Кому змея, кому цветок - или семь вуалей для москвички

Он все еще злился, но зрелищем уже наслаждался. И ритмами - тоже.

Барабаны и живая дрожь - их матовые бедра и животы, изгибы тел в мельканьях блесток, медленно - быстро... не смотреть трудно. И не понять, тела дрожат и вьются под музыку, или эти барабаны не могут не отвечать трепету их бедер… согрейте мне тело огнем, который не греет душу...
Да хорошая, хорошая работа, качественная. Ритмы, позы, грезы...
Ритмы, ритмы.
Да и ладно, хорош злиться. Действительно неплохое зрелище, ничего не скажешь. Да еще зазывные улыбочки и блеск их влажных очей. Смешные. Куда вам, вертушки, до одной глазастой... да и глаза у вас не восточные. Хотя стилизация и реалистическая, вполне. Стараетесь, девочки, да? кому-то повезет сегодня? Одной, парочке? клиент богаа-а-атый, а тариф-то у нас - все оплачено. Да не мелочись, Андрей, - сказал друг, завтрашний свидетель жениха и по совместительству... ничего нового.
Да только ничего у тебя, Малина, не выйдет. Только одни глаза сияют Андрею Жданову, только одно дыханье заставляет замереть, не дыша, умереть и воскреснуть... и не надо тут про традиции намекать, не надо. Не прокатит. Не мальчик уже.

А тариф в этом заведении, как гордо заметил Рома - не для всех. Вот согласно оплаченного им тарифа предприимчивый друг и смылся, прихватив беленькую пухленькую - явно не восточную, а европейскую, или даже малость севернее той Европы...  рванул вслед за куколкой, подмигнув - не жди меня.
Да понял, понял. И развлекайся на здоровье. Я разве против.
Музыка смолкла, фигурки застыли в спадающих шелках, и он успел подумать - и все, что ли? Сказка кончилась?
Домой, ребятишки.
Один домой, вернее.
Да и ладно, он совсем не против домой и выспаться. Завтра счастливый и трудный день - завтра свадьба, их свадьба...
Но нет, похоже, представление еще не окончено.
Тишины было ровно на три удара сердца. Затем - началось.

*
Идти сюда он не хотел, и поплелся только после особо злостных подначек Малины о теплом бочке любимой женщины навечно-навсегда, о будущей виагре, о покое и семейных тапочках. Да и не в тупых подначках было дело, просто вечер был неуютен. Катенька, смеясь, предупредила: "Не звони, я телефон выключу. Девичник! Я невеста, имею право". Когда он выходил из машины, в лицо ударило порывом пыльного ветра.
Это осеннее сухое время до снега он никогда не любил. Сухие листья редки, а вот откуда эта колючая пыль, да под знобящие порывы ветра, вернее, откуда ее столько - пыли и уличной тоски... Прав, что ли друг? возраст стучится....  охота лишь одного - в тепло, и зимовать... Катюшкино тепло особое, ее правдивая нежность, ее радость видеть его, ее умненькая любящая насмешка - только одной женщине он благодарен за смех, только ей - своей Катеньке. Жить рядышком, уютно и тепло, и доверять каждой клеткой, каждой мыслью родному человечку - к такому счастью привыкнуть нельзя. Болван ты, Малина, ты ничерта еще не понял в этой жизни.
Катенькина улыбка. Катя. Ты меня спасла, девочка, избавила меня от меня самого.
Точно пора к Востоку с его мудростью.
Только где он, Восток?

Бля данс - извольте. Платите - и сколько хотите.
Хотя оправданье есть -  нам ведь некогда читать умные книжки, нам работать надо. Это ж порядочные восточные женщины мужьям в спальне танцуют, а эти - что француженки, что москвички - всем одинаково трясутся. И все остальное тоже делают одинаково.
— И чего ты еще там не видел? Файер-шоу, бритых обезьян?
Ромка знай ухмылялся - да ладно тебе. Хорош занудствовать, так положено вообще-то перед свадьбой. Традиция!
Да не все традиции надо выполнять, в джунглях, например, традиционно друг другом закусывают.
Зачем он согласился на этот символический мальчишник, глупость ведь...  Суета одна. Чего он здесь не видел?
— Ну и что твой узбек?
— Ахмед звонил, все готово. И он азербайджанец.
— Какая на фиг разница, ну азер.
— Есть разница. Для нас, практиков, она в нюансах восприятия восточных культур. — Заявил скромный друг, умудренный восточной тонкостью
— Слушай, тебе не надоело? — он не выдержал. — Какая культура, где ты ее видишь?
— А ты не видишь?
— Да тошнит от полуголых сучек.
— О. Ну это еще не так плохо. Вот когда затошнит от голых....  — и увернулся от дружеского пинка.
Курили у машины, прикрывая огоньки, ветер налетал ледяной. Уколы первых злых снежинок, но их не было. Только пыль.

И пошел в тепло с бо-о-ольшим удовольствием. Глаза привыкли к мягкому сумраку в момент - ковры, узорчатые нитки орнаментов без начала и конца, и что-то черное с серыми кругами на полу. Спокойно, как в шатре. Да главное - тепло. Сладкие запахи и тихий ритм, не сказать чтоб назойливый, однако тело запело, и настроение определенно поднялось. А что...
Предложили ужин - отмахнулись. Ужин не нужен. Пусть танцуют.
Фрукты, вино? - продолжали приставать. Да сказали же, не надо.
— А, впрочем, подавай. — Он ответил изо всех сил вежливо. И добавил: — А вот сладкого - не надо. У моего друга проблемы с лишним весом.
Друг добродушно оскалился, прицениваясь - пляски уже шли полным ходом. Вино им подали в кувшинах, с узорчатыми чашками, красное и терпко-сладкое, а пресыщенный нарзаном друг шустренько остановился на блондинке - оригинал, как-никак. Выбрал -  нежный животик, миндалинка пупка и узкие бедра, не восточное опять же... остановился глазами, замер, потеряв улыбочку, и тут же надел другую, да и подскочил. Времени не теряет. Приятно мелькнула мысль - а вот ему... ему по фигу. Всего лишь зрелище, и завтра он все в деталях расскажет Катюшке, и про узоры, и про арабский стиль ночной сказки, и про то, как он скучал без нее - всю правду. Он будет говорить, а Катя будет хохотать и дразниться... как она вчера склонила головку и пропела на манер Шахерезады - дошло до меня, о великий султан... он чуть языком не подавился, а озорница завела и убежала. Сделала вид, что не дошло до нее, вернее - не дошла его реакция, а глазищи-то блестели...
И куда вам всем, плясуньи, до Катенькиной фигурки, так и съел бы...

Первый удар барабана, глухой и далекий, завибрировал малость тревожно. Интересно, что за...
Он сел поудобнее. Один, совсем один, брошенный польстившимся на одалиску другом - но скуки, похоже, тут не предвидится. Сейчас дальше развлекать будут, диван роскошный, в высшей степени удобный, свет мягкий, ароматы щекочут ноздри, отдыхаем. Да и хорошо - когда еще доведется вот так вот расслабиться. Последняя неделя перед свадьбой была бешеная, вымотался на нет, и Катя устала. Он щипнул пару ягод с черной кисти, бросил в рот - брызнуло сладким. Шкурка терпкая. Ладно, все отлично и приятно, красное вино расслабило, юные тела в меру завели. На расстоянии. И все же слегка любопытно, и деньги, похоже, не совсем даром пропали.
Он вздрогнул от неожиданности, когда грянуло еще разок - ну зачем так громко, этот барабанный бой и так летает по всему помещению.
И еще раз пророкотал и оборвался гул барабанов, улетев в центр маленького зала, будто предупредив - смотри. Не пропусти это...
И круг гибких тел расступился, давая место еще одной танцовщице.

Эта была другая. Тоньше и легче остальных, змеиная какая-то.
Скупо вплыла в круг, точная как лезвие. Спокойное, равнодушное лезвие - ему стало интересно. Даже живот захотелось поджать - однозначная спонтанная реакция. А наглая, однако, эта - те, первые, были веселенькими, по определению услужливыми и покорными, как и положено правильным одалискам. Непокорных-неправильных, ясно дело - только топить, и они это понимают. А эта - чуть ли не насмехается, и непонятно, как ей это удается - этот ее лаконизм, при такой-то змеиной грации...  да нет, просто свет померк. И не рассмотреть толком, одни глаза светятся, все, кроме глаз, в облаке, линии тонкого тела размыты - а, да, у нее ж сверху сильно много вуали накручено. От глаз до пят.

С запозданием вспомнил - а откуда она появилась? Понять он не успел, только что ее не было, и смотрите - нарисовалась. Как из-под земли.
Он сел прямо, забыв, что хотел налить себе еще вина, или нет - щелкнуть пальцами, чтоб подбежала одна из куколок...
Она не двигалась, барабаны томили тишиной, и рассмотреть ее все никак не удавалось - рябь какая-то. Световые эффекты запустили, ну это ж не по восточным традициям, ребята. Претензия вам от клиента.
Замерла статуэткой - гибкие руки обнажены, одно плечо тоже, тонкая талия схвачена вуалью, а где застежки - не видно. Он подался вперед и всмотрелся в синий дым с мельканием...
И дали свет, и тут наконец он ее рассмотрел, хватило секунды.
Ну и ничего особенного - то же самое, одно и то же - блескучие глазища да черное вокруг, длинно и черно до висков - Восток, да? вранье же, вот кому вы все врете - вся эта ночная сурьма, да с точеным спокойствием выдрессированной северной одалиски, морок один. Ишь ты какая спокойная и выпрямленная.
Да еще и гордая - куда там. Гордость тоже по тарифу?
И она была босая. Те, первые, что сели в круг вокруг нее, стоящей в центре - те все в сандалиях с камушками. А эта босиком явилась.
Айседора прискакала озоровать на лужайке, забыв про шарфик. Он отвлекал сам себя шутками, но было все интереснее - что дальше?
Она неподвижно стояла в центре круга, опустив руки, будто бы прислушиваясь к себе. 
Удары тем временем стали резче и быстрее, непонятно волнуя, и вдруг - грянуло...  он опять вздрогнул, да что за...
Визгнула какая-то хрень восточная, запела пилой, оборвалась, и - понеслось...
Она понеслась с места, как будто инерции для нее не существовало - взметнулась вихрем вуальной синевы, закрутилась, и вдруг, он не успел заметить, как она это сделала - синий кусок вуали - шифона, попросту говоря - слетел с нее...

Красный!

Ага, под синим лоскутом у нее оказался красный, чуток покороче... Синий конец схватила прыгнувшая в круг одалиска и шустренько отступила, чтоб не попасть под красную мельницу. Правильно, улетай, голенькая, пока не словила локтем или коленом от этого вихря в красном. При такой скорости мало тебе не покажется.
Он уже догадался - ему исполняют эту фишку заведения, что похвалился менеджер. Танец семи покрывал в авангардном прочтении. Ну пусть, посмотрим. Посмотрим. Насколько он помнит, этот танец исполняют до последнего покрывала, а это значит, что через пять-семь минуток красотка будет голой. Хорошо. Он не понял, почему так обрадовался. А, ну да - искусство не измена. Всего лишь танцевальная постановочка, чистое удовольствие! 
Библейское прочтение современных бордельных хореографов не удовлетворило, чего ж тут удивительного. Немного удивительно то, что он злится... всегда ведь положительно относился к хореографии при минимуме текстиля на телах, да и бордель тут ни при чем, если разобраться. Тут у них, похоже, искусство. 

Эта босая змея крутилась все быстрее, а гнулась так, что стало интересно - колесом когда пойдет? Или мостик назад - ей гибкости хватит. Акробатка, бросила руки сверху за спину, крутанула веером прозрачных тряпок - били ладоши сидевших кругом девок, а у этой уже сверкала длиннющая нога, от пальцев до... до живота, в прорези всех ее вуалевых тряпок. Трусиков нету, полностью в духе древнего танца - отметил он, все более оживляясь, сам не зная, отчего. Просто барабаны эти и зудящая пила за нервы дергали. Умеют, черти, да... за живое задеть. Он не сводил глаз, забывая вдыхать воздух, и живое в нем буквально трепыхалось, стремясь не просто подняться, а обжечь до горла, а потом кипятком - вниз...  прям-таки с юношеским энтузиазмом - а все великая сила искусства!
Чертова бьющая по нервам музыка смолкала, злила замираньем танцовщицы, слитой с барабанным нервом, и гремела с того же места. Кто был виноват в тишине и остановках сердца, эти барабаны или все-таки она? Ладони змеи успевали все - чертить линии тела и показывать - вот я, вот -  томительно-сладко вела по груди и талии и бедру, и вдруг выворачивала эту ладонь перед собой - нет меня. И еще... и еще... И так трижды. Арабески тела стыли в ароматах сандала, мелькало голое бедро из вуалей - мало! он понимал, что ведется на старый прием, полуодетая женщина заманчивей голой, а ее тело извивалось все резче, а руки плелись - ладони над головой, кисти внутрь - наружу, быстро, локти, бедра, колени - куда смотреть, не пропустить ... Что ж она делает то...
Спокойно, чего он тут возбуждается-то.
Он попытался себя одернуть, и построже. Что за мальчишество? Танцульку посмотрел под барабаны? Нет, ничерта не получалось, внутри кипело, причем мутно и нехорошо - нет, а он что, делает что-то плохое? Ну хочет он эту. Хотеть не грех, не каменный же он, чтоб после таких танцев...
Но муть-то эта откуда...  и чего вдруг понадобилось, он же сыт и счастлив, как никогда не был, он - влюблен и любит! И уверен, что жаждет только одно тело, одну женщину!

Стряхнул ерунду и понял, что, стряхивая мысли, тряс головой. Глотнуть... Рука опрокинула чашу. Забыл. Пусть, сухость во рту - ерунда.
Один щелчок пальцами - и....
Нет. Ему это не нужно, и он этого не сделает. Спокойно, юмор куда дел? Смотри и наслаждайся визуально, а у нее, может, там под вуалью чешуя. Не зря ж руки без костей.
Но думать про щелчок было приятно. И больше всего умиляло вот это - ему стоит только щелкнуть пальцами. И эта тонкая замрет в поклоне, не доплясав. И пойдет с ним, и перед ним ляжет и оплаченно раздвинет ноги, а всю ее летающую цветь он сам с нее сдерет, хватит тут...
Она выгнулась невозможной дугой, и вновь взлетели руки. Взметнулись пламенем - упало красное.

Желтый!!

Он удивился. Он знал о цветах и законах их сочетаний все, что положено знать, работая в сфере моды. И о парадоксе желтого знал - вся палитра холодных и горячих. Холод лимонных и актив оранжевых, абрикос и алыча...
Этот ее желтый был острым. Резанул по глазам, и пришлось прищуриться. Солнце - оно было везде, и в бликах промытых дождем стекол тоже....  воспоминание детства, откуда? Он проглотил сухость в горле и сам схватился за кувшин, злобно махнув на подскочившую баядерку - уйди. 
Вино успело согреться и обожгло кислотой, как леденец в самолете - она махнула ворохом цветного дыма и замерла, выгнувшись, сомкнув ладони над головой. Миг - и понеслась по новой. По-новому.
Теперь ее руки и плечи бурно радовались солнцу, зато ступни замерли на пальцах, точно в страхе, точнехонько посреди живого круга. А ведь вниз не смотрит совсем - привыкла тут крутиться? А потом идти с тем, кто заплатит за приватный танец? Танец, это ж надо! Секс на проволоке!
Он был рад, когда ее желтое наконец упало и унеслось лучом, подхваченное бисерной одалиской, которую он не заметил.

Зеленый!

Какое это уже - судорожно считал, наплевав на азарт и удивление. Сел прямо и смотрел. Зеленое - какое по счету - четвертое или пятое? Болван, считать надо было, а не ерунду всякую думать!
Крутится так, что не поймешь, где расстегивает, и на чем они вообще у нее держатся, или это не шифоновые тряпки колышутся, а собственная цветная кожа дикой змеи? Линька у ней? Ну посмейся же, Жданов...

Розовый! Яркий... Цвет какой-то... сласть запретная. Медом, нелепой ревностью... розовый? Неважно, его уже нет.

Черный!!!!

Забавно, волосы ее светло русые, а он только заметил - сейчас, на черном. Светлые - до лопаток. И гладкие, забраны со лба чем-то жемчужным, с висюльками у лба и висков, и конечно - прозрачный слой шифона на лице, под которым угадывается все - яркие губы, овалы щек - все, кроме нее самой.
Она без устали кружилась, мелькали бедра, гнулись руки, выгибались невозможно, нечеловечески гибко и резко. Зло.

Гибко и зло...

Он обмер, когда понял, что это за зло и откуда в нем это зло.
Понял...
И холодом обдало там, где только что пылал жар...
И стало тошно и злобно, как от обмана...
Дура...
Какая же она дура! Цирк устроила!!!
Не реагировать. Она же все это назло. Ему назло - ни гордости, ни достоинства у дуры. А он сейчас...  да он просто уйдет сейчас, и все. Он сейчас встанет -  и уйдет не оглядываясь!

Но она уже замерла, и черный цвет упал к ее ногам, а затем улетел.
Черный улетел злым туманом. Ее танец закончился.
Она замерла, и лишь белая вуаль шевелилась от дыхания. Она стояла, глядя неподвижными зрачками, и на ней было белое. Последнее, нежное и прозрачное, оказалось белым.
И она не собиралась снимать это белое, с самого начала не собиралась, она кинула его, провела как сопляка!
Он знал, он уже понял, что сейчас будет, и ждал злясь и мучаясь, не в силах встать и уйти.
Вместо невинной игры - пощечина, вместо релакса за собственные деньги злая тоска - он понял, все он понял. Идиотка. Назойливая идиотка, дура! Разобиженная брошенная ревнивая дура, не имеющая достоинства и гордости, чтобы взять себя в руки и оставить его в покое наконец!!
Да, так и знал - вот она и соскользнула, эта последняя вуаль. Легла к ногам, открыв не тело, что светилось под вуалью, а улыбающиеся губы. И лишь слегка порозовевшие щеки.
Она даже не задохнулась от своей восточной лжи и акробатики, от тряски обученных мышц.
Это ему пришлось прятать дрожь, и еще - заколотилось сердце, дикой смесью злости и.... 
И восторга.  А она всего лишь дышала глубоко, чуть чаще, чем обычно. Ровно, ровно дышала, а в глазах вуалью трепетал легкий смех - зачем тебе! Ты все видел, все знаешь. Столько лет видел. Всего лишь тело.
Тело - ветка, гнется от ветра. Тело танцовщицы останется вуалью...
Она повернулась - уйдет? Вот так, не сказав ему не слова? Нет, ну дура...
И тебе не нужно, и не нужно мне...
— Да подожди же. Кира!
Он рявкнул ей в спину, и она вздрогнула и остановилась. Но обернувшись, все так же улыбалась ему, как мальчику на школьном празднике.
— Что случилось, Андрей?
Да, ничего ведь не случилось.
Больше всего бесило то, что голой она перед ним оставаться не собиралась изначально. Обман - он всегда напрягает, а это был явный обман. Ну погодите, он разберется... Кто ее пустил сюда? Они ответят. 

Она исчезла.
А  там, под белой вуалью, всего лишь кожа. Такая же, как у всех тел. Женщина, бывшая твоей, будет принадлежать другому, и это неминуемо, и кто сказал, что это легко - никогда не думать об этом? Об этой. О такой, как эта. 
О чем она думает? Шелк для любимого, песок чужой мужской руке... или женской, если это важно. Мне смешно - а тебе?
Она исчезла за шторкой в полумраке маленького зала, он побежал за ней. В комнатке за занавесью было пусто, зеркала, диванчик, крутящаяся вешалка - обычная гримерка.
— Я доволен. Чаевые хочешь?
Она уже присела к зеркалу и тянула шею, кося на ватный диск в пальцах. Один глаз насмешливо блестел, второй, закрытый, прощался с сурьмой.
— Плохи дела, да? Пляшем за деньги?
Она спокойно сказала:
— Жданов, прекращай тупить. Я не беру денег за танцы. Я заплатила, просто договорилась и заплатила... за вечер. Каприз, и ничего больше. Захотелось, понимаешь?
И обернулась от зеркала, уже без черноты и стрелок.
— Не понимаешь. Мои финансы в полном порядке. И все у меня в полном порядке. Мой каприз - станцевать для тебя семь покрывал, ты чем-то недоволен? Тебе не понравился танец? Могу вернуть тебе деньги.
Он не захотел врать.
— Понравился.
И тут же пожалел, что сказал правду, и попытался съязвить.
— Почему вдруг? А, раньше времени не хватало?
— Я всегда мечтала об этом, но так и не успела. Всегда что-нибудь мешало. Ссоры, настроение. И казалось глупым - вдруг начать танцевать перед тобой. Ты бы посмеялся, да?
Он так не думал. Сейчас - нет, не думал.
— Объясни, зачем устроила эту комедию?
— Ты хочешь объяснений - от меня?!
Смех ее был нервный, но легкий и вполне веселый... ей весело?
— Я - ничего никому не объясняю! Забыл?
— Что ты собираешься делать? — В горле было по-прежнему сухо. Только спросив ее, он понял, насколько мучил его вопрос - что она будет делать после его женитьбы, после ухода из фирмы, после последнего унижения, после... уедет?
Она ответила на его мысль обычным тоном, как отвечают на прямой вопрос:
— Захочу - уеду. Захочу, останусь в Москве. Я еще не решила.
И добавила, зябко поведя плечами. Замерзла... тут прохладно, действительно.
— Выйди, пожалуйста, я хочу одеться. Мне здесь больше делать нечего.
Он стоял столбом и не мог шевельнуться, и тогда она крикнула, ломая голос, и ее деланное спокойствие разбилось.
— Уходи, Андрей! Уйди! Что непонятного?
Он молча развернулся и вышел, не чувствуя, куда ступает ногами.

*
Он дожидался ее на улице. Один. Друг завис надолго - наслаждается обществом одалисок, надо полагать. Тоже еще - одалиски. Обыкновенные клубные, наскоро обученные... Востоком тут и не мелькало. Права она, права - фальшивка авангарда и должна заканчиваться вот так - абсурдом.
Их четыре года лицемерия под насилием страсти, их двойная фальшь, их страх друг друга... Она так и сделала, и сделала правильно - свела в абсурд, как ни мучительно все это понимать, но это так. Она все превратила в цвет.
Горечь, безумие, тоску, его фальшивую свободу от прошлого - в мельканье, в грохот барабанов, в цветной туман. Та ложь - кто из них лгал отчаянней - он или она?
Нет, он дождется ее, ему надо сказать ей пару слов. А потом - все будет замечательно, завтра его свадьба, он так радостно ждал... Те есть ждет. Эту свадьбу.
Вот она!
Черный плащ, светлые волосы, легкий шаг - улыбка. Ее машина где? - а, можно было догадаться. Неброская японка темно-дымчатого оттенка. Финансы-то твои не в таком уж и ажуре, кому ты врешь, Кирочка...  Да плевать на тебя, плевать на твои покрывала и на твои финансы.
Мысль о возможном гонораре за подобные танцы... Резанула кинжалом. Она еще и заплатила. Ахмед не зря сиял всей рожей, проходимец.
Он стоял на колючем ветру у своей машины и, трясясь, не замечал холода, а ее маленькая дымчатая тойота безмятежно сдавала назад в тесноте между черными блестящими боками серьезных машин. Она всегда была аккуратна и умела держать себя в руках. Всегда, он просто был исключением. Она спокойна, и он тоже. И сейчас весь этот дым, что у него внутри, растворится навсегда в московской ночи. Вместе с цветом, барабанами, молотящими ему нутро, вместе с ее чертовой прозрачной последней тряпкой. Ну и что, ему-то что, ему зачем все это надо - он ее изучал как свое личное столько лет, и помнит лучше некуда, помнит - за столько лет надоевшее. Привычное как вкус воды.
Простая вода, надоевшая своей простотой. Липовая звезда бомонда, трусливо вцепившаяся в общее лицемерие - он развязался с ней с трудом, отрывая пальцы с кожей, и был счастлив, что свободен! наконец свободен - и от нее, и от их общей лжи. От всей лжи.
И у него теперь не ложь! у него правда, и любовь, и вино вместо воды - на всю жизнь! Он обожает, обожает это вино, сладкое и терпкое, и еще - их с Катенькой теплое понимание, и любовь - у них с Катенькой любовь настоящая, честная, без подозрений, головной боли и злости, без скрипа зубовного и истерик, без бешеных глаз с булавками зрачков и без этих ... Всех ее вуалей долбаных! К черту! Сейчас уедет, не глядя на него, не попрощавшись?

Она все-таки не уехала, а вышла к нему с рассеянной улыбкой, хлопнула дверцей, — что, Андрей?
— И как ты узнала?
— Нет! — она рассмеялась, поняв, но оборвала свой смех и сияла глазами, как ни в чем не бывало, — нет, Андрюша, нет! Ни при чем Роман, я узнала... чистая случайность, не думай об этом. Это неважно, правда. Вышло...  забавно, спонтанно так, налетела блажь, и я....  — она фыркнула смехом, — ты ведь не думаешь, что я собиралась тебе сцену устраивать? Или думаешь? Я даже не рассчитывала, что ты меня узнаешь. Правда, я не вру! Так забавно вышло…
Помолчала, разглядывая его лицо, и легко добавила: — А я рада, что так вышло. Ты не злишься на меня?
Стиснуть зубы и не портить то, чего добивался, желал, о чем мечтал полгода.
Лейся мимо. Не нужна, я избавился от тебя как от зубной боли. Исчезни. Пропади пропадом.
Он понимал, что выглядит глупо. Злое лицо, руки в карманах пальто, и он коченел на этом ветру. А у нее были розовые щеки и губы - наплясалась. Довольная и спокойная. И где лукавство? Одна только приветливая улыбка... Где баба, там черта не надо. Все, уходить, уходить... Ничего особенного не произошло, попрощаться и уходить, сделать вид...  сделать вид, что все в порядке, что это ерунда, забавная ерунда...
В голове били барабаны, внутри плясали вуали. Все, кроме белой.
Да, он сейчас уйдет. Повернется, попрощается и уйдет.

Она молчала и легко улыбалась, любуясь в последний раз. Иди. Тебя ждет любовь прекрасная, и она вся твоя - окунись и вынырни! и ее будет столько, сколько ты захочешь, и еще больше - мельница песка бесконечна! Тебе повезло. Султан, ты ждал на ковре, и она пришла сама, эта прекрасная, дарящая, милосердная, всепрощающая...  и ты должен быть доволен. Ты же умный мужик, Жданов. Нельзя иметь все сразу - и шелк, и барабаны.
Ты же знаешь. Или веришь?
Или прильнуть к мягкой груди, забыв печали, или пылать на костре и ходить по лезвию - и то и другое невозможно... Поверь. А не веришь... Тогда ищи дальше, в чем проблема? Ищи хоть всю жизнь. То, чего ты не нашел в одной - конечно же есть в другой женщине. Все дело было в той, неправильной.
А теперь у тебя все хорошо.
И знаешь, ты ничего не потерял. Последнее покрывало - его нет ни у одной женщины. Его просто нет.
Зато у каждой - свой танец.

Ему было холодно. Трясло все сильнее, осенний ветер пах горькой пылью. Барабаны в крови, яростной сладости спазмы от летящей вуали, яркой до черноты в глазах - в прошлом и не повторятся никогда, потому что ничего и никогда не повторяется. Ничего и никогда, а это значит - все в прошлом.
Кому змея, кому цветок, зато один на всех песок… и мельница одна. В голове барабанили глупости, вычитанные невесть где, а может, и не вычитанные, холод был колючий, сигаретный дым горький - и нужно было ехать домой.

Завтра...

11.06.2018

.

Отредактировано zdtnhtyfbcevfc,hjlyf (2019-06-14 06:33:12)