Фрагмент 0/0
Всего лишь в маленькое кафе за углом. Демократичное, практически студенческое. Здесь никому до ее серой шкурки не будет никакого дела, посмотрят, как обычно, и все. Я сидел и смотрел, как мышь тормозит на входе и находит меня глазами, при этом нисколько не стесняясь своей шкурки и удивления тех, кому не повезло ее увидеть. Ну вот, увидела меня – и ать-два – смело и уверенно, прямо к моему столику. Молодец, люблю смелых мышей.
А она изменилась, однако. Или я ее плохо рассмотрел? Нет, не в этом дело. Она действительно чуть выпрямилась и выглядела… взрослее, что ли. И вид у нее был жутко решительный, когда она садилась, не напротив меня, а на соседний стул. Столик был на четверых, и в этот час в кафе было пусто. Мне становилось все любопытнее. И крутился стишок в голове, что читала моей пятилетней племяннице моя мать, когда я последний раз был у них. Что-то про шорох и тишь. Всюду тишь… мышка, мышка, где ты спишь? Так, и что у нас хотят решительные мышата? Кофе, чай? Водки для храбрости?

Мышонок захотела чай и песочное пирожное. Она не знает, что бывают с кремом, видимо.

- Катя, у меня полчаса. Я жду – желайте уже наконец. Или пирожное и было – и первым и вторым?

Чашечка в ее руке звякнула о блюдце. Волнуется.

- Нет, не было! Первое – мне нужно в салон красоты! – Подозрительный взгляд в упор чуть не заставил меня выронить свою чашечку. Я выдержал подозрение, всего лишь немного сжав зубы.

- Только теперь – классика и только классика. Я уже пыталась сама, я обращалась в один салон – называется Новый Стиль. И я больше не хочу экспериментов над собой. Ваша задача – чтобы я выглядела… ну красавицей и бабочкой мне не быть по определению, но выглядеть – в результате! - я должна как современная девушка. Я знаю, знаю, что могу выглядеть хорошо! Просто у меня… не получается.

- Вы уверены?

- Что могу выглядеть? Да. У меня все в порядке. Я себя в зеркало рассматривала, в очках и без очков. И у меня все пропорции нормальные, мне мама сказала. Она мне шьет юбки и блузки, сама.

- Восторг. Ваша мама уникальна – ее бы вашим конкурентам подсунуть…

Я вовремя осекся.  Искры, вылетевшие из-под круглых стекол, меня чуть не испепелили… и моментально напомнили, кто здесь у нас подследственный. И я, как и положено подозреваемому, должен буду сейчас выкручиваться, дрожа и заглядывая в глазки следователю. Такому маленькому, ощетинившемуся, непонятного пола следователю… черт поймет там, что у нее под этим балахоном, а ведь там может быть все, что угодно… я опять отвлекся.

Поняв это, я вздрогнул, и, сосредоточившись, произнес -  честно глядя в очковый блеск.

- Нет-нет, я только хотел сказать, что стиль, созданный вашей мамой, не имеет прецедентов. Это комплимент, Катя! Не надо так смотреть, я нервничать начинаю. Так, а второе условие?

- Второе – мелочь. Вам не будет стоить ни рубля. Ну или несколько рублей, я не очень в этом разбираюсь… вернее, совсем не разбираюсь. В этом-то и проблема.

Она чуть помолчала и произнесла – со значением.

- Так вы принимаете первое условие?

Я слегка насторожился. Первое ее условие было ерундовым, пара часов и минимальные расходы… я уже неплохо ее рассмотрел.  Да ладно, я рассмотрел ее довольно давно, просто не хотел сознаваться в этом, в основном себе же. Вполне стройная девочка… кожа, судя по открытому минимуму, чистая. Детское что-то в личике, и горькое, как у обиженного ребенка. Веснушки чуть заметны, но это даже неплохо, девочка явно весна, нежная, легкая. Страшненькая, но свеженькая весна. В закоулочке какого-то там аула. В общежитии шиноремонтного завода, бледное дитя рельсов, вагонеток и асфальта. Да, цвет лица у нее определенно нежный, щеки у нее розовеют при разговоре, пальцы длинные, ноготки тоже розоватые… я отвлекся, и прослушал ее введение в тему.
Она начала с того, что рада, что я оказался вполне доброжелательным человеком, даже дружелюбным - она привыкла, что люди относятся к ней… не так хорошо. И это решает дальнейшее – второй пункт.
Вот тут-то я и отвлекся, слегка удивившись порозовевшим щечкам. Она выглядела уже не такой серенькой… но вместе с тем такой спокойно-равнодушной, когда выдала мне свою крейзи-программу…

- Вот так все и получилось, а в итоге - мне двадцать пять лет, и я все еще девственница. Я подумала – я очень хорошо подумала – и решила, что на данном этапе это сдерживает мое развитие, и ничего не дает, кроме риска развития комплекса и ограничения в информационном плане! И в теоретическом аспекте, и в практическом тоже. И я решила, что пора решить эту проблему, но… естественным путем. Я читала, что по-другому – не считается.

Она уже очень вплотную перешла к постулату номер два, но я настолько ошалел, что пропустил этот переход. Сидел с ней рядом, уставившись на говорящие губки и посверкивающие между ними проволочки, и тупо кивал, как будто она мне экзамен сдавала, устный… по цветовым решениям для юго-западных квартир, например…

- Вы опытный мужчина, а кроме того, вы уже в зрелом возрасте, и я думаю, что вы постараетесь… ну, сделаете все возможное, чтобы свести… мои… мой дискомфорт к минимуму. Хотя бы из профессиональной… как бы выразиться… ну, гордости. А еще – вы будете молчать обо всем, сами. Вы никому не расскажете, ни за что. 

Мой шок был даже не шоком. Я был вырублен в челюсть, валялся на полу, а в мою глотку вцепились мышиные зубы. Существо мышино-лягушечьей природы сидело рядом со мной, сосредоточенно сведя бровки, и всего лишь отвечало на то, что я спрашивал. На вопрос, заданный мною же, мне отвечала эта лягушка, и придраться к ней было практически невозможно. Она была вежлива, в меру откровенна, и время не тянула.

Покер. Она все просчитала. И, надо сказать, довольно-таки верно. Лягушонка исходила из неверных предпосылок, лягушонка шла к своим выводам диким, парадоксальным путем, и – о чудо женского алогизма – все же сделала вполне верные выводы… я действительно буду молчать об этом до смерти. Моей, естественно. И я, в самом деле, приму все меры, чтобы свести ее дискомфорт к минимуму. Последнее утверждение я вынес без видимого аффекта только потому, что организм мой оказался в неожиданном равновесии – дикое желание заржать по-лошадиному было того же уровня напряга, что и желание со стоном обхватить башку руками и немного покачаться в таком положении. В результате уравновешивания векторов я, молча кивая, спокойно слушал все последующее - такое нежное, милое ква-ква, такое продуманное и четкое кваканье, размеренно выходящее из не накрашенных, нежно-розовых губок… она не признает губной помады в принципе, или ее родители из староверов? Нет, не может быть никаких староверов, ведь ее отец военный пенсионер, если я правильно помню. Крыша, на место.

Мышь нагло откусывала от песочного пирожного с орешками маленькие кусочки и хлебала свой чай.  И поглядывала на меня с ожиданием и с интересом. В какой-то миг мне даже привиделась насмешка в ее очках... Нет, это стекла бликуют. Мышь серьезна, как никогда. Кошмар.

Я уже слишком долго сидел с вытаращенными глазами, и пора было брать себя в руки.

- Катенька, не хотите подумать еще, и выбрать что-нибудь более практичное? Мобильный телефон последней модели, например. Ваше второе желание просто самоуничтожение какое-то. Черный юмор, Катя? Вы пошутили? Да пожалейте себя, зачем вам это нужно?

- Не ожидала...

- Чего именно не ожидали, Катя? Вы что, действительно считаете меня полным моральным уродом?

- Не ожидала услышать такое от вас. От такого, как вы. Это даже не смешно. Может, еще мораль мне почитаете?

Я отупело молчал и смотрел на ее очки и чуть побледневшие щеки.

- Я поняла. Вы не верите, что мне от вас нужно только то, о чем я сказала? Вы меня боитесь, что ли? Или я вам слишком противна, и вы не сможете... Да, видимо, так. Понимаю. Ну что ж, тогда мне остается только принести вам извинения. Простите меня, я плохо подумала, я подумаю еще. Или – нет, я и правда пошутила, люблю такой черный юмор. Вот, не удалось вас обмануть – вы сразу определили, что все это была шутка.

Она просто и изящно загоняла меня в угол. Догрызла сухую пироженку, захлебала последним глоточком чая, облизнулась розовым язычком. И так сверкнула на меня из-под стеклышек, что я вздрогнул. Похоже, вот-вот будут слезы, судя по бравой улыбке. Или нет, сейчас она встанет, поблагодарит за чай, с презрением отменит наш договор и гордо уйдет. Поплачет немножко, а потом возьмется за расценки.

- Катенька, ну это просто ребячество. Я не верю, что вы серьезно. Вы обиделись на мои глупые шутки сильнее, чем я думал, в этом причина? Но я искренне согласен помочь, вам не нужно нападать на меня. Мы пойдем с вами вместе, я все устрою – отведу вас к отличному визажисту. С вашими-то способностями научиться наносить макияж и выбирать одежду – да для вас будет элементарно! И ваша мелкая проблемка решится сама собой, как вы и хотите, естественно и прекрасно.

Чем дольше и ласковей я ее уговаривал, тем сильнее она сжимала губки и раздувала ноздри, и явно нагнетала свою тихую мышиную истерику. На меня уже не смотрела, а ненавидяще уставилась на крошки от пирожного на своем блюдце. Но ненавидела она явно не крошки.
Я попытался пошутить еще, попроще и пояснее.

- Ну зачем такой утилитарный подход к интимному общению, Катенька? Я вам что, стоматолог? Принимаю по понедельникам и четвергам. Согласны потерпеть без наркоза?

Шутку от дурака не приняли. Ненависть к крошкам и блюдцу зашкаливала, а слезы кипели так, что из ушек пар пошел, кажется... Я понял, что произошло невозможное – я растерялся.

- Катя, дайте мне три дня, только три. А на четвертый не жалуйтесь, потому что у вас отбоя не будет от кавалеров, вот увидите. Вы замучаетесь от них отбиваться.

На самом деле я так не думал.  Да и не хотел я думать такое, вот что странно... и уже злился слегка. Она взглянула на меня. За стеклами был отказ – полный. Нет, мы с вами не договоримся. Я разочарована. А вы – готовьтесь к небольшому сюрпризу, в строке - итого.

- Я оценила ваш юмор.  А теперь моя очередь пошутить – с вами. Через три дня. 

Я взбесился. Она меня достала, эта мышь.

- Отличная шутка, Катенька. Развеселили вы меня, давно так не смеялся, вот спасибо вам. Просто праздник устроили, детский.

- Да пожалуйста! Мне тоже понравилось, и пирожные здесь вкусные. Спасибо, мне пора.

Мышь приподняла задик от стула, я схватил ее за ручонку. Сидеть.

- Еще минутку, Катя. У вас отличное чувство юмора. Я согласен на все ваши условия. Пожалуйста, это ведь ваш выбор. По второму пункту – я сегодня свободен и могу пригласить вас к себе. Едем? А в выходной – у вас ведь будет выходной в субботу? Займемся подбором одежды, и зайдем к моему знакомому, он отличный визажист. Салон называется Стиль де Лисс.

Мышка, кажется, потеряла дар речи. Я рассчитался с хорошенькой официанткой, улыбнулся ей, не выпуская мышиной лапки, и так же за лапку вывел ее к стойке гардероба. У нее, по-видимому, плохо сгибались коленки, шла она как-то судорожно, да и вся была слегка деревянная.
Мышь не просто растерялась, она откровенно сдрейфила. Я плясал чечетку и трубил в трубу, внутренне, конечно. Забрал у нее номерок, подал пальтишко. Не удовлетворился тем, что она сунула руки в рукава, а развернул ее к себе и застегнул все пуговицы, а потом отобрал шарфик и сам замотал шейку, мягким узлом. Мышка, одурев, подчинялась. И опомнилась только на улице, перед открытой дверцей машины. Я был деловит, как человек, ценящий свое время.

- Едемте, Катенька. Примерно минут сорок, я думаю, будет достаточно, даже успеем кофе выпить. Проблемку вашу решим быстренько, и кофейку попьем.  Дома будете не поздно. Вы ведь обычно не задерживаетесь нигде, сразу домой едете после работы?

С этим приговором я уже заталкивал ее негнущееся тельце в машину, когда она наконец очухалась. И пулей выскочила назад, чуть не растянувшись на асфальте у меня под ногами.

- Мне сегодня надо домой! Я не предупредила папу, что задержусь на работе!

Ее голосок дрожал. Еще немного, и ты, мышка, забудешь весь свой гонор, и будешь при виде меня забиваться глубже в норку. До конца жизни.
Я аккуратно взялся за мышиные плечики и слегка надавил, и она упала на мягкое сиденье.

- Вот для таких случаев и придуманы телефоны, Катя. Чтобы молодые девушки, работающие допоздна, могли успокоить своих стареньких родителей.

И я протянул ей свой мобильник. И перекрыл ей выход из машины, так, невзначай.
Мой телефон она держала в одной руке, другой зверски терзала ремешок сумочки.

- Просто я всегда предупреждаю папу заранее! За день, а лучше за несколько дней! Извините, мне надо идти. Вот мой троллейбус, как раз!

Я сделал вид, что совершенно не понял, что она хочет выйти из машины. Не заметил как-то, что она отчаянно рванулась напролом. Она налетела на меня, как на стенку, и упала на место.

- И даже не хотите, чтобы я вас подвез? Да мне совсем не трудно. Даже по пути. Вы где живете, Катя?

- Я... Я на троллейбусе привыкла. До свиданья!

Нет, не мог я отпустить мышонка. Только не сейчас, когда она такая перепуганная и мягонькая. Она сделала шажок, маленькое тельце завибрировало вместе с коричневым пальтишком – о, свобода, ты близко! – но я тоже сделал движение и придержал мыша за воротничок.

- Последний вопрос, Катя. Брекеты не мешают при поцелуях? Губку не больно? Просто тест-драйв нужен, я только что вспомнил, о том, кто кому противен, как-то так... Откройте рот, будьте так любезны.

Мышь повелась! И возмущенно набрав воздуху и протеста, распахнула свой ротик, явно воображая, что сейчас ее будут слушать.
Результаты теста не просто обнадеживали, они воодушевляли. Хотя девушек на первом свидании целуют, конечно, более нежно и трепетно, а возможно, даже бережно, я уже забыл. Но это же был тест. На половую и биологическую совместимость человека с мышью.

Катюшка рванулась бежать от меня сразу, как только твердо встала на ноги. Я поправил на ней съехавшие очки, и только после этого выпустил. До остановки было полста метров, но мышка показала отличные данные. Она чуть не упала, споткнувшись о дорожный бордюр перед остановкой, но успела в длинном прыжке заскочить в закрывающиеся двери с синей полосой. Шустрая мышка.

Она на номер не взглянула. Заедет сейчас куда-нибудь и заблудится, и дорогу домой не найдет.

Фрагмент 1/0
Но утром мышь была цела, невредима – визуально, и даже весела. Не глядя в мою сторону, прочирикала мне «доброе утро» и шустро скрылась в норке. Моя смета лежала на столе у Палыча. Смета была принята без замечаний и подписана. Я сдержался и не заглянул в норку, чтобы взглянуть в бесстыжие очки конформистской мышки-взяточницы. Забрал свой экземпляр сметы и уехал.  Дел было немерено.

Было любопытно, что же значила заверенная смета сегодня утром. Жест доверия? Договор-то был по исполнению. И вот вам пожалуйста – получите вперед. Катенька мне не доверяет, это факт. Значит, ее добрая инициатива со сметой не может быть знаком доверия. Это же явная, однозначная капитуляция! И это ей на всю жизнь мышиную наука будет. Она завязала предъявлять пункты, мне – уж точно. Мышка сдрейфит, я знал это. И вечерком я обязательно заеду к ней, полюбуюсь на очкастую мордочку. Выражу добрую волю и учтиво приглашу к себе, на прием в стоматологический кабинет. Главное, морду сделать серьезную и участливую.
Затянувшаяся девственность как зубная боль, вы говорите... но ведь излечимая. Поможем. Я вовсе не издеваюсь, да с чего она такое взяла.  Да я полон сочувствия к ней, даже, можно сказать, сострадания. И шампанское для нее не забыть, зубик рвать будем с наркозом. Катенька мыслит рационально, и информацию про шампанское, наркоз и мою искреннюю тревогу по поводу ее дискомфорта воспримет задумчиво, с серьезными бровками. А потом забьется в норку и забаррикадируется там. Такое развлечение пропускать нельзя.  Да, наведаюсь к мышиной норке. А потом поеду к.... надо подумать, но общий настрой на поиграть, или жесткого охота. Погода, наверно, влияет, вот и ветерок поднялся...

Моя заказчица поначалу была твердо уверена, что хочет чистого, вялого классицизма – незатейливой геометрии, кожаный диван и оттенков приглушенной бирюзы, кофе и сливок. И портьер в стиле а-ля кабинет директора автозавода. Но алых шелковых подушечек она захотела тоже, а потом, всего через двадцать минут последнего каталога Франчески Делл и моего обычного бисера, который я щедро на нее метал – засияла, сбросила лет десяток, и согласилась на все – карт-бланш, палитра на мой выбор, паркет, свет, зеркала, хрусталь, сливки, беж и позолота -  ар деко для состоятельных людей.  Исходные наличествовали – высокие потолки, площадь в двух уровнях и панорамные окна в гостиной. И платиновая карточка благоверного, что еще важнее.

Я взялся за нее с искренним желанием праздника себе и ей, со страстью, как обычно. От скучной геометрии ее бледненького, зачаточного чувства хорошего вкуса я быстренько утащил ее в геометрию строгой симметрии египетских пирамид, внутри жалостно посмеиваясь, что все равно романтика ей уже ни к чему. Опоздала дама на праздник чувственности. Я очень хорошо отношусь к женщинам на самом деле, хотя большинство моих бывших так и не считает. Просто расставаться надо быстро, резать хвостики кусочками и прочий садизм – это не по мне.

Она сдалась мне с восторгом и чуть ли не с протянутой кредиткой. Ее захватило и потащило – в распахнутый мною перед ней праздник стиля. Беззастенчивый эксклюзив. Нагло выпяченная роскошь, шик – и парадокс хорошего вкуса. Ар деко для снобов – нет, мы вовсе не кичимся нашим уровнем жизни, мы просто считаем аристократическую роскошь непременным атрибутом милого уюта. Ну не можем мы расслабиться после трудового дня без текстиля ручной выделки, глянца и декоративной эстетики. Вот такие мы простые люди, обеспеченные, но при этом не лишены интеллекта и чувства меры. А демократичность мы очень уважаем, не в этом дело.

Моя заказчица уже растаяла и потекла настолько, что мне пришлось легонечко сдерживать ее на скользкой дорожке от очаровательного ар деко, элегантного без тени пошлости – к весьма уже пошлому ампиру. Скользкая дорожка, примерно, как и та, по которой дамочки согласны поскользить голой задницей, когда до них вдруг доходит – молодость осталась за зеркалом, а что ж такое хороший секс, ах, сравнить-то и не с чем.... Зато обеспеченная жизнь. Я всегда сочувствовал таким дамам, как она.

Мы разошлись очень довольные друг другом. Я уже знал, что сделаю для нее по-настоящему хороший дизайн, она стала мне симпатична, когда сбросила настороженное – ах, этим дизайнерам только бы содрать подороже – и искренне восхитилась светящимися, строгими и праздничными интерьерами Делл. И призналась мне, что всегда мечтала об огромной звенящей хрустальной люстре, но считала это невозможным, буржуазным, что ли – вот же чушь. Возможно, дома ее воспитывали строго, ее папа был мелким партийным боссом, как раз перед падением номенклатуры, как я понял. Все ясно, дома вполне можно быть строгим папой и верным мужем стареющей жены, прибыв с очередной партконференции на лесной даче -  с участием избранных представительниц юной интеллигенции, возможно, даже престижного вуза. А для дочерей – строгое воспитание, затем правильное замужество. Редкая женщина имеет достаточно ума и смелости, чтобы при таком раскладе взять от жизни...

Да, я сделаю ей интерьер. Если я отдаюсь женщине – то без остатка. На время, естественно. У нее будет праздник – мода, стиль и линия чистого ар деко в парадоксе строгой роскоши. Я был доволен, очень – возможностью работать без дерганья, а также отличным вознаграждением и процентом. Дорогая мебель, светильники, текстиль и декор – это еще и более тесные связи с моими поставщиками, и все так и идет, ведь деньги любят общество денег. Моя дама не пойдет пятками назад, уверен. Она попалась, как мышь... Мышь. Черт побери, неожиданная ассоциация резко стала животной. Настолько животной, что я разозлился опять, но совсем на другую мышку, робкую, нахальную и очень умную. Потрясающе умную...  дурочку.

Потому что весь день я загонял поглубже злость на эту мышь. Но злость, непонятно отчего, преследовала, дергала смехом и.... нешуточным желанием.  Да еще странно отчетливо припомнился очень давний забавный случай при одной неудачной парковке. Благообразный седой дедуля в жигулях и его злой прищуренный взгляд. Я тоже ненавижу в людях лицемерие, мышка, да. Ты права – это глупо и недостойно мужика, вот так пялиться в открытое окно авто, рядом с которым ты случайно оказался заперт на стоянке, на пяток минут. Можно было просто отвернуться и закрыть окно, я бы так и сделал, если бы мне было не интересно.  Но ему явно было интересно, я так сразу и подумал.
Непонятно отчего, но на кольце – моя заказчица жила в центре – я так четко, в малейших деталях вспомнил этот забавный эпизод, который давно и абсолютно забыл. Точно – давно забыл, это была такая мелочь и глупость. Отчего вспомнил сейчас? Черт его знает... вспомнил мышку, а потом...

Мы возвращались с небольшой тусовки в узком кругу, на квартирке у Андрюхиной тогдашней пассии, веселой, но очень обидчивой брюнеточки, актрисули экспериментального театра. И тусовка была как раз по случаю ее дебюта в пьесе какого-то немца, где она не говорила ни слова, зато по-настоящему ела, пила, раздевалась и сидела на унитазе, а затем, кажется, отравилась – типа из протеста лживому буржуазному обществу. Я неудачно поставил машину, как оказалось, там недалеко был гипермаркет. Разъезжались мы с тусовки утром, малость уставшие, и я захватил двух девочек – отвезти, и только отвезти. Подбросить по домам. Как ее звали, Эля, что ли... или Лиля...

Гвозди бы делать из некоторых девиц. Есть такие, стройные, милые и нежные, но при этом показывающие чудеса стойкости моральной, оральной, аморальной, а уж анально-физической... При всем моем восхищении женщинами как одним из лучших созданий природы иногда они меня пугают. Дело даже не в том, что мы были в нечетном составе, это канон. Девочек должно быть больше, иначе игра теряет и смысл и всю прелесть. Но на то утро я был уже никакой, и мечтал добраться домой, в ванну – и сутки спать.  И вот с шутками и усталыми улыбками мы мирно уселись в мою машину подождать, пока не освободит выезд наглый джип, заперший нас, меня и жигуля рядом. Мы сидели, шутили и смеялись, а Элечка или Лилечка, сидевшая рядом со мной, не прерывая звонкого смеха, потянулась пальчиками с черносливовым маникюром и щелкнула пряжкой моего ремня. И все еще смеялась, ведя ноготком по молнии джинсов вниз-вверх, а потом потянув за замочек. Я не протестовал, я всегда вежлив с девушками, даже уставший.

Элечка или Лилечка оказалась большой умницей. Так работать язычком может только образованная и тонко чувствующая женщина. А вот вторую девчонку как звали, я не помню, а может и не знал, но она стала напевать из Мелоди Шанталь, облокотившись сверху. Положила подбородочек мне на плечо, приобняла и наблюдала за подружкой. Но, по всей видимости, слегка ругала себя, что не сообразила первой. Я не сразу понял, что окно открыто и на нас смотрят из соседнего жигуля. И уже закрывал окошко, когда увидел осуждающий под трибунал прицел стальных глаз. Мне это показалось глупым и жалким, и еще я сочувствовал в тот момент, ему и сам себе, так я устал. И черт дернул – я ему улыбнулся искренне и кивнул приглашающе – давай к нам, а? Надо мной висела еще и Элечкина подружка, а хозяин джипа все еще где-то шастал.

Но мой сосед по неудачной парковке юмор явно не принял, а сощурился еще сильнее, уже напоминая один не очень пристойный шарж. Если до этого он холодно и брезгливо осуждал, то после моего шутливого приглашения взбесился до упора. А я вдруг понял немного неожиданно по сути, но уверен – железно. Его возмутила именно моя искренность. Если б я стебался, как примитивный недоросль, гражданин бы так не расстроился. А расстроился он сильно – побагровел и не отвел глаз, как следовало бы сделать, как сделал бы я с поощрительной улыбкой в данной ситуации. Нет, он глаз не отвел, а выкатил их шариками и побагровел. Мне ничего не оставалось, как еще раз улыбнуться ему, в виде извинения, и откинуть голову на спинку, уже балдея финишно.

Почему и отчего я так отчетливо вспомнил седого пенса, и его багровость и шарики, было немного странно.

Дел было много, и переделал я не все, а только запланированные. А планирую я всегда поменьше, заботясь о позитиве. К тому часу, когда заканчивается рабочий день у офисных мышей, я освободился и легко выловил Катеньку у той же самой норы, где оставил утром.

Фрагмент 1/2
Почему именно в такой последовательности? Я объяснил. Так ей самой будет проще, она не будет смущаться при выборе одежды. Пример - кашемир, изюминка сезона, требует бесшовного гладкого бюстгальтера, если, конечно, она не хочет радовать окружающих формой своих сосков. И прочие подобные нюансы, их достаточно много. Я нес несусветную чушь, она ее глотала открытым ротиком, бедное неискушенное дитя в золе и мешковине. Я все больше воодушевлялся, поскольку давно уже разглядел, что этой серенькой карандаш для теста не нужен. Я уже чувствовал, и понимал, и даже вспоминал – что думал об этом весь вчерашний вечер. И днем тоже. Черт знает почему, но ведь думал же. А значит, тянуть незачем. Еще передумает становиться на избранный путь внутреннего развития, то есть раздумает ложиться на него - конкретно со мной.

Я болтал языком, а она слушала, затаив дыхание, про модельный ряд – ведь она знает основную терминологию?  Конечно…  ах, да и просто для экономии времени, Катенька. Я ведь тоже занятой человек, если она не заметила. Но если ей сегодня неудобно, я все понимаю. Мы взрослые люди. Ей достаточно только сказать и самой назначить дату. Расчета по пункту два. Да хоть через год, я ведь не тороплю и вообще не настаиваю.

Она обдумала все сказанное мною, и я, окончательно обалдев от происходящего активного отвала башки, получил слегка неуверенное согласие. И забрал девушку с собой, умирая со смеху – над собой же. Она была задумчива и рассеянна, как будто начала приходить в себя и задумываться – а на кой ей нужна вся эта блажь, и не остановиться ли прямо сейчас и сказать – да я же просто пошутила. Что у вас с чувством юмора, я была о вас лучшего мнения! Пока-пока!

Нет, зря переживал. Или надеялся на ее здравый смысл, без разницы – все равно зря. Она села со мной в машину, а потом вошла за мной в квартиру, и через двадцать минут -  в мою спальню.  У меня все классически, мой дом – это моя и только моя пещера. Немного немецкой классики, минимализм в ванной и романский псевдоготический стиль в спальне. Так, несколько элементов декора, не больше. Мягкость, тень и воздух, оттенки роскоши в мягком бордо. Сюда допущены далеко не все мои дамы, но я уверенно ввел сюда мышку. Не иначе, она меня инфицировала мышиным гриппом, подействовавшим мне на мозг. Не надо было ловить ее на руки в тот злополучный денек, сам виноват.  И вот результат - я развалился на маленьком мягком диванчике, у меня их здесь два, угловой и посредине спальни, перед настенным зеркалом. Вот на среднем и развалился. А мышку поставил перед собой и разглядывал со скукой. Она не передумала? Я могу ее отвезти домой, у меня еще дела на вечер. Не передумала? Ах, нет.

- Раздевайтесь тогда, Катя, чего вы ждете?

Она слегка опешила. Стояла раскрыв рот и смотрела на меня сквозь слегка запотевшие стеклышки. Плакать собралась? Я терпеть не могу женских слез. Я их видел слишком много, но в отличие от настоящего момента… слезы были намного позже. При расставаниях, а не при первых свиданиях. Не то чтобы дамы уж очень переживали от факта нашего расставания, просто женщины так любят поныть… а сейчас я вальяжно сидел на моем уютном итальянском диванчике, а Катюшка стояла напротив, как ученица, прогулявшая урок, и явно боролась со слезами.

- Нет, если вы не готовы, или просто не хотите… именно сейчас, давайте отложим… на потом? – Расслабленно и равнодушно предложил я ей. - Как-нибудь потом. Потом, потом… Катя, я не отказываюсь, я вам обещал. И я не отказываюсь. Через месяцок – другой, давайте? или после нового года, например?

Она вздрогнула, хлюпнула носиком и дрожащим гордым голоском заявила – нет, сейчас!

Она мне, по всей видимости, не верит абсолютно – размышлял я, наслаждаясь удобной позой и мягкой спинкой дивана. Не верит, и поэтому торопится начать расчет. Ради святой цели информационного развития и эстетического преображения. Я хочу от вас платьице, туфельки и прическу, а еще я читала, что у меня есть клитор, покажите, пожалуйста, где он и как правильно с ним обращаться. Достойные уважения цели, с этим не поспоришь.

Я все больше чувствовал, до чего же я не против сейчас с ней рассчитаться, по обоим ее пунктам. Если, конечно, она не сообразит, что ей надо бежать от меня сломя голову, причем в ближайшие двадцать минут. Ее вытянутая фигурка и перепуганное личико в туманных стеклышках, эта форма младшего курса колледжа… еще бы гольфики надела.

- Ну так раздевайтесь, Катя.

- Здесь?

- Да. – Скучающе обронил я, глядя на нее с выражением – ну сколько можно тянуть время глупыми вопросами?

Она сглотнула и обреченно подняла руки к жуткому коричневому бантику под своим трепещущим горлышком. Я смотрел, делал апатичную рожу, кипел и бесился.

И боролся с желанием помочь ее дрожащим пальчикам. Подскочить и осторожненько помочь избавиться от всех ее дурацких тряпок. А еще больше с желанием тихонько обнять и погладить по головке, а потом завязать этот ее смешной бантик ей под горлышком, как было, чтобы она успокоилась. Успокоить и рассмешить, сделать так, чтобы она перестала тут дрожать, как натянутая струнка, борясь со слезами и истерикой, чтобы улыбнулась, если не мне, то хотя бы моим дурацким шуткам…

Вместо этого я провел ее по всему лабиринту унижения. Того, что она явно считала унижением, но была слишком горда, чтобы признать это и выразить хоть какой-то протест. Она неловко, угловатыми движениями через голову стянула с себя блузку, открыв мне неплохое зрелище, надо сказать… потом, явно жутко стесняясь, стянула свои колготки из-под широкой юбки, положила черный комочек туда же, куда и блузку, на кресло… юбка-клеш, меня не трожь - вспомнилась вдруг считалка из детства, которой мы с пацанами дразнили девчонок в летнем лагере, воображая при этом, что несем несусветные пошлости … я задумался, стараясь отвлечься - ну где они со своей мамой добывают эти винтажно-эпатажные юбки? Я старался смотреть только на пальчики ее босых ступней, не сильно-то и утонувшие в длинном ворсе ковра. Маленький эльф слишком мало весит, и конечно, не подозревает, что бывает лак для ногтей.  Да и зачем эльфу какой-то лак. Опять застыла. Так я долго не выдержу, однако – я понял это как-то враз, и понял, что играть с собой дальше опасно.  Наконец, все больше трясясь, она гордо расстегнула скрипучую молнию на своем юбочном мешке, и вышагнула из мешка стройными босыми ножками. И прошелестела, не поднимая на меня глаз. По-прежнему слишком гордая, чтобы просить, да, малышка?

- Все снимать… или можно под одеялом…

Я уже знал, дословно, что сейчас услышу. Как же вы предсказуемы, дорогая. Сидел, нагло развалившись, и удивлялся своему нагло поучающему тону, такому паскудному, оскорбительному… ну запусти в меня вазочкой, девочка, ну рядом же на столике куча безделушек, ну чего ты ждешь, заори, брось в меня что-нибудь… я презирал сам себя, а мой голос, выражая ту же рассеянную скуку, что и минуту назад, произносил – а вы знаете способ сделать то, чего вы от меня хотите, в этих ваших… школьных трусиках?

Она стояла передо мной в пупырышках, хотя в комнате было тепло, даже жарко. Но возможно, жарко было только мне. Стояла в белых трусиках и бюстгальтере, наверное, такие положены в закрытых школах. Например, военных школах для девочек.
Она меня сразила в очередной раз. В самое сердце, или что там у меня вместо этого органа. Неважно, прямо туда. Не опуская глаз, она изящно и просто осталась в одних очках. И уже не тряслась, а смотрела мне в лицо так приветливо и спокойно, как будто только сейчас, вдруг, убедилась – а я сплю, это все мне снится. Только во сне можно двигаться с таким спокойным изяществом, живая девочка не смогла бы так скромно и просто остаться перед чужим, по сути незнакомым мужчиной голой и смотреть на него с таким доверием, с ожиданием в огромных глазах – что мне делать дальше?

Я молча мотнул головой на постель. Я просто говорить не мог, потому что горло сдавило, а хрипеть и рычать сейчас не стоило. Нашатырь-то не приготовил для дамы. Шампанское приготовил, а нашатырь забыл.

- Регард, Эми. Пауза! Пауза!!

- Что такое? – Эм слегка поморщилась, нажимая свой сот, оттого, что несколько ее сверкающих радугой прядок зацепились за общий обруч линка. - Нашатырь – псевдо-органика из спиртовых, с резким запахом, видимо от обморочного состояния. Дед завоображал, что бабулечка свалится перед ним в обморок, что ты не поняла?

- Да нет же, Эми! Ты не чувствуешь, что ли? Диссон, Эми. Альтер-линия, или сбой внешних слоев памяти! Диссон, неявный, был на стыке – военная школа для девочек, а до этого – колледж?

- Да… точно. Возможно, релакс, Ди.  – Задумчиво сказала Эми. – Но может быть, ты и права. Мем-запись на фоне сна быстрой фазы, что я могла еще сделать? Меня и так чуть не засекли. А интересно, да, Ди? Я не ожидала, что будет так интересно. Помнишь, когда ты с Жориком целовалась в верхнем патио, а бабуля вас услышала?

Динка упала лицом в нежно-салатный сестричкин плекс. Они, как обычно, лежали рядышком, на животе, голова к голове, как привыкли общаться потихоньку от сенсоров еще с детства, с двух Динкиных лет. У них были секреты от мамы с папой уже тогда. Ну да, она целовалась с длинным Жоркой с восемнадцатого уровня, просто из интереса. Она уже и забыла! Просто не так уж и интересно оказалось в тот раз.

- Да… я тогда столько выслушала о девичьей скромности. – Ди вздохнула трагически, закатив глаза, и придвинулась, скользя щекой на шелковистом плексе, поближе к Эми. Сестренка порой дразнила и издевалась, но всегда выручала и защищала ее. Самая лучшая сестренка в мире. Вот и сейчас…

- Ну о скромности – эта черта, как я поняла, присуща всем женщинами нашей семьи. В полной мере. Мамочка тоже…

Но Динка перебила сестру.

- Эм, я уже так хочу спать… и утром тесты на физио. Бег и гимнастические. Но так интересно…

- Еще не все, Дини. Вот ты остановила мем, а он однослойный, забыла? Минут семь тайм-реала мы уже потеряли. Я не смогу восстановить нижние слои, не открывая диссон-сеть. Ты же знаешь!

- Да, жаль. И ноль-фрагмент интересный. Мне – интересно.

- Так читаем дальше, или завтра после тестов?

Дина вспыхнула и боднула сестренку головой в плечо. - Вот вечно ты дразнишь меня этими тестами. Не всем же быть Линой Эльяно.

- Никогда не фанатела от Лины, знаешь ли… и я тебе третий год твержу -  не была б ты такой сладкоежкой…

- Я уже не так люблю сладкое!

- А кого вчера ночью я видела с мороженым?

Но Динка уже нажала на центральный сегмент линка.

Она засомневалась, и очень неохотно сказала – да… люблю… вы сказали, с шоколадной крошкой?

Она еще не настолько мне доверяет, чтобы есть со мной мороженое. В одной постели. Я воспринял сей факт ее недоверия вполне философски и пошел к холодильнику за лакомством, блюдцем и ложечками. Она слишком гордая, чтобы сбежать, пока я на кухне, да и не успеет. И Катюшка действительно увлеклась десертом. Радостно запряталась в простынку до ключиц, прижала коленки к груди и быстренько так облизывала чайную ложечку. Я принес ей серебряную, с позолотой, последнюю, случайно у меня сохранившуюся из старого набора посуды. Цукаты она не ела, а аккуратно сдвигала на краешек своего блюдца. Я вкуса не чувствовал, только холод во рту. Очень кстати для любовных игр, но не на данном этапе, и без того девочка напугана. Чем, своим же нахальством? Я хотел разозлиться на нее, как обычно, но получалось очень плохо.

Я старался держаться бодрячком, понимая, что она сейчас предпочла бы моему обществу и стараниям пару пирожных или…

- Катя, может быть кофе сварим? Хотите? После мороженого? Или чаю, у меня есть крупнолистовой, с лепестками каких-то цветков тропических, забыл, как называются.

Она с радостью согласилась варить кофе и заваривать что угодно, лишь бы выскочить из этой постели и бежать, бежать… и немножко не рассчитала свой порыв. Она не рассчитала, а я был так неловок. Мы столкнулись, опрокинули ее блюдце с мороженым и цукатами, немного попало на нее. Я, конечно, помог убрать сладкие кляксы, ей же было холодно, помог пальцами, потом ладонью, потом двумя, потом губами, слизнув для начала капельку с ее левой ключицы, с вежливым - извините… блюдце звякнуло, упав на пол, но Катюшка уже ничего не замечала. Она трепетала, а мой язык слишком быстро перестал быть холодным. И мне было уже до лампочки все, что она пытается донести до меня в те интервалы, что я отвлекался от ее рта на все, что мог целовать, не слишком шокируя раньше времени. Мне больше не мешали лишние тряпки, поскольку наша простынка была заляпана мороженым и шоколадными крошками, и я просто отбросил ее на пол. С себя я все посрывал привычно быстро, не отрываясь губами от нежной трепещущей кожи. Я слизывал и сцеловывал с нее остатки мороженого, из любви к порядку, Катюшка продолжала лепетать, зажмурившись и слегка задыхаясь. Про то, чтобы я не думал, что она боится, просто… а потом ахнула и заткнулась наконец, возможно, соображая, как могло попасть мороженое из ее блюдца туда, где сейчас находится мой язык. Ведь не могло – в принципе – судорожно соображала девочка вплоть до того самого момента, когда я наконец, уже изрядно прибалдев от штучного деликатеса, так несмело мне приоткрывшегося, убедился – можно. И без промедления. Но с первым же моим поступательным движением к ней вернулся слабый голос, да еще и способность сопоставлять и прогнозировать, что она и доказала, прошептав с зажмуренными глазами. - Я очень боюсь боли… Я даже прививок боюсь, это такой ужас, когда лезут с иголкой... - Я горячо поддержал ее: – И не говорите, Катенька, эти иголки такой кошмар. Я так вас понимаю. - Я охотно соглашался со всеми ее силлогизмами, ненавязчиво не позволяя ей сдвинуть ножки в исходную позицию, а она, чуть задыхаясь, торопилась донести до меня суть проблемы: - И я очень не люблю, когда мне делают больно. Даже иногда перестаю себя контролировать... когда... -  Но последние ее тезисы, торопливые сбивчивые размышления вслух, волновали меня уже совсем мало, постольку-поскольку, как говорится…  - Я дралась и в школе, и в детском саду, мне мама рассказывала… просто от страха, что мне больно сделают, я сразу начинала руками махать… вот…

Я очень быстро и нежно ее заверил, что бояться ей нечего, и не надо думать о какой-то боли, которой совсем и не будет… и мне похоже, поверили. И как выяснилось – преждевременно. Я чуть зубами не скрипел, тормозя себя на старте, но уже через короткое время моих мучительных – для меня точно – стараний… прозвучал панический писк.

Писк - ладно бы, но все было еще хуже – были глаза. Они открылись мне навстречу, огромные и уже почти ясные. Это было плохо, потому что когда вот так открываются глаза, зажимается все то, что должно быть открыто, что и происходило. В моей практике случай невозможный, критический просто. Все с ней не так, да что она за существо такое? Но глазищи уставились в мои, и в этих распахнутых глазах был прямой вопрос – а что происходит? Мы так не договаривались! Секунды пульсировали и били кровью мне в виски и намного ниже, а глазки все светлели, туман уходил, и уже приоткрывались дрожащие губки, чтобы произнести явно что-то вроде – не надо, пожалуйста, хватит! Да нет, она сейчас заявит в своем стиле, невинно-откровенно – уберите эту штуку, вы явно халтурите! Как будто это так просто – взять и прекратить, что за детский лепет, в конце-то концов! Выхода у меня, таким образом, не было. - Все-все, Катенька, не сейчас – честно успокоил я ее словом и делом, и глупышка опять поверила… да нет же, это я отупел с ней, я.... некоторые вещи надо делать быстро и резко, капля насилия милосерднее долгих уговоров. - А давайте лучше завтра, Катенька, да? – Прошептал я ей очень нежненько, подсовывая ей под попку скомканное одеяло и фиксируя ей коленки повыше. Прости, малышка, романтика закончилась. Но она охотно подчинилась, обрадованная – не сейчас! и не успела облегченно выдохнуть, как уже орала как резаная, целых две секунды. Оглушила меня, и удивленно умолкла.  Но, что любопытно, прижалась ко мне сама, чуть подрожала, и дальше все у нас пошло неплохо. Вполне как положено пошло, она была горячая, страшно узенькая, но податливая, и больно ей уже не было, судя по ее поведению. Шло и закончилось, как нужно, ее коротким низким стоном и слабенькой судорогой, а я… еще раз сильно удивился себе и своим слишком бурным реакциям. Видимо, результат перенапряжения нервной и других систем моего организма сказался. И все же, для первого и последнего раза определенно неплохо…

- Очень пить хочется… - Выдохнула Катюшка мне в грудь, тесно прижатая моими руками.

Я сорвался, не успев отдышаться хорошенько, и рванул ухаживать за дамой. В три секунды притащил ей боржоми в фужере, что попалось под руку, то и налил, во что под руку попалось. Фужер для шампанского. Он так и стоял на столе, вместе с бутылкой розового, ведь дама отказалась от допинга. Я притащил ей этот фужер в постель, чуть не разлив по дороге, потому что бежал спотыкаясь. Она осушила емкость, схватив ее обеими руками, и, не поднимая глаз, попросила еще. Во втором забеге на кухню я забежал еще и в ванную, захватил там пару полотенец, и чуть плеснув на полотенчико остатками минералки, которую она дохлебать не смогла, нежно предложил поухаживать. И только тут она подняла глаза… и свою стыдливую головенку, и – наконец! - взглянула на меня. Но тут же с чем-то вроде ужаса на мордашке опять опустила глазки. Ниже, еще ниже… поразглядывала второе полотенце, на моих бедрах, и наотрез отказалась от гуманитарной помощи. Просто заявила – нет! И в голосе нахалки было наполовину возмущение, а наполовину - отвращение!

Это меня слегка взбесило. Несправедливость всегда меня возмущает, особенно когда направлена на меня. Чего ради делать из меня кровожадного монстра! Я, что ли, ставил ей условия?  Я не выдержал и настоял на помощи, слегка ее уронив одной рукой и придавив, и добился своего, несмотря на истошный визг, попытки сжать колени мертвой хваткой и сделать мостик в постели – поухаживал. Она опасливо взглянула на белое махровое полотенце, которым я ухаживал, и распахнула глазищи, не веря. Чего ждала, моря крови, что ли? Пара капель, не больше. На полотенце.
Но стыдно ей за свои вопли и обиженный вид оскорбленной невинности не стало, судя по ее физиономии. Она просто молча удивлялась дальше, а про меня, похоже, совсем забыла. Дизайнер сделал свое дело, и так далее, все как у великого поэта. То есть сделавший дело может идти подальше, очень далеко.

Мне хотелось смеяться и одновременно я был зол, очень зол. Это понятно, гормоны разочком не обманешь и почти все мое было при мне. А зато передо мной – были сведенные бровки, поджатые губки и сжатые коленки. И опять эта простынка, заляпанная мороженым, которую я, балбес, не отшвырнул подальше. Но зато простынку забыли придерживать возле ключиц. Но пялился я, конечно, не на простынку. Обалдеть. Это не женская грудь, это поэма – ничего умнее в голову не приходило. Все сравнения просто побледнели. 

Да конечно. Я и не сомневался, что ты будешь пищать, а потом дуться. И море крови. Она так и думала, судя по всему, потому что изумление на раскрасневшейся мордашке было уморительным.  И еще немного удивилась, моим рукам на своих стройных бедрах, и на спинке. Просто тихая ласка, и ничего больше, ничего личного, только договорные обязательства, да, малышка? Я сцепил зубы и сам убрал с нее руки, до приказа.

Сейчас не надо. Неизвестно, как ей будет, если еще слишком больно, то следующего раза мне не доверят точно. Следующего? Я спятил, на черта мне сдалась она и этот раз, и все это… сейчас успокоить и отправить домой на такси – и спать, с чувством выполненного долга. Но вместо удовлетворения от этого выполнения долга и конца обязательств во мне, конечно, бурлили совсем другие чувства и желания…

Она вскинулась, уронив шоколадную простыню окончательно, когда ее туманный взор упал на большие настенные часы с маятником. И, ахнув, спрыгнула с кровати, уже окончательно начихав стесняться меня. И что-то не видно было, чтобы девушке было так уж дискомфортно. Ее одежонки просто взлетали, а колготки она натянула на счет три. Моей помощи и меня вообще не требовалось. Ей надо домой. Срочно, пожалуйста, скорее такси!

Одевалась она с четкостью движений отлично обученного, или просто очень способного новобранца. Она старательно отводила от меня взгляд. На ее физиономии был плакат - а я так надеялась на вас! И еще горькое-прегорькое разочарование. Вот же пакость оказалась…

Я посадил девочку, или, точнее, уже не девочку – в такси, и попросив отзвонить мне по благополучному прибытию, вернулся к себе. Взял ополовиненного Бима, распечатал свежую пачку Парламента, хотя была начатая, и ушел на лоджию. Мерзнуть, греться любимым сортом виски и не думать ни о чем, кроме вероятного заказа в Чертаново. Убедить кошелек на толстых ножках на лофт-гламур второго этажа, будет неплохо, легко и незатянуто… эксклюзивно по определению. Думал старательно о втором этаже и эркерах. Кисея или все-таки римские шторы… Но все равно в голову лезло одно… посмеяться над девичьей наивностью я очень хотел, но почему-то никак не получалось.

Ну ее можно было понять, по-человечески так, вне половых различий. Ей молчаливо обещали всего лишь легкий дискомфорт, перед ней нежно извинялись за неизбежность оного, и даже сильно переживали за давление брекет-системы на верхнюю губку при поцелуях. Я действительно моментами сильно переживал, что губка пострадает, причем переживал вполне искренно, а потом… да, девушку вполне можно понять.
Нет, невозможно понять и простить такое! Нахалка необразованная, да она хоть картинки в своем компьютере посмотрела, когда к «свиданию» готовилась? Литературку почитала бы, если уж поговорить не с кем! Нет, мне определенно было не по себе. И что еще хуже - я понял, что я точно не успокоюсь, пока не реабилитирую себя в ее мнении… и, как ни странно, в своем тоже.

А потом успокоюсь. Я точно знаю.

Фрагмент 4/6
Я получил отказ, без объяснения причины. Просто нет – и точка.

Я рассыпался мелким бесом, и все зря. Она была вежливая, а голосок грустный и какой-то испуганный. И говорила она со мной в основном междометиями. Звонить девушке больше двух раз подряд – уже ошибка, но я наплевал на все правила. Я предлагал ей все, что она захочет – да хоть в кино, и согласен был идти с ней в кино, как школьник. Нет, ей очень жаль, она сегодня занята, воскресенье – дела домашние. Ну дела так дела, я пошел в кабинет и тоже занялся делами, а почему бы и нет. Добил эскизную часть по последнему заказу, составил комплектовки по материалам для отделочников, и по декору – частично. Бросил, занялся черновыми набросками в другой теме, и не оставил это занятие, пока не заметил, что за окнами кабинета уже густая синева. Визуализации отвлекли и дали ясный результат. Стилистическое решение было, детали были...  покоя не было.

Обычно я в выходные отвлекался и развлекался, во всех смыслах. До чего же все запущено – я уже вынужден отвлекать себя работой?
Я решил плюнуть и не звонить ей больше, но вечером не выдержал.

- А если у меня рецидив случится? Один с температурой, без горячего молока, я погибну тут голодный! Вот тогда тебе будет стыдно, да поздно уже будет.

Болван, надо было хоть покашлять в трубку. Она прекрасно услышала все, что было в моем голосе. Желание затащить ее к себе, и продолжить все, чего я не доделал. 
Не давай ей опомниться, не будь идиотом – крутилось подсознание, крутился я в своей постели, пока не сообразил принять снотворное – дозу, которая помогла вырубиться. Принял с чувством, что скоро уже и коньяк помогать перестанет.

Утром дошло -  просто и ясно. Просто надо решить с ней, и успокоиться.  Она еще, возможно, сама не знает, чего хочет, значит - ее сейчас из-под контроля не выпускать. Домой за ней с утра -  это слишком, еще зазнается, а вот до обеда навестить ее в офисе под любым предлогом – нормальный ход.

Фрагмент 5/6
Но уже через пару часов после начала рабочего дня понедельника мне все стало ясно, окончательно. Катенька опять была со мной холоднее выключенного с вечера утюга. Холодна и сдержанна, как выполнившая долг монашенка. И лучше она будет общаться со своей свечкой, чем со мной. Сейчас рынок предлагает чудные модели вибраторов, к тому же не умеющие врать и похабно шутить.

Она прискакала с подносиком, двумя чашечками чая для себя и шефа, и не сразу заметила меня. Я очень далеко стоял, у самого окна. Видимо, поэтому Катенька сперва заговорила с шефом, изгибаясь в тоненькой талии, и бросилась размешивать ему сахар и давить лимон. А уж потом подняла головку и поздоровалась со мной - очень корректно, в лучшем офисном стиле. Я почувствовал дикое желание вылить им этот чай на стол, но предпочел выйти покурить и подумать. Сигареты были слабые, а вкус кислый.

Ну и чего я торможу? Какие нафиг еще вибраторы. Кому я вру, сам себе? Она же чуть не бросается на своего шефа, дрожит и скулит, в рот ему смотрит. С первого дня ножками сучит, под балахонами-то не так в глаза бросалось.   
Да знал я, знал. Просто думать об этом не хотел. Для чего она все это затеяла. Интриганка, мерзавка. Любая девчонка, честно согласная на секс без обязательств, ради удовольствия, чище вот этих – нравственных и правильно воспитанных. Любая из них – чище спереди и сзади, чем вот этакие невинные и расчетливые папины дочки. Хорошо, что их так мало. Да нет, не мало – вот эта случайная вне нормы, а больше таких и нету.

Все продумала и взвесила. Я молчать буду, значит. Я тебя удивлю немного, умница.

Я вернулся, и был доволен, что Андрюха у себя один и не занят. Потрепались еще, по делу и в режиме обозрения. Прикинули лимит на презентационный показ, поспорили немного по вопросу, как представить концепцию новой коллекции и от чего плясать – футуризм это у нас новой волны, или уж взять да озадачить бомонд идеей агрессивной женственности. Я считал, что по последнему – насчет агрессивной – скорее удастся насмешить.

Кому что, а вшивому баня, и я непринужденно свел разговор на Катьку. Я же из-за нее сюда и приперся. Концепцию я мог и с креативным обсудить, в конструктиве, и время при этом сэкономить. Да и обсуждали уже, если честно.

Андрей оживился. Разговоры о Катьке он всегда поддерживал азартно, и всегда у него поднималось настроение.

- Да неплохо. Помогает во всем. Сначала она с юристом не очень ладила, стеснялась, что ли. А теперь и по договорам помогает. Аудит отец проводил, своих подключал. Четыре дня считали, считали... Доволен в итоге.  Да я и не сомневался.

- А точно не уведут у тебя из-под носа, умницу такую работящую? Настроение у нее как? Не вздыхает в уголочке по кому-нибудь, ты проверял?

- Да веселая и не вздыхает. Ну ты же видел. Летает, все в руках горит. Справляется – даже главбуха в отпуск отпустила. Носится, как электровеник, и вся такая наэлектризованная. Два часа за компом отсидит, я тут под стук ее пальчиков балдею – ощущение, что не зря деньги плачу. Пулеметными очередями строчит. А потом выскочит, как коза – и умчится, и по своим делам, и по финансово-экономическим. Если б не она, вообще бы кисло мне было. Знаешь... я в последнее время со своей...

Андрея прорвало. Он не хотел эту тему вообще, но не выдержал. Видать, накипело.

- Задыхаюсь от ее совершенства. Погребен как в склепе. Еще и сегодня черт ее принес не вовремя. Придавила, как могильным камнем – застала меня с Викусей за настольными играми и простила. Буквально через полчаса – простила! Только с Викусей больше не разговаривает. Я не знаю, что мне делать, Ром. Чувствую себя такой сволочью, просто жить неохота.

Я слушал. Помочь нечем, только посочувствовать.

- Если не изменю свою жизнь, сам, то и задохнусь. И не пойму, что уже не дышу.

Осталось немного совсем – и дойдет до тебя, друг, где он – воздуха глоточек. Свежего.  Да ты уже понял давно, просто страшно тебе тревожить неведанное-нецелованное. Если б просто планировал поиметь из интереса, это одно, а вот этот страх...  а дела фирмы ты полюбовно решишь, сумеешь, не из таких виражей выходил.

Ну что ж, совет да любовь, как говорится, а я пошел.

И хотел я уже уйти от них к чертям собачьим и отвлекаться изо всех сил, во все тяжкие, не щадя сил, здоровья и денег. Муть кипела внутри и было мерзко так, как не бывает в юности от первой групповухи, наверно. Где нажрался и очнулся и вспоминаешь секционно, сколько и как радости поимел и кому ее доставил. И в итоге чужой и грязный на празднике жизни – вот и я сейчас был чужой, а грязи мы найдем, это не проблема.
И я уже уходил всерьез.
И ушел бы, если бы на выходе из приемной на меня не налетел секретарский ураган, в эпицентре которого была все та же заноза – веселая и оживленная Катька, хорошенькая, как куколка, и стрекочущая как ни в чем ни бывало. Ураган вразнобой поздоровался со мной и дисциплинированно разбежался по рабочим местам, а Катьку я, не сдержавшись, цапнул под локоток.  И как-то само собой получилось, невзначай – увлек в пустой зал для переговоров, и плотно закрыл за нами дверь. И добродушно спросил -

- Катенька, что нового? Как работа?

- Работа хорошо. – Она все еще взволнованно дышала, блестела глазами, и щеки были розовые, от беготни и смеха. И как будто чего-то ждала и боялась. И, кажется, не прочь была сбежать от меня.

- Катенька, вы влюблены. Не отпирайтесь. Я давно это вижу.

Она дрогнула испуганно и радостно - то ли от меня бежать, то ли ко мне... делиться радостью. Даже ладошку на грудь положила, на сердце. Видимо, боялась, что выскочит.

- Вы наблюдательный. И опытный. Я.... так и знала, что сами поймете все.

- Что вы влюблены в своего шефа, Катя? Мечтаете о нем?

Она опять вздрогнула и ладонь с груди уронила. Угадал.

- Да с первого дня ясно было, я просто любовался. Такая свежесть, непосредственность. Вы так ели глазами своего начальника, так выскакивали к нему, Катя. Да и сейчас скачете, любо-дорого поглядеть.

Она гневно уставилась в меня заблестевшими глазами – и меня накрыло и понесло, волной садизма и злобы. Она вышвырнула меня из своей жизни, перешагнула грациозно – и ушла к светлым горизонтам, а мне оставила только это – трепать в ее сторону языком. И теперь смотрит как на отработанный вариант. Ну пусть тогда и послушает.

- Я понял, что вы стараетесь для шефа. А если женщина хочет, она может многое, Катя. Вот вы захотели преобразиться – и сделали это. И раскрепоститься заодно захотели, да? Умница, очень верное было решение – снять зажатость. Я не сразу и догадался, зачем вы вцепились в меня с этой сметой. Не ожидал от такой скромницы, как вы, такой настойчивости. Но спорить, конечно, не стал. Как говорится, чего хочет женщина...

Что я несу, идиот. Это же все, конец. Такое не прощается... Но она молчала и не спорила, и не дышала, и поэтому закрыть пасть я не мог и выдавал ей в лицо мерзости по нарастающей. А она молча слушала.

- Да я и не против был, сам решил пойти навстречу. Мы ведь с вашим шефом столько лет дружим. Выросли вместе, вместе увлекались, понимаете, о чем я? И по поводу девушек мы никогда не ссорились, да смешно подумать такое – переживать из-за...  Дружба – это святое, Катенька, а делиться – сам бог велел. Восхищен, Катя, вашим умом и фантазией. Не очень оригинально, но учитывая ваше домашнее воспитание – смело. 

Я не понял, что она сделала – отчаянное движение ко мне, или просто чуть не упала, споткнувшись о ножку стула. Но я сразу спекся. Скис и сдулся. И непонятно, как сумел, но притянул ее к столу, заставил сесть и сел рядом. И уже тихо, очень тихо и медленно сказал ей, сказал практически правду, сам удивляясь этой правде. Вылетело просто, само.

- Я вам сейчас врал, Катя. Прекратите трястись. Ничего я такого не думал, не успел. Вы оглушили меня тогда, удивили. Вы первая девушка, с которой я так растерялся.

Она была как статуя и внимала. Но я уже пылал опять, потому что дошло – это и есть вот эта штука, ревность называется. Но понять-то я понял, а вот как с этим быть, без опыта... Я ж не ревновал, выходит, ни одну... По-настоящему.

- А опыт ничего не значит в сердечных делах, Катя, вы это еще поймете, со временем. Побудете в разных ситуациях, в разных руках и постелях – и поймете. А что будете, и что в разных – поверьте мне. Я не хочу вас обидеть, да и не считаю смену партнеров чем-то ужасным, наоборот. Чем больше разнообразия, тем лучше.

Она так и стыла в ужасе, а я быстро притянул ее ручку в свои, медленно сжал, объясняя сказанное. Она не вырывала руку, и жалобно попросила, почти заикаясь -

- Прекратите, что с вами...

Она испугалась, я видел это. Она злилась и дрожала, когда я оскорблял ее с дружеским видом, а сейчас замерла в испуге. Наши руки лежали на блеске стола, и ее ручка не вырывалась из моих. Но я не мог остановиться, внутри саднило, и воздух казался горьким.

- Вот после всяческого разнообразия, Катенька... через годик так, возможно, вы захотите и со мной пообщаться. И никакой отстойной ревности и рефлексий между нами не будет, будет только обоюдное удовольствие, как обычно, Катенька. Все как обычно. Таких, как вы – вокруг слишком много, это норма, и глупо было бы переживать из-за такой мелочи.

Я отпустил ее, приготовившись - сейчас убежит. Но она все сидела, склонив головку, и ждала – чего я еще ей скажу. И руку со стола не убирала.

- Да, Катенька, да... Видим-то только сами себя. Вот я и не понял. А вы молодец. И рассчитали верно, и выбрали неплохо. Отлично даже выбрали, всегда восхищался женской интуицией. Не подумайте, что я себе цену набиваю. Вы умница, я вами восхищаюсь.

Я не выдержал и снова взял ее руку, сжал, ругая себя последними словами, уже мечтая сам – заткнуться и уйти. Но не мог. Тянуло что-то, дергало – вот сейчас, выяснить все, и наплевать на остаток жизни, на все глупые надежды.

- Просто иногда вот так остановишься вдруг, задумаешься... С вами такого не бывает, нет? Ну вы еще молоды очень. Да, вот так нахлынет вдруг – летит жизнь, и летит пустотой, и ты никому не нужен, и тебе никто. Но это проходит, просто не нужно останавливаться в пустоте. Берите все от жизни, Катенька, пока молоды! Не ждите и не бойтесь, ваш шеф пойдет навстречу всем вашим желаниям, можете мне поверить. А если стесняетесь... А хотите, я вам и в этом вопросе посодействую? Третьим пунктом, как бонус для вас? За доставленное удовольствие. Вы же мне доставили удовольствие, Катенька, и не понимаете этого. Этакую пикантную нотку внесли, освежили немножко мои серые будни. Я до вас и не понимал, что скучаю от обыденности.

Я наконец отцепился от ее руки, встал, дотянулся до бутылочки с минеральной. Только не смотреть на нее, не смотреть больше. Лучше языком чеши дальше, придурок. Но смотреть – достаточно.

- Вот сейчас водички попью, да и зайду еще раз к Андрею. И между делом, намекну ему прозрачненько, раз он до сих пор не догадался. Что вы хотите... больше близости. Да не стесняйтесь вы так, дело-то житейское. 
И будет у вас сегодня очень романтическое свидание. Ваш шеф вас удивит, Катя, знаете, он ведь может быть таким романтичным – цветы, вино... лучшие номера, вип-обслуживание. Вам понравится.

Она побледнела, потом опять порозовела, нежненько так. И молчала.

- Водички хотите, Катюша?

Я налил ей в стаканчик, а сам попил из горлышка. Отлично, в меру холодная водичка, обслуживание тут на высоте. И вообще все отлично. И сейчас я попью, да и пойду. Дел невпроворот.
Она вспыхнула, задрожала, открыла рот, но оттуда так ничего и не вылетело.
Она смотрела на меня так, будто я ее по щекам хлестал, а не разговаривал с ней уважительно и нежно.
Я замер, как будто время мое остановилось. Момент истины был мне страшен, и меня не колотило только из-за равновесия, внутри жар боролся с холодом. Я стоял перед ней и ласково ей улыбался, а она бросилась бежать от меня, как от кошмара.
Рванулась, обогнула меня гибко, не касаясь. Тормознула, еще раз взглянула.

Я протянул ей стакан с водой – она взяла. Потом впилась в меня зрачками, дернулась... стакан с водой влетел мне в грудь... а Катюшка умчалась.

Последний ее взгляд с закипевшими слезами горел у меня на физиономии, как кипятком ошпарил. Я стоял, как дурак, ошпаренный ее взглядом, весь залитый шипучкой, а мой рот ехал во все стороны - в дикую, дебильную улыбку. Я был счастлив так, как не был счастлив давно – с самого детства и первого купленного отцом велосипеда. Нет, еще счастливее.

Я понял.

Он: Интуитивно-логический экстраверт, интуитивный аспект, подуровень четыре, мобильность семь, интертип, активация для кратковременных задач.

Она: Интуитивно-логический интроверт, логический аспект, подуровень четыре, мобильность два, интертип, референт-функция фундаментальная. Сенсорик неявного аспекта, рацио-волевой блок.

То есть твоя раскладка по сенс-коду, Эми, да? Сколько – семьдесят?

Да. Почти семьдесят четыре процента.

У них, что, все наоборот?

Фрагмент 3/7
По телефону она разговаривать со мной не стала, а когда я выцепил ее после работы, чуть не опоздав, потому что попал в пробку и весь испсиховался – убежала от меня.

Выхода не было. Я попросил Андрея, чтобы он наказал своей секретарше захватить с собой договора с фотостудией, мне они срочно нужны. А я ее по дороге домой перехвачу, или, в самом крайнем случае, заеду за документами к ней домой. Андрей начал удивляться и не понимать, но мне удалось быстро его отвлечь последней забавной сплетенкой о случае в Дольче Ви, рассказанной в обед Юлечкой. При малейших моих упоминаниях о Юлечке Андрей, как правило, забывал о многом.

Дверь тихо открыла щелочку, и высунулся зелененький краешек папки. Вот же дрянь... зеленый цвет, да? В следующую секунду я закрыл дверь за своей спиной и обалдевал.
Катюшка была вся заплаканная, и всерьез перепуганная, но главное - на ней было что-то вроде пижамы или домашнего костюма, с штанишками до колен и курточкой – в больших мультяшных мышах! Мыши были наглыми и одетыми в нечто крайне безвкусное.

- Так-так-так... Я столько времени на тебя убил. И для чего? Чтобы ты продолжала напяливать на себя это уродство?

- Тише! Потише говори!

Она опять перешла со мной на ты. Непостоянная и взбалмошная особа.

- Катя, пару слов только скажу и пойду, вот клянусь. Чем ты хочешь, чтобы я поклялся?

- Тише, умоляю! – Она и впрямь уже умоляла, чуть не плача. – Идем! – И утащила меня за филенчатую дверь, где было светло от лунного света, и мягко белела тюль на окошке и белье на диванчике. И пахло сладким печеньем и цветами, как в шкатулке. А еще пахло ее телом. А тело было гибким, нежным и очень близким под моими ладонями, что могло означать только одно – мышиный комплект был пижамой.

Я наконец-то обнимал ее, почти раздетую, сам не веря в свое счастье.  А она, конечно, выражала возмущение моим поведением, и возмущение было неописуемым. Она дергалась и шипела, а целоваться не хотела абсолютно. Ладно, я отпустил ее. Все равно нужно было куда-то положить пальто и сбросить ботинки. Вежливо ждать, пока предложат раздеться, смысла явно не было.

- Рома, не смей! если папа услышит... Рома!! – Взывала радушная хозяйка, уже начиная изрядно доставать своим занудством. Да уважаю я твоего папу, очень. Такую скромницу примерную воспитал, как такого папу не уважать. Я пристроил свои пальто и пиджак на нащупанном в темноте стуле и улыбнулся своей гостеприимной хозяйке.

- Вот и не рычи на меня. Я же веду себя скромно. Ты сказала не шуметь, я понял и пошел навстречу.

Я действительно пошел, довольно быстро, и мне удалось блокировать скандалистку. Обнял я ее с руками, а кусаться, плеваться и пинаться она не решилась – наверное, остатки хорошего воспитания девушку сдерживали. Опять же родителям респект.

- Ты все время врешь! Ты же все время с улыбочкой врешь! Я принесла твои договора – бери и уматывай!

Я не собирался уматывать, а напротив - кратко высказал ей свое мнение о ней, ее личности и поведении, короче, все что накипело.

- Я вру, да? А ты кому врешь? Праведница нашлась – ночью мужчине дверь открывать в пижамке на голое тело!  Твои светлые идеалы, прелесть моя – банальная двойная мораль. А ты...

- Кто? – Пискнула Катька, воспользовавшись, что я оторвался от ее губ, чтобы поцеловать шейку. Я обрадовался – мое мнение о ней ей интересно!

- Ты аферистка... бесстыдница... взяточница... шантажистка... конъюнктурщица...

- Я не конъюнктурщица! – Вдруг возмутилась Катюшка. Все предыдущие мои любовные признания она глотала молча, сопротивляясь поцелуям все меньше, и уже боролась с собой, чтобы не отвечать тем же... понятно было по дрожи губ и колющим соскам. Но она все еще хотела царапаться, поэтому пришлось прижать ее хорошенько к ее девичьей постельке и слегка напомнить -

- Папа твой услышит... и мамочка тоже… все сбегутся, Катя…

Она явно уважала родителей и не хотела их огорчать. Да, все-таки хорошее воспитание – очень важно для молодой девушки. Просто отличная вещь – это ее хорошее воспитание, и очень кстати.
Я уже избавил девушку от кошмара с Микки-Маусами. Просто содрал это мышиное безобразие, с треском, при этом удивляясь своему садистскому желанию повырезать им уши и ноздри ножницами… я ревновал ее к этим мышам маскулинного вида, они касались ее своими рылами, везде, а мне, мне -  было не позволено!

Катюшка уже не пищала. Она только дрожала и кусала губки, но этого я тоже допустить не мог. И не допустил. Это было легко. Она так усердно защищала от моих посягновений свои грудки, на которые я жадно уставился, что не сообразила, что оставляет мне все остальное. А когда забила коленками, было поздно, мою руку было не остановить.  А через пяток секунд она уже и не могла ничего, только разок дрогнула и послушно расслабила бедра. Вот так-то. И я мог спокойно продолжать и еще насмехаться, лаская девочку осторожненько, не спеша и приговаривая, я вовсе не хамил, нет… я действительно не понимал причину такого ужаса перед обыкновенным указательным пальцем.

- И чего испугалась, пальчика… а была такая смелая, когда клизмой меня пугала. Уже забыла, да?

Она уже была не рада, похоже, что вылечила меня. В глазах у девушки было пламя, негодование боролось там с чем-то не менее кровожадным. Но мне уже было наплевать, я уже смотрел не в ее глаза, а ниже, намного ниже. И мирно общался с ней. Просто выражал свое мнение, о косметических моющих средствах. Вполне пристойная тема для общения с девушкой. 

- У тебя слишком пахучий гель для душа. Мне не нравится, давай ты будешь пользоваться другим, без запаха синтетических бананов. Я захвачу в следующий раз... как ты думаешь, что пахнет лучше, бананы или… я сам еще не уверен, сейчас я тебе скажу точно…  - я мигом нашел между Катькиных ножек то, что мне было нужно.
Катюшка опять не успела возмутиться. Она только рот успела приоткрыть, и тут же была вынуждена зажать его ладошками. Видимо, она хотела проглотить свой стон, или просто не выпускать. Это было последнее, что я увидел, оторвавшись на полсекунды от деликатеса с банановым ароматом, под которым прекрасно чувствовал другой, тот, что мучил меня столько времени, ее запах… дальше мы дружно молчали, я легонько и быстро работал языком и парой пальцев, на редкость воодушевленно, а Катька не могла даже схватить меня за волосы, поскольку ей необходимы были обе ее ручонки. Из-за картонной стенки было неплохо слышно, как ворчит Катин папа, а девочка отлично соображала, несмотря на явную остроту ощущений, что на ее утробные стоны, скорей всего, вмиг сбежится вся ее семья. Ничего, просто крикнешь им через дверь, что зубик заболел, или два. Так вот дернул зубик – ужасно сильно - да и прошел, совсем.

Выдержка у моей мышки оказалась достойная, но пальчики она себе прикусила, бедняжка. Как хорошо, что мы не читаем мыслей друг друга, даже в такие вот моменты. Потому что глядя в туманные Катькины омуты, потрясенные и прекрасные, я все равно думал гадости.

Попалась, мышка моя, теперь не уйдешь. Глупышка маленькая, сама прибежишь и просить будешь, забудешь и думать, как фыркать передо мной и умничать.  И это я еще не начинал с тобой работать со всей серьезностью. Наконец-то я немного забежал вперед, пусть даже и незаконным фальстартом. Ничего, она меня вынудила, и пусть теперь попробует со мной наперегонки, умница моя.

Мы шептались, потому что она до жути боялась, что услышат родители. Боялась нешуточно, до бледности и истерики, но при этом даже слышать не хотела, чтобы поехать ко мне, где шептаться не нужно. Нет так нет – я никуда не ушел. Да я просто не смог бы уйти сейчас, даже если бы она и просила. Но она не гнала меня больше, и почти не протестовала, когда я тоже разделся и нырнул к ней в ее узкую девичью постельку, мотивируя тем, что не хочу, чтобы ей было неловко – она голая, а я, так сказать, при галстуке.  Я дал ей передохнуть, немножко, и начал все заново, только помедленней. И она больше не спорила, а радостно прильнула ко мне. А вскоре даже несмело обняла, от чего я чуть было не забыл, что обязан здесь соблюдать тишину и полную конспирацию.

Ни о какой боли она не помнила и ничего она не боялась, эта маленькая мошенница. Она ждала, и приглашала, неумело и немного скованно. И, изумленно всхлипнув, подчинилась моему темпу, а потом и приняла, и задвигалась со мной в одном танце, открыв мне еще и таланты, которые могут быть только врожденными. Чем и добила меня. А потом добила окончательно - признанием.

- Я испугалась... Что если привыкну к тебе еще совсем немножко, то умру без тебя. Нет, я испугалась не этого. Страшно стало, когда я поняла, что мне и это уже безразлично.

А под утро, засыпая ненадолго в моих руках, вдруг свела брови и жутко серьезно уведомила меня, похоже, уже во сне - что шестое покрывало у Саломеи было последним. У нее не было и не могло быть седьмого...

Так ты еще и выдумщица... И фантазерка. Учтем на будущее.

Мы спали очень мало, урывками. И она была усталой и нежной, и тихонько льнула ко мне, и разрешала все, что я для начала себе позволил, а позволил я не так уж мало – для первого раза.

Ее будильник заорал, как псих. И она подскочила и моментально вытащила откуда-то ситцевый халатик в незабудках. А я только было обрадовался, что в окно сочится рассвет.
Что за порядки у них дома... Фельдфебельские нормы. Я это все прекращу, раз и навсегда, Катя...

- Зачем тебе этот агрессор, Катя... выброси его. Разве не приятнее просыпаться под мелодию... а еще лучше – от поцелуя...

- Я опоздаю из-за тебя...

- Я подвезу. Выходи ко мне...

- Не получится, меня повезет папа... Он всегда меня отвозит, если я просплю...

И тут Катька замерла. Крутнулась, как юла, подняла плечики.... И резко опустила, открыв рот в озарении. Глаза ее горели, когда она шептала со страстью, схватив с тумбочки тонкую папку и прижав ее к груди.

- Ты заехал за документом. Вот за этим! И согласен меня подвезти – заодно!

Она благодарно стиснула договор со студией – пригодился! А я опять стиснул в объятиях ее, потому что она была как струнка, а глаза сияли хмельным туманом, еще не развеявшимся после ласк, и губы припухли, сочные, нацелованные... она успела прошептать - 

- Потому что срочно... Уезжаешь через полчаса! Изобрази что хочешь, только чтобы папа...

- Могу даже изобразить твоего жениха. Я сейчас все могу, Катя... – я не мог оторваться от ее рта, и тогда она вырвалась сама.

- Я сейчас скажу папе, что за мной сотрудник заедет – вернее, что он уже здесь, и я попросила его подняться к нам. И папа сам откроет тебе дверь.

Все удалось отлично, Катя открыла дверь, и я выскользнул в подъезд. Посчитал до тридцати пяти, как мы с ней уговорились, и нажал поцарапанную кнопку звонка. Дверь распахнулась...
Вежливая радостная улыбка жениха-идиота судорогой затряслась у меня на морде. Моя одиноко протянутая для рукопожатия ладонь замерзла на сквозняке, а заготовленной речевкой я подавился.

Это был он. Пенсионер с парковки.

И он меня узнал в момент. Прошло всего то лет... Пять лет прошло. Пять с половиной.

- Э-э-эми!! ну сколько ты еще будешь элиминирова-а-ать...

- Р-Пауза. Устала?

- Немного. И хочу внести предложение – давай уже форсируем? Считаем последние в ускоренном, ну давай, ну Э-э-эм...

- Согласна. Восемьдесят семь. Остались только пиковые и короткие фрагменты.

и короткие отполировала тоже? сколько ни демпфируй, а портрет праведника уже не получится...

Но Эми тоже устала, и не хотела смеяться. Ей было грустно, немножко... они обе понимали...

детали закрывают суть...

Фрагмент 4/7
Я вызвал Андрея в бар, выпить кофе и чего покрепче. Нужно было поставить его в известность, и расставить точки, согласно нашему давнему уговору. Он слегка удивился, что я зову его на выход, и помрачнел, как будто начал догадываться. А я просто не хотел, чтобы Катюшка подслушивала, могли случиться разные слова и выражения.

Андрей пораздувал ноздри, посжимал челюсти. На меня он долго не смотрел. Не поздравлял, не радовался за меня, а был мрачен, как пассажир, опоздавший на Титаник.

- Моя секретарша, черт бы тебя подрал, моя. Да, она финдиректор вторую неделю, и что с того, все равно она моя финдиректор. А ты...

Он сделал мне нормальный комплимент. Да я и сам так думал всегда, зачем ложная скромность.
Мой друг сказал мне, кто я такой. И горько добавил.

- За моей спиной.

Он был честен и не боялся показаться смешным. И мне пришлось тоже быть максимально честным, и лучше сразу. Все его сентенции о сучках, и их любви к тому, кто их выгуливает, а не к тому, кто кормит, меня сладко улыбнули. Он же был прав, и еще – он мне слегка завидовал, впервые за много лет.

- Прости, Андрей, но это только мой праздник. Да, и в дружбе бывают исключения.

Он понял, проглотил и перевел разговор. Да в конце-то концов – я же не невесту у него увел, а секретаршу. То есть уже финдиректора.
О своей собственной невесте Андрей помнил постоянно, она сидела у него в мозгах. Он давно привык к этому, и я тоже, и не удивлялся. Единственное, что тревожило – фон. Все более скучный, вялый и мутный.

- Она очень хорошая женщина. Во всех смыслах – как в анекдоте. В постели любовница, в доме хозяйка, в кухне... В офисе она неплохой руководитель. Вот если б наоборот...

- Любовница в кухне – не самый оригинальный, но достойный вариант. Всяко лучше, чем руководитель в постели. – Поддержал я и попытался пошутить. Но веселья не внес. Андрей тихо улыбался, крутил стакан на стойке, поглядывал на девочек на высоких стульях.

- Родители в восторге, и мои и ее. Да они, собственно, уже третий год в этом восторге, неизменно. О детях и речи нет. Сначала свадьба, потом игрушки. Она милая, славная, и добрая такая. Она все мне прощает, и согласна ждать, пока я перебешусь. Очень умно – я после таких ее слов уже и беситься не хочу. И вообще не хочу ничего.

Я молчал и слушал. Почувствовал, что лучше просто выслушать, и не лезть со своим бесплатным мнением и авторитетными советами. Андрей никогда не ноет и уныния не признает – в принципе, его кредо – делай позитив. Сам разберется.

- Решать что-то надо, решать. Пока я с катушек не съехал от всего этого счастья идеального. Не задохнулся от своей гадости на фоне ее святости. У меня чувство странное, Ром, что я дурака свалял. Сам, и давно. А на тебя я зол, да, но это пройдет.

Желая Андрею искренне и от души – не задохнуться, я пошел к одной маленькой шантажистке и взяточнице. Влюбиться можно за изящную линию бедер и упругую грудь, но любить совершенство... Невозможно. У моего сокровища столько недостатков. Как мог я не полюбить ее, да я обречен был на это. 
Катюшка была расстроена – вчера папе вызывали неотложку. Но все обошлось. Пожилая врач строго сказала, что папе нужно беречься и не стоит смотреть чемпионат по хоккею в прямом эфире. И еще ограничить папиросы, и гулять перед сном. А папа при одном упоминании обо мне хватается за грудь, а вчера разбил четыре суповые тарелки из сервиза, чем сильно расстроил маму. Я обнимал грустную мышку, просил не расстраиваться, и клялся сделать все возможное и невозможное, чтобы понравиться если уж не папе, то хотя бы мамочке. В заключение я радостно, уже почти на правах жениха, засосал со смаком Катькины брекеты, с трудом прекратил это занятие и оставил ее, встрепанную и растревоженную, трудиться рядом с ее шефом. Я ей доверял. Ему я доверял тоже, но это было неактуально. Еще одна сентенция о сучках и кобелях всегда вызывала во мне стойкое одобрение, железной мудростью на все времена. Я верил Катюшке, и был спокоен только поэтому.

Я шел и тихо радовался.
Это я, я вытащил джек-пот. Чего ради я буду отдавать кому-то свой законный выигрыш. И я был с Андреем правдив и честен, насколько это возможно. Ведь никакая честность не вынесет такой правды – меня заставила ее трахнуть, а потом заполучила и присвоила безраздельно одна маленькая, скромная и тихая мышка, прекрасно воспитанная своими родителями.

Расшибиться в лепешку – можно, наверно. Перешагнут эту лепешку и пойдут дальше. Я бегал за ним по двору, как бродячий пес, выпрашивая и скуля. Периодически я вспоминал о достоинстве и гордости, выпрямлялся... Но чувствовал только одно – желание упасть перед этим седым человеком в ноги, ползать там и умолять. Я докажу, я хороший, не гоните меня. Он был неподкупен и равнодушен. Он относился ко мне как ко всем остальным объективным реалиям своей жизни, таким же, как помойное ведро в его руке. Только от ведра была польза, в отличие от меня. Он вытряхнул мусор из ведра в контейнер, и пошел домой. Он составил обо мне мнение и менять его не собирался. Я бегал вокруг него и продолжал унижаться, и мне не было стыдно.

- Вы судите обо мне предвзято. Давайте договоримся как-нибудь. Познакомимся поближе. Клянусь приглашать вашу дочь только в кинотеатр, на дневные сеансы.

- Твое счастье, что моя дочка не беременна и по ночам не плачет. Но ты иллюзий не строй, я б тебя и при таком раскладе с лестницы спустил. Пошел вон.

Я не стал спорить. Вон так вон.

Ехал домой не спеша, и прикидывал.
Она выйдет замуж за настоящего мужика. Два года учившегося ходить строем и драить казарму. Не знающего разницы между крепом и драпом. Или между винтажем и купажом, и вообще лишь бы пива побольше, и на хоккей. Бабская профессия – тряпки, безделушки да что там еще у меня – где красивее шторки с драпировками повесить? Шелковые шторки, кисея со сборочками, оттенки, мебель и словечки типа модерн и классицизм. Когда я слышу от дамы слово классика – вздыхаю с горечью, поняв, что анала не будет.  А все бабская профессия для педиков.

А он ведь чем-то царапнул мое сознание... не этой же чушью – про мой костюм и оттенок сорочки. И уж точно не про бабскую профессию, плевал я.... а чем он меня зацепил... Точно! Катька – беременная! Это бы все ускорило. Поподробнее – о чем мы с ней уговорились? Она сама, а я только резинотехнические, по предоставленному ею же графику. Наивная, какой там график, когда такой секс.

Дай мне три дня, мышонок, только три дня. А потом – пусть твой папа хоть в лицах тебе представляет, как мы с ним познакомились пять лет назад, и какому грязному мерзавцу ты чуть было не поверила.
Все, что папочка увидит перед тем, как словить инфаркт – это твой энтузиазм и восторг, и живой интерес к деталям. Отлично, что такая пародия невозможна в принципе, мой будущий тесть мужик нормальный. Ведь и я не злой в душе, и вовсе не хочу инфаркта для папы.

Я ехал домой и слегка удивлялся этому. Кроме как в свою одинокую берлогу, я никуда и не подумал ехать. Похоже, Катюшка, я твой. С потрохами.

Посмеяться над собой – это самое лучшее, что можно сделать, находясь в раздрае. Меня это всегда выручало, вот так поржать над собой, отпустить ситуацию, и наблюдать, куда она выводит. И все наладится. Так что произошло-то? Чего я опять натворил? Творил всю жизнь, творил, что хотел, а мне, уроду -  еще и подарок дали? Не иначе, кто-то там, наверху, ошибся...
Неожиданный подарок судьбы - я получил то, чего мне в детстве было не положено. Проклятущие предрассудки – я был обычнее некуда, самый обычный пацан, и даже страдал от этого. Я дрался и играл в футбол, как все мои сверстники, и с тринадцати лет в нашей компашке были девочки для всего. А с шестнадцати пошло не по-детски, только судьба была благосклонна и мозги частично работали, от заразы и криминала как-то мимо прошел. Но я еще хотел – всегда – с пяти лет я таскал у сестрички ее кукол. Мне запрещали, качали головами осуждающе – и совали в руки мячик. Но ничего не могли со мной поделать. Одевать куколку было мне до замирания сердца кайфово, почти так же, как спустя годы – раздевать.
Мне крупно повезло. Теперь у меня была только моя куколка, нежная, гибкая и шелковистая. Только моя, ничьи чужие руки не касались этой куколки до меня. Одна мысль об этом заставляла кипеть – что я мог не успеть, не увидеть, мимо пройти -  страшный сон. Моя и только моя, нахальная, озорная, сногсшибательно непредсказуемая. И я мог ее одевать, а не только раздевать, и отказываться от такого кайфа я не собирался. 
И это еще не все -  я ведь смогу ее кормить мороженым и всякой вкуснятиной, сколько захочу. И слушать, как она смеется. И никто больше не посмеет ее обидеть. Все, женюсь. Решено!

Смех лучше нытья, Катюшка. Смех над собой – это же как мороженое в постели, иногда. Сразу ясно, где вкуснее. А ты вьешь из меня веревки, и прекрасно понимаешь это. Но ты еще не знаешь, сколько у меня терпения, во всех смыслах. Я все вытерплю, в том числе и твоего папу. И как я тебе отомщу за все, что ты со мной творила, ты удивишься. Ничего просто так не бывает, а у меня в спальне большое зеркало - так интересно в стене установлено, напротив мягкого диванчика. Тоже не просто так. Тебе еще столько предстоит узнать интересного. Передо мной ты никогда не будешь стесняться, потому что стесняться в семейной жизни – дикая и опасная глупость, и я объясню тебе все это, не спеша, нежно и доходчиво. Ведь ты первая в моей жизни, первая, которой я понадобился настолько, чтобы ради меня...

Фрагмент 1/7
Доверяй, но проверяй. Я старался приходить, когда меня не ждут, и радостно приветствовал их обоих. И незаметно наблюдал, поскольку контроль лишним не бывает.
Она ведь и правда Андрюху любит. Улыбается при виде него, просто сияет вся. И чай ему таскает, когда Викуси нет, и маминым пирожком вчера его кормила – при мне, дрянь этакая. Мне, правда, тоже дала пирожок, но не так ласково, как шефу.

Как она сказал вчера...
… он очень хороший. Он меня спрятал рядом с собой, чтобы они не обижали меня, тогда, раньше. Когда я была некрасивая. Он никому не позволял на меня голос повысить. Сам орал часто, да, и часто ни за что. Ну и что! Я, когда к ним пришла, на собеседование, его первым в кабинете увидела, а только потом остальных. И он мне улыбнулся, так по-доброму! Он видел меня такую, как я была тогда, да еще перепуганную, и он мне улыбнулся! Ты мне так еще ни разу не улыбался, между прочим. И я тогда сразу перестала бояться, и стала говорить, доказывать, а потом кадровик захотел на немецком, со мной... даже расстроился немножко, в итоге. И меня на работу взяли, а мне так нужна была эта работа, просто ужас как нужна.
Я его очень-очень люблю, я все для него сделаю. Он хороший, он лучше всех. И он всегда меня звал, когда ты приходил.
А ты мое мученье, вот ты что.

Я выбрал время после обеда, придумал удобный повод увидеть Катьку и заехал к ним по пути.
Но ее не было в кабинете. Никого не было, и Викуси на месте секретаря президента тоже не наблюдалось.

Я вошел в Катькин кабинет, сам не зная, зачем. И спонтанно, сам не ожидая от себя, сорвал со спинки ее кресла ремешок и перевернул на ее стол ее мягкую бежевую сумочку. И стал рыться в аккуратной кучке – кошелек, визитница, плетеная косметичка, смятый платочек, ключи... Затолкал все обратно и полез шарить по отделениям, быстро и сноровисто, как будто всю жизнь тренировался. Катюшка аккуратная девочка, и.... Точно.
Под молнией был он, этот документ. Плоская палочка от эскимо, на которую я, было дело, глядел, когда мне ее предъявляли. Смотрел свысока и с холодным сочувствием. Мороз пробрал от одной только мысли... Катька. Могла бы тоже быть на месте тех, моих бывших девчонок, и с каменным личиком получать равнодушную вежливость и денежную сумму, от какого-нибудь урода вроде меня.

Цветовые решения палочек от эскимо были мне знакомы. Да. Дуреха подзалетела.
Идиотская мечта идиота осуществилась.

Я не дождался мою залетную мышку, и уехал, были дела. Встретился с новыми клиентами – пожилой супружеской парой, на предмет оформления зала для свадьбы внучки. А потом поехал поработать, к Юлечкиным девочкам в ее офис, где у меня было оборудовано второе рабочее место, где все под рукой. Меня встретили с обычным восторгом, перебивая друг дружку, выдали все новости и попытались прикормить печеньем и кофе. Я вспомнил, что принес девчонкам шоколад, отвлек их парой анекдотов и занялся эскизами второго этажа.
Я плыл где-то высоко, я мог все. Проблем не было, а если появлялись – я решал их простым желанием, простым да. Я мог все – а когда эйфория малость утихла, я радостно посмеялся над собой. Самоирония сконфуженно напомнила про зеркала и робкие пальчики... да зеркало-то пусть, конечно, остается и все остальное тоже, на потом. Сейчас, малышка, только бережная нежность. Опять ты меня сделала.

А ведь мысли-то были правильные, просто не внял. Позавчера после обеда, когда я утащил тебя с обеда до вечера, предварительно переругавшись с твоим помешанным на трудовой дисциплине шефом. Поругался с Андрюхой, чуть не подрались, но зато у нас с тобой было полдня. Мы даже провели часок в моем кабинете за жутчайшим развратом. Не представлял, что способен на такое. Все было, но такого, что ты со мной сделала, ни смогла ни одна баба, хотя ты перед моими бывшими просто мышка перед анакондами. Однако ты смогла, а они нет. Разврат продолжался около часа и был беспрецедентным – мы с тобой были в кабинете, я сидел за столом, ты у меня на коленях, и мы вместе смотрели на монитор. Я часок поработал по авторскому надзору, скинул на почту замечания, потом еще техзадание оформил по последнему заказу. А ты пока что лазила у меня в архивных файлах, и тебе неожиданно очень понравился шебби шик, из моих прошлогодних дизайнов. Ты пищала от восторга. Кукольный домик в светло-фисташковом и кремовом, и немного оттенков бледной розы. Шкатулка из шелка для молодой женщины, ей муж подарок сделал к годовщине - оформил дачу для своей взрослой принцессы. Потертая роскошь – милая претенциозность и утонченный обман, малышка. Изящный обман без фальши, роскошь старого шелка и белых стен, ты удивилась, что я умею и такое... И тебе очень понравился этот воздушный и сказочный интерьер, легкий, как пирожное безе с кремом. Я же должен был сразу догадаться, что ты у меня уже с начинкой, мышка.

Нет, вот же облом... Только было размечтался, только губу раскатал на кро-о-шечное ужесточение секс-режима, так сразу же пришлось и закатать. Точно сказано, человек предполагает... сейчас глаз с тебя не спускать. И когда, интересно, ты намерена мне признаваться, мошенница?

Фрагмент 5/7
Списки продуктов, которые я оставлял милой женщине, которая убирала мою квартиру, относила и забирала белье из прачечной и покупала мне продукты, были на положенном месте. По договоренности она оставляла мне этот список с галочками на кухне, на барной стойке... интересно, очень интересно... Я ведь забыл вписать шоколад, а она купила. Какая молодец. Я оставил ей сумму, с пометкой – премия! – на том же месте, где положил следующий список и деньги.

Шоколад с цельным фундуком и миндалем, с картинками из комиксов – забавные мыши в фартучках в горошек, с маленькими мышатами, ежи и еще всякие зверюшки. Но привлекла мое внимание именно мышь, что объяснимо. Уже второй день ничерта не выходило, в обед она была занята, вечером боялась папу и за папу. Ничего не поделать, придется Андрюхе намекнуть, насчет ее дневного графика, банковского аудита и обеденных переговоров. Или я так долго не выдержу.

Секс, который нельзя в полной мере назвать грязным – не стоит затраченного на него времени, и ты уже начала это понимать, малышка. И креветки тебе вчера понравились больше, чем жареная камбала в кляре, которую готовит твоя мама. Ты мне сама призналась. Главное, не форсировать, постепенно ты вникнешь и попрекать меня моим скромным буржуазным обаянием тебе уже не захочется. Баловать и баловать тебя, до полного и окончательного развращения – вот цель, которую я лелею в сознании.  В твоем понимании непристойность – это чулочки стоимостью в половину пенсии твоего папы, да еще французское белье, которое я разорву на тебе, если посчитаю, что оттенок недостоин твоей кожи. Но это еще и многое другое, о чем ты пока не слышала. А твои придирки и насмешки, что я не смогу жить без дорогих напитков и ресторанной еды, я тебе прощу – за твои блинчики по утрам. А смеяться мы будем вместе, над всем над этим и по всем остальным поводам – тоже.

Фрагмент 2/7
Я только молча вздохнул и притянул Юлечку к себе на колени.

- Скажи, что ты думаешь о семейной жизни? Семья, дети. Просто скажи, честно. Мне важно, что ты думаешь об этом. Или ты мне совсем не веришь, Юль?

Она разревелась. Я не ожидал и не понял, почему. Моя акула бизнеса рыдала, держась за мою шею, и уже норовила вытереть свой сопливый носик моим пиджаком. Нет, конечно, я этого не позволил, у меня всегда есть платок.

Она чуть проревелась, и я, убрав ей ее безупречно мелированную челочку с левого глаза, осторожно намекнул – помнишь, я говорил тебе... но Юлька дернулась, как от зубной боли, и отвернулась от меня.

- Нет, я поняла все, не в этом дело... Просто ты так это сказал. Я уже не мечтаю ни о чем, Рома. Никогда бы не поверила, что услышу такое от тебя. Дети...  Дом... а я бы наплевала на всю эту суету, и научилась бы печь блинчики. С творогом и медом, так моя бабушка делала...

- Что ж ты не сказала мне раньше, Юлька. Примерно пару лет назад. Возможно, тогда бы…

Я совсем в дурака превратился. Пошутить хотел. Напряжение снять. 

Юлечка отвернулась, гордо сползла с моих коленей и села за свой стол, шикарный, матовый и слишком большой для хрупкой деловой леди. И полезла за косметичкой, зеркальцем и спонжиком. Деловые женщины не плачут. Или плачут, но только в интересах дела. Юлечка обожает орально, и всегда просит на маску для лица. Ее кожа изумительна. А год назад она прямо и холодно предупредила меня, чтобы я не звонил ей в Кассель, куда она ездила на недельку со смазливым блондинчиком-декоратором.

И все равно - я не понимал, отчего и как, но чувствовал я себя сейчас перед Юлькой последней невероятной сволочью. На свадьбу-то ее приглашать или лучше не надо...

Это все, Ди...

Не может быть...

Только обрывки фонов и резонансные.

Читаем все.

Фрагмент /
- Ее объятия как клещи... Не мы выбираем женщин... Ой, только не за уши, это же просто стихи, не помню чьи, Катя...
Нет, уважаю. Я тебя безмерно уважаю. Непомерно просто. Ты личность. С таким уважением лезть сейчас к личности в   »»»»»»  я не смогу.

- Тогда засунь себе свое уважение... Сам знаешь куда!

/
Ничерта не выходит, папа уперся колом, и ничего не хочет слышать. Меня он просто в упор не видит. Даже расправой больше не угрожает, а просто смотрит, как сквозь пустоту. Зато Катькина мама уже пытается меня кормить, а готовит она действительно неплохо. Своих я ошарашу или обрадую, как только общими усилиями справимся с папой. Вот только... задачка оказалась сложнее, чем я мог предположить. Оказывается, дело даже не в том, что я полностью аморален и ко всему этому наглая буржуйская морда. Просто мы с Катей слишком разные. Между нами пропасть, вот и все. Воспитание, идеалы, ценности – у нас с ней слишком разные. А он хочет для дочери счастья, и если я действительно, как назойливо уверяю, ее люблю - то должен оставить ее в покое.

/
Только этого не хватало – врать в одной постели, за одним столом и в одной ванне. Летом поедем к морю... Хочешь в Грецию? Да откуда тебе знать, где лучше... Но и там я врать не собираюсь и тебе не дам. И прекрати закрываться, я все уже видел. И пока не признаешься, что тебе понравилось вчера на вечеринке боди-арта, мелкая лицемерка, креветок не получишь... все, достала. Ты, моя прилежная мышка, назовешь сейчас все вещи их именами, и скажешь мне, чего и как ты хочешь, или ничего не получишь. Скажешь и покажешь, пальчиками. И никаких тебе выключателей, только свет и зеркала, и губки ты раскроешь себе сама, своими пальчиками, недотрога.

только одно, Ди. Я только сейчас полностью осознала, чем было для них – раскрытие сенс-потенции в сороковых. Пятнадцать лет назад. Какой удар -  их, не умеющих открыться самым близким, бросили в животный страх, что тебя слышат - все... Все твои мысли, чувства, весь диапазон от темных. Разрыв между двумя ужасами – любить и получить в ответ насмешку... И зеркальным ужасом не любить никогда. Многое скрыто, но той информации, что не удалось спрятать, достаточно. Они сходили с ума, наверное. Бежали друг от друга сломя голову – пары, и даже дети и родители, как страшно. На край Земли, только бы не слышать, никогда больше не слышать друг друга...

Эми, хочешь абрикос? а апельсинку? Эм!! тебе просто нужно выспаться, ты на нерве, сестричка.

нет, Ди... я в порядке. Просто я давно об этом думаю, просто резонанс... Что, что чувствовали они, эти слепые и счастливые, когда вдруг прозрели – и ужаснулись тому, что увидели?  Слепые, игравшие собой и своими любимыми – как могли они настолько обманывать себя? им обнажили душу без предупреждения -  лишь для того, чтобы они увидели равнодушие и насмешку в любимых глазах... И осознали, что все это время жили на краю пропасти.

ты будешь плакать сейчас, что ли?

прекрати меня смешить...

из твоего инфер-кода я выбираю первый вариант, Эми. Раз уж ты такая злюка и негативистка, и не предлагаешь альтернатив!

Насмешку за любовь?

Да.
Я люблю его, а если этот мир против, пусть этот мир катится ко всем чертям!

Фрагмент /
- А твоя логика за следующие пятьдесят лет вся наизнанку вывернется. Вернее, ее вывернут умницы вроде тебя.

- И что? А твой секс пребудет вечно, что ли?

- Какая же ты у меня умница.

/
Который вечер я у себя дома, а Катюшка у себя, и звонить ей в дверь и телефон бесполезно, так же, как и ждать. Когда Катюшка дома, ее старый мобильник под арестом у папы. Ключи от входной двери также у старика, а дочка в своей комнате, в кухне или в совмещенном санузле. С работы папа забирает дочку на жигулях, или встречает на остановке. Когда она на работе или со мной, он звонит каждые двадцать минут, как будто чувствует нутром, чем сейчас занята его малышка. Моя малышка. Она должна ответить на папин вызов в лимите до пяти сек, поэтому она держит мобильник рядом, всегда. Она послушно берет телефон, и я понимаю, и делаю все возможное, чтобы она не задохнулась и не прикусила себе губку до крови, когда будет одновременно отвечать папе и мне. Вот только врет она папе, а не мне, горячая, нежно-скользкая и вздрагивающая, врет и мечтает об отбое связи. И, отбросив мобильник, радостно впивается в меня, сама, и уже свободно кричит и стонет, и без стеснения просит то, чего хочет, и у нас есть минимум двадцать минут до следующего контрольного звонка.  Да, он ведет себя как придурок, как старый озабоченный кретин.

Этот седой мужик плевать хотел, что я могу ему купить иномарку последнего года, он будет ездить на раздолбанных жигулях. Он будет гордо ходить у себя дома по раздолбанным половым щелям и жить на смешную пенсию, а подрабатывать вахтером. Ему плевать, что я сделал из его маленькой Золушки принцессу, он выдаст ее замуж за такого же, как сам. И моего ребенка воспитает, а меня на порог не пустит.

Он не даст поставить себя к стойлу и заткнуть рот сеном.  А то, что при этом гордо и честно сломает дочке жизнь, ну что ж....  Я не подарок, да, я, наверное, просто мерзавец, даже без семантического примитива с эро-подтекстом. Просто обыкновенная сволочь.
Но она выбрала меня. Меня – из всех порядочных, умных, спортивных. Женщина выбор сделала, старик. И мне жаль, что ты рвешь себе сердце, но лучше быстро. Не надо тянуть боль, пойми меня правильно. 

Динка молча гладила сестренку по искристой радуге повинной головы, перебирала золотистые, изумрудные, голубые прядки… ну слишком ярко, слишком вне уровня. Еще и пластика, и вечные линк-соны на голове. Так дразнить общественные линии может только ее Эм. И не боится ведь ничего, ни смешков, добрых и не очень, ни внимания. Защита пси-уровня. Сенсичка от рождения, редкий талант, девочка-плазма. В их Семье она первая – такая вот. И сейчас плачет, потому что не удержалась от соблазна и – скопировала внешний слой памяти их прадеда, уже четвертый месяц не приходящего в сознание. Сняла всего сорок семь часов тайм-реала. Всего один из эмо-слоев сознания, построение локальной проекции поведения. От уровня времени грин-лайн - ровно пятьдесят лет назад.

- Ты ведь сделала это для меня, Эм, да? И для меня тоже? Не отвечай. Я знаю, что да.

Самое интересное, Эм?

Да…

Я так боюсь… у нас одна попытка, сестренка. Один микро-релакс, даже не сетевой. Один лок-тайм, и все. И мы никогда не узнаем…

А восстановление через тайм-сеть, Маш? Ну Э-э-м… только не сейчас, только не здесь!

Когда они это поняли?

И главное, как? Я хочу знать. Я хочу это знать больше всего на свете, Маша.

Я тоже. Я тоже…

Фрагмент /
- Когда я понял, что это любовь? Сразу же, как только попытался от нее избавиться.

- Тише! – Умоляюще и одновременно злобно пропищала Катюшка, оправдывая мышиное прозвище. - И ты забыл сделать покаянную морду.

- Я согласен даже порыдать, но хотелось бы в твое декольте. Нагнись чуть-чуть.

Вместо ответа Катька схватила мою непутевую башку и прижала именно туда, где я мечтал.
Я едва дышал, боясь пошевелиться.

Дверь Катькиной крошечной комнатки была из фанеры, в прихожей их малогабаритной двушки ходил папа, скрипя половой доской. В последний раз, когда папа меня увидел на расстоянии в двух метрах от Катюшки, у подъезда, он просто и честно отправил меня вон, а свою дочь забрал и увел под арест. И было ясно – это надолго. Лет этак на двадцать-тридцать. Неважно, что я еще скажу и сделаю, папа никогда меня не полюбит. Поэтому сейчас я просочился, поставив машину в соседнем дворе и позвонив Катьке на новый мобильник. И она меня впустила, когда папа был в санузле. Но романтика в свидании все же была, как всегда у нас. И мама очень романтично напевала на кухне – отличная у Катьки мама, душевная и озорная женщина. Факт, что хорошие женщины любят сволочей и бабников, уже доказан, и думать об этом не надо.

А бедная моя мышка оказалась в патовой ситуации и страдала, страдала... С одной стороны, любовь к папе, с другой... 

Она тискала мою голову, прижатую к своему такому плоскому животику, я, в лучших традициях дешевой мелодрамы, неудобно стоял коленями на дощатом полу в ее мрачной комнатушке, и думал, что видел я эти совковые доски в одном замечательном месте. И в следующий раз я буду вот так обнимать ее животик, стоя коленями на моем гладком дубовом паркете, а Катька будет в домашних туфельках из кремового атласа, а не в этих клетчатых кошмарах. Вот так балдел от теплоты и Катькиных лихорадочных ручонок, уткнувшись в ее животик, и думал чушь. Я думал, а она несла.

- А у меня было не два заветных желания, а три. Третье я тебе не сказала. Но ты его исполнил. Уходи, Ромка. Умоляю тебя, уйди, просто уйди, сам. Не верю, что ты не сможешь уйти и забыть.

Я задолбался шлифовать коленями щели в ее досках, и только поэтому поднялся. А она вздрогнула, как от боли, и обняла меня так, как будто мы с ней уже приплыли на Титанике.

Она говорила, чтобы я уходил, и даже толкала к двери, да так, что потеряла свои жуткие тапки. И подвывала надрывно, как паровозный гудочек – уйди да уйди... а сама вцепилась в меня обеими руками, и наступила босой ножкой мне на ботинок. Да я бы все равно не ушел, даже если бы она меня пинала и обзывала.

- Что ж ты меня гонишь-то... Да и не выйдет у тебя ничего. И плевать я хотел на всех-кому-здесь-не-нравлюсь. Переживет твой папа, никуда не денется.

Катюшка неожиданно оживилась, и перестала меня давить к двери. Может, сообразила наконец, что все равно ни на сантиметр не сдвинула. Перевела дыханье и вдруг застрекотала с надеждой и интересом, как маленькая девочка при виде большой конфеты и новой куклы в подарке. Она еще младше стала, умытая и растрепанная, наплакавшаяся дурочка. Куда же все идет... вот вспомнит, что я на целых восемь лет ее старше, и выгонит меня на самом деле. И я сдохну без нее, один. А она только про папу своего замечательного и может говорить, достала уже.

- У папы сердце. Я понимаю, что он немножечко манипулирует.  – От ужасных своих слов благонравная дочка опустила голову вниз и смотрела куда-то... в пол, что ли... или все же мной интересуется, даже в такой вот патетический момент. От нее в последнее время и такого можно ожидать.  Да, похоже, безотчетно оценивает мое вечно приподнятое рядом с ней настроение. Но упрямо продолжает говорить о своем папе.  – И папа не хочет меня отпускать, ни на шаг, следит и на работу опять вчера за мной приехал. Но он правда очень-очень за меня переживает. И тебе не верит ни на пол столечко... просто ничего слышать о тебе не хочет, ничегошеньки, и на маму вчера наорал, когда она...

- Постепенно, не сразу, мышка моя. Шоколадку хочешь? С орешками. Или беременным мышам нельзя шоколад? – И я достал из внутреннего кармана уже мягкую шоколадку с цельным фундуком и интересной картинкой на обложке. Катька жадно перевела взгляд с крашеного пола под нашими ногами на шоколадку и увидела картинку...

Вот он, миг торжества. Не зря были все мои мученья, не зря. Моя малышка раскололась. Ревела мне в грудь, промочила соплями мою рубашку и созналась мне во всем...

Без пощады. Пока не отдашь всю свою логику за один секс со мной.

Я и диплом отдам...

Перестань говорить глупости...

Перестань их делать...

____________________________________________________________________________
Уже посчитаны капли в море, и начата классификация звезд в небе - мысли были грустны и легки, как мысли перед сном. Возможно, она избежит наказания. Линк стерт, сеть восстановлена. А ее блок виденья и контроль лучшие в группе. Она самая сильная псионичка в своем классе... И почему ей не стыдно за сделанное... Вот только узнали они так мало, и узнали вовсе не то, что хотели. Наверное, путь от сердца к сердцу - тайна. Тайна, которую каждый постигает сам, мучительно и бесконечно.

Сеть сложена не человеком, но из любви к человеку. Из сострадания или в утилитарных целях - обучения. Откуда нам знать, в конце-то концов?

Она засыпала, не закрывая глаз, как обычно. Погружалась в Сеть, контролируя дыхание и мысли, и это было привычно и сладко. И последние мысли были как капельки воды, скользящие и свежие, и грустные, и горьковатые... в Сети, в ее Хрониках, где есть все, навечно – каждый вздох. Каждое словечко, и, наверное, даже звук. Каждый искренний порыв и каждая подлость. Мысли, слова – несутся себе по вечной сети со сверхсветовыми скоростями… намного сверх, и даже быстрее, чем со скоростью мысли.

Захлебывающиеся смешные слова. Откровения некрасивой, безнадежно влюбленной девчонки, они тоже вечно носятся где-то там, в бесконечных спиралях времен, посмеивающихся ухмылочкой восьмерки, нагло валяющейся на боку. Как та Афродита, для которой это валянье очень важно, почти смысл жизни. Что и воспел так провидчески один из древних-вечных.

Там, в вечных Хрониках, записаны нетленные истины. Вечные ценности, взлеты человеческого и нечеловеческого воображения, гениальные мысли и просто поэтические жемчужины. И признания смешной девчонки, они тоже там записаны, в этих вечных Хрониках. И вот умора! – еще и на равных правах записаны, с гениальностями всех поэтов и мудрецов! Кто же так посмеялся над Человеком-который-звучит-как-там-его…

Я так мечтала, всю подушку свою изгрызла по ночам. Отомстить тебе. Чтобы ты тоже влюбился в меня и так же мучился. И ревновал. А как? Как я могла это сделать, вот такая – серая-незаметная. Что мне оставалось – только …