8

…Вроде недавно виделись они – всего ничего прошло. А изменился Катин отец. Постарел. Или нехорошо себя чувствует? Складки на лице стали резче, глубже. Да и цвет… прямо как это серое мрачное небо.
- Добрый день, - неуверенно произнес Жданов, мучимый набравшей силу тревогой – уж слишком тяжел и отчужден взгляд Пушкарева.
- Пусть будет добрым, - кивнул тот.
Какая странная формулировка…
- Я насчет Кати… Ее нет на работе, телефон не отвечает…
- Она заболела.
Буднично прозвучало, сдержанно – а сердце сделало кульбит и сжалось в камень.
- Простудилась? – голос Андрея охрип.
Валерий Сергеевич медлил с ответом. Всё смотрел. Пристально так. Как портрет набрасывал. Неожиданно спросил:
- Не подвезете до аптеки? Тут недалеко. Я машину в гараж загнал. А у меня нога…
…Что оставалось ответить?..
- Конечно.
Садясь за руль, Жданов оглянулся на черную дверь подъезда, за которой – Катя. Но ведь он еще вернется сюда?.. После аптеки?.. Ему ведь позволят?.. Навестить…

…Едва отъехали, Пушкарев произнес:
- Ну, вот что я вам скажу, Андрей Палыч. Коротенько так. Поскольку вы взрослый человек и не мой сын, чтоб мне вас воспитывать. Примите как факт. Катя на больничном. Думаю, на длительном. Когда поправится – я сделаю всё, чтобы она больше не работала у вас.
…Последняя фраза, жуткая по своей сути, закрепилась где-то на периферии сознания, а в центре – болевое, пульсирующее: «Катя на больничном. Думаю, на длительном».
- Что с ней? – почти выкрикнул Жданов.
- Она устала.
- Это заболевание такое?!
- Умерьте тон, - спокойно посоветовал военный в отставке. – Налево поверните, пожалуйста.
- Простите, - выдохнул Андрей, крутанув руль. – Просто я не понимаю…
- Я объясню. У Кати О-эН-Фэ-О, - четко разделил Валерий Сергеевич аббревиатуру на слоги.
…Страх – невыносимый уже. Разрывающий. Словно непонятные эти буквы расшифровываются как-то совсем уж фатально: Одна… Навеки… Фальшь… Обман… Словно всё задуманное и частично исполненное по «плану соблазнения» каким-то образом выплыло наружу и стало известно всем – Кате, ее родным… вон той бабульке с авоськой, плетущейся по тротуару… вон тем девчонкам в ярких куртках, шепчущимся и хихикающим… вон тому парню, спешащему куда-то и затягивающемуся сигаретным дымом на бегу… всему миру, всей планете…
- Как вы сказали… - голос едва слушался Жданова. – О-эН…
- Остановите машину, вот и аптека, - попросил Пушкарев. – ОНФО – общее нарушение функций организма.
…Слишком резко нажал на педаль тормоза – джип встал как вкопанный, обоих тряхануло.

Общее. Нарушение. Функций. Организма.
Никогда Андрей не слышал о таком диагнозе.
Какая-то размытая формулировка. Что она означает?
Он так и спросил:
- Что это значит?
Опять резковато у него получилось. Не справлялся с эмоциями, с паникой.
- Если вас интересует медицинская расшифровка, - помолчав, отозвался Валерий Сергеевич, - то вы можете легко найти информацию в справочниках и Интернете. Я в этом не силен. Я понял одно – моя дочь надорвалась на своей работе. Говоря простым языком – эта работа ее уконтропопила. Ей необходим отдых. От всего и от всех. И прежде всего – от вас. Вы уж извините меня за прямоту. Но ненормированный рабочий график и постоянные стрессы – следствие именно вашего руководства. Я не собираюсь вас учить, как надо обращаться с подчиненными начальнику, вы это сами для себя решайте – ваше право. А мое право – оградить от такого обращения Катерину.
- Валерий Сергеевич, вы же не всё знаете…
- Мне достаточно того, что Я ЗНАЮ, - перебил тот жестко и решительно. – Этих ЗНАНИЙ мне хватило на то, чтобы принять решение.
- И Катя… с таким вашим решением согласна? – Жданов отказывался верить услышанному.
Пушкарев устремил на него взгляд – не обвиняющий, а печальный.
- Катя пока не может ничего – ни соглашаться, ни возражать, - с горечью произнес он. – Слишком измучена. И к вопросу о ее работе мы вернемся только после того, как она полностью восстановится. Только это меня сейчас интересует. Врач сказал, что прежде всего необходимо оградить ее от источников стресса. Этот источник – вы. Поэтому, надеюсь, долго объяснять вам, что ни навещать Катерину, ни звонить ей до поры до времени не следует. Если, конечно, вас хоть как-то заботит ее здоровье. Хоть как-то и оно ценно. А не только та тонна работы, которую она проворачивала для вас без нормального отдыха и сна. Спасибо, что подвезли, и всего хорошего.
- Я подожду вас… Я подвезу обратно…
- Не нужно. Пешком ходить тоже полезно.

…Вот и всё. Хлопнул дверцей и ушел. Исчерпывающе так хлопнул. Сразу ясно – сиди не сиди, ничего не высидишь.
И все-таки Жданов сидел как пень, не заводя мотора, огорошенный и оцепеневший. Смотрел на двери аптеки, за которыми скрылся грустный бывший вояка. Минут через десять тот появился с пакетиком в руке. Скользнул равнодушным взглядом по черному джипу и пошел по тротуару. Мимо…
Андрей очнулся, выскочил из машины – как вытолкнуло что-то. Окликнул:
- Валерий Сергеевич!..
Пушкарев не оглянулся – так и брел, ссутулив плечи. Только руку приподнял и резко выбросил назад. Как баррикаду воздвиг за собой жестом этим…

* * *

…Горло пересохло от жажды. Язык и нёбо – как резиновые. Хочется сказать что-то, попросить… простонать… а не получается – совсем нет сил.
- Катенька, хочешь пить?
…С третьей попытки глаза открылись и узрели протянутую ей кружку. Морс. Клюквенный. Любимый.
…Конечно, это мамочка. Кто же еще умеет так угадывать ее желания и потребности?
- Спасибо, - сделав несколько жадных глотков, прошептала Катя. – Мам, что со мной?..
- Ничего страшного, ничего, - поспешно заверила Елена Александровна. – Ты просто очень устала. Отдохнешь – и всё наладится. Не думай ни о чем плохом и не вспоминай. Лежи, лежи, не поднимайся… Или, может, проголодалась? Я суп сварила рыбный…
- Потом, - Катя всё же приподнялась, но не для того, чтобы встать, а чтобы переместиться на сто восемьдесят градусов и прижаться головой к маминым коленям, утонуть в родном тепле.
Тут же добрые руки легли на ее волосы, стали тихонько поглаживать. И голос мамы зазвучал журчащим ручейком, словно баюкала она совсем малое, неразумное дитя:
- Всё будет хорошо, Катюша. Правда-правда. Всё образуется и наладится. Что бы там ни было… это ли горе?.. Мы живы, мы вместе. Весна вон скоро. Лето потом, теплынь… В Крым можем поехать. А пожелаешь – так в Турцию… а?.. У меня подруга… в туристическом агентстве…

…Катя не отвечала – ровно дышала, медленно моргала, уставившись на узор ковра на полу. Зигзаги, ромбики, квадраты, параллелепипеды…
…Не плакалось и не улыбалось – сокрушительная пустота. Слабо нежили только тепло и звук маминого голоса.
…Вот и сбылась ее глупая мечта – бессловесный ползунок она теперь. Можно уткнуться вот так и молча дышать, вбирая в себя потоки бескорыстной родительской любви. Той, которая не предает.
…Ни о чем ее не расспрашивают, берегут, жалеют. Успокаивают.
…И не думается ни о чем, и не чувствуется ничего. Функции – на уровне осязания, обоняния, зрения, слуха…
Мама всё говорила. Напевно и неспешно, как песню пела колыбельную. Тоже из детства, со смешными словами: «Шалу-шалу-ла бай-бай… Пусть тебе приснится рай. И ласковый горилл, и нежный крокодил…» Маленькая была – всё удивлялась, никак не могла себе представить «ласкового горилла», а уж тем паче – нежного крокодила…

…Мама говорила о том, что завтра они поедут в санаторий, который за городом, который элитный и частный. Отец уже обо всем договорился с Виктором Степановичем. О том, что санаторий этот совершенно замечательный, там и бассейн, и кабинет релаксации, и кинозал, и музыкотерапия, и много всяких других терапий… удивительных таких терапий и новейших методик, что человек гарантированно излечивается буквально от всех нервных недугов… От усталости и стрессов, от О… эН… Фэ… О…
Что это за зверь такой, ОНФО, Катя не знала и не спрашивала – какая разница?.. Только машинально продолжился в голове ряд: от усталости и стрессов, от мании преследования и мании непонимания, от комплекса жертвы и лживых иллюзий, от длинной дороги вверх, к перинам облаков, к бриллиантам слепого дождя… которой не существует.
…Мама сообщила, что санаторий этот называется «Седьмое небо», и название говорит само за себя, и Катенька обязательно должна согласиться туда поехать, потому что ей там будет хорошо… И пусть она только не вздумает ссылаться на работу, на незаконченные дела, потому как это всё совсем неважно и не безотлагательно, это пустяк по сравнению со здоровьем…
…А Катя и не собиралась возражать и ссылаться на работу, теперь это слово было для нее пустым, мертвым звуком. Ей было всё равно – как и что там, на работе. Ей было всё равно, куда ехать – в санаторий, в монастырь, «на деревню к дедушке», на дикие острова Тихого океана, на Луну, на Марс, в созвездие Лебедь… Ей было всё равно – в принципе. Широкомасштабно… Поток выплеснувшейся черной лавы унес с собой всё, оставив сухую оболочку-шкурку и вялые мысли-образы. Пока мама говорила, не прерываясь ни на секунду, в Катиной голове возник новый ассоциативный ряд: «Седьмое небо» - «Эдем» - «Рай»… Значит, ее повезут в рай… К «ласковому гориллу» и «нежному крокодилу»… К слонам, жирафам, мартышкам, павлинам… К цветущим садам, к яблокам-грушам. И персикам…
Катя даже улыбнулась едва-едва, представив себя расхаживающей по раю среди диковинного и доброго зверья и срывающей сладкие плоды с деревьев. Вот только нарисовать в воображении нежную крокодилью морду по-прежнему не получалось. Хотя… если вспомнить мультик про крокодила Гену, то он там вполне… нежный и симпатичный.
В раю, как и в мультиках, возможно всё…
…А мама всё говорила и говорила. Всё гладила по голове…

* * *

- То есть тебя… пнули под зад коленкой, отчитав перед этим, как школяра-двоечника… И ты… вот так запросто утерся и пошел?.. Ничего толком не выяснив?!
…Малиновский нависал над столом президента компании, изумленный донельзя, и сыпал вопросами, но Андрей не реагировал. Щелкая кнопкой мыши и прокручивая на ней колесико, он приковался взглядом к монитору, словно весь мир для него сузился до этого окна, а всё, что помимо – космическая чернота, небытие.
- Палыч… я с тобой разговариваю или вот с этой настольной лампой?
- Ни одного сайта приличного… - пробормотал Жданов.
- Чего? – не понял Ромка.
- Так… а тут у нас что?..
Господин президент явно заговорил не с другом, а с самим собой. Или с Интернетом.
- Да что ты там ищешь-то? – разозлился Роман. – Смысл жизни, что ли?
Поскольку ответа опять не последовало, пришлось обогнуть стол и зайти «с тыла», чтобы самолично лицезреть причину такого пристального внимания Андрея.
«ОНФО… синдром хронической усталости… - Малиновский скользил глазами по экрану, выхватывая отдельные фразы. – Общая слабость, расстройство нервной системы, снижение иммунитета, неустойчивый сосудистый тонус… Лихорадка, распухание лимфатических желез… Головные боли, блуждающие боли в суставах… Психические расстройства, нарушение памяти, раздражительность… Повышенная чувствительность глаз к свету, нарушение сна… Нарушение функций гипоталамуса… Меланхолия, неврастения, нейроциркуляторная дистония…»
- Палыч… что это за хрень, а?
Теперь голос Романа прозвучал почти над ухом Жданова и пробил, наконец, невидимую оболочку – тот среагировал тем, что немедленно закрыл Интернет-страницу, словно это было личное письмо интимного содержания, не предназначенное для чужих глаз.
- Ром, отстань, - процедил он.
- Ага, щас! – энергично кивнул Малиновский, рубанув кулаком воздух. – Я от тебя, Палыч, отстану в следующей жизни, когда мы станем кошками! Ясно? А сейчас ты мне еще раз объяснишь – не пробурчишь что-то невнятное, а именно растолкуешь вразумительно, - что за загадочная и внезапная хворь навалилась на Катюшку и почему тебя отлучили от ее те… тьфу, от ее дома!
- Что тебе не понятно? - не глядя на друга, Андрей резко поднялся и стал кидать в портфель папки и стопки скрепленных степлером листков. – Катя заболела. Заболела – и всё. Она что, заболеть не может? Не человек, по-твоему?
- Человек, - согласился Роман, задумчиво потирая подбородок. – Конечно же, человек. Да еще какой! Человечище, я бы сказал... Разумеется, заболеть может. Имеет все права. Гриппом, там, ангиной. Ветрянкой, испанкой… и прочими «анками». Но, насколько я понял, с утреца она была живее всех живых и здоровее всех здоровых. И вдруг слегла с непонятной хворобой, вроде как незаразной, а вот навещать тебе ее почему-то нельзя, звонить нельзя, даже мимо дома проходить – нежелательно… Странная болезнь, Палыч. Очень и очень странная. Точно вписывающаяся в мою версию с самолетом и Канарами. Ты что… правда не видишь, что от тебя ее намеренно прячут, даже голоса услышать не дают?! Да это всё одна шайка-лейка! С Николаем Зорькиным во главе! Развели тебя – на раз-два-три! Кинула она тебя! Ки-ну-ла!

…Наверное, Жданов просто отмахнулся бы от слов дружка, как и от него самого, послал бы по известному адресу. Или отшутился бы, поерничал в ответ, покрутил у виска, посоветовал меньше читать «дюдюктивов»…
…Если бы не минувшая ночь.
…Не Катины огромные глаза с набухшими, еще не прорвавшими границу слезинками.
…Не головокружительный, хоть и синтетический, запах обивки ее старенькой тахтишки, которую не хватило сил застлать простыней… Только потом, после…
…Не ее дыхание прерывистое, не теплый затылок.
…Не «ложечка к ложечке».
…Не легкий, светлый, крепкий сон, в котором бродили ароматы гераньки и пирожков с мясом, во все небо светило, радовалось, улыбалось щедрое солнце.
…Не Катино утреннее, жалобное, молящее: «Не уходи…»
…Не мучительный долбящий по темени и не находящий ответа тревожный вопрос: «Катя, что случилось с тобой ТАК ВНЕЗАПНО, после того как я оставил тебя – теплую, нежную, сонную… родную?..»

…Андрей развернулся и толчком припечатал Романа к шкафу. Силы не рассчитал – шкаф от сотрясения заходил ходуном, посыпались папки, буклеты, мелочь всякая, безделушки-сувенирчики, подаренные клиентами, и прочее. Малиновский на ногах удержался каким-то чудом, при этом еще и шкаф успел спасти от падения.
- Сдурел, да?! - зло закричал он. – Сам напортачил – на мне досаду срываешь?!
- Отдыхай, - кратко посоветовал ему Жданов. Надел пальто, захватил портфель и вышел из кабинета.

…Не успел пересечь приемную – заверещал мобильник.
Конечно же, Кира. Она сегодня не появлялась в офисе – только сейчас сообразил и вообще вспомнил про нее. Отсыпалась, видимо.
- Алло.
- Андрей… - голос у Воропаевой обиженный, но марку держит, бодрится, произносит слова с холодноватым достоинством. – Ты еще на работе?..
- Уже выхожу.
- Едешь ко мне?
- Нет. К себе.
…Пауза. Тяжелое Кирино дыхание.
- И судя по тону, меня в гости не ждешь? – задрожал голос от нанесенного удара, сломался.
- Не жду, Кира, - на последних словах Андрей смягчился. – Прости. Неважно себя чувствую.
- Ты заболел? Что с тобой?..
- О. ЭН. Фэ. О.
…Сам не знал, почему так ответил. Наверное, это единственный диагноз из десятков тысяч существующих в природе, который его сейчас интересовал.
- Что-что? Я не расслышала, Андрей! Говори четче!
…Кажется, она в отчаянии. И очень ее жаль. Но нет сил длить диалог дальше.
- Кира, я просто устал. Прости меня, пожалуйста. Пока.

* * *

…Этим вечером снежная вьюга и не подумала сбавить обороты, наоборот, усилилась. Мелкие колючие снежинки-льдинки как осатанели – остервенело впивались в лица, забирались за воротники и рукава, буквально изгалялись и насмешничали. И за что так осерчали на людей?..
…Зорькин брел по улице, подняв воротник пальто и нахохлившись, одинокий и несчастный. Полчаса назад Валерий Сергеевич недвусмысленно дал понять, что нечего ему, Николаю, торчать в их квартире накануне отъезда Кати в санаторий, мозолить ей глаза и, не дай Бог, какие-то «разговоры разговаривать». Видно, Кольку он тоже причислил к «стрессовым факторам», связанным со словом «работа», на которое глава семьи Пушкаревых наложил свое суровое табу. До поры до времени…
Впрочем, не обижался Зорькин нисколько на дядю Валеру – знал ведь его как облупленного. Другое чувство владело сейчас Николаем, помимо жалости к Катьке, – ненависть.
Жгучая ненависть к двум циничным типам, взявшим и походя раздавившим его подругу.
Такой сильной, всеобъемлющей, всё затмившей собой ненависти Коля не испытывал еще ни разу в жизни, и для него, доброго, мирного и незлобивого малого, данная ноша была непривычна и тяжела.
После истории с Денисом он, конечно, тоже переживал, злился на этого подонка, но… разобраться с ним, как-то отомстить желания не возникло.
А теперь оно, это желание, БЫЛО. И было оно – ОГОЛТЕЛЫМ.
…Наверное, этому поспособствовало то, что Зорькин самолично лицезрел Катькину истерику, ее поверженность, растоптанность, слом.
…Как подвывала она, словно пулей сбитый на бегу безвинный зверек.
…Как цеплялась за Колькин джемпер побелевшими пальцами – будто это последний оплот, способный спасти в жестокой воронке, утягивающей ее на дно.

«Я отомщу, Кать. Я отомщу».
…Шел и не замечал, что бормочет уже вслух – так распалился гневом, настолько всё клокотало и дымилось внутри. А колючие льдинки метели – пусть бьют в лицо. Это только закаляет.
…Надо подумать – как сделать ИМ больно, МАКСИМАЛЬНО больно, и что он вообще может предпринять. Надо подумать… подумать…

- Колян! Ты ли это? Глазам не верю!
…Голос. Очень знакомый голос, последовавший сразу за взвизгом тормозов остановившейся у бордюра машины.
Зорькин обернулся. Узрел окликнувшего его и разулыбался, просто не смог этого не сделать - настолько обрадовался. Даже при сложившихся обстоятельствах...
- Черт побери… Георгий!..

9

…Георгий Грановский был звездой их факультета, предметом воздыхания девушек, отрадой для преподавателей. Высокий широкоплечий шатен с зелеными глазами, красивый, артистичный, юморной, смышленый, сын состоятельных родителей. Пел под гитару. Стихи писал. В КВНах участвовал. Не студент, а мечта. При таком количестве положительных характеристик обычно невольно ждешь подвоха, какой-то червоточинки в человеке, столь обожаемом окружающими, - чрезмерного эгоизма, бахвальства, гордыни… Но ничего подобного никогда не проявлялось, он был прост в общении, дружелюбен, открыт. Единственное – Грановский не выносил, когда к нему обращались не по полному имени, всегда предупреждал: «Гога, он же Гоша, он же Жора – это не про меня, в детстве достаточно натерпелся». Только – Георгий.
…С Зорькиным они были разными, как небо и земля, но неожиданно объединились на почве увлеченностью шахматами. Сидели в библиотеке, копошились в журналах и сборниках, разбирались в сложных партиях, частенько сражались друг с другом. Смеялись над странной тенденцией: обоим почти всегда везло с черными фигурами…
…Вот только студентом МГУ Грановский был всего два курса. Блистая в КВНах и наслушавшись восторженных отзывов, он в конце концов уверовал в свои артистические способности и подал документы в Щукинское училище. Без особой, правда, надежды на успех – так, играючи. И сразу был принят.
…На этом и разошлись их с Колей пути. Первое время еще перезванивались, встречались за шахматной доской, а потом… жизнь развела.

…И вот он перед ним, как говорится, «как живой», выбрался из-за руля дорогой иномарки, хохочет и трясет Кольку за плечи.
…Возмужал. Заматерел. Еще краше стал. Пальто шикарное. Золотой перстень с рубином на среднем пальце. В каждом жесте, во взгляде, в интонациях – добродушие, веселье, уверенность в себе…
…Чего уж тут скрывать. Всегда завидовал ему втайне Зорькин. И вообще – таким, как он…
- Колян, ну ты совсем не изменился!
- А ты – да… В лучшую сторону…
- Мерси за комплимент! – беспечно рассмеялся Грановский. – Безумно рад тебя видеть! Ну, ты как вообще? Еще не замминистра по экономике – с твоими-то мозгами?
- Не… - вздохнул Николай и тут же поспешно и не без гордости добавил, шаря по карманам в поисках визитки: - Я финансовый директор компании «Ника-мода». Вот, держи…
- Ух ты! Звучит солидно, - одобрил Георгий, разглядывая визитку. – А что за фирма? На чем специализируется? «Мода» - в смысле, модный дом?
- Ну да, в общем… - замялся Коля. – Долго рассказывать. Ну, а ты-то как?
- Я играю, - сообщил буднично Грановский. - В МХАТ меня взяли. В сериал сниматься зовут. Это так, для души, а вообще – стал совладельцем отцовского бизнеса. Всё путем!
- Здорово! Женился?
- Пока нет. Но, боюсь, окольцуюсь скоро, - признался с улыбкой Георгий. – Представляешь – впервые встречаюсь с девушкой, которая не стремится за меня замуж, ее и так всё устраивает! Меня это так изумляет, что, кажется, влюбляюсь по полной программе… Ну, а ты?
- И я – нет. Пока… - Зорькин подавил очередной вздох.
- Ой, а Катюха-то Пушкарева как? – тут же вспомнил Грановский. – Вы же с ней не разлей водой были…

…Наверное, Георгий был единственным на их курсе, кроме Коли, кто относился к Кате с симпатией, уважал за ум и никогда не насмешничал. Про историю с Денисом он знать не мог, конечно, - к тому времени уже учился в «Щуке»…
…Вот вспомнил приятель о Катьке – и сразу померкла в Зорькине радость от неожиданной встречи. Он помрачнел, ответил сдержанно:
- Да ничего. Катя работает в компании Зималетто.
- Зималетто! Слыхал про такую! И кем она там?
- Помощником… президента…
…Совсем сник Коля, еле выдавливал слова. Мешала нормально отвечать раскаленная, неподъемная ненависть. Перемена в его настроении не укрылась от Грановского.
- Ничего не случилось? – спросил он с беспокойством.
Зорькин мялся, медлил с ответом, и Георгий тут же решительно добавил:
- Слушай, а чего мы тут на ветру стоим, как три… то есть как два тополя на Плющихе? Ты куда-нибудь торопишься?
- Н-нет…
- А ужинал сегодня?
- Н-нет…
- Вот и отлично. Я тоже. Прыгай в машину, поедем в «Ришелье». Я угощаю…

* * *

…Много ли надо человеку, чтобы у него развязался язык?.. Особенно если с утра было столько треволнений?.. Если не ел ничего весь день и сто грамм виски в качестве аперитива обрушились на голодный желудок?.. Если невыносимо держать в себе такую тяжесть, а поговорить об этом не с кем?.. Катьку от Коли отрезали, завтра вообще запрут в санатории и будут оберегать, закрывать со всех сторон, как коршуны своего подбитого коршуненка... И остался он один-одинешенек, и встретился ему нежданно-негаданно давний приятель, привез в роскошный ресторан, заказал экзотические блюда, смотрит так заинтересованно, расспрашивает, что его гложет, какая такая беда приключилась…
…Сдался Николай – рассказал всё Георгию. Всю Катину (да и свою отчасти) печальную и горькую историю. Грановский слушал очень внимательно, не перебивал. Хмурился. Курил сигареты «Давидофф лайтс»…
- Понимаешь… - язык у захмелевшего Кольки заплетался. – Этот Жданов… Он вот вроде тебя – красавчик, избранный… Баловень судьбы… Пришел-увидел-победил… Только ты - хороший парень, а он – подонок… И этот, второй… Малиновский… не лучше. Я ненавижу эту парочку… всеми силами души… Это несправедливо… Вот так – с Катькой… Я отомстить им хочу… Но… посмотри на меня. Кто я, и кто они… Что я могу?.. Они… леопарды, а я – суслик…
- Стоп, - впервые нарушил молчание Грановский. – Ты – финансовый директор фирмы, поглотившей, насколько я понял, это самое Зималетто. Какой же ты суслик, если фактически владеешь всем их имуществом? Да это они перед тобой теперь – клопы!
- В общем-то да, клопы, - уныло согласился Николай. – Только не я владелец - Катька… Я всего лишь на нее работаю. А она, дурочка, ни в жизнь ничего у них не отберет. Гордая, честная и правильная. Слишком правильная. Я бы – отобрал… Вот не поколебался бы ни на минуту! И совесть… ни секундочки бы не мучила. Скоты они…
…Зорькин хлебнул еще виски и нетвердой рукой поставил бокал на стол, задев и едва не опрокинув при этом фужер с минералкой.
- Ничего я не вправе решать без Кати, - мрачно произнес он. – А она – вона как… никакая сейчас. В санаторий предки упекли. А мне теперь как быть, когда… не-вы-но-си-мо?! А?.. Я бы морды им начистил, не будь я таким дохляком несуразным. Вот только рылом не вышел, ну и… всем прочим. Мне дворовые ребята в момент рожу разбили, когда я попытался изобразить из себя мачо и за Катьку заступиться. А уж эти… зубры… - Колька безнадежно махнул рукой. – Они вообразили, что я крутой расчетливый кент, прибравший к рукам Пушкареву с целью завладеть активами Зималетто. Представляю, как заржали бы они, увидев меня… какой я есть… Цирк бесплатный…
- Ох… Узнаю «брата Колю», - вздохнул Георгий. – Заниженная самооценка сильно осложняет тебе жизнь. И при чем тут вообще – морды начистить? Что за примитивизм? Ты их словом убить можешь, это будет похлеще всяких начищенных морд. Если и не отобрать компанию – так припугнуть этим. Крепко припугнуть – чтоб в штаны наложили.
- Какое… - Зорькин вяло махнул рукой. – Башка моя, может, и неплохо варит, а вот оратор из меня – хреновый. Уверенно говорить не умею, мямлю… даже если я триста раз прав, а они – неправы. Жесткости во мне нету. Они думают – я грозный соперник Жданова в борьбе за Катино сердце и… за ждановские деньги… Умора… Увидят – обхохочутся… Лаяла моська на слона… Неизвестно еще, чего от них ждать и кто из нас первым в штаны наложит…
Николай подцепил вилкой оливку. Ему хотелось плакать.
Грановский молчал – курил, выпуская красивые колечки сизого дыма. Какая-то мысль явно не давала ему покоя, и что-то лукавое мелькало в зеленых глазах…
- Слушай, Колян, - задумчиво проговорил он, наконец. – Так ты говоришь, Катю родители отрезали от внешнего мира?
- Железным занавесом, - кивнул Зорькин.
- И у типчиков этих нет никакого шанса к ней прорваться?
- Ни малейшего. Ты дядю Валеру не знаешь.
- Ну, а если они больницы обзвонят, узнают, где она лежит? – не отступал Георгий.
- Это не больница, а профилакторий, частное заведение, там вся информация о пациентах закрытая, - сообщил Коля.
- Отлично. И сколько она там будет находиться?
- Ну… недели три, наверное. А что?..

Грановский загадочно улыбнулся и глотнул белого вина.
- Выше нос, Колян. Сыграем партейку в шахматы? Давно мы с тобой не упражнялись…
- Да какие сейчас шахматы? – удивился и даже слегка обиделся Николай. Он приятелю – про свою боль, а тот ему – про шахматы…
- А я тебе не про доску в клеточку и не про пешек-коней говорю, - Георгий подмигнул ему. – Люди – те же шахматы, и вся наша жизнь, как известно, - игра. А последнее – еще и моя профессия.
- Не понимаю, о чем ты, - пробормотал Зорькин, потирая лоб. – Туплю чего-то… Кажется, я переборщил с виски…
- Вот завтра на свежую голову всё подробненько и обсудим, - заключил Грановский. – Так. В десять утра у меня репетиция… В полпервого сможешь подскочить к МХАТу? Там кафешка есть отличная, пообедаем заодно.
- Смогу, - обескураженно пробормотал Николай. – Только… что обсудим-то?.. Хоть намекни.
- Завтра, Коля, - твердо повторил Георгий. Он уже не улыбался, и глаза его стали холодными изумрудами, без огоньков. – Задела меня эта история. Жалко Катьку. Не люблю, когда безвинных и беззащитных – каблуком в лицо… Триллеров, значит, голубчики насмотрелись. Любимый это жанр у них… Ну так удовлетворим желание «клиентов». Будет им триллер.

* * *

…Жданову снился длинный тусклый коридор с высоким потолком. Он шел по нему и понимал, что находится в больнице. А еще он понимал, что ищет Катю, распахивая по одной тяжелые дубовые двери палат. А еще ужасался – как могли ее поместить в такое жуткое, смрадное, зловещее место?..
…Под ногами шныряли, мерзко шурша длинными хвостами, большие черные крысы. Стены кишели тараканами. В палатах – кровати с панцирными сетками, не застеленные, голые, и на них – бледные, изможденные люди. Все они скорбно и горестно смотрели на Андрея слезящимися глазами.
…Кати не было. Хотя ему точно сказали, что она здесь. Что же это такое? Вот и коридор уже кончается. Остается последняя дверь…
Жданов дернул за ручку. Не поддалась. Дернул сильнее – чуть стронулась с мертвой точки. Еще. Еще. Еще! До адской боли в руках и плечах. Открылась, наконец…
…Палатка крохотная. На одного пациента. Над кроватью склонился врач в белом халате, закрывая своей спиной больного… больную… конечно же, Катю. Больше ей быть просто негде!
«Катя!» - позвал Андрей.
Врач развернулся, по-прежнему перегораживая кровать, и Жданов попятился – из-под медицинской шапочки выглядывала огромная крысиная морда.
«Вам нельзя сюда, - произнесла крыса гнусаво, надвигаясь на него. – У меня предписание».
«Пусти», - преодолев страх и отвращение, резко потребовал Андрей.
«Нельзя. У меня предписание».
«Пусти, я сказал!»
«Нельзя. У меня предписание», - бубнила крыса как заведенная.
Тогда он просто взял и отшвырнул чудовище, убрал его со своего пути и ринулся к кровати.
…На голой панцирной сетке лежала кукла. Та самая, которую он подарил Кате на день рождения. Только круглых очков на ней не было и беретки. Волосы растрепаны. Стеклянные глаза неподвижно и безучастно глядели в потолок.
- Где Катя?!! – Жданов стремительно обернулся к поверженному им «доктору».
Крыса в белом халате и шапочке барахталась на полу, пытаясь встать, и гнусавила: «Таково предписание. Вам нельзя. Таково предписание. Вам нельзя. Таково предписание…»
…И тогда он стал бить этого жирного монстра. Точнее – пинать его ногами. С размаху, что есть силы. С бешеной яростью, застилающей свет белый. Впрочем, на крысу это большого впечатления не производило. Перекатываясь от ударов из стороны в сторону, она механически продолжала вещать: «Вам нельзя. У меня предписание…».

…Проснулся-подскочил, весь облитый потом, задыхающийся, с тахикардией и звоном в ушах. Несколько мгновений не понимал, где он, не узнавал ни своей квартиры, ни кровати…
Бесовщина какая-то. Тело ломило так, словно это не он крысу, а она его испинывала во сне…
Жданов выбрался из-под одеяла, подошел к бару, достал бутылку виски, зубами вытащил пробку и, выплюнув ее, сделал несколько жадных глотков. Вроде полегчало. Чуть-чуть.
…Вернулся в постель, упал, подмял под себя влажную подушку. Злился на дурацкий сон, так выбивший из колеи и пробудивший среди ночи.
…Чужое всё вокруг. Колючее. Неласковое. Неродное. Тревога по-хозяйски расположилась в крови, течет ядовитой свой волной, бесцеремонно прочищая себе дорогу.
…Опять пытался успокоить себя. Ну, ничего страшного не случилось, ничего! Катя почувствовала себя неважно. Конечно же, она устала! Недаром ему в их последнюю встречу постоянно казалось, что она угнетена. Губы дрожали. Глаза были на мокром месте… Валерий Сергеевич посчитал, что во всем виноват изматывающий режим работы и он, Жданов… и решил оградить дочку. Имеет право…
…Устала, устала. Так бывает. ОНФО - «дело тонкое, Петруха»… В смысле – сложное, малоизученное.
…Не позвонила? Так отец избавил… от «стресса»… Наверняка волевым решением забрал мобильник. А Катя – послушная дочь…
…Логично всё. Правильно. Объяснимо. Но извелся он уже – от кошмаров. Во сне и наяву.
…И не спится ему в этой чертовой постели.
…Выть хочется – от холода и неуюта.
…Нету теплой «ложечки» рядом.
…Нету – изгибинки к изгибинке.

Ощущения потрясли. Андрей сел на кровати и обалдело уставился в темноту.
…Да что же это такое?..
Минувшая ночь с Катей перевернула что-то. Взорвала. Перетряхнула до основания. Именно – когда впервые были вместе до утра и губы касались тонкой, теплой шеи с мягкими волосками. Целовал – засыпал. Просыпался – целовал. Смыкал ресницы и улыбался. Синее небо. Щедрое солнце…

«Кать, ты…»
«Кать, я тебя…»
«Катя…»

…Панически испугался – осмысливать что-то дальше. Порадовался, что захватил в спальню початую бутылку виски – не надо никуда бежать. Взахлеб выглотал едва ли не половину ее содержимого. Голову сразу заволокло. Рухнул - и отключился…

* * *

…На следующий день с утра и до обеда Жданов мрачно восседал в своем кабинете, погрузившись в рутину. Обиженный вусмерть Малиновский глаз не казал, не менее обиженная Кира – тоже. Ну, хоть что-то положительное…
…Плохо получалось сосредоточиться – расплывались буквы на документах перед глазами. Всё на телефон смотрел. Позвонить?..
Вдруг Катя трубку возьмет…
С чего он вообще взял, что она в больнице?.. Может, дома отдыхает. Лежит-полеживает. Листает… журналы…
Или Елена Александровна откликнется. Она добрая. Мягкая. Чуткая… Пожалеет…

…Черт.
Хватался за трубку – и отступал. Обедать не пошел – попил черного кофе. Извелся. Сто раз принимал решения – сто раз отменял.

- Палыч…
…Это Ромка. Его физиономия в дверях. Нарисовался – не сотрешь. Не выдержал-таки. Всё еще дующийся за недружественное обращение с ним накануне, но… беззлобный. Готовый к «консенсусу». Чем-то не на шутку озабоченный.
- Чего тебе? – отрывисто и хмуро спросил у него Андрей.
- Да, собственно, ничего, - Роман изобразил скорбный и протяжный вздох. – Ничего такого сверхсрочного, глобального и катастрофического. Кроме одного несентиментального вопроса… Ты меня, конечно, можешь толкать, бить, молотить, посылать, сколько твоей президентской душе влезет... Только это не отменяет насущной проблемы. Что делать-то будем?.. Катя исчезла на неопределенный срок. Отчет не готов. Совет директоров – меньше чем через месяц… Ась?
- Я думал об этом. Я все-таки вызову в Зималетто Зорькина, как и планировал, - сухо проговорил Жданов, не поднимая глаз от листа бумаги, который лежал перед ним, и понятия не имея, что это за бумаженция и о чем в ней говорится… – И сразу всё прояснится. А Катю я пока трогать не буду… раз она нездорова.
- Ой, не могу… - давясь вызывающим, клоунским смехом, Малиновский картинно упал в кресло и воздел очи долу. – Как это благородно! Катенька нездорова – нехай себе отдыхает, прячется от общественности!.. Обратимся к ее духовному отцу… Ой, не так!.. К финансовому директору «Ника-моды» Николаю Зорькину! Наивному, несуразному вьюноше в очках и с вытянутыми на свитерке локтями – каким он явился в пророческом сне господину президенту Зималетто Андрею Жданову!.. Типчик – ну просто сама невинность, если верить фантазиям… господина президента! Так и тянет – подмочь Николеньке, подгузничек сменить, перепеленать…
- Хватит! – оборвал его Андрей. – Достал уже!

…Роман затих. Насупился. Подобрался-выпрямился. Пробурчал:
- Окей. Звиняюсь. Эмоции побоку. Давай по делу. Ты хочешь вызвать сюда Николя ЗорькИна. Каким образом? У тебя имеется его контактный телефон?
- Юридический адрес «Ника-моды» - Катин домашний, - напомнил Жданов. – Значит, он бывает там. Я позвоню и попрошу его к трубке.
- Валяй, утопист, - хмыкнул Малиновский. – Звони тому, кто определенно в данный момент поджаривается на Канарах. Удачи…

…Номер набрать Андрей не успел – открылась дверь, явив взорам Викторию Клочкову. Судя по всклокоченности волос, она совсем недавно прибыла на свое рабочее место на общественном транспорте и на ее голове определенно выясняли отношения воробьи.
- Извините… - выдавила Вика. – Вас спрашивают. Можете ли принять?..
- Кто? – досадливо поинтересовался Андрей.
- Николай Зорькин, - почти торжественно сообщила Клочкова. – Финансовый директор компании «Ника-мода»…

…Жданов и Малиновский переглянулись.
- Сам пришел… - констатировал изумленный Ромка. – Материализовался. Из твоего сна, Палыч… Вот это номер. Телепатия?
- Пусть войдет, - распорядился Андрей, выпрямившись на своем кресле и зачем-то поправив галстук.
- Ага, - кивнула Виктория и повернула голову в сторону приемной. – Пожалуйста, вас ждут.
- Благодарю, - раздался в ответ вежливый голос. А через мгновение появился и его обладатель.
- Добрый день, господа, - произнес он учтиво. – Разрешите представиться. Николай Антонович Зорькин.

…Андрей и Роман безмолвствовали. Ошалело взирали на вошедшего – роскошного, блистательного, высокого, широкоплечего, зеленоглазого, дорого и модно одетого шатена, который прямо и открыто, обаятельно улыбался. Вызывающе сверкал на среднем пальце правой руки огромный обрамленный золотом рубин…

10

…Малиновский выглядел глупо. Он будто узрел «привидение из Вазастана», открыл рот, чтобы закричать «караул!», и в это самое мгновение с ним случился классический столбняк.
…Жданов тоже был неподвижен, но не так карикатурно, как Ромка. Он смотрел на визитера вмиг потемневшими глазами. Приклеился взглядом к его лицу, ко всему его облику цепко и намертво.
Похоже, такой «теплый» прием позабавил и развеселил гостя – он разулыбался еще шире.
- Что-то не так, господа? Я не вовремя? Нарушил какую-то важную беседу? У вас производственное совещание?.. В таком случае, прошу прощения. Вероятно, я должен был сперва позвонить…
- Кхе… гхм… гха-гха… - откашлялся-отмер Роман и мельком глянул на друга. – Очень правильно сделали… что зашли. Мы тут как раз… это… кха… собирались вас пригласить к нам. Вот.
- Правда? – обрадовался шатен. – Замечательно! Рад, что наши стремления совпали, - и с готовностью протянул Малиновскому руку.
Ромка поглядел на протянутую ладонь с опаской, словно не перстень с рубином там посверкивал на среднем пальце, а чернела граната с выдернутой чекой. Но руку всё же пожал и представился:
- Роман Дмитрич Малиновский, вице-президент Зималетто.
- Очень рад… очень! – душевно и с энтузиазмом промолвил визитер. – Давно мечтал познакомиться! Наслышан о вас!
- Да? – насторожился Роман. – А… от кого?
- От Катюши, конечно! – имя Пушкаревой гость произнес с особой, нежной и домашней интонацией.
- Кха! Кха! Кха!.. – Малиновского опять обуял кашель. – Интересно. Что же Катерина Валерьевна про меня говорила?..
- Только хорошее! – оптимистично заверил его роскошный шатен. – Исключительно хорошее, уверяю вас! Что вы профессионал, верный друг, обаятельный и добрый человек с… потрясающим чувством юмора!
…Роме сделалось нехорошо. Вот как-то совсем нехорошо. Даже замутило слегка. Он панически оглянулся на Жданова. Оказывается, тот успел встать, обогнуть стол и находился теперь прямо за его спиной. И первым протянул для приветствия руку… финансовому директору «Ника-моды».
- Андрей Павлович Жданов. Президент компании Зималетто.
- Повторюсь, - «вторженец» учтиво склонил голову, потайная улыбка не исчезала с красиво очерченных губ. – Николай Антонович Зорькин, финансовый директор компании «Ника-мода».

…Две широкие ладони стиснули друг друга что есть силы. Будто играли в опасную и беспощадную игру «Кто первый раздавит». Не поморщились и не ойкнули – ни тот ни другой. На равных.
…И с этого мгновения болтающийся рядом с растерянным выражением на челе Малиновский просто перестал существовать. Осталась только сцепка взглядов двух пар глаз – карих и зеленых.
- Рад… Безумно рад видеть вас воочию, - воодушевленно заявил визитер с вкрадчивыми интонациями в голосе. – О вас мне Катюша тоже очень много рассказывала. ХОРОШЕГО. Замечательный руководитель. БЛАГОРОДНЫЙ человек. Очень… эээ… ВНИМАТЕЛЬНЫЙ к своим сотрудникам.
…Проклятье.
Сомневаться не приходилось. Перед Андреем – умный и обаятельный хищник, явившийся за своей жертвой. Сильный и опасный противник, имеющий на руках все козыри.
- Может, прекратим цирковое выступление? – прямо спросил его Жданов.
- В смысле? – удивился шатен. И так правдоподобно удивился, зараза…
- Я про радость от встречи. Вы ведь явились не для того, чтобы засвидетельствовать мне свое почтение. Так приступайте к основной цели вашего визита, - Андрей неплохо держался, четко и твердо произносил слова, но внутри царил адский ураган.
- Чай, кофе? – вякнул напрочь позабытый двумя «дуэлянтами» Роман. – Может, виски?
- Спасибо, я за рулем, - отказался гость. – Вот кофе – с удовольствием.
«Разумеется, ты за рулем. И что за автомобильчик у тебя? «Ламборджини»?.. Не на деньги «Ника-моды» случайно приобрел?..»
…Ураган, сотрясающий Жданова, набрал бешеную скорость и трансформировался в смертоносное торнадо.
- Я попрошу Вику принести кофе, - пробормотал Малиновский и направился к двери.
- Попроси. И назад не возвращайся. Иди к себе, - бросил ему в спину Андрей.
Роман обернулся. Приподнял брови. Собрался было выразить решительный протест…
- Иди к себе, - внушительно повторил Жданов. В глазах его – властный приказ, не подлежащий обжалованию приговор.
Ромка покорился, повесил «буйну голову» и вышел.
- Мудрое решение, Андрей Палыч, - одобрил шатен, посмеиваясь. – Действительно – зачем нам кузнец? Нам кузнец не нужен.
Он совершенно свободно и непринужденно расхаживал по кабинету, с любопытством осматривался. Потрогал ручку на двери каморки – она поддалась.
- Катюшин кабинет? – осведомился гость. – О! Миленько. Уютно. Просто «светлый терем с балконом на море».

…Хотелось так – схватить этого зеленоглазого наглеца за воротник его дорогущего пальто и отшвырнуть от Катиного «чуланчика». Чтобы не смел касаться – ни руками, ни насмешливыми взглядами. Ей-богу, еще одно произнесенное интимное и хозяйское «Катюша» - и Жданов не выдержит…
- Я сниму пальто, с вашего разрешения? – мирно поинтересовался визитер. – Жарко тут у вас.
И, не дожидаясь ответа, стал расстегивать пуговицы.
…Мда. Под пальто – темно-серый костюм-тройка, тканью и кроем достойный участников встреч стран «большой восьмерки».
В кабинет вплыла Клочкова с подносом в руках, на котором – чашки с кофе, блюдце с кружочками лимона, минеральная вода. Уставилась на финансового директора «Ника-моды» в немом восторге, спасибо – поднос не перевернула, когда неловко, не глядя, водружала его на стол.
- Благодарю вас, - солнечно улыбнулся ей шатен и поправил белоснежный галстук. Вновь завлекающее сверкнул на среднем пальце изумительный бордовый рубин.
- Н-не за что… - пролепетала Вика, пятясь. Всё оторваться не могла от волшебного видения. От живого воплощения всех ее мечтаний и чаяний…
- Виктория, не соединяй меня ни с кем! – мрачно распорядился Андрей, вернув секретаршу с небес на землю. – И не пускай сюда никого. Поняла?
- Д-да, - вздрогнув, торопливо отозвалась она и скрылась, успев бросить еще один жадный взор на НЕГО…

* * *

…Изгнанный Малиновский сидел у барной стойки и запивал липкий, удушающий страх двойной порцией бурбона.
- Ром, - окликнула его проходящая мимо Кира. – Андрей у себя, не знаешь?
- А? – встрепенулся он испуганно. Его вдруг всё стало пугать – любой неожиданный, резкий звук. При этом словно что-то непонятное, темное и грозное давило сверху – не атмосферный столб, а нечто куда более зловещее. Такое сокрушительное и дьявольское впечатление произвел на Ромочку этот… финансовый директор «Ника-моды».
- Андрей у себя? – переспросила удивленно Воропаева, свернув со своего пути и подойдя ближе. – Что с тобой? Ты не заболел?
- Андрей… у себя… - содрогнувшись, выдавил Роман. – У него… - горло перехватило, пришлось прочистить его глотком бурбона, - …этот… посетитель.
- Какой посетитель?
- Я не знаю, - нервно ответил он и зачем-то добавил: - Честное слово, не знаю! Наверное, поставщик.
- Хм… - Кира нахмурилась, внимательно к нему приглядываясь. – Ну а с тобой-то что? Бледный, оглядываешься затравленно, будто черта увидел…
При упоминании о черте Малиновский дернулся, в бокале случился мини-шторм маленького коричневого озерца.
- Всё в порядке! – он торопливо поднялся. – Извини, Кир… Я пойду, дела…

«Что-то странное витает сегодня в воздухе, - думала Воропаева, направляясь в приемную президента. – Что-то не слишком хорошее… Или совсем нехорошее…»
…Клочкова сидела за своим столом и тоже имела самый что ни на есть похоронный вид. Всхлипывая тихонько, она смотрелась в зеркало пудреницы, осторожно стирая тампончиком потекшую кое-где тушь.
- Господи, Вика, у тебя-то почему глаза на мокром месте? Что вообще происходит, а?
- Ой, Ки-и-ирочка… - простонала та со жгучей детсадовской обидой и горечью в голосе. – Ой, как несправедли-и-иво всё на белом свете!... Как несправедли-и-во… Не соврал бабсовет-то! Не совра-а-ал!.. Жених-то! Красавец обалденный!.. Бога-а-атый… Оуууууыыы…
- Хватит завывать! – рассердилась Воропаева. – Объясни толком. Какой жених? Чей жених?
- Пушкаревой! – бросив пудреницу в ящик стола, зло выдохнула Клочкова. – Этот… Зорькин Николай. У Андрея сейчас сидит… С которым я по телефону разговаривала – ну, помнишь? Правда, его голос в трубке мне тогда простоватым показался... Вот как связь-то всё искажает! Это… Кир, это… лорд с манерами аристократа! Как держится! С каким достоинством! А на меня и внимания не обрати-и-и-ил… - возобновила она скорбный вой. – А сам меня в кафе приглаш-а-а-ал… По телефону… Наверное, я ему не понравила-а-ась… Ой, что происходит на белом свете-е-е… Ну что у такого красавца-богача может быть общего с Пушкаревой?! Ну, неужели уродство – в моде?!
- Да, любопытно, - задумчиво произнесла заинтригованная Кира. – А зачем он к Андрею-то пришел?
- Так Пушкарева вроде как заболела, - глухо ответила Виктория, сморкаясь в платок. – Наверное, от ее имени… документы какие-нибудь завез… Откуда я знаю! Мне без разницы. Главное – моя жизнь не удалась!
- Посижу-ка я пока тут, - решила Воропаева. – Скоро выйдет герой твоих грез – посмотрю хоть на него… Интересно…

* * *

- Отличный кофе, - похвалил «лорд с манерами аристократа», прихлебывая ароматный напиток.
Он стоял у окна – типа, любовался видом на город с высоты птичьего полета. Садистски медлил.
…Жданов не прикоснулся ни к кофе, ни к минералке. Молча длил собственную пытку – продолжал пристально изучать гостя. Прокручивалась в голове пленка – кадр к кадру, реплика к реплике.

«Катя, что у вас с Зорькиным?»
«Ничего. Просто друг…»

«Они так давно вместе. И, знаете, Коля очень любит ее».
«Возьмут вот да поженятся».

«Одна ты, о дорогая. Одна ты солнышко очей…»

- Ну что, Андрей Палыч? – визитер соизволил прервать созерцание славного города Москвы, отставил опустевшую чашку и развернулся. – Обсудим наши дела – производственные и личные?
- Начнем с личных, - кивнул Жданов.
- Да? – шатен удивленно приподнял бровь. – Странно. Был уверен, что ваш жизненный принцип: «Бизнес есть бизнес». Он – первооснова. Всё остальное – вторично и подвластно ему… Разве не проблемы с бизнесом подбросили вам идейку – влюбить в себя Катю и держать ее… даже не за поводок, а за ошейник – у самого горла?

…Приложил. Припечатал. Вот так – с ходу. Безмятежно при этом улыбаясь.

- Да успокойтесь вы, - тут же мирно добавил финансовый директор «Ника-моды». – Не глядите так, будто собираетесь голыми руками порвать меня на куски, сжечь и развеять по ветру. Катюша мне не говорила о ваших… отношениях. Я сам сделал выводы. Я знаю ее тысячу лет. В отличие от вас. А еще у меня чутье. Нюх. Шкурой ощущал, что окучивает Катеньку кто-то, в омут затягивает. А уж когда она в свой день рождения меня в квартиру не впустила… подозрения превратились в уверенность. Я никуда не ушел - интуиция, знаете ли. Сидел в машине, ждал. И дождался. Ехал за вами. Сначала до ресторана. Потом до гостиницы… Ну не запав же на Катину неземную красоту вы ее туда повезли. И уж конечно - не отчет обсуждать… Вы очень предсказуемы в своих действиях. А знаете, почему я так в этом уверен? – он сделал паузу и подошел ближе, почти вплотную. - Потому что я ничем от вас не отличаюсь. Прекрасно понимаю, что вами двигало. Положа руку на сердце – и я бы действовал точно так же. Маленькая доверчивая девочка с уникальными мозгами. Некрасивая и закомплексованная. Другие-то, особливо красотки длинноногие, - исключительно берут. Исключительно требуют. А Катя – только отдавала. Это кладезь, Андрей Палыч. Это находка, уникум. И вы это поняли. Запой ей любовную мелодию – и она свернет для вас горы. Не продаст под пытками. Спасет от неизбежного. Вытянет из финансовой ямы на своих худеньких плечах. А?.. Разве не так?.. Только для этого надо, чтобы плацдарм был пуст. То есть – чтобы меня не существовало. Если не физически, то хотя бы в Катином сердце… И вы старались. Очень старались, Андрей Палыч. У вас даже почти получилось. Вот только одна беда – я никуда не делся. Я был, есть и буду в ее жизни. Я – базис. Я – основа ее существования. На мое плечо опиралась и опирается она, когда ей плохо. Это важнее и глубже, чем кулаками перед пьяным хулиганьем размахивать, удаль свою демонстрировать. Я – стабильность. Вы – ураганный ветер. Принеслись - закружили-заморочили – унеслись. Вы доверили Кате свои капиталы, и что она сделала в первую же очередь? Подключила к этим капиталам меня. Дала мне все полномочия для работы с адвокатами. Иначе и быть не могло. Я – ее жизнь. Катя – моя. А я не люблю, когда пытаются отнять мое. За это я с легкостью отнимаю чужое. Так что предлагаю с личным покончить и перейти к вопросам производственным.

…Каждое слово – сражало. Вдалбливало в пол кувалдой. Рубило острием топора по темечку. Визитер уже не играл солнечными улыбками – говорил жестко и холодно.
- Вы меня понимаете, Андрей Палыч? Улавливаете, о чем это я, собственно?
- Понимаю, - нашлись силы ответить, поразительно – при такой вскипающей, взрывающейся изнутри голове, при рвущем вены пульсе. – Вы пришли отнять у меня компанию. Но с личным я еще не покончил.
- Вот как? – гость снова удивился.
- Вы… - Жданов жадно всматривался в его лицо, улавливал, не отпускал от себя взгляд устремленных на него изумрудных глаз. – …говорите о Кате, как о своей собственности, но так холодно и прагматично… Она вам была удобна и полезна… всегда... Вы – базис. Возможно… Она запуталась, опомнилась и решила вернуться к «основе основ». К прочному, привычному плечу… Хорошо. Допускаю… Но вы не любите ее. Ведь не любите…
- Интересно… - задумчиво произнес шатен. – Даже забавно, чего это вы вдруг о любви заговорили?

«Потому что я ее люблю».

…Так просто и легко прозвучал этот мысленный ответ. Хотя по сути своей он был открытием, сделанным вот так – в сумятице, в самый, казалось бы, неподходящий момент – когда глядел в лицо человеку, явившемуся его, Жданова, уничтожить.
…И вмиг всё стало неважным.
Нет, билось, конечно, в сознании: «У тебя отнимают компанию. Прямо сейчас – отнимают компанию…».
Но билось это вяло, мерцательно, невыразительно. Перекрывало другое.
«Катя, так вот что тебя мучило… Ты разрывалась... Между мной и им… Ты хотела поделиться смятением – я не позволил… Напором своим… Желанием своим… Базис - и ураганный ветер… Я проиграл… Я понял…»
…Нестерпимо жала, царапала переносицу дужка очков, словно кожные покровы распухли от избытка горечи – просочился из капилляров яд...
Сорвал с себя очки и не удержал их в руке – шмякнулись об пол, разбились в мелкие стеклышки.
…Нагнулся, чтобы собрать осколки в ладонь. Оцарапал пальцы. Так и остался - на корточках. Застыл…
«Катя, я люблю тебя. Люблю. А ты – кого? Ты… кого?.. Меня или… ЕГО? Он – «базис» или любимый?.. Я – любимый или ураганный ветер… сволочь… лжец?.. А?.. Шансы – девяносто девять к единице… Да?..»

- Андрей Палыч… с вами всё в порядке?..
…Голос прозвучал сверху. Жданов поднял голову.
…Ах, да. Господин финансовый директор «Ника-моды». Зеленоглазый красавец, воин-победитель, «основа основ». И президент Зималетто - перед ним на корточках, с осколками в руках, жалкий и раздавленный.
…Медленно поднялся. Смог заговорить – спокойно (читай – мертво) и опустошенно:
- Извините, отвлекся. Итак… Вы пришли объявить, что немедленно активизируете процесс «Ника-моды» против Зималетто и что надежд на расплату с долгами в столь кратчайшие сроки у меня нет?.. Спасибо. Я понял. Действуйте. Не смею больше вас задерживать.
…Высыпал осколки стекла и оправу в корзину для мусора и отошел к окну. Смотрел отрешенно на город, близоруко моргая.
«Катя… Катя… Катя…»
- Да нет, Андрей Палыч, - прозвучало за его спиной. – Не нужно мне чужого. И Кате – не нужно. Мог бы отнять – да не хочу. Я брезгливый. Предлагаю вам щадящую альтернативу. С липовыми отчетами отныне покончено. Акционеры должны узнать правду. И именно от вас. Данный шаг наверняка лишит вас президентского кресла, хотя и сохранит ваш семейный бизнес. Но… положа руку на сердце, вы разве не считаете это справедливым?
- Согласен, - почти равнодушно кивнул Жданов. – Это справедливо. Акционеры узнают правду. Я соберу экстренный совет директоров.
- Я бы хотел в нем участвовать, - тут же заявил «пришелец». - Имею на это право – как представитель «Ника-моды».
- Разумеется. Вы мне дадите несколько дней на подготовку реальных цифр?
- Конечно, Андрей Палыч. Я вам позвоню.
Жданов обернулся. Посмотрел на гостя в упор. Спросил тихо:
- Вы мне не скажете, где Катя?
- Извините, - визитер развел руками. – Это решение ее родителей. Но домой к Пушкаревым звонить бесполезно.
- Скажите хоть, как она, - униженно так это прозвучало, как на бедность просил. Но Андрею было всё равно.
Шатен медлил с ответом – глядел пристально. Не нагляделся еще?..
- С Катей всё в порядке. Будет, - ответил он наконец.
- Спасибо.
- До свидания.
- До свидания.

…Дальше Жданов выключился из реальности. Стоял соляным столбом у окна. Голоса долетали из приемной, как из соседней галактики. Виктория: «Николай Антонович, проводить вас до лифта? А то в наших коридорах заблудиться можно…» Кира: «А мы и не знали, что у Екатерины Валерьевны такой обаятельный жених…» Финансовый директор «Ника-моды»: «Благодарю… Всего хорошего… Приятно было познакомиться…»
…И автомобильные гудки за окном – далекие, как из соседней Вселенной.

* * *

…Георгий пересек скверик и сел за руль своей машины.
- Ну что? – нетерпеливо спросил у него Зорькин.
Грановский не отозвался – искал в бардачке пачку сигарет. Нашел, наконец, ловко выщелкнул одну, затянулся дымом.
- Ты чего молчишь-то? – встревожился Коля. – Как всё прошло? Тебя не разоблачили?
- Нет, - ответил через пару затяжек Георгий. – Я был на высоте. Не опозорил чести Щукинского училища. Только, Колян…
- Что?
- Ты точно уверен, что Жданов мерзавец и всё случилось именно так, как ты говорил?
- Чего-чего? – вопрос несказанно изумил Зорькина. – Разумеется, уверен! На сто процентов! Даже на двести! Я ж тебе всё в подробностях рассказал! Ну куда – против фактов-то?! Чем он тебе мозги заморочил? Какую песню про себя, несчастненького, напел? Ну ты даешь. Вот уж не ожидал…
Николай даже раскраснелся от негодования и обиды.
- Да не кипятись ты. Ничего он мне не пел, - задумчиво произнес Грановский. – Только сдается мне – либо у меня крыша съехала…
- Либо?..
- Либо влюблен Жданов в Катьку до смерти.

14

…Назойливая профурсетка с пакетом в руках и в шикарном прикиде (черные джинсы со стразами, малиновая кофточка, не закрывающая плечи и пуп) сияла как начищенный пятак. Вот тебе и всхлипы из-за двери – чистой воды спектакль! Но ладно бы только это. Плюхнувшись в кресло, Изотова ловко извлекла из принесенного пакета бутылку коньяка, лимон, апельсины и коробку конфет.
- Вуаля! – объявила она с таким горделивым видом, словно добыла с риском для жизни лекарство для умирающего.
«Вы всерьез полагаете, что я стану с вами пить коньяк? Мне вас жаль».
«Валерия – не знаю, как вас по отчеству, скажите, вам настолько скучно, что вы готовы навязывать свое общество человеку, не имеющему с вами ничего общего?»
«Простите, конечно, но вам не приходило в голову, что не для всех на свете вы – драгоценный подарок в яркой упаковке?»
Рассерженная Катя раздумывала, какой из трех вариантов фраз сейчас будет наиболее уместен и исчерпывающ, но Лерочка ее опередила.
- День рождения у меня, - заявила она, неожиданно резко погрустнев. – Кошмарная цифра – двадцать пять лет. Жизнь закончилась.
- День рождения? – Катя растерялась. – Вас в день рождения отправили сюда?
- Именно, - кивнула, еще больше помрачнев, Изотова. – Папочка считает, что это наилучший для меня подарок – шанс вылечиться и встать на путь истинный. Только вот от чего вылечиться? От фатального невезения? От алкоголизма, который мне приписывают? Чушь всё это! Я могу пить, а могу и не пить.
- Кхм… Валерия, я вас поздравляю, конечно, с днем рождения, но…
- Да ладно вам, Катя, слова-то вежливые подбирать, - махнула рукой именинница. – Я не такая дура, как вы думаете, и прекрасно понимаю - вам до меня дела нету. И вообще – до таких, как я.
- Ну, зачем же так категорично? – Катя пожала плечами. – Просто я устала и не хочу коньяка. Где вы его вообще раздобыли? Тут же запрещено.
- Ну да, - хмыкнула Валерия. – Шаг вправо, шаг влево, ни вздохнуть, ни пук… Простите. А где раздобыла… - она оживилась, глаза заблестели (до чего же быстро у дамочки менялось настроение – налицо неуравновешенность натуры и расшатанные нервы). – С охранником сговорилась. Пару многообещающих улыбок, Катенька, только и всего. И парнишечка был готов, если не луну с неба достать, то за коньяком сбегать – с превеликим его удовольствием. Осуждаете?
- Я не судья, - холодно ответила Катя. – Послушайте…
- Я бы могла выглотать всю бутылку тихо сам с собою, - Изотова не дала ей продолжить, нервно ломая и разминая длинные холеные пальцы. – Или с тем же охранником. Или какого-нибудь состоятельного дяденьку под семьдесят подцепить – тоже вариант. Пожилые папики в наших кругах котировались всегда, с коньячка начать – самое оно. Но мне и в самом деле надо поговорить с вами. Давайте по чуть-чуть, а? Для храбрости.
- Мне храбриться незачем, - холодно заявила Катя, так и не севшая в кресло с другой стороны столика – стояла посереди палаты, кутаясь в мамин платок и всем своим видом олицетворяя постулат «Оставьте меня в покое навсегда». – Я не собираюсь пить, и говорить мне с вами не о чем. Если у вас есть вопросы – задавайте, и как можно быстрее. Я хочу лечь и уснуть. Что вам нужно?
- Ох… - Лера мастерски отвинтила крышку с бутылки и плеснула коричневой жидкости в стакан, стоявший на столике возле графина с водой (их было там два – парных). - Не поверите, Катенька. Мне нужен ваш совет.
- По экономическому вопросу? – сдержанно осведомилась Катя. – Я сильна только в этой области, уж извините.
- Неправда, - в три глотка одолев порцию, усмехнулась Валерия. – Вы прибедняетесь и лукавите.
- Что?..
- Да не смотрите на меня так, - Изотова поежилась. – Я объясню. Сначала скажу кое-что, что вас сильно удивит. Я обрадовалась сегодня, увидев вас. Странно вам, да – с чего бы? А я очень хорошо помню нашу последнюю встречу. Я уже говорила об этом… Не перебивайте, пожалуйста! – предупредила она Катин гневный, протестующий жест. – Выслушайте. Вы прятали меня в конференц-зале от Киры и просили не шуметь. Бог знает, почему я вас тогда послушалась. Мне хотелось разнести всё к чертям в пух и прах, навредить Андрею, поссорить его с невестой, устроить вселенский скандал – вот такое было состояние... Меня остановили вы. Спросите – чем? Взглядом. Умоляющим, будто речь шла о вашей жизни и смерти. А еще вы сказали: «Я понимаю вас…» Таким тоном, что я сразу поверила, нет, почувствовала – и впрямь понимаете. Я, конечно, не очень умная, а в ваших глазах – так и вовсе, наверное, полная идиотка, но сердце есть и у меня. И оно иногда болит. Удивительно, да? Разве возможно такое – у бездушных кукол?
Голос у Валерии был тусклым, с горчинкой, и Катя опять, к собственной досаде, растерялась, обезоружилась и уже не могла запросто и безапелляционно выставить незваную гостью вон. Помедлив, присела в кресло с другого конца столика.
- Валерия… как вас по отчеству?
- Просто – Лера. Какое, на хрен, отчество, - Изотова плеснула себе еще коньяку и вопросительно навесила горлышко над вторым стаканом.
- Н-нет, - уже не так решительно и уверенно, но всё же отказалась Катя. – Послушайте, Лера… Вам лучше изложить суть как можно кратче и яснее. О каком совете идет речь и для чего я вам понадобилась? Зачем эти воспоминания о делах давно минувших? Я не по…
- Действительно - зачем, - не дала ей договорить Валерия. – Зачем – когда всё растоптано, вкопано в землю, прихлопнуто лопатой, поросло лебедой!.. Вы правы! – она стремительно опрокинула в себя коричневую жидкость, схватила конфету, чтобы закусить, но бросила ее на столик недоразвернутой. – Разве не знала я, что не пара господину Жданову?! Разве верила хоть на секунду, что он откажется от своей аристократичной Кирочки ради меня?! Разве не очевидно было, что он использовал меня в сложившихся ситуациях, использовал, выжал всё что мог, чтобы бросить и переступить?! Знала! Знала! Не первый год вращаюсь в этом мире, среди этих жестоких повес, знаю свое место!.. Почему же мне было так больно, что я сорвалась?! А?! Напилась – на показе! Навлекла на себя гнев Милко! Лишилась работы! Почему?! Вы сказали, что понимаете меня, – так объясните, что со мной тогда стряслось! Вы же такая умная!

…Слезы брызнули из глаз Изотовой. Плакала она некрасиво, узкое личико сморщилось, как урюк, и мгновенно стало жалким, старушечьим. Еще раз приложившись к стакану, Лерочка выкрикнула с отчаянной откровенностью:
- Ваше счастье, что у вас всего лишь переутомление, Катенька! Переутомление – это ерунда, поверьте мне! А вот когда о тебя вытирают ноги, как о половик, и преспокойно шагают дальше… когда ясно дают понять, кто ты такая есть на этом свете и цена тебе – три копейки в базарный день… вот это по-настоящему больно! Вы – не жертва!
…Катя не двигалась – окаменела. Смотрела стеклянными глазами на поверхность стола – там желтел лимон, оранжевели апельсины, поблескивали позолотой конфетные обертки. Накатила, сметя на своем пути лучезарное спокойствие от волшебных капельниц и розовых пилюль, волна острого, рецидивного отчаяния и тоски.

«Разве не знала я, что не пара господину Жданову?!»
«Разве верила хоть на секунду, что он откажется от своей аристократичной Кирочки ради меня?!»
«Разве не очевидно было, что он использовал меня в сложившихся ситуациях, использовал, выжал всё что мог, чтобы бросить и переступить?!»
«Ваше счастье, что у вас всего лишь переутомление, Катенька…»
«Вы – не жертва!»

- Налейте мне коньяку, пожалуйста, - с изумлением услышала Катя свой собственный дрожащий голос.

* * *

…Женсовету опять было не до работы, и ресепшен снова превратился в жужжащий клубок-рой. Ну а как же иначе? Ведь только что на их глазах дверцы лифта разъехались (как-то совсем по-особенному разъехались, не буднично-обыденно, а медленно, торжественно и волшебно – вот ей-богу!), и появился ОН.
Всего несколько секунд – прошел мимо, улыбнулся, произнес: «Добрый вечер, дамы!» - и исчез в недрах коридоров Зималетто, «как сон, как утренний туман». Этого хватило, чтобы млеть, вздыхать-охать и захлебываться восторгом, бурно жестикулируя.
- Ох…
- Ах…
- Ух…
- Ых…
- Девочки, я таких потрясающих мужчин никогда не видела! Даже в кино!
- С ним никто не сравнится – это точно!
- Ну, разве что наш Андрей Палыч…
- Андрей Палыч, конечно, - ого-го, но он свой, привычный. А этот – как из сказки! Нереальный какой-то…
- Ой, вот и у меня ощущение нереальности. Стою и думаю – я это, не я?..
- А посмотрел как, посмотрел – вы видели? Прямо как обнял!
- Ты губу-то, Шурка, не раскатывай! Обнял он ее!
- Да не меня обнял, дурачина! Просто взгляд у него такой – обволакивающий!
- Точно! У меня аж мурашки по телу побежали – вот такие, с пятирублевую монету!
…Жужжали наперебой все, кроме Тропинкиной. Она была единственной, кто в прошлый раз не имел чести созерцать блистательного Николая Зорькина, и теперь сидела молча на своем рабочем месте, вперив отрешенный взор куда-то в пространство. Первой на это внимание обратила Амура.
- Девочки, глядите – Машка-то невменяемая у нас, - захихикала она. – Как в чувство приводить будем? Может, водичкой из графина на нее побрызгать?
- Мария Батьковна, ау! – окликнула ее Светлана. – Спускайся с небес на грешную землю.
- По-моему, она в раю, - предположила Кривенцова. – Танцует в облаке кружев свадебный вальс с господином Зорькиным.
- Может, стоит напомнить ей, что он – Катькин жених? – хмыкнула Пончева. – Маш, ты чего молчишь-то? Машка-а-а…
- Дамочки… - отмерла, наконец, Тропинкина. – Мне кажется, я его где-то видела.
- Кого? Зорькина?!
- Ага. Точно – где-то видела. Но никак не могу вспомнить – где…

* * *

- Вот в этой папке – всё, что касается операций с банком. Катя свела в одну таблицу. Вот тут – по бирже. Прирост, доход и всё такое прочее. Ошибок нет – Катя проверила. Да, вот еще антикризисный план, пока до конца не оформленный, кое-что в набросках, но суть вполне ясна. Вам же придется доказывать акционерам, что состояние дел в компании отнюдь не так фатально, как кажется на первый взгляд. Всё очень убедительно, Катя предусмотрела…

…Георгий, он же Николай Зорькин в глазах Жданова, выкладывал на стол президента Зималетто папочки и скрепленные степлером листы, излагал факты спокойно и хладнокровно.
…А Андрей умирал. Не от перспективы быть разоблаченным на совете и лишиться президентства. А от имени «Катя», с садистской частотой повторяемым этим надменным красавчиком-победителем, холодно тасующим документы, посверкивая рубином на среднем пальце правой руки. Драгоценным камнем цвета запекшейся крови. Цвета отчаяния.
…Он произносит «Катя» - как прикасается к ней вот этими длинными, красивыми хозяйскими пальцами с огоньком кровавого «бордо».
…«Он прикасался к тебе, Катя?! Ты была с ним?! Ты сейчас – с ним?!» - молчаливый крик из глубины сердца, надрывающего, заставляющего немилосердно трудиться регулирующие кровоток клапаны.
«Ты выбрала его, Катя?!»
…Совсем с катушек съехал. Этот, «рубиновый», всё еще что-то говорил, складно излагал, а Жданов уже ничего не слышал и не воспринимал. Сдвинув папки в сторону, резко поднялся и подошел к окну. Что там за ним? Зима?.. Весна?.. Осень?.. Безвременье?.. Апокалипсис?..

- Почему я не могу ее видеть? Поговорить с ней? Почему мне нельзя?! – почти выкрикнул Андрей (внутренним криком, на деле голос был совсем негромок), прижав ладонь к холодному стеклу. – Что ей наговорили про меня? Что она сама поняла? Что с ней вообще происходит – мне может кто-нибудь ответить?! Я же ее…
…Задохнулся – замолчал, зажал себя.
- Что – вы ее? – «рубиновый» жег взором спину Жданова. – Что?..
- Ничего, - Андрей взял себя в руки и обернулся. – Ничего. Я выполню все ваши условия. Поговорю сначала с отцом. Он прилетает послезавтра утром. Пожалуйста, дайте мне возможность увидеться с Катей. Клянусь – я не стану давить на нее, переубеждать, настраивать против вас. Мне бы только увидеть.
…Слышал бы эту тираду Малиновский – вознегодовал бы. Заклеймил позором. Обозвал бы слабаком, а лексикончик – продуктом пера сценаристов мексиканского мыла. Или индийского кино – с танцами, жалостливыми песнями и крупными слезами, красиво и медленно катящимися по щекам. Так и слышится презрительный Ромкин голос: «Может, ты еще на колени встанешь, Палыч? Для убедительности? А?.. А потом станцуешь и споешь – по-индийски? С твоей-то грацией и слухом?..»

…А он встал бы на колени. Легко. Даже не задумался бы. И станцевал бы, и спел. «Катя-Катерина, маков цвет…». Если это подействует. Если таково условие. Разве это унизительно? Безвестность – та да. Унизительна и жестока. Всё что угодно, лишь бы этот хозяин судьбы – и Катиной, и его, Жданова, - сказал, где она.
«Хозяин судьбы» медлил с ответом – смотрел пристально, даже пытливо. Андрей перед ним – безоружный, с опущенными руками. Опять – прочная сцепка взглядов двух пар глаз, изумрудных и карих.
- Андрей Палыч, - нарушил, наконец, молчание лже-Зорькин. – Вы меня удивляете. Катя на больничном. Она имеет на него право – по Трудовому кодексу РФ. Ни она, ни ее родители не желают, чтобы ее покой в этот период был нарушен. Это законно? Законно. Логично? Логично. Откуда в вас такое нетерпение? Катя придет, разумеется, когда поправится. Хотя бы для того, чтобы уволиться, если так решит. Заметьте – сама решит. Она всегда решения принимает сама – как бы на нее ни давили. Она у меня девушка с характером. Придет - и вы поговорите. А сейчас, по-моему, гораздо важнее – совет директоров. Вам предстоит сказать правду акционерам и лишиться президентства. Вы это хорошо осознаете? Разве это не главное для вас сейчас?
Жданов услышал и осознал только одно: «Она у меня девушка с характером». «ОНА У МЕНЯ».

- Она убеждала меня, что вы только друзья, - он заговорил и одновременно медленно двинулся в сторону Георгия. – Так настойчиво убеждала, так правдиво. Я спрашивал и спрашивал – она убеждала и убеждала. Почему? Зачем? Лгала? Нет, не думаю. Она запуталась, и я запутался. Мы барахтались с ней в этой паутине, и всё казалось при этом таким настоящим. Долго барахтались и мучились – и наконец очнулись оба. Одновременно – надо же. Только не совпали. Она очнулась – со знаком минус по отношению к мне. Я – со знаком плюс по отношению к ней. Она выбрала вас. Это на самом деле так. Иначе давно бы уже позвонила, нашла возможность связаться со мной, дать хоть какую-то весточку о себе. Не в тюрьме же она, и не на другой планете. Подтвердите мне еще раз, что это так – насчет Катиного выбора. Ну же?..
…Выговаривая слова негромко и хрипло, Андрей подошел к Грановскому почти вплотную. Просто странно, что наружу из его вен не звучало бульканья – от кипения крови, от внутренней температуры, при которой не выдерживают и лопаются самые прочные термометры. По темному, напряженному лицу можно было прочесть и вообразить всё что угодно – ударит, задушит, отшвырнет, закричит что есть мочи… Но ничего подобного не произошло.
- Молчите? – Жданов перевел дыхание, медленно сомкнул и разомкнул ресницы. – Ясно. Пожалуйста. Не обижайте ее…

- Ваш кофе, господа! – в кабинет вплыла лучезарная Клочкова с подносом.
- Унеси, - скупо распорядился Андрей, вернулся к своему столу, сел и уставился в папку с документами. – Поздно. Совещание закончено.
- Но… - Вика растерянно заморгала. – Как же…
- Унеси, я сказал. И проводи нашего гостя. До свидания, Николай Антонович.

* * *

- Николай Антонович, Николай Антонович! – Виктория еле поспевала за своим кумиром, который быстрым шагом шел по коридору. – Я пока ничего такого не подслушала про ваши совместные дела со Ждановым и Малиновским, но я всё придумала! Там у Андрея Палыча в кабинете такой цветок здоровенный стоит, весь в листьях – ну, вы заметили, конечно… Так вот, как только они там уединятся, я войду вроде как цветок из пульверизатора побрызгать – это же входит в мои обязанности! И пристрою среди зелени диктофон включенный… Здорово я придумала?
Клочкова ликовала. Клочкова пыжилась от гордости. Клочкова ждала заслуженной похвалы. А еще, втайне, ждала приглашения на ужин…
Грановский остановился только у лифта. Взгляд его был задумчивым, каким-то далеким.
- Что, простите?
- Я… насчет цветка… - пролепетала обескураженно Вика. – Насчет диктофона…
- А. Да-да, - кивнул ее бог рассеянно. – Отлично. Буду ждать известий. Желательно – в самое ближайшее время. Спасибо, Виктория.
…И всё. И уехал. И ни словечка не прибавил. Чуть не плача, Вика созерцала сомкнутые дверцы лифта. Вот идиотка, туфли новые купила и помаду. На занятые у Киры деньги…
- Что, Клочкова, птица обломинго над головой пролетела? – крикнула от ресепшена Шурочка, подлив масла в огонь. – Сочувствую! Не про твою честь жених!
- Ну тебе-то, дылда, почем знать! – взвилась Виктория. – Это мы еще посмотрим – про чью честь! Еще локти кусать будете, кикиморы!
- У-у-у-у-у… - загудел развеселившийся женсовет. – Ну, коне-е-е-е-е-ечно!..
- И всё же – где же я его видеть-то могла? – продолжала тереть лоб Тропинкина. – Ну точно же видела!
- В эротических снах, Машка! – шутливо поддела ее Амура.

…За перепалкой дамочки не заметили, как в лифт (не в тот, в котором отбыл великолепный Николай Зорькин, а в соседний) быстро вошел Малиновский – мрачный, решительный, сосредоточенный - и нажал на кнопку первого этажа.
…У него созрел единоличный план, пока он наблюдал за очередными торжественными «проводинами» финансового директора «Ника-моды».
…Он нервничал, боясь опоздать и упустить врага номер один из вида.
…Он шел по следу Зверя.

* * *

- Коля, мы с тобой болваны, - Георгий вышел из Зималетто, одной рукой прижимая к уху мобильник, другой – щелкая зажигалкой, чтобы прикурить (от ветра пламя всё время гасло). – Да потому что!.. Я кретином себя чувствую. Любит он ее!.. Что?.. Называй как хочешь. Хоть шестым чувством, хоть восемнадцатым… Ну нету доказательств, нету! Их вообще может не быть. В твою зазнобу я не очень-то верю… Хорошо – не в «твою зазнобу» - в мадемуазель Викторию! Но я дал ей еще шанс. Вот только у меня ощущение, что я на грани провала… А черт его знает, почему! Интуиция сбоев не дает… В общем, так, Колян… Я актер, смею думать – неплохой актер, но отнюдь не жонглер чужими сердцами. Послезавтра отец Жданова прилетает, он собирается признаться ему во всем… Значит, у нас остался один день на установление истины при помощи диктофона. Услышим циничный треп, хоть что-то худое о Кате – будем валить субчиков до конца, раз заслужили. Ничего не услышим – я остановлю Андрея. Скажу, что передумал. Пусть сам решает, как ему жить… Да, Коля. Тут лучше недобдеть, чем перебдеть. В конце концов, это не только судьба Жданова, это и Катьки касается… Особенно если никакая это не финансовая комбинация и не подлый расчет. Если это любовь…

Продолжая разговор, Грановский сел в свою машину и включил дворники – опять начала мести мелкая поземка.
- …Да слышал я, Колян, двести раз слышал уже про инструкцию!.. И про открытку – в последнее утро. Мерзко, согласен!.. Сдается мне, в открытке этой чертовой всё и дело. Нестыковка какая-то… Что?.. К Пушкаревой завтра едешь?.. Ну, привет ей передавай. А я с Нелкой сегодня встречаюсь. «С какой» – с моей! Единственной и неповторимой… Ладно, давай. До связи.

Георгий бросил телефон на сиденье рядом, повернул ключ зажигания. Вместе с мягким шумом мотора в ушах продолжало звучать умоляющее ждановское: «Пожалуйста. Не обижайте ее…»

* * *

…Оказывается, коньяк вполне можно пить легко, как воду, и даже не поморщиться при этом. Что Катя и сделала. Жах – сразу полстакана.
- Апельсин, может, порезать? – спросила Изотова с испугом. – Или конфетку дать? Заесть…
Катя отрицательно покачала головой.
- Налейте еще, будьте любезны.
Изумленная Валерия, с трудом переварив старинное и церемонное «будьте любезны», выполнила просьбу.
Вторые полстакана так же легко усвоились. И вроде и в голове не сильно шумит, сознание ясное (о коварство алкоголя – иллюзия ясности!). С ногами только что-то случилось – двигаться не могли. Пришлось медленно осесть. Прямо на ковер.
- Катенька, что с вами? – окончательно перепугалась Лера.
- Вы не правы. Я – жертва… - всхлипнула Катя, уткнув пылающее лицо в колени. – Я – жертва. Жертва...
У Изотовой, умеющей жалеть только себя-неудачницу, к которой так несправедлива жизнь, вдруг засвербило в носу и защипало в уголках глаз. То ли коньяк виноват, то ли инстинктивная солидарность с подругой по несчастью, то ли созерцание согбенного воробушка-Пушкаревой… только Лерочка скатилась с кресла на ковер, наклонилась, стараясь поймать Катин взгляд, и воскликнула:
- Так вот в чем дело! Никакое это не переутомление! Вас обидел кто-то! Какой-то подлец! Да?.. Да?..

15

…«Седьмое небо» - весьма приличное заведение. Санаторий-профилакторий экстра-класса. Здесь латают новейшими методиками и терапиями изодранные в лохмотья нервы. Ибо нынешнее «время стрессов и страстей», как поется в песне, «мчится всё быстрей». И человек порой за ним не поспевает. Ни осмыслить, ни оценить, ни разобраться – в происходящем и в себе самом. И психика его начинает сдавать. Трещать и рваться по швам.
В «Седьмом небе» искусственно замедляют мчащееся галопом время. Заставляют ровнее и спокойнее течь по венам кровь. Притормаживают лихорадочный пульс. И говорят о том, что жизнь прекрасна. Очень убедительно это доказывают. На примерах.
И разбитые сердца тут лечат тоже. Всё теми же методиками и терапиями. Ведь что такое разбитое сердце? Всего лишь диагноз…
В «Седьмом небе» всё подчинено правилам. Четкий распорядок дня – великая вещь и само по себе – терапия. Правильное питание. Режим. Крепкий сон – не менее восьми часов. Полезные физические нагрузки. И тэ дэ, и тэ пэ.

…Дежурная по третьему этажу Эльвира Павловна сидела за своим столиком и при мягком свете лампы читала детектив Дарьи Донцовой, наслаждаясь тишиной и покоем. В это время жизнь в санатории замирала – пациенты, подчиненные правилам, покорно засыпали в своих постелях. Они тут все рано или поздно подчинялись, даже самые «пограничные», всё-таки новейшие методики и терапии – это не хухры-мухры. Это наука. Поэтому, когда до слуха Эльвиры Павловны донеслись какие-то смутные странные звуки – как будто кто-то волок что-то тяжелое по полу, она подняла голову и удивленно прислушалась. Нет, вроде тихо. Показалось?.. Детектив навеял?.. Наверное. Это же «Седьмое небо» - оплот спокойствия и порядка.
Понапрягав слух еще какое-то время (странные звуки не возобновлялись), Эльвира Павловна расслабилась и вновь погрузилась в чтение.

- З-зачем вы эт-то сделали? – спросила всхлипывающая Катя, размазывая по щекам слезы.
- Непонятно разве? – Изотова, только что подтащившая кресло к двери, уселась на него, отдуваясь, и победно объявила: - Теперь эти жандармы сюда не ворвутся. Меня вообще умиляют тутошние тюремные порядки. В любое время – заходи кто хочешь, хоть пинком дверь распахивай! Нет, я всё-таки вырвусь отсюда. Пока не знаю как – я же без копейки. Жаль, вы не хотите позвонить Жданову. Он бы мог… Всё, молчу, молчу! Катенька, да прекратите же реветь!
Катя действительно при упоминании о Жданове вновь залилась слезами, не понимая, что ее элементарно развезло от коньяка – он вывел из строя центры торможения и контроля над эмоциями.
- Зачем вы только появились… - пробормотала она, сморкаясь в платок. – Мне было так хорошо-о-о… Так спокойно-о-о… Мне помогали все эти сеансы-ы-ы… И таблетки-и-и… Еще бы немного – и я бы полностью поправила-а-ась…
- Ох ты боже мой! – чертыхнувшись, Валерия устремилась к столику, разлила оставшийся коньяк по стаканам, вернулась со своей порцией на кресло и удобно в нем устроилась, подогнув под себя ноги. – Катя! Да что вы такое говорите! Вам за ваши же собственные бабки туманят голову всякой дребеденью. Кашпировские… мать их! «Я даю вам установку на добро»... Катенька! Да ерунда всё это. Вы же не в монахини готовитесь и не в райские кущи. На Земле живете – а с нее не сбежать. Разве что на тот свет, а туда торопиться не надо, всегда успеем! Там, за окном, - жизнь! Ну, куда вы от нее денетесь-то? Она, собака, разная. Бывает и жестокой – ох как бывает. Ну, какие розовые таблеточки от нее спасут? Какие капельницы? Это ж химическая дрянь и надувательство. Послушайте меня – не очень умную, зато пуд соли съевшую… Вы вот молчите – ничего мне не рассказываете, что у вас случилось, так я дерзну предположить, как дело было. Исходя из опыта и наблюдений. Только не обижайтесь – я напрямую. Я вообще прямая как швабра – по жизни. Ну, так ведь это лучше, чем врать, а?
- Лу-у-учше, - проревела-простонала Катя, совершенно истерзавшая свой платочек, мамой в сумку подсунутый – в сине-зеленую клеточку… – Не надо врать… пожалуйста! Я не могу больше… вранья… совсем…
- Отлично! – воодушевилась Лера, вознаградив себя за правильный мыслительный путь парой глоточков. – Так слушайте мою версию. Итак, какой-то козел напел вам про любовь, а потом оказалось, что это чистой воды надувательство. Так?
- Так… - пробормотала съежившаяся, поникшая и… очень захмелевшая Катя.
- Далее! – ощущающая себя чревовещательницей Изотова победно вздернула голову. – Вывод налицо – вас использовали! Как дважды два четыре. А использовать женщину можно в двух случаях – либо она вожделенна в сексуальном плане, но связывать с ней судьбу мужик не собирается, поэтому по ушам ездит… Либо… либо он заинтересован в женщине коммерчески. Расшифровывая последнее – ему от нее нужны или умственные услуги, или это денежный интерес. Простите меня, Катенька, трижды раз простите, но мы ведь договорились о честности!.. В вашем случае, мне кажется, - вариант второй. Не потому, что вы некрасивы! – заторопилась Лерочка. – Нет! Просто...
- Не извиняйтесь, всё правильно, - с остервенением перебила ее Катя, расхристанная и жалкая со своим намокшим платком (положила его на батарею. Схватила в качестве замены шерстяной шарфик – больше было нечего). – Я уродина!.. Всё правильно! От меня нужна была голова. Преданность. Меня… как в мясорубке… господи!..

…Алкоголь правил над Катей бал. Она плакала и плакала, не в силах остановиться.

- Уродина? – от негодования голос у Валерии сел. – Уродина?! Катенька! Да кто вам это сказал?..
- Вижу! В зеркале – вижу! Ох…
Катя с остервенением вытерла мокрое, опухшее лицо шарфом и нетвердой рукой ухватила со столика стакан с коньяком. Глядя на покачивающуюся коричневую поверхность пойла, пыталась сообразить – осилит ли…
…Изотова меж тем уже оприходовала свою порцию. Занюхала конфетой в обертке, так и не развернув оную, и безапелляционно произнесла:
- Чушь всё это. Вглядитесь в меня внимательно. Тощая, попы нет, груди тоже, щеки впалые. Для модели в самый раз, а для жизни? Выпусти меня в таком виде, да еще без косметики, да еще и в жутких балахонах и окулярах ваших… Шарахаться будут. А на самом деле… Мужики любят, когда есть за что подержаться, а жен выбирают – как контейнер по вынашиванию им отпрысков! Почему они за моделями волочатся? Для престижа и выпендрежа! Принято так у них… Фильм «Девчата» помните? Золотые там слова! «Со мной только время проводить. А как жениться – так найдут себе какую-нибудь Машу или Глашу». Вы совершенно зря комплексуете. И зря прячетесь от света белого. Сдается мне – это недоразумение какое-то, и вовсе вы себя не похоронили, не превратились в робота! Брекеты вот ваши. Они на кой, если взять за основу, что во всем остальном вам на себя наплевать? Зачем вы их нацепили, а?
- Стоматолог… посоветовал… - растерянно ответила Катя. – Я к нему с кариесом пришла… Ну, и он… сказал, что можно выправить, выровнять два резца…
- Вот! – подхватила Изотова. – Вот! Значит, не всё равно вам! Значит – подсознательно хотите нравиться и совсем не безнадежны! А про гада своего – забудьте. Пусть ему потом черти в аду объясняют, в чем он был не прав. Есть на свете и нормальные мужики… говорят. Хотя я лично пока не встречала. Ну так мы оптимисты или где? Блин, как курить хочется…
- Курите, - Катя шмыгнула носом. – В окошко…
- Можно? – обрадовалась Лерочка. – Вот спасибо!
Демонстрируя всё ту же кошачью грацию, она взлетела на подоконник и приоткрыла фрамугу. Катя наблюдала за ней почти с умилением и какой-то детской благодарностью – как от похвалы воспитательницы. Она так и сидела на полу, который отчего-то раскачивался, словно плот на волнах. Сильно мешал стакан в руке – надо либо поставить его на стол, либо допить коньяк. Выбрала второе…

…Дальнейшее запомнилось смутно. Над чем-то они смеялись, зажимая рты, чтобы не шуметь и не выдать себя. Потом Изотова, нацепив на нос Катины очки и соорудив из пледа подобие длинной старушечьей юбки, изображала из себя робкую секретаршу шефа, да так ловко, что Катя покатывалась со смеху. Потом Катерина, сбросив тапки и зажав в пальцах тонкую сигарету (незажженную, правда), «шла по подиуму», вырабатывая модельную походку, а Лера азартно подсказывала, как надо повернуться, какой зазывный, манящий взгляд бросить на зрителей, перед тем как плавно удалиться. Закончилось «дефиле» бесславно – занесением на стену и сокрушительным падением, опять вызвавшим взрыв беззвучного (почти!) хохота.

…Потом сидели рядышком на ковре, жуя апельсины, и Катя шпарила наизусть, полузакрыв глаза, из «Грозы»: «Отчего люди не летают так, как птицы?.. Мне иногда кажется, что я птица. Когда стоишь на горе, так тебя и тянет лететь. Вот так бы разбежалась, подняла руки и полетела…» Расчувствовавшаяся Изотова вытирала мокрые глаза краем пледа.
- Как здорово ты это сочинила! Да у тебя талант! – перешла она в порыве эмоций на «ты».
- Это не я… Это Островский…
- Да? Какой замечательный писатель! А еще что-нибудь его знаешь?
- Ну… - Катя напрягла память. – Из «Бесприданницы» еще: «Я вещь, я не человек. Я сейчас убедилась в этом, я испытывала себя… Я вещь. Наконец-то слово для меня найдено…»
- О! – завсхлипывала по новой Валерия. – О!.. О!.. Как это верно!..
- Лера, тише…
- Да, да… - согласно закивала головой та, продолжая плакать о тяжелой женской судьбине. Катя подсовывала ей в утешение апельсиновые дольки…
…Потом всхлипывала опять Катя, а Изотова ее утешала.

- Катя… Ну, Катенька! Ну что ты, всё забыть его не можешь?
- Думала – могу… Пока ты не появилась…
- А я-то при чем?
- Ох…
- Ну вот, опять «ох» да «ах»! Ну, поделись! Легче станет…
- Не станет…
- Станет! Гораздо лучше, чем гадость всякую искусственную глотать!..
- Ох… - опять у Катерины слезы градом.
- Катя! – Лерочка потеряла терпение. – Ну, ей-богу! Гори все мерзавцы мира синим пламенем! Ну, хватит рыдать. Всё будет хорошо – зуб даю. Ты такая классная… оказывается…
- Спасибо. Ты тоже. Я даже не думала… Не думала, что вот такое возможно…
- Так и я не думала! – со смехом объявила Валерия. - Мы такие разные. Ты – умная, я –дура. Ты ничего о жизни не знаешь, я – знаю всё. Мы дополняем друг друга. Блин! Да у меня самый здоровский день рождения в этом году!
- У меня тоже… - пробормотала Катя. – Самый здоровский. Был. Мы с ним были вместе. Впервые…
- Расскажи! – загорелась Изотова. – Ну, умоляю! Расскажи! Как это было, а?..

…Катя смотрела на Валерию с полминуты – и видела туман, размытые, дрожащие картинки. Всё еще была пьяна от караульной дозы коньяка – очень пьяна и беспомощна. Иначе не совершила бы того, что совершила.
…Поднялась и, пошатываясь, направилась к своей сумке. Достала ежедневник в твердой розовой обложке. Бросила его под ноги Изотовой.
- Читай.
- Что это? – растерялась Лера.
- Дневник.
- Личный?!
- Да.
- Катенька, я не могу…
- Читай. Иначе будет нечестно. Раз мы стали откровенно говорить друг с другом.

…Ночь плыла над городом, над «Седьмым небом» - такая странная и нелепая.

* * *

…Утреннее небо было тяжелым, свинцово-серым. Оно давило на землю многотонной ношей при абсолютном безветрии. Предгрозовом безветрии. Хотя – какая зимой гроза?..
Малиновский ворвался в кабинет президента сосредоточенный, взбудораженный, с полыхающим взором, как прыткая гончая, взявшая заячий след.
- Палыч! Ты почему трубки вчера не брал?
- Спал, - кратко ответил Андрей, не отрываясь от монитора. Не в пример другу он был бледен, аморфен и с виду безразличен ко всему на свете, кроме экрана и клавиатуры, по которой барабанил с довольно приличной скоростью.
- Спал? С восьми часов вечера?!
- Ага.
- Врешь! Ты меня в игнор отправил, Жданов! – разоблачил его, хмыкнув, Роман. – Или пил всю ночь и сидишь теперь с кислой физией – хоть кока-колой твой видок запивай. Что, интересно, ты там строчишь? Завещание? Или вызов на дуэль НиколЯ ЗорькИну?
- Ром, не мешай, - Андрей не соизволил оторваться от работы. – Отец прилетает завтра, я должен успеть доделать отчет.
- Ах, отчет! Ну да, мы же готовимся к душевному стриптизу перед папой! – Малиновский плюхнулся в кресло и победно объявил: - Бросай это занятие – отчет тебе не понадобится! Зорькин у нас в руках! Что б ты делал без меня, Палыч! Между прочим, я освоил для себя новую профессию – частного детектива, так что без куска хлеба в любом случае не останусь!
- Что ты несешь? – Жданов вперил в него холодный, отчужденный взгляд.
- На! – Роман торжественно бросил на стол стопку фотографий. – Любуйся!
- Что это?
- Ресторан. Вид снаружи, через окно. Угадай, как называется?.. «Шерше ля фам». Вот я вчера там во тьме, как дурак, шершенил и ляфамил. В смысле – фотокором работал. Зато с пользой! Узнаешь фигуранта? Парочка так удачно прямо у окна расположилась… О, гляди, целуются. Что за нравы!.. За ручки держатся – до слез трогательно. О, вот это интересно – танцуют. Далековато, правда, но узнаваемо… Какой танец!.. Это, батенька мой, не танец, это, я бы сказал, ПРЕЛЮДИЯ…
- Кто это с ним? – Андрей перебирал, хмурясь, снимки, внимательно изучая миловидную девушку с вьющимися рыжими волосами.
- Как кто – фам! Фемина, то есть, - хихикнул Малиновский. – И почему-то мне кажется, что это не Пушкарева. Или Пушкарева после пластической операции и в парике. О, да она и подросла сантиметров на десять! Я понял, это всё экология виновата. Мутация генов…
- Ты что, следил за Зорькиным? – оборвал Жданов ерничанье друга. Он побледнел еще больше, а глаза, наоборот, почернели.
- Зришь в корень! Именно следил!
- Рассказывай, - отрывисто приказал Андрей.
- Щас спою, - пообещал Роман. – Э-э-э… Тебе чего, дорогуша?
Последние слова предназначались Клочковой, которая вошла в кабинет строгая собранная, чинная и серьезная. В руках у нее была синяя папочка и пульверизатор.
- Договор с «Селестой», Андрей Палыч, только что напечатала, - четко объявила она. – Подпишите, это срочно. Коротков ждет, чтобы отвезти.
- Опять с бездной орфографических ошибок? – Жданов, нервный и хмурый, с трудом вспомнил, что за «Селеста» и о чем речь в договоре.
- Обижаете! – надулась Вика. – Я на три раза перепроверила!
- Давай сюда.
Андрей пробежал глазами текст, прежде чем поставить росчерк внизу документа.
- Викуся, дорогая, что с тобой? – изумился Роман. – Ты начала ухаживать за цветами в офисе?
- Я начала заботиться о своих легких, - гордо ответила, не оборачиваясь, Клочкова, ловко орудуя пульверизатором. – Тут невыносимо душно. А кое-кто позволяет себе иногда курить прямо в кабинете!
- Забирай. Свободна, - Жданов нетерпеливо протягивал ей папку. – И побыстрее!
- Конечно, Андрей Палыч, - Виктория ослепительно улыбнулась, подхватила папочку и с достоинством удалилась.

- Рассказывай, Ром.
- Ну, вот. Пошел я вчера по следу Зверя, жадно вбирая ноздрями запахи и напрягая зоркие охотничьи глаза…
- Малина, нормальным языком! – повысил голос Андрей.
- Хорошо, хорошо, - пробурчал Малиновский. – Не дают развернуться ораторскому таланту… Короче, поехал я вчера вечером за Зорькиным. Надеялся грешным делом, что он к Пушкаревой на свидание отправился. Думал застукать их тепленькими, ибо мно-о-ого у меня вопросов накопилось к Катеньке, ой как мно-о-ого. Со свиданием-то я угадал. А вот с Пушкаревой промашка вышла. Вместо Катюшки – вот эта рыжеволосая куколка. Я заценил. Вкус у господина ЗорькИна отменный. Да и с умением устроиться всё в порядке, всё по правильной схемке. Пушкарева – для дела, рыженькая – для тела. Как думаешь, что скажет наша принцесса, когда узреет эти фотки? Станет ли дальше заглядывать в рот своему ненаглядному прынцу и вестись за ним, как телок?.. Дело за малым – найти Катеньку. Предлагаю не медля ехать к ней домой. Без всяких там предварительных звоночков, унижений перед папенькой – хватит уже. Ему, кстати, тоже полезно будет взглянуть на фото, где «женишок» доченьки развлекается с посторонней девицей... Есть другой вариант – швырнуть эти снимки в рыло господину ЗорькИну. Что, только ему одному шантажом заниматься можно? Едва ли он пожелает, чтобы сия прелесть была предъявлена Катюшке – она же вмиг отлучит его от кормушки под названием «Ника-мода». Отступит сам, это в его интересах. Тебе какой вариант больше нравится?
- Никакой, - ответил, не раздумывая, Андрей, методично разорвал фотографии в клочья и бросил обрывки в мусорную корзину.
- Опаньки…
Даже нельзя сказать, что Роман удивился. Он прямо-таки обомлел.
- Палыч.
- Отстань.
- Андрюх.
- Отвяжись, - Жданов смотрел куда-то в сторону и напряженно тер ладонью щеки – то одну, то другую… Колючий, донельзя напряженный, чужой… какой-то неживой – замороженный.
- Отвязаться, значит, - Малиновский начинал заводиться. – Отличненько. Я ему – на блюдечке с голубой каемочкой способ сохранения его президентства преподнес, а он мне миленько так: «Отстань, отвяжись». Да еще и с разрывом вещественных доказательств – для усиления эффекта. Ну, во-первых, фото у меня не в единственном экземпляре, как ты сам понимаешь, так что выходка твоя бессмысленна. А во-вторых – тебе, Жданов, лечиться надо. Давай звони доктору, на прием записывайся, а я уж сам разберусь с нашими делами. Без тебя, знаешь, как-то надежнее.
- Сволочь…
- Я же еще и сволочь?!
- Да не ты, - Андрей рывком ослабил душивший его галстук. – Он. Зорькин этот. Я просил его не обижать Катю. Мне даже показалось – что-то человеческое в его глазах было. Что он и впрямь к ней привязан. Дорожит ею, а не использует. Сволочь…
- Че-го?.. – Малиновский даже головой потряс, чтобы избавиться от слуховых галлюцинаций. – Чего-чего, Палыч? ЧЕГО? Использует?.. Ну а ты-то сам что с ней делал? В шашки играл?.. А?.. Что тебя так взбудоражило? Сволочь Зорькин налево ходит?.. Тебя, Папа Римский, твое святейшество, это шокировало?.. Тебя?! Палыч! Да у тебя, когда ты на Зорькина смотрел, должно было создаться ощущение, что ты в зеркало глядишься! Он же действует точно так же, как ты! И называется это – навешивание лапши на уши! Открыточки-цветочки! Признанья под луной! И – бултых к Кире в койку! Или не к Кире! В чем разница-то?
- В том, что он не любит Катю. А я люблю. А Кира и «не Киры»… Они были сто лет назад. В другой жизни, - Жданов говорил спокойно и смотрел на друга едва ли не с жалостью. Ему и впрямь было жаль его, дурачка.
- Ах, ну да! – Малиновский театрально хлопнул себя по лбу. – Любовь! Как я мог забыть! У тебя ж теперь любовь! А я тут с какими-то пустяками – с президентским креслом – лезу! – он схватил трубку, поднес к уху, гримасничая: - Алё! Это скорая? Срочно пришлите реанимобиль и парочку крепких санитаров со смирительной рубашкой! Мой шеф – буйнопомешанный! Его изгрызли муки совести, и он придумал себе лю-бовь! Для оправдания своих грешков! Ему во сне открытки с липовыми признаньями стали являться! Летают по спальне, как птицы, кружат вокруг кровати и нашептывают, и внушают: «Ты лю-ю-юбишь Катеньку, Палыч! Ты лю-ю-юбишь ее!» А самая крупная птичка – инструкция – так и вовсе крамольные вещи талдычит: «Ты же-е-енишься на Катеньке, Палыч! Ты же-е-енишься на ней!»
- Женился бы. Если б она пошла за меня, - просто так это прозвучало, как само собой разумеющееся, только горько, с болью. – А насчет инструкции… Я тебе благодарен за нее, Ромка. Может, не выверни меня от нее, так и сидел бы до сих пор… с черной повязкой на глазах. Пакет со всей той мерзостью выбрасывал – как мешок с кирпичами со спины, такое облегчение. Ты мне не веришь, я знаю. И тогда не поверил. Иначе не подсунул бы последнюю свою эпистолярную пошлость Кате. Хорошо, что она ее не читала…

Роман безмолвствовал. Его мыслительный процесс затормозился на фразе «Женился бы, если б она пошла за меня». И дальше он уже ничего не слышал. И не соображал. Только звуки издавал:
- А… Б… У… П… Б… В… Б…
И опять:
- Б…
Почему-то этот звук вырывался чаще всего.
Наконец, Малиновский поднялся, откашлялся и мрачно произнес:
- Я всё понял. Жди реанимобиль и санитаров. Тебе помогут, Палыч. В Кащенко. Там высококлассные специалисты – мастера по снятию бредового состояния. А у меня, прости, дела. Насущные. Я еду к Пушкаревым с фотографиями. Адрес узнаю у Танечки. Адьес.
…Роман развернулся к выходу.
- Стоять! - тихо и решительно приказал Жданов.

16

- Стоять!..
Роман остановился, медленно обернулся.
- Ух ты, - задумчиво произнес он, внимательно изучая лицо друга. – От товарища командира, майора Жданова, поступил приказ рядовому Малиновскому не двигаться. А то что? Стрелять будешь?
- Догоню и врежу, - будто в подтверждение своих слов Андрей поднялся и приблизился к нему. – Я не шучу, Ром. Ты никуда не поедешь ни с какими снимками. Я запрещаю тебе это.
- О как. Всё чудесатее и чудесатее, - Роман уже не ерничал – был по-настоящему зол. – А вот интересно – какое право ты имеешь что-либо мне запрещать, а? Что заставляет тебя думать, что я непременно тебе подчинюсь? Президентский статус? Так он не просто на волоске висит – на перетертом волоске. Именно этот твой статус я и пытаюсь спасти, пока ты сидишь и сходишь тут с ума. Вот спасу – тогда и будешь приказывать. Понял?
- Ты никуда не поедешь, - отчетливо повторил Жданов. – Ты не сделаешь этого, если ты мне всё еще друг.
- Ага. Запрещенные приемы в ход пошли, - Малиновский сузил глаза. – Не прокатит, Палыч. Прости. Я тебе действительно друг. Именно поэтому мне не безразличен твой добровольный плавный перелет из президентов в дворники.
- А может, ты о своей шкуре беспокоишься?
- И о своей тоже, - Роман не дрогнул лицом. – Всё в связке. Вот о чем ты, драгоценный, забыл. Мы в связке – с самого начала этой истории. Мы договорились действовать вместе. И это ты, а не я, замыслил свильнуть в сторону. Забыв при этом поинтересоваться моим мнением. Спросить, хочу ли я такого же плавного перелета в дворники – из вице-президентов. Ну и кто из нас кому не друг?.. Так вот, Жданов, я этого перелета НЕ ХОЧУ. Извини, но я буду действовать так, как считаю нужным. Я достаточно наплясался под твою дудочку, надоело. Об-рыд-ло. Координат ЗорькИна, кроме как адреса и телефона Пушкаревой, у нас нету; когда он снова объявится, неизвестно, а Пал Олегыч прилетает уже завтра. Поэтому при любом раскладе все пути ведут к Катюшке домой. Адьес.
- Стой! – Андрей ухватился за руку вновь устремившегося к двери Ромки цепкой хваткой.
- Ну, что еще? – Малиновский вырвался, злость его рослее в геометрической прогрессии. – Что ты нового мне скажешь? Опять про свою любовь споешь? Про любовь пой в опере, на худой конец – в караоке-баре, а тут – на минуточку – компания Зималетто! И наше с тобой катастрофическое в этой компании положение! Так что к песням о любви я сейчас глух, Палыч, напрасно не старайся!
- Подожди, Ром, послушай, - Жданов снова упрямо вцепился в его рукав, произнося слова сдавленно, но настойчиво, с сильнейшим внутренним напором. – Я не знаю, как мне достучаться до тебя, но я всё же попробую. Да, мы затевали всё это вместе, я с себя ответственности не снимаю и не открещиваюсь. Просто я изменился, Ромка. Так случилось. И так, как раньше, просто быть не может. Вопрос в том, готов ли ты меня, вот такого, принять. Поверить, что иначе я не могу. Это и есть – вопрос дружбы и вопрос доверия. Я беззащитен сейчас перед тобой с аргументами своими. Наверное, они тебя смешат. Но эти фото, которые ты собираешься предъявить Кате… они причинят ей сильную боль. Я не хочу, чтобы ей было больно. Вернее – не могу, чтобы ей было больно. Ты всё равно что в меня нож всадишь, понимаешь?.. Пожалуйста. Не делай этого. И… извини за первоначальный тон.

- Смешат меня твои аргументы, говоришь… - Малиновский оставался непроницаемым. – Ошибаешься. Не смешат – ужасают. То, что ты несешь, - это клиника полная. Боюсь, и Кащенко тут не поможет. Ты о Катеньке печешься, как бы ее не покоробило, как бы она не всплакнула ненароком… А Катенька эта меж тем тебя кинула, передав, судя по всему, все полномочия по «Ника-моде» своему разлюбезному ЗорькИну. Который тут же явился сюда диктовать правила. Даже не позвонила тебе, не объяснилась! Болезнь ей помешала? Голос, что ли, пропал? Ларингит у нее? Ну, так написала бы по электронке! СМС скинула бы! Но нет. Ни ответа, ни привета – дырка от бублика! И ты готов отправить псу под хвост свою карьеру – лишь бы Катюшке боль не причинить?! Ну, если это и есть любовь, тогда я пас. Тогда я целиком и полностью за слово «секс» - «туда-сюда обратно, тебе и мне приятно». А главное – понятно. Я, Палыч, не умею, как ты, обыкновенное гнусное кидалово называть туманной фразой «Она запуталась». Я тебе по-простому скажу: Катька твоя – трусливая предательница. Иуда из Кириафа отдыхает.

…Удар кулака сбил Романа с ног. Андрей и не подозревал, что умеет бить с такой силой – Малиновского швырнуло спиной на стену, и он съехал по ней на пол, как тряпичная кукла, схватившись ладонью за челюсть.
- Беру назад свои извинения за тон. Я тебя предупреждал - не говори о ней гадости, - Жданов, черный как уголь, вернулся и сел за свой стол. Не глядя на друга, жестко добавил: - Узнаю, что ты был у Кати, - возврата назад не будет.
Роман посидел несколько секунд на полу в безмолвии, потирая щеку. Затем не без труда поднялся, отряхивая пиджак и брюки. С тихой яростью произнес:
- Что ж, Палыч, ты свой выбор сделал. И я сделал.
Вышел, шваркнув хорошенько за собой дверью.

…Андрей остался один – неподвижный, с неподъемными мыслями, полный отчаяния.
«Черт… Сорвался на Ромке… А разве ж он был нелогичен в своих выводах? Разве не правду мне «глаголил»?..»
Вот об эту самую ПРАВДУ и разбивается он ежедневно, ежеминутно, с тех пор как Катя исчезла из его жизни. Слишком абсурдная она, эта ПРАВДА. Слишком не желает ее принять глупое, упертое сердце. Ну не вмещается туда эта ПРАВДА, не сворачивается в правильный треугольничек или квадратик, топорщится, выбивается, выпирает, как тесто на дрожжах - из кастрюли! Не складывается проклятая мозаика – хоть ты тресни. Хоть двести тысяч раз логичны и беспощадны в этой своей логичности слова Романа.

* * *

…Что ж глаза-то не открываются?.. Ресницы будто склеило чем-то… Ох, кое-как разлепились. Что сейчас, какое время суток?.. Темно за окном. Голова раскалывается, язык колючий, горло пересохло… Что с ней? Где она?..
Ну вот, удалось нашарить выключатель от бра. Не домашнее бра. И стена не домашняя. Ах, да. «Седьмое небо»…
Катя, обхватив руками голову, села. Обнаружила, что спала на не расстеленном диване, одетая, укрытая пледом. Как же ее так угораздило?
Часы показывали восемь. Активная жизнь в санатории начнется только через час. Что же ее разбудило в такую рань? Наверняка дикая головная боль и жажда. Организм стенал и требовал влаги. Катя потянулась к столику, схватила графин и стала пить воду жадно, прямо из горлышка, проливая часть на щеки. Отдышалась, выбралась из-под пледа и поплелась в ванную. Сунула голову под струю – настолько холодную, насколько вообще могла терпеть.
Вместе с прояснением сознания активизировалась память. Катя выпрямилась, обмотав полотенцем мокрые волосы, и с ужасом уставилась на себя в зеркало. Мда. Цвет лица – почти как цвет коньяка, которого она вчера, мягко говоря, перебрала. Ох… Фантасмагорический какой-то был вечер, ирреальный. А главное, она совершенно не помнит его окончания – как провал в голове. В котором часу ушла Валерия? Как они попрощались? О чем был последний разговор?.. Вот стыдоба-то…
Катя вернулась в комнату, оглядела ее внимательно. Полный порядок – кресло водворено на свое законное место, на столе чисто – ни бутылки из-под коньяка, ни шкурок от апельсинов, ни фантиков от конфет, а царил вчера такой кавардак… Когда же она успела прибраться?.. Почему не легла нормально, раздевшись и расстелив постель?..
Взгляд упал на краешек дивана, на котором лежал… ее дневник в розовой обложке. Катя похолодела. «Вспомнить всё» - вот как это называется. Фильм такой есть. Со сумасшедшими спецэффектами…
Она действительно вспомнила всё. Как расклеившись и рассиропившись, в порыве откровенности, спровоцированной алкоголем, дала Лере свой дневник. Как та принялась читать – там же, на полу, сидючи. А Катя просто прилегла на диван… полежать… чуть-чуть… буквально на несколько минут…
Значит, позорно отключилась. Выходит, Изотова не стала ее будить. Накрыла пледом, всё прибрала и ушла, положив дневник на край дивана…

…Катя в буквальном смысле слова схватилась за голову. За мокрую голову под полотенцем, которую только что погружала под струю ледяной воды.
Что она наделала?!
Это она-то – скрытница, вечно всё таящая о себе, тем более – от малознакомых, забирающаяся в скорлупу, прячущаяся за пятьюстами замками?!
И кому она дала этот дневник?!
Валерии Изотовой, любовнице Андрея Жданова!
Пусть бывшей!.. Но что это принципиально меняет?..
Господи!.. Чертов коньяк!..
Подавленная Катя присела на диван, прижав к себе тетрадку. Переживала, что вот так случилось - под воздействием спиртного совершенно парализовались сдерживающие центры. Если б можно было повернуть время вспять – ни за что не прикоснулась бы к кирпичного цвета жидкости в стакане!..
…Вот что Лера о ней подумала?..
Как всё восприняла?..
Как объясняться теперь?..

…Она хорошая – Изотова - оказалась. Взбалмошная дурочка. Чем-то Тропинкину напоминает, но более эпатажная. И добрая. Расстроилась, наверно, из-за этой писанины, которую ей навязали, буквально сунули под нос. Валерия ведь тоже… любила Жданова. Страдала – по-своему. А скорее всего, любит до сих пор...
«Вот идиотка я!»

…Побыстрее пролетело бы это время – до завтрака. Надо объяснить всё Лере, повиниться перед ней. Надо что-то придумать… Вроде как – всё, что Лерочка прочитала, в прошлом, сгинуло, исчезло, низринулось, быльем поросло! Не имеет больше никакого значения. Не играет роли. Чушь, наваждение…
Катя прилегла, прижавшись щекой к подушке и морщась от саднящей головной боли. Следила за циферблатом на часах, по которому архимедленно ползли стрелки. Удивлялась, что заботится о чувствах мадемуазель Изотовой (которая вроде как ей вообще никто!) больше, чем о своих собственных…

* * *

На завтрак Валерия не явилась. Катя медлила над тарелкой с овсянкой, совала в рот по трети ложки, без конца оглядывалась по сторонам, цедила по крохотному глоточку какао. В конце концов осталась в столовой одна, но королеву подиума так и не дождалась. Пригорюнившись, пошла бродить по первому этажу, догуляла до курительной комнаты, куда буквально вчера отправил Изотову с ее вредной привычкой непреклонный официант. Представляла, как хрупкая моделька, затянутая в узкие брючки и малиновый топ, восседает в кресле, поджав под себя ноги и выпуская струйки белоснежного дыма с ароматом ментола.
…Но в курительной комнате находилась только пара унылых мужичков весьма непрезентабельного вида, обсуждающих вчерашний футбольный матч ЦСКА – «Динамо».
Вконец встревожившись, Катя решилась направиться прямиком в палату номер шесть, отведенную Валерии для прохождения курса восстановления в санатории-профилактории «Седьмое небо».
…На стук никто не отозвался. Решившись, Катя заглянула внутрь. Пустота. Порядок. Постель застелена, будто и не прикасался к ней никто давным-давно. «А был ли мальчик-то?..» То есть, перефразируя классика, «а была ли девочка?..»
С очень тягостным чувством Катя предприняла последнюю попытку – отправилась к регистрационной кабинке. Пролепетала, смущаясь и путаясь в словах:
- Простите, Валерия Изотова из шестой палаты… Вы не знаете, где? Может, на процедурах?
- Да на каких процедурах, - поджав губы, регистраторша осуждающе покачала головой. – Сбежала. Исчезла посреди ночи. Каким образом – непостижимо, у нас охрана, видеонаблюдение… Ведьма, а не девица. А мне теперь с ее родственниками объясняться! Заплачено – за три недели вперед... Черт знает что…
- Спасибо, - уныло поблагодарила за информацию Катя и поплелась к себе.

…Ну, вот. Обиделась Лера – точно. Расстроилась, ожесточилась. Ну, куда она подалась – одна-одинешенька, без денег? Не к родителям же, те бы ее вмиг назад вернули...
«Вот дура я, дурында. Спугнула человека. А хорошая была ночь. Чудная такая. Смешная…»
Грустная Катя обнаружила у себя на столике две розовые пилюли, оставленные медсестрой. Обреченно запихала их в рот, запила водой из графина. Прилегла на диван, подумав о том, что в одиннадцать – капельница. После нее так спокойно. Так всё по фигу. Видать, это правильно.
…Вот и одна она опять. Правда, должны приехать родители, и, может, Колька с ними. Хорошо, конечно. Только придется выслушивать излишне бодрые речи и оптимистично кивать в ответ – как китайскому болванчику, с неизменной улыбкой на лице: «Всё распрекрасно. А будет еще распрекраснее…»
Ну, ничего. Капельница поможет. Всё войдет в свою колею.

…Таблетки начали действовать – замедлила свое течение мыслительная деятельность. Катя легла, натянула плед до подбородка. Смотрела, тяжело хлопая ресницами, на ковер, вспоминая отрешенно и уже почти безразлично, как вышагивала она по нему вчера босиком, изображая модель. Какую бездумную и лишенную здравого смысла эйфорию дурашливую испытывала. И как хохотала Лерка, стараясь не производить слишком много шума…
…Черт дернул ее. С дневником этим. Вот идиотка.
Ну, зато всё теперь уж точно закончилось. Последние слезы, в которых виноват коньяк, выплаканы. Финита.
Сколько там – на часах? Сколько – до капельницы?..

* * *

- Н-николай Антонович… - вспотевшая от треволнений Виктория пряталась в коридоре за пышной пальмой в деревянной кадке, обдавая жарким дыханием пластмассовый корпус мобильника. – Там черт знает что творится! Сначала эти двое бормотали вполголоса. Потом – на повышенных тонах. Потом что-то упало. Что-то большое и тяжелое!.. Я так подозреваю – что Малиновский. Почему?.. Да потому что через несколько минут он вышел, красный весь, растрепанный и злой… И так приложился дверью о косяк, Николай Антонович, что у меня землетрясение в ушах случилось и гравюра со стены свалилась!.. Она под стеклом была, стекло – вдребезги!.. Ну, вот. Я всё прислушивалась, прислушивалась – из кабинета ни звука. Пару раз рискнула заглянуть – так Жданов меня сразу послал. Типа – «исчезни, Вика»! Серый, осунувшийся, за компьютером сидит… столько часов подряд сидит! Строчит чего-то. Кофе не просит. Обедать не идет. Даже в туалет, пардон, не выходит! А пленка там, в диктофоне, давным-давно закончилась! Ну, как я ее забрать-то могу?!. Что?.. Вы тут неподалеку?.. В суши-баре?.. Будете еще минут сорок?.. Ой… А что мне делать-то?.. Ага. Поняла. Если в эти сорок минут Жданов покинет кабинет хотя бы по законам… чего?.. А! Ну да, потребностей организма, я поняла… Хватать диктофон и звонить вам?.. Я поняла. Поняла!

Клочкова закончила разговор, сунула мобильник в карман жакета и лихорадочно огляделась по сторонам. Она чувствовала себя героиней захватывающего боевика с Арнольдом Шварценеггером в главной роли. Да каким там Шварценеггером – дался ей этот иноземный набор мышц с квадратным подбородком... С великолепным Николаем Зорькиным, ее ставкой ва-банк на дельнейшую безбедную и солнечную жизнь!
…Да и не в расчете только дело. Задел ее этот загадочный шатен с мягкой улыбкой и внимательным взглядом зеленых глаз. Затронул что-то эдакое, глубинное. Даже про машину потерянную… почти забыла… даже почти неважно уже – вернет ее, драгоценную, или нет… Тут на кону - совсем другое…

…А дальше Вике повезло. Или сработали высшие силы, тот самый гипнотизирующий взгляд, который она вперила в дверь президентского кабинета, мысленно умоляя: «Выйди… Выйди… ВЫЙДИ! Пока моя судьба, мой герой – тут, неподалеку… Сжалься, Андрей Палыч, ну что тебе стоит!».
И Жданов (вернее, сама Фортуна в его лице) вышел минут через пять. Мрачный. Озабоченный. Не взглянув в сторону секретарши, покинул приемную.
Да! Да! Да!
Стоит ли описывать то, как Виктория пулей влетела в кабинет и через секунду уже вылетела с диктофоном в руке, как звонила и отчитывалась перед своим господином, что Бастилия взята (судя по восторженному голосу, подвиг был именно такого масштаба)?.. Как неслась по коридорам к лифту, на ходу надевая пальто, подгоняемая эйфорией: возможно, она спасла бизнес своего ненаглядного, в ее руках – самая настоящая бомба, очень ценные сведения, и скоро прекрасный принц одарит ее благодарным и нежным взглядом...
- Клочкова, каблучок не сломай! – крикнула ей вслед Тропинкина, но Вика даже не оглянулась. Ах, что они понимают в жизни, эти курицы! Их существование так блекло и убого, тогда как у нее, у Виктории, - такая головокружительная, яркая, просто нереальная сказка!..
…В лифте она с трепетом и любопытством разглядывала диктофон. Мелькнула мысль послушать – что же там записано. Но Клочкова с негодованием тут же ее отринула – нет-нет, она не вправе, ее герой не награждал ее такими полномочиями. Она будет скромна, чиста и честна перед ним. Да и что там может быть интересного? Разговоры о делах…
Лишь бы всё не зря!..
Лишь бы это Ему помогло!..
И ей – помогло…

* * *

…Малиновский сидел в своем излюбленном заведении «У Севы» и накачивался виски, полный обиды и злости. Челюсть саднила, да это бы ладно, это пустяки. Болела душа – вот что самое скверное.
Он не поехал к Кате. Не смог переступить через дружбу, как ни хорохорился перед Ждановым. Даже если это уже только осколки дружбы.
Это Андрюха теперь может переступать – и делает это с легкостью. Через всё, что их связывало и объединяло. А он, Ромка, не смог. Сидел теперь, пил, одновременно презирая себя за слабость и горько уважая – за благородство. Всё-таки не он предатель, предатель – Палыч. Любовь-морковь у него, а дружбу – псу под хвост.
И всё это – ради Пушкаревой. Которая Палыча отправила в нокаут. Ох…ть!
И кошмарище это – наяву. Не в страшном сне и не в больном воображении.
Щипай себя за руку – не щипай, не поможет.
«Уволюсь! – думал Роман, опрокидывая в себя очередную порцию. – Сам уволюсь, не стану ждать, когда за шкирку выкинут».
«Уеду к чертям в Гонолулу, к пальмам и девочкам, - следующее решение и следующая порция. – А ты, Палыч, продолжай играть в дурацкую игру «Оправдать Катеньку» и не менее дурацкую – «Сказать правду акционерам».
«Но перед этим я вернусь, Палыч, и врежу тебе в ответ, - посетила блистательная идея. – Зайду – попрошу снять очки - молча вдарю – и выйду. Так будет справедливо».
И еще одна порция…

* * *

Георгий обедал в суши-баре не один – с Зорькиным. Они ждали «вестей с фронта», то бишь от Виктории, и Коля рассказывал о поездке к Пушкаревой в «Седьмое небо».
- Не нравится мне Катька, - бурчал он хмуро, помешивая соломинкой в бокале с коктейлем. – Вышла к нам, как привидение – такая вся спокойная-спокойная, тихая-тихая. «Всё хорошо, - говорит, - всё замечательно, всё нравится». Гляжу на нее – вроде Катька, а вроде и не она совсем, кукла какая-то со стеклянными глазами. Знаешь, хотелось встряхнуть ее хорошенько и спросить: «Пушкарева, ты чего, белены объелась?» И «Небо» это… Всё такое стерильное, улыбчивые все вокруг, солнечные, светлые, вежливые… до тошноты. Помнишь, в фильме «Кин-дза-дза» планета Альфа была, раек такой среди цветочков и зелени – вот один в один. Я потом дядь Валере намекнул, что Катька какая-то странная, а он меня обрубил: «Ты предпочитаешь, чтобы она билась в истерике?»
- Да, сложный это выбор – между планетой Альфа и планетой Плюк, - усмехнулся Грановский. – Нужна золотая середина.
- Вот Земля и есть золотая середина, - рассудил Зорькин. – Много тут чего происходит – и хорошего, и плохого… Варево, так сказать, булькающее в котле…
- Образное у тебя мышление, Колян, - одобрил Георгий.

Разговор был прерван треньканьем его мобильника – звонила Клочкова.
- Ну вот, - перебросившись с ней парой слов, Грановский убрал телефон. – Наша резидентша мчится к нам на всех парах с диктофоном. Давай я выйду, встречу ее на полпути и быстро вернусь, хорошо?
- Погоди, - остановил его, порозовев лицом, Николай. – Не надо на полпути. Пусть сюда придет… а? Представишь меня… как своего помощника, например.
- Ох, Коля, Коля, - Георгий всё понял, вздохнул, но возражать не стал: - Ладно, как скажешь.

…И вот она возникла, вплыла, материализовалась – оживленная, разрумянившаяся, в распахнутом пальто, великолепная… Несчастный Колька глядел как зачарованный и не мог наглядеться, попутно подумав: зря она вот так, без шарфа. Простудиться может…
А Вика смотрела только на Грановского, только на него одного, словно никого иного не то что за этим столиком – во всем баре, на всей планете не существовало. Присела, почти не дыша, положила на скатерть диктофон.
- Вот…
- Спасибо большое, Виктория, - проникновенно поблагодарил ее Георгий. – Кстати, познакомьтесь – это мой помощник… Гоша.
- Очень приятно, - выдавил севшим голосом «Гоша».
- Взаимно, - Клочкова задержалась на съежившемся Николеньке не долее одного мгновения, и тут же взгляд вернулся к ее кумиру. – Надеюсь, что смогла вам помочь.
- Я тоже на это надеюсь, - кивнул Грановский. – Заказать вам что-нибудь?..
По вмиг вспыхнувшему от счастья лицу Вики сразу было понятно, как ей хочется ответить, нет, воскликнуть: «Да!!!». Но она сдержалась с превеликими усилиями, скромно потупилась:
- Нет-нет, спасибо… Мне надо работать, я же исчезла, не предупредив. Не дай Бог Жданову что-то срочно понадобится… крику потом будет. Я побегу. Вы… позвоните мне, Николай Антонович? Ну, мне же любопытно – пригодилась вам информация или нет…
- Конечно, позвоню.
- Тогда я буду ждать, - блаженно сообщила Виктория и нежно, чувственно добавила: - До свидания, Николай Антонович.
А потом – равнодушно, вскользь:
- До свидания, Гоша.
- До свидания… - просипел Зорькин, не поднимая головы.

…Как же он страдал. Но и наслаждался при этом. Как она произнесла это: «Николай Антонович» - умереть можно. Стоит только закрыть глаза и представить: это ему она говорит. К нему обращается. На него смотрит с ласковым призывом…
- Коль. Колян. Ко-ля. Ты чего?
Зорькин поднял голову как во сне (Вики уже не было). Горестно пробормотал:
- Она и вправду в тебя влюбилась. Она надеется. Будет страдать.
- Ох… - Грановский покачал головой. – Колька, так ведь это ее разыгравшиеся фантазии. Я ей авансов и обещаний не раздавал, ни на какой интим не намекал – всего лишь был любезен. К тому же я уверен – никакая это не влюбленность, а желание захомутать богатенького Буратино. Колян, ну ты что – не видишь ее, что ли?
- Вижу, - обреченно пробормотал Николай. – И пропадаю. Но я ноль для нее. «Помощник Гоша» хренов… Всё, всё! – ожесточенно приказал он тут же самому себе. – Хватит об этом. Давай слушать запись.
- Давай.
И Георгий нажал на кнопку.

* * *

…Катя задремала часов в пять вечера – сказалось раннее пробуждение. После отбытия родителей и Кольки пообедала, почитала, и как-то сама по себе склонилась голова на подушку, заволокло туманом сознание.
Тут, в санатории, ей не снились сны – ни хорошие, ни плохие. Наверное, здесь боролись со сновидениями пациентов медикаментозными способами – чтобы не тревожили, не дразнили воспоминания, не нарушали драгоценный покой.
…И вдруг привиделось что-то в дреме – очень яркое и радужное, какая-то лестница длинная, вроде пожарной, и шары надувные разноцветные вдоль нее летят – поднимаются вверх. Так красиво. И засмеялся кто-то, и произнес: «Кать, смотри, как здорово». – «Ага», - согласилась она. А потом белки по этой лестнице поскакали из соседнего леса – быстро так, проворно. И снова захихикал кто-то, зашептал заговорщически: «Кать, Кать, гляди…»
И опять:
- Ка-тя!
«Я вижу, вижу», - будто бы ответила она, любуясь движущейся картинкой: шары и белки, белки и шары, веселое мельтешение…
- Да Катя же!

Голос, слишком реальный для того, чтобы быть сном, надорвал тоненькую оболочку дремы. Катя открыла глаза, присела. И обомлела.
В ее окно на третьем этаже с приоткрытой фрамугой заглядывала Валерия Изотова в куртке с меховым воротником и лихой кепке набекрень. Одной рукой она держалась за пожарную лестницу, другую подняла в приветственном жесте. На спине у Леры висел довольно объемный спортивный рюкзачок.
- Катя, ну я это, я, не призрак! Открывай скорей, пока меня не засекли! – нетерпеливо потребовала она. Глаза ее сверкали…

19

- Здрасьте… - выдавил после очередной небольшой паузы Роман.
Глупо это, конечно, прозвучало. Но надо же было с чего-то начинать. Правда, на развитие речи Малиновского не хватило. Он таращился на леди в обворожительном пончо и с распущенными волосами и отказывался что-либо понимать. Кто это? Что всё это значит?.. Может, он заснул в баре «У Севы», перекачавшись виски, и ему снится такая фантасмагория? Всё это сон – с самого начала. С его появления в Зималетто, где Жданов хохотал с теми двумя субчиками. Разумеется, это сон! Ну не мог же он наяву, в здравом уме лезть по пожарной лестнице к Пушкаревой, чтобы извиниться перед ней за инструкцию! К тому же никакой Пушкаревой тут и рядом не стояло, а были две дамы, одна из которых - модель Валерия Изотова, а вторая не понять кто. И он – в нелепой позе, вцепившись в перекладину – торчит перед ними, как последний идиот. Хоть бы разбудил его поскорее бармен!
…А может, просто отпустить руки и полететь камнем вниз? Ведь это же сон, с ним ничего не случится…
- Роман Дмитрич?.. – тихо произнесла леди в пончо голосом Кати Пушкаревой. Лицо у нее было каким-то полуобморочным.
Малиновский потряс головой. Не помогло. Не проснулся. И видения не исчезали.
- Собственной персоной, - невозмутимо подтвердило второе видение, в образе Валерии Изотовой. – Белка с шариком из твоего сна, Кать. Любопытно, как этого Карлсона сюда занесло, а главное – с какой целью. А, Ромочка? Не хочешь объяснить?

Какое объяснить. Романа окончательно парализовало. Полный коллапс.
- Язык проглотил, - констатировала Лера. – Кать, может, закроем фрамугу, да и дело с концом? Нехай висит тут хоть до утра, фонарь полуночный. Когда рассветет, снимут при помощи крана.
- Роман Дмитрич, как вы тут оказались? – видение в пончо приблизилось. – Что это за цирк?
…И в эту секунду откуда-то снизу донеслось:
- Ром, ну что? Чего ты там застыл?
Валерия сориентировалась мгновенно, поскольку узнала голос.
- Спускайся вниз, парламентер хренов, - процедила она сквозь зубы Малиновскому и с грохотом захлопнула окно. – Катя, там Жданов. Черт, я эту фамилию назвала. С меня штраф – пятьдесят рублей.

…У Кати и самой всё в порядке было со слухом. Бледная, дрожащая, она осела на ковер – закружилась голова.
- Кать, Кать! – Изотова кинулась к ней, помогла встать. – Ну, ты что?..
- Как… он… узнал…
- Да мало ли! Родителей твоих расколол или этого… друга твоего!
- Они… не… могли…
- Катя, да прекрати ты так трястись! Какая разница – как узнал! Главное – никто его сюда не пустит! Тут охрана – ого-го, колония строгого режима отдыхает!
- Зачем… он… пришел…
- Кать, ты всеми его капиталами владеешь. Не понимаешь? Тебе с ним общаться надо теперь только через адвокатов! И увольняться одна не ходи. Эти ребята на всё способны ради денег! Разве ты в этом на своем горьком опыте не убедилась?!

…В стекло снова затарабанили.
- Убью, - пообещала Валерия и устремилась к окну. Рванула на себя фрамугу и выпалила:
- Ромочка, последнее предупреждение – и я зову охранников, так и передай своему дружку! Мы промышленных альпинистов не вызывали – ясно? Тут санаторий, а не филиал компании Зималетто! Здесь много нервных и неадекватных пациентов, и я в их числе! Сброшу тебя сейчас отсюда легким движением руки – и мне ничего за это не будет, признают невменяемой! Так что лучше спускайся сам, по-хорошему! Ножками!
…Малиновский к этому моменту пришел наконец в себя и был очень зол – оттого, что перед его лицом так бесцеремонно захлопнули окно, и от осознания факта, что никакой это не кошмарный сон, а кошмарная явь. Поэтому в долгу он не остался:
- Лерочка, несравненная, прежде чем ты скинешь меня отсюда, я скажу пару слов вот этой очаровательной леди, чем-то отдаленно напоминающей Катю Пушкареву! Катенька, ваше отсутствие на рабочем месте явно пошло вам на пользу! Чего не скажешь о вашем шефе! И если бы вы не прятались от него, а сразу дали бы в рыло и вежливо объяснили – за что, то эта дурацкая история, которая яйца выеденного не стоит… давным-давно бы закончилась, а не разрослась до такого кошмарища! Если кто-то свыше решил наказать меня за мой план и мою инструкцию, то я его поздравляю – ему удалось! На все сто процентов! Даже на двести! Вишу тут, как полудурок, и песенку вам пою! Про Андрюшину любовь! Я эту песенку уже наизусть выучил, я ее каждый день теперь вынужден слушать! По нескольку раз! Я подсунул последнюю открытку! Я! Андрюша об этом и понятия не имел! Я от него потом по загривку за это получил! Он, знаете, как-то не оценил моих опусов! В мусорный бак выкинул – с размаху! Чуйства у него к вам серьезные – вот какая беда в моей жизни приключилась! Весь мой план насмарку! Палыч, гад, забыл меня о своих чуйствах предупредить – вот и вышла котовасия! А если вы думаете, что я вам лапшу на уши вешаю по указке Андрюши с целью получить-таки поддельный отчет – то не беспокойтесь, отчета не понадобится! Мы с Палычем теперь только правду глаголим! Вернее – он глаголит и мне велит! А я вот такой слабохарактерный – ведусь за этим деспотом! Всю жизнь он со мной в королевские фанты играет! Припоминаете?... «Никто никаких фантов не выбирает, никто никаких желаний не назначает – как король скажет, так всё и будет!» Не верите мне – спросите у вашего драгоценного Зорькина, он там тоже, внизу, кутеляется! Или у другого Зорькина, который не Зорькин, а артист-приколист! К ним у вас, надеюсь, доверие осталось! Я всё сказал! Дикси!

…Катя как сомнамбула подошла к окну близко-близко. Смотрела в темноту большущими растерянными, непонимающими, близорукими глазами без очков. Туманно как всё. В бледном свете фонаря – Андрей. И Колька. И еще кто-то - высокого роста. Лицо разглядеть трудно, но чудится что-то знакомое…
- Нет, я не всё еще сказал, - вздохнув и значительно сбавив тон, Роман отвел взгляд. – Это… Катя… Эээ… Простите меня за инструкцию. А я вас – за то, что вы в нее заглянули. И будем квиты. А?.. Признаю – в моем литературном творчестве есть нездоровая тяга к гиперболам. К преувеличениям, понимаете?.. Сатира у меня такая… едкая. А на самом-то деле я так не думаю. Это ж литература! Сочинительство. Полет этой, как ее… фантазии. Ну, маленько извращенная она у меня оказалась. Хорошо – не маленько, очень извращенная. Между прочим, и Сартра многие не признают, и Камю…
…Катя не слышала ничего. Ничегошеньки. Голова полыхала. Сердце колотило о грудную клетку, словно умоляло выпустить его наружу. Куда-то разом исчезли все звуки. Вернее, они звучали, но без всякого их смыслового наполнения, не доходили до сознания.
…Малиновский продолжал что-то монотонно бубнить.
…Андрей что-то кричал ему снизу – требовал, чтобы спускался?..
…Лера спрашивала о чем-то. О чем?..

- Катя! Да Катя же! Очнись! – Изотовой всё же удалось сломать ее ступор путем неслабого встряхивания за плечи и громкого голоса прямо в ухо. – Кресло к двери сама придвинешь?
- К… кресло? Какое… кресло?.. – прошептала она.
- Вот это, желтое, - деловито пояснила Валерия, натягивая на себя куртку. – Чтоб не ворвался сюда никто. Ну, или Андрей придвинет.
- А… Андрей?
- Ты еще спроси меня – какой Андрей, - хмыкнула Лера, засунув в карманы по яблоку и горсть конфет из коробки. – Макаревич, конечно, какой же еще!.. Я не хочу опять на штраф нарываться.
- Ты… что задумала? Ты… зачем куртку надела?..
- Так холодно на улице без куртки-то! – терпеливо, как неразумному дитю, объяснила Изотова, забрала со стола бутылку коньяка и протянула ее всё еще висящему за окном Роману. – Держи, литератор. Смотри не разбей! И спускайся. Да поживее, а то схлопочешь моим каблуком по лбу – я полезу за тобой!
- Понял! – страшно обрадовался бутылке Малиновский, взял ее осторожно, как хрупкую драгоценность, и начал осуществлять виртуозный спуск повышенной категории сложности – ведь свободной теперь была только одна рука.
Валерия взобралась на подоконник.
- Лера, зачем? – пролепетала Катя.
- Кать… - Изотова вздохнула. – Никогда не задавай вопроса, ответа на который не требуется. Всё ясно как Божий день. Белки и шарики, время чудес. Пока, - и подмигнула.
Катя хотела ей сказать… обязательно что-то сказать… но перехватило дыхание. Секунда – и Лерочка уже на лестнице. Махнула рукой. Улыбнулась. Исчезла…

* * *

- Во я добытчик! – похвастался Роман, очутившись на земле. – Добыл коньяк и женщину. Жизнь налаживается!
- Привет, мальчики! – Валерия спрыгнула с последней ступеньки. – Андрюша, путь свободен! И не смотри на меня так, ага? Привидение я! Самый обыкновенный призрак. Бывает. Уж такой нынче вечер.
- Лера?..
- Химера я, а не Лера! – отрезала она. – Твое кошмарное сновидение. Вперед, везунчик!
- Шагай, Палыч, шагай, - подхватил Малиновский. – Эта лестница с сюрпризами, я уже понял. Никогда не знаешь, кого застанешь там, наверху. Я вот Лерочку надыбал, ты, может, - Аллу Пугачеву… Или, там, Кондолизу Райс… Анну Семенович… Это уж как повезет…
…Но Жданов уже ничего не слышал и ничему не удивлялся. Он уже был в пути.

- Валерия, - представилась непринужденно Изотова, протянув руку Грановскому.
- Георгий.
- Боже, какой мужчина! – Лерочка оставалась верна собственной прямоте и открытости. – Такой мужчина по определению не может быть свободен, так что строить глазки бесполезно. Не люблю бессмысленных действий, когда шансов изначально – ноль целых, ноль десятых. А вы Коля, да? Катин друг?
- Николай Зорькин. Очень приятно…
- А у вас несчастная любовь, - сходу определила Валерия. – Не переживайте, жизнь – она полосатая, всё наладится!
- Несравненная, зато я свободен во всех смыслах этого слова, - вмешался Роман. – Честно-честно!
- Кто бы сомневался, - Изотова окинула его скептическим взглядом. – Только почему-то мне кажется, что предложения руки и сердца мне от тебя до пенсии не дождаться. Впрочем, не больно-то и хотелось. Ладно, парни, пошли к охраннику в его сторожку коньяк пить. Это дружок мой, он не прогонит.
- Прекрасная идея! – воодушевился Малиновский. – Между прочим, Лерочка, у нас с тобой много общего, и в желаниях мы совпадаем, так что…
- Ром, не старайся, павлиньи песни только насмешат мои каблуки. Пойдем уже…

* * *

…Оставшись одна, Катя расплакалась. Безмолвно, беззвучно, изумляясь, что от черной застывшей лавы еще что-то осталось внутри, хотя натекло за эти дни целое море, даже океан. Тихий. Солено-горький. А теперь – сладкий до головокружения. И когда спустя несколько минут на лестнице появился Жданов в распахнутом пальто, взъерошенный, с горящими глазами, она всё еще плакала, стоя у окна. Такую, плачущую, он и утопил сразу в своих объятиях. Большой, колючий, пахнущий весенним снегом… даже дождем, а не снегом. Странно. Откуда же дождь – в феврале?..
…Бывает такое в природе – предчувствие дождя. Предчувствие весны, тепла, солнца, косяков птиц, разрезающих крыльями небо. Они возвращаются к родным берегам – всякий раз. Неизменно. Незыблемо. Всегда находят своё, обетованное.

- Я нашел тебя.
- Не целуй так, я умру…
- Не могу.
- Ты пытал Кольку?
- Нет. Он – меня.
- Не понимаю.
- Потом объясню. Дай надышаться.
- Андрей… Кто там, с Колькой?.. Высокий. Я его вроде знаю…
- Знаешь, знаешь. Это Колька номер два. Усовершенствованный вариант.
- Ты меня дурачишь?
- Нет. Я тебя люблю. Дурочка ты моя. А я – полный кретин. Простишь?
- Уже. Только ничегошеньки не понимаю.
- Да и я мало что понимаю. На тебе всё такое бежевое и шоколадное, восхитительное. Ты не прячешь глаз и волос. Я, конечно, тебя узнал, но в первую секунду испугался, что подмена. Пока не обнял. А еще тут была некая особа…
- Да. Лера. Она хорошая.
- Она тебе нравится?..
- Ты меня к ней ревнуешь? Ты – меня – к ней?.. Забавно…
- Кать… Чертовщина какая-то. Перевернутый мир…
- Я люблю тебя, Андрей… Какая я глупая. Я же знала…
- Что знала?..
- То есть чувствовала…
- Что? Ну, что?..

…Что НЕВОЗМОЖНО ТАК ПРИТВОРЯТЬСЯ – могла бы ответить Катя. Но не стала. И так слишком много слов для таких минут. Только стоять бы вот так, плавиться в его руках, вдыхая едва уловимый аромат весеннего слепого дождя. Того самого – бриллиантового. Которого не бывает – в феврале. Всего лишь его предчувствия.
…А еще через несколько мгновений поцелуев, объятий и переплетения горячих дыханий стал крайне актуален и насущен совет Валерии. Насчет кресла…

* * *

В обители охранника Олега царило веселье – четверо мужчин и одна девушка пили за любовь.
- Слушайте, мужики, забирайте-ка свои деньги обратно, - заявил расчувствовавшийся страж порядка. – А то я премерзко себя чувствую. Такая романтическая история…
- Не получится забрать, - усмехнулся Грановский. – Мы ж не считали, кто сколько выложил. И как теперь разбираться?
- Поровну поделите, коли так, - предложил охранник.
- Гусары назад денег не берут! – гордо сообщил Роман. – Не парься, приятель, купи подарок своей девушке. От нас. Мы нынче щедрые – угощаем. Че мы, сильно бедно живем - мало кому должны, что ли?
- Да не могу я эти бабки себе забрать, - заартачился Олег. - Нашло что-то, растерялся… а теперь понял, что не могу!
- Мальчики, я с вас фигею, - захихикала Изотова. – Не нужны вам деньги – отдайте их мне, я комплексами не изуродована. Я без работы, мне жить на что-то надо, когда распрощаюсь с этим «Седьмым», чтоб ему пусто было, «небом». Я не иждивенка никакая, но в модельном мире такая конкуренция… Вот и маюсь, после того как кое-кто, не будем называть имен, выкинул меня из Зималетто.
- Кто ж виноват, что ты не вовремя накачалась алкоголем, драгоценная, и чуть не сорвала показ, - нежно поддел ее Малиновский. – Но похлопотать перед Милко могу. Пока я еще вице-президент в этой компании, а счастливый влюбленный – ее президент… Кстати, о счастливом влюбленном. Не пора ли ему звякнуть? Он меня сюда привез, а увозить кто будет? Сколько прошло – сорок минут?.. Час?.. Вполне достаточно для объяснений.
- Ну, это смотря как объясняться, - усмехнулась Валерия.
- Кому не избежать объяснений, так это мне, - вздохнул Зорькин. – И с Катей. И с родителями ее. Если узнают, что я вас сюда приволок… кранты мне тогда.
- Не дрейфь, Коля, прорвемся, - подбодрил его Георгий. – Все участники этой истории в связке, значит, и отдуваться всем вместе.
- Я пас, - решительно заявил Роман. – Я свою миссию выполнил, можно сказать – подвиг совершил, по пожарке лазил, шеей рисковал, меня вообще оттуда столкнуть собирались! Катенькиных родителей мне только не хватало.
- А куда ты денешься, Ромочка? – захихикала Лера. – Шафером-то на свадьбе у Жданова наверняка ты будешь, знакомства с родителями невесты тебе по-любому не избежать… Кстати, чтоб башку не ломать, - вот эти деньги на презент к свадьбе и пойдут! И всё по-честному.
- А ты не рано ли о свадьбе заговорила? – пробурчал Малиновский.
- Ох, не рано, - вздохнула она. – Я Андрюшины глаза видела бешеные. Пропал парень. Кто бы мог подумать. А вообще… Катька классная. Повезло ему, негодяю.

Роман вытаращил глаза и забыл опрокинуть в себя очередную порцию коньяка.
- Чего-чего? Лерочка, дорогая, ты что… с Пушкаревой подружиться успела?.. Ты – с Пушкаревой?!
- Закрой рот, - фыркнула она. – Я сама в шоке. Хотела бы дружить, да. Только, наверное, всё закончится. Когда вернется на свои места. Кто я, и кто она… И потом… Ну, ты ведь знаешь. Насчет меня и Жданова. Ей неприятно будет меня видеть, наверно… Ой, всё, не будем о грустном, - с присущим ей оптимизмом Лерочка встряхнула головой и лихо отправила в глотку грамм пятьдесят. – Давайте споем что-нибудь эдакое! Соответствующее обстоятельствам! У кого слух хороший?
- У него, - Николай ткнул пальцем в Грановского. – И голос классный!
- А у меня тут гитара есть, - оживился Олег. – Я учусь помаленьку, аккорды разбираю…
- Запевай, красавчик! – безапелляционно велела Георгию Изотова. – А мы подхватим!
- Погоди, - остановил его Малиновский, доставая из кармана мобильник. – Щас, щас…

* * *

- Мы сошли с ума… Это же санаторий… Там, за дверями… люди ходят…
- Да нет там никого, Кать… Никого и ничего… не существует…
…Слова – через паузы, поскольку не восстановились еще дыхания.
…Далекие блики от фонарей – бледный, размытый, дрожащий свет.
…Мягкая велюровая обивка вновь не расстеленного дивана, пледик – один на двоих. Всё кажется таким невесомым. Как будто это перины-облака.
…Шепот двух заговорщиков – хмельных, раскаленных, переполненных нежностью.
- А если… дежурный врач…
- Его не пустит кресло.
- Вызовет санитаров, те снесут дверь…
- Мы скажем им: «Здравствуйте. Не пошли бы вы к черту, любезные?».
- Тебе смешно… - Катя и сама тихонько смеется, прижимаясь к его горячему плечу влажной щекой. – Нас сочтут за полных психов, наденут смирительные рубашки…
- О, я согласен. Одну на двоих – можно?..
- Позвонят моим родителям… Они примчатся среди ночи…
- Мы и им скажем «Здравствуйте». Мы же вежливые люди, Кать. Цивилизованные…
- Ох… От такой цивилизованности папе… плохо с сердцем станет…
- Папе станет хорошо с сердцем. Я волшебные слова знаю.
- Ну-ка, ну-ка, какие?..

Андрей не успел ответить – заверещал его мобильник. Откуда-то снизу, с пола. Ну, правильно. Пиджак-то там, на ковре.
- Кать… ну не напрягайся так. Едва ли это Кира. Мы расстались. Она сама всё поняла. И вообще, мне наплевать, кто это, не собираюсь я отвечать.
- Ответь. Может, что-то важное…
- Важное – здесь, со мной. Я это важное в объятиях держу.
- Какой настойчивый. Звонит и звонит…
- Вырублю сейчас телефон, и всё! – Жданов нагнулся, дотянулся до пиджака, выудил аппарат и глянул на экранчик. – Это Ромка. Похоже, честнАя компания перемерзла там, на свежем воздухе, в ожидании.
- Ой! – Катя аж подскочила. – Как неудобно получилось. Ответь!
Вздохнув, Андрей нажал на кнопку и поднес аппарат к уху.
- По проселочной дороге шел я молча! – донесся оттуда проникновенный баритон, переборы гитарных струн, чье-то хихиканье, звон стаканов. – И была она пуста и длинна! Только грянули гармошки что есть мочи, и руками развела тишина!
Давясь от смеха, Жданов притянул к себе Катину голову, прислонил ее к мобильнику, чтобы и ей было слышно, и уже целый хор голосов по ту сторону грохотнул самозабвенно:
- А эта свадьба, свадьба, свадьба пела и плясала! И крылья эту свадьбу вдаль несли! Широкой этой свадьбе было места мало, и неба было мало и земли!
…Катя и Андрей смеялись, а Малиновский кричал в трубку, стараясь переорать «ансамбль»:
- «Седьмое небо», прием! Прием! С вами говорит бренная земля!.. Как ситуацию разруливать будем, а?..

20

…Сон был счастливым, ярким, дурашливым. Он повторялся уже в который раз, только оброс новыми оттенками – лестница уходила прямо в синее небо, белки никуда не неслись, а сосредоточенно играли на маленьких свирелях, рассевшись по перекладинам. Похоже на цирковое выступление на какой-то открытой площадке, где много зрителей, хохочущих, пускающих мыльные пузыри из трубочек. А пузыри-то надувались здоровенные, с баскетбольный мяч, переливающиеся всеми оттенками радуги. Они поднимались к небесам и не лопались – плыли, как облака…
Так бы и спала Катя, не просыпалась, растворившись в веселом, безмятежном сновидении, если б не отчетливый голос: «Сегодня суббота».
…Кто это произнес? Вон тот дирижер оркестра с серебристой палочкой в руке?.. Одна из белок на лестнице, прервавшая свою мелодию?.. Кто-то из зрителей, выпустив очередной радужный пузырь?.. Или это сказало Катино сознание на границе сна и бодрствования?..
Сегодня суббота.
Катя разлепила ресницы, села на постели, испуганно глянула в окно. Темно. Рано еще. Слава богу…
- Кать, что? – Андрей потянул ее на себя, теплый, сонный, очевидно разбуженный ее подскоком.
- Сегодня суббота, - вздохнув, шепнула она, прижавшись к нему.
- Я в курсе, - он улыбнулся, правда не без грусти, нашел ее ладошку, поцеловал.
- Ехать скоро…
- Да куда же – в такую рань?
- Лучше раньше, чем позже.
- Кать… Коля же контролирует ситуацию. Он позвонит тебе заранее, как договорились. Мы успеем. И вообще… неправильно всё это.
- Ты уже говорил.
- И еще сто раз повторю. Не-пра-виль-но. Баба-яга против.
- Это ты-то Баба-яга?.. – Катя попыталась перевести разговор на шутливые рельсы, но не вышло - Жданов приподнялся на локте и серьезно и ласково спросил:
- Кать, неужели эти четыре дня не убедили тебя в том, что прятаться нам и что-то оттягивать бессмысленно?..

…Эти четыре дня. Четыре маленькие вечности, они же – миги, проведенные здесь, в квартире Андрея, после бегства из «Седьмого неба».
Да-да, именно бегства. Послушная мамина-папина дочка сбежала из санатория в тот самый вечер, через ту самую лестницу. Невероятно, но факт.
Воспоминания о тех минутах (часах?) лихорадочные, сумбурные и обжигающие, и вроде должно быть стыдно, обязательно стыдно… ан нет, в который раз розовеют щеки и пробивает на смех. И зафиксировалось всё в сознании как-то обрывочно, фрагментами, будто не с ней это, будто это кино, демонстрируемый кем-то на стене или потолке диафильм. Цепь событий – покадровая. И реплики персонажей – как в пьесах. Слева – КТО говорит, справа – ЧТО говорит.

Малиновский (перекрикивая нестройный ансамбль и гитарное сопровождение). Как ситуацию будем разруливать, а?..
Жданов (в трубку). Я покидаю эту стерильную обитель немедленно и увожу с собой вот эту девушку. Даже если она будет активно сопротивляться.
Катя (испуганно). Я буду сопротивляться. Я не могу! Если я исчезну, моим родителям позвонят… нажалуются… потребуют штраф… как было с Лерой. Я не могу!
Валерия (вырывая трубку у Романа). Катя! Какое, на хрен, «как с Лерой»?.. Будет так, как с Катей! Немедленно одевайся, и к лестнице – оба! Спускайтесь!
Жданов (хладнокровно передавая мобильник Катерине). Это тебя. Тебе советую одеться и убираться отсюда подобру-поздорову. Дельный совет.
Катя (красная как рак, в трубку). Лерочка! Ну, ты что! Ты не понимаешь? У папы – сердце! У мамы – давление! Как я могу вот так исчезнуть?..
Изотова (сурово). Легко! Я тебя прикрою!
Катя. Перестань. Мы что – на поле боя?
Изотова. А ты как думала? У верблюда два горба, потому что жизнь – борьба! Никто не посмеет звонить тебе домой. Второй раз этот номер у них не пройдет!
Катя. Но в субботу родители всё равно приедут меня навестить…
Изотова. До субботы четыре дня. Вполне достаточно времени, чтобы решить что-то по существу. Ты что, под капельницей эти дни провести собираешься?!
Зорькин (вырывая трубку у Леры). Пушкарева, я к вам домой сегодня приду ужинать. И подсмотрю в записной книжке телефон этого… ну, друга дядь Валеры. У которого сын всей этой частной лавочкой владеет.
Катя (с ужасом). Зачем?..
Зорькин. А че он, не человек, что ли? Не поймет?.. Персонал будет нем как могила! И давайте уже по домам, а? Я устал. Я есть хочу!
Жданов (забирая телефон у Кати). Где там Малиновский?.. Надеюсь, он уже понял, что домой его везет Георгий, а не я?..
Катя (смеясь). Георгий! Ну, точно. Георгий Грановский с нашего курса, вот кто это. Хороший парень.
Жданов (забыв про мобильник, в который что-то бубнил ему Ромка). Он тебе нравится?
Катя. О господи. Глупый ты…

…А потом были спешные сборы, ледяные перекладины лестницы, свежий ветер в лицо, полное безрассудство. И только одна крохотная, жалкая мыслишка: «Это не про меня, это не я, это не со мной…»
…Четыре дня. Катя приняла решение по истечении их вернуться в «Седьмое небо» в субботу, в день, когда приедут родители, как будто «так и было». Честно отбыть в санатории оставшуюся оплаченную неделю. И только потом, возвратившись окончательно домой, что-то решать. Медленно. Осторожно. Постепенно. Папино сердце, мамино давление. И всё такое прочее.
…Андрей сердился. Он был воспламенен, одержим желанием немедленно избавиться от последних осколков лжи, всё еще хрустящих под их ногами.

- Кать… Я всё рассказал отцу. Насчет положения дел в Зималетто.
- О господи. Почему ты не взял меня с собой на эту встречу?.. Я ведь тоже… виновата.
- А ты на больничном. Имеешь право. По Трудовому кодексу.
- Всё очень плохо, да?
- А вот и нет. Не считая первой за пятнадцать лет выкуренной отцом сигареты, он держался мужественно. Даже антикризисный план прочел. А еще сказал, что никаких перевыборов руководства сейчас не будет – не до этого. Работать надо.
- То есть… ты остаешься президентом?
- Мне дан шанс всё исправить. Знаешь почему? Потому что я не стал скрывать правду. Это слова отца – не мои. Дословно: «Если б ты попытался меня обмануть, возврата бы не было».
- Слава богу.
- А к чему это я – не догадываешься?
- Андрей… ты наших пап не сравнивай. Они разные. По темпераменту.
- Ну и замечательно, что разные. Папы разные нужны, папы разные важны. И взрывной темперамент Валерия Сергеевича не означает автоматически, что он не воспримет происходящее как факт. С которым ничего не поделаешь. Вот не нравится мне месяц февраль. Категорически. И что, он от этого не наступит?
- Так я же хочу… чтобы ты папе нравился… - Катя лезла к нему, рассерженному, огорченному, обниматься, терлась щекой о колючую щеку, ластилась, как котенок. – Чтобы он привык… постепенно… Он сейчас… зол на тебя ужасно… Ты станешь бывать у нас… Всё чаще и чаще… Придет весна… и…
- Ка-тя, - несмотря на головокружительные ласки, Жданов не сдавался. – Ты что со мной делаешь, а? Какое «постепенно»? Какая такая весна придет?.. Нам уже «Свадьбу, свадьбу» пропели, а мы… будем ходить дружить?! В кино, в театр?.. Прощальный поцелуй у подъезда?..
- Ну, почему бы нет, почему?.. Это же недолго будет…

«Всё и немедленно» - девиз Андрея.
«Подождать, чтобы всем было хорошо» - девиз Кати.
Оба стояли на своем. И это единственное, что омрачало эти четыре дня.
Эти волшебные четыре дня.
Хотя какое там «омрачало».
Тень, облачко – среди сияния и восторга.
…Утром подмораживало, днем теплело и капало, ночью – серебряные блики фонарей. Как это здорово – открывать глаза с ощущением полета. И радуги – во всё небо.
…Жданов основную работу по максимуму брал домой, они делали ее вместе, расположившись с ноутбуком и папками с бумагами прямо на ковре.
- «Макротекстиль» здесь?
- Нет, «Макротекстиль» тут.
- А это что такое?
- Это «Техноколор». «Ай Ти» - зеленая папка.
- На которой мое яблоко лежит?
- Вообще-то это мое яблоко.
- Здрасьте! Ты свое уже схрумкала.
- Да? И где, в таком случае, огрызок?
- Схрумкала с огрызком!
- Я так не умею. Я брала только виноградины!
- Тут же три грозди было!
- Не три, а две. Маленькие…
- Три, и большие. Мне нравится твой аппетит…
- Вот как не стыдно, а? Ладно, ешь яблоко, бессовестный. Которое мое!
- Нет уж, ты ешь яблоко, дорогая. Которое мое.
- Может, будем кусать по очереди?
- Давай.
- Ну ничего себе откусил!
- Ну так. Большому короблю, как известно… М-м-м… кисло-сладкое. Мое любимое.
- Дай сюда!
- На, возьми, - рука вытянута на максимальное расстояние.
- Я же тоже хочу! – Катя тянется к яблоку, теряет равновесие и попадает в объятия Андрея. Поцелуй с яблочным ароматом...
- Что… это… подо мной?..
- «Макротекстиль»…
- Похоже, «Техноколор». Папка с кнопкой...
- Да какая разница…

…Когда Жданов отлучался, Катя бродила по квартире, с робкой радостью прикасалась к вещам. Вытирала пыль тряпочкой. Открывала шкаф, гладила ладонью рукава пиджаков Андрея. Взялась как-то чистить ложки на кухне зубным порошком. Увлеклась, вошла в азарт, напевала что-то, сидя на табуретке по-турецки. Такой ее и застал Жданов.
- Кать… Ты чего делаешь?..
- Ложки чищу, - она смутилась, даже испугалась. – Нельзя?..
- Да почему… - изумленно пробормотал Андрей. – Только… зачем зубным порошком-то?..
- Мама всегда так делает, - Катя совсем сникла, решив, что позволила себе вопиющее самоуправство. – Порошком… лучше всего. Лучше всяких там специальных средств… - говоря всё это, она торопливо сгребала ложки в тазик, чтобы ополоснуть. – Зря я, конечно, прости…
Жданов захохотал. Хохоча, схватил ее в охапку (ложки посыпались на пол).
- Ох, господи, да что ж за дурочка такая мне досталась, а? Ну чего ты запаниковала-то сразу, заизвинялась? Да делай ты что хочешь, хоть всю мебель на кусочки разбери. Это же всё твое…
- Ну, пусти… - смеясь, она поцеловала его в щеку. – Мне ополоснуть надо.
- Придется с этим погодить. Ты не учла, что я просто схожу с ума от женщин, чистящих ложки зубным порошком…

…Четыре дня. Таких бесконечно долгих. Таких немилосердно коротких.
И вот – суббота.
- Андрей, давай всё-таки собираться потихоньку. Коля может позвонить в любой момент. Надо обязательно успеть в санаторий раньше родителей.
Жданов не ответил. Молчанием он протестовал против данной затеи. Отвергал ее всем своим существом. Расстаться… вот СЕЙЧАС… пусть всего на несколько дней… и потом играть в «постепенность»… НЕТ!
Но что делать с этой упрямицей?.. Которая уже поднялась, застегивает кофточку, поглядывает виновато, ласково, но настроена всё так же решительно.
- Кать. Может, всё-таки…
- Андрей. Я прошу тебя. Мне самой очень тяжело. Но я знаю своего отца. Поверь – по-другому нельзя.

…Зазвонил телефон. Жданов снял трубку.
- Это я, - сообщил Зорькин бодрым голосом. – Ну как вы там? Собрались уже?
- Нет еще, - мрачно ответил Андрей. – И вообще, мы передумали. Мы остаемся. Привет «Седьмому небу» от нашего седьмого неба. Ну и родителям, разумеется.
- Перестань! – Катя выхватила у него трубку. – Коля, он шутит. Ну, как там у вас обстановка?
- Докладываю. Дядя Валера и тетя Лена прибудут в санаторий к одиннадцати часам утра.
- Это точно?
- Абсолютно точно.
- Если что-то изменится – позвони на мобильный Андрея, ладно?
- Окей.
- Ты-то приедешь с ними?
- Ну а как же, - он кашлянул. - Кто же будет восторгаться твоим посвежевшим лицом? Восклицать, какие чудодейственные в этом заведении процедуры – меняют человека до неузнаваемости?..
- Коля, не паясничай. Пока, - Катя положила трубку, подавила вздох. – Андрей, надо ехать сейчас. Тогда мы успеем к десяти. Родители приедут в одиннадцать.
Жданов демонстративно накрылся одеялом с головой. У Кати дрогнули губы. Зачем он так? Как будто легко ей далось это решение. Что же делать, если она не способна вот таким обухом ударить отца по голове?..
- Ладно, - грустно сказала она. – Доберусь автобусом.
- Да сейчас я, сейчас… - раздался из-под одеяла мученический голос.

…По дороге в «Седьмое небо» оба подавленно молчали. Катя одновременно чувствовала свою вину перед Андреем и обиду на него – за то, что он отказывался ее понимать. За то, что не произносил ни слова, даже не глядел в ее сторону. Четыре дня рая, и – длинная дорога, почерневший под деревцами снег, тишина, печаль, ветви деревьев, покачивающиеся под напором февральского ветра.
Ну вот. Приехали. Жданов заглушил мотор у проходной.
- Я люблю тебя, - прошептала Катя, стараясь не расплакаться.
- Я люблю тебя, - эхом ответил он.
Глянули на часы синхронно.
- Без трех десять.
- У меня без двух.
- Не суть важно. Ну… я пойду? Вечером позвоню тебе. Из автомата.
- Хорошо.
…Что, он даже не поцелует ее? Не прикоснется?..
- Я пойду, - потерянно повторила Катя, всё еще медля, всё еще на что-то надеясь.
- Пока.
…Не плакать, не плакать. Открыла дверцу, выбралась как сомнамбула из машины, поплелась к дверям проходной. Как больно…
Андрей выскочил из джипа буквально через пару мгновений, нагнал ее, развернул к себе лицом, прижал с силой.
…Целовались одержимо, задыхаясь, бормоча какие-то слова, смысл которых не доходил или отсутствовал вовсе. Пространство крутилось вокруг них в бешеном хороводе. Как сроднились, как спаялись они, оказывается. За четыре дня-вечности-мига. Нет. Гораздо раньше…
- Моя ты, Катька, на веки вечные. Никому не отдам.
- Не отдавай, пожалуйста…

- Ну, я же говорил вам, дядь Валер. Не хухры-мухры это. Самая что ни на есть любовь.
…Что это?.. Кто это произнес?.. Слуховые глюки?..
…Одновременно повернули головы влево, откуда прозвучал голос.
- Ой, мамочки… - в ужасе пробормотала Катя.
Она действительно видела мамочку. И папочку тоже. И Кольку. И машину Пушкаревых. Буквально в трех метрах от них.
- Коля… ты же сказал - в одиннадцать… - вырвалось у Кати непроизвольно.
- Я соврал, - потупившись, вздохнул Колька и почесал нос. – Извини. Иначе ты бы растянула эту бодягу до бесконечности. А мне твоим родителям каждый день в глаза смотреть… В общем, кусок в горло перестал лезть.
- А вы, оказывается, бесчестный человек, Маргадон, - процитировал Андрей «Формулу любви», ощущая ликование в душе и огромную братскую любовь к Николаю Зорькину.
- Конечно, - кивнул тот, подмигнув. – Был бы я честным человеком – столько б народу в Европе полегло. Ужас.
- Не ругай Колю, Катенька, - Елена Александровна промокнула платочком влажные глаза. – Мы ведь с папой чувствовали что-то такое… Насели с расспросами на Николая. Он и дрогнул…
Катя с робким испугом поглядела на отца.
- Пап…
- Что «пап»? – проворчал Валерий Сергеевич. – Ремня бы вам обоим, махинаторы. Ладно. Поехали домой. Потолкуем. Про хухры, про мухры, про любовь и всё такое прочее.

* * *

«Уважаемая Виктория! Вы сделали очень большое дело. Благодаря Вашей помощи на двух счастливых людей в этом мире стало больше. Простите за маскарад. У Вас обязательно всё будет хорошо. Преданный Вам Г.Г.». Эти слова были написаны на обратной стороне визитки с позолоченным тиснением: «Георгий Грановский». Сама визитка была вложена в роскошный букет красных роз, который доставил курьер секретарше президента Зималетто прямо на рабочее место.
Вика держала в руке маленький картонный прямоугольничек с тягостной, унылой безысходностью. Никакой радости она не испытывала. Впрочем, и особой обиды – тоже. Ее яркий мир потух, надежда угасла. Имя Георгий Грановский было пустым звуком – она не знала этого человека. Столько дней и ночей подряд шептала она мысленно, а то и вслух: «Николай Зорькин… Николай Зорькин…», что само это буквосочетание вызывало в ней трепет и мини-фейерверки – в каждой клеточке тела. И вдруг – какой-то Георгий Грановский. Нечто абсолютно чужеродное. Ни душа, ни тело не отзываются. Ее герой, ее принц исчез, канул в небытие. После стольких радужных фантазий, чаяний – такая глобальная, вселенская пустота.

Так рушатся воздушные замки.
Клочкова равнодушно сдвинула букет на край стола, всхлипнула и полезла в сумочку за платком. Хотелось закрыть глаза и никогда их больше не открывать. Пусть наступит Вечная Ночь.
- З-здравствуйте. Г-господин Жданов у себя?
Ну, кто там еще?..
Не глядя на посетителя, явившегося так не вовремя (черт, тушь, наверное, потекла!), Виктория буркнула:
- У себя. Как вас представить?
- Николай Зорькин. Финансовый директор компании «Ника-мода». Я документы принес…
Вздрогнув от мучительного укола в сердце, от такого острого ощущения дежа вю, Вика подняла мокрые ресницы. Перед ней стоял, переминаясь с ноги на ногу, «помощник Гоша». То есть настоящий Николай Зорькин. Ну, конечно же. Какая утонченно-издевательская насмешка судьбы! Этот неказистый заморыш носит имя, которое она повторяла горячими губами как молитву круглыми сутками! Имя ее восхитительного кумира!..
Не в силах сдерживаться, она закрыла ладонями лицо. Плечи ее затряслись от рыданий.
- Вика… послушайте…
Отчаянные всхлипы в ответ.
- Виктория…
- Ну что вам, что?! – почти выкрикнула она, опустив руки. – Сейчас доложу, успокоюсь только! Да где этот чертов платок?! Как сквозь землю провалился!
- Возьмите мой. Он чистый.
Она машинально взяла протянутый ей платок в желто-синюю клеточку. Он пах чем-то домашним. Чистый, да. Наглаженный. Мягкий. Приятный на ощупь.
Промокнув им лицо, Клочкова нажала на кнопку селектора и угрюмо выдавила:
- Андрей Палыч, к вам… - пересилила себя. - …Николай Зорькин.
- Пусть войдет.
- Идите, - буркнула она. – Платок я вам верну. Потом…
- Не надо. Оставьте, пожалуйста, себе.
Она недоверчиво глянула на гостя – ее зацепило и удивило слово «пожалуйста». При чем тут «пожалуйста»?..
- Пожалуйста, - повторил он умоляюще.
…Что это с ним? Что это за взгляд из-под очков?.. Грустный. Даже горестный. Как будто ее, Виктории, истерзанное сердце в них отражается.
- Вика, - произнес Коля тихо, - я хочу, чтоб вы знали. Я вас люблю. Давно. Я знаю, что шансов у меня практически нет. Просто если вам что-то понадобится… что угодно… я сделаю всё, что в моих силах. Вот… визитка моя.
…Еще один картонный прямоугольничек лег на стол. Рядом с прямоугольничком Грановского. Зорькин помедлил еще пару секунд и побрел в кабинет Жданова.

…Ошеломленная Виктория смотрела на две визитки. «Георгий Грановский». «Николай Зорькин».
- Не знаю никакого Георгия Грановского, - пробормотала она задумчиво. И выкинула первую визитку в мусорное ведро. Вторая осталась лежать на столе. Платок в руке был теплым, словно умел самонагреваться. Уютный такой. В желто-синюю клеточку.

* * *

- Лерочка, несравненная, - проникновенно произнес Малиновский в трубку, - у меня для тебя новость. Надеюсь, радостная.
- Ну-ну, - насмешливо откликнулась Изотова. – Слушаю тебя очень внимательно.
- Тебя берут на работу в Зималетто. Я похлопотал перед Милко. Дал ему честное благородное слово, что больше ты его не подведешь. В общем, поручился за тебя и отвечаю теперь головой.
- И не жаль тебе своей головы, Ромочка? – засмеялась Валерия. – Я ведь особа непредсказуемая. Ходячий вулкан.
- Готов рискнуть собственной шкурой. Уж больно вулкан симпатичный.
- В таком случае, спасибо, милый. Новость действительно замечательная.
- Спасибо – и всё? А пообедать вместе?
- Я обедаю с Катей после предсвадебного шопинга, - сообщила Лера. – Она меня к себе домой пригласила!
- У-у-у… - разочарованно протянул Роман. – И что за жизнь у меня пошла. Все меняют беднягу Малиновского на Катю Пушкареву. Мда. Ну, а поужинать?
- Я не ужинаю, дорогой, - пропела Валерия. – Диета, знаешь ли. И на будущее, соловей ты мой курский… Со мной лапшевешание на уши не проходит уже давно. Репертуар у вас, у больших мальчиков, уж больно однообразный, затертый.
- Почему сразу лапшевешание? – обиделся Малиновский. – Может, я получше познакомиться с тобой хочу? Может, мы кармически – близкие люди? Может, в ином измерении мы с тобой – счастливые муж и жена?
- Чего-чего? – развеселилась Изотова. – В каком таком измерении?
- В параллельной реальности, - принялся терпеливо объяснять он. - Существует такая теория, что в мире очень много реальностей, не пересекающихся между собой. В этой, например, я вице-президент крупной компании, а в другой… ну, например актер. И ты – например, актриса. И мы друг друга обожаем. И у нас есть маленький ребенок. Дочка. Сашенькой зовут…
- Ой, не могу, - Лера покатилась от хохота. – Ром, ну ты и фантазер! Допустим, твоя теория имеет место быть, ну и что? Реальности-то параллельные! Не пересекаются!
- Сердца, Лерочка, - вкрадчиво напомнил Роман. – Духовные субстанции. Они-то те же. Во всех реальностях и воплощениях. И там, и сям – мы ищем. Каждый мужчина ищет СВОЮ женщину. Каким бы он ни был. Какими бы путями ни шел. Шерше ля фам. Всё просто.
- Ромочка, столько красивых и умных слов… Неужели только для того, чтобы затащить меня в мотель? – искренне изумилась Изотова.
- Да нет, всего лишь философская беседа, - Малиновский улыбался в трубку, сам того не замечая. – Вроде бы она тебя слегка увлекла. Может, продолжим?.. На свадьбе у Жданова?.. А?.. Я слышал, ты будешь свидетельницей Кати?..
- Ага, - горделиво подтвердила озадаченная Валерия.
- Ну, вот. А я – свидетелем жениха. Неплохое начало. Для ЭТОЙ реальности. Как ты считаешь?..

* * *

Полночь.
Стук в окно.
Привычное уже дело.
Сдерживая смех, Катя приоткрыла фрамугу.
- Андрей, - укоризненно-ласково произнесла она. – Тебе не кажется, что ты явился за невестой рановато? До свадьбы еще долгих десять часов.
- Я только поцеловать, - голосом послушного паренька-пионера сообщил Жданов. – Перед сном.
- Ага. И даже не попытаешься проникнуть в комнату, - кивнула Катя.
- Нет, не попытаюсь, - заверил он, глядя на нее честными глазами. Только подозрительно сверкающими в темноте. – Открой пошире окно. А то я до тебя не дотянусь.
- Я тебе не верю, - заявила она решительно и почти сурово (смешливые нотки в голосе выдавали). – Ты этот трюк уже проделывал, и потом тебя было не выставить до утра. Твое нездоровое увлечение пожарными лестницами после каскадерских трюков в «Седьмом небе» меня пугает. Первый час ночи! Пожалуйста, поезжай домой.
- Я уеду, честное слово! – пообещал Андрей с жаром. – Один поцелуй – и меня нет! Только если ты не дашь мне влезть на подоконник, я сорвусь, разобьюсь, и получится, что Валерий Сергеевич напрасно начищал перед свадьбой ордена.
- Ох, хитрец…
Катя сдалась, открыла фрамугу во всю ширь.
Через подоконник Жданов перемахнул с ловкостью опытного циркача – поднаторел в тренировках.
- Ну вот, - вздохнула Катя. – Обман. Я так и знала.
- Да уйду я, - шепнул он, обнимая ее. – Уйду. Я не маньяк. Почти… Тебе нужно отдохнуть. Выспаться. Я же понимаю...
- Понятливый ты мой…

…А в окно на них свежим ночным ветром текла веселая, сумасбродная весна. Она была особенной в этот год. В каждой из тысячи тысяч параллельных реальностей.

Конец

Dana,