. – На Кипр. Преимущества вольного графика работы.
Катя снова промолчала. Не поинтересовалась, к чему ей эти сведения. И к чему на Кипре – новая тончайшая шубка из норки.
- Собственно, я прошу прощения больше не для вас, а для себя, - после очередной паузы добавила Воропаева. – Улетать лучше налегке. Сами понимаете.
Кате ничего не оставалось, как еще раз кивнуть. Да, это она хорошо понимала. Улетать лучше налегке. Во всех смыслах. Но не пора ли закруглять этот нелепый односторонний разговор?
Кира так не считала. Намотав на палец ремешок сумки, выдала:
- Так что Андрей теперь – ваш. Забирайте.
Это прозвучало надменно. Хотя, скорее, с деланной надменностью. Мол – отдаю. Добровольно. Не жалко.
А вот Катя, как ни странно, пожалела эту фальшивую, тщательно вылепленную надменность. Она была похожа на оборонительную стену из тонкой фанерки, кое-как сколоченную кривыми гвоздями.
- Кира Юрьевна, вы забыли? Я замуж выхожу.
Воропаева приподняла бровь. Усмешка тронула губы.
- Ну как не помнить. Помню. Отличный ход. Действенный. Андрея проняло. Он тут же разорвал нашу с ним помолвку и упал к вашим ногам. Разве это – не ожидаемый эффект?
Кате бы на это справедливо рассердиться. Но отчего-то стоящую напротив женщину ей стало еще жальче. Прямо-таки какое-то высокое милосердие снизошло.
- Кира Юрьевна,  - терпеливо произнесла она. – Вы ошибаетесь.
- Может быть, - согласилась Кира устало. Как-то вмиг сникла и потускнела. Ей было плохо. У нее была новая шубка и полная неизвестность впереди.
- Всё будет хорошо, - зачем-то сказала Катя. Бессмысленно, но в самом деле искренне.
Кира постояла в неподвижности и повесила сумочку на плечо.
- Вы страшный человек, Екатерина Валерьевна, - задумчиво произнесла она. И быстро удалилась, оставив невидимый шлейф лавандового аромата.
Катя вздохнула и, закусив губу, принялась за работу.
Хотя при этом малодушно подумала о том, что хочет встать и уйти отсюда навсегда. Туда, где светло и тепло, и никто не считает ее монстром.
Но это была минутная слабость. Катя подобралась, выпрямилась и упорно продолжила заполнять клеточки цифрами.
…Исправляй, Пушкарева, собственные ошибки, и поменьше размышляй о посторонних вещах.
Дверь снова открылась, и возник Малиновский. В новом очаровательном зеленом свитерке с рыжим лисом на груди.
- Здравствуйте, Катенька, - улыбался Роман тоже очаровательно и сердечно, прямо отец родной. – Можно вас отвлечь на пять минуточек? От ваших, бесспорно, важных и созидательных дел?
- Время пошло, - сухо ответила Катя.
Малиновский резво устремился к креслу, сел и положил ногу на ногу.
- Катюша, - произнес он проникновенно, - я пришел извиниться.
С Катиных губ сорвался нервный смешок. Что ж за утро сегодня такое. Уже второй человек приходит извиняться, демонстрируя при этом новую одежку.
- Извиняйтесь, - пожав плечами, разрешила она. – А за что? За бесцеремонное вторжение в мою квартиру?
- Нет, нет. То есть да, разумеется, и за это тоже. Но главное – за то… - он поискал слово. - …недоразумение, ну, в смысле… за ту дурацкую бумажку, которая попала к вам в руки.
- Не-до-ра-зу-ме-ни-е? – повторила Катя по слогам и холодно улыбнулась.
Малиновский заелозил в кресле, как будто снизу его что-то поджаривало, и, как ни фантастически это выглядело, покраснел. Речь потекла из него вдохновенным неудержимым потоком:
- Ну, конечно, недоразумение, Катенька! Самое что ни на есть! Я ведь, знаете, литератор со стажем. Пробую себя в разных жанрах. В школе я кропал шаржи на учителей. Милые такие, остренькие зарисовочки. Ну, естественно, не все находили их милыми. Меня даже песочили на собрании. Но что делать – буйство моей фантазии сдержать было невозможно! Это как болезнь, Катюша. Все писатели – больные на голову. И дрянные писатели, как я, - тоже. Но литература… ммм… не всегда отображает жизнь такой, как она есть. Это же не фотография, не слепок с действительности! Это полет воображения. Ни в коем случае нельзя воспринимать всё написанное буквально. Иногда там смысл – с точностью до наоборот! А иногда и вовсе… нет никакого смысла. Нет, я не утверждаю, что ни в чем не виноват. Конечно, я виноват! Любой литератор обязан учитывать, как его слово отзовется. Кое-какие вещи вообще надо писать только в стол. Или сжигать – как Гоголь продолжение «Мертвых душ». Вот был честный парень! Взял и сжег. Мне бы его мудрость, мужество и величие души. Но не наградил, не наградил Всевышний! Ни мудростью, ни талантом, ни величием. Катенька, простите меня. Всё, что я там накалякал – неправда. Я так не думал! Я вообще не думал. Вот такой я идиот.
Свою патетическую речь Роман закончил смиренной ангельской улыбкой. Рыжий лис на свитере тоже улыбался, прищурив один глаз.
Катя не знала, чего ей больше хочется – пристукнуть Малиновского чем-нибудь тяжелым или рассмеяться от бессилия что-либо серьезное ответить на эту ярко выраженную «святую невинность».
- Роман Дмитрич, вас Андрей Палыч прислал?
- Да что вы! – испугался он. – Боже упаси! Если я с ним только заговорю на эту тему – он меня в окошко выбросит. За шкирку. Такой нервный стал – ужас. Он ведь, Катюша, очень переживает и… - набрал в грудь побольше воздуха и решился: - И очень вас любит. Всё, всё! – заметив, как мгновенно она напряглась и замкнулась, Роман поспешно поднял вверх руки. – Я нем как могила и не в свое дело не лезу. Ой, нет, еще один вопрос. Можно?
- Не обещаю, что на него отвечу.
- Имеете полное право. Но я всё-таки рискну, - Малиновский чуть приблизился к ней, упершись локтями в стол. – Катюша. Для того чтобы заметить, что вы – красивая девушка, нужно было так мало. А вы почему не хотели, чтобы это заметили?..
У нее закружилась голова, и стало жарко лицу. Причиной вспыхнувшего на щеках румянца были гнев и растерянность. Вперемешку.
Но она быстро взяла себя в руки и спокойно ответила:
- Конспирация, Роман Дмитриевич. Я работаю под прикрытием на иранскую разведку. Вы никому не скажете?
- Пять баллов, - задумчиво покачал головой Рома. – А я Андрюху-то, оказывается, понимаю…  Гхм… Ну, так вы меня прощаете?
- Я вас прощаю, - Катя вернулась взглядом к монитору, давая понять, что беседа окончена.
Дверь опять приоткрылась. Просто бешеной популярностью пользуется сегодня ее кабинет.
В дверях маячил парламентер в лице Пончевой. И за ее спиной явно кто-то был еще – судя по шороху и перешептываниям. Танюша показывала Кате лист бумаги стандартного формата А4, на котором было написано: «911».
- Ой, - вырвалось у Кати вслух. Чего она точно сейчас не вынесет – так это допроса женсовета. А он неминуем, учитывая произошедшее в пятницу, на глазах у Амуры.
- Что? – среагировал Малиновский на ее испуг и оглянулся на дверь.
Татьяна молниеносно скрылась.
- А, - догадался Роман, - вас вызывают на переговорный пункт? А вы туда не хотите?
- Не хочу, - созналась Катя почти жалобно.
- Так вы заняты, - утешил ее Малиновский. – У нас с Андреем к вам дело. Я ведь и за этим тоже шел. Дело, Катюш, - повторил он очень убедительно. – Честное слово – дело. Пойдемте в мой кабинет.

20

Поздний вечер. Западное Дегунино. Съемная квартира

- Нинок, - сосед снизу топтался в дверях комнаты и почесывал затылок. – Я… это… всё убрал, короче.
- Проверять? – она приподняла бровь.
- Да пожалуйста. Проверяй.
- Ладно. Верю.
- Ну, так я… это… - обрадовался детина. – Пошел?
- Иди-иди.
- Э… - Мишка скосил глаза на Колю, который к этому моменту уже поднялся и стоял у окна, опираясь на подоконник. – Ты… это… братан, извини. Я силы маленько не рассчитал. Я ж боксер. Бывший. Ну и выпил чуток. Сам понимаешь…
- Я так и подумал, - вежливо ответил Зорькин. – Вы мне потом скажите точную сумму – сколько я вам должен за ущерб.
- Да какой… - тучный верзила покраснел, как пятилетний карапуз. – Какой ущерб. Пузырь поставишь – и нормально будет. Там пара пятнышек всего на потолке…
- Да? А похоже было, что живым из вашей квартиры никто после потопа не выплыл. Кроме вас, конечно.
- Ну… я… это…
- Вспыльчивый, - подсказала Нина. – С темпераментом не справляется. Жениться тебе надо, Мишка. В позитивное русло энергию направить.
- Скажешь тоже, - смутился сосед. – Жениться… На ком жениться-то?
- Так много девушек хороших, - смеясь, пропела она. – Так много ласковых имен!.. Ладно, трудяга, иди отдыхай. Пивка еще дерни. Заслужил.
- Ага, - послушался он и, суетливо подтянув шорты, устремился в прихожую. Щелкнул дверной замок.
Нина повернулась к Коле, спросила с беспокойством:
- Как вы себя чувствуете?
- Ничего. Жить буду.
- Голова не болит? Не кружится?
- Да всё нормально, правда.
- Ну слава богу, - с облегчением разулыбалась она. – Давайте чаю попьем?
- Чаю? Можно. Только, боюсь, там, в холодильнике, пусто.
- А у меня с собой хлеб, колбаса, сыр, огурцы. Меня ж Мишка прямо из магазина вызвонил! Вы, наверное, голодный. Хотите, бутерброды сделаю?
Коля молча кивнул. Он был не просто голодный. Очень сильно голодный. Какой-то дикий, звериный, глубинный голод. А еще холод в пальцах рук и вращательные процессы в голове. Когда юла вертится, не переставая. Соврал-таки. Насчет отсутствия кружения.
Нина взяла пакет и отправилась на кухню.
Зорькин пошел за ней.
И Нитка заковыляла следом. Уже поувереннее наступала на больную лапу. 
Девушка сразу захлопотала – наполнила водой чайник, достала доску, нож, продукты. Распорядилась:
- Садитесь. Вам лучше пока посидеть.
- Я вам помогу.
- Сидя помогайте. Вот, сыр режьте.
- Нина…
- Что?
- А он при вас совсем ручной стал.
- Кто?
- Сосед ваш.
- Мишка? – рассмеялась она. – Да он большой ребенок. Правда, с очень тяжелыми кулаками, несдержанным языком и тягой к алкоголю. Но с ним вполне можно договориться.
- Не у каждого так лихо получится договориться, - Коля резал сыр, а тот крайне скверно резался. То ли нож тупой, то ли руки, к чертям, не слушались. – Как-то мне не по себе. Получается, вы примчались и заступились за меня.
- Неа, - спокойно возразила Нина. – Получается, сначала вы за меня заступились. Какое он там слово про меня сказал?
- Это неважно.
- Да зря вы боитесь меня задеть, это ж такая чепуха. Кем он меня мог назвать? Какой-нибудь шалавой, от силы. Что, угадала? – встретив ошеломленный Колин взгляд, она опять засмеялась. – Ну, всё правильно. Мишка меня два раза в кино приглашал, а я отказалась. Кто ж я есть после этого?.. Именно – шалава.
- Он в вас влюблен?
- Может быть, - нисколько не смутившись, девушка пожала плечами. – Вообще, это хорошее чувство. Располагает к возвышенным мыслям. К творчеству. Хотя, боюсь, не в Мишкином случае. У него всё как-то в кулаки уходит.
Николай отложил нож. Ничего у него не получалось.
- Знаете, Нина, я тоже был влюблен. Безответно.
- Да? – она удивилась такому внезапному откровению. Присела рядом на табуретку. – Это было задолго до Кати?
- До Кати?.. Нет, ну что вы, - рассеянно покачал Коля головой. – Катя была раньше. Катя была всегда. А шарахнуло меня совсем недавно. Осенью…
- Подождите… - пробормотала Нина в изумлении. – Я не понимаю…
- Да, я знаю. Это странно. И трудно объяснить.
Зорькина охватило неумолимое желание двигаться. Он взъерошил пятерней волосы, вскочил и зашагал по кухне. Заговорил, торопясь и перебивая сам себя:
- Тут такое дело, Нина. Как бы это получше растолковать… Да я по-простому скажу.  Кому-то дано нравиться девушкам, кому-то – нет. Ну, это как музыкальный слух – или есть, или нет. Я как раз из второй категории. Ни слуха, ни девушек. А вот с головой – всё в порядке, соображает. Шестеренки крутятся. Экономика, финансы. Это моё. Ну и здорово, верно? Набирай себе обороты, становись на ноги – все шансы в наличии. Какие твои годы. Станешь весомой фигурой – и девушки появятся. Посмотри на олигархов, на миллиардеров, хоть наших, хоть западных. Там джорджей клуни – единицы, на большинство без слез не взглянешь. А рядом с ними супермодели крутятся. Вы скажете – это не любовь, это тот же бизнес. Но ведь всё просто. Человек не хочет быть одиноким. Ему противоестественно быть одиноким. И если он ничего из себя не представляет, а имеет значение только его платиновая банковская карта – он идет на эту сделку. Получается – покупает, не любовь, а иллюзию. Но она для него привлекательнее пустоты. Вы его осуждаете?
- Нет, - мягко ответила Нина. – Я вообще стараюсь не осуждать. Только сядьте, пожалуйста. Вы так мелькаете…
- Извините, - Зорькин присел на табуретку, перевел дыхание. – Плохой из меня оратор.
- Да я прекрасно всё поняла. Вы влюбились в девушку, а она – в вашу банковскую карту. Так?
- Так. Когда она была рядом, я обо всем забывал. Трезвел только тогда, когда она уже впрямую говорила мне о том, что ей очень нужны деньги. Прозрачно намекала: будут деньги – и всё у нас будет. Прозрачнее некуда. Конкретная купля-продажа.
- И вы на это пошли?
- Нет. Я с ней порвал.
- Ну вот вы и ответили на вопрос, чем оборачивается покупка иллюзии. Еще большим одиночеством. Вы всё правильно сделали. Я только одного не понимаю. У вас была Катя. Вы говорите – была всегда. Значит, любила вас и без банковской карты. Именно вас – такого, какой вы есть. Почему же вы утверждаете, что ничего сами по себе не значите?.. Вы мне сразу показались добрым, чутким, заботливым человеком, умницей. Да я вашей Кате – позавидовала! Как же вы могли…
Нина осеклась.
- Ох. Извините меня. Я не в свое дело, конечно…
- Нет, нет, - ошарашенный словом «позавидовала», перебил Николай. - Это я прошу прощения. Обрушил на вас... Захотелось поделиться. С вами…
- Мне это нравится, - откликнулась она. Резала хлеб, не поднимая глаз. – Делитесь. Это же живой разговор. Я соскучилась по живым разговорам. Я же приехала – и будто заново тут жизнь начинаю. Свалилась, как с Луны…
…С Луны, точно. Он так и думал. С Луны.
- Ну как там, на Луне? – подперев щеку рукой, тихо спросил Коля.
- Чего? – хихикнула девушка.
- На Луне, - очень серьезно повторил Зорькин. – Как?
Нина перестала улыбаться. Несколько мгновений внимательно смотрела на Колю и задумчиво ответила:
- На Луне холодно. И нечем дышать.
- Ужас. Как же вы там жили?
- Плохо я там жила, Николай. Мерзла и задыхалась.
- Просто кошмар.
- И не говорите. Одна отрада была – Шнитке.
- Шнитке? Вы хотите сказать…
- Да, да. Шнитке – тоже с Луны.
- Но он же… очень боюсь вас огорчить… Он же умер.
- Вас обманули, - таинственно шепнула девушка. – Это клевета злых завистников. Он жив.
- Как я сам не догадался!
- Не корите себя за доверчивость. Вы же не были на Луне. Не знакомы с ее обитателями. У Шнитке совершенно лунная музыка. С высоты идет. Прохладная. Нервная. Тревожная. Совсем не романтичная. Разве не чувствуете? Вы ведь тоже ее любите.
- Чувствую. И люблю. Только выражать вот так не умею. Как вы, Нина…
Она молчала. Продолжала смотреть пристально. Но искорки дразнящего смеха в синих глазах уже проскакивали, возвещая о скором окончании «лунной» игры, которая ей явно понравилась.
И Коля молчал и смотрел. Что он мог еще сказать?
Что искал эту девушку много лет, а она зачем-то принимала облики красавиц с глянцевых обложек?..
Это будет пошло и глупо.
Господи. Как глупо…
Что же это происходит в его жизни, а? Самое прекрасное?.. Самое чудовищное?.. Или и то и другое?..
- Николай, - позвала Нина. Как будто вытягивала из водоворота обуревающих чувств и мыслей.
- Да? – очнулся он.
- У меня личный вопрос. Если не хотите – не отвечайте.
- Спрашивайте.
- А Катя знала про ту девушку? Ну, в которую вы…
- Конечно, знала. Она всё про меня знает. Почти…
- Мне трудно что-то сказать по этому поводу, но… вы с Катей, видимо, большие молодцы. Теперь она вам по-настоящему дорога, да?
- Я за нее убью, - опустошенно ответил Зорькин.
Он абсолютно не врал. И не рисовался. Он оказался в самом коварном, самом замысловатом капкане с кодовым замком повышенной сложности. Из которого не видел выхода.
- Я налью чаю, - сказала Нина и встала, спрятав синие глаза за ресницами и убрав за ухо прядь светлых волос. – А вы вызовите, пожалуйста, такси. Ночь. Мне пора.
- Да. Конечно…
- А, еще, - она обернулась с чайником в руке. – Забыла спросить. Я там фотографию свою нашла. На подоконнике. Вроде я ее в тумбочке оставила?
- Простите, Нина, - Зорькин взгляд выдержал. – Фотография выпала. Случайно. Я искал лекарство.
- Какое лекарство?
«От идиотизма», - чуть не вырвалось у него. Мотнул головой, что означало – неважно.
- Там, наверное, все просроченные, - предупредила она. – Вы поосторожнее.
- Да, я знаю. Нитроглицерин… Это ваше?
- Моё.
- У вас…
- Да, болело, - предупредила она его вопрос. – Я, знаете, тоже была влюблена. Именно так – до проблем с сердцем. А оказалось – тоже иллюзия. Вы не беспокойтесь, - Нина улыбнулась ему весело и почти ласково. – Всё в порядке. Одно только непонятно. Как же фотография выпала из тумбочки и плавно переместилась на подоконник?..
- Я вызову такси, - сказал Николай и поднялся.
А Нина спохватилась, что у нее вода из чайника льется мимо чашки, на клеенку.

Ночь. Москва. Лабиринты улиц

- Встань, - шепотом попросила наконец Катя.
- Нет.
Она попыталась расцепить его руки. Да где там. Ее сила против его силы. Бабочка против леопарда.
- Андрей, поднимись. Это смешно.
- Смейся.
- Да не мне смешно! Тут вообще-то еще люди ходят.
- Сами виноваты. Ночью по Москве гулять опасно. Такого можно насмотреться…
- Вставай, ну пожалуйста! – в отчаянии повторила Катя.
Жданов поднялся. Пальто, брюки. Всё в грязи.
- Что это за улица? – она огляделась. – Где «Ришелье»?
- Ты хочешь вернуться в «Ришелье»? А неплохая мысль. Но, наверное, уже фейс-контроль не пройду.
- Там осталась твоя машина. Надо же как-то выбираться отсюда.
- Ты сядешь в мою машину? Я думал – нет. Уже никогда.
- Я сейчас сяду куда угодно. Надо ехать домой.
- Верно. Тот прохожий тоже советовал ехать домой. Поедем домой, Кать?
- У нас разные дома.
- Вот это и есть – чудовищная ошибка. Давай он будет один, общий.
- Что ты сказал?
- Я сказал – выходи за меня замуж.
Замерев на миг, Катя заколотила кулачками по его груди.
- Ненавижу тебя! Ненавижу, что ты смеешь это говорить сейчас! Когда поздно, поздно, поздно!
- Кать… - он пытался поймать ее негодующие кулачки, чтобы расправить их в ладони, прижать к груди и погладить, но не получалось – они колотили слишком стремительно и яростно. – Кать. Поздно – это когда крышку над гробом заколачивают.
- Нет, не только когда крышку! Поздно – когда обязательства перед другим человеком! Ясно?
- Что это за слово такое – «обязательства»?
- Хорошо, не обязательства! Чувства! Общие планы! Верность! Это слово тебе знакомо – «верность»?!
- Знакомо, - по надтреснутому голосу Жданова было понятно, что ему больно. – Недавно, знаешь, познакомился. Когда не смог ни с кем. После тебя. Можешь не верить.
Катя притихла. «Атака» погасла.
- Что мне с тобой делать? – спросила она беспомощно.
- Убей.
- Хочешь упрятать меня за решетку?
- Я могу подсказать, где спрятать тело. Надежное место. Ни за что не вычислят.
- Дурак… - измученно пробормотала Катя. Повернулась и медленно пошла по тротуару. Почти вслепую. Фонари горели – через два на третий.
Андрей догнал ее, взял за руку.
- Тут темно, - хмуро пояснил он свое действие, - и скользко.
Похоже, был зол. На себя. На нее. На «обязательства». На «поздно». На боль внутри. На невозможность принять отказ.
- Ты помнишь, куда идти? – спросила Катя. Руку не отняла.
- Смутно.
- И спросить не у кого. Все куда-то исчезли.
- Мы их распугали. Прошел слух – по Москве бродят два призрака – светлый и темный. И шумно выясняют отношения. С риском для здоровья окружающих.
- По-моему, оба призрака – темные, - с горечью сказала она. – Врали, притворялись, играли в игры. Натворили дел.
- Согласен. Но есть же инстанции, которые с такими работают. Реабилитационный центр. Исправительная колония.
- Угу. Магадан, Воркута, Колыма.
- А что. Неплохо. Мы там пошивочный цех откроем. Опыт в Зималетто пригодится…
Катя тему о пошивочном цехе не поддержала. Сжалась, затаилась.
…Она думает о Зорькине – кожей ощутил Жданов. Она идет и думает о нем.
От этой истины захотелось начать вдребезги колотить витрины и окна.
Но Андрей просто остановил Катю, сжал ее плечи. Развернул к себе лицом.
- Ты делаешь мне больно, - сообщила она.
- Прости, - опомнился он и ослабил хватку.
- Я тебя боюсь, - едва слышно, но внятно добавила Катя.
В ее строгих глазах, выхваченных зыбким светом фонаря сверху, - отблески, как осколки. Как разбитая вера. В него, в Жданова.
Андрея сотрясала глубинная паника. С ней немедленно что-то надо было делать. Давить. Отчаянной уверенностью – нет, это не осколки. Это всего лишь игра света и тени. Всё живо и всё цело. Только надо – очень осторожно. Только надо – едва дыша.
- Кать. Дай мне шанс.
- Дурацкая фраза, - печально сказала она.
- Дурацкая, - удрученно согласился Жданов. - Ты действительно хочешь быть с ним?
- Я не способна его предать. Это совершенно невозможно. Он меня спас.
- Я понимаю. Снова спас. И теперь по полной программе. Две дочки в проекте – это уже не булочки московские с молоком. Это уже слишком серьезно.
- Именно...
- А можно я крамольную вещь скажу? Разрешаю за нее меня убить.
- Хватит подбивать меня на уголовщину!
- Кать, - Андрей произносил слова так тихо, что они едва достигали ее слуха. – Ты не сердись, пожалуйста, очень тебя прошу… Постарайся не рассердиться, но… Я надеюсь, что тоже умею дочерей делать. И сыновей…
- Да ты… соображаешь вообще?!
- Я предупреждал.
- Это что, аукцион, по-твоему?!
- Тише, тише…
- Не прикасайся ко мне!
- Не вырывайся, я безобидный… Я ж как брат сестру обнимаю…
- Скажи еще – как папа дочку!
- Из уважения к Валерию Сергеевичу и его законным отцовским правам – как дядя племянницу.
…Израненная интуиция Жданова подсказывала, что надо шутить. Надо успокоить ее шуткой. Это было невероятно тяжело. С мучительным преодолением.
Но вдруг подействовало. Катя перестала биться, как рыбка в сети. Улыбнулась сквозь слезы и подсказала:
- Как дедушка – внучку.           
- Дедушка? Хм. Я так скверно выгляжу?
- Кошмарно просто. Теперь еще и мое пальто в грязи.
- Давай поедем в гостиницу. Там есть круглосуточная химчистка.
- Гостиница у нас уже была…
Катя тихо высвободилась и сама взяла его за руку.
- Пойдем, - попросила она. – Надо найти машину. Отвези меня домой. Я очень устала.
…Она и впрямь едва держалась на ногах. Кругом – темнота, под ногами – наледь. Всё, что весна растапливала при свете дня, ночью превращалось в ледяную корку.
Время такое. Оттепель с откатами в холод.
Совершенно наугад выбрели на нужную улицу. Здесь было больше света и оживления. Попадалась группками молодежь, хохотала. И одинокие прохожие сновали быстро и сосредоточенно, скользили тенями, торопясь к домашнему уюту.
Целую вечность шли до машины. Как далеко они, оказывается, были. Выбрались, как из чащобы. Сырость, казалось, пропитала не только одежду, но и кожу.

Глубокая ночь. Машина Жданова на полупустом шоссе 

А в салоне «Кайена» было тепло.
- Можно я включу музыку? – спросила Катя.
Ее напрягала тишина. А еще больше – слова. Любые, какие могли бы возникнуть.
- Разумеется, - ответил Жданов.
Если бы сейчас из динамика зазвучала «Невеста» - это было бы смешно. Нет, это был бы полный кошмар.
Но полилась нейтральная джазовая композиция. Славная спутница ночи. Под нее и ехали. Катя не открывала глаз. Андрей с удовольствием закрыл бы их тоже, наглухо, как жалюзи. Но он был за рулем.
Длинный путь, длинная пауза.
Машина остановилась у дома на улице Авдеенко, мотор заглох.
- Твоя реплика, Кать, - сказал Жданов.
- Что?
- «Спасибо, что подвезли». Ты всегда так говоришь. Почти обряд.
- А я помню совсем другой «обряд». Как я вот здесь, на этом месте, вела себя как буйнопомешанная и чуть не сломала тебе машину. А ты не знал, как меня, наконец, из нее выставить и поехать к Кире. У тебя тогда с ней тоже ничего не было?..
…Вот это ударила. Прямо в солнечное сплетение. Но соврать – это опять сойти с правдивой тропы, на которую они только что кое-как выползли.
- Было, - ответил он. – В последний раз.
- Спокойной ночи, - Катя приоткрыла дверцу.
- Подожди, - Жданов схватил ее за рукав. – Ты же не представляешь, в каком раздрае я тогда был! Что со мной вообще творилось!
- Андрей, - она улыбнулась, - ну, ты что? Ты не должен мне ничего объяснять. Просто уже поздно, мне надо идти.
- Мы ведь с тобой тогда еще не были вместе! По-настоящему – вместе! Не были!
- Да я понимаю. Не кричи же ты так…
- А вот после – уже не смог! – не внял он. – Я – не смог! Да что там! Не надо было! Не захотел! А ты?!
- Тихо! – взмолилась она, испуганная его криком.
- Гав, гав, гав, гав! – поднялись встревоженные местные дворовые собаки.
…Как тогда. Давно-давно-давно-давно. Когда падали в салон снежинки и до весны еще было – целая жизнь со взлетами, восторгами, падениями и умираниями.
- Не было ничего, - устало произнесла Катя.
- Чего - ничего?
- С Колей.
Андрей молчал. Не двигался. Сильно горело лицо, руки. Куда-то их деть. В карманы. На руль. На пылающий лоб.
- А… верность ему… она в чем? – вырвалось у него.
- Здесь, - всхлипнула Катя и прижала ладонь к сердцу. – Верность – здесь. Он там клеит обои. С распускающимися листьями. Я ему такие заказала. И он купил. И клеит… Я буду последней дрянью, если его брошу.
- Из-за обоев?
- Да причем тут обои?!
- Прости.
- Гав, гав, гав, гав! – не унимались псы.
- Где-то там, - шепнула Катя, - лают предки Нитки. Наверно…
- Нитка – наша собака. Это мы ее нашли.
- Хочешь оформить право совместной опеки?..
- Кать…
- Андрей, не мучай меня, пожалуйста. Я ничего сейчас не понимаю.
Она склонилась к нему – не прикасаясь, только чуть-чуть вдохнула аромат, на уровне воротника пальто, и жалобно добавила:
- Мне кажется, еще немного – и я свалюсь. Под куст или прямо на дорогу. У меня сил ни капли не осталось. И что-то с головой жуткое. Я пойду, ладно?
- Давай я тебя отнесу.
- Пожалей папу. Он едва от одного стресса отошел. Я дойду, не волнуйся. А завтра… господи. Завтра на работу.
- Ооо, завтра мы будем отличной работоспособной командой. Плюс Малиновский со своим наивным вопросом: «А что случилось?..»
- Завтра… Может, я завтра проснусь, и всё прошло?
- Что прошло?
- Всё. Вообще всё.
- Ну да. Проснешься, а тебе семнадцать. Канун экзамена по алгебре. Подумаешь – вот ни фига себе, сон посмотрела.
- Спасибо, что поддержал мою глупую шутку.
- Всё для тебя, Кать. А теперь иди. А то ты в сантиметре от меня. А я не железный.
- Да-да. Прости. Это меня от усталости склонило. Я не нарочно.
Она выбралась из машины и пошла к дому.
Потеряв тепло ее присутствия и впав от этого в холодный ужас, Жданов упрямо крикнул на весь двор:
– Катя! Выходи за меня! Я тебе клянусь – ты не пожалеешь!
Она запнулась от неожиданности о корягу.
- Гав, гав, гав, гав, гав! – встрепенулись примолкшие было собаки.
…Вот уж не думала, что способна сейчас еще и бежать. К спасительной подъездной двери.

21

Утро. Офис Зималетто. Кабинет Малиновского

Хмурый Рома пил виски из фляжки, сидя в кресле и закинув ноги на стол.
- Я совсем не спал, - сообщил он с мрачной торжественностью, как о каком-то великом подвиге. – Так что для меня ночь, считай, еще не кончилась. Это я к тому, что не надо смотреть на меня с укоризной за то, что я пью!
Замечание было абсолютно неуместным, поскольку Жданов на него вообще не смотрел. Стоял у окна и смотрел на улицу, отодвинув жалюзи. За окном текла весна. Именно текла – ручьями. На Москву обрушилось резкое потепление.
- По твоей милости я до утра таскал на себе этого восторженного французского любителя архитектурных изысков, - продолжил ораторствовать Малиновский. – Пришлось еще завернуть в пару баров, чтобы язык для понимания стал более международным! Сален – это какой-то человек-вездеход. Вообще не устаёт! Носился со своим фотоаппаратом и языком цокал. Я вымотался, как ездовой пес! Палыч, с тебя причитается. Ты помнишь?
- Помню, - ответил Андрей, не оборачиваясь. – Я сделал Кате предложение.
Роман подавился глотком виски и долго кашлял.
- Что ты, прости, ей сделал?
- Предложение.
- Рационализаторское?
- Сейчас получишь по опохмелившейся физиономии.
- Ух, какие мы грозные. Предложение мы сделали! А вот я сейчас себе харакири сделаю, Жданов. От таких новостей. Не, че, реально не шутишь?
- Не шучу.
- А она что, с Зорькиным рассталась?
- Нет.
- А, ну, тогда всё логично. Только освежи мне память, будь добр. Это какая религия? Один муж и две жены – помню, мусульманство. А одна жена и два мужа?..
- Мне хреново, Ром, а ты в остроумии упражняешься.
Малиновский протяжно вздохнул.
- Всё, лады, не буду упражняться. Давай рассказывай.
- Уже рассказал.
- Это всё, что ли? А самое главное – как она отреагировала?
- А по мне не видно?
- Не, Палыч, погоди. Нужны подробности. Тут каждый нюанс важен! Женщины – они ведь такие. Редко когда с воплем «Любимый, я согласна!» сразу на шею кидаются. А поломаться для приличия?..
- Она не ломалась. Просто убежала и всё.
- Куда убежала?
- Домой, куда еще.
- Домой, к Зорькину?
- Домой, к родителям! – Жданов отошел от окна и сел на диванчик. – Это что, тоже важно?
- Конечно! – воодушевился Рома. – Домой, к родителям, - это хороший знак! Но у меня всё равно в башке не укладывается. Ты вот так, конкретно, хочешь жениться на Кате?.. Палыч?..
- Да, да! – закричал Андрей. – Я хочу жениться на Кате! Хочу взять ее в жены! А также ее собаку, ее родителей и даже ее Зорькина с его обоями – всех скопом! Что непонятного?!
- С какими обоями? – обалдел Роман.
- В зеленых листиках которые!
- Жданчик. Ты, это… Не нервничай так. Расслабься. А я сейчас добрым дяденькам позвоню. В белых халатах. Они приедут и тебе помогут…
- Ох, Рома, Рома.
- Ну а что мне еще делать? Ты только что сказал, что хочешь жениться на Кате, на ее собаке, на ее родителях, на Зорькине и на обоях. Нет, я, конечно, понимаю – когда у мужика долго нет женщины, его всякие эротические фантазии посещают, но…
Малиновский недоговорил, поскольку обладал стойким инстинктом самосохранения и успел скатиться с кресла и спрятаться под стол до того, как в него полетел тяжелый кожаный портфель.
И тут в кабинет вошла Катя. Правда, Роман из своего «бункера» этого видеть не мог. Зато прекрасно мог слышать.
- Андрей, - произнесла она безмерно уставшим голосом, который бывает обычно к вечеру, после долгих и тяжких трудов, но никак не в начале рабочего дня, - вот тут твои планы на командировку по франшизам. Мне передал Павел Олегович. Я просчитала расходы на поездку, по каждому городу, стоимость рекламных буклетов… В общем, всё, что нужно.
- Спасибо, - глухо ответил он.
- Не за что. Это моя работа.
- Спасибо, что не перешла на «вы» и на церемонный тон, - пояснил Жданов. – Хотя печально, что ты, похоже, мечтаешь, чтобы я уехал как можно скорее. Так оперативно всё подготовила.
- Перестань, - ее голос дрогнул. – Мне и так плохо.
- Что с тобой?
- Я поссорилась с папой. Когда я вернулась, он не спал. И стуча кулаком по столу, требовал объяснить, почему я, вся в грязи, явилась в три часа ночи, а не сижу вечера напролет у окошка с вышивкой, как порядочная невеста. И почему мы оба ему врем, я – про деловую встречу, Колька – про ремонт в Дегунино. И ничего папе объяснить было невозможно.
- Он решил, что ты была с Колей?
- А что еще он мог решить?
- Кать. Катюша…
Малиновский под столом забеспокоился. Похоже, друг прочно забыл про его существование.
Пришлось деликатно кашлянуть и выбраться на свет белый, сияя бравой идиотской улыбкой.
- Здрасьте, Катя, - сказал он бодренько. – Я тут зажигалку уронил. Иду курить. С вашего разрешения.
Как будто кто-то ему собрался давать какое-то дурацкое разрешение. В его сторону никто и не глядел. Катя и Андрей стояли в шаге друг от друга, поникнув головами. Как дети, только что познакомившиеся и оттого скованные во взглядах и жестах.
Рома бочком проскользнул вдоль стенки к выходу и юркнул за дверь.
- Кать, - шепнул Жданов, хотя теперь-то их как раз никто не мог подслушивать, - ты меня прости. Я напряг тебя вчера. Зря я, конечно. Погорячился. Я тут подумал. Не надо тебе замуж. Ну какие твои годы?..
- Уфф, - усваивая услышанное, выдохнула она и положила документы на стол. – Это какая-то новая тактика?
- Да. То есть нет. Это просто здравая мысль. Куда тебе торопиться? Сейчас никто не торопится. Строят… эту…
- Карьеру, - подсказала Катя.
- Карьеру, – одобрил он нужное слово. – Набираются опыта. Становятся на ноги. Это ведь тенденция. Причем мировая. Ранние браки – они недолговечны. В процентном… эээ… соотношении. Вот. Да ты посмотри статистику. С цифрами не поспоришь.
- Не поспоришь, - согласилась она задумчиво.
- Мой отец, - убежденно продолжил Жданов, - тебя очень ценит. Между прочим, у него есть мысль поехать заниматься делами в Лондоне, а тебя оставить исполняющей обязанности президента. Это же шанс проявить себя, Кать. Ну какая свадьба, подумай сама. Зачем спешить?..
…Кажется, это был самый бредовый разговор на свете.
Катя уже не отвечала, молча смотрела на Андрея и хлопала ресницами.
Она заплела сегодня высокую аккуратную косичку, а одна тонюсенькая прядка не поместилась, рассыпалась над макушкой на волосинки и золотилась на солнце, щедро залившем нынче Москву и пробившемся сквозь жалюзи в кабинет.
И водолазка у нее была с целомудренно высоким горлом. В желтый цветочек. А на груди – маленькая черная брошь в виде мыши.
…Сильнее любить невозможно, подумал Жданов. Немыслимо.
- Короче, - оборвал он свою заунывную лекцию о вреде ранних браков. – Ни к какому Коле ни за какой замуж я тебя не пущу. Костьми лягу. Прямо в дверях загса. Понятно? Ну ты же меня любишь. Меня!
Этим выпадом он себе навредил, конечно. Сдержался бы, да не смог.
Катя приподняла голову, пригладила золотящиеся волосинки, поправила мышь на груди и с тихим металлом в голосе ответила:
- А еще я люблю Джоша Холлоуэя.
- Кого?!
- Актер такой. Американский. У меня от него мурашки по коже. Ясно?..
…Нет, он ошибся, можно любить еще сильнее – ошеломленно понял Андрей. Вот только что сильнее ее и полюбил. Сию секунду.
- Он жгучий брюнет? – сделал Жданов жалкую попытку удержаться на шутке. – Этот Холл Джошуэй?
- Джош Холлоуэй, - отчеканила Катя. - Он яркий блондин. Андрей Палыч, - она взмахнула рукой, пальцем указав на стол. – Документы на командировку – там. А в мою жизнь и в мои отношения с Колей я очень прошу вас больше не вмешиваться.
- Кать!
Он успел подхватить ее в шаге от двери и крепко прижать к себе.
- Ну прости меня, Кать! Катюша… Катенька… Ну прости, я сам не знаю, что говорю! Я просто с ума схожу, Катя!
- Если ты немедленно, - сдавленно проговорила она, - меня не отпустишь, то я бороться перестану, потому что у меня совсем нет сил. Только потом я всё равно пойду к Коле. Тебе это надо, Андрей?..
- Когда ты научилась так убивать словами?!
- Объяснить – когда?..
…Он замер. Всё еще не отпускал, но уже так яростно не стискивал ее фигурку. Просто преградил ей путь к выходу. Всем телом. Рваным дыханием. Умолял. Кажется, униженно. Но было абсолютно на этот факт плевать.
- Я прошу тебя, подумай, Кать. Я всего лишь прошу – не торопиться. Разве я много прошу? 
- Ладно, - ответила вдруг она.
Такой внезапной сдачи позиций Андрей никак не ожидал.
- Что – ладно? – спросил он настороженно.
- Я подумаю, - с подозрительной покорностью пояснила Катя. – В самом деле. Стоит подумать. Над своей жизнью. То ли мне замуж, то ли в президенты Зималетто. То ли в монастырь, то ли волонтером в Африку, спасать голодающих крокодилов. Я подумаю. Но только – сама! Хорошо?
- Кать. Ты сейчас просто в очередной раз сбежать хочешь. Да?..
Она не успела ответить – дверь чуть приоткрылась и прозвучал преувеличенно жизнерадостный голос Малиновского:
- Тук-тук-тук. Это я, почтальон Печкин. Уже покурил и пришел заняться корреспонденцией, тьфу, документацией. Можно?
Катя ловко вывернулась из рук Жданова и распахнула дверь:
- Добро пожаловать, Роман Дмитрич!
Как-то у нее мгновенно и с виртуозной ловкостью получилось проскользнуть под его рукой и раствориться в лабиринтах коридоров Зималетто.
А подавшийся было машинально за ней Жданов «кордон» в виде торчавшего в проеме Малиновского уже не прошел.
- Палыч, - Рома впихнул друга обратно в кабинет. – Остынь. И только попробуй вякнуть, что я не вовремя. Там, между прочим, Шура с Амурой сидят с волосами дыбом и глазами круглыми, как у панд. Твоё «Я с ума схожу, Катя!» лично я слышал от начала приемной! Ты слишком громко с ума сходишь. Весь коллектив скоро будет в курсе!
- Пусть, - ответил Андрей и рванул пуговицу на вороте рубашки.
- Я сейчас графин воды тебе на голову вылью, - мрачно предупредил Роман.
- Лей, - разрешил Жданов. Вспомнил про голодающих в Африке крокодилов в и погасил улыбку, прижав к лицу горячие ладони.
…Нет, можно любить еще сильнее. С каждой секундой – еще сильнее. И еще, еще, еще.

Лабиринты Зималетто

У Кати была задача, как у перебежчика через минное поле – всего лишь невредимой добраться до своего кабинета.
Понятное дело, задача являлась утопической.
- Катька! – бросились к ней с двух сторон Шура с Амурой. – Ну, наконец-то! Второй день тебя поймать невозможно!
- Девочки, миленькие, простите, я очень спешу. Мне срочно надо оформить одну бумагу!
- Фигушки! – негодующе отвергла ничтожную отговорку Кривенцова. – Ты же не хочешь, чтобы мы все скопом скончались от любопытства?
- Или будет массовое самоубийство! – зловеще предупредила Амура. – На твоих глазах, Пушкаридзе! Если ты нам немедленно всё не объяснишь!
- Страсти какие, - ужаснулась Катя и ускорила шаг.
Подруги не отставали. И навстречу им уже спешило подкрепление в лице Локтевой и Пончевой.
- Катяаааа!
- Девочки. Не сейчас. Пожалуйста! – взмолилась она.
- Да прямо! – Танюша уперла руки в боки и перегородила тем самым коридор. – «Не сейчас» - это опять неизвестно когда. После дождичка в четверг!
- Я звоню Машке! – Света потрясла в воздухе мобильником. – И Ольге Вячеславовне! Общий сбор в курилке!
- Нет! – крикнула Катя.   
Дамочки обиженно притихли. Но из окружения не выпускали.
- Нет, - улыбаясь, повторила она. Чего ей это стоило – никто за улыбкой не распознал. Внутри всё дрожало и ходило ходуном. – Не могу сейчас ничего подробно объяснить. Да ничего выдающегося и не происходит. Просто Андрей Палыч бегает за мной. Кто-то бегает по утрам вокруг стадиона, а Андрей Палыч – за мной. Физзарядка.
- А Роман Дмитрич? – от растерянности задала глупый вопрос Шура.
- А Роман Дмитрич бегает за Андреем Палычем. Тоже физзарядка. А я бегаю за Павлом Олеговичем и умоляю его обсудить со мной баланс. А ему некогда обсуждать со мной баланс, потому что он бегает за Милко и умоляет его обсчитать новую коллекцию. А Милко не может ничего обсчитывать, потому что до сих пор не прибыли образцы новых тканей. И он бегает за Федькой и требует, чтобы тот немедленно несся в аэропорт и привез образцы. А Федька ехать отказывается, потому что у него талоны на бензин кончились. А распоряжение насчет талонов – это и есть та самая бумага, которую мне срочно необходимо оформить! Вот такой замкнутый круг. Я вас люблю, девочки!
Катя еще раз весьма мило подругам улыбнулась и, прорвав оборону, устремилась прочь.
Женсовет медленно возвращал челюстные механизмы на место. Наверное, именно нечто подобное Малиновский и называл «сбить с толку изящным парадоксом».
- А талоны на бензин и правда закончились, - пролепетала в полной тишине Локтева. – Федор с утра жаловался…
По рецепту Штирлица, она, похоже, запомнила только последнюю фразу.

…А Катя захлопнула, наконец, за собой дверь кабинета и повернула в замке ключ. И съехала по стенке на корточки. И сжалась в комок.
…Колька, думала она. Колька, родной, хороший. Самый родной. Самый хороший. Самый-самый-самый-самый. Колькааа…

24

Ранний вечер. Офис Зималетто

- Вот, - Андрей положил перед Малиновским на стол стопку бумаг. – Твоя, можно сказать, «разнарядка». Путевой лист. Завтра в восемь утра вылетаешь в Екатеринбург, и далее – список городов. Весь иллюстративный материал Федор привезет из типографии с минуты на минуту. А мой рейс – тоже завтра, в полдень. В Кемерово.
- Ну да, тебе – в полдень, а мне - ни свет ни заря, - проворчал Рома, проглядывая документы. – Где справедливость?
- Что я могу поделать? Шурочка билеты заказывала.
- А еще говорил, что она меня обожает!
- Расписание самолетов ее обожанию неподвластно. Пошли, доложимся отцу.
- А он что, не в курсе?
- Он в курсе только в общих чертах. Подробного плана на командировку у него нету. Вставай давай, приклеился, что ли, к креслу?!
Получилось – почти рыкнул от нетерпения. Рома только вздох подавил. Что с этим ненормальным поделать. Просто неуёмен по части трудового энтузиазма. Резкий, мрачный, стремительный. Стал похож на гравюру. Весь в черно-серых тонах. Может, и правильно, что срывается отсюда. Далеко. Аж в Кемерово.
- Иду, иду, - подчинился Малиновский, выбираясь из-за стола, - мон женераль…
…В приемной президента траурная на вид Клочкова складывала в коробку свои вещи.
- Викуся, что ты делаешь? – полюбопытствовал Малиновский.
- Увольняюсь, - скорбно сообщила та.
- Что так?
- Ничего.
- А если более информативно?
- Я не останусь в этом дурдоме! - отчеканила Виктория. – Я еще жить хочу!
- Да кто ж на твою жизнь покушается? – озадачился Рома. – Неужели женсовет?
- Причем тут эти курицы!
- А кто тогда? Может, я чем-то…
- Малиновский! – Жданов дернул его за рукав. – После поиграешь в защитника угнетенных и обиженных. Вика, Павел Олегович у себя?
- Павел Олегович? – кисло переспросила она. Хмыкнула и вдруг нервно засмеялась. Или зарыдала. Что-то среднее.
- Понятно, - хладнокровно кивнул Андрей. – Невменяемость в острой форме. Пошли, Ром.
И толкнул дверь в кабинет.   
У стола президента боком к входу стояла девушка в серо-зеленых брючках и таком же пиджачке. Из-под пиджака выглядывала белоснежная блузка.
Легкая пышность волос. Очаровательная несерьезность при тщательной, казалось бы, укладке. И заколка сбоку – узким полумесяцем.
Маленькие очки в почти невидимой оправе.
Склонив голову, девушка сосредоточенно скрепляла листы бумаги металлическим зажимом в объемную черную папку.
- Зрасьти, - проявил вежливость Малиновский.
- Здравствуйте, - почему-то печально ответила девушка.
- А Павел Олегович…
- На производстве, - вздохнула она и повернулась, наконец, к вошедшим лицом.
- Ой, - сказал Роман.
- Вы его подождите, - предложила девушка, - или спуститесь а производственный этаж. Если что-то срочное. У вас что-то срочное?
Малиновский дар речи не воскресил, а Андрей ответил. Голосом ледяным и обжигающим одновременно:
- У нас план на командировку. Для утверждения.
- Давайте, - кивнула она грустно.
- Вам?
- Мне.
Роман оглушительно чихнул и пробормотал:
- Извините.
Жданов стремительно подошел к столу и положил документы:
- Вот. Подписать нужно сегодня. Завтра в первой половине дня мы уезжаем.
- Завтра? – ее голос почти сошел на «нет».
- Завтра, - подтвердил Андрей.
- Хорошо, я подпишу.
- Вы?
- Я.
- А почему… - сначала Жданов охрип, потом умолк. Возобновил попытку: - В том смысле, что… что…
- Минуточку, - вмешался обескураженный Роман. – Катюша, это вы?
- Ром, выйди, пожалуйста, - отрывисто попросил Андрей.
- Куда? – глупо спросил Малиновский.
- Туда!
- А. То есть вон? – разулыбался Рома, пятясь. - Ну, так бы сразу и сказал. Всегда пожалуйста. С превеликим удовольствием!
Продолжая пятиться к выходу, он врезался спиной в дверь, вслепую нашарил ручку и быстренько ретировался.
- Уффф, - выдохнул, оказавшись в приемной.
Клочкова, шмыгая носом, продолжала методично собирать вещи.
- Викуся, - задумчиво произнес Малиновский. – А что происходит?
- Конец света! – зло ответила она.
- Правда, что ли?
- Угу. В отдельно взятой компании. Павел Олегович оставляет вместо себя Пушкареву! Естественно, я не буду на нее работать. Ни минуты! Пусть хоть в ногах валяется!
- Да что ты? – ахнул Рома, пряча улыбку. - А уже валялась? Или только собирается? Может, коврик постелим, а то новый костюм запачкает?..
Виктория в сердцах швырнула на пол гуду папок и тихо завыла. В этих полных трагизма звуках было всё, из гордости невысказанное: как ее мягко и вежливо попросили освободить место в приемной для Марии Тропинкиной, а самой, если угодно (о, унижение!) сесть вместо нее на ресепшене.
А еще Клочкова выла по поводу того, что эта… эта… ЭТА… посмела так выглядеть. Кто дал ей право?!

- Ты согласилась быть и. о. президента, - тихо констатировал Жданов.
- Временно. Знаешь, мне было очень стыдно перед Павлом Олеговичем. Он считает, что я ни в чем крамольном не замешана, а это не так. Значит, я вдвойне обязана ему помочь. Сделать всё, от меня зависящее.
- Понятно. И это – новый президентский имидж?
- Костюм помогла выбрать твоя мама.
- Моя мама?!
- Ну да. Так вышло. А прическа… На вопрос парикмахера, чего я хочу, я ответила – счастья. Но забыла при этом уточнить, что мое счастье – в труде. И получилось не очень по-деловому.
- Ты смешная…
- Потрясающий комплимент.
- Это больше, чем комплимент.
- Значит, надо мной будут хохотать директора банков.
- Смех продлевает жизнь.
- Точно. Да мне и не впервой смешить. Нести позитив в массы…
- Ты весенняя, - горько улыбнулся Андрей.
- Какая?..
- Что-то непослушное в тебе. Несмотря на всю строгость. Весной, знаешь… никто никого не слушается. Творят что хотят.
- Ты странно разговариваешь…
- Я странно себя чувствую. Я уезжаю, Катя.
Он отвернулся, подошел к окну. Там плескалось вечернее солнце. Густое, алое.
- Я звонил тебе вчера, - добавил Жданов. – Ты не брала трубку.
- Я спала.
- Да? А я решил, что ты сделала свой выбор.
- Вообще-то я хотела выбрать крокодилов, - вздохнула она. – Несчастных голодающих африканских крокодилов. Тоже – сесть в самолет и улететь. Далеко-далеко. Но…
- Но чувство долга остановило? – закончил за нее Андрей. – Перед моим отцом? Перед будущим мужем? Перед кем?
- Я не собираюсь замуж, - сердито проговорила она. – Я прислушалась к совету старшего товарища. К твоему совету. Я выбрала карьеру! Работу! Разве по моему дурацкому виду неясно?!
- Почему дурацкому? – Жданова покачнуло от счастья, от неверия собственным ушам. Он повернулся и медленно пошел к ней. – Почему дурацкому, Кать?.. А впрочем… может, и дурацкому… Но какая разница… Какая, к чертям, разница?.. Можно тебя поздравить?..
- С чем? – она с опаской следила за его приближением. Он слишком напоминал сейчас голодающего африканского крокодила.
- С выбором. Это замечательный выбор, Кать. Карьера, работа. Это, знаешь, надежный путь. В наше жестокое, неромантичное время. Ну как без материальной основы? Без базиса? А вдруг экономический кризис? Это ж придется за кусок хлеба бороться. Нет-нет, надо прочно становиться на ноги… Так можно или нет?.. Поздравить тебя, Кать?.. Можно?..
- Лучше не надо, - настороженно ответила она и выставила вперед ладошку, как заслон.
- Я тебя поздравляю, - минуя этот неубедительный заслон, Андрей привлек ее к себе.
…Весна – время непослушания. Никто никого не слушает. Творят что хотят.
Катя осталась скованной. Как будто всего лишь – так и быть – дала разрешение на «поздравление», раз уж не в силах с этим бороться. Дышала только прерывисто.
- Ты молодец, - сквозь быстрые скользящие поцелуи шепотом продолжил Жданов. – Ты всё правильно решила. Счастье – в труде. Это верно. Это разумно. Это так дальновидно…
- Тебя заклинило? – всхлипнула Катя.
- В точку. Меня заклинило.
- Я тебе всё равно не верю!
- И правильно. Не верь. Верить надо только в собственные силы. И в созидательный труд…
- Я тебя ударю сейчас!
- Да бей сколько хочешь. Лишь бы это добавило тебе решимости. На твоем новом сложном поприще, Кать. Президентство в этой компании – не сахар, уж я-то знаю. Но ты справишься. А я, знаешь… - он убрал ладонью пышный локон с ее лба, и поцеловал в этот лоб, и в брови, и в глаза, и в кончик носа, и опять в губы. - …Я тебе помогу. Я разобьюсь – но помогу тебе, во всём буду помогать. Я эту страну вдоль и поперек пропашу, и выгрызу столько выгодных контрактов, сколько даже моему самонадеянному воображению не снилось. Вот прямо завтра же и начну – уеду и буду созидать, созидать, созидать. А не досаждать тебе своим нытьем. Клянусь! Не буду досаждать, не буду маячить, лезть бесцеремонно… ничего не буду! Ты только сама будь, оставайся здесь, в этом кабинете, с этой смешной заколочкой в волосах. Только будь, пожалуйста…
…Жданов замолчал, выдохся, вымотался борьбой с ошалевшим своим сознанием, с ошалевшим телом, с этим сумасшествием от Катиной теплой близости.
У нее тоже последние силы закончились. И мысли тоже. Мелькнула одна, жалкая – что, кажется, она проваливается куда-то и это неправильно. Мелькнула и растаяла.
Правда? Ложь? Обман? Самообман? Бессмысленный набор звуков. Сердцу было больно от мощного притока крови. Сердце пребывало в немыслимом страхе и в немыслимом счастье.
- Мне нужно подписать бумаги, - опомнилась наконец Катя.
- Какие бумаги? – не включился Андрей.
- Твои бумаги. На командировку.
- А, - вспомнил он. – Точно.
- То есть – ваши бумаги, Андрей Палыч.
- Да-да, - согласился Жданов с уточнением. – Правильно. Субординация. Вы, Екатерина Валерьевна, начальник, я – подчиненный. Вассал. Раб.
- Да замолчите уже, - жалобно попросила она и высвободилась из его рук. Поправила заколку в волосах, села за стол и взяла шариковую ручку. Пальцы едва слушались. Росчерк вышел кривоватым.
- Вот, пожалуйста. И для Романа Дмитриевича. Передайте ему.
- Слушаюсь, Екатерина Валерьевна.
- Вы невыносимы!
- Всё, всё. Ухожу. Испаряюсь. С глаз долой. Только еще одну секундочку.
Навис над столом. Веселый, безрассудный. Идиот идиотом. Пьяный от вкуса ее кожи на губах.
- Я привезу вам магнитики, - торжественно пообещал он. - Из каждого города – по магнитику. Много-много магнитиков.
- Андрей Палыч.
- Всё, всё. Меня уже нет.
- Хочу вам напомнить, что мы…
- …всего лишь работаем вместе. Над исправлением ошибок. Я помню-помню. Это прекрасно. Это самое лучшее, что со мной могло случиться в жизни. Я счастлив.
- Идите уже! – почти закричала Катя.
- Иду, - он выпрямился. – Иду.
Так и вышел из кабинета – покачиваясь. Раскоординированный напрочь.
…Она будет тут, в кабинете. С заколочкой в виде полумесяца в непослушных волосах. Будет трудиться на славу, держать дистанцию от Андрея Жданова, сердиться на него, не верить ему. И, может быть, иногда думать о нем, сидя за столом и подперев подбородок ладошкой.
Вот такой он теперь, его апогей блаженства.
В приемной Роман продолжал точить лясы с Викой.
- Малиновский, - Андрей налетел на него, как торнадо в знойный полдень, и сграбастал в объятия. – Я тебя люблю.
- Караул! – перепугался Роман. – Викуся, вызывай скорую!
- Я тебя обожаю! – с чувством добавил Жданов и сунул ему в руки бумаги. – Держи свою разнарядку.
- Уфф, - Рома, вцепившись в документы, поспешно от него отшатнулся. – Слава богу, мы в разные города едем. Слава богу!
- Надо было бежать из этого дурдома сразу, вместе с Кирой, - пробормотала Клочкова.

…А Катя пыталась остудить горячий лоб стаканом с холодной водой. И твердила себе, что сейчас успокоится и разум вернется. Сейчас, сейчас…

Москва – Кемерово, Киренск, Чита, Улан-Удэ, Омск, Томск, Красноярск, Новосибирск, Екатеринбург, Пермь, Саратов и далее

- Алло, Катя? То есть Екатерина Валерьевна? Простите, забылся. Это Роман.
- Да, Роман Дмитриевич?
- Екатерина Валерьевна, вам Андрей Палыч не звонил случайно? То есть неслучайно не звонил? Тьфу! Что-то я нескладно формулирую…
- Звонил. Но была ужасная связь.
- Ужасная связь – это вы в точку! В голове у него ужасная связь – между винтиками и шпунтиками! Они у него не пересекаются! Поодиночке вертятся, вхолостую! Он мне в папку сунул не те буклеты! Вот о чем он думал, когда собирался, как на пожар?! И главное – дозвониться до него дохлый номер!
- Не нервничайте. Я пришлю вам всё, что нужно.
- Уж будьте так любезны, Екатерина Валерьевна! И если этот, с ужасной связью, вдруг позвонит…
- Да, да. Я объявлю ему строгий выговор с занесением.

- Алло. Андрей Палыч?
- Да, Екатерина Валерьевна.
- Странно. Я легко дозвонилась. А Роман Дмитрич сказал…
- Роман Дмитрич – болван. На какую сим-карту он мне названивает?
- Я понятия не имею! Вы уж найдите, будьте добры, способ общения напрямую, не через меня! У меня тут и так голова кругом!
- Не сердитесь, Екатерина Валерьевна! Мы обязательно исправимся!
- Очень на это надеюсь. Вы дали ему не те буклеты!
- Грешен, Екатерина Валерьевна! У меня перед вылетом была температура.
- Какая температура?
- Высокая, Кать…
- Вы заболели?
- Неизлечимо.
- Что вы сказали?.. Плохо слышно. Ужасная связь. Алло?.. Алло?..

- Алло? Екатерина Валерьевна?
- Да, Андрей Палыч. У меня совещание через две минуты. У вас что-то срочное?
- Очень срочное. Неотложное!
- Слушаю.
- Как у вас дела, Кать?..
- Андрей Палыч!
- Я спрашиваю - в каких рамках я могу импровизировать в плане системы скидок?
- От пятнадцати до двадцати пяти процентов. Мы же это обговаривали!
- А если сумма контракта выше, чем предполагалась? Могу я поднять до тридцати процентов?
- Надо всё просчитать. Но мне сейчас некогда. А новый финансовый директор еще не приступил к своим обязанностям.
- У вас новый финансовый директор?
- Конечно. Не могу же я всё делать одна!
- Мужчина или женщина?
- Андрей Палыч, вас проценты по контракту интересуют или пол моего финансового директора?!
- И то и другое!
- Так, всё. У меня совещание. Я вам перезвоню.
- Екатерина Валерьевна, вы не ответили на вопрос! Алло!.. Алло!.. Чертова связь!

- Алло, Катенька? Эээ… Екатерина Валерьевна! Это Роман!
- Да, Роман Дмитриевич!
- Ой. Что ж вы так кричите-то? У меня даже в ухе загудело…
- Извините. Я на производстве. Проблемы всякие! И если вы опять не можете дозвониться до Андрея Палыча и названиваете мне…
- Нет, нет! С Андреем связь наладилась!
- Ну, слава богу!
- Теперь я не могу дозвониться до Николая Антоновича!
- До кого?!
- До господина Зорькина. Понимаете, мне на досуге в голову пришла гениальная идея насчет Ника-моды. Не терпится ее обсудить с Николаем!
- Роман Дмитриевич, вы сейчас франшизами занимаетесь. Гениальные идеи насчет Ника-моды могут и подождать. Или у вас слишком много свободного времени?
- Обижаете, Екатерина Валерьевна! Я сплю по пять часов в сутки! А Андрюха – тот, говорит, вообще спит по четыре! И вот лично я премии не выпрашиваю! Я прошу вместо премиальных городской номер господина Зорькина! Вам же – финансовая выгода!
- Хорошо, я вышлю вам эсэмэской.
- Буду премного благодарен! Привет родной компании! Поцелуйте от меня мою секретаршу Шурочку!
- Что-что? Поцеловать Шурочку? Вот прямо так пойти и поцеловать?
- Ну, не Урядова же мне просить вас поцеловать, в самом-то деле!
- Вы здоровы, Роман Дмитрич?
- Трудно сказать, Екатерина Валерьевна… Весна шагает по планете… Вперегонки с самолетами, на которых я летаю…

- Алло! Екатерина Валерьевна!
- Андрей Палыч, не кричите так. Я вас слышу.
- Извините. Уже привык, что связь ни к черту. Вы опять спешите?
- Я в этом состоянии существую. Ничего не успеваю! Что вы хотели сказать?
- Я хотел сказать, что отправил вам еще три свежих контракта.
- Я видела. Я умею читать электронную почту, Андрей Палыч. Уже передала ваши контракты для изучения финансовому директору.
- А! Тому самому, у которого пол не определяется?
- Всё у него прекрасно определяется!
- Ах, «у него»… Всё-таки мужчина. Он молод и хорош собой?
- Да!
- Как Чмош Голубэй?
- Джош Холлоуэй!
- Ну извините, я плохо запоминаю иноземные имена. Значит, так же прекрасен ваш финансист, как этот Чмош?
- Лучше, Андрей Палыч, гораздо лучше. У вас всё?
- Теперь, пожалуй, всё…

- Алло! Андрей Палыч!
- Да, Екатерина Валерьевна.
- Господи! Вы живы!
- Живее всех живых. А что такое?
- Я вас уволю! Я вас убью!
- За что?
- Что за СМС вы мне прислали?! «Ушел топиться с партнером в Енисей. Подтвердите тридцатипроцентную скидку»!
- Ой, это у меня, наверно, второпях неправильно набралось. Я писал: «Ушел встречаться с партнером в «Енисей». «Енисей» - это ресторан…
- Я не знаю, что с вами сделаю! Я… я…
- Катенька! Вы плачете?
- Нет! Я хохочу!
- Ну, простите меня, пожалуйста! А вы… вы испугались за меня?.. Правда?..
- Алло! Ничего не слышу! Связь – безобразная! Нервы – никудышные…

- Алло. Екатерина Валерьевна.
- Да, Андрей Палыч.
- У вас такой усталый голос.
- Я действительно устала.
- Надо было вам выбрать голодающих крокодилов. И я поехал бы с вами. Замом по крокодилам. А вместо этого я болтаюсь между небом и землей. Уже почти месяц. Я соскучился.
- Вы очень хорошо поработали. Столько контрактов.
- Я очень соскучился.
- Обязательно объявлю вам благодарность. И выпишу премию.
- Я очень соскучился, Катя!
- Звонок по второй линии… Простите меня, Андрей Палыч…
- Да, да. Я понимаю.

- Алло! Роман Дмитриевич!
- Слушаю, Екатерина Валерьевна! Только говорите громче – я в аэропорту! Вылетаю в Москву!
- У Андрея Палыча недоступен телефон. Вы не знаете – почему?
- Понятия не имею! Я и сам пытался ему позвонить!
- Господи…
- Да вы не тревожьтесь! Вы же знаете – какая отвратительная связь!
- Да, связь…
- Всё будет хорошо! Может, он в самолете?
- Ага. Между небом и землей. Но почему так долго? Почему – так – долго?..
- Катюша, вы плачете?..
- Нет… нет… нет…

Москва. Офис Зималетто. Ранний вечер

- Он сильный и смелый, - с задумчивой мечтательностью вслух представила Шура Кривенцова, оторвавшись от чтения емейл-сообщения и воздев глаза к потолку. – А главное – высокий. Я так думаю.
- А может, это толстая домохозяйка с большим чувством юмора, которая развлекается в Интернете, пока муж на работе, а дети в школе? – безжалостно спустила ее с небес на землю Амура, подравнивая пилочкой ногти. – Шуруп, все эти заочные знакомства чреваты горькими разочарованиями. Жить надо в реальности.
- И что мне дает твоя хваленая реальность? – ощетинилась Александра. – Одиночество! И кучу пигмеев под ногами!
- Если ты так зациклена на росте, то устройся массажисткой в мужскую баскетбольную команду. Там есть из кого выбрать. Там все будут под твоими руками – в прямом и переносном смысле. Шурупчик, ты будешь нарасхват. Ты же у нас прелесть!
- Подтверждаю, - раздался голос Малиновского. – Вы прелесть, Шурочка. Только я не понял – что там насчет баскетбольной команды?..
…Он появился неожиданно, как из ниоткуда, в ослепительной белой куртке, и сам ослепительный. Весь увешанный яркими пакетами, плюс объемная сумка на ремне через плечо. Будто солнце неурочно взошло. Не утром, а вечером.
Вздрогнув, Шура машинально выпрямила спину и моргнула, привычно ослепленная. В тысячно-тысячно-тысячный раз. Зрение давно на эти вспышки натренировано.
- Насчет баскетбольной команды, - улыбаясь, повторил Роман. – Я не понял. Вас что, от нас переманивают? Кто посмел?
- С приездом, Роман Дмитрич, - вместо ответа пролепетала Александра.
- Как добрались? – подхватила Амура.
- Великолепно, - откликнулся он, сгружая вещи посреди приемной. – Скакал галопом, десятерых коней загнал. Соскучился! Первый презент – моей замечательной секретарше.
Малиновский достал из пакета большой красивый стеклянный шар, в котором шел снег, густо засыпая елочки. Снежинки волшебно мерцали.
- Привет из Якутии, - пояснил Рома. – Там всё еще зима.
- Мне? – задохнулась Шурочка.
- Ну, конечно, вам. У меня только одна секретарша. Я, как это ни смешно звучит, верен и постоянен.
Кривенцова взяла в руки шар почти с религиозным трепетом, как дар волхвов. Или как будто это был сам ее шеф, Роман Дмитриевич. Вдруг уменьшился и смог поместиться в ладонях. И было совсем всё равно, что он такой маленький. Вообще не имело значения. Ведь он принадлежал ей. Она его держала. И все баскетболисты мира вмиг умерли в ее воображении. Вместе с миллионами пользователей интернет-пространства.
Шура безмолвно заплакала.
- Что случилось? – встревожился Малиновский. – Что с вами? Я вас расстроил?
- Нет! – испугалась разоблачения Александра. – Нет, не вы.
- А кто?   
- У нас такое дело, - пришла на помощь подруге Амура. – У нас Андрей Палыч куда-то пропал…

25

Поздний вечер. Офис Зималетто. Кабинет президента

Катя стояла у окна. Кажется, она стояла так уже час, не меняя позы, как изваяние, просто глядя в темное небо. Как будто что-то могло там возникнуть. Зажечься огнями. И медленно начать приближаться.
Женсовет в полном составе был здесь же. Кто на кресле, кто на диванчике, кто прохаживался из угла в угол. Тут же находился и Малиновский, изо всех сил поддерживая деловую, спокойную атмосферу и свирепо пригвождая взглядом ту из дамочек, которая только намеревалась всхлипнуть.
- Без паники, - в сотый раз повторил он. – Маша, давайте по пунктам, обстоятельно. Всё, что нам известно.
Тропинкина подобралась и добросовестно доложила:
- Последний город – Хабаровск. Оттуда Андрей Палыч прислал два контракта четыре дня назад. Больше переговоров назначено не было. Звонил он за сутки до вылета, сообщил номер рейса. Потом телефон его стал недоступен. Рейс прибыл в Москву по расписанию. Вчера, около полуночи. И тишина.
После слова «тишина» именно она в кабинете и повисла. Гнетущая. Уже в который раз.
- Да не может быть! – пламенно воскликнула Шурочка. – Не может быть, чтоб нельзя было узнать хотя бы элементарное – сел человек в самолет или нет!
- Не кричи, Шурок, - вздохнула Света. – Сколько уже с этим бьемся. Закон «О персональных данных», черт бы его побрал. Если не произошло крушения, нам не обязаны предоставлять информацию о пассажирах. Если только взломать базу данных авиакомпании…
- У меня есть знакомый хакер! – обрадовалась Амура. – Ну, вы ж его помните, он…
- Это уголовщина в особо крупном размере, - остудил ее Роман и взъерошил волосы. – Вот если бы какие-то знакомые в верхних эшелонах милиции, там, или ФСБ… Вот они могли бы поспособствовать.
- У Павла наверняка есть, - подала голос Ольга Вячеславовна. – Но его, думаю, пока не надо ставить в известность. С его-то сердцем. 
- Да! – подхватила с деланным воодушевлением Татьяна. – Ведь совсем немного времени прошло! Мы тут психуем, а Андрей Палыч, может, просто-напросто телефон потерял, на самолет опоздал… ну, хорошо отдохнул где-нибудь после трудной командировки, с ним же раньше случалось! Может, какую-нибудь девушку повстречал – и…
Пончева не закончила – подруги яростно зашипели, зацикали на нее со всех сторон, испуганно показывая глазами в сторону Кати.
А она как раз встрепенулась, оторвалась от окна, обернулась. Поглядела на всех со светлой надеждой:
- Правда, девочки. Может, он с женщиной? Закружился, завертелся, забыл обо всем. А?..
- Э… - Малиновский кашлянул. – Катюша. То есть Екатерина Валерьевна…
- Да к черту эту Валерьевну! – нетерпеливо отмахнулась она.
- Катя, - послушно исправился Роман. – Я бы на какую-то там внезапную женщину ставку не делал. Он ведь только вами и бредил. Ой. Ничего, что я при всех?..
- Как будто кто-то еще не в курсе, - тихонько хмыкнула себе под нос Мария и получила тычок от Амуры.
- Но всё-таки! – упорно зацепилась за эту версию Катя, жадно всматриваясь в лицо Малиновского. – Может, перестал бредить, загулял с кем-нибудь… господи! Сауна, клуб, что угодно! Или партнерша по переговорам – ну, знаете, как бывает – вспыхнуло, затянуло, и себя не помнишь! Ведь бывает же так! Ну, бывает же!
Она почти умоляла, чтобы ей подтвердили – да, да, бывает.
Дамочки изумленно притихли, Роман тоже таращился на Катю во все глаза. Как горячо она хотела верить в то, что Андрей ее разлюбил, что утонул в объятиях другой. Да и вообще – верить во что угодно, лишь бы был жив. Лишь бы всё с ним было в порядке.   
…Над тем, что сие странное явление в человеческих отношениях может означать, Малиновский поразмыслить не успел - пронзительно зазвонил телефон.
Как-то неожиданно громко, до оглушительности, и словно бы зловеще. Все вздрогнули и уставились на аппарат, как на бомбу с тикающим механизмом. Которой осталось отсчитать: «Три, два, один, ноль» - и разнести пространство в щепки. Оттуда, с той стороны проводов, могли бить набатом какие угодно вести.
Катя медленно попятилась от стола, прижав ладонь к горлу, и хриплым шепотом попросила:
- Возьмите кто-нибудь… трубку… Пожалуйста, возьмите…
Тропинкина очнулась, сняла трубку дрожащей рукой и без обычного своего задора, сипло и настороженно выдохнула:
- Компания Зималетто, приемная президента, здравствуйте… Что?.. Что?! – закричала она.
Катя наткнулась спиной на стену и тихо съехала по ней на пол.
- Андрей Палыч!!! – пуще прежнего завопила Маша. – Андрей Палыч, это вы?!!
И все стремительно повскакивали со своих мест, возбужденно загомонили и заметались разом, размахивая руками. Все, кроме, Кати, которая осталась сидеть на полу неподвижно и, кажется, не дыша.
- Андрей Палыч!!! – надрывалась Тропинкина, раскаляя дыханием трубку. – Где вы?.. Что с вами?.. Алло!.. Плохо слышно!.. Алло!.. Что?.. Когда?.. Почему?.. Да вы что!.. Правда?.. Ну, надо же!.. Ну, с ума сойти!.. Что вы говорите?.. А?.. Да, да!.. Алло!.. Что?.. Повторите еще раз!.. Я поняла, да!..
Машу уже готовы были разорвать. Или вырвать у нее из рук трубку. Но она вцепилась в нее мертвой хваткой и оставалась единоличной владелицей некой информации, пока, наконец, не брякнула трубку на место и не запрыгала, как пятилетний ребенок:
- Живой, живой! Едет! Прямиком из милиции!
- Из какой милиции?! Что случилось?! – трясли Тропинкину со всех сторон.
- Из хабаровской милиции! – радостно сообщила та. – Андрей Палыч угодил в отделение милиции в Хабаровске! Господи, какое счастье!
- Маша! – рявкнул на нее Роман. – Внятно объясните! И прекратите скакать!
- Он зафигачил какому-то хмырю в челюсть, оказался – мент, - бойко доложила Мария. – Вот и утартали в отделение и телефон забрали! Почти сутки держали! Да какая разница! Главное – живой!
- Странно как-то, - пробормотала Света. – С какой стати Андрей Палыч полез драться с милиционером? Да еще в чужом городе? Это же чревато! Как он мог не думать о последствиях? Разумный же человек, выдержанный…
- Это Жданов-то выдержанный и разумный? – хихикнула Амура и тут же спохватилась: - Ой…
Все как по команде оглянулись на Катю, которая так и сидела на полу возле стены, не шевелясь.
- Кать! – первой бросилась к ней Тропинкина. – Всё в порядке, всё хорошо! Ну подумаешь, начистил кому-то физиономию… Значит, было за что! Он толком ничего не объяснил, да и слышимость ни к черту. Но голос веселый! А, сказал, что его пять человек держали и что ущерб – разбитая витрина с бутылками…
- Какая витрина? Какие бутылки? – ахнула Шурочка, округлив глаза. – Где это всё происходило-то?..
Катя так ни слова и не произнесла. Только крупные слезы катились по щекам.
- Ну, Палыч, - мрачно проговорил Малиновский. – Появись только. Вот только появись – я тебя…
- А когда, когда приезжает-то? – встрепенулась Пончева, шумно сморкаясь в платок.
- Блин, - хлопнула себя по лбу Маша и захихикала. – Забыла сказать. Он уже прилетел! Его на другой рейс посадили. Говорит - лично до самолета проводили чуть ли не всем отделением. Наверное, чтобы убедиться, что город Хабаровск – в безопасности… Он в Москве, он едет сюда! Скоро будет!
- Скоро?.. – жалобно переспросила Катя и слепо оглянулась по сторонам.
- Вставай! – засуетились подруги, помогая ей подняться. И посыпались советы:
- Умыться надо!
- Причесаться!
- Припудриться!
- Накраситься!
- Духами побрызгаться!
- Девочки, - у Кати даже слезы высохли от изумления, - вы с ума сошли? Ничего не надо. Ничего!
- Девочки, - подхватил Роман, - у меня другое предложение. Пойдемте в мой кабинет, у меня есть отличный коньяк и шоколад. Надо снять стресс. Я вам расскажу красивым литературным языком, как велика наша страна - Россия. Потому что одно дело – смотреть на карту, и другое – менять города как перчатки.
- Самое время для урока географии, - буркнула Тропинкина.
- Окей, - легко согласился перестроиться Малиновский. – Расскажу, как я ходил в баню в Нерюнгри и пил самогон из ковшика. Шурочка, будете другом, сполоснете бокалы?
- Конечно, - покраснев, согрела она его взглядом. – Конечно. Буду другом…     

…Когда в кабинет президента вошел Андрей, Катя стояла на своем «посту» - у окна. Бледная, растрепанная, с заострившимся лицом. Как девочка-подросток, долго голодавшая и пробиравшаяся в укрытие через бури и вихри.
Жданов был распахнутый, сияющий. Немного напряженный. С дорожным кейсом в одной руке и коробкой – в другой.
- Вот, - хрипло сказал он вместо приветствия. – Магнитики. Как обещал.
- Очень трогательно, - обессиленно прошептала Катя. – Наконец-то будет чем украсить холодильник. А я тут ночей не сплю. Всё думаю – чем же мне его украсить…
- Кать, - виновато вздохнул Андрей, погасив улыбку. – Прости, пожалуйста. Вышел маленький, немного неприятный инцидент.
- Очень маленький, - согласилась она. – И совсем чуть-чуть неприятный.
- Яйца выеденного не стоит, - смиренно подтвердил он. Ну, не сошлись во взглядах с одним типом, всего-то…
- Говори правду.
- Да ерунда, честное слово…
- Всю правду, - перебила Катя. – Или я совсем ничего не стану слушать.
– Ладно, - покорился, вздохнув, Жданов. - Я просто очень устал и зашел в бар выпить пару бокалов. Весь день не ел, некогда было, и как-то повело, разговорился с барменом. Ну, поделился, что уже месяц в командировке, домой собираюсь, где меня… - Андрей запнулся. - …где меня, не знаю, ждут или не ждут. То есть ждёт или не ждёт. Та, которую…
Снова замолчал, только смотрел. Ласково, огненно. И Катя молчала, грела дыханием ледяные подрагивающие пальцы, прижав их к губам.
- В общем, - продолжил Жданов, - я достал из портмоне твою фотографию. Я никогда этого не делаю перед посторонними, а тут… ну, расслабился. Голова поехала…
- Какую фотографию?
- Твою. На пропуск. Взял из каморки. Давно. Неважно… Короче, достал, стал изливаться, как дурак, что вот она, та, которая – не знаю, ждёт ли. Ну и мужик там был, рядом сидел, тоже расслаблялся. Позволил себе… пару высказываний. Я не сдержался. Вот и всё…
Катя беззвучно, нервно рассмеялась.
- Пару высказываний? Обо мне?
- Ну, Кать…
- Господи, Андрей! – она заговорила громче. - Да что ж ты боишься прямо сказать? Как будто я что-то новое услышу! Мы же это уже проходили. Только одно дело – кулаками перед дворовой шпаной махать, и совсем другое – перед милиционером, черт знает где, на другом конце страны! Как ты мог?!
- Кать, так я не знал, что он мент. Он в штатском был…
- Это, конечно, всё оправдывает!
- Да, да, я виноват! – тоже повысил Жданов голос. – Но за бой посуды сам заплатил, потому что всегда сам плачу за то, что творю! Слышишь?!
- Слышу. Ты хоть отдаешь себе отчет, что с тобой могли сделать в отделении милиции чужого города, где они – короли, а ты – никто?!
- Могли, да не сделали! А знаешь почему? Потому что правда была на моей стороне! Никому не позволено оскорблять мою любимую женщину! И вообще – женщин, если уж на то пошло!
- То есть они перед тобой спасовали?
- Они не спасовали – они удивились! Очень сильно удивились, Катя! Иногда полезно – кого-нибудь очень сильно удивить! Чтобы поскребли затылки и подумали – ну, надо же! И такое бывает! И я ни о чем не жалею, - неожиданно спокойно закончил Андрей и вызывающе улыбнулся. – А ты можешь поставить меня в угол, мой президент. Или оштрафовать. А давай введем в Зималетто гауптвахту? В славных традициях Валерия Сергеевича?..
- Выбрось эту фотографию, - сердито попросила Катя.
- Ни за что.
- Хорошо. Я сфотографируюсь заново. Умоюсь, припудрюсь, накрашусь, причешусь…
- Не надо, - отверг он запальчиво. - У меня будет ЭТА фотография. Ясно? На ней – Катя Пушкарева. Она меня любила. Я это точно знаю. В этом я точно уверен. А больше – ни в чем.
- Глупость какая!
- Пускай глупость!
- Ты поступил абсолютно безответственно. Ты это понимаешь?
- Понимаю, - Андрей хладнокровно кивнул. – Я уволен?
- Следовало бы!
- Так в чем проблема? Могу написать заявление. Прямо сейчас!
- Чистая бумага – вон там, - выдохшись, шепотом сообщила Катя и отвернулась к окну. – Дурак. Я чуть не умерла из-за тебя…
У нее ныл каждый нерв, и сердце билось больно и яростно.
- Кать, - со смиренной нежностью шепнул Жданов. - Я тебя люблю.
- Я тебя – тоже, - измученно откликнулась она. - Ну и что?
- Как что? Разве вывод не напрашивается?
- Очень даже напрашивается. Вывод, что свяжется с тобой только сумасшедшая.
- Не только сумасшедшая, но и отважная.
- Угу. И фанатичная коллекционерша магнитиков.
- Вот видишь. Я не самый плохой парень. Надежный поставщик магнитиков и миллионных контрактов.
- И штрафов за разгром питейных заведений.
- Это мелкие издержки любого производства.
- Ты намекаешь на премию или на повышение в должности? Или ты намерен вернуть себе это кресло?
- Мне очень стыдно, но ты угадала. Почти. Намерен вернуть. Сказать – что именно я твердо намерен вернуть, Катя?..
- А если я всё равно тебе не верю?
- Ну и не верь на здоровье. Стой вот тут, рядом со мной, ни во что не верь и никуда не уходи. Пожалуйста.
Катя закрыла лицо ладонями и тихо прислонилась к нему. Успела лишь подумать, что это, наверное, – полное, окончательное, безвозвратное безумие.
И сильные руки замкнули ее в прочный плен. Без возможности побега.

…А магнитикам не повезло. Их потом долго собирали по полу.

Западное Дегунино. Улица Весенняя. Съемная квартира

- Алло! – сидя на подоконнике, Зорькин кричал в трубку. – Алло, Роман? Это Николай. Я не могу дозвониться до Кати. Что с ее телефоном? Что с ней самой? Что вообще происходит?..
Нина стояла рядом и тревожно вслушивалась в его голос. Вглядывалась в его лицо. Пыталась угадать, что ему отвечают.
- Что?.. – переспросил Коля озадаченно. – В смысле?.. А. Вот как… И даже вот так… Хм… Ну, понятно. В общих чертах понятно. В очень общих. Жива-здорова, всё остальное – как в тумане?.. Да, да. Так бывает. Спасибо за информацию.
Он убрал мобильник с задумчивым видом.
- Жива-здорова, - повторил уже Нине. – Всё остальное – как в тумане.
- Что это значит?
- Ну, видимо, это значит, что любительница штор в мелкий зеленый горошек придет сюда на них полюбоваться еще нескоро.
- Всё слишком хорошо или всё слишком плохо? – встревожилась девушка.
- Всё слишком туманно. Как любое будущее, - подмигнув, сообщил Коля, соскочил с подоконника и обнял ее. И поцеловал. Как легко это получилось…
…Он был таким большим рядом с ней, она – такой маленькой, такой хрупкой. И луна через окно тонкими лучами окутывала, и тумана неопределенности тоже было – так много… Особенно если чуть зажмуриться… 

Полгода спустя. Кухня в квартире Пушкаревых

- Мам, пап. Мы решили… - начала Катя и запнулась.
- Мы решили пожениться как можно скорее, - пришел на помощь ее благоверный.
У Валерия Сергеевича упал пельмень с вилки.
- Что? – спросил Пушкарев почти беззвучно. – Опять?! Катерина, ты нас с матерью в гроб загнать задумала?..
- Нет! – жалобно воскликнула она. – Это в последний раз. Честное слово!
- Мать, ты слышала?!
- Валера, успокойся!
- Какое «успокойся»! Я успокоюсь – а дочь через полгода третьего жениха тут посадит?!
- Не волнуйтесь, Валерий Сергеевич, - попросил Андрей, не выпуская из руки Катину ладонь. – Уж этого я не допущу.
- Ваф, - таинственно сказала Нитка из-под стола. Она примеривалась к шнурку на ботинке большого дяденьки. Если потянуть зубами за кончик – должно получиться очень весело…