Тема: Умоляю… Отвяжись!!! Тошнит уже…
Вариация: Еще чуток потерпи, мне уже самой надоело.
Вариатор: Ага. Размечтались.
В метели февраля. Тема с вариациями
Число вариаций – четыре.
Краткое описание: Невинное издевательство над рыдающей темой, умоляющей отвязаться от нее, темы, с этими вариациями, наконец! Ее, тему, от вариаций уже тошнит!
Вариация первая: Мелодраматическая, с белыми стишками и самодовольным намеком на счастливенький хеппи-енд.
Лишь снег, забывший звук дождя
Поземкою кружа
Лишь зимний оттепели страх,
Капелью слез скользя
Твоим останется он сном
Метелью февраля.
Чему он радуется? Они застряли тут, как два идиота, а он сияет, как голая задница при луне. Милое папочкино выраженьице, и папа милый, а как теперь Катя домой позвонит!!
- Ваш великолепный аппарат, чудо высоких технологий, только что приказал долго жить. Нано-частицы сбежали? От вашей физиономии, наверно. Зеркало хотите, удостовериться? Я так понимаю их. Ну этих, частиц. Я б тоже сбежал на их месте.
- Мне нужно позвонить домой. – Обреченно сказала Катя. Она еще не просила, о нет, до этого пока не дошло. Она просто очень хмуро информировала, что ей необходим мобильный. И услышала в ответ деловитым тоном произнесенное…
- Меняю на поцелуй.
- Чего?!
- Чего слышали. Что за тон, Екатерина Валерьевна? Я пока еще ваш начальник, и я всегда требую от подчиненных корректности, уж вам ли не знать мои методы.
Она ошарашенно молчала. А он продолжил.
- Один поцелуй в губы – один звонок. Я уточняю, зная ваши методы математических спекуляций.
Он ходил по двору, загребая снег поблескивающими ботинками. Хозяйственно оглядывался в сумерках, что-то искал. У него, наверно, ноги мокрые, снег в ботинки набился. Так и простыть недолго. Ну и что, пусть, так ему и надо. Стебанулся про поцелуйный бартер и похоже, тут же забыл об этом.
Катя даже не злилась уже. Она устала, был вечер ее одинокого, трудного, мокрого дня, занятого работой, что было замечательно, и работой над собой. Наматыванием своих нервов на кулаки, стискиванием зубов, глотанием соленых слез и сладких соплей, декламацией про себя – самой себе – мудрых и красивых цитат, от которых еще больше хотелось плакать. А сейчас она была усталой. И, наверное, поэтому так уютно было сидеть на деревянном резном крылечке в незнакомом дворике чужого дома, куда они вломились так незаконно. Хозяев все не было. А вдруг они тоже застряли где-то в дороге, в сугробе. И что теперь делать?
- Ну, что решили, Екатерина Валерьевна? Думайте, думайте хорошенько. Обдумывайте, оценивайте выгоды… моего предложения… - Он что-то вытаскивал из снега, какие-то чурбаки, и кидал их поодаль. Кинул пять штук, и пошел к Кате.
Она успела испугаться, сердце екнуло и замерло, но он всего лишь скинул ей на колени свое черное пальто, с сугробиками на плечах и снежной лепехой на заднице. Неловко приземлился, вытаскивая особо крупный пенек из сугроба. Что он задумал, или просто греется? Да нет, ему явно жарко. И глаза… шальные слегка и… горячие… Катя встала со ступеньки, встряхнула пальто, счистила варежкой сугробики и лепешку. Просто машинально, не успев подумать. Эти спонтанные реакции, они могут так подвести. Она поймала себя на мысли, что ей хочется обнять это пальто, понюхать воротник… вообще обнять. Фу, дура! Выругав себя, Катя повесила пальто шефа на широкие перила крылечка, слева от входа, подальше от снежных бурунчиков и ветра. Предварительно аккуратно свернув подкладкой внутрь, чтоб не промокло. Просто по причине воспитанности и аккуратности, и бережливости к хорошим вещам.
И опять присела, только уже не на ступеньку, а на широкие прочные перила, и удобно прислонилась бочком к резному столбу. Здесь было тише, и можно было смотреть, как вихрится снег. Только на снег смотреть… Ветер все усиливался, и почти совсем стемнело. Тени еще были, синие, а в углублениях черные. И небо свинцовое, и она подумала, что оно, наверное, горячее, там, в вышине. Это из горячего серого неба, как из печки, со скоростью диких птиц, огромных крылатых лебедей, выплескивают спирали, вихри, полотнища снега. Снег, он, оказывается, не холодный, от него стынут щеки, когда он тает на них, но сам он не холодный, снег…
Снежные лебеди кружили вокруг и пели, и она… поймала себя на странной мысли… до чего же ей хорошо. Сейчас, когда не нужно спешить, убегать и прятаться в себя. Прятаться от него… и от себя… от его взглядов и злых слов, и крика, и распоряжений, и… и всей этой убивающей подлости! В темноте не видно глаз, лица, сохнущих губ, ее губ. Да он и не смотрит, и не будет смотреть, зачем ему. Легко, непонятно легко внутри… внутри нее метель. И кружатся теплые снежинки…
Она сделала над собой привычное усилие и заставила себя прийти в себя.
*
- Я все еще жду вашего решения, Екатерина свет Валерьевна. И еще я хочу вас… уведомить, что пока вы калькулируете плюсы и минусы, тариф может измениться. И звоночек с моего чудесного мобильного, который ловит все сигналы в радиусе полторы тыщи кэмэ, обойдется вам…
Андрей Палыч уже растопил печку, неумело, но очень по-деловому. Догадался со второго раза, как надо открыть заслонку в трубе. Мог бы и спросить, Катя умеет топить печку, у них в дачном домике чудесная маленькая печка, и даже с духовкой. Папа делал, с другом.
После того, как Андрей Палыч вполне профессионально взломал окно - вытащил раму, не повредив ни единого стеклышка, и заставил Катю залезть в открывшийся проем, она кое-о-чем призадумалась. Присела на симпатичный низкий топчан, накрытый миленьким одеялком из ярких ситцевых лоскутков, и неспешно обдумывала мысль о том, как же мало мы знаем тех, кого, казалось бы, должны неплохо знать. На этом месте рассуждения она встряхнула головой, поправила очки и заставила себя думать в другом направлении. Например… где она находится? В результате срочной поездки с шефом, неожиданного снегопада, поломки машины шефа, плохого настроения шефа…
Это была кухня, с заставленными посудой и безделушками широкими полками, старым буфетом и большим квадратным столом посередине, накрытым плюшевой скатертью с бахромой. Чудесное ретро. А может быть, даже винтаж. Кухня сразу Кате понравилась, и было немножко обидно, что она здесь так криминально находится. И что только будет, когда вернутся хозяева, ужас, как страшно… но до чего же здесь было уютно и чисто, по-деревенски уютно, и радушно тикали большие часы на стенке. Часы домиком. Тик-так… Кате вдруг показалось, что они и вправду в гостях. Не вломились, как разбойники, в чужой дом без спросу, а пришли в гости, званые, и их сейчас будут вкусно кормить. Горячей рассыпчатой картошкой с солеными огурцами… Катя сглотнула слюнку, и подошла к окошку, выглянуть в метель. Она не пообедала сегодня, потому что весь обед проплакала, закрывшись от девчонок у себя в каморке, и занимаясь привычным делом. Тупо глядела в лицемерную морду очередного зверя из синтетического меха и трепала в дрожащих руках уже грязненькие листочки скопированной инструкции. А подписание договора в роскошном коттедже, куда злой шеф привез ее после обеда, сопровождалось только кофейной церемонией, хотя и с коньяком. Но алкогольные калории были для Кати невозможны в принципе, а пирожное она взять постеснялась.
Надо было что-то решать, с телефоном. Если ее шеф что-то вбил себе в голову, вариантов особо нет, придется подчиниться. А он тут ходит, осматривается, и на нее ноль внимания. Ой, сглазила. Уставился. Встал перед ней, руки в карманы, и смотрит язвительно – ну что, Пушкарева? Как насчет бурной страсти на пленэре? Кто начальник, кто дурак?
- Ладно. Только не смотри. – Поспешно проворчала Катя, отходя к окошку. Ей надо было папе позвонить, срочно. Очень срочно позвонить папе.
- Идет. Я даже больше сделаю, смотри, я руки за спиной буду держать. Готова? – И сверхсерьезный, деловитый, как утюг, Андрей Палыч быстренько уселся на топчан, мерзко выпятил губы, зажмурился… и правда, завел свои руки себе за спину… она подскочила к нему и злобно чмокнула в губы, сложенные мерзкой куриной гузкой! Она ненавидела его сейчас особенно. Если бы можно было ударить губами, вот так стиснуть их, со всех сил – в кулак - и врезать! Она бы сделала это. Надо будет погуглить, наверняка есть подобная боевая техника. У ниндзя, например.
Он поморщился, поморгал. И не меняя позы, с руками за спиной, осведомился.
- Это что сейчас было? Ты чем меня задела, я что, просил тут сухой тряпкой махать? Вот ведь женщины, даже в экстремальных ситуациях – одна уборка на уме. Кать, ты заперта здесь с голодным, озабоченным одним лишь сексом, злым на тебя начальником, без еды, телефона и презервативов. И ты решила начать уборку. С вами все хорошо, Катенька?
На Катины глаза навернулись слезы. Они просто упали в ее глаза, и она зажмурилась и поспешно отвернулась от сияющего шефа. О звонке папе придется забыть. Ой. Что будет…
*
- Кать, тут пирог! С яблоками! И варенье! Клубничное! – Он уже что-то жевал.
Что! Она подскочила, и, не успев подумать, бросилась на его голос. Рот заполнила слюна, а душу радость – еда! На столе под салфеточкой и вправду был пирог, не очень большой, открытый сверху и посыпанный сладкой крошкой. Внутри был дольки яблок и немножко изюма.
Пирог они умяли всухомятку. Еще здесь была двухлитровая банка соленых огурцов, и маленькая баночка с вареньем. И можно было заварить чаю, Катя видела на полках и чашки, и заварной чайничек. И чай был, грузинский. Недорогой, в простой бумажной обертке. Но крепкий и душистый, мама тоже такой покупает. Можно было, но было так вкусно, что проскакивало, как папа говорит, без смазки. Умяли пирог до последней крошечки, причем Андрей Палыч подсовывал Кате кусочки из серединки, где начинки больше. Подобрел вдруг, или жалко стало? Но она не стала думать об этом, не до того было. Было вкусно. Корочка хрустящая, внутри нежные яблоки, определенно – корица, еще что-то душистое, имбирь, что-ли?
- Катенька, мне очень жаль, я телефон зарядить забыл. Батарейки осталось мало, позвоните домой. Коротко объясните все, чтобы не волновались. И сами не переживайте, все обойдется, переночуем здесь, а завтра доставлю вас домой.
Подобревший шеф отдал ей телефон и распоряжения, и пошел в машину слушать погоду, а Катя решила чаю все же заварить. Печка топилась, по кухне волнами шло изумительно приятное тепло. Катя быстро нашла и большой жестяной чайник, и воду в чистом эмалированном бачке. Она почему-то совсем успокоилась. Сейчас… чаю с вареньем – красота! А с хозяевами пусть ее начальник разбирается, ведь не она же ломала окно, и завезла их сюда не она. Он виноват во всем, и снег – тоже он? Да, он. И пирога он все равно больше слопал.
- Папа! Я за городом застряла, в сугробах! Я говорила тебе утром, что еду по делам, с шефом. Очень важный контракт для Зималетто, и нас пригласили к себе, для окончательных переговоров! Ну живут наши клиенты в загородном коттедже, папа, и отказаться от приглашения было нельзя. Да, клиенты, владельцы сети магазинов брендовой одежды, папа! Уже назад ехали с контрактом, и машина у Андрея Палыча сломалась! Нет, я в доме сейчас, тут тепло. Это котенок гремит на полу, он баночку гоняет, папа! Папа!! Да подожди, не кричи. Телефон у меня разрядился, а тут света нет! ну отключили электричество, наверное, тоже из-за снега! Не одна я, со Ждановым! Если телефон, ой, уже пищит… сейчас он придет, трубку… он в машину… тут печка, тепло, папа! – И так еще непонятно сколько, и конечно, телефон затих на полуслове, папином, как он Кате ремня, а ее начальнику… тишина.
Ну вот, теперь все. Темно на улице, черно и бело. Ночь и метель. И она будет здесь, одна со Ждановым, всю эту ночь. От этой мысли горько и сладко заныло внутри. В снегу, в тепле этой кухни, где уютно потрескивают дрова в печке, и котенок гоняет по полу… а что это он гоняет? Крышечку от солонки, вот что. Отдай!
Андрей Палыч, оказывается, давно пришел и любуется, стоя в дверях, как они с котиком кувыркаются на полу. Катя испуганно подскочила, непонятно почему застеснявшись, и отряхнула широкую юбку. Но он ничего не сказал, скинул пальто, достал из кармана и поставил на стол… бутылка? Ах, у него же везде с собой коньяк. Или этот его мерзкий виски. Он что, будет пить? Рюмку где-то нашел, кругленькую. С собой принес?
После звонка папе все же полегчало на душе, и очень. О том, что зарядить мобильник можно в машине, как один раз делал папа на даче, Катя знала. Но смысл об этом шефу говорить, только злить. И когда он предложил ей коньячку за компанию, она не стала отказываться сразу. Конечно, только из вежливости.
- Я просто не очень люблю коньяк. Мне его запах кажется странным… неприятным.
- Катя, да ладно врать, вы просто боитесь. Правильно, не нужно, отдайте рюмку. Дай сюда, я кому сказал! – Он подскочил к ней с протянутой рукой, но она успела убрать налитую рюмочку. Он не отошел, а склонился над ней, сокрушенно вздохнул и сказал очень мягко, глядя ей в глаза. - Развезет еще. Вы же пить не умеете. – Она возмутилась до глубины души. Вот ведь… сколько самоуверенности! Она сейчас ему покажет, кто здесь лучше умеет… пить! Но сказала почему-то только -
- Я умею! У меня папа!
И резко, чтоб больше не думать, опрокинула рюмочку в широко раскрытый рот. Тепло побежало по горлу, потом ниже, разлилось в груди… мягкое, приятное тепло, а услужливый начальник уже протягивал ей кружочек огурца. И голос его был счастливый и веселый. – Закусывать надо, Катенька.
Добренький какой, беспокоится за нее. Катя вдруг перестала себя понимать. За окном мело, кружилось и вкрадчиво стучали в окошко белые пальцы метели – звали ее присоединиться к легкому, чудесному безумию вседозволенности… внутри росло и хотело выплеснуться что-то мутное. Сказать ему? Полюбоваться на испуг в красивых глазах предателя? Как он сдуется, сразу, как воздушный шарик, и побледнеет от страха, да еще начнет мямлить и оправдываться, наверное. Наверное, это коньяк виноват, не зря же она не хотела пить, и не пила бы, если б ее не вынудили. И чего он сияет? Что он говорит? Она его лучший сотрудник? Она его… кто?!
- Вы цените меня, я знаю. Настолько, что готовы собой жертвовать. Буквально своим телом! За финансовый отчет!
Он опешил. Не понял, но явно испугался. И этот испуг на красивом, подлом лице… его лице… стал для нее последней каплей. Испугался, да? Еще не понял, а уже испугался. Она так и думала. Ладно, она объяснит, и сейчас же.
Катя поискала глазами свою сумочку. Она не плакала, и не собиралась даже. Она была холоднее льда, а внутри нее пела и дико смеялась метель. Сумочка, и внутри кое-что для вас, Андрей Палыч. Сумочка была аккуратно пристроена на резной полочке под вешалкой, и Катя быстро открыла клапан застежки, и не глядя достала из внутреннего кармашка сложенные вчетверо листочки. Ей не надо было даже смотреть, кончики ее пальцев слишком хорошо помнили эту бумагу. Она молча подошла к шефу и бросила перед ним сложенные листки. Шеф не изменился в лице, и сидел так же удобненько, но видно было, как напрягся. Катя слишком хорошо его знает. И тянуть с последним объяснением не собирается. Она, не сводя глаз с его лица и рук, тоже присела на табуретку, по другую сторону стола. Ее голос был равнодушен, а тон утверждающий, когда она сказала ему -
- Я ведь была тебе противна. Тебе мерзко было – со мной! ты пил все время, когда… тогда…
- Тогда… когда…. Когда что? мысли формулируйте яснее! – Рявкнул шеф, швыряя на стол несчастные листочки и уставив на нее дикий взор. Она опешила. Но он уже кинулся на нее… нет, рано испугалась, просто к ней. – Катя! не так, все не так! ну прости, я идиот! все сделал по-идиотски, Катя, ну Катя, ну давай посмотрим на это все… с юмором, что ли!
Она не понимала, что он говорит, потому-что была занята, отцепляя его руки от своих коленок и юбки, которые он тискал и трепал, а глаза у него были… не верь, Пушкарева! Не поддавайся! Юмор! Она, оказывается еще и страдает отсутствием чувства юмора! Не оценила их с Малиновским великолепное… остроумие! Пикантной карикатурой на себя не восхитилась!
Она подскочила с табуретки и пнула шефа изо всех сил, не поняв даже, куда попала коленом. Где-то в районе головы. В глазах у ней был туман, а в голове пела метель, все слаще, зазывней, метель звала к себе, в белое безумие… а он, что, уже улыбается? Потешается, опять? Прикидывает, куда очередную шпильку ей воткнуть! Опять схватил инструкцию, перечитать и вдохновиться?
- Что я должна была оценить, какой юмор - вот этот? - Катя подпрыгнула, вихрем налетела на мерзко ухмыляющегося Жданова и вырвала у него половину листочков. Он не давал, и листочки вынуждены были с треском порваться, но Катя не обратила внимания на небрежное отношение шефа к текстовому документу! Слишком она была измучена и обижена, слишком! Она, подвывая и захлебываясь от слез, отбежала в центр кухни, и уже оттуда орала, не стесняясь со всхлипами сглатывать соленые сопли, или, точнее, их смесь со слезами, в пропорции один к одному… она декламировала с воем, страстно, ее очки запотели и плакали с ней вместе, но ей не нужно было смотреть в документ, она помнила это наизусть, все это!
- Коо-о- гда, страстно постукивая зубьями… зубьями, да? Как циркулярная пила, да? А вот это – думай о футболе! Тактильные ощущения должны стать… от зрительных необходимо полностью абстрагироваться… вряд ли возможно, поскольку случай очень запущенный!! Спасти может только… - Она захлебнулась, закашлялась и… он сидел и улыбался. Любовался цирком, который она устроила, наслаждался ее мученьями, ее страданием!
Он же смеется над ней. Холод охватил ее, придя откуда-то из серединки. Может быть, даже из сердца. Равнодушный и резкий, он выгнал из головы туман, но не смог остановить последний порыв Катиного страдания. И Катя стояла и методично мяла в руках несвежие листки, а что-то холодное внутри нее спокойно прикидывало, какой объем смятой бумаги оптимально будет протолкнуть этому… шефу… в рот. Прикинуло, и бросило Катю вперед. Шеф не ожидал нападения, но все же увернулся, вскочил, уронив табуретку, отскочил, выпрямился… Катя, испытав огромное разочарование, достала ему комком грязной бумаги только до шеи. И так мало ударила по губам, так мало… даже костяшки пальцев не заболели.
-Дура.
-Мерзавец!!
Мерзавец засиял и опять кинулся ей под ноги, обхватив поперек, и прижав руки к бедрам. Она удивилась уже совсем вяло. В основном тому, что до сих пор может чему-то удивляться. Что он там несет, какую очередную издевку придумал? Кто она, малышка? Кошечка… его?
- Так ты не считаешь меня дураком? Странно и здорово! Ура. Значит, я могу надеяться?
-На что же это?
-На взаимность, ес-но. С дураком ты точно не ляжешь, а для мерзавца еще не все потеряно!
- Да что тебе от меня надо! что… - Она не смогла договорить, плотно прижатая, горячие жесткие губы стиснули рот, язык нагло хозяйничал, а в ее голове рос туман, разноцветный, искорками, и тело стало невесомым. Что!? Каким еще невесомым! Куда он ее тащит?
- Мне нужен от тебя отчет. Отчет… я на все готов за отчет. Сейчас... Все… за один отчет… - Ее деловито укладывают на чужой топчан, накрытый чужим одеялом, хорошеньким, из лоскутиков. Ее раскладывают, расправляют и разбираются с ее пуговицами и застежками, а у нее нет ни сил, и никакого желания спорить… Ее постоянно укладывают на чужие, случайные постели! Горькое отчаяние оскорбленной женщины нахлынуло холодной водой, и вмиг вернуло Кате разум и силы, очень много силы! И…
Она извернулась и сделала это. Как папа показывал. Да так, что чуть не вывихнула себе левую коленку.
- Мама… - Вспомнил сын о матери, и прозвучало это нежно, задумчиво и прочувствованно. И так удивленно, что Катя даже посмотрела на дверь, испугавшись, что там стоит Маргарита Рудольфовна и смотрит на нее, Катю, презрительно сжав красивые губы. Мама ее начальника, она стоит в дверях, и смотрит на Катю, лежащую, как обычно, на чужой постели, с ее сыном…
- Мама… - Донеслось, еще более драматично и чувственно, откуда-то снизу, из-под топчана.
Ничего необычного в нахлынувшей сыновней нежности Андрея Палыча не было. Да, большие детки частенько забывают о родителях в своей взрослой жизни, ведь основные инстинкты, они жестокая вещь. И все же родителей порой вспоминают, ах… а маму, как правило, вспоминают так же и в тех случаях, когда больно, особенно в интимных местах.
Андрей Палыч тем временем выполз из-под ложа страсти, поднялся с четверенек и быстренько поковылял на выход, стараясь не подавать вида, что ковылять некомфортно. Рванул на себя свое пальто, аккуратно повешенное Катей на деревянную бульбочку вешалки, чуть не оторвав при этом всю вешалку, и выскочил в воющую метель. Катя ничего не поняла, а уже впрыгнула в ботинки и бежала за ним, аккуратно сняв с вешалки свое пальто и застегиваясь на ходу.
Куда он? Решил уйти, убежать в темную ночь, по целине, только бы ее больше не видеть?
Но Жданов никуда не ушел. Он вернулся к любимому занятию – деревянному ремесленному. Таскал следующие чурбаки, а потом все повторилось сначала. Снежные лебеди, теперь уже в мягкой серой черноте, резной столбик, к которому Катя прильнула круглым вспотевшим лбом, вихри, пахнущие свежим бельем и почему-то гадким одеколоном шефа, отвратительным, мерзким. Катя случайно узнала, сколько такой парфюм стоит, девочки просветили. Гадость. Ах, да, их пальто висели рядом, на этой вешалке…
Она успела заскочить в помещение прежде, чем он ввалился со следующей охапкой дровишек. По-деловому подкинул пару штук в топку, зашипел громче, чем снег на поленьях, и что-то сказал о горячей дверце, которую сдуру хватанул голой рукой, дурак… бедненький…
И пошел к столу, как хозяин дома. Не глядя на съежившуюся на топчанчике Катю, но ехидничая в ее сторону.
- Выразить не могу, насколько вы, Екатерина Валерьевна, мне противны. От одной мысли, чтоб к вашей коже лягушачьей прикоснуться, в дрожь бросает. Может, еще коньячку? Для согреву, не желаете? Как хотите. А я вот тут, с вашего позволения…
Он уже открыла рот, по привычке, чтобы сделать ему замечание о вреде алкоголя, но… ей захотелось съежиться еще сильнее, в маленький, малюсенький комочек… от следующих слов.
- Что-что? А, да-да, конечно, вы большо-о-ой опасности. Ваше молодое тело, жутко отвратительное для мужчины, но зато в зоне доступа, и ежели с лошадиной дозой спиртного… да? Вы же об этом сейчас подумали?
Откуда он знает? И не об этом она думает!
- Даже не надейтесь. Я прекрасно себя контролирую. Опыт, знаете ли. Да ко всему прочему, вы мне отвратительны, жуткое вы существо. Годное только для… для бухгалтерии всякой. Знаете же сами.
Но налитый стакан остался полным, потому что в этот момент котенок решил о себе напомнить. С юной кошачьей грацией он соскочил с Катиных коленок и замяучил, царапая дверь, и, видимо, требуя, чтобы ему ее открыли. Андрей Палыч выполнил кошачий запрос, а потом не стал пить. Он передумал и решил, что интереснее будет продолжать доставать Катю, незаметно в темноте подкравшись к ней поближе, и сделал это. Возможно, даже ползком. Она не увидела, каким способом он подбирался к ней, поскольку хитроумный шеф предварительно подскочил к печке и плотно прикрыл дверцу, где металось алое пламя. Единственный светильник в кухоньке был пригашен, и через секунду Катя вздрогнула от горячего шепота, близко-близко, у своих колен. Точно, ее шеф сидел на полу перед ней и шептал, страстно и униженно, но с непонятным ликованием в голосе.
Он просил, он настаивал… на рукоприкладстве с ее стороны?
- Ну ударь меня. Хочешь? Ну врежь по физиономии, вот, я руки за спиной буду держать. Катя, только не молчи. Ну скажи, что я урод. Подлец, скажи, пожалуйста! Нет, не отстану, пока не скажешь.
Он шептал так, что было ясно – не отвяжется. И что было еще хуже, метель внутри нее становилась все теплее. Теплая, жаркая метель? Она сходит с ума. Он сидел перед ней, на полу, и приставал с этими глупостями, приставал…
А она вдруг решила согласиться с шефом, не все же спорить. И сказала спокойно.
- Андрей Палыч, вы поступили как подлец.
- Да! - Он кинулся на нее с таким радостным восторгом, как будто она сказала – Андрей Палыч, умираю, как хочу медленного секса. С вами.
Тема: Вот извини, не могу не встрять. Что дальше будет, уже ясно. Ты даже можешь закончить свой шаблон именно здесь, на этой патетической ноте, пока не перевозбудилась и не начала мне тут… позы изображать. Я одного не пойму – вот нельзя было придумать чего-нибудь пореальнее, чем сибирские снегопады в Московском регионе? Знаешь такое слово - климат? Да не климакс, балда, а климат! В Москве – буран, да такой, что вся дорожная техника застряла и замерзла? Чего борзеть-то, чай, не Урал!
Вариация: А в Урале и в Сибири, и где там еще… в Гренландии? Ну насчет последней не уверена, а вот в снежных районах любимой родины руководство служб эксплуатации дорог порой уверено, что они в Ялте работают! Ну или в Ташкенте, неважно, но по-любому на юге. И снег зимой в их городе – просто форс-мажор случайный! Чистый аврал!
Молчишь?
Так вот. Чистый-чистый снег. Первородная субстанция, источник, врубаешься? И еще - снег тут нужен как символ. Ну проникнись, тема, ну что ты такая неромантичная! Ну представь картинку! Снег, белый, чистый, нежный-пушистый, и нежная, стыдливая, девичья Катенькина душа, расцветающая в чистой метели! Двое молодых людей, страстно влюбленных, в метели, блин! Зануда!
Тема: В метели, в постели, черт с тобой, плети дальше.
Как там девичья душа расцветает, когда ножки пристроены на мужских плечах? Самым чистым цветом, наверно?
Вариация: Чо, завидно?
-Сколько можно одно и то же.
- Не одно. С вариантами. Я описывал только до сосков, ах, простите, до линии груди. А сейчас мы идем дальше, моя радость. Или сделаем лучше так – возьмем-ка мы вот эту область, между вашими коленями и талией. Да, моя догадливая, именно среднюю область. Не выкручивайся и не визжи, слушать тут некому, а я оглох еще вчера.
Катя устала бороться с ним, и руки ее очень устали, до дрожи. Он был сильнее в несколько раз. Во много раз сильнее, и вырывать у него одеяло было очень трудно. Да еще и держать это мягкое одеялко как можно ближе к подбородку. Он все равно его стаскивал, отвлекая ее поцелуями и словами. Она перестала считать. Сколько раз она выслушала подробный дифирамб частям своего тела, начиная с макушки, сколько?
Она помнила только, что на втором десятке она сломалась. Не выдержала и начала смеяться, смущаться и… верить. И как было не поверить…
- Вот так… не дергайся, пожалуйста, веди себя прилично. Так, у нас тут… тут нечему выдавать сентенции о смысле жизни. Все, что скажут эти прелести, они скажут только мне, молча… Да. И только я буду ласкать здесь, только я буду целовать. Ты моя, запомни это, запомни хорошенько… я все сейчас объясню… все, что тебе надо уяснить…
*
А что, если Безумная любовь названа именно так не случайно, а в прямом смысле? Как разновидность психического заболевания? Катя читала много разных книг. Она читала книги всю свою жизнь, все свое время. Читала, чтобы занять то лишнее для нее время ее молодой жизни, в которое другие девушки танцуют, ходят на свидания, в театры и филармонию. Или, в некоторых случаях, просто обжимаются с парнями в подъезде на подоконнике, если домой к парню нельзя, а в филармонию не хочется.
Безумная любовь быстренько приводит к безумной откровенности. Особенно после любви, тесно обнявшись, некоторых людей порой так и тянет на откровенность… а, наверное, некоторые и жалеют об этом, впоследствии.
- Кира, Кира… боль моя. Головная, сердечная, зубная, все время какая-нибудь боль. Ты можешь считать меня подлецом, и будешь права, наверно. Но как, по-твоему, я должен был жить постоянно с болью? У нас было – все, с Кирой, у нас столько всего было. Море страсти всякой разнообразной, и нежность тоже. И ревновал я ее по страшному. Но это – было, можешь ты понять? Я же не могу вернуть время вспять, и сделать все как раньше.
Ты не виновата ни в чем, маленькая моя. Это я, я все это сотворил.
Теперь я должен решать, как мужчина. Да, так вот взять – и твердо и мужественно решить – и бросить женщину. Которой клялся и обещал все, с которой был, жил, ел…много лет. Которая до сих пор на что-то надеется, хотя все уже знает, внутри. Знает и мучается. Она не была истеричкой до меня, веришь? Она веселая была, легкая… и… светлая.
Тебе не страшно связываться с таким уродом, как я?
Она молчала. Ей было страшно, конечно. И стыдно тоже было, и свадебное платье Киры Юрьевны она помнила слишком, слишком хорошо.
- Я жесткий, черствый и циничный, наверное. Я все пытался себя уговорить, что меня просто к тебе тянет, немного. И следить за тобой надо, конечно, чтобы не увели, вместе с моей фирмой. Не вырвешься, не старайся. Следить - это тоже, но… когда ты домой уходила, вечером, меня трясло. Слишком. Рвалось все внутри.
А потом, я видел, конечно, что ты издеваешься. И видел, что не просто так, но меня уже забросило в неадекват, наверно. Видел – и не понимал. Все время говорить о тебе хотелось, а говорить можно было только с Малиновским, все равно что, лишь бы о тебе. Я старался изо всех сил, таскал тебе эти игрушки с открытками, я даже писать их начал – сам, Катя! И все было только хуже. И я уже не соображал ничего, работал как проклятый, на резерве. Люди, лица, вопросы, все мелькало – справлялся на ура. Сам не знаю каким образом, раздвоился, наверно, как псих. Но я понял, что ты меня отталкиваешь. И я понял еще кое-что, тогда.
Она замерла. Она уже знала, что услышит сейчас. Если он скажет, он ведь может и передумать… пусть он скажет!
- Я понял, что тебя уже люблю.
*
Откровенность за откровенность.
- Я чувствую себя глупой и ненужной в этом мире. Ненужной этому миру. Я… я цифровое существо в мире… аналоговом мире, понимаешь? – Она выпалила это, срываясь в пропасть. Резко отстранилась, села в их необычной постели, натянув на грудь одеяло, и выпалила.
Большей откровенности быть не может… она сидела в темноте и в одеяле перед Андреем, лежащим перед ней без одеяла, которое она стащила… она чувствовала себя не просто обнаженной перед ним, голым и одетым тьмой, а лишенной кожи. Уязвимой… беззащитной… она открылась ему, первому из всех людей в мире. И единственному. Теперь он будет презирать ее. Точно будет.
Она сидела, прижав к груди кулачки с зажатым в них одеялом. И удивленно, не понимая ничего, смотрела, как расширяются его глаза. И куда-то вниз и вбок перемещается подбородок, оставляя рот открытым, похожим в неверном свете на прямоугольник, почти правильный. Белые вихри снега заглядывали сквозь оконные стекла и тоже удивлялись, и медлили, освещая эти глаза и этот прямоугольник.
- Чего-чего, Кать? – Тупо спросил несчастный Жданов, с трудом шевеля челюстями. Ты… в каком мире? Это как?
Она выдохнула, со всхлипом. – Андрей! Забудь. Умоляю, я не говорила этого! У меня просто… все перемешалось в голове!
- Кать. Я же простой, как пень. Я в школе тройки хватал. Из языков только немецкий, и только говорить. Ты умница, ты отличница, и такая хорошая девочка. Куда я лапы свои тяну, нету мне прощенья…
И лапы были такими нежными, что она таяла уже не в шутку. Теперь исхода нет, она не сможет без него. Умрет, станет метелью.
-Вот видишь, что мне надо от тебя? Видишь? Мне надо твои мозги, и чтобы эти мозги работали на меня, само собой.
Он говорил про ее мозги, а сам целовал совсем не там, где у женщины находятся мозги – тая от прикосновений и ласк, думала Катя, слегка постанывая. Или все-таки он лучше знает, где у женщины мозги или хотя бы их филиал? Ах, она уже ни в чем не уверена…
*
Он забыл, он простил и не будет дразнить ее цифровым миром. Он нежно предлагал ей все, что она захочет – любого визажиста, хоть домой, если она стесняется. А если не хочет, он будет только рад, она милее ему вот такая, его девочка. Таких нет больше, как она, она единственная. Ее брекеты и вздернутая губка снились ему каждую ночь, только железные зубки так сладко целовать, никакие другие и рядом не кусались. Да, пусть он извращенец. Он повернутый на ней извращенец, и это не лечится.
Она рассказала ему про дневник. И про то, что писала там, о нем. Ей проще было пересказывать текст, чем прямо сказать ему, как она любит его, любит до безумия. Любит так, что готова на все – пусть он бросит ее, женится на Кире Юрьевне, возьмет себе нового финдира, а ее заставит помогать Вике варить кофе, теперь ей ничего не страшно!
Она устала. Он утопил ее в любви и вариациях, удивлял, шокировал, просто любил, а потом нежно просил прощения, и упрекал, что она сама довела его до крайней степени истощения. Они нагрели целое ведро воды и сожгли все свечки у хозяев, потому-что хотели еще и видеть. Он хотел, она в основном стеснялась.
- Я не виноват. Я все время тебя хочу, каждую минуточку. И когда ты рядом, как я могу удержаться?
- А ты абстрагируйся. Последуй дружескому совету!
- Я это где-то слышал уже, безобразница. Откуда ты взяла эту пошлость?
- Как откуда? Андрей Палыч, я должна вам подсказывать, когда вы забываете инструктаж по воспитанию секретарши?
-Не я же все это учил наизусть.
- Я образцовая секретарша, как насчет прибавки жалованья?
- Поцелуями. А кстати о птичках, а почему это тебя так задело? А, Кать? Почему? Твои дружки во дворе, их ты не слушала, да? А я прекрасно помню, все их шуточки до одной, повторить? Я могу!
Ромка? Он не со зла. Такой уж он есть. И, кстати, ты ему всегда нравилась. Да он восхищается тобой, просто ты неопытная еще, не видишь. Он считает тебя страшилкой, и восхищается, у него разрыв восприятия пошел, я не сразу понял. Я как понял, что мне надо поторопиться, время не ждет, так и форсировал… Малиновский, он же индикатор, по нему сразу видно, где интересно.
Катя еще немного поборолась с ним, она не хотела это слушать. Поборолась, и радостно замерла, прижатая к груди и обездвиженная. Но Андрей вдруг отпустил ее, и заглянул в глаза, нерешительно. Не похоже на него, опять что-то новое. Он весь другой сегодня. Она не знала такого Андрея Жданова… И она тоже, она стала другой за одну ночь, а ведь ночь еще даже не закончилась…
- Катя, ты с собой инструкцию эту носила. А я тоже кое-что с собой, все время. Прятал, вот.
Он оторвался от нее, чтобы прыгнуть к своему пальто и залезть куда-то внутрь, и уже протягивал ей коробочку. Она открыла задрожавшими пальцами, не успев подумать. Кольцо. Колечко, красивое, с искристым камушком, а в камушке теплый огонек от пламени свечи. Внутри ойкнуло, но Катя подавила в себе недостойное желание ахнуть, вытащить, надеть, завизжать от восторга и благодарить - так, как девушки благодарят мужчин за бриллианты…
Вместо всего этого, твердо сжав брекеты, как гордая и самодостаточная женщина, Катя с презрением захлопнула крышечку, и величавым жестом поставила коробочку ему на ладонь. Хотя так хотелось примерить, нет, чтобы он надел… нет!
- Еще чего! Уж не на прощание ли? на память, да? Андрей!!
- Я не могу сейчас врать, Катя. Честно? Не знаю. Мысли всякие крутились, может и этот ужас тоже. Память. А скорее всего – ну хотел тебе что-то купить, маленькое, чтобы ты могла носить всегда.
Вот, видишь, стоило тебе честно бросить мне в морду инструкцию, или вернее, броситься мне в морду… с инструкцией…
Она никогда не предполагала, что сможет смеяться при этом слове - инструкция. Но уже фыркала и блестела глазами в темноте. И хотела все время трогать его, прикасаться, к лицу, к груди и ниже… но нельзя же все время лезть вот так, без всякого стыда… или можно? А он все дразнился, бархатно и так ласково, что ей хотелось одновременно заплакать, засмеяться, а еще вцепиться в него – когтями.
- А текст был вполне толерантный, кстати, даже не сомневайся. Я знаю, что говорю. Могло быть… да если б… ты б на стенку полезла после прочтения, дорогая. Топиться бы побежала или за ножиком, чтоб кого-нибудь из нас зарезать. Надеюсь, все-таки меня. А это - детская игра это было, это шуточка. Ты просто очень нежная, чувствительная очень. Я еще в первый раз понял, ты потрясающе чуткая… вся…
Февральская метельная ночь расцветала для нее розами, белыми и алыми, робкими, бесстыдными, они вспыхивали искрами, разлетались фейерверком после короткого забытья и расцветали снова, еще пышнее, бесстыднее, ароматнее… и она была бесстыдной, невозможной, когда шептала горячими губами все эти слова, что и не мыслила сказать ему, в самом тайном желании не мыслила. А то, что слышала в ответ…
- Эту агрессию мы погасим, золотко. Такую я тебя не выпущу.
