Абстиненция, 1-5
Из цикла Сингулярности, они же истерические параллели, рассказ пятый
Три розы из Амстердама
— Амстердам – город тюльпанов, а не роз! — возмутилась она.
— И роз тоже. — наставительно произнес он.
И как обычно, она увлеклась. И начала спорить, и обсуждать вещи очень далекие от только что решенных ими деловых вопросов.
Город роз, вы говорите? И красных фонарей, и криминала, и прочих потрясающих невинным цинизмом имморалити, начиная с самых полезных – ботанических. Ботаника не знает человеческих моралей – вот, например, как листок одного зеленого растения, стойкого к перепадам температур и любой непогоде. Резной листочек - бренд, очень полезный в качестве умильного фетиша, вы только посмотрите – он ведь правда очень милый? И такой доходный сувенир.
Тюльпаны… а что, если бы турецкие цветы расцвели на жирных польдерах Амстел Зее на десяток, а то и сотню лет раньше, чем французский высший свет объявил их модными и элегантными, что было бы тогда? … эти бокалы разноцветных парабол, что растут как трава в пустынях, они же простая трава с цветком на верхушке. В пустыне и в горах - там они хотя бы обжечь до пузырей способны. А в Низинных Землях людям нужно выживать, тут порой не до красоты цветочков, даже огненных. И огня у людей Амстела предостаточно, так же, как и воды. Родственные стихии смеются над поверхностными представлениями об их антагонизме – легенды можно трактовать как угодно, но на самом деле огонь воды не боится. Лед не тает в кипятке, а наводнения и пожары древних городов, чередуясь как в дефиле, любуются друг другом.
Хорошо вот так болтать о страшных стихиях, сидя в удобном кресле с чашечкой зеленого чая.
Чувствуя себя под защитой прочных стен, договора и собственного рационального рассудка. Нет, спасибо, Александр Юрьич, пирожных она больше не хочет. Вернее, не сможет проглотить больше ни крошечки. Чай – да… она подставила свою чашечку, ловко поддерживая под донышко пальцами, как он ее научил, и вытянув шейку, следила за золотистой линзой жидкости. Это была маленькая пиалка, и наливать чай правильно, как объяснил хозяин, нужно было не больше, чем на треть высоты этой тюльпанной чашечки. Так сильнее аромат, и никакого сахара. У сахара свой вкус, у чая свой, как учит Восток.
— Как называется этот сорт? — она ожидала услышать сказочное экзотическое название. Например, о ночах Шахерезады.
— Китайский жасминовый. — просто ответил он, и она рассмеялась, а он не спросил, что ее так рассмешило.
Ей было с ним легко и любопытно, и можно было говорить о том, о чем хотелось говорить в эту минуту, о том, что пришло в голову спонтанно. И совершенно не думать, достаточно ли умной и достойной для их беседы является данная тема. Они говорили об Амстердаме и тюльпанах, о новой физике воды, о политике в моде, о статье про альтернативную экономику, которую он откопал в малотиражном журнале – ведь обычный фейк на первый взгляд. Но до чего ж забавный, а местами и шокирующий. Есть над чем подумать.
Они болтали как давние друзья. И ей не хотелось вспоминать, как и с чего началась эта дружба. Дружба двоих, так же как и любовь, может и начаться, и закончиться очень своеобразно: Катя это на своей нежной шкурке прочувствовала. Ох, как она прочувствовала… ожоги и невидимые шрамы заживали на ней болезненно и слишком медленно.
— История? О, я бы ее переписала. В ней слишком много ненужных ужасов.
— Ребенок, ты опоздала на раздачу. Историю переписывают каждый день, час, секунду. Фантазиями, буквами, цифрами и разными другими сигнальными кодами. Историю лепят как гипс и инсталлируют в биоструктуры. И получается в итоге все хуже и хуже: трансфер обречен, когда день цивилизации клонится к закату. Как твой средневековый Амстердам, вкусивший свой Золотой Век слишком рано. Возрождение хлынуло незаслуженно, пролилось золотым потоком и ослепило навсегда. Исторический феномен выродился в шарж. Уникальность – в каприз.
Она пила маленькими глоточками пахнущий цветами чай и слушала, прикидывая – какой из оголтелых штампов этого провокатора интереснее будет оспорить первым…
***
Легко общаться с ним Катя начала не сразу, сначала она долго мучилась и думала. Попытки выбросить из головы прошлое были обречены на неудачу: чтобы забыть Андрея Жданова, ей потребуется целая жизнь. Жизнь без него. Но огромным плюсом было то, что эти мысли – жить дальше без Жданова – уже не вызывали в ней желания немедленно умереть. На этой планете миллионы людей голодают и погибают от стихийных бедствий, а она сыта и любима родителями, и у нее есть друзья. Колька, Юлиана, а теперь еще и – Воропаев! Удивительные повороты порой делает жизнь, в книжках таких сюжетов поискать, разве что в средневековых легендах да современной фэнтези подобное встречается. Но фантастикой Катя не слишком увлекалась. Так, почитывала немного. Ей ближе была философия, история и конечно, математика во всем ее прикладном великолепии. И к Воропаеву Катя изначально отнеслась как к личности конгениальной: тоже экономист, хотя и теоретик. Математик–друг намного лучше, чем он же, но в качестве врага.
Ее отношение к нему изменилось, и одна из жестоких в своей категоричности мыслей была – он и не был никогда ее врагом, он был всего лишь врагом ее начальника. Это если формулировать определениями из сказок, где так все сложно под насмешкой простоты – друг, враг… антагонист, соперник, завистник, злопыхатель… Всего лишь две недели назад она не могла есть, пугая мамочку своим заострившимся носом и уныло повернутыми во внутренний мрак глазами. Она не могла и спать, измученная крушением своих иллюзий.
Раздавленная, она не видела выхода из ситуации, в которую сама себя загнала, и даже плакать не могла, так было тяжко. Слезы были амнистией, не положенной ей. Она лежала в своей постели бессонными ночами и думала о том, что если Андрей – импульс творческий, магнето и динамика, то его противоположность Воропаев скорее биологический вычислительный организм с минимальным набором эмоций. Но жестоки они оба, поскольку жестоким может быть живое существо любого типа. Нет, не просто может – вынуждены живые существа быть жестокими, это вопрос выживания. А мясо, в том числе и она, Катя, в природе не должно пропадать – это закон сохранения их хищного мира.
Чтобы отвлечься и уснуть, она начинала думать о цифрах и вычислениях – раз барашек, два барашек… тысяча один барашек… она упорно представляла этих барашков милыми, кудрявыми и аккуратно прыгающими через плетень, но одновременно думала еще и о жестокостях, ошибках, вычислительных машинах... в полусонном бреду ей очаровательно лгал импульсивный Жданов, брезгливо вытирая рот после поцелуев, и язвительно насмехался логичный машинный разум в облике Воропаева… и оба воплощали жестокость.
Вычислительная машина злой быть не может. Но тогда получается, что злы и жестоки вычисления? Ага, очень умно – взять да и приписать эмоции формулам да числам: математическая мания преследования просто-напросто. Шизеете, Катенька?
Аксиомы и формулы преследовали ее, мечущуюся во сне. Жестокие формулы, а вернее - их вычисленные значения.
Та режущая жизнь, что многогранна, по маминому нежному определению. Мамочка, ты очень сильная и много испытала такого, о чем никогда не рассказывала дочке. Пока еще не рассказывала. Жизнь и любовь многогранны?
Вот и режут гранями, острыми ножами ту несуществующую субстанцию, что принято напыщенно звать душой.
Наезд Александра Юрьевича ее не добил. Нет, он ее спас. «Шок – это по-нашему», сказал по этому поводу Колька.
***
— Не нужно мучить женщину, и убивать не нужно тоже. Просто сделай так, чтобы она почувствовала себя виноватой.
Она поджала губы и вскинула на него глаза, а он мстительно продолжил:
— И все. Дальше тебе ничего делать не нужно. Она будет убивать себя сама.
— Вы такой…
— Какой я?
—Такой весь из себя демонический сегодня. Это у вас шоколадное печенье или маффины?
Он открыл и придвинул ей коробочку, как оказалось - с крошечными пирожными, и она, подумав, выбрала одно, посыпанное орешками, и сразу же взяла еще одно. Первое растаяло во рту, оставив вкус изумления – так же не бывает… Изумительно вкусные, и кажется, эти пироженки внутри с коньяком. Или это ликер?
— Так вы уже придумали, — утвердительно спросила Катя и опять посмотрела в коробочку, выбирая еще одно – пожалуй, еще вот это пирожное, похожее на трюфель. Сверху был нежно-шоколадный крем. — И каким же образом вы собираетесь внушать мне чувство вины? Перед вами?
— Никаким. Не собираюсь вообще, это долго. Моя месть будет короткой и ужасной.
— Вы дадите информацию о залоге в открытый доступ.
Он засмеялся.
— Прекрасно понимаешь, что в моих интересах данную информацию мне, так же, как и Жданову, придется скрывать. Я отомщу, но не ценой потери фирмы, — он грозно поиграл бровями, но не выдержал и засмеялся зрелищу – Катя чуть не забылась настолько, что почти начала облизывать пальцы. Спохватилась и потянулась за салфеткой.
— Да, не ценой риска для фирмы, которая не только Ждановых, если ты забыла.
— Вы сделаете все, чтобы сохранить фирму, а после благополучного выхода из кризиса отыграетесь на мне? — догадалась Катя.
— На тебе, на тебе. Посредством компрометации твоей деловой репутации. Причем без всякого полезного для девушки пиара. До чего же ты примитивно мыслишь. Тоже нет.
— Тогда что? Расскажете Андрею о том, что я ела у вас пирожные?
Да, и еще о том, как дружески она болтает с врагом Андрея Палыча, да еще у врага дома. И причем периодически и с растущим удовольствием. И все их шуточки тоже преподнесет так, как он это умеет. Не так уж все это и важно, все равно ведь Андрей не любит ее, а если поточнее и побольнее - и не любил никогда… так, а вот теперь тихо, спокойно, Катерина. Эта тема запретна. Запретна, пока ты не научишься принимать факты как они есть, без детских дерганий с флажком «меня опять обидели».
Катя выпрямилась и изо всех сил улыбнулась.
— Да, Александр Юрьич? И о том, как легко я согласилась на двойную игру у него за спиной, тоже расскажете.
— Еще хуже. Я тебе сейчас одну историю расскажу, Мата Хари. Прямо сейчас.
— И что в этом будет такого ужасного? — все еще не верила Катя.
— А то, что я ужасный рассказчик. Еще чаю?
Она отказалась. Ей было хорошо, тепло и удобно, и она успокоилась. Наверное, потому что полакомилась и согрелась, а Воропаева она и раньше не боялась. Он слишком умный, чтобы вытворять глупости. И у себя дома он с ней совсем другой, не жесткий и желчный, как днем в офисе. Задумчивый, расслабленный, он будто бы не замечает ее – обращает внимание, только когда в ее чашке показывается донышко. Было время, когда она Александра Юрьича терпеть не могла, просто вздрагивала вся, когда он появлялся рядом, вырастал непонятно откуда – из другого измерения. Или голос его слышала – тоже дергалась. И ничего подобного, никакое это было не замещение, она читала все, что читают по данной теме, и ей есть с чем сравнивать свои дерганья. О, ей очень даже есть с кем и с чем сравнивать! Ей был неприятен Воропаев как человек, и она предполагала, на что он способен, и разумно опасалась подвоха – вот и вся причина для дерганья и неприязни. И незачем подтаскивать свои факты под чужие теории.
Вся ее неприязнь растаяла, как тают туманы над холодной водой. Может быть, она повзрослела, а может быть, просто стряхнула мираж детского очарования… но теперь она чувствовала к нему горькую, слегка унылую благодарность. Ведь он своим наездом, как ни крути, а отвлек ее. Как будто схватил за шкирку, размахнулся, да и отшвырнул ее подальше от ее ужаса и боли. От ее дикого театра абсурда с обманутой девушкой с нею в главной роли, да еще и с постыдными опасными связями, да с унизительными оплеухами-инструкциями и прочей гадостью. Пинком вышиб ее из роли жертвы – куда, она еще не поняла. Но только благодаря Воропаеву до нее наконец дошло, что эти двое – ее начальник и его вице-шестерка, они ведь вовсе не улюлюкают ей вслед, нет - они ее всерьез опасаются! Боятся ее знаний и компетенции, причем в ситуации, которую сами же создали! Да, Воропаева скорее следует поблагодарить за своевременное вмешательство. И пусть он проделал все это бесцеремонно и цинично. Положа руку на сердце – а обиделась она?… ведь не очень-то она и обиделась…
А сейчас у него дома, когда он такой домашний и простой, он ей даже нравится.
Он очень симпатичный, когда не делает лицо вампира, хлебнувшего уксусу. И он, похоже, очень любит своих сестер, Катя не раз видела их вместе. Любит и пытается оберегать, и переживает от того, что уберечь женщину от ее судьбы невозможно – она видела его с сестрами и почувствовала все это. Ей самой было больно тогда, как будто ей содрали кожу с души, и она не могла не почувствовать чужую боль. Не могла ошибиться.
— Вот в романах пишут, что любовь творит чудеса. — как будто почувствовав ее мысли, насмешливо пробасил хозяин, глядя на нее с улыбочкой семейного доктора. Тоже, видать, расслабился за чаем. — И еще любовь, видите ли, меняет людей, но это же ерунда полная. Жил себе поживал разбойничком, убивал и грабил, и вдруг влюбился и – нате вам, переродился. И закончил жизнь примерным семьянином, с толпой внуков и правнуков. Или Синяя Борода двадцать девиц зарезал, а в двадцать первой разглядел чистую душу и – смотри выше: сразу же влюбился. А, Катя?
— Так не бывает. Да и любви тоже не бывает. — мудро согласилась Катя. На самом деле она была уверена в том, что любовь бывает. Случается, как болезнь, вот как с ней случилась, например. Но она упрямо сказала – «не бывает», и еще раз вздохнула, глядя сквозь мирное лицо своего бывшего врага на картину на стене его большой красивой комнаты, в которой он угощал ее жасминовым чаем и пирожными. Городской пейзаж в дымчато-голубых тонах, желтый блеск фонаря и штрихи косого дождя, как настоящие. Полюбовалась и еще раз грустно повторила: — Не бывает…
— Вот. А то, чего не бывает – вот как это несуществующее, по-твоему, может кого-то там переродить?
— Вы точно знаете, что не бывает? Любви.
— Я не знаю, но предполагаю. Физиология и инстинкты, а все остальное – как дерн и древний мусор на торфяниках, что под Амстердамом, который ты так склонна романтизировать всего лишь потому, что любишь цветочки - логично же? И объясняет многие нестыковки… вот конкретно нестыковки твоих благоразумных убеждений и твоего же, дорогая моя… твоего же поведения.
Она отметила дружески-фривольное «дорогая моя» в свете уважительного определения ее убеждений как «благоразумных». Забавно. И ей все интереснее общаться с ним. Сегодня днем ей было тяжело до судорог делать вид, что все у нее отлично, и ничего она об игре Андрея в «босса и секретаршу» не знает, и вообще все отлично… она обрадовалась, получив тихое приглашение от Воропаева. Тихое, и как всегда вежливое – на пирожные, а заодно обсудить одну идейку - в свете последних отчетных данных, которые именно Катя и должна будет ему предоставить. За их вечерним чаем. Он предлагал сократить расходы на персонал, она доказывала цифрами – это мизер. Он не соглашался.
Нет, он не спорит с ее стратегией выхода из кризисной ситуации, он всего лишь предлагает расширить оперативную методику. Применить все меры для сокращения внутренних расходов. И возможно, привлечение новых кредиторов не такая уж плохая мысль? Насчет выявления внутренних резервов пусть Жданов голову ломает, а у него, Воропаева, есть не только идеи, но и определенные связи. Андрей Палыч был бы против? Ну, знаете…
Катин анализ и оценка состояния фирмы – это только одна сторона, и здесь он с ней не спорит, она профи. А вот оценка управленческого потенциала – тут уж, извините, Катя, ваше мнение несколько неадекватно.
Опять все свелось к тихому вечеру и аромату чая за столиком на двоих. Деловые вопросы они порешали быстро, с ним было проще, чем с Андреем Палычем. Хотя бы термины расшифровывать не надо, как Жданову. Она все чаще ловила себя на раздражении… действительно, постоянно объяснять все Жданову, да еще подбирать слова – как будто она обязана перед ним оправдываться в том, что экономика сложная наука!
Воропаев задумчиво смотрел, казалось, тоже сквозь нее, в будущее… а может быть, в прошлое. И вдруг сказал, продолжая начатую им же легкую тему о легких отношениях:
— Поговорим о странностях. Другого я не смыслю. Вечер хорош…
И подмигнул.
— Так вот, никакой любви не бывает – простейший самообман. Примерка на себя небывалых обстоятельств и эмоций, психическая чесотка. Почешутся, пока кровь кипит, а умирает-то каждый в одиночку. Хотя я, если уж честно, хотел бы определиться с некоторыми исходными данными поточнее. Так, из интереса и на спор.
Он ронял равнодушные слова, говорил даже не с ней, а сам с собой, и не старался, чтоб ей было понятно. Но она понимала. Она думала все последние дни удивительно похожими словами… да, она думала словами. Крутила в голове определения и формулировки, складывала их в мозаику, удивлялась новому пониманию привычных вещей.
Пили они только зеленый чай с жасминовыми цветками, и никакого алкоголя на столике не было, но ее голова тихо и приятно кружилась, совсем чуть-чуть. Он еще ни разу не предлагал ей спиртное, хотя в баре поблескивали яркие бутылки, уж точно с напитками никогда ею не виданными и не пробованными. Нет, лишь жасмин в аромате чая, и жасмин в чашке… один цветок Катя съела, вытащив из своей пиалки. Не удержалась и попробовала. Воропаев засмеялся. Когда он не корчит из себя Печального Демона, а общается по-человечески, он очень интересный. Хотя и не нравится ей. Как мужчина – не нравится, и вряд ли понравился бы, даже если б…
А хотя…
Катя быстро перестала удивляться тому, что они с Воропаевым болтают как хорошие друзья. Но это началось совсем недавно, а до этого… до этого у них были совершенно другие отношения. Да, сейчас они пили чай и увлеченно разговаривали, но так было не всегда. Да и сейчас - не дружба это была, пока еще не дружба. И не симпатия, хотя и определенно уже интерес двоих, деловой и человеческий. До симпатии и дружбы им обоим было еще очень далеко, и Катя прекрасно это понимала, но с удовольствием принимала тайные приглашения в гости – без всяких глупостей, поговорить, и выпить невиданного чая или кофе. Он каждую встречу удивлял ее легкими лакомствами и тем, что этот самый кофе варил для них обоих лично. Она присматривалась к нему, прищурившись как кошка. Присматривалась с высокой ветки.
А он смотрел на нее с несколько иным прищуром – привлекательна, нестандартна и умна. Умная женщина, на его вкус, в постели лучше, чем глупая. Конечно, если она при этом еще и привлекает. Но привлечь может любая, хотя бы ненадолго – ну вот, опять все упирается в длительность.
***
Впервые она пришла к нему две недели назад. Пришла натянутая как надрывная струна, как мученица на пытку, страдая при этом по полной программе. Она жертвовала собой; он веселился. Ему было любопытно и забавно, как никогда в жизни. Тянул время, сдерживал смех - жаль было расставаться с ситуацией. Нет, не с помыслами добраться до тела этой фэйри, заколдовавшей саму себя, а именно с ситуацией, той особой щекочущей нервы ситуацией, когда женщина уверена, что ей предстоит постель, которую, как она уверяет себя, она абсолютно не хочет. Он обожал выстраивать такие игры. Она - жертвенная и надутая, до умопомрачения уморительная, она позвонила в его дверь и упала ему в руки в тот же миг, как только он эту дверь открыл. Ногу подняла порог переступить – и он едва успел ее поддержать, а то бы свалилась и чего доброго, нос свой умный расквасила. Нет, сознание она не теряла, а вернее – отключилась буквально на секунду – две, и открывшись, глаза ее стали осмысленными и комично удивленными.
Тургеневская девушка, примерившая на себя корсет Сонечки Мармеладовой. «Голова закружилась» - сказала.
Она лежала на диванчике, он сидел рядом и следил, как она пьет из чашки. И насмешливо ставил последние точки над буквой «и». Или над «е».
— Вот с чего вы это вообразили. Моя цель – благополучие компании, которую создавали мои родители и развалил ваш любовник. Я был зол на вас за ваш идиотизм. Непоследовательный идиотизм. Вы влезли в мужские игры благодаря своему рабочему профессионализму. И тут же изгадили все розовыми соплями – за развал фирмы вас нужно благодарить не меньше, чем вашего героя. Если у вас осталось чувство собственного достоинства и желание исправить то, что натворили – предлагаю сотрудничать. Желаете и дальше свои сопли жевать – не задерживаю. Любовница из вас никакая, по всей видимости, я просто был зол. И вы мне не нужны. Секс в данной ситуации – всего лишь код подчинения. Были бы поопытней, поняли бы.
— Вы мерзавец. — сделала она правильный вывод, поудобнее вытягиваясь на его диване. Ей вдруг стало хорошо и удобно, и весь страх куда-то ушел. Да и не боялась она ничего, если уж честно. — Нет, вернее будет сказать, что вы повели себя как мерзавец. Очень тонкая разница?
— А вы дура. Без тонкой разницы. И вели себя как дура.
И она слегка удивленно согласилась:
— Да, и я это понимаю. Действительно дура.
Вот так вот взять и согласиться – прийти и лечь в постель с чужим мужчиной. По его злой прихоти, в угоду его же извращенным понятиям о мести, или как он заявил – символическом подчинении… животный инстинкт демонстрировал, запугивал или просто издевался? А она-то тоже хороша, сообразила - прийти покорно и лечь с нелюбимым и ненужным, и всего лишь во имя благополучия другого чужого мужчины и его семьи, но…
— Но я бы… я бы не сделала это. Вы же понимаете, что я бы этого не сделала. И я не верю, что вы бы сделали хотя бы одну попытку меня принудить. Это же просто смешно. Комическая абракадабра из средневековой сказки. Абсурд, нелепость.
И вдруг поняла – а ведь правда. Она пришла к нему, в час, который назначил он и туда, куда он ей велел прийти – к нему домой. Пришла, это так. Но не собиралась она выполнять его требования, да и не верила в то, что он действительно этого хочет. Слишком уж играли смешливые огоньки в его глазах, когда он нахрапом зажал ее в каморке и огорошил своей практически полной осведомленностью о положении фирмы. И предложил тайное сотрудничество в интересах дела – быстрейшего вывода фирмы из кризиса. Но, пардон, мадмуазель - при условии ее согласия на постель, и нечего скромничать, Екатерина Валерьевна. Смена караула, всего лишь. Откажется – пусть пеняет на себя. Он настоит на внеочередном собрании и информирует акционеров о положении дел. Далее: Жданов вылетает с президентского кресла, а она может смело ставить крест на своей карьере. Учитывая вышесказанное: сотрудничество с ним – ее единственный выход. И нечего корчить из себя христову невесту, ей ведь, по всей видимости, не впервой решать деловые вопросы с держателями акций в приватной обстановке. И он не спорит, это бывает весьма продуктивно. Хотя вопросы доверия – по его твердому убеждению, все же территория вне спальни. Секс – всего лишь его каприз и доказательство ее добровольного желания сотрудничать. Разовый сбор.
Ее возмущение было сравнимо только с ее испугом. Все, все рушится, с ускорением полета в пропасть… жизнь кончена? Вот это и называется – жизнь кончена?
Воропаев оставил ее в каморке, дав ей сутки на размышление и ехидно раскланявшись на пороге. Он и пальцем ее не тронул, но в ней кипело оскорбление, глубинное женское унижение, как будто ей только что пришлось, как за булку хлеба в голодный год…. папина грубая шутка предстала в ином свете, болезненно режущем. Было дико, вывернуто наизнанку и вместе с тем чудовищно логично… логика абсурда. Закономерный итог ее действий. И что делать, как спасаться? Бросить Андрея, после всего, что натворила? Подлость за подлость, зуб за зуб. Железный. Не-е-еет…
Катя немножко пометалась по каморке с мыслями убежать и уехать.
Уволиться.
Все рассказать Жданову.
Все рассказать папе.
Еще раз ужаснулась и вдруг поняла – а свободное падение, оно ведь ничем не хуже эвтаназии…
И если уж погибать, так с музыкой… она сделает все, чтобы помочь Андрею.
И он ничего не узнает об этом, а ей останется один лучик из бездны, одна память о ее любви. Любви – что бы ни было сделано и сказано.
Она прошла свой черный тоннель, и увидела призрак света – значит, нужно продолжать идти.
И она не сдастся, ее не так воспитали. Тем более, что терять ей уже нечего.
Возможно, когда у тебя не отнимают жизнь, отняв самое дорогое, все, что было по сути твоей жизнью – это и есть твое наказание… в таком случае, в жалости к себе нет смысла. Вообще никакого смысла.
И она согласилась на все Воропаевские подлые требования, выхода-то у нее не было. И пришла к нему, как они договорились, пришла, предварительно промучившись в лихорадке день, ночь и весь следующий день. И вот вам, пожалуйста - на его пороге грохнулась в обморок, в лучших традициях новелл незабвенного Боккаччо. Гордая мученица не выдержала стресса. Смеяться можно, и она обязательно посмеется, как только голова перестанет так кружиться.
Он еще раз назвал ее дурочкой, уже не так сердито. И быстро принес ей чаю, и сделав первый глоток, она вспомнила, что ничего сегодня не ела.
— Не собирались вы меня в постель вашу тащить.
— Вы уверены?
Он по-хозяйски осмотрел ее, лежащую на его диване, и медленно, нагло улыбнулся. Но она не смутилась. Удивилась этому обстоятельству очень, но сказала себе твердо – после. Потом она все обдумает, оценит с разных точек зрения, вот тогда, возможно, и ужаснется, и смутится постфактум, а сейчас… да, она уверена.
— Я сейчас все поняла, — серьезно сказала она, глядя на его улыбку, впрочем, вполне дружелюбную и лишь слегка язвительную, — только сейчас поняла. И что хотите думайте, а я хотела с вами откровенно поговорить и выяснить - как мне действовать дальше, а вас я не боюсь.
Она удобно полулежала на мягком угловом диванчике, куда он ее принес. Лежала вытянувшись, с подушкой под головой. Сапожки он с нее снял, прикрикнув – лежать! Как болонке. Она и лежала, и думала. И она действительно ничего не боялась и честно смотрела ему в глаза.
— Не прокатило, значит.
— Что именно у вас «не прокатило»? — строго спросила Катя, совершенно расслабившись на диванчике.
— Попытка реализовать идею, которую я лелеял. Идею оскорбить вас в лучших чувствах отказом бросить вас в свою постель и жестоко надругаться над вашей честью. Вот так и планировал – заставить вас прийти ко мне и презрительно отказаться от вашего тела. Ну порадуйте меня – оскорблены? Ведь оскорблены, да?
— Нет. — она улыбнулась ему, сама не ожидая от себя этой улыбки и тепла. — Я и не собиралась вам позволять куда-то меня бросать. Да и не верила я никогда, что вы на такой идиотизм способны.
— Вот теперь будете меня обманывать, да? Меня?
— Нет.
— Нет женщины, которую добровольный мужской отказ от секса в данной ситуации не оскорбил бы. Я давно догадался – вы переодетый голландский шпильман.
Он насмешливо басил, забирая у нее чашку. После сладкого чая ей стало совсем хорошо, и пришел голод, а до этого только тошнило. Но поест она дома.
— А вот меня нисколько не оскорбил этот отказ, Александр Юрьич. И спасибо за чай. И за помощь, и за то, что вы так вежливы. И все равно – я женщина, что бы вы ни думали!
Ей было весело. Она поискала глазами свои сапожки. Хорошо хоть до расстегивания пуговиц и искусственного дыхания дело не дошло. И добавила, слегка нервно смеясь: — Да, я женщина, и не поверю, что вы этого не видите.
Он подскочил и помог ей встать, у нее все еще немного кружилась голова.
— Нет, если вы так хотите, то извольте. Прошу в мою спальню. У меня там отдельная ванная, все удобства.
Он смеялся. И отправил ее домой, вызвав машину. Отдохнуть, она явно не в том состоянии, чтобы говорить о делах.
На пороге она задала последний вопрос.
— Почему вы не обратились к Андрею Палычу напрямую?
— В свое время. Да, я начал с вас, но причины объясню позже. Когда мы с вами достигнем полного взаимопонимания.
И нагло подмигнул. Но она лишь улыбнулась: — В рамках сотрудничества и целях вашего самоутверждения… я имею в виду компенсацию вам за нереализованное «кодовое подчинение». Я бы предпочла, чтобы вы ко мне на «ты» обращались и по имени, Александр Юрьич. Я Катя. А я к вам буду на «вы», без фамильярности. В рамках подчинения.
И с удовольствием смотрела, как он округляет глаза и крутит головой.
Они договорились о следующей встрече.
Дома она поужинала с таким восторженным аппетитом, что мамочка вмиг отбросила все свои подозрения. Все хорошо, просто работы много навалилось. Все хорошо, мама.
Затем Катя еще раз обдумала события последней недели. Перед сном, как привыкла. Боль предательства все еще дергала, и вряд ли это скоро пройдет, но свет в черном конце тоннеля, кажется… кажется, ей действительно легче. Второе дыхание, и отлично, что она отвлеклась событиями, последовавшими за ее маленькой смертью. Не было бы счастья, говорят… да какое там счастье. Просто пришел новый день, и что с того, что любовь оказалась ложью, а поцелуи дарились с мыслями о банковских счетах? Нужно жить дальше. И возможно, пройдет время, и ей опять захочется смеяться, хотя бы вот так, как несколько часов назад - на диване у злейшего врага Андрея Палыча. А если б пожелала, то и в постели у этого врага. На этой мысли она не выдержала и засмеялась в подушку.
А Воропаев повел себя как порядочный человек… интересно. Начал-то он как последний подонок, но ведь и она была хороша птица… ясно, что доверять ей у него не было причин. Разведка боем, просто разведка боем, как сказал бы папа…
Он подшутил над ней, но обиды в ней не было. Наоборот, росла грустная благодарность. Отвлек от грызущей боли, оторвал от мыслей о ждущей ее пропасти – ладно, это, как он выразился, сопли. Но что действительно ценно, он ведь предложил реальные пути решения проблемы. Наплевать на их личные отношения со Ждановым. Они оба ей никто… с этой мыслью проснулась боль, но Катя стерпела. Они оба ей никто. Никто.
И ни один из них не узнает причины, по которой она согласилась на двойную игру.
Следующие два дня Катя наблюдала уже прозрачные для нее Ждановские симуляции, вяло теребила в руках ежедневные открытки и игрушки, смотрела на все это, периодически воскресая в глупых надеждах и умирая заново и … ну сколько, скажите, сколько можно умирать? Ужас дошел до донышка и вернулся вполне живым смехом, хотя и ужасным. Терять и правда ей больше нечего. Кроме чести. Папа бы понял. То есть папа сначала убил бы ее презрением, а потом понял, посмертно. Катя собрала волю в кулак, еще раз трезво все обдумала, и решила окончательно и бесповоротно: сотрудничество с Воропаевым за спиной у Жданова – вынужденная мера. Необходимость. И далеко не самая ужасная разновидность предательства. И не нужны ей ни месть, ни самоутверждение. У нее теперь другие цели, а значит, нужны другие методы.
Все, достаточно – любовь любовью, а честь дороже. Ей не нужна чужая фирма и деньги, все что ей нужно – как можно быстрее развязаться и забыть. И здесь Воропаев определенно будет полезен. А если стабилизация положения видится ему необходимой лишь в контексте будущей продажи и раздела средств, то и это ее, по сути, не должно касаться. Болеть душой за чужие капиталы можно только в одном случае – если ты примеряешь на себя роль их совладелицы. А этого ей не светило и не светит. Так что достаточно соплей, она слишком много глупостей наделала, и пора возвращаться в реальность. Финансовую, экономическую и личную.
***
Амстердам без тюльпанов, Катенька?
Отрицание постели иной раз сближает в геометрической степени сильнее, чем длительные отношения и благополучное их завершение, вот это да. Он подозревал нечто в этом роде, но для того, чтобы убедиться, нужен был уникальный объект – вот как Екатерина Валерьевна, к примеру. И ему, и, по всей видимости, ей тоже - им обоим стало легко друг с другом и захотелось просто понять: что за человек перед тобой? Существо из кожи и костей, быстротечное, хрупкое и одновременно выносливое по лошадиному. Все это так, но что ты за человек… что у тебя внутри?
Лопатой не убьешь некоторых слабеньких, как говаривала одна его старенькая родственница, относя и себя к числу тех, кого не убьешь лопатой. Все же и она умерла в свой срок, но дожив в трезвом уме и на ногах до весьма преклонного возраста, и поэтому не верить ей было нельзя. Так что же это за существо такое, что думает одно, а делает другое? А мечтает при этом совершенно о третьем.
Но достаточно теории. Пришло время для практики.
Для главного. Или для того, во имя чего он все это затеял… да, во имя. И пусть это звучит пафосно, пусть… это его игра, и только ему решать, насколько в ней уместен пафос.
Она пришла.